Похороны чародея

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В одной таверне в районе Камала нашлась свободная комната. Вообще-то в заведении было много свободных комнат, потому что прямо у таверны размещались общественные верблюжьи конюшни. Запах навоза подавлял все остальные запахи, и местные мухи вырастали до размера шершней. Такое место Солдат выбрал не в целях экономии, а потому что не хотел привлекать к себе особого внимания, пока ищет Лайану. Лучший способ стать заметным в незнакомом месте — тратить много денег.

Спэгг, от которого нередко несло как от помойки, имел наглость пожаловаться на смрад.

— Что за вонь!

— Да это я уже слышал сегодня, — сказал Голгат, — от верблюдов.

— Что ты хочешь сказать?

Солдат, выглянув из окна, рассматривал побеленные здания, которыми изобиловала эта часть города. За ними простиралась в неведомую даль пустыня, а далеко на горизонте высились горы. Уан-Мухуггиаг — огромная страна. В ней есть пустыни, широкие озера, горные гряды, редкие зеленые долины и пастбища. И небо здесь совершенно особое. Оно ярче и синее, чем в Зэмерканде, облака белее и пышнее. Порой они похожи на гладкие белые камешки горной речушки, порой — на высокие темные столбы. Как охряно-рыжие карфаганские шатры отличаются своим необычным насыщенным цветом на фоне блеклого пейзажа Гутрума, здешнюю землю покрывают земные цвета. В Уан-Мухуггиаге не встретишь ярко-красного, желтого, коричневого, синего или зеленого. Оттенки здесь сложнее: красновато-коричневый, янтарный, бурый, баклажанный, рыжевато-коричневый и гагатовый.

Звуки и запахи тоже особые, более насыщенные. Запах верблюжьего навоза, пресного хлеба, что печется в глиняных печах, древесной стружки из ближайшей плотницкой мастерской — все это пахло сильнее, чем запахи лошади, металлической печи и мастерской городского плотника. Ухающий горловой кашель верблюда, выкрики торговца лампами, расхваливающего свой товар, позвякивание колокольчика на шее козы — все звучало более мелодично, чем то, к чему привыкло ухо Солдата.

Ему нравилось это необычное экзотическое место. Здесь было легко и радостно — гораздо радостнее, чем в Гутруме. И душа Солдата обрела покой.

— Пойду на базар, — сказал он своим спутникам. — Хочу прогуляться в одиночестве. Вы чем займетесь?

— Я поем, — не колеблясь ответил Спэгг.

— А я почитаю, — сказал Голгат. — Обнаружил на прикроватном столике в своей комнате книжку со стихами. Буду изучать искусство.

Солдат оставил приятелей и вышел из дома. На пыльных улицах не было ни булыжников, ни каменных плит — под ногами лежала голая земля. Солдат направился на базар, где стояли целые ряды прилавков, усыпанных разными поделками из золота, серебра, слоновой кости, тканями и самоцветами. Каждый ряд торговал одним товаром. Солдат не спеша прошелся по Золотой аллее, потом по Серебряному переулку и побродил по Рубиновой площади. Он обнаружил длинный узкий пассаж, в котором продавались только птицы: попугаи простые и длиннохвостые, певчие птицы, попугайчики-неразлучники. Торговцы и покупатели были одеты как обитатели пустыни — тюрбаны, свободные балахоны, плащи из верблюжьей кожи, капюшоны, паранджи…

Солдат неторопливо прогуливался по базару и наводил справки. Все, что он узнал, вело его к одному человеку, султану Офирии — повелителю пустыни и королю племен кобальтов. Как выяснилось, эти люди жили главным образом грабежом.

Султан оказался очень влиятельным человеком, потому что Офирия простиралась на огромную территорию в пустынях Уан-Мухуггиага, а его воины были столь же беспощадны в бою, как и карфаганцы. На самом деле эти народы относились друг к другу с огромным почтением. Единственная состоявшаяся между ними битва, которая вошла в историю, не закончилась ни поражением, ни победой, потому что на поле боя среди моря трупов остались стоять два человека. Эти двое решили между собой, что кто-то должен отнести вести в родные земли, и договорились пойти в противоположных направлениях. Когда каждый из них прибыл на родину, их пристыдили за то, что они живыми покинули поле боя и изгнали обоих воинов из родных земель. Люди их родных земель считали, что, если бы два воина все-таки сразились между собой, один ушел бы победителем. Легенда гласит, что выжившие встретились снова и вместе со своими женами отправились искать необитаемый остров. Они нашли его, стали королями и основали два новых государства. Один — в северной части острова, другой — в южной. К сожалению, они не допускали браков между двумя своими народами. В результате каждое из королевств захотело стать обладателем целого острова, и начались нескончаемые войны. К тому времени воины-основатели были давно погребены, и народы острова утратили воспоминания о прошлом, связывающем их друг с другом.

Наведя определенные справки, Солдат решил переговорить с султаном Офирии, который располагал целой сетью шпионов, действующих в разных уголках Уан-Мухуггиага.

Вернувшись в таверну, Солдат, к своему немалому изумлению, обнаружил Голгата во главе целого отряда карфаганцев.

— Тебе нужно скорее вернуться домой, — заявил Голгат.

— Почему? Мы только приехали. Я должен разыскать жену.

— Эти люди, — Голгат показал на небольшую группу воинов, — прибыли сюда из своей собственной страны. Королева Карфаги Нуфитити получила известие о том, что объединенное войско ханнаков и людей-зверей готовится напасть на Гутрум. Красным Шатрам требуется подкрепление. Мы должны вернуться и встать на защиту родины.

Солдат призадумался. Где его родина? Гутрум стал для него родным домом после женитьбы на Лайане. Ни о каких других странах у Солдата воспоминаний не осталось. Да, он видит другую жизнь во сне, но кто может поручиться, что она на самом деле существует, а не является плодом его воображения? Человек не в силах жить без родины.

С другой стороны, что станет с Лайаной, пока он будет сражаться где-то далеко отсюда? Вдруг она уже страдает и ждет освободителя?

Солдат рассказал о своих сомнениях Голгату. Перед ним стоял непростой выбор: либо отправиться в Карфагу и воссоединиться с братьями и сестрами по оружию, либо продолжать поиски жены.

По мнению Голгата, Лайана предпочла бы, чтобы Солдат первым делом выполнил свой долг, а затем уже занимался личной жизнью. «Принцесса, — с уверенностью сказал Голгат, — отличается великой изобретательностью». И в этом он был прав. Лайана могла спланировать и осуществить побег своими силами. Такая женщина, как она, не нуждалась в помощи мужчины, даже собственного мужа. Ведь муж не ждет, что ему на выручку придет жена; так и она не стала бы полагаться только на него. И если бы она знала, что Солдату приходится выбирать между ее спасением и спасением своей страны, Лайана предпочла бы, чтобы он выбрал последнее.

— Выезжаем немедленно, — решил Солдат. — Надо побыстрее разобраться с агрессией, чтобы я мог вернуться и продолжить поиски.

Друзья вошли в таверну, чтобы забрать вещи и затем присоединиться к ожидающим их карфаганцам. Спэгг наотрез отказался ехать.

— Нет уж, я обратно не поеду. Меня будет выворачивать наизнанку каждую морскую милю. Я могу и здесь вас подождать. Да и Маракешка ко мне сегодня заглянуть собиралась. — Спэгг одарил своих спутников темнозубой улыбкой. — Она постучится в ставни и залезет по лианам комнату. Тогда не придется платить за двойной номер. Мы выпьем медового напитка… ну и шуры-муры. А ехать по морю для того, чтобы принять участие в кровавой битве, да потом еще и обратно возвращаться? Нет уж, увольте. Вы, похоже, не в своем уме. Я остаюсь. Вот мое последнее слово.

Таким образом, Спэгга оставили заниматься «шурами-мурами».

Черные военные корабли ожидали друзей в одной из бухт — гавань Сизада оказалась слишком мала для них. В полночь Солдат с Голгатом ступили на борт, и уже через час флот вышел в открытое море. По времени путешествие оказалось гораздо короче, чем на каравелле, потому что эти обтекаемые суда были специально спроектированы так, чтобы развивать большую скорость. Кроме того, корабли были снабжены несколькими рядами парусов, и благодаря попутному ветру и опытным матросам путешествие завершилось быстро и прошло без приключений. Казалось, боги готовились к более важным делам, чем мучить несчастных мореплавателей штормами и пугать их подводными монстрами. Боги имели свой интерес в исходе крупных войн, которые вели между собой смертные, и договорились на время придержать проявления божественного недовольства.

Флот встал на якорь в небольшой заводи у окаменелых прудов Ян. Войска высадились и совершили сухопутный марш-бросок. Вскоре они уже стояли у ворот Зэмерканда.

Красные Шатры готовились к войне. Солдат вернулся в Шатер Орла и принял командование у лейтенанта Велион. Воины встретили его радостно.

Голгат направился в город. Не карфаганец, он не мог сражаться бок о бок с Солдатом. Тем не менее Голгат уверил товарища, что они еще встретятся, а тем временем ему надо присоединиться к гвардейцам и столь нелюбимому брату.

Солдат не стал заходить в город, прекрасно понимая, что за городскими стенами ничто не помешает Гумбольду с ним расправиться. И хотя на тот момент ситуация несколько изменилась и у узурпатора имелись дела и поважнее, чем сводить старые счеты, он все-таки не слишком стремился расхаживать по улицам Зэмерканда, так и напрашиваясь на нож наемного убийцы. Так что Солдат решил остаться в окружении своих воинов — в шатре, где он был практически неуязвим.

Правда, Солдату нанес визит новый маршал имперской гвардии — брат Голгата Кафф.

— Что ж, — сказал маршал Кафф, откидывая полу завесы над закутком Солдата в огромном Шатре Орлов, — значит, хоть немного совесть тебя мучает.

Кафф вошел в сопровождении пяти офицеров — все как один держали руки на рукоятях мечей. Солдат узнал шепелявого кавалерийского офицера, который однажды привязал его к колесу телеги и выпорол. Среди них был и еще кое-кто из старых врагов. Солдат без особой радости взирал на это нечестивое сборище, меряя каждого взглядом. Наконец он обратил свое внимание на Каффа, который изучал жилище Солдата с едва скрываемым отвращением.

— Я приехал с твоим братом. Судьба нашей страны так же важна для нас, как и для тебя и твоих воинов.

— Ах да, мой маленький братишка… Как он поживает?

— Спроси его сам. Он записался в ряды твоей армии.

Кафф был роскошен в серебряных доспехах с золотым маршальским знаком, изображенным на гербовом щите нагрудника, — поднявшимся на задние ноги быке. На шлеме раскачивались пунцовые перья, на поясе висел меч. Лайковые перчатки с крагами держала в зубах свирепого вида нипа — голова этой бестии заменяла Каффу недостающую кисть правой руки.

Одним словом, не простой человек, а воплощение великого полководца. Солдат про себя радовался, что Лайана сейчас не видит Каффа, иначе она не устояла бы перед великолепием его мундира.

Солдат сказал с плохо скрываемой иронией:

— Ты, похоже, неплохо о себе позаботился.

Кафф покраснел — все-таки на это у него хватило порядочности.

— Да, я проявил некоторую сноровку, верно. Но ты не знаешь традиций нашего народа настолько хорошо, чтобы так говорить. Власть достается тому, кто ее не побоится взять. Предки королевы Ванды завладели троном в смутные времена, так же как Гумбольд и я. Они не видели ничего дурного в своем поступке, зачем же стыдиться нам? Именно так народ получает своих королей и королев. Ты думаешь, что все должно происходить по праву родства? Ты за семейную преемственность? Я не разделяю такого подхода.

— Тебе виднее, — ответил Солдат. — И все-таки я бы не советовал полностью доверять свою судьбу новому королю и хозяину. Он не задумываясь сотрет тебя в порошок, если потребуется.

— Чушь! — воскликнул Кафф. — Слушай, у нас начинается война. Может, мы умрем в предстоящих битвах, и этот мир со всеми его недостатками вообще перестанет интересовать нас. Может, ты и я будем лежать в одной луже крови, как братья по оружию, не дожив до рассвета следующего дня. Или нас похоронят в братской могиле, в холодных объятиях друг друга.

— И не мечтай, — сказал Солдат, скрестив на груди руки.

— Я лишь пытаюсь представить возможные события. К чему беспокоиться о делах государства, когда сейчас главное — пережить военный конфликт?

— Да ты к тому же и философ?

В этот момент в апартаменты вошел Голгат и помедлил на пороге, заметив некоторых бывших коллег и старшего брата. Настроен он был очень решительно.

— Что тебе здесь надо?

— Дорогой братишка, — Кафф наклонился, целуя Голгата в щеку, — ты все так же горяч… Вот же сварливый характер!.. У меня так и не зажил шрам на голове после того, как ты огрел меня в детстве раскаленной кочергой.

Каждый, естественно, уставился на макушку Каффа, но никаких шрамов видно не было, потому что голову закрывал шлем.

Солдат подчеркнуто вежливо обратился к Каффу:

— Благодарю за визит, маршал.

— Ах да, мне пора. Однако, прежде чем уйти, хочу попросить вас об одной услуге.

— Слушаю.

Кафф отвел Солдата в сторонку и доверительно зашептал ему на ухо, всем своим видом выражая неподдельное беспокойство:

— Касательно принцессы Лайаны… — При этих словах его голос дрогнул. — Пожалуйста, скажите мне, обнаружили ли вы ее местонахождение и все ли с ней в порядке.

Солдат был потрясен.

— Да ведь твой собственный хозяин выслал бедняжку из города!

— Он отказывается сообщить мне, где и кто ее держит, — честно ответил Кафф. — Я повсюду разослал шпионов, во все стороны света, но они по-прежнему не напали на след. Умоляю, скажи, где принцесса, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы ее освободить.

— Ты пойдешь против Гумбольда, готов рискнуть головой?

— Что угодно.

Солдат поверил. Самое неприятное, что этот человек искренне привязан к его жене, ведь Кафф любил Лайану задолго до того, как Солдат попал в Гутрум. Если бы она была нужна ему только из-за денег или положения в обществе, Солдат смог бы как-то понять это разумом. Но когда знаешь, что твою жену безумно любит другой, чувствуешь себя не очень-то уютно. Человека ведь не упрекнешь в чувствах, пусть даже они и неуместны. Кроме того, Солдату не давала покоя мысль, что у Лайаны есть надежное пристанище, где можно найти утешение в минуты горя. Солдат боялся, что, случись между ним и Лайаной серьезная ссора из-за какого-нибудь пустяка — обычное дело в любой семье, — она решит, что Кафф ей подходит больше, и уйдет к нему. Такую вероятность исключать нельзя. А Кафф даже слышать не хочет о том, чтобы жениться на другой.

— Я не стану тебе ничего объяснять, — ответил Солдат. — Все, что связано с моей женой, касается только меня. Ты к нашим семейным делам не имеешь никакого отношения.

Кафф смерил Солдата долгим взглядом, затем развернулся на каблуках и торопливо вышел. За ним последовал жеманный офицер кавалеристов со своими закадычными дружками, кое-кто из которых, уходя, не преминул одарить Солдата презрительной ухмылочкой.

Вскоре после ухода Каффа зазвучали трещотки и трубы. Барабанщики забили тревогу. Приближался враг.

— Мне пора возвращаться к своим, — сказал Голгат, и они с Солдатом попрощались. — Удачи тебе, друг.

— И тебе. Стой на стене и смотри в оба. Я на тебя рассчитываю.

— Хорошо.

Голгат ушел.

Солдат повел Шатер Орла на холм у городских стен, где Орлы воссоединились с остальными шатрами. Вся армия карфаганских наемников выстроилась, готовая принять бой. По левую руку от Орлов стоял Шатер Волка, по правую — Шатер Дракона. Солдат знал, что оба командира и их люди готовы стоять насмерть. Вся армия будет драться до последнего человека.

В тусклом свете сумерек по темнеющей равнине двигались орды варваров — сотни и тысячи воинов-зверей: люди с лошадиными, собачьими, змеиными головами и много других. По правую руку от них скакали конные эскадроны ханнаков, облаченных в плащи из человеческой кожи и украшенных челюстями поверженных врагов. Там же пестрел и смешанный отряд людей-зверей из горных и пустынных районов.

Варвары приближались сначала тихо, двигались по пустоши точно тени. Казалось, им нет числа. Они нахлынули словно море. Вооруженные бестии волочили за собой тараны, катапульты и гигантские луки, чтобы обстреливать город огромными огненными стрелами. Впрочем, полевых орудий было не слишком много: ханнаки и люди-звери жили набегами и предпочитали идти в битву налегке. Подвижные пешие воины и ловкие всадники молниеносно нападали и так же быстро скрывались.

Однако сейчас их было так много, что они могли испугать самого смелого врага одной своей численностью, безбрежной рекой выливаясь на равнину.

Карфаганцы стояли во всеоружии и были настроены решительно. Такова их работа: стоять и сражаться, защищать Зэмерканд от варварских орд. На стенах города собралась имперская гвардия маршала Каффа, также готовая к обороне. Гутрумиты принимали бой на городских стенах, готовые с высоты осыпать неприятеля градом стрел, закидать камнями и залить кипящим маслом, если неприятелю удастся пробиться к каменной кладке сквозь ряды карфаганцев.

Варвары не стали дожидаться утра, вопреки всякому военному обычаю, и, повинуясь какой-то особой логике, напали в сумерках. Что-то вселяло в них уверенность в победе, веру в собственную непобедимость. Они шли, яростно барабаня по щитам, накатывались огромной волной. Как гигантский рой, они невиданной прежде силой набросились на построения Красных Шатров. Теперь у них был новый предводитель, и варвары знали, что час пробил. Настал их черед править миром, строить империи, выращивать династии, уничтожать соседние государства. Их черед разорять города, втаптывать врагов в грязь.

И вот началось.

Под ответственностью Красных Шатров находилась городская стена по всей своей протяженности. Войско растянулось в одну линию, в некоторых местах весьма тонкую. В довершение всех неприятностей по правому флангу линия прерывалась из-за невыгодного расположения двух гутрумитских кладбищ, самых крупных в городе.

Именно туда стали теснить карфаганцев варвары. Воины Красных Шатров спотыкались и падали на могильные плиты. Единственный эскадрон конных ханнаков прорвал линию обороны, и фланг стал отступать. В рядах защитников теперь зияла брешь. Линия растянулась еще больше, чтобы закрыть эту брешь; в центре воин не мог дотронуться до плеча соседа вытянутой рукой. С этого момента оборона была обречена.

Удар первой волны варваров сдержали, но за ним последовал второй, третий и четвертый, а это было уже слишком. Варвары шли с твердым убеждением в собственной непобедимости. С губ их срывался крик «ОммуллуммО!». Узурпировавший трон новый Король магов пообещал варварам легкую победу, и они ему верили.

Вот и последнее столкновение: несчетная волна кричащих воинов-северян бросилась на ряды Красных Шатров и прорвала их. Наступающие полились во все увеличивающуюся брешь на правом фланге обороны и начали атаковать с тыла.

Это был не разгром; это была резня. Души карфаганцев кричали «Спасибо!» и взмывали ввысь. Воздух наполнился благодарными духами, направляющимися в небо. Только Солдат не мог их слышать.

Неприятель оттеснил Красные Шатры к самым стенам города. Нервы имперских гвардейцев были уже на пределе, и воины раньше времени начали швырять вниз камни. Многие из этих снарядов убивали своих же — карфаганцев. Солдат во главе группы однополчан из Шатра Орла был вытеснен к небольшой рощице, где они сражались как тигры. Но все было бесполезно. В этот день победа осталась за неприятелем. Люди-звери и их союзники сломили карфаганскую армию с поразительной легкостью и быстротой, и теперь улюлюкающие варвары праздновали победу, выбивая мозги из раненных в бою врагов.

Если бы не наступление темноты, никому не удалось бы спастись. Вслед за вечером пришла ночь. В первые часы наступающих сумерек много врагов полегло от рук соплеменников, товарищ по ошибке убивал товарища, кровопролитие обрело собственную жизнь, и остановить его было непросто. А тем временем небольшие отряды выживших воинов Красных Шатров пробирались прочь, убегали, спотыкались и, падая, вновь поднимались на ноги и спешили к кораблям. С собой они несли знамена Шатров — Медведя, Волка, Ястреба, Орла. К немалому стыду армии некоторые знамена захватил враг. Потеря знамени была хуже потери любимого командира или дорогого друга. Знамя считалось душой Шатра, и воины тяжело переживали его пленение.

Отвратительные варвары стояли у самых ворот. Король Гумбольд и граждане его страны не могут быть спасены теми, кто находится за городскими стенами.

В третий раз за эти недели Солдат пересекал Лазурное море Черные военные корабли были почти пусты. Большая часть карфаганцев полегла на поле брани у ворот Зэмерканда. Некоторым удалось спастись и затаиться на севере, западе и востоке, в глубине материка. Солдат оглянулся и увидел только горящие вокруг Зэмерканда костры варваров. Он не мог разобрать, взят город или нет.

Солдата переполняли грусть, чувство вины, стыд.

В первый раз за много веков карфаганцы не смогли сдержать орды варваров. Этого не должно было случиться. Враг сильно превосходил карфаганцев численно, верно, но так уже бывало прежде, и не один раз, и всегда карфаганцы шли в бой с уверенностью в собственной победе. А сейчас сила духа будто покинула войско. Может быть, виной тому стало беспрестанно повторяемое врагом имя чародея, что продал душу дьяволу? Или тот факт, что сражение происходило в тусклом свете сумерек, когда ночь побеждает день?

В прошлом карфагаицам не раз удавалось повернуть ход битвы в свою сторону. Каким-то образом они обретали почву под ногами, укрепляли свои позиции и предпринимали контратаку, одерживая в итоге решительную победу. Однако в этот раз не было ни ободряющих призывов, ни обычных криков «За мной, карфаганцы!». Была молчаливая отчаянная бойня, раздавались стоны падающих воинов, освобожденные из темниц тел души благодарили врага, слышались предсмертные стоны. Воины дрались отчаянно и торопливо. Ряды карфаганцев качнулись, смешались. Стойкость покинула солдат, и они неожиданно для себя вынуждены были постоянно отступать. Карфаганцы двигались не вперед, а назад, теряли свои позиции и отступали, отступали, отступали…

Солдат закрыл лицо руками. Это поражение вытаскивало из недр его беззащитной души тень воспоминания о другом поражении, которое произошло в позабытом прошлом. Горечь сдавливала его горло. Стон сорвался с губ. Он хотел умереть. Ну почему, почему снова?.. Солдат был уверен, что именно поэтому он покинул родной мир — рассудок не выдержал и полетел прочь, избавившись от мучений. Если бы только он взял себя в руки, воззвал к воинам, велел им сплотиться… Но он не сделал этого, и никто другой не сделал. Ни один офицер, ни один сержант — никто не воодушевил строй. Когда варвары бросились в наступление в третий раз, на глазах Солдата под боевым молотом дикого воина-пса пал полководец Джаканда. Никто не встал на его место, не приказал трубить построение, бить в барабаны, что привело бы врага в замешательство.

Карфаганцев истребляли быстро и беспощадно. Бесчисленные племена людей-зверей, где воспитание боевых навыков являлось неизменной частью взросления, ползли на неприятеля, с легкостью восполняя потери. Они впитывали поражение как губка и без лишних размышлений выслали в бой новые орды. Психологический аспект поражения не сказывался на них. Они привыкли проигрывать. Им неведом был стыд. Проиграв, они лишь набирались решимости отомстить врагу. Варвары собирались, пополняли свои ряды и, не теряя времени, снова бросались на неприятеля.

Карфаганцы же, напротив, ожидали легкой победы. Их армия состояла из самых дисциплинированных и вышколенных воинов. На создание такой армии требовалось много времени и труда. Победить ее было практически невозможно, и потому, когда это все-таки произошло, люди были потрясены до глубины души. В голове свербила одна и та же мысль: свершилось немыслимое — а с этим не так-то просто жить. Прямо на поле боя, когда исход битвы стал очевиден, многие офицеры и простые солдаты пали от своих собственных мечей. Другие — те, кто умел готовиться к непредвиденным событиям заранее, — приняли яд, который держали на подобный случай в перстнях и медальонах.

Жалкое это было зрелище. На палубе рыдали и женщины, и мужчины. Один или два воина бросились в темные морские волны. Никто не попытался остановить их, никто не закричал, что за бортом люди. Несчастные не хотели, чтобы их спасали. Воины ушли под темную воду с благодарностью за то, что им не придется смотреть в глаза своим семьям и друзьям, что остались в Карфаге. Души, освобожденные хозяевами, шептали слова благодарности, направляясь к небесам.

Когда флот прибыл в Карфагу, люди уже знали о том, что случилось. Поражение предсказывали пророки местных храмов, и в городах и деревнях скорбели. Воздух наполнялся плачем живых, которые оплакивали прежде всего разгром своей армии, а уж потом гибель родных и любимых. Люди рвали на себе волосы, сбрасывали сандалии и ходили по кактусам или раскаленному камню, чтобы через страдание облегчить душевную боль. Смотреть, как они переживают унижение, было невыносимо. Женщины посыпали себя прахом и в таком виде бегали с безумными глазами по улицам. Мужчины били себя дубинами и стегали плетками до потери сознания. Дети лежали, прижавшись к земле, и рыдали, не понимая, почему вдруг наступил конец света. Карфаганцы приносили в жертву собак и голубей, забрасывали улицы увядшими цветами, заколачивали досками окна, чтобы в дома не проникал солнечный свет.

Творилось нечто ужасное.

При первой возможности Солдат направился к границе Карфаги, чтобы переправиться в Сизад.