Поход на Киев (СИ)

Глава 16 Князь Киевский

Святополка в тот день так никто и не нашёл. То ли его вообще не было при Любече, то ли он вовремя скрылся, чтобы не попасть в плен к победителю. Среди мёртвых его тоже не нашли. На пути к Киеву уже никто не чинил препятствий Ярославу. Он подошёл к городу, как полноправный хозяин. Киевляне сами открыли ему ворота. У входа уже стояло собрание горожан с иконами в руках. Вперёд всех вышел бородатый грек в рясе — киевский митрополит Феофилакт.

— Приветствую тебя, владыка, — слегка склонил голову Ярослав.

— Здравствуй, князь, — склонился в ответ отец Феофилакт, — милости просим в Киев — славный город твоего отца, христианского владыки Владимира.

— Где Святополк?

— Ушёл с войском и с тех пор в город не возвращался. В последнее время он слишком тесно подружился с поляками и даже склонялся к еретической римской вере. Так что все христиане рады, что ты освободил город от еретиков.

— Что же вы сами от них не освободились, жрец?

— Ты же сам знаешь, что нам запрещено участвовать в мирских делах. Но мы молились, и Бог услышал наши молитвы.

Ярослав, казалось, даже и не слышал последних слов митрополита. Он с важным видом обходил город, как ревностный хозяин осматривал свои владения.

— Помню, помню, — говорил князь своей дружине, — помню, как ребёнком играл здесь. Каждый дом помню, каждую улицу. Вот здесь Изяслав как-то подрался с Вышеславом. Два моих брата, ныне покойные. Я со Святополком их разнимал. А вот здесь жила женщина, которая за деньги кормила грудью маленького Бориса. А вот там Святополк упал с коня и долго потом хромал. Воевода Анастас, совсем уже старый, водил нас в храм, вон туда.

И Ярослав показал пальцем наверх, где на горе Щековице стоял большой каменный храм. Тут же князь забрался на коня и мимо киевлян поехал вперёд. Все поняли, что он хочет забраться на эту гору и последовали за ним в сторону моста. На дворе уже была поздняя осень, но вода в Днепре ещё не замёрзла. Мост над рекой представлял собой настоящее чудо инженерной мысли. Он был намного длиннее и выше Волхова моста в Новгороде. Сразу больше сотни всадников заехали на деревянную мостовую, и множество копыт застучало по дереву, словно топоры. Они будто возвещали, что власть поменялась, и ничего уже не будет по-старому. Как бы в подтверждение этого в храме торжественно зазвонили колокола. Вскоре Ярослав перешёл мост и через заросли деревьев и деревянные дома перебрался к горе Щековице, на которой стояла Десятинная церковь. Здесь, в этом храме был похоронен князь Владимир. Ярослав хотел поклониться праху покойного отца. Он был немного расстроен тому, что Владимир был похоронен вместе с греческой женой Анной — матерью покойных Бориса и Глеба. Ведь Ярославу она не приходилась никем, его матерью была Рогнеда. Иные забоялись даже, что князь прикажет перезахоронить покойную Анну отдельно, но князю хватило благоразумия оставить всё, как есть.

С другой стороны, было очевидно, что много нужно изменить. На многие должности следовало назначить новых людей, решить множество проблем, которые Святополк почему-то оставил нерешёнными. Первым делом Ярослав решил примириться с киевскими боярами. В этом ему помогла церковь, которая как-то быстро целиком и полностью поддержала князя. Все местные бояре, что сражались на стороне Святополка, были прощены, но всё равно почти все со своих должностей сняты. Нужно было решить вопрос с торговлей. Ежегодно Киев отправлял сотни кораблей торговать по Днепру. Благо, что близилась зима, сезон торговли подошёл к концу и до следующего сезона пока можно было оставить эту заботу. Управлять всей Русью оказалось на порядок сложнее, чем управлять Новгородом. Огромная киевская казна оказалась слишком мала, на многое её не хватало. Хорошо, что Святополк не успел утащить с собой казну, а то было бы совсем худо. Всё в городе было ещё шатко, во многих местах процветал беспорядок. Так, в городе до сих пор не было своего богатырского воеводы, а, значит, не было воеводы у всех русских богатырей.

— Как же это так получилось? — спрашивал князь у митрополита.

— Анастас, первый воевода, как ты знаешь, скончался, — отвечал отец Феофилакт, — на его место назначили Дуная Ивановича. Когда Дунай попал в плен в Польше, батюшка твой, владыка Владимир поставил на его место молодого Илью Муромца — земского сына, простых кровей.

— Неужто моей отец в старости выжил из ума? — удивился Ярослав.

— Просто ты не видел этого Илью. Он спас князя от упыря Идолища. Князь был перед ним в долгу. К тому же, не имея за спиной ни званий, ни денег, он сам пробил себе дорогу к славе.

— И что же этот Илья Муромец?

— Когда Владимир-князь скончался, а Святополк убил родного брата — Бориса, Илья отказался служить Святополку и ушёл из Киева. Он осел на ростовской земле, на Владимирской заставе. А позже и муромскую землю подчинил себе. Теперь они никакой власти над собой не признают, всех называют еретиками и дани никому не платят. А Дунай Иванович, как ты знаешь, погиб, сражаясь со Змеем. Святополк так никого и не нашёл на место воеводы.

— Неужели кончились в Киеве богатыри?

— Богатырей хватает, только никто из них не командовал никогда целым войско, да и не умеет этого. А Илья — земский сын, умеет. И Дунай умел, земля ему пухом.

— Ну этого добра у меня хватает, — отвечал Ярослав, выходя со двора Десятинной церкви, — в Новгороде есть богатырский воевода Микула Селянинович. Хотя, он хоть и воевода, но войско никогда в бой не вёл. А другой вёл, и при этом принудил к миру самого Змея Горыныча. Добрыня Никитич.

Добрыня в эту зиму совсем затосковал. Он жил в небольшой тёплой избе со своими товарищами. На новом месте ему было как-то не по себе, душа рвалась в Новгород, домой. Но вскоре его скука почти развеялась. Местные богатыри прознали, что он мерился силой с самим Змеем Горынычем и валом повалили к нему, чтобы услышать рассказ об этой битве. Добрыня был немногословен, скрывал всё, что было связано с мечом-Молнией, а потому история зачастую получилась нескладной и противоречивой, все дыры в рассказе латались Божьей помощью. Однажды за таким рассказом появился богатырь, лицо которого показалось боярину знакомым. Киевлянин назвался Михаилом.

— Где же я тебя видел, Михаил? — спрашивал Добрыня.

— В Чернигове, помнишь? — говорил богатырь, — ты был там проездом, ехал в Киев, а оттуда воевать в Литву. А я с Ильёй Муромцем отдыхал тогда в Чернигове.

— Хм, точно. Тогда я и познакомился с Ильей. А почему ты не с ним?

— Он изменил нашей клятве, а я остался верен ей. Нынче я сотник в богатырском войске в Киеве. А Илья — смутьян и бунтовщик. Про тебя же, Добрыня, я слышал, что ты тоже теперь стал богатырём.

— Не совсем. Я не давал богатырской клятвы, хоть и отличился, сражаясь против всякой нечисти.

Собеседники плохо видели друг друга, зимой ставни избы были плотно закрыты, лишь через небольшие окошки, затянутые бычьим пузырём, свет проникал в помещение. Зато было тепло, дрова приятно трещали в печке, отдающей жаром. В такой обстановке время словно замедлялось, любая спешка, любая суета стала просто невозможной, атмосфера уюта и покоя овладела всеми. Михаил быстро скинул шубу, в которой пришёл, и остался в одном комзоле.

— Помню, вы жаловались, что Идолище идёт у вас по следу, — сказал ему Добрыня, — ну что, не настиг вас Идолище?

— Настиг, — отвечал Михаил, — точнее, мы сами его настигли. Этот упырь настолько обнаглел, что выкрал самого князя Владимира. Илья бросился его освобождать и убил проклятого Идолища.

— Вот как? А то говорили: непобедимый, все его боятся.

— Илья умеет творить чудеса, — отвечал Михаил, — говорят, в нём живёт благодать Божья. Потому его и боятся отлучать от церкви, хоть он вроде и нарушил клятву. Я видел, как его однажды покусала ядовитая змея. Другие умирали от этого укуса, а он выжил, хоть и долго мучился. А как он одолел Соловья-разбойника!

— Да ты никак влюблён в него, — послышался голос Кирилла, который до этого в разговор не вмешивался и молча лежал на печке. Товарищи дружно рассмеялись его шутке.

— Не обижайся, Михаил, — молвил, улыбаясь, Добрыня, — просто мы видели уже такое, что нас не удивить каким-то чудесами. Я летал на горбу у самого Змея Горыныча, и остался жив, хоть и немного обгорел. Видишь, правое ухо всё сморщенное, я прячу его под длинными волосами. Ещё шрам от ожога на щеке, скрытый бородой, и на плече, обычно скрывается под одеждой.

И Добрыня последовательно показал богатырю шрамы от ожогов, как доказательства своих слов. Правое ухо было меньше левого, а права рука была вся в рубцах в форме колец — повторяли форму кольчуги, которая когда-то, раскалённая огнём, въелась в кожу. Добрыня всем своим гостям показывал эти шрамы как доказательство того, что он действительно бился со Змеем Горынычем. Михаил ещё какое-то время побыл с новгородцами, а затем отправился по своим делам, пообещав ещё вернуться. Зимой Добрыня с товарищами мало куда выходил из избы, в основном в баню или в церковь. Киевские храмы зимой приобретали особое очарование. Чего только стоит громкий звон колоколов среди тихой зимней дремоты. Весь город пробуждался, горожане выходили из домов и отправлялись на службу. Здесь же они наслаждались прекрасным хоровым пением, прерываемым речью священника на греческом языке. Звуки поднимались под самые купола, захватывали душу, в которую так же проникала морозная свежесть, но не холод. На душе становилось ни холодно, ни тепло, на душе становилось легко. К этому прибавлялся приятный запах дымящегося ладана и тепло горящих свечей. Многие приходили в Десятинную церковь снизу. Киевлянам нравился почему-то долгий, изнурительный подъём в гору, который заканчивался у ворот громадного каменного чуда. Люди словно пробирались к чертогам рая, к самым вратам, за которыми заканчиваются все страдания и беды, за которыми могучий, всевластный царь ожидает своих смертных подданных. Но за воротами горожане видели не Бога, хоть его незримое присутствие и ощущалось, а видели чуть менее важных персон. Высшие чины церковной иерархии, порой и сам митрополит, здесь же люди из дружины и сам князь Ярослав. Здесь Добрыня ещё ни раз встречался с Михаилом Игнатьевичем, обо многом с ним говорил после службы за стенами собора, даже подружился с киевским богатырём. Встретил он здесь как-то и старого друга Гаврюшу. Тот был изрядно пьян, овчинный тулуп нараспашку, шапка на бок. Добрыне это не понравилось.

— Не серчай, боярин, — отвечал ему новгородец, — я выпил только для смелости. Хотя, в последнее время частенько выпиваю, скука, знаешь ли. Но сегодня повод другой. Хочу князя нашего — Ярослава увидеть, переговорить с ним. А то он нашего брата совсем забыл, важной птицей стал, к нему теперь не подобраться.

Но, может быть даже к счастью, Ярослав в храме так и не появился. Гаврюша отстоял до конца службу и так ни с чем отправился прочь. Правда, с горы сразу спускаться не стал, решил прогуляться в поисках шинка или просто выпивки. Сама по себе затея не лучшая. Здесь, на горе Щековице обитала самая элита русского государства, почти что боги. Если бы какой боярин встретился Гаврюше, то запросто со своими слугами мог намять ему бока и выкинуть с горы в отместку за поражение под Любечем. Но в этот раз судьба улыбнулась новгородцу. Он услышал женский смех и мужские голоса, свернул в проулок и оказался перед большим теремом, из трубы которого валил густой дым. Гаврюша уже почти трезвый принялся долбить кулаком в дверь.

— Тебе чего? — спросил открывший дверь бородач.

— Выпить бы, — вымолвил новгородец.

— Заходи, — отвечал киевлянин и тут же впустил его внутрь. Гаврюша почти сразу пожалел, что вошёл сюда. Лица все были не знакомые, одеты все были знатно и уже изрядно пьяны, да и судя по всему, значительную часть помещения занимала огромная баня. Но в освещённой свечами гостиной на лавках и на креслах за столиками сидело множество народу. Гаврюша замер в поисках свободного столика.

— А, проходи дорогой, — послышался знакомый голос. Новгородец обернулся и увидел Ставра в компании нескольких женщин и ещё одного новгородца. Гаврюша сел рядом.

— Что, княжескую награду пропиваешь? — спросил, улыбаясь, пьяный Ставр, — мы тоже тут пьём за щедрость Ярослава. Шутка ли, каждому в уплату за победу он раздал по 10 гривен.

— Князь теперь совсем важный стал, — молвил Гаврюша, усаживаясь на лавку, — киевский князь, чёрт возьми. А про нас, про новгородцев и думать уже забыл.

— У него теперь дела поважнее есть, — отвечал Ставр, обнимая за талию сидящую рядом девицу, — он всё с попами время проводит, да с боярами местными. Даже Путята его не видит.

— Совсем недавно эти бояре мечтали ему горло перерезать. А теперь вдруг стали ему друзьями.

— Ну и чёрт с ними со всеми. Я лично по весне собираюсь серьёзной торговлей заняться. Здесь, в Киеве можно хорошо развернуться, совсем другие деньги пойдут. Я уже знаю, как я всё сделаю. План хороший, мой отец и отчим и не мечтали о таком богатстве. Хочешь, Гаврюша, присоединяйся ко мне. Будем вместе плавать по морям, по далёким странам, наживать добра.

— Хм, мысль хорошая, — зачесал в бороде Гаврюша, — но не могу, надо в Новгород возвращаться, я Ярославу обещал.

— Ты? Обещал киевскому князю? — усмехнулся Ставр, — прямо лично с ним говорил, как сейчас со мной говоришь?

Купец хотел уже расхохотаться, но тут кто-то хлопнул его по плечу рукой. Ставр обернулся, и улыбка тут же исчезла с лица, сменившись выражением испуга.

— Помнишь меня? — спрашивал молодой пьяный киевлянин. За спиной у него стояла компания из местных бояр.

— А ты знаешь, кто я такой? — спрашивал Ставр.

— Знаю, — злобно заулыбался киевлянин, — ты тот, кто бегал от меня под Любечем. Бросил и поле боя, и своего рыжего друга. И полные штаны наложил от страха. Думал, я тебя не запомню?

Теперь все киевские дружно рассмеялись, а Ставру было совсем не до смеха. Но тут на ноги поднялся Гаврюша и сжал жилистые кулаки.

— А я помню, как вы убегали под Любечем, — произнёс он, — если бы не моя раненная нога, я бы точно вас догнал, и вы бы все уже здесь не стояли.

Киевские бояре в миг нахмурились и готовы были наброситься на новгородцев. Но что-то их остановило. То ли грозный вид Гаврюши, то ли его лицо. Его черты легко узнавались: орлиный нос, сильная челюсть — это черты Рюриковичей. И сейчас Гаврюша был очень похож на князя Владимира, а так же на Ярослава и Святополка. И бояре решили не связываться и ушли прочь. Ставр тогда решил, что они просто испугались новгородского друга и на радостях весь вечер за свой счёт угощал Гаврюшу вином.

В ту зиму многие новгородцы посчитали, что князь про них забыл, зазнался, увлёкся делами государственными. Но в конце концов, он щедро заплатил им за службу. Ближе к весне большая часть его войска готовилась отбыть обратно в Новгород. Добрыня с головой был погружён в приготовления, когда его неожиданно вызвали к князю. Пришлось подниматься на Щековицу, во дворец князя. Здесь Ярослав ожидал гостя вместе с митрополитом и несколькими незнакомыми киевлянами. Добрыня сел вместе с ними за большой стол, слуги поставили перед ним чашку с горячим супом. Гости трапезничали в основном молча, а когда кончили, князь заговорил:

— Ну что, Добрыня Никитич, готов сослужить службу своему князю и нашему Господу-богу?

— Для меня честь служить единому Господу, — отвечал Добрыня.

— Будь добр, откинь волосы чуть назад.

Добрыня ничего не понял, но вынужден был покориться. На правой стороне головы его был небольшой участок, на котором совершенно не росли волосы, а кожа была изуродована шрамами от ожога и сморщена, словно у курицы. Эти шрамы скрывали длинные волосы, но теперь Добрыня откинул их, и все увидели его увечья.

— Эти шрамы ему оставил Змей Горыныч, — вымолвил Ярослав. — Добрыня сражался с ним, и вот теперь он здесь, живой. А Забава Путятишна, похищенная Змеем, теперь у нас. Я отослал её в монастырь.

— Что ж, — произнёс митрополит Феофилакт, — вижу, он действительно достоин того, чтобы стать богатырским воеводой.

Добрыня на мгновение даже растерялся от удивления. Такая высокая должность, такая власть шла в руки к нему: грешному человеку и тайному чародею, обладателю чародейского оружия. И боярин быстро пришёл в себя, поправил волосы на голове и заговорил:

— Прости, владыка, но для меня это слишком большая честь.

— Ну, не прибедняйся, — произнёс Ярослав, — ты более, чем кто другой достоин этой должности. Ты и сам знаешь.

— Но я ведь не богатырь. Я не давал клятвы.

— Так дай её. Это недолго.

— Тогда я не смогу воевать против других христиан. А ведь киевляне и поляки были нашими единоверцами.

— Это уже мне решать, что тебе можно, воля князя — почти тоже самое, что воля бога.

— Но у тебя же есть Микула Селянинович. Почему ты не вызовешь его из Новгорода?

— Потому что киевляне его не примут, — раздражённо отвечал Ярослав, — а тебя примут, ты отомстил за Дуная. Я не понимаю, чего ты отпираешься. Это же такая власть, да при твоём возрасте. Любой другой может только мечтать об этом.

Добрыня уже почти согласился, искушение было велико. Но и кара Божья могла быть великой для того, кто, владея чародейской силой, занял должность вождя всех богатырей на Руси. И Добрыня решил использовать последний аргумент против, за который зацепилось его сознание.

— У русских богатырей уже есть воевода. Илья Муромец.

— Он в Муроме, — произнёс отец Феофилакт, — и возвращаться не собирается. Ушёл в ересь, сам себя объявил князем.

— Значит, нужно его вернуть. А вместе с ним вернуть и Муром в подчинение Киеву. А то эдак и другие по его примеру начнут отделяться.

— Хм, и как же мы его вернём? — вопрошал Ярослав.

— В киевском богатырском войске есть сотник — Михаил. Он тоже из Мурома, друг Ильи. Отправь его, владыка, с поручением к Илье, пусть вернёт его в Киев.

— Добро, будь по-твоему, — согласился Ярослав, — но только ты поедешь вместе с ним. Что хочешь Илье обещай, но привези его в Киев. Либо он вернётся на место воеводы, либо лишится головы. Но ко мне привези его живым, даже если придётся забирать его силком.

Добрыня облегчённо выдохнул, однако, расслабляться было рано. Вместо возвращения в Новгород его ждал долгий путь до Мурома и до Владимирской заставы.