Похищенный трон

Глава 4

Гонец вытащил из-за пояса кожаный футляр, пропитанный воском, чтобы предохранить его от дождя и речной воды. Он церемонно снял с футляра крышку и вручил Абиварду свернутый пергаментный свиток, находившийся в футляре.

– Это тебе, о повелитель. – Спасибо. – Абивард дал гонцу половину серебряного аркета; монеты часто разрезались, и получалась разменная мелочь.

Всадник поклонился в седле, пришпорил коня и ускакал из крепости Век-Руд.

Абивард развернул свиток. Он был уверен, что письмо от Динак: дело было не только в том, что он видел этого курьера в наделе Налгис-Краг, – маловероятно, чтобы кто-то; помимо сестры, отправил ему письменное послание. И все же он всякий раз улыбался, видя ее четкий, старательный почерк.

«Дихгану Абиварду от любящей сестры Динак. Приветствую тебя! – Он читал, шепотом проговаривая слова, словно вызывая в памяти ее голос. – Не могу выразить, как я счастлива, что ты вернулся домой целым и невредимым после боя с хаморами. В нашем наделе мы никаких варваров не видели и надеемся, что не увидим. И, как видишь, Птардак, муж мой, не возражает, чтобы ты писал мне письма, а я на них отвечала. Мне кажется, он с удивлением узнал, что я владею грамотой. Возможно, я одна такая на здешней женской половине. Прочитав это, Абивард нахмурился. Если Динак будут считать особенной, не такой, как все, это не облегчит ей жизнь на женской половине. Он продолжил чтение: „Проявляя большую заботу о процветании надела, Птардак в то же время очень любит радости охоты. Он пока еще не в состоянии ездить верхом и ждет не дождется того дня, когда вновь сможет скакать по следу дикого осла и газели“.

Между строк Абивард явственно прочел: «Когда он сможет наконец оставить заботы о наделе и предаться удовольствиям на лоне природы». Иногда его отец позволял себе довольно язвительно отзываться о дихганах, которые во главу угла ставят собственные удовольствия. Динак, как и он, слышала эти слова. Абивард подумал, не пытается ли она наставить своего недавно обретенного мужа на путь истинный.

Он вновь обратился к письму: «Поскольку я умею читать и писать, он с каждым днем поручает мне все больше дел по управлению наделом. Здесь для меня все внове, а обязанностей намного больше, чем я привыкла брать на себя, но всякий раз я начинаю с того, что пытаюсь определить, а как поступил бы отец.

Пока что получается неплохо, и дай Господь, чтобы оно так и продолжалось. Я молю Ее, чтобы у тебя все было хорошо, и с нетерпением жду весточки от тебя».

Значит, отец теперь незримо управляет двумя наделами. При этой мысли Абивард улыбнулся. Он подозревал, что и Годарс не удержался бы от улыбки. Судя по письму Динак, она весьма уверенно становится правой рукой Птардака – и, скорее всего, тремя пальцами левой руки тоже.

Он свернул письмо и положил его обратно в футляр. Потом он прочтет его Барзое, которая несомненно будет горда успехами дочери. А вот стоит ли читать это письмо Рошнани? Может, она подумает, что это обязывает ее попытаться управлять наделом Век-Руд по примеру Динак, которая потихоньку прибирает к рукам Налгис-Краг? Но Абивард – не Птардак, он и сам неплохо разбирается, что к чему и как надо делать дела.

Пока что нужно дать пастухам охрану, чтобы защищала их и их стада от налетов хаморских шаек. Однако если на его пастбища позарится целое племя, то его отрядов будет недостаточно, чтобы дать отпор. Он продолжал надеяться, что такого не произойдет. Однако с тех пор, как он перешел Дегирд с войском Пероза, мало что из его надежд оправдалось.

– Что ж, – подумал он вслух, – все, что могло пойти наперекосяк, уже пошло. Отныне все будет меняться только к лучшему – ведь хуже-то некуда!

Крик со стены заставил Абиварда во весь опор взмыть на самый верх.

– Воины! Воины под львиным штандартом Царя Царей!

Направив взгляд туда, куда указывал палец часового, Абивард увидел приближающийся отряд. Отряд был больше, чем он ожидал, – человек двести в ярких епанчах поверх доспехов. Если они обрушатся на хаморов, те получат ощутимый удар. Сердце радостно забилось в груди Абиварда при виде возрождающейся мощи Макурана.

– Отворить ворота! – закричал он. – Окажем героям достойный прием.

Пока ворота неспешно распахивались, Абивард сбежал по ступенькам, чтобы лично приветствовать прибывших. Все сомнения, которые он испытывал по поводу Смердиса, Царя Царей, исчезли без следа, как дождь в пустыне. Новый царь простирал свою длань для защиты дальних рубежей державы.

Не все всадники смогли въехать во двор одновременно. Абивард приказал вынести хлеба и вица для тех, кому пришлось остаться ждать за стенами.

– Да благословит тебя Господь, ты пришел в наш край в трудный для нас час, – сказал он командиру отряда Смердиса, ветерану сурового облика с навощенными седыми усами, торчащими, как колья.

Даже от того, кто был простым воином, он ожидал вежливого ответа макуранцы могли обмениваться любезностями с утра до вечера. Но командир, вместо того чтобы похвалить гостеприимство Абиварда или местоположение его крепости, весьма несвоевременно раскашлялся. Когда он наконец вновь обрел дар речи, то сказал:

– Уместнее было бы, о блистательный дихган, обратить свои речи к моему спутнику, достославному Мургабу.

Поначалу Абивард принял достославного Мургаба за командирского писаря. Это был иссохший коротышка в простом буром кафтане, неловко сидящий на коне. Но если воин сказал, что это важная персона, Абивард поприветствует его должным образом. Низко поклонившись, он спросил:

– Чем я могу служить достойнейшему слуге Смердиса. Царя Царей, да продлятся дни и прирастет его царство?

– Твое отношение достойно похвалы, – проговорил Мургаб; голос его походил на шуршание листьев. – Скажу прямо: Смердис, Царь Царей, испытывает нужду в серебре и взимает с каждого надела особую подать. Мы требуем от тебя уплаты…

– он вытащил пергаментный свиток и стал водить по нему пальцем, пока не нашел нужную строку, – восьми тысяч пятисот серебряных аркетов или, взамен их, подати натурой. Подать подлежит выплате незамедлительно.

Теперь закашлялся, а точнее, подавился от гнева и изумления Абивард. И еще он чувствовал себя в дурацком положении. Отказаться не было никакой возможности – теперь, когда он впустил в крепость Век-Руд столько людей Царя Царей. С десяток этих воинов поставили своих коней между ним и входом в жилую часть. Они наблюдали за ним с вежливым, но неослабным вниманием – они были более готовы к неприятностям, чем он.

Абивард заставил себя собраться. Столько серебра в его сокровищнице имелось. Если Смердис намерен воспользовать его для защиты царства, то может оказаться, что деньги будут потрачены с пользой, хотя расставаться с ними все равно жалко. Он сказал:

– Надеюсь, что Смердис, Царь Царей, употребит мое серебро, равно как и то, что он получит у других дихганов, чтобы набрать новых воинов в свое войско и наказать у кузнецов доспехи и оружие.

Прославленный Мургаб безмолвствовал. Озадаченный Абивард посмотрел на предводителя воинов. Полководец заерзал в седле, выжидая, когда ответит Мургаб, но, не услышав ответа, сказал:

– Смердис, Царь Царей, повелевает собрать столько серебра на выплату огромной дани хаморам, чтобы они удалились за Дегирд и оставались на своем берегу.

– Что? – взвыл Абивард, забыв об окруживших его воинах Смердиса. – Но это же безумие!

– Как повелевает Смердис, Царь Царей, так тому и быть, – нараспев произнес Мургаб. – Кто ты такой, чтобы оспаривать волю Царя Царей?

Что ж, если так ставить вопрос, Абивард никто и прекрасно знал это. Не отвечая Мургабу, он обратился к начальнику отряда:

– Но разве ты не понимаешь, доблестный воин, что платить дань кочевникам, когда мы слабы и не можем защищаться, все равно что пригласить их к нам за новой грудой серебра на будущий год и еще через год?

– Как повелевает Смердис, Царь Царей, так тому и быть, – монотонно пробубнил командир. Хотя слова его в точности повторяли слова Мургаба, тон и выражение лица говорили, что он отнюдь не в восторге от политики, которую ему велено проводить. Мургаб сказал:

– Вышеназванная сумма подлежит незамедлительной уплате. Не трать время даже на то, чтобы почесать в затылке. Ты, конечно же, не хочешь, чтобы тебя заподозрили в сопротивлении Царю Царей?

Если бы Абивард сам не запустил лис в курятник, он мог бы всерьез подумать о сопротивлении – лучше уж выбросить свое серебро в ганат, чем отдавать его хаморам. Но в данной ситуации… Проглотив досаду, он сказал:

– Не спеши, о достославный Мургаб. – Он не мог удержаться и произнес почетный эпитет весьма язвительно. – Я принесу тебе требуемое – на радость Смердису, Царю Царей, а заодно и хаморам.

Годарс был рачительным и аккуратным хозяином. Серебро в сокровищнице крепости хранилось в кожаных мешках, по тысяче аркетов в каждом. Абивард взял в обе руки по мешку и, покряхтывая от натуги, вынес их через коридоры и жилую часть во двор, где положил перед конем Мургаба. Этот путь он повторил трижды.

– Погоди еще немного, о достославный, – сказал он, принеся восемь тысяч аркетов.

Он вернулся в сокровищницу. Там оставалось лишь три мешка с монетами, и несколько пустых, аккуратно сложенных дожидались, когда их наполнят. Абивард взял один из них и стал пересыпать в него звенящие серебряные монеты до тех пор, пока мешок не стал весить примерно столько же, сколько тот, из которого он брал деньги. Абивард вздохнул – отнюдь не так намеревался Годарс использовать этот мешок. Он хотел, чтобы в него клали серебро, а не забирали. Но сейчас Абивард ничего не мог поделать. Он вынес наполовину заполненный мешок и положил его рядом с остальными.

– Здесь может быть на двадцать-тридцать аркетов больше или меньше. Это тебя устроит, или нужно пересчитать все в точности?

Мургаб недовольно надул губы.

– В указе Царя Царей, да продлятся его дни, сказано точно: восемь тысяч пятьсот аркетов, не больше и, уж конечно, не меньше. Поэтому я полагаю…

– Этого достаточно, о повелитель, – вмешался командир отряда царских воинов. – Ты выполнил нашу просьбу весьма любезно и великодушно.

«А что еще мне оставалось делать, когда вы уже в моей крепости?» – подумал Абивард. Все же воин хотя бы придерживался хороших манер, столь милых сердцу макуранца. Абивард, стараясь не выдать гнева, вызванного столь наглым вымогательством, поклонился:

– Оказать услугу Царю Царей в любом виде, угодном ему, – большая честь.

Могу ли я узнать твое имя, дабы при случае воздать тебе хвалу перед Царем Царей за то, как ты исполняешь свой долг?

– Ты оказываешь мне честь, превышающую мои заслуги, – отозвался воин.

Абивард покачал головой. Он предпочел бы не знать имени достославного Мургаба.

Но сказать об этом вслух не мог, хотя ему показалось, что предводитель отряда догадывается о его чувствах. Тот добавил:

– Коли уж ты спросил меня, о повелитель, я зовусь Заль.

– Заль, – повторил Абивард, накрепко запечатлев это имя в памяти. Теперь он его не забудет. Не забудет и достославного Мургаба, как бы ему этого ни хотелось. – Чем еще могу быть полезен?

– Да все, пожалуй. – Заль отсалютовал Абиварду. По его приказу двое воинов спешились и погрузили серебро надела Век-Руд на многострадальную спину вьючной лошади.

Без явной иронии Заль сказал:

– Дай Господь твоему наделу дальнейшего процветания.

«Зачем? Чтобы вы могли вернуться и снова ободрать меня как липку? Не иначе», – решил Абивард. Но второй раз заплатить такую возмутительную подать он не сможет… И теперь-то уж не станет распахивать ворота перед людьми Смердиса.

В следующий раз, когда они вздумают явиться за данью, придется им за нее побороться.

В опочивальне дихгана одно окно выходило на восток, давая ее обитателю возможность созерцать весь надел. Это же окно пропускало лучи раннего утреннего солнца, чтобы дихган не особенно долго нежился в постели. Если бы здесь не жили многие поколения дихганов до Годарса, Абивард подумал бы, что так задумал его отец. Кто бы до этого ни додумался в те отдаленные дни, когда возводили крепость, хитрость срабатывала до сих пор.

Один из солнечных лучей заставил его раскрыть глаза. Он сел и потянулся.

Рошнани лежала, подставив солнцу спину, и поэтому еще спала. Он улыбнулся и нежно положил ладонь на ее обнаженное бедро. Его кожа, прожаренная солнцем многих лет, была значительно темнее, чем у нее.

«Жене дихгана и пристало быть светлокожей, – подумал он. – Это знак того, что ей нет надобности покидать пределы женской половины и работать, как какой-нибудь простолюдинке». Даже после грабежа, совершенного по указу Смердиса, до такого позора его надел еще не опустился.

Рошнани шевельнулась на пуховой перине. Абивард отдернул руку; он не хотел будить ее. От движения лицо ее попало в луч света. Она попробовала отвернуться, но слишком поздно: глаза ее раскрылись.

Увидев Абиварда, она улыбнулась:

– Доброе утро, о свет в моем окошке. Может быть, на этот раз ты посеял во мне мальчика. – Она положила руку на живот чуть повыше черного треугольника.

– Может быть, – ответил он. – А если и нет, кто нам мешает повторить попытку? – Он сделал вид. будто собирается кинуться на нее. Это была всего лишь игра; он знал, что по утрам у нее нет настроения заниматься такими делами. Но от легкого поцелуя он не удержался. – Кто бы мог подумать, что брак, при котором ни жених, ни невеста не видели друг друга до завершения обряда, может принести столько счастья?

– Я-то тебя видела, – поправила она. – Хоть и смутно, через чадру, но все же видела.

– И?.. – начал он, напрашиваясь на комплимент.

– Я же не убежала в ужасе.

Он ткнул ее в ребро. Она взвизгнула и ответила ему тем же. Он боялся щекотки – этой его слабостью беспощадно пользовались отец и братья. Он сгреб Рошнани в охапку, не давая ей совершить еще что-нибудь столь же коварное.

Дальше – больше, и наконец он обнаружил, что ей все-таки могут нравиться утренние забавы. После всего он сказал:

– Я жажду тебя. Вечером снова хочу вызвать тебя сюда.

– Мне бы тоже хотелось. – Она провела кончиком пальца по его груди. – Но мудрее будет вызвать другую.

– Почему? – Он и сам почувствовал, что его недовольная гримаса выражает не столько гнев, сколько обиду; каждый молодой человек грезит иметь в своем распоряжении множество красивых женщин. Но в действительности, как обнаружил Абивард, это оказалось далеко не столь прекрасно, как рисовалось в воображении.

Да, время от времени разнообразие доставляет удовольствие, но всем женам, унаследованным от Годарса, он предпочитал Рошнани.

Когда он открылся ей в этом, она просияла, как зажженная лампа. Но сказала:

– И все же разумнее выбрать на сегодня другую. Если ты будешь все время посылать только за мной, меня возненавидят на женской половине – и тебя тоже.

– Уже до такого дошло? – встревожился Абивард.

– Пока, пожалуй, нет, но по углам и из-за прикрытых дверей я слышала перешептывания, которые заставляют меня опасаться, что до этого недолго осталось, – ответила Рошнани. – Наверное, госпожа твоя мать смогла бы рассказать тебе больше. Но одно могу сказать и я: лучше пожертвовать небольшой частичкой счастья сейчас, чем потом лишиться его совсем.

В ее словах Абивард услышал отзвуки мудрости, которую привык слышать в речах Барзои, и это, по его мнению, означало, что в Рошнани есть задатки самой замечательной главной жены, о которой может только мечтать любой дихган.

– Знаешь, какая ты? – спросил он. Она покачала головой. – Таких, как ты, одна на десять тысяч… Нет, ей-Богу, одна на сто тысяч, – поправил он себя.

За это он заработал поцелуй, но когда попытался добиться большего, Рошнани оттолкнула его:

– Тебе надо поберечь силы для той, которую ты выберешь на вечер.

Он сделал свирепое лицо.

– Уж не имеешь ли ты наглость усомниться в моих мужских достоинствах? – Но поскольку он достаточно хорошо знал пределы своих возможностей в этом отношении, особенно артачиться не стал: Рошнани, скорее всего, совершенно права.

Когда наступил вечер, вместо Рошнани он вызвал Ардини. Та явилась в его опочивальню в шелковой сорочке, столь прозрачной, что он разглядел две крошечные мушки чуть ниже пупка. Это возбудило его, но она вылила на себя столько розовой воды, что от нее несло, как от лавки благовоний. Он чуть было не отправил Ардини назад, на женскую половину, отмываться, но воздержался, решив не ставить ее в унизительное положение. Позже он пожалел об этом: в спальне воняло несколько дней.

Абивард добросовестно вызывал каждую из своих жен по очереди. Пару раз ему пришлось внушить себе, что на самом деле он занимается любовью с Рошнани, хотя он очень постарался, чтобы женщины этого не заметили. Это занятие он воспринимал как часть своих обязанностей, и развитое чувство долга помогло ему оделить любовными ласками всех. Он подозревал, что Годарса такая ситуация сильно позабавила бы.

Однако же, исполнив свой долг, он вновь стал проводить большую часть ночей с Рошнани, а когда распоряжался привести ему кого-нибудь из других жен, то делалось это преимущественно по ее настоянию. Он знал, что некоторые главные жены, почувствовав такое благоволение мужа, очень бы возгордились. Но Рошнани изо всех сил старалась вести себя так, будто она лишь одна из многих. От этого Абивард еще больше предпочитал ее другим.

Как-то утром после одинокой ночи – вчера он пил вино с Фрадой и другими сводными братьями постарше и добрался до постели настолько пьяный, что женщины его не интересовали, – он проснулся с дикой головной болью и даже не захотел вставать. Лежа на животе, он протянул руку вниз и принялся нащупывать сандалии.

Однако преуспел лишь в том, что затолкал их еще глубже под кровать, где уже не мог до них дотянуться.

– Если я вызову слугу достать мне обувь из-под кровати, все узнают, в каком я состоянии, – сказал он вслух. Даже слышать собственный голос было больно.

Он встал с кровати – точнее, вывалился из нее – и вытащил сначала одну сандалию, а затем и другую.

Излучая теплое сияние добродетели, почти заглушившее лютое похмелье, он уже готов был сунуть ноги вызволенную обувь, но тут его мутный взор упал на нечто, извлеченное из-под кровати вместе с сандалиями и никогда прежде, насколько он помнил, им там не виденное – хотя нельзя сказать, что он склонен был проводить много времени, разглядывая, что у него под кроватью. Это была небольшая темно-серая прямоугольная табличка.

Не сильно задумываясь над своими действиями, Абивард протянул руку и схватил табличку. Он вытащил ее и принялся разглядывать. Брови его поползли вверх от удивления. Она была тяжелее, чем он предполагал. «Должно быть, свинцовая», – подумал он.

Лицевая поверхность таблички была чистой и гладкой, но пальцы Абиварда нащупали неровности снизу. Он перевернул табличку. И конечно же, с другой стороны на мягкой поверхности металла были вырезаны слова, – возможно, железной иглой. Он смотрел на них вверх ногами.

Абивард перевернул табличку, и слова стали яснее. Он читал, и кровь стыла в его жилах. «Да привяжут таблица сия и подобие, созданное мною, Абиварда узами любви ко мне. Да иссохнет он, желая меня, да прилипнет страсть к нему, подобно болотной пиявке. А ежели он не возжелает меня, да сожжет его боль такая, дабы мечтал он о Бездне. Но если он умрет от страсти ко мне, да не узрит он вовек лика Господнего. Да будет так».

Двигаясь как в дурном сне, Абивард разломил надвое табличку с заклятием и. плюнул на обломки. Он слышал, что женщины иногда пользуются магией, чтобы привязать к себе мужчину, но и вообразить не мог, чтобы подобное случилось здесь, на женской половине крепости Век-Руд.

– Кто? – прошептал он. Рошнани? Он не мог в это поверить – но если она и впрямь околдовала его, он и не должен верить, разве не так? Не оттого ли он был так счастлив с нею, что она колдовством заставила его влюбиться в нее?

Возможно. Холодным рассудком он признавал это. Если это подтвердится, неизвестно, сможет ли он после этого доверять какой бы то ни было женщине. Но также он знал, что это вовсе не обязательно Рошнани, – ведь в последнее время каждая из его жен покидала женскую половину и приходила сюда, в его спальню.

Он хотел было позвать Барзою, но покачал головой. Не надо, чтобы даже его мать знала о табличке с заклятием. Если она обмолвится хоть словечком, как случается и с мудрейшими из людей, будь то мужчина или женщина, на женской половине воцарится хаос. Все начнут подозревать всех. Если есть какой-то способ избежать этого, Абивард был готов на все.

Издав между зубов свистящий звук, он бросил обломки таблички на пуховую перину. Набросив кафтан и застегнув сандалии, благодаря бегству которых под кровать он обнаружил табличку, Абивард надел пояс и засунул оба кусочка свинца в один из кармашков, свисающих с пояса.

Он вышел из комнаты и только в коридоре сообразил, что перестал обращать внимание на головную боль. Удивительно, на что способен страх, – подумал он. Но таким лекарством от похмелья ему не хотелось бы пользоваться второй раз.

От запахов, разносившихся с кухни по всей жилой части, обычно вполне аппетитных, у него желудок чуть не вывернулся наизнанку; значит, страх все же не до конца исцелил его. Он поспешил во двор, а оттуда – и деревню, лежащую у подножия холма, на котором расположилась крепость.

Он постучал в дверь Таншара, прорицателя. Из всех обитателей надела старик был самым близким подобием колдуна… Эта мысль заставила Абиварда задуматься, уж не Таншар ли изготовил табличку с заклятием и то подобие, о котором в нем говорилось. Но легче было представить, что небо стало коричневым, а земля голубой, чем то, что Таншар станет предаваться подобным занятиям.

Таншару пришлось взять в одну руку корку хлеба и кружку с вином, чтобы освободить вторую руку и распахнуть дверь перед посетителем. Оба его глаза, и ясный и затуманенный, удивленно раскрылись, когда он увидел, кто прервал его завтрак.

– Повелитель Абивард! – воскликнул он. – Заходи же, окажи честь моему дому. Но что привело тебя ко мне в столь ранний час? – В устах Таншара слова эти звучали не столько упреком, сколько свидетельством любопытства.

Абивард подождал, пока старик закроет за ним дверь и заложит ее на засов, и лишь затем вытащил половинки сломанной таблички и поднял на ладони, чтобы Таншар мог увидеть их.

– Это заклятие я нашел у себя под кроватью, проснувшись сегодня утром, бесстрастно произнес он. Прорицатель протянул руку к обломкам:

– Позволь-ка взглянуть.

Абивард кивнул, и старик взял оба плоских кусочка свинца, сложил их вместе и отстранил на расстояние вытянутой руки, чтобы можно было прочесть слова.

Закончив бормотать эти слова себе под нос, он поцокал языком:

– Следует ли мне заключить, что это оставлено одной из твоих жен, о повелитель?

– Не представляю, кому бы еще это понадобилось. А ты?

– Да, маловероятно, – признал Таншар. – И чего же ты хочешь от меня, о повелитель? Ощутил ли ты на себе влияние этого заклятия? Любовная магия, равно как магия военная, зачастую ненадежна, ибо страсть снижает действенность волшебства.

– Честно говоря, я не знаю, подействовали на меня магические чары или нет, – сказал Абивард. – Я не смогу этого определить, пока не узнаю, кто положил табличку под кровать. – Если это Рошнани, тогда… тогда он не знает, что сделает… Нет, знает, конечно, . только и думать об этом не хочется. Он заставил себя сосредоточиться. – Я знаю, что ты ясновидящий. Можешь ли ты увидеть, кто же все-таки положил мне табличку под кровать?

– Думаю, что смогу, о повелитель, но этого ли ты хочешь от меня на самом деле? – спросил Таншар. – Если бы я заглянул в твою спальню в тот момент, когда тебе подсунули табличку, я, скорее всего, увидел бы тебя и женщину, которая ее там оставила, в… э-э-э… интимное мгновение. Этого ли ты желаешь?

– Нет, – незамедлительно ответил Абивард. Неприкосновенность своей частной жизни, тем более жизни обитательниц женской половины, он блюл свято. Он задумчиво нахмурился, а потом поднял палец:

– В табличке говорится о подобии.

Сможешь ли ты увидеть, где спрятано это подобие? Это поможет определить, кто его изготовил.

– Счастлив надел, во главе которого стоит человек твоего ума, – проговорил прорицатель. – Я исполню твое повеление.

Он положил половинки таблички с заклятием на табурет и вышел в заднюю комнату своего маленького домика. Через мгновение он вернулся с кувшином воды и маленькой сверкающей чашей из почти прозрачного черного обсидиана. Чашу он поставил на половинки свинцовой таблички и налил в нее воды до половины.

– Надо подождать, пока вода не успокоится, – сказал он Абиварду. – А потом, стараясь не поднять на ней ряби своим дыханием, мы вместе заглянем туда и, если будет на то воля Господа, увидим то, что ты желаешь видеть. Когда придет время, не забудь сосредоточить все мысли на том подобии, местонахождение которого ты хочешь обнаружить.

– Как скажешь. – Абивард ждал как мог терпеливо и смотрел в чашу. Вода казалась ему достаточно спокойной. Но ясновидение – не его дело. Таншар же не указывает ему, как управлять наделом, так что и ему нечего понукать прорицателя.

Когда Таншар решил, что уже пора, он тихо сказал:

– Положи руку на край чаши – но очень осторожно, чтобы как можно меньше колебать воду. Настрой мысли свои на Господа и Четырех и сосредоточься на том, что хочешь увидеть.

Абивард не очень понял, как можно удерживать в голове две столь разных мысли одновременно. Но старался изо всех сил. Кончиками пальцев он ощущал стеклянную гладкость обсидиана, но прикосновение его нарушило зеркальную гладь воды в чаше. Он взглянул на Таншара. Прорицатель кивнул; должно быть, этого и следовало ожидать.

Потом вода вновь успокоилась, и на ее поверхности отразился не потолок и не Абивард с Таншаром, пристально глядящие в воду, а маленькая куколка из шерсти и глины, почти не видная в полумраке. Куколка была обмотана четырьмя ниточками – в районе головы, шеи, сердца и чресел. Каждая была сплетена из четырех волокон разного цвета.

– Извращенное преломление традиции почитания Четырех. – Тихий голос Таншара был исполнен гнева.

Абивард зашипел от бессильной ярости. Да, он мог видеть подобие, но больше почти ничего – и не имел ни малейшего представления, в каком месте крепости оно спрятано, и в крепости ли вообще. По этой мысли самой по себе оказалось достаточно, чтобы поле его зрения расширилось. Он увидел, что кукла лежит в полумраке, потому что она находится за комодом в помещении, в котором он узнал комнату Рошнани.

Он отдернул руку от чаши, словно она обожгла ему пальцы. Картинка на поверхности воды мгновенно исчезла, и появилось отражение того, что вода и должна была отражать. Абивард без удивления заметил, что его лицо искажено страдальческой гримасой.

– Дурные вести? – спросил Таншар.

– Хуже не бывает, – ответил Абивард. Надо же, то, что он считал великим счастьем, оказалось всего-навсего колдовством! Он все еще не мог поверить, что Рошнани способна так унизить его. Но что еще он должен думать? Кукла-то лежит в ее комнате на женской половине. Кто еще мог ее там запрятать?

Когда он произнес это вслух, Таншар ответил:

– Чем гадать, не угодно ли узнать? Чаша с водой по-прежнему ждет твоего взора, если такова твоя поля.

Абивард чуть не сказал «нет». Видеть, как Рошнани прячет ведьминскую куклу, – такой муки ему не вынести. Но в последнее время он пережил столько мук и в глубине души знал, что в нем заговорила трусость.

– Такова моя воля, – хрипло сказал он. – Пусть все будет наверняка.

– Подожди снова, пока не успокоится вода, – сказал Таншар.

Абивард ждал в мрачном молчании. Наконец прорицатель кивнул. Абивард вновь поднес руку к чаше, и вновь ему пришлось ждать, пока не уляжется рябь на поверхности воды, вызванная его прикосновением.

На сей раз он знал, что появления картинки нужно ждать. Когда же изображение появилось, он вновь увидел комнату Рошнани и саму Рошнани, сидящую на скамеечке возле комода, за которым была спрятана кукла, предназначенная связать Абиварда узами любви, внушенной колдовством. Рошнани склонилась над вышивкой, ее милое лицо было сосредоточено на тонкой работе.

Взгляд Абиварда метнулся в сторону Таншара. Глаза прорицателя были закрыты; у него хватило такта не смотреть на жену дихгана. В данный момент Абиварда это не волновало. Он вновь устремил взгляд на тихую воду, ожидая, когда Рошнани встанет со скамеечки и начнет прятать куклу.

Она оторвала взгляд от вышивки и встала. Абивард заставил себя замереть, чтобы ничто не потревожило волшебную воду ясновидения. Он смотрел на образ своей жены и задавался вопросом – как далеко в прошлое способна проникать магия Таншара?

Как бы то ни было, Рошнани не подошла к комоду, хотя он был всего в двух шагах от нее. Вместо этого она улыбнулась, приветствуя другую женщину, которая вошла в ее комнату. Та показала на вышивку и что-то произнесла. Абивард, естественно, видел лишь беззвучное шевеление губ. Каковы бы ни были ее слова, они обрадовали Рошнани, поскольку улыбка ее сделалась еще шире.

Вторая женщина снова заговорила. Рошнани убрала вышивку со скамеечки, вновь уселась и принялась за работу, должно быть, демонстрируя стежок, каким она пользовалась. Некоторое время вторая женщина внимательно следила за ее движениями – Абивард не знал, течет ли время в чаше с той же скоростью, что и в реальном мире, – а потом облокотилась о комод.

Вот! Рука ее скользнула к задней грани столешницы, на мгновение разжалась и вернулась обратно. Рошнани, увлеченная вышиванием, так ничего и не заметила.

– О Господи, – тихо произнес Абивард. Он убрал руку с обсидиановой чаши.

Изображение исчезло, будто его никогда и не было.

Таншар почувствовал это движение Абиварда и открыл глаза:

– Повелитель, узнал ли ты то, что хотел?

– Узнал. – Абивард раскрыл кошель, висящий на поясе, вынул оттуда пять серебряных аркетов и вложил к ладонь Таншару. Прорицатель пытался возражать, но Абивард не стал его слушать:

– Есть вещи, на которые и не стал бы так расходовать серебро, особенно после того, как достославный Мургаб именем Царя Царей ограбил наш надел. Но за это, уж поверь мне, я считаю такую цену слишком малой.

– Так ты околдован, о повелитель? – спросил Таншар. – Если это так, то не знаю, достанет ли у меня сил освободить тебя от столь изощренного заклятия.

Но Абивард рассмеялся:

– Нет, как выяснилось, я не околдован. – Интересно, почему? Может быть, естественно возникшая страсть оказалась слишком сильной и искусственно наведенные чары не смогли ее преодолеть; сказал же Таншар, что любовная магия дело ненадежное.

– Я счастлив это слышать, – сказал прорицатель.

– А я еще более счастлив это сказать. – Абивард поклонился Таншару, потом забрал обломки таблички и направился по пыльной дороге к крепости. Через каждые насколько шагов он останавливался и нагибался, пока не набрал три черных камешка.

Рошнани подняла взгляд от своей вышивки, когда в дверях появился Абивард.

Ее улыбка напомнила ему ту которую он совсем недавно видел в чаше ясновидения.

– Что привело тебя в такой час? – спросила она. Улыбка ее сделалась шаловливой – она подумала об очевидном ответе на этот вопрос, – но тут же растаяла, когда Рошнани вгляделась в его лицо. – Нет, определенно не это.

– Не это. – Абивард обратился к служанке, переминавшейся с ноги на ногу за его спиной:

– Немедленно приведи в эту комнату госпожу мою мать и всех моих жен. Я знаю, что час еще ранний, но никаких оправданий не приму. Так им и передай.

– Будет исполнено, о повелитель. – Служанка закивала и поспешила прочь.

Она поняла, что произошла какая-то неприятность, но не знала, какая именно.

То же самое касалось и Рошнани.

– Что случилось, о муж мой? – спросила она; в голосе ее звучала тревога.

– Потерпи, – сказал Абивард. – Расскажу, когда все соберутся.

Комната Рошнани быстро наполнилась женщинами. Барзоя, войдя, вопросительно посмотрела на сына, но он ничего не сказал ей. Некоторые из его жен ворчали, что их столь внезапно оторвали от дел, другие – что им не дали времени должным образом одеться и прихорошиться. Однако большинство выражало лишь любопытство.

Две сводные сестренки Абиварда заглядывали в комнату из коридора, тоже любопытствуя, что происходит.

Абивард резко опустил ладонь на столешницу комода. Хлопок мгновенно пресек разговоры, и все взоры устремились на Абиварда. Он вытащил две половинки Таблички с заклятием и высоко поднял их, чтобы каждая могла разглядеть их. Он тихо спросил:

– Вы знаете, что это такое?

Ответом ему была полная тишина, но в глазах женщин он прочел ответ. Да, они знают. Абивард бросил куски таблички на комод. Ударившись о поверхность, они ответили не сладкозвучным звоном, как серебро, а глухим и неприятным стуком.

Он отодвинул угол комода от стены, наклонился и поднял подобие, упомянутое в табличке. Кукла была величиной не более двух фаланг его среднего пальца, и спрятать се в ладони не составляло труда. Он поднял куклу на всеобщее обозрение. Кто-то – он не заметил, кто именно, – издал хриплый потрясенный вздох. Абивард снял четыре нити, опутывавшие куклу. Потом уронил ее на столешницу. Кукла разбилась вдребезги.

Он взял в руку один из черных камешков и бросил его, но не на комод, а на пол: сейчас следовало неукоснительно соблюдать ритуал. Голосом, лишенным всякого выражения, он произнес:

– Ардини, я развожусь с тобой.

По рядам женщин пронесся вздох, как ветер по ветвям миндалевой рощи.

Ардини дернулась, будто он пронзил ее мечом.

– Со мной?! – взвизгнула она. – Но я ни в чем не виновата? Это комната Рошнани, не моя! Если у кого и было предостаточно времени, чтобы околдовать тебя в твоей спальне, о повелитель, так это у нее, а никак не у меня! Кроме нее, никто из нас, проживших здесь долгие годы, не нужен тебе. Это несправедливо, не…

– В чаше ясновидения я увидел, как ты прячешь куклу сюда, – сказал он и бросил второй камешек. – Ардини, я развожусь с тобой.

– Нет, это не я! Это другая! Господью моей клянусь. Она…

– Не осложняй себе жизнь в ином мире ложными клятвами. – Официально и бесстрастно, как воин, отчитывающийся перед командиром, Абивард рассказал все, что увидел в недвижной воде чаши.

Все женщины вновь вздохнули – кроме Ардини. Рошнани сказала:

– Да, я помню тот день. Я вышивала птичку бронзовой нитью.

– Нет, это ложь! Это не я! – Ардини трясла головой. Подобно многим, она рассчитала, что даст ей успех ее плана, но ни на мгновение не задумалась, что будет в случае провала. Ее голос упал до шепота:

– Я никому не желала зла. Возможно, это даже была правда.

Абивард бросил третий камешек.

– Ардини, я развожусь с тобой. – Дело сделано. С падением третьего камня, с третьим повторением формулы развода в присутствии свидетелей их брак аннулировался. Ардини принялась громко стенать. Абивард стиснул зубы.

Расставание даже с такой женой, которая предала его, было мучительно тяжело.

Насколько он знал, Годарсу ни разу не приходилось разводиться ни с одной из своих жен, а потому отец не объяснял ему, как это делать. Да и вряд ли имелся какой-то простой способ.

– Умоляю!.. – воскликнула Ардини. Она стояла в одиночестве; женщины, не сговариваясь, отступили от нее на шаг.

– Я имею полное право выгнать тебя с женской половины, из этой крепости, из этого надела голой и босой, – сказал Абивард. – Но я так не поступлю. Возьми с собой то, что надето на тебе, забери из своей комнаты все, что сможешь унести в обеих руках, и убирайся отсюда. Дай Господь, чтобы мы более никогда не встретились.

Барзоя сказала:

– Сын мой, если ты позволяешь ей возвратиться в ее комнату, отправь с ней кого-нибудь, чтобы она не могла применить против тебя еще какое-нибудь колдовство.

– Да, это будет мудро. – Абивард поклонился матери:

– Не согласишься ли оказать мне эту услугу?

Барзоя кивнула.

Ардини принялась выкрикивать проклятия. По лицу се струились слезы, прорезая бороздки в краске, словно струи дождя в пыльной земле.

– Ты выгоняешь меня на свою беду! – крикнула она.

– Это здесь я тебя держал на свою беду, – ответил Абивард. – Иди же и забирай что хочешь, не то я выставлю тебя, как то позволяет мне закон и обычай.

Он подумал, что эти слова заставят Ардини замолчать. Так оно и вышло. Все еще рыдая, она покинула комнату Рошнани. Следом за ней, чтобы она не выкинула какой-нибудь гадости, вышла Барзоя.

Рошнани подождала, когда остальные жены покинут ее комнату. Многие из них, выходя, громко клялись в безграничной преданности Абиварду. Пока они, сводные сестры Абиварда и служанки оживленно обсуждали это скандальное происшествие уже в коридоре, Рошнани сказала Абиварду:

– Муж мой, благодарю тебя, что ты, увидев куклу, не решил, что я подложила ее. Я кое-что понимаю в ясновидении. Иногда у меня самой получается…

– Да ну? – с интересом спросил Абивард. Ах, сколько же он еще не знал об этой девушке, отданной ему в жены.

– Да, хотя далеко не всегда. В любом случае я знаю, что сначала ты должен был найти куклу. Увидев ее за этим комодом, ты вполне мог решить, что этого достаточно, и собрать три черных камешка для меня.

Абивард не стал говорить ей, насколько близок он был именно к такому решению. Поступил-то он иначе, отчего только выиграл в ее глазах, так стоит ли вдаваться в подробности? Он сказал:

– Таншар, здешний прорицатель и ясновидящий, сказал, что любовная магия не действует наверняка, потому что сильно зависит от страсти. А страсть моя, похоже, давно обращена отнюдь не к Ардини.

При этих словах Рошнани опустила глаза, но лицо ее зарумянилось.

– Я очень рада, что это так, – прошептала она.

– И я тоже. – Абивард вздохнул. – Полагаю, Ардини уже успела собраться, так что теперь мне предстоит приятная миссия препроводить ее с женской половины и из крепости и выдворить из надела. Господи, ну почему ей мирно не жилось здесь?

– Будь осторожен – вдруг она попытается ударить тебя кинжалом или еще что-нибудь, – сказала Рошнани.

– Она не станет… – Абивард замолчал. Сам-то он никогда бы не решился на подобную глупость. Но Ардини вполне могла вбить себе в голову, что, раз жизнь ее все равно поломалась, терять ей нечего. – Я буду осторожен, – пообещал он Рошнани.

Женщины расступались перед ним, когда он решительно шагал по коридору в комнату Ардини. Она оторвала взгляд от огромного заплечного мешка, который набивала всякой всячиной. Она больше не плакала; на лице ее была написана такая ненависть, что Абивард едва не сотворил знамение защиты от дурного глаза. прикрыв свой быстро прошедший страх резкостью, он большим пальцем указал ей на дверь, ведущую с женской половины.

Что-то бормоча себе под нос, Ардини пошла по коридору к его спальне, где она подбросила свинцовую табличку. Абивард возблагодарил Господа, что она идет туда в последний раз. Он старался не прислушиваться к тому, что она говорит, опасаясь, что в таком случае придется принимать меры, предписанные законом.

И все же он внимательно наблюдал за ней, запирая дверь, – пальцы его делали это без помощи глаз: он хотел удостовериться, что она не подбросит никаких других заклятий в его комнату. Она на мгновение застыла посреди комнаты и плюнула на кровать.

– По мужским достоинствам ты и на четверть не сравнишься с твоим отцом, прошипела она.

Это задело его. Ему захотелось ударить ее. Его удержала лишь мысль, что она намеренно подначивает его, – а ему очень не хотелось делать то, что она хотела заставить его сделать. Смиренно, насколько мог, он ответил:

– Какие бы хвалы моему отцу ты ни расточала, моего прощения это тебе не принесет.

От такого сознательного искажения смысла ее слов она злобно зарычала. Но и это не удовлетворило Абиварда; отворив наружную дверь спальни, он громко хлопнул ею.

Стоящий в коридоре слуга испуганно обернулся.

– Ты напугал меня, о повелитель, – с улыбкой сказал он, но тут же осекся, увидев рядом с Абивардом Ардини. Это была такая неожиданность, что подобрать подходящие слова ему не удалось. – Все… все хорошо, мой повелитель?

– Нет, нехорошо, – сказал Абивард. – Я объявил о своем разводе с этой женщиной, ибо она колдовством пыталась привязать меня к себе. Отныне я изгоняю ее с женской половины, из крепости и из надела.

Слуга изумленно уставился на него, резко кивнул и пошел, почти побежал, прочь. «Теперь ему будет о чем рассказать за бесплатным угощением», – подумал Абивард и обернулся к Ардини:

– Эй ты, пошли.

Они прошли по коридору жилой части, по двору. Люди останавливались и смотрели, разинув рот, потом старались сделать вид, будто ничего не замечают. У крепостных ворот Ардини бухнулась на колени и обняла ноги Абиварда.

– Позволь мне остаться! – застенала она. – Господью клянусь, что буду вечно любить тебя!

Он покачал головой и как мог бережно освободился от ее объятий:

– Ты уже нарушила такую клятву, прибегнув к колдовству. Поднимись же и уходи. И пусть тебя ждет спокойная жизнь – где-нибудь подальше отсюда.

Поднимаясь, она прошипела омерзительное ругательство и побрела по круто сбегающей вниз тропе. Он напомнил себе, что надо огласить во всех деревнях надела, что она разведена и изгнана. Интересно, куда она пойдет? Должно быть, в крепость своей семьи. Он сообразил, что даже не знает, кто отец Ардини. «Надо бы у матери спросить», – подумал он. То, чего Барзоя не знала о женах дихгана, и знать не надо было.

Абивард вздохнул, подумав, чего будут стоить ему ложь и клевета, которые непременно начнет распускать Ардини. Он решил сохранить табличку, осколки куклы и разноцветные нити, которыми была обвязана кукла, в доказательство того, что на самом деле был околдован. Потом он снова вздохнул. Как все не просто! А жаль.

«Дихгану Абиварду любящая сестра Динак шлет поклон». Абивард улыбнулся, приступая к чтению свежего письма от Динак. Хотя он читал его своим голосом, он одновременно слышал и ее голос и видел, как она сосредоточенно хмурится, опуская перо в чернильницу, прежде чем предать слова пергаменту.

Дальше Динак писала: «Я счастлива, что тебе удалось спастись от злобного колдовства, и сожалею о неприятном происшествии на твоей женской половине.

Когда ты написал мне об этом, я должна признаться, что угадала имя Ардини еще до того, как увидела его на пергаменте. Я знала, что она очень рассчитывала стать главной женой, хотя, насколько я понимаю, для этих надежд у нее не было никаких оснований, кроме собственной гордыни и тщеславия. И я заметила ее недовольство тем влечением, что возникло между тобой и Рошнани, хотя после твоей свадьбы пробыла на женской половине Век-Руда совсем недолго».

Абивард медленно наклонил голову. Ардини была молода, хороша собой и, как заметила Динак, тщеславна. Она думала, что этого более чем достаточно, чтобы он сделал ее своей главной женой. К несчастью для нее, у него было на сей счет другое мнение.

«Я здорова, благополучна, и мне все больше доверяют управление этим наделом, – писала Динак. – Птардак говорит, что считает меня не менее полезной, чем управляющего-видессийца, и, судя по работе, которой он меня загружает, я этому верю. И все же госпожа наша мать справляется с большим, хотя и не владеет грамотой. Парни, одна из женщин на нашей половине, ждет ребенка. Надеюсь, что скоро окажусь в таком же положении».

– И я тоже на это надеюсь, сестра моя, – пробормотал Абивард. В нем вскипало негодование – как мог Птардак предпочесть какую-то там Парни самой Данак? Абивард посмеялся сам над собой – нельзя быть таким глупцом.

Беременность была делом случая, как и все остальное. Например, Рошнани тоже не забеременела, хотя отнюдь не из-за недостатка усилий с его стороны.

И все же он был обеспокоен. Если Парни родит Птардаку сына, судя по всему, первого с той поры, как он стал дихганом, она возвысится в его глазах, а следовательно, понизится положение Динак. Это было бы нехорошо.

Он принялся читать дальше; «Господин мой муж еще не полностью оправился от перелома, полученного этим летом. Он больше не носит руку на перевязи и довольно свободно может ею пользоваться, но пока она не так сильна, как другая.

Сейчас он ходит только с одной палкой, а время от времени может пройти несколько шагов и вовсе без палки. И еще он рвется вновь сесть в седло; он имеет обыкновение жаловаться, как недостает ему игры в мяч, хотя именно из-за этой игры он и пострадал».

«Тем временем, – писала Динак, – помимо радостей женской половины он тешит себя какими-то планами, которыми пока не считает нужным поделиться со мной или еще с кем-либо, потому что, если бы дело обстояло иначе, я определенно узнала бы об этом через служанок или других его жен. Осмелюсь предположить, что ты и сам уже убедился: на женской половине слухи расползаются иногда еще до того, как кто-то положит им начало».

– Истинная правда! – вслух произнес Абивард. Интересно, что такое задумал Птардак, если не посвящает в это даже свою главную жену? Скорее всего какую-нибудь глупость – иначе Птардак определенно посоветовался бы с Динак. Сам Абивард ничего не скрывал от Рошнани. Как же иначе, если он рассчитывает получить от нее наибольшую помощь в управлении Век-Рудом? Возможно, Птардак думает по-другому; возможно, Птардак и в самом деле глупец.

Письмо кончалось так: «С нетерпением жду очередного письма от тебя; дай Господь, чтобы в нем были новости получше, чем о хаморских налетчиках и недостойной доверия жене. Всякий раз, как вижу твой. знакомый почерк, я будто возвращаюсь в крепость, в которой выросла. Мне здесь совсем неплохо, но само место и люди – не те, которых я давно знаю и люблю. Надеюсь, ты не дашь моим воспоминаниям о них засохнуть. Не забывай твою любящую сестру».

Деревенский плотник делал для Абиварда ящичек со множеством отделений, двадцать на двадцать, чтобы всего было четыре сотни ячеек. После того как у него наберется столько писем от Динак, он вполне может заказать у того же мастера и второй такой же. Он свернул письмо, перевязал ленточкой, с которой получил, и, поднявшись, положил его в ящик комода, служивший для этих целей, пока не будет изготовлен специальный ящичек.

Едва он успел это сделать, как крик со стены заставил его стремительно выбежать из жилой части.

– Отряд всадников! Они направляются к стадам на северо-запад от нас!

Абивард устремился к конюшне. Его примеру последовали все воины, услышавшие крик часового. Он завел привычку оставлять там свой щит и меч.

Облачаься в доспехи не было времени. Он нахлобучил на голову шлем, схватил копье и устремился в стойло, где конюхи снаряжали его коня. Как только они затянули последнюю подпругу, Абивард вставил ногу в стремя и взыл в седло.

В соседнем стойле почти в то же мгновение взгромоздился на коня Фрада.

Абивард усмехнулся брату:

– Нам-то легко. По словам отца, его дедушка помнил времена, когда мы еще не научились у кочевников пользоваться стременами.

– Как же тогда прадедушка держался в седле? – спросил Фрада.

– Я так думаю, не очень хорошо. – Абивард окинул взглядом конюшню. Число конных воинов увеличилось. Их было достаточно, чтобы разбойники или кочевники или кем там еще окажутся неизвестные всадники – хорошенько подумали, стоит ли покушаться на его стада. Он повысил голос, чтобы слова его были слышны сквозь шум и грохот:

– Вернем то, что нам принадлежит! Наш клич «Годарс!».

– Годарс! – взревели макуранцы, да так громко, что у Абиварда зазвенело в голове. С помощью колен и поводьев он вывел своего мерина из стойла, из конюшни и из крепости.

Спускаясь с вершины холма, на котором располагался Век-Руд, он вынужден был двигаться медленно, чтобы конь удержался на склоне. Но выехав на равнину, пустил коня рысью, которую при необходимости мог мгновенно перевести в галоп.

Позади крикнули:

– Вот они, стервятники проклятые!

Да, это были они – неподалеку от реки Век-Руд они рассекали отару надвое.

– Это хаморы! Берегись стрел! – крикнул Абивард, подъехав достаточно близко, чтобы распознать воров. Что же сталось с пастухом и теми, кто охранял стадо? Пожалуй, ничего хорошего.

– Года-арс! – вновь загремел боевой клич. На сей раз хаморы его услышали.

И в один момент из воров превратились в воинов. В их маневрах Абиварду привиделось нечто до жути знакомое. В тот же миг он понял, что они намерены сражаться, так же как и отряд, напавший на свадебный кортеж на обратном пути из Налгис-Крага.

Это не испугало его, напротив, придало небывалой решимости.

– Мы уже раз побили степняков! – крикнул он. – И снова побьем!

И лишь когда эти слова слетели с его губ, он вспомнил, что и степняки побили макуранцев, и куда более ощутимо, чем он со своими слугами, разбившие лишь небольшой отряд.

Всадники, скакавшие рядом с ним, похоже, тоже об этом забыли. Они орали как одержимые. К тому же сегодня с Абивардом был приличный отряд лучников, так что для победы над противником не придется сближаться с ним.

Кочевники начали стрелять издалека. Абивард презрительно усмехнулся, когда стрела всколыхнула пыль в нескольких шагах от копыт его коня.

– Они думают, что могут напугать нас своими луками, – сказал он. Доставим им такое удовольствие?

– Нет! – вскричали его воины. По обе стороны от него загудели тетивы. Одна из степных лошадок накренилась и упала. Макуранцы закричали с удвоенной силой.

Потом сквозь боевой клич прорезался пронзительный крик боли. Слева, совсем рядом с Абивардом, из седла скачущего коня выпал воин. Он грохнулся оземь, как куль с мукой, и больше не шевелился. Теперь торжествующим кличем разразились кочевники.

Абивард усилием воли заставил себя не думать об этом. Хаморы из точек выросли до размера кукол, – казалось, это произошло в мгновение ока. Абивард выбрал себе противника, опустил копье и устремился в решительную атаку.

Хамор не стал дожидаться, когда его насадят на копье. Демонстрируя прекрасную вольтижировку, он поднял на дыбы и развернул свою лошадку на таком ужом пятачке, что Абиварду маневр показался за пределами возможного. Кочевник скакал прочь, отстреливаясь на ходу.

Абивард поднял щит. Стрела отскочила от окованного бронзой обвода и косо отлетела, уже безвредная. На миг он почувствовал облегчение, но только на миг:

Хамор посылал стрелу за стрелой. Он был не лучшим из стрелков, созданных Господом, да и в любом случае стрелять на всем скаку по движущейся мишени дело непростое. Но с другой стороны, конь Абиварда явно превосходил его лошадку скоростью, а стало быть, расстояние все время уменьшалось.

– Ай-и! – Правую ногу Абиварда обожгло огнем. Он глянул вниз и увидел, что она вся в крови. Стрела не застряла в ноге, она распорола икру и пролетела дальше. Если бы на нем были пластинчатые доспехи, работу над которыми как раз заканчивали кузнецы, он бы вообще не пострадал. Однако не выпало ему такой удачи.

Видя, что его вот-вот настигнут, хамор выхватил свой шамшир и принялся рубить копье Абиварда, надеясь отсечь верхушку. Но кочевник не преуспел: наконечник крепился к древку длинной железной пластиной. Абивард ощущал плечом удары врага, но продолжал наседать.

В последний миг степняк вновь рубанул по копью, отвратив его удар от себя, но оно глубоко вонзилось в круп его лошади. Абивард в ужасе поспешил выдернуть копье. Лошадь завизжала громче, пронзительнее – и с большим основанием, – чем когда-либо удавалось Ардини.

Хамор прорычал проклятие. Лицо его, искаженное гримасой ненависти, навсегда впечаталось в память Абиварда: клочковатая борода с седыми прядями, широкий рот, выкрикивающий что-то, понятное лишь на четверть, дыра на месте двух передних зубов, а третий зуб совершенно черный, крючковатый нос со шрамом на переносице, глаз с красными прожилками, морщины на лбу, прочерченные въевшимся дымом. Они двое оказались так близко друг от друга, что Абивард почувствовал себя окутанным миазмами застарелого пота и прокисшего молока, которые зловонным облаком парили вокруг хамора.

Степная лошадка промчалась диким галопом еще шагов сто, обагряя сухую пыльную землю кровью из раны, нанесенной копьем Абиварда. Потом, словно корабль, получивший пробоину и неспособный более держаться на плаву, стала заваливаться набок – достаточно медленно и плавно, чтобы всадник успел выскочить из-седла И броситься прочь.

Степняк бежал медленно и неуклюже – его сапоги были не приспособлены для быстрого передвижения по земле. Он вцепился в лук и как раз повернулся и потянулся за стрелой, когда копье Абиварда пронзило ему грудь. Кочевник захрипел. Лошадь его, когда копье поразило ее, кричала куда страшнее. Хамор сложился пополам, и к окружающей его вони прибавился новый запашок.

Абивард рывком выдернул копье. Пришлось крутануть его, чтобы высвободить наконечник. Выходя наружу, наконечник хрустнул о ребра хамора, и кровь кочевника смешалась на древке с кровью его коня. Новые пятна почти полностью закрыли старые, ныне потемневшие, появившиеся тогда, когда Абивард впервые окропил свое копье кровью несколько недель назад.

Как и в той, первой схватке, он обнаружил, что в пылу битвы не в состоянии уследить за тем, как идет бой в целом. Осмотревшись, чтобы сориентироваться, он увидел, что большинство хаморов вырвались и теперь во весь опор мчатся на север.

Абивард и его люди поскакали за кочевниками. Копыта степных лошадок застучали по бревнам моста через Век-Руд. Трое или четверо степняков осадили коней па том берегу реки и с наведенными луками ждали, когда макуранцы попытаются перейти реку.

– Стоять! – Абивард резко поднял руку. Стреляя вдоль моста в людей и лошадей, мчащихся прямо на них, хаморы могли нанести страшный урон и, возможно, даже превратить поражение в победу.

– Но они же убегают! – возразил Фрада.

– В данный момент не убегают, – сказал Абивард. – Взгляни-ка на них получше, братец. Чего они добиваются? Если бы ты был хаморским предводителем по ту сторону реки, какие действия глупых макуранцев, висящих у тебя на хвосте, обрадовали бы тебя более всего?

Фрада тоже был сыном Годарса. Подай ему идею, и он обтрясет ее со всех сторон, как собака пойманную крысу.

– Наверное, чтобы они кинулись на меня, – сказал он.

– Вот и я так думаю, – ответил Абивард. – И именно поэтому мы останемся здесь, пока хаморы не уберутся. А потом… – Он недовольно нахмурился, но иного выхода не видел. – Потом я намерен сжечь этот мост.

Фрада недоуменно уставился на него:

– Но он стоит здесь со времен нашего прадеда, если не дольше.

– Знаю. К тому же без моста сильно пострадает наша торговля. Но когда по стране беспрепятственно разгуливают хаморы, сохранив мост, я мог бы с тем же успехом начертать «Грабьте меня!» большими буквами на стенах крепости. – Смех Абиварда был безрадостным. – Видишь, как великая дань, уплаченная Смердисом.

Царем Царей, хаморам, удерживает их по ту сторону Дегирда.

– Да, мне это тоже пришло на ум. Сколько же выдоил из нас достославный Мургаб?

– Восемьдесят пять сотен полновесных аркетов, – отметил Абивард. – То, что кропотливо копилось годами, исчезло в один день. И ради чего? Чтобы хаморы, набивая свою мошну, одновременно опустошали наши земли?

Фрада показал назад, на равнину, усеянную трупами степняков и их лошадок:

– Они тоже заплатили за это.

– А как же иначе? – сказал Абивард. – Они пытались взять то, что принадлежит нам. Но мы – мы заплатили огромные деньги по приказу Смердиса, а взамен не получили ничего. Посланец Смердиса сказал, что Шарбараз отрекся от престола из-за отсутствия опыта, необходимого для правления. Если опыт дает нам такое, то, ей-Богу, я не против, чтобы бразды правления попали в неопытные руки.

Чем больше он углублялся в эти материи, тем тише говорил. Он знал, что речи его попахивают изменой или, но меньшей мере, оскорблением монарха. Но Фрада энергично кивнул:

– Хуже все равно быть не могло.

Но Абиварда слова брата не ободрили, а заставили призадуматься.

– Беда как раз в том, что хуже вполне могло быть: например, если бы все степные племена перешли Дегирд и попытались навсегда отнять наши земли. – После гибели Пероза, Царя Царей, все боялись этого пуще огня. Падающий в ров гордый львиный штандарт – эта кошмарная картина будет стоять перед глазами Абиварда до конца его дней.

– Может, и так, – сказал Фрада. – Но как оно есть – тоже достаточно скверно. К тому же эти мелкие стычки обескровят нас.

– Да, – согласился Абивард. Рядом со степняками лежали и трое его воинов один неподвижно, а двое метались и кричали о своей боли равнодушным небесам.

«Может, они поправятся, – подумал Абивард. – А может, и нет». Он сложил ладонь в кулак и стукнул себя по бедру. – Брат мой, хотел бы я знать, как обстоят дела в других частях царства. Что, к примеру, скажет Охос, если я напишу ему и задам этот вопрос?

– А он читать-то умеет? – полюбопытствовал Фрада.

– Не знаю, – признался Абивард. Но тут же просиял:

– Я же могу спросить у Рошнани. Кстати, она не отстает от меня, чтобы я научил ее читать и писать.

Наверное, моя переписка с Динак убедила ее, что я не против, чтобы женщины учились таким делам.

– А ты ее учишь? – Голос Фрады звучал так, словно Абивард говорил не о грамотности, а о каком-то экзотическом и не вполне приличном занятии.

Абивард тем не менее кивнул:

– Да, и похоже, у нее есть к этому наклонности. Уверен, что отец поступил бы точно так же; в конце концов, разрешил же он Динак учиться.

– Да, разрешил, – задумчиво подтвердил Фрада и тоже кивнул. Поступки Годарса были для него примером даже в большей степени, чем для Абиварда.

Видя, что противник не рвется отдать себя на заклание, хаморы ускакали на север. Макуранцы выехали на поле, прикончили раненых хаморов, затабунили степных лошадок и, как смогли, собрали разбредшееся стадо. Покончив с этим, перевязав своих раненых, наложив на их раны лубки и накрепко приторочив пострадавших седоков к коням, они направились в крепость. Стычка с хаморами по всем формальным признакам могла считаться победной. Но Абивард потерял в ней одного человека, а может, и троих, и сомневался, что сегодняшний бой удержит хаморов в другой раз от нападения на его земли. Он не мешал своим воинам праздновать победу, но сам не чувствовал себя победителем.

– О да, брат мой владеет грамотой, по крайней мере, он ей обучался, сказала Рошнани. – Насколько он ею пользовался с тех пор, как учитель покинул крепость, сказать не могу.

– Узнать можно только одним путем, – сказал Абивард. – Я напишу ему, а потом посмотрим, что за ответ мы получим. На всякий случай я велю гонцу выучить мое послание наизусть, чтобы точно знать, что Охос его понял. И еще я напишу Птардаку. Я знаю, что он умеет читать, ведь Динак написала мне, что он был очень удивлен, узнав, что и она тоже знает буквы.

– Ты будешь писать письма здесь, в спальне? – спросила Рошнани. – Я хочу посмотреть, как ты будешь выписывать каждое слово, и попробую определить, что они означают.

– Перо и чернильница у меня здесь есть. Посмотрим, не найдется ли пары кусочков пергамента. – Абивард держал чернильницу и тростниковое перо в ящике небольшого шкафчика возле кровати, вместе с ножами, несколькими монетками, полосками кожи и другими мелочами. По крайней мере раз в день ему приходилось рыться в этом ящике – ведь невозможно предугадать, когда что-нибудь более всего похожее на хлам окажется вдруг очень нужным.

Он удовлетворенно хмыкнул, наткнувшись на кусок пергамента величиной с ладонь. Одним из ножичков он аккуратно разрезал его пополам. Каждого из двух кусочков было более чем достаточно для тех записок, которые он намеревался послать.

Он вынул пробку из чернильницы и положил ее на шкафчик. Туда же он положил первый кусочек пергамента, потом обмакнул перо в чернильницу, склонился и начал писать. Рошнани присела на кровать рядом с ним, так близко, что грудь ее оказалась прижатой к его боку. Это было приятно, но он старался не отвлекаться.

«Потехе час, – сказал он себе. – А делу время».

Поскольку он не знал, хорошо ли умеет читать Охос, и поскольку Рошнани только начала изучать буквы, он старался писать особенно четко и разборчиво, хотя обычно из-под его пера выходили сущие каракули.

– Охос? – воскликнула Рошнани. – Ты только что написал имя моего брата. Через минуту она добавила:

– А вот и твое имя! – От радости она чуть не прыгала.

– Оба раза правильно, – сказал он, свободной рукой обнимая ее за талию.

Она прижалась к нему еще теснее, запах ее волос заполнил его ноздри. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы думать о письме. Закончив, он подождал, когда высохнут чернила, и вручил письмо ей:

– Сумеешь прочесть?

Она сумела, слово за словом, медленнее, чем он писал. Она вся взмокла от усилий, но была чрезвычайно горда собой.

– Я все поняла, – сказала она. – Ты хочешь знать, сколько Смердис отобрал у Охоса на дань хоморам и сильно ли они докучали его наделу после этого.

– Совершенно верно. Ты делаешь успехи, – сказал Абивард. – Я горжусь тобой.

В доказательство этого он обнял ее обеими руками и поцеловал. Случайно или же умышленно («По чьему умыслу?» – задумался он потом) она не удержалась и повалилась на кровать. Письмо Птардаку было написано значительно позже, чем рассчитывал Абивард.

И это письмо Рошнани прочитала вслух. Абивард обратил на ее чтение меньше внимания, чем мог бы, – оба не стали обременять себя одеванием, и все мысли его были об одном: не худо бы повторить. Однако Рошнани, хоть и обнаженная, всецело сосредоточилась на своем занятии. Она сказала:

– Если не считать имен, ты написал в этом письме то же самое, что и в письме к Охосу. Почему ты это сделал?

– А? – спросил он.

Рошнани сердито фыркнула и повторила вопрос.

Он немного подумал и ответил:

– Мне письмо тоже дается не так уж легко. Если одни и те же слова могут послужить мне дважды, нет нужды придумывать новые.

Она не спеша, в обычной своей манере обдумала его слова.

– Пожалуй, ты правильно поступил, – наконец сказала она. – Вряд ли Охос и Птардак будут сравнивать эти письма и обнаружат, что ты оказался не вполне оригинален.

– Оригинален? – Абивард закатил глаза. – Если бы я знал, когда учил тебя буквам, что ты станешь наводить критику, я не стал бы этого делать. – Она возмущенно фыркнула. Он сказал:

– И я знаю еще одну вещь, которая во второй раз ничуть не хуже, чем в первый, даже если и делается без всяких изменений.

Рошнани все так же стыдливо опускала глазки, как и в первый день своего пребывания в крепости Век-Руд, но теперь уже в этом было больше игры, нежели стыдливости.

– И что же это за вещь? – спросила она, будто они не лежали обнаженные на большой кровати.

Наконец письма были запечатаны и отправлены. Ответ от Охоса пришел спустя чуть больше недели. «Дихгану Абиварду дихган Охос, зять его, шлет поклон», прочел Абивард. Сначала через его плечо заглядывал Фрада, а потом, когда он перечитывал письмо в спальне, – Рошнани. Ей он сказал:

– Видишь? Все-таки пишет он неплохо. Почерк у Охоса был квадратный, старательный, может быть, не очень отработанный, но четкий.

– Читай дальше. Что он пишет? – спросила Рошнани.

– «Да, дорогой зять, нас тоже ограбили – и люди Смердиса, и кочевники.

Первым мы отдали пять тысяч аркетов, а вторым проиграли коров и овец, коней и людей. Мы тоже нанесли кочевникам урон, но какая от этого польза – убрать одну песчинку, когда ветер гонит на нас всю пустыню? Но мы сражаемся, как можем. И тебе дай Господь победы в твоей войне».

– Это все? – спросила Рошнани, когда он остановился перевести дух.

– Нет, есть еще, – сказал он. – «Передай моей сестре, а твоей жене, что брат ее часто думает о ней». Рошнани улыбнулась:

– Я напишу ему ответное письмо. То-то он удивится, правда?

– Не сомневаюсь, – сказал Абивард. Он подумал, только ли удивится Охос, или еще и возмутится? Что ж, если возмутится, дело его. Ведь Абивард же не разрешает своим женщинам разгуливать, где им вздумается, как какой-нибудь видессиец, и вообще не позволяет им ничего действительно заслуживающего осуждения.

Ответа от Птардака пришлось дожидаться дольше. Письму к мужу Динак не только пришлось проделать более долгий путь, чем письму, к Охосу, но Птардак явно не поспешил с ответом. Прошел почти месяц, прежде чем к крепости подъехал гонец из Налгис-Крага.

За проделанный путь Абивард дал ему половину аркета. До битвы в степях он мог бы вообще этого не делать, но теперь любая поездка в одиночку была опасна.

Уж кто-кто, а Абивард прекрасно знал это. Да и большими вооруженными отрядами разъезжать было небезопасно.

Он открыл кожаный футляр для писем и развернул пергамент, на котором Птардак написал свой ответ. После традиционного любезного обращения в письме его зятя содержалась лишь одна фраза: «Я во всем верен Смердису, Царю Царей».

– А кто ж в этом сомневался? – спросил Абивард вслух, словно Птардак был рядом и мог слышать его.

– Повелитель? – произнес озадаченный гонец.

– Это я так, о своем. – Абивард почесал в затылке. С чего это вдруг зятек решил, что он его подозревает?