Похищенный трон

Глава 3

Всадник приближается! – проревел часовой с крепостной башни.

Внизу, во дворе, все прекратили свои занятия и подняли головы, глядя туда, откуда донесся крик. «Южная стена», – подумал Абивард. Напряжение, которое комком собиралось в желудке при каждом крике со стены, несколько ослабло: хаморы с юга не появятся.

Часовой воскликнул:

– Он с алым знаменем!

– Посланец от Царя Царей, – определил Абивард больше для самого себя. Он подошел к воротам: заставлять царского гонца ждать было бы столь же оскорбительно, как и заставлять ждать самого Царя Царей. На ходу Абивард распорядился подать вино, фрукты, мясо – следовало показать всаднику, что все в наделе в любой момент может быть предоставлено в распоряжение его господина.

Часовой заметил всадника еще вдали от крепости, так что у слуг было время занять места за спиной Абиварда с закусками наготове, когда всадник появился в воротах. Он со вздохом облегчения соскочил с коня, жадно отхлебнул вина и обтер влажным полотенцем лицо и голову, чтобы охладиться и смыть хоть часть дорожной пыли.

– Уф! – с явным облегчением выдохнул он. – Ты великодушен к страннику.

Пусть Господь тебя не оставит.

– Господь повелевает нам удовлетворять потребности странников, – ответил Абивард. – Разве сами Четыре Пророка не были странниками, ищущими добродетель и истину среди людей?

– Хорошо сказано. Видно, ты столь же благочестив, сколь щедр к гостям. Гонец поклонился Абиварду, вытащил из поясной сумы свиток пергамента и скользнул по нему взглядом:

– Ты будешь… Годарс, дихган надела Век-Руд? Этот вопрос он задал с явным сомнением в голосе.

После катастрофы на Пардрайе у него были все основания сомневаться.

Абивард вежливо ответил:

– Нет, я Абивард, сын Годарса, нынешний дихган этого надела. – Скрытый смысл фразы был очевиден.

– Да не откажет Господь отцу твоему в блаженном упокоении и Своем обществе, – отозвался царский посланец. – Если мне позволено будет высказать свое мнение, его надел перешел в хорошие руки.

Настал черед поклониться Абиварду.

– Благодарю тебя за добрые слова.

– Не за что. – Посланец сделал еще глоток вина. – Вследствие… внезапных перемен, постигших нас, я и подобные мне разосланы по всем владениям, дабы принять присягу новому Царю Царей, благослови и сохрани его Господь, от всех знатных господ, старых и новых.

– Я с великой радостью присягну Шарбаразу, сыну Пероза, Царю Царей Макурана, – сказал Абивард. – Отец мой всегда отзывался о нем очень хорошо, и я убежден, что под его десницей царство расцветет и вернет себе былую славу.

Как учил его Годарс, самая лучшая лесть – это лесть, замешанная на правде.

Абивард ожидал, что гонец разразится очередными цветистыми фразами о его доброте, великодушии и прочем, о чем этот малый не имел ни малейшего права судить.

Однако вместо этого гонец деликатно кашлянул, словно показывая, что готов сделать вид, будто не слышал ни слова. Спустя мгновение он пробормотал:

– Да, Век-Руд лежит далеко, у самой границы. Пожалуй, не удивлюсь, если я оказался первым, кто принес сюда весть о воцарении Смердиса, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство!

Абиварду показалось, будто он не стоит на земле, а повис над Бездной, куда Господь бросает всех, кто согрешил против его учения. Он сказал:

– Воистину, я не слыхал о Смердисе, Царе Царей. Может быть, ты будешь столь добр, что расскажешь мне о нем. Я полагаю, он из царского рода?

– Несомненно, – ответил посланец. – Он сын сестры Пероза, деда Пероза, покойного Царя Царей.

После некоторых размышлений Абивард прикинул, что Смердис приходится дальним родственником Перозу и Шарбаразу. Член царской семьи – несомненно, И вот что касается прямого престолонаследия… Однако это не столь уж существенно. Абивард прекрасно понимал, что существенно:

– Прежде чем мы продолжим этот разговор, не будешь ли ты любезен поведать мне, как так вышло, что Шарбараз не унаследовал престол Пероза, Царя Царей.

– О, я уважаю твою осмотрительность, – сказал посланец. – Но мне не составит труда сказать тебе правду: Шарбараз, чувствуя свою неготовность занять трон по причине молодости, невежества и неопытности, отрекся в пользу человека, которого года наделили мудростью, столь необходимой Макурану в эти смутные времена.

На словах все это звучало неплохо, но если бы какой-нибудь сын троюродной бабушки посмел указывать Абиварду, как управлять наделом, он немедленно отослал бы такого родственничка куда подальше, а может, и вовсе скинул бы его с крепостной стены – в зависимости от того, насколько далеко простерлась бы наглость последнего. И еще Абивард помнил те похвалы, которые расточал Шарбаразу отец. Если сын Пероза хоть отчасти отвечал тому представлению, которое составил о нем Годарс, он не мог смиренно уступить престол никому, а уж тем более какому-то дальнему родственнику, умудрявшемуся до сей поры пребывать в полной безвестности.

И все же, по словам царского гонца, Смердис правил в Машизе и считал себя имеющим законное право на львиный штандарт макуранского царя. Абивард внимательно изучил регалии посланца. Насколько он мог судить, этот малый был настоящим царским, гонцом. И еще он понимал, что не знает и не может знать причин всего происходящего в Машизе.

Следовательно, ответ его должен быть покорным, но при этом осторожным.

– Клянешься ли ты Господом, что все, поведанное тобой о восшествии на престол Смердиса, Царя Царей, – сущая правда?

– Клянусь Господом, – ответил посланец громко и торжественно, с открытым и искренним лицом. Однако коли он лгал, то Смердис, если у него есть хоть капля ума, и должен был послать человека, умеющего лгать убедительно.

– Что ж, в таком случае, коль скоро клятва твоя не окажется ложной вне всяких сомнений, я присягаю на верность Смердису, Царю Царей, и молю Господа дать ему мудрость, потребную для избавления Макурана от всех грядущих бед, проговорил Абивард. – Как ты уже отметил, мы здесь живем на самой границе.

Известия из Машиза доходят до нас медленно. Но вот о том, что творится на другом берегу Дегирда, мы, увы, знаем слишком хорошо. Теперь, когда пало столько наших воинов, земли вдоль границ неминуемо подвергнутся набегам.

– Смердис, Царь Царей, сделает все, что в его силах, чтобы предотвратить это, – сказал гонец. В это Абивард готов был поверить. Другой вопрос, а многое ли в его силах. Явно меньше, чем было у Царя Царей, пока Пероз не загубил свою армию. В этом сомневаться не приходилось.

Абивард посмотрел на удлиняющиеся тени.

– Оставайся на ночлег, – предложил он гонцу. – До сумерек ты все равно не доберешься до другой крепости.

Гонец тоже измерил тени взглядом и кивнул:

– Твое гостеприимство оставляет меня твоим должником.

– Я всегда счастлив служить слугам Царя Царей. – Абивард обернулся к своей челяди:

– Позаботьтесь о коне… – Он посмотрел на гонца:

– Как тебя величать?

– Меня зовут Ишкуза.

– Позаботьтесь о коне Ишкузы, посланца Смердиса, Царя Царей. – Последние слова Абивард произнес, ощущая все же некоторое сомнение. Неужели отец ошибался насчет Шарбараза? Да, далековато Век-Руд от Машиза. – А теперь займемся тобой.

Я знаю, что на кухне жарится баранья нога. А к ней я прикажу откупорить лучшего вина.

Гостеприимство и поддержание репутации своего надела было для Абиварда важнее всего. Но по пятам за ними шло желание хорошенько подпоить Ишкузу в надежде, что это развяжет гонцу язык и позволит побольше узнать о человеке, в чьих руках находилась теперь судьба Макурана.

Ишкуза от пуза наелся баранины, каши, лепешек и приправленного медом айрана. Он рог за рогом пил вино, нахваливая его с видом знатока. Лицо его раскраснелось. Он развеселился и даже попытался затащить служанку к себе на колени. Когда та ускользнула от его объятий, он лишь громогласно расхохотался, ничуть не рассердившись;

Но на все расспросы Абиварда – а тот расспрашивал без всякого стеснения, ибо кто мог упрекнуть человека за желание узнать как можно больше о новом самодержце? – Ишкуза отвечал поразительно скупо. Его ответы касались исключительно фактической стороны дела. О мнениях или слухах он, казалось, не имел ни малейшего представления.

В общем, Абивард узнал, что Смердису около шестидесяти – возраст почтенный, но до старческого слабоумия еще далекий. Разумеется, он служил при дворе Пероза и его предшественника Валаша. «Безупречно», – добавил Ишкуза, но это подразумевалось само собой – как-никак речь шла о Царе Царей.

– Кем он служил? – спросил Абивард, пытаясь выяснить, была ли должность Смердиса чисто декоративной, или тому приходилось заниматься настоящим делом.

– Он много лет отвечал за работу монетного двора, – ответил Ишкуза.

Абивард кивнул: это не тот пост, который приносил его держателю великую славу и почет, но и отнюдь не синекура. Мнение его о Смердисе сместилось в лучшую сторону – за шесть десятков лет тот все же чего-то достиг.

Царский посланец ни слова не сказал о характере и нраве нового Царя Царей.

Абивард смирился с этим: так или иначе, эти материи вряд ли станут предметом непосредственной заботы приграничного дихгана.

Он был от души рад, что Ишкуза принял его условную присягу на верность этому Смердису, Царю Царей. Возможно, если новый правитель Макурана много лет был связан с монетным двором, он выработал в себе характер спокойный и рассудительный, лишенный типичной для знати вздорности и заносчивости.

Или же, с другой стороны, у Смердиса хватало других забот и он готов был удовольствоваться любыми заверениями в преданности, какими только мог заручиться. До того как дружина Пероза полегла в степном рву, Абивард и представить себе не мог, чтобы у Царя Царей могли быть трудности, как у любого другого. Теперь-то он убедился в обратном.

Чем дольше он думал об этом, тем более убедительным казалось второе объяснение.

Через несколько дней после отъезда Ишкузы в крепость прибыл другой гонец.

Он привез вести не столь располагающие к размышлениям, но куда более приятные для Абиварда: его просьба о скорейшем браке с Рошнани принята.

Но в эти дни сладость всегда мешалась с горечью – дихганом, внявшим просьбе Абиварда, был не Папак, а Охос, его третий сын.

– Нет, – печально произнес гонец. – Он не вернулся из степей. Ни он, ни два его старших сына.

– И у нас так же, – ответил Абивард. – Я потерял отца, родного брата и трех сводных, а сам избежал западни лишь по случайности, которую поначалу считал несчастливой. – Он рассказал гонцу, как падение его коня привело к спасению всадника.

– Воистину Господь хранит тебя, – произнес посланец Охоса. – Как я уже говорил, из нашей крепости не вернулся никто. Новому моему господину всего пятнадцать лет.

– В такие времена юным приходится взрослеть быстро, – сказал Абивард, на что гонец, крепкий мужчина средних лет, ответил серьезным кивком. Абивард задумался, какие советы нашептывает Охосу главная жена Папака и насколько пятнадцатилетний юноша готов им следовать. Скорее всего, кое к чему он прислушивается – или же у него самого хватило ума понять, насколько выгодно для него предложение Абиварда.

– С твоего позволения, повелитель, – сказал гонец, – госпожа Рошнани и свадебный кортеж отправятся в твои владения, как только я возвращусь домой. Они даже готовы были прибыть сюда вместо меня – поговаривают, она сама очень этого хотела, – но было бы крайне невежливо появиться у твоих ворот без надлежащего предупреждения.

– Скажи Охосу, что ее и всех, кто с ней прибудет, ждут здесь с большой радостью, и чем скорее, тем лучше, – сказал Абивард; он давно уже распорядился начать все необходимые приготовления. Он поднял указательный палец:

– Скажи также своему господину, чтобы в кортеж обязательно включили как можно больше воинов в полном вооружении. В наши дни на дорогах могут повстречаться не только мелкие разбойничьи шайки.

– Я слово в слово передам то, что ты сказал, – пообещал гонец и повторил сказанное Абивардом, показывая, что способен выполнить обещанное.

– Отлично, – сказал Абивард. – Позволь задать тебе еще один вопрос. Когда гонец кивнул, Абивард понизил голос:

– Она хороша собой?

– О повелитель, если бы я мог сказать тебе, хороши она или нет, поверь, я сказал бы. Но не могу. Мне ни разу не доводилось быть во дворе, когда она выходила с женской половины. Так что я просто не знаю. И не скажу, что особо приглядывался, когда она вертелась у меня под ногами сопливой девчонкой.

– Ну что ж… – Абивард вздохнул, залез в кошель, который носил на поясе, и вытащил два серебряных аркета:

– Это тебе хотя бы за честность.

Гонец проворно отсалютовал:

– Ты щедр к человеку, которого видишь в первый раз. Ради тебя я от души надеюсь, что она прекрасна. Ее отец и братья, они… были не самыми страхолюдными из созданий Господних.

И с этими относительно обнадеживающими словами он направился назад в крепость Папака… нет, уже Охоса.

На следующий же день в крепость прибыл другой гонец, на сей раз от Птардака, сына Урашту. После обычного обмена любезностями он объявил:

– Мой повелитель, ныне дихган Налгис-Крага, счастлив принять твое предложение объединить наши владения через скорейший брак с сестрой твоей Динак.

– О, ты принес добрую весть, – сказал Абивард, – хотя мне прискорбно слышать, что отец его ушел в Бездну. Он ходил в Пардрайянский поход?

– Ходил, – ответил человек Птардака. Больше он ничего не сказал. После ужасного конца Перозова войска ничего и не надо было говорить.

– А твоему повелителю посчастливилось вернуться домой невредимым? спросил Абивард. Он страстно желал знать, кто еще уцелел после того побоища.

Таких было очень немного.

На сей раз посланец Птардака покачал головой:

– Нет, о повелитель, ибо он не участвовал в походе. К великой своей досаде, он сломал руку и лодыжку, упав с лошади во время игры в мяч, всего за неделю до того, как должен был выступить в поход, а потому вынужден был остаться в крепости. Теперь все мы говорим, что Господь сохранил его нам.

– Я понимаю тебя, – сказал Абивард. – Меня тоже спасло от гибели падение с коня. – Он в который раз рассказал свою историю, а закончил так:

– В тот миг мне казалось, что Господь меня оставил, но уже очень скоро я понял, что как раз наоборот. Ах, если бы Он так же хранил все войско, как хранил меня!

– Воистину так, о повелитель; истинную правду говорят уста твои. Помолчав, посланец добавил:

– Птардак был бы рад, если бы ты отправил свою сестру в его крепость как можно быстрее, разумеется, с надлежащим сопровождением, способным обеспечить ее безопасность на время пути.

– Меня задержит только одно, – сказал Абивард. Не шевельнув ни единым мускулом, посланец Птардака сумел придать лицу крайне огорченное выражение.

Очевидно, по его убеждению, никакая задержка не была приемлема; Тогда Абивард пояснил:

– Скоро сюда прибудет моя собственная невеста. А после своей свадьбы я лично препровожу Динак в Налгис-Краг.

– А-а! – У гонца было очень выразительное лицо. Абивард увидел, что на такое исключение он соглашается. – Дай Господь тебе и твоей жене величайшего счастья, каковое Он несомненно даст твоей сестре и моему повелителю.

– Дай Господь, – сказал Абивард. – И кстати о счастье моей сестры – я полагаю, здоровье дихгана Птардака идет на поправку? – Каков бы ни был договор, заключенный, когда Динак была еще девчонкой, Абивард не имел намерения приковывать ее к мрачному калеке, готовому выместить на ней злобу за свои увечья.

Но гонец сделал знак, отгоняющий дурные предположения:

– Повелитель мой, головой клянусь. Господом клянусь, что через полгода никто и не будет знать, что он пострадал. В нашем наделе есть прекрасные костоправы, и для Птардака они сделали все, что в их силах. Ну, может быть, и останется чуть заметная хромота, но он определенно будет крепким и мужественным мужчиной, достойным той драгоценности, которую получит с твоей женской половины.

– В таком случае все прекрасно. Ответственность за правоту твоих слов лежит на тебе и на нем. – Абивард готов был биться об заклад, что выразительное лицо гонца выдаст его, если он солгал. Но лицо светилось искренностью. Это обнадежило Абиварда.

Человек Птардака вежливо кашлянул, а потом заговорил, прикрывая рот ладонью:

– Могу ли я рассказать моему повелителю о красоте твоей сестры? Нет-нет, я не прошу взглянуть на нее – ничего такого, что выходило бы за рамки приличий, поспешно добавил он, – но ты понимаешь, что твое слово поможет мне унять тревогу моего повелителя.

Абивард чуть не расхохотался – тот же вопросу почти слово в слово, он задал гонцу Охоса. Он подумал, прежде чем ответить, – слово мужчины было драгоценным даром. Красива ли Динак? Она – его сестра, он никогда не смотрел на нее так, как смотрят на женщин. Но когда он зашел на женскую половину, она выглядела вполне уместно среди младших вдов Годарса, которые блистали красотой.

– Можешь передать Птардаку, что, по моему скромному мнению, он не будет разочарован ее внешностью, – наконец проговорил он.

Гонец просиял:

– Именно так я и передам, о повелитель. Последний вопрос, и я уйду. Когда же вы почтите нас своим прибытием в Налгис-Краг?

– Я ожидаю, что моя невеста прибудет в крепость примерно через неделю.

Добавь еще неделю на свадьбу и все сопутствующие ей празднества и еще большую часть недели на дорогу до твоего надела с вооруженным отрядом и женщиной.

Скажем, всего три недели. Я вышлю вперед гонца на быстром скакуне за два дня до выезда кортежа, чтобы мы не застали твоего повелителя врасплох.

– Ты – само воплощение предупредительности. – Посланец Птардака отвесил глубокий поклон, затем вскочил в седло и помчался назад в свой надел.

Абивард кивнул самому себе. Похоже, положение надела среди соседей начинает укрепляться. Будущее покажет, убережет ли это от хаморов.

Сердце Абиварда стучало, как в тот момент, когда Чишпиш приказал своим воинам взять копья наперевес. Он покачал головой и скрестил пальцы – этот знак должен был отогнать дурные предзнаменования. Вскоре после приказа Чишпиша разразилась катастрофа. Абивард молил Господа и Четырех Пророков не дать подобному произойти в его браке.

«Теперь уже скоро», – подумал он, выглядывая во двор из окошка, расположенного рядом с укрепленной дверью в жилую часть. На дворе стоял Охос, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Время от времени он спохватывался и замирал, затем забывал и опять начинал переминаться.

«А я-то считал, что мне выпала тяжелая доля, когда получил этот надел», подумал Абивард, глядя на Охоса. Бремя Век-Руда пало на его плечи, когда он был уже взрослым мужчиной и к тому же избранным наследником Годарса. А у Охоса борода только начала пробиваться темным пушком на щеках. Он был просто-напросто одним из многих сыновей Папака… пока Папак и все опережавшие Охоса в правах наследования не отправились на Пардрайю и не сложили том головы. Теперь, к добру ли, к худу ли, Охосу приходилось справляться с обязанностями дихгана.

Хотя Абивард и сам нервничал, он не мог не посочувствовать Охосу.

Рядом с Охосом стоял служитель Господа в желтой рясе, свидетельствующей о его принадлежности к духовенству. Волосы и борода его были не стрижены и не чесаны, что символизировало его устремленность не к этому миру, а к иному.

Абивард удостоил служителя Господа лишь мимолетным взглядом. А затем вновь, как и на протяжении всего утра, взор его устремился к воротам крепости.

Там, в тени, ждала Рошнани. Когда она выйдет во двор, наступит и его черед появиться.

– Эх, вот бы он дал мне взглянуть на нее, – пробормотал Абивард.

Охос и свадебный кортеж прибыли накануне вечером. Однако молодой дихган, видимо, из-за недостатка опыта не знавший, какие установленные обычаем действия можно смело опустить, строго придерживался их всех. И поэтому, хотя Абивард имел возможность поздороваться со своей невестой – и узнать, что у нее довольно приятный голос, – он так и не увидел ее лица. На ней была плотная чадра, из-за которой она, должно быть, ничего не видела. Эта самая чадра успешно противостояла всем попыткам Абиварда узнать, что же под ней скрывается.

Во дворе один из сводных братьев Абиварда начал бить в барабан. При четвертом неспешном и гулком ударе Рошнани вышла из тени и стала медленно приближаться к брату и священнослужителю в желтом.

Младший сводный брат Парсваш подтолкнул Абиварда.

– Иди же! – пискнул он. – Пора! Платье Рошнани было ярким, словно маяк, из красно-оранжевой шелковой саржи с узором из нарядных стилизованных корзинок с фруктами. Из-под подола выглядывали загнутые носки красных туфель. Чадра ее на сей раз была из той же ткани, что и платье, только несколько прозрачней.

Парсваш вновь подтолкнул Абиварда. Тот сделал глубокий вдох и шагнул во двор. Как и в тот миг, когда он рванулся в атаку, в нем смешались страх и восторг.

Когда Абивард приблизился к ожидавшим его, Охос исполнил ритуальный поклон, на который Абивард ответил таким же поклоном. Так же он поклонился и служителю Господа, который, служа более высокому господину, нежели Смердис, Царь Царей, на его поклон не ответил, и, наконец, Рошнани. Охос поклонился ему от имени сестры.

Потом служитель Господа произнес:

– Во имя Нарсе, Гимиллу, преподобной Шивини и Фраортиша Старейшего мы сошлись здесь сегодня, дабы завершить начатое много лет назад и сочетать браком дихгана Абиварда и Рошнани, дочь Папака, покойного дихгана, и сестру дихгана Охоса.

Лицо Охоса перекосилось. Вид у него был такой, будто он отдал бы все, чтобы на его месте стоял Папак. Абиварду это чувство было понятно – до чего же ему самому хотелось ощущать рядом спокойное и вселяющее силу присутствие Годарса. Но он, как и Охос, был предоставлен самому себе.

Взгляд его упал на филигранные ширмы, прикрывавшие окна женской половины.

За одной из этих ширм – его мать, за другой – сестра. Все прочие женщины Годарса – ныне его, Абиварда, женщины, – конечно, тоже смотрят, во все глаза смотрят, как незнакомка из другого надела входит в их мир и, по всей вероятности, превзойдет их всех по своему положению.

– Господь благословляет нас даже в несчастьях, – продолжал священнослужитель. – Ибо от Него, равно как от мужчины и женщины, проистекает каждое новое поколение, каждая новая жизнь. Желаешь ли ты, Абивард, сын Годарса, чтобы твоя помолвка преобразилась днесь в истинный брачный союз?

– Желаю, – сказал Абивард, как его учили. Рядом с ним Фрада медленно кивнул, словно беря на заметку, чего следует ожидать, когда придет его черед предстать перед служителем Господа.

– Желаешь ли ты, Охос, сын Папака, чтобы помолвка твоей сестры, одобренная твоим отцом, преобразилась днесь в истинный брачный союз?

– Желаю, – отвечал Охос дрогнувшим голосом. Он насупился и покраснел.

Абиварду хотелось сказать ему, что волноваться ни к чему, что все хорошо, но человек в желтой рясе уже обращался к Рошнани, которая тоже обладала правом голоса в этом деле:

– Желаешь ли ты, Рошнани, дочь Папака, чтобы твоя помолвка преобразилась днесь в истинный брачный союз?

– Желаю, – ответила она так тихо, что Абивард еле расслышал ее голос.

Неудивительно, что она волнуется, подумал он. Он-то всего лишь добавляет еще одну жену к нескольким, уже обосновавшимся на женской половине. Но для нее вся жизнь изменилась навсегда, когда она покинула крепость, в которой родилась… и так возможно, что перемена эта окажется к худшему, несравненно худшему.

– Теперь, сообразно вашим желаниям… – Служитель Господа вручил Абиварду и Рошнани по финику. Рошнани отдала Абиварду свой финик, он сделал то же самое.

Он ел финик, данный ею, и надеялся разглядеть ее лицо, когда она будет класть финик в рот. Но нет, она убрала руку под плотную чадру и достала ее уже с косточкой. Эту косточку она вернула священнослужителю, как и Абивард. Служитель Господа произнес:

– Я посажу эти семена рядом, дабы они росли вместе, как и вы.

Затем он взял Рошнани за руки и вложил их в руки Абиварда. Это действие завершало и узаконивало брачный обряд. Двор огласился приветствиями. Они слышались и из окон женской половины – хотя и не из всех, Фрада осыпал новобрачных пшеничными зернами, символизирующими плодородие.

Теперь руки Рошнани лежали в его руках, и Абивард имел право приподнять ее чадру. Он исполнил долг перед собой, ее отцом и братом, взяв ее в жены. Теперь она переходила от них к нему.

Шелк чадры скользил по его пальцам. Он приподнял чадру и впервые увидел лицо Рошнани. Она отважно выжимала из себя улыбку. При всем внутреннем напряжении ее круглое лицо было симпатично, а красивые глаза подведены сурьмой.

На одной стороне подбородка она нарисовала пикантную мушку. Щеки ее были нарумянены – но не так густо, как у Пероза в тот день, в лагере.

Она оказалась не совсем то, о чем он мечтал, но и совсем не то, чего он опасался. Как сын Годарса, он был достаточно здравомыслящим, чтобы удовлетвориться тем, что получил.

– Добро пожаловать в надел Век-Руд, о жена моя, – сказал он, отвечая на ее улыбку. – Дай тебе Господь долгих и счастливых лет в этом доме.

– Спасибо, о муж мой, – сказала она чуть более уверенным тоном; возможно, она тоже умела довольствоваться тем, что имеет. – Да будет Господь великодушна и даст тебе все то, чего ты пожелал мне.

Фрада осыпал их второй горстью пшеницы. Абивард вновь взял Рошнани за руку и повел ее через толпу к жилой части крепости. Вассалы и родня кланялись им в пояс, когда они проходили мимо. Зайдя в помещение, Абивард на миг задержался глаза должны были приспособиться к полумраку.

Рошнани с любопытством разглядывала людей, шпалеры на стенах, мебель.

Все-таки это была первая увиденная ею крепость, не считая родной.

– Вы очень неплохо обустроились, – заметила она.

– Неплохо, – сказал Абивард. – А теперь наше владение получило новое замечательное украшение. – Он улыбнулся ей, тем самым показывая, о чем ведет речь.

Она была хорошо воспитана и с милой скромностью потупила глазки.

– Ты очень добр, – прошептала она. Сказано это было таким тоном, что Абивард не понял – говорит ли она то, что думает, или то, на что надеется.

– Теперь сюда, – сказал он и повел ее по коридору, заканчивающемуся спальней дихгана. Он и сам не без трепета шел сюда. С тех пор как он вернулся домой хозяином надела Век-Руд, он ночевал все в той же комнатушке, которая была выделена ему задолго до степного похода. И каждую ночь проводил один, рассудив, что недальновидно обзаводиться фаворитками до появления Рошнани.

Однако теперь все менялось. Он должен переселиться в комнату, ранее принадлежавшую отцу. Там и кровать больше, чем убогая койка в прежней его комнате, И, главное, имелась дверь на женскую половину. После долгих поисков Абивард нашел запасной ключ к этой двери – он был приклеен к тыльной стороне планки, на которую крепился один из гобеленов.

Наружная дверь в спальню дихгана была снабжена засовом. Когда он, войдя, прикрыл за собой дверь, его сородичи и вассалы, сгрудившиеся в коридоре, разразились приветственными кличами и принялись выкрикивать непристойные советы. Услышав, что он заложил засов, они принялись орать с удвоенной силой.

Абивард покосился на Рошнани, которая не сводила глаз с кровати, где служанка разложила белую квадратную простынку. Заметив, что он смотрит на нее, она покраснела и сказала:

– Господью моей клянусь, что я не познала мужчины, но… – Она смущенно замолчала.

– Помимо прочего, отец говорил мне… – «Сколько всего полезного говорил мне отец!» – подумал, произнося эти слова, Абивард, – …что у женщин не всегда бывает кровь… в первый раз. Если случится так, то в комоде припрятана баночка куриной крови – чтобы соблюсти приличия.

– По-моему, мне повезло больше, чем я смела мечтать, – тихо проговорила Рошнани.

– Надеюсь, ты и впредь останешься при том же мнении. Между тем, независимо от того, понадобится нам птичья кровь или нет, мы сюда пришли заняться делом.

– Делом, да. – Рошнани повернулась к нему спиной. На платье сверху донизу было множество застежек из резной кости. Расстегнуть некоторые из них без посторонней помощи могла бы лишь цирковая женщина-змея. Абивард принялся расстегивать их одну за другой. Чем дальше он продвигался, тем меньше слушались его руки. В стране, где женщины скрывали себя, снятие этих покровов возбуждало очень сильно.

Под платьем на Рошнани было белье из глянцевого шелка. Она позволила Абиварду опустить его на пол и напряженно рассмеялась:

– Я хочу прикрыться от твоих взглядов, но знаю, что так не делают то, что мы будем делать сейчас.

– Нет, – сказал он севшим голосом. Подобно лицу, ее тело, хоть и не умопомрачительно прекрасное, было очень даже привлекательно.

Абивард снял свой кафтан через голову, потом поспешно стянул подштанники.

Он несколько удивился, увидев, что Рошнани смотрит на него с еще большим любопытством, нежели проявил он сам. Но удивление тут же прошло. В конце концов, она знала о том, как устроены мужчины, куда меньше, чем он знал о женщинах.

Он взял Рошнани за руку. Рука была холодной. Он подвел ее к кровати со словами:

– Я постараюсь, чтобы тебе не было больно. В первый раз все-таки…

– Спасибо тебе, – ответила она. – Все женщины Папака… то есть Охоса говорили мне, чего следует ожидать, но поскольку все они говорили разное, мне, скорее всего, придется выяснить все самой.

Он уже изготовился опустить ее на квадратную простынку, но замер, восхищаясь не столько ее телом, сколько ее словами.

– Знаешь, – с серьезным видом сказал он ей, – мои отец сказал бы то же самое, а я не встречал человека мудрее. – Теперь он начинал думать, что, возможно, из нее получится главная жена. Задатки вроде есть.

Потом они все же легли на кровать, которая заскрипела под их тяжестью.

Абивард и сам был неспокоен: до сего момента ему доводилось участвовать в утрате девственности всего один раз – тогда это была его собственная девственность. Теперь же предстояло проделать это с собственной юной женой, а это совсем другое дело.

Он не знал, умеет ли она хотя бы целоваться. Опытным путем он выяснил, что все-таки умеет. Когда их губы разъединились, она хихикнула:

– Борода щекочет. И усы.

Он никогда не думал, что любовное действо может быть способом знакомства, но так оно и получалось. Он все больше узнавал ее всякий раз, когда дотрагивался до нее, когда касался губами одного местечка, другого… Уже одно то, что они предавались этому вдвоем, сближало их, как не могло сблизить ничто другое.

Немного погодя настал миг, когда он все же вошел в нее. Лицо ее исказилось, когда он входил в ворота, которые еще никто не открывал. Он очень старался не причинить ей боль, но у него были и свои неотложные потребности. Он извергся в нее с долгим блаженным стоном.

После того как он отдышался, сделав свое дело, она легонько шевельнулась.

Это движение не походило на признак возбуждения, скорее оно заменяло слова:

«Слезь с меня – ты тяжелый». Он перенес вес тела на локти, а потом и вовсе сполз с нее.

Абивард опустил голову, глянул на себя, на Рошнани.

– Птичья кровь нам не понадобится, – сказал он. Она приподнялась и села, глядя на тоненькую струйку крови, которая, вытекая у нее между ног, оставляла пятна на простыне.

– Не понадобится, – согласилась она.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он.

– Да, вроде бы. Немножко больно было, но я была готова, так что оказалось не страшно. В следующий раз определенно легче будет, а потом еще легче.

– А тебе… тебе понравилось? – робко спросил он. Она со всей серьезностью обдумала этот вопрос, прежде чем ответить. У него возникла мысль, что она вообще имеет обыкновение думать, прежде чем говорить. Потом она произнесла:

– Теперь уже больно не должно быть, так что, наверное, будет довольно приятно. Хотя пока что я нахожу твои губы и язык приятнее, особенно когда они дотрагиваются до нежных местечек. – Она озабоченно посмотрела на него:

– Ты сердишься на мои слова?

– Почему я должен сердиться на честный ответ? – спросил Абивард.

– Я знаю, что не следует верить всему, что услышишь на женской половине, ответила новобрачная. – Там говорят, что мужчина настолько гордится своим бивнем..

– Ах вот, значит, как это называется? – прервал ее позабавленный Абивард.

– Ну да. В общем, они говорят, что он настолько им гордится, что забывает про все остальное. Я с радостью узнала, что они не правы.

– Мужчины не все одинаковы, как и женщины, я полагаю, – сказал он. Рошнани кивнула. Абивард подумал, а не изведала ли она прикосновения губ и языка до него. Ходили слухи, что обитательницы женских половин, особенно если муж их был стар или слаб или обладал большим количеством жен и с каждой любился очень и очень редко, иногда сами утоляли страсть друг дружки. Но как спросить ее об этом? К тому же он не считал, что это должно его касаться.

Рошнани сказала:

– Слова твои очень мудры, но, должна сказать, о мужчинах я знаю очень мало.

– Надеюсь, что этим мужчиной ты все же останешься довольна. – Абивард, будучи молод, был моментально готов пойти на второй заход, но не хотел требовать этого от нее – ведь как-никак он только что пустил ей кровь. А вот завтра – иное дело. Если ей суждено стать его главной женой, он хотел, чтобы в постели она была им довольна, тогда и в вопросах управления наделом будет больше единодушия. Если же он снова причинит ей боль, это делу не поможет.

Он поднялся с кровати, натянул кафтан и поднял окровавленную простынку.

Рошнани начала натягивать шелковые штанишки, но остановилась, покачав головой.

– Не хочу их пачкать, – сказала она и накинула на себя платье. – Застегни мне пару застежек, будь добр, чтобы можно было показаться в приличном виде.

Абивард повиновался, а потом настежь распахнул двери дихганской опочивальни. Коридор был забит народом – любопытствующим и нетерпеливым. Он поднял простынку, запятнанную девственной кровью Рошнани. Коридор огласился громкими приветствиями при виде этой печати, окончательно скрепившей брачный договор. Рошнани, гордо подняв голову, показалась народу Век-Руда.

После этого ритуального показа Абивард вновь запер дверь. Из коридора доносились скабрезные выкрики, но Абивард уже решил, что второго раза сегодня не будет. Он не стал вновь расстегивать шелковое платье, а наоборот, застегнул оставшиеся застежки и проверил, чтобы все крючки оказались в соответствующих петельках.

– Прежде чем ты отправишься на женскую половину, мы приведем тебя в надлежащий вид, – сказал он.

– Спасибо за заботу обо мне. – Рошнани, судя по виду и голосу, волновалась не меньше, чем тогда, когда он подвел ее к брачному ложу. Но совсем по другой причине. Ничего удивительного – ей предстояло жить с этими женщинами всю оставшуюся жизнь, обрести свое место в их обществе, и здесь очень многое зависело от самых первых шагов.

Абивард взял ключ и отпер им дверь на женскую половину. В коридоре уже ожидали Барзоя и Динак. Абивард знал, что они будут там. Подведя к ним Рошнани, он сказал:

– Моя мать, моя сестра, представляю вам мою жену.

Три женщины обнялись. Барзоя сказала:

– Служи этому наделу, как служила наделу твоего отцаа. Подари нам много отличных наследников. Будь счастлива с нами.

Барзоя есть Барзоя – о счастье она вспомнила в последнюю очередь.

– Да исполнит Господь твои пожелания, о мать дихгана, – тихо ответила Рошнани. Динак сказала:

– Ты непременно должна рассказать мне все – о путешествии сюда, о церемонии бракосочетания, о… – Она покосилась на Абиварда и понизила голос: Обо всем остальном. Я ведь тоже очень скоро выхожу за муж.

Рошнани тоже посмотрела на Абиварда.

– Я расскажу обо всем, что ты пожелаешь узнать… скоро.

Намеки Абивард понимать умел. Поклонившись поочередно жене, матери и сестре, он сказал:

– С вашего позволения, госпожи мои, я покидаю вас. Не сомневаюсь, вам захочется обсудить такие вопросы, коими не должно осквернять мой мужской слух.

Рошнани, Барзоя и Динак дружно рассмеялись, и он ретировался гораздо быстрее, чем намеревался. «Несомненно вопросы, которые вы будете обсуждать, не просто осквернят мой слух, но и обуглят уши», – подумал он. Если Рошнани примется рассказывать Динак о его успехах на брачном ложе, он хотел бы в этот момент оказаться не ближе чем в пятидесяти фарсангах. Но бежать так далеко неразумно, достаточно просто отойти на расстояние, достаточное, чтобы ничего не слышать. Что он и сделал.

Фрада тихонько присвистнул, показывая рукой вперед, на гору Налгис-Краг и посаженную на ее вершине крепость.

– Ты только посмотри, – сказал он. – Любая армия может вечно сидеть у подножия этой каменной глыбы, но едва попытается подняться…

– …как тут же спустится, и очень быстро, – закончил Абивард мысль младшего брата. Вверх, к крепости надела Налгис-Краг, вела всего одна узкая, извилистая дорожка. Даже с расстояния в четверть фарсанга Абивард мог разглядеть с десяток мест, где горстка отважных воинов могла бы удерживать армию, о которой говорил Фрада.

– Они откуда-то берут воду, иначе у крепости не было бы той репутации, которая у нее есть, – добавил Фрада тоном честолюбивого генерала.

– Я был бы счастлив вновь оказаться под защитой крепких стен, – сказал Абивард. – В дороге я чувствовал себя полуголым. – Он ткнул в себя пальцем. Как и все воины в свадебном кортеже Динак, он был облачен в шлем и вооружен мечом и копьем, как и надлежит истинному макуранскому бойцу. Но вот прочее его снаряжение, как и у всех остальных, было из кожи, для большей крепости пропитанной топленым воском, – тот же облегченный вид доспехов, каким пользовались кочевники-хаморы. Кузнецы крепости уже начали ковать железные доспехи, утраченные в Пардрайянской бойне, но изготовление даже одного экземпляра требовало времени.

Фрада обернулся к Динак:

– Как ты, сестра?

– Наслаждаюсь свободой от женской половины, – ответила она, – жаль только, что приходится путешествовать в чадре. Из-за этой тряпки на лице я почти не вижу мест, по которым мы проезжаем.

– Пока мы не въехали во владения Налгис-Крага нынче утром, смотреть было особо не на что, – сказал Абивард. – Между нашими землями и землями Птардака сплошная пустыня да камни. Если не считать оазисов, никто не назвал бы Макуран плодородной страной.

– Когда последние десять лет только и делаешь, что смотришь из окна, даже пустыня кажется интересной, – сказала Динак. Как всегда, она старалась видеть по всем лучшую сторону. – Крепость Налгис-Краг стоит так высоко над остальным наделом, что у меня из женской половины будет отличный вид.

Абивард никогда не задумывался, правильно ли прятать от мира благородных женщин, как только они становятся взрослыми: таков был обычай его страны, и он с ним не спорил. Его даже не волновало, что его сестру заперли на женской половине в крепости Век-Руд. Это произошло, когда сам он был еще мальчишкой, и он к этому привык. Но то, что она окажется под замком на женской половине чужой, далекой крепости… от этой мысли где-то внутри возникало щемящее чувство.

– Я буду скучать по тебе, сестра моя, – печально сказал он.

– А я по тебе. Может быть, нам удастся наладить переписку. Надеюсь, Птардак не станет возражать. – Если же Птардак будет возражать, то ничего из этой затеи не получится. И брат, и сестра прекрасно это понимали. Динак продолжала:

– Какой был смысл учиться грамоте, если мне нельзя будет ею пользоваться?

Абивард не знал, зачем Годарс разрешил Динак учиться читать и писать.

Очень немногие макуранские женщины владели грамотой; он сомневался, что даже Барзоя, при всем ее уме, разбирается в буквах. Наиболее вероятным объяснением Абивард счел то, что отец его, увидев в ком-то способности, просто не мог позволить им пропасть втуне, к сколь бы необычной области эти способности ни относились.

В отдалении высоко и звонко затрубил рожок из крепости Налгис-Краг кортеж увидели.

– Вперед! – крикнул Абивард. – Покажем им всю удаль, на которую способны, во имя нашей чести и чести Век-Руда! – Он жалел, что отряд не может въехать на вершину горы и в крепость в сладкозвучном бряцании доспехов. Увы, пока это невозможно. Птардак, разумеется, поймет и посочувствует – редкий надел не испытывал ныне подобных затруднений.

Дорожка, ведущая к крепости, была вырублена в склоне скалы. Поднимаясь вверх по тропе, Абивард увидел, что прежние его прикидки оказались неверны, – в пятнадцати, а то и в двадцати местах на этой узкой, петляющей дорожке несколько стойких бойцов могли бы сдержать целое войско. В фурлонге друг от друга, а то и чаще были навалены кучи камней, готовые градом обрушиться на головы неприятеля и опрокинуть его прямо в бездну.

Крепость Налгис-Краг и сама по себе была внушительным фортификационным сооружением. Если бы какой-то армии и удалось пробиться к вершине горы, то эти хмурые гранитные стены, искусно надстроенные над отвесными скалами, могли бы выдерживать любой натиск очень долго.

– Кто идет? – воинственно рявкнул стражник, стоящий в открытых воротах.

Копье его готово было в любой момент преградить путь непрошеным гостям.

– Абивард, сын Годарса, дихган надела Век-Руд, – ответствовал, согласно положенному ритуалу, Абивард. – Со мной прибыла моя родная сестра Динак, невеста Птардака, сына Урашту, великого и могучего дихгана надела Налгис-Краг.

– Он не имел представления, насколько великим и могучим был Птардак лично, но любой дихган, владеющий этим наделом, обладал такой силой, которой позавидовали бы и иные марзбаны.

Стражник проделал замысловатое движение копьем.

– Да хранит Господь тебя и твоих спутников в стенах крепости Налгис-Краг, о Абивард, сын Годарса, и да будет союз сестры твоей с нашим дихганом счастливым и плодотворным. – Он отступил в сторону, пропускай кортеж.

Теперь Абиварду предстояло сыграть ту роль, которую сыграл в крепости Век-Руд юный Охос. Он помог Динак спешиться; они остановились в тени ворот, пока остальные гости приводили в порядок коней и занимали места среди зрителей из надела Птардака.

Служитель Господа вышел на середину двора и ждал там. Его желтая ряса ярко сияла в отвесных лучах солнца. Абивард обернулся к Динак, помогая ей сбросить мантию, сохранявшую платье в чистоте.

– Ты готова? – прошептал он. Лицо ее скрывала чадра, но она кивнула. Он взял ее за руки – единственную открытую часть тела – и подвел к священнослужителю.

Солнце заблистало и на ее платье – на ярко-синем шелку, украшенном попарными изображениями павлинов. Над каждой парой возвышался золотой нимб, расшитый драгоценными каменьями, и лепесток лилии. Пары разделялись затейливыми колоннами с составленными из цветочного узора капителями.

– Благослови и храни вас Господь и Четыре Пророка, – сказал служитель Господа, когда они встали рядом с ним.

Абивард устремил взгляд к дверям в жилую часть крепости. Она отворилась, и вышел Птардак. Она рука его была на перевязи, а другая сжимала палку, на которую он опирался при ходьбе. Птардак старался ступать на правую ногу. Его суровое, сосредоточенное лицо искажалось от боли всякий раз, когда левая нога касалась земли.

Абивард внимательно изучал будущего родича – достоин ли этот человек его сестры? Птардаку было около тридцати. Высокий, с правильными чертами лица, с подстриженной чуть короче обычного бородой. Судя по тому, что он шел без посторонней помощи, хотя нога его явно не зажила, он был человек мужественный.

На первый взгляд он казался вполне подходящим женихом, хотя в глубине души Абивард готов был признать достойным руки своей сестры лишь Царя Царей… Нет, даже Царь Царей не годится – ведь макуранский престол сейчас занимает седобородый старик Смердис.

Началась церемония бракосочетания. Птардак изъявил свое желание взять Динак в жены. Служитель Господа повернулся к Абиварду:

– Желаешь ли ты, Абивард, сын Годарса, чтобы помолвка сестры твоей, одобренная твоим отцом, преобразилась днесь в истинный брачный союз?

– Желаю, – сказал Абивард настолько твердо, насколько мог.

Служитель Господа спросил Динак, согласна ли она на заключение брака. Она ответила увереннее, чем отвечала Рошнани, но ненамного.

Священнослужитель дал ей и Птардаку по ритуальному финику, которые им надлежало съесть в залог своего союза и плодородия. Динак отдала свой финик мужу, он сделал то же самое. Как и Рошнани, она изловчилась съесть плод, не показывая Птардаку лицо. «Пусть потерпит, – подумал Абивард. – Я же терпел».

Служитель Господа взял косточки от фиников и положил их в мешочек на поясе, чтобы позже посадить в землю. Потом он взял руки Динак и вложил их в руки Птардака. Жители Налгис-Крага разразились приветственными возгласами и принялись забрасывать новобрачных пшеничными зернами.

А потом – теперь он имел на это законное право – Птардак приподнял чадру своей невесты, чтобы поглядеть, что за женщину он получил согласно давнему договору его отца с Годарсом. Абиварду потребовалось напрячь всю свою волю, чтобы от волнения не сжать кулаки. Если Птардак сейчас унизит его сестру… Он не знал, что в таком случае сделает, но это будет нечто ужасное. Ради Динак он был готов на все.

Но Птардак улыбнулся и кивнул Абиварду:

– Сегодня я стал счастливым человеком, зятек.

– Да будете вы с моей сестрой счастливы вместе много-много лет, – ответил Абивард любезностью на любезность и добавил:

– Теперь, когда дома наши объединились, позволь мне задать тебе один вопрос, никак не связанный с этой свадьбой.

– Только короткий, – сказал Птардак, не сводя глаз с Динак.

– Очень короткий; не стану тебя задерживать Только ответь мне – ты уже присягнул на верность Смердису, Царю Царей?

Птардаку пришлось отвлечься мыслями от брачного ложа. Он медленно произнес:

– Истинно так. Я не нашел сколько-нибудь убедительных причин поступить иначе, ибо Шарбараз отрекся от престола. А ты?

– Точно так же, – сказал Абивард, – и по той же причине. Спасибо, зятек.

– Как ты и обещал, вопрос был краток, – сказал Птардак. – Теперь у меня есть двойной повод поскорее прилечь – жена и больная нога.

– Можешь опереться на меня, если так тебе будет легче, – сказала Динак. Разве я не должна быть тебе опорой до конца дней?

– Должна, – согласился Птардак, – но только не на людях. Этот путь я совершу без посторонней помощи, дабы потешить свою гордость. Если хочешь, иди рядом со мной.

Динак стрельнула глазами в сторону Абиварда, – возможно, в последний раз, с болью подумал он, – словно спрашивая, как ей поступить. Он чуть заметно кивнул. Нельзя унижать гордость человека, особенно в день свадьбы, и если Птардак сумел самостоятельно прийти сюда, то, скорее всего, сможет проделать и обратный путь в жилую часть.

Так Птардак и поступил, правда, медленно. Динак шла рядом с ним, не касаясь его. Собравшаяся во дворе толпа, которая в ином случае всей гурьбой ринулась бы за новобрачными, была вынуждена продвигаться медленно, и у входа образовалась пробка. Попав в помещение, большинство повернуло налево, в направлении аппетитных запахов, доносившихся с кухни. Другие последовали за Птардаком и Динак направо, к спальне дихгана, выкрикивая советы того же рода, что Абиварду довелось выслушивать совсем недавно.

Сам он тоже двинулся направо, но не из похотливого любопытства, а чтобы показать, что он уверен в Динак, И оказаться поблизости в случае возможных осложнений. Если квадратная простынка покинет спальню без следов крови, Птардак имеет право, при желании, объявить брак недействительным. Абивард этого не ожидал, но долг требовал, чтобы он находился поблизости, если возникнут проблемы.

Дверь в спальню закрылась. Он услышал глухой стук деревянного засова.

После этого за дверью воцарилась тишина. Некоторые из мужчин пустились в скабрезные рассуждения о том, что же там происходит. Абиварду очень хотелось схватиться за меч и проучить их, но он сдержался – в день свадьбы такие шуточки позволительны. Томительно тянулись минуты, народ уставал ждать и потихоньку откочевывал в сторону кухни.

Бух! – это в спальне сняли засов. Дверь отворилась. Под восторженные возгласы тех, кто еще оставался в коридоре, и не в последнюю очередь Абиварда, Птардак гордо продемонстрировал окровавленную простынку.

– Воистину мой зять! – воззвал он к Абиварду, тем самым устранив последние сомнения.

Абивард поклонился в ответ и вслед за остальными отправился на кухню.

Динак же сейчас удалится на женскую половину, откуда с этого момента будет выходить очень редко. Это казалось не совсем справедливым.

– Все в порядке? – спросил с набитым ртом Фрада. В одной руке он держал свернутую лепешку с начинкой из баранины и кедровых орешков, а в другой кружку с вином.

– Все в порядке, – ответил Абивард. – А ты ожидал чего-то иного? – Он подождал, пока Фрада покачает головой, и продолжил:

– Дай-ка и мне чего-нибудь поесть. То, что у тебя в руке, выглядит аппетитно. Из вежливости побудем здесь еще немного, а потом я хочу побыстрее отправиться домой.

– Что такое? – нахмурившись, спросил Фрада. – Птардак нанес обиду тебе или сестре? – Рука его скользнула к рукоятке меча. – Если только он посмел…

– Нет-нет, – поспешно проговорил Абивард. – Ничего подобного. И все же в этой крепости мне как-то не по себе. Чем скорее я вновь увижу родной Век-Руд. тем счастливее буду.

Местами земля Макурана была поразительно плодородной. Но между этими участками лежала пустыня. Даже ящерицы не переползали каменистую тропу, ведущую от владений Птардака к Абивардову наделу.

Он и его спутники выехали рано на рассвете, чтобы преодолеть как можно большее расстояние до полуденной жары. Восходящее солнце окрасило холмы, лежащие к северу и западу от Налгис-Крага, всеми оттенками розового и кораллового, и некоторые всадники показывали на них пальцами и громко восхищались их красотой.

Но когда солнце поднялось выше и лучи его утратили рассветный алый блеск, на холмах проступили их истинные краски – бурая и пепельно-серая.

– Все равно как женщины, – заметил Фрада. – Сотри с них краску, и куда делась красота?

Большинство всадников отозвались на эту шуточку громким смехом. В других обстоятельствах Абивард присоединился бы к ним. Но он был погружен в раздумья.

Он думал о том, каково теперь Динак – не только в объятиях Птардака, но и на женской половине крепости. И кстати, каково сейчас Рошнани в Век-Руде? Когда он выехал в путь, сопровождая Динак, все вроде бы было хорошо, но кто знает, что могло произойти за эти дни?

Фрада спросил его:

– Думаешь, когда мы вернемся в нашу крепость, кузнецы уже закончат хоть одни доспехи? Я знаю, что первые будут твоими – ты же как-никак дихган. Но вторые я надену сам.

– Ох, не торопись влезать в доспехи, даже когда они будут готовы, ответил Абивард. – Если бы в крепости нашлись латы для седьмого воина, ты, скорее всего, увязался бы за нами в степь, а это значит, что вряд ли вернулся бы домой.

Фрада на это только фыркнул. Он не верил, что с ним может случиться что-нибудь плохое. Когда-то Абивард тоже не верил, но лишь до того мгновения, когда на его глазах знамя Пероза, Царя Царей, рухнуло в хаморский ров. После этого он не сомневался, что несчастье может выпасть на долю каждого, от царя до простолюдина.

Посреди каменистой безводной равнины, где на протяжении многих фарсангов не росли даже колючки, колышущийся голубой мираж – Годарс называл его озером призраков – порождал иллюзию водного изобилия. Терзая своей недоступностью, озеро плыло параллельно с всадниками, не давая приблизиться ни на шаг.

Измученный жаждой человек, не знающий, что перед ним лишь мираж, определенно погиб бы, пойдя на зов озера.

– Во имя Господа, – сказал Абивард, – если хаморы все же вторгнутся в наши земли, да возжаждут они напиться из озера призраков и пойдут по его следу себе на погибель.

Фрада сказал:

– Может, они останутся на своем берегу Дегирда. Если они собираются двинуться на Макуран, что ж они до сих пор этого не сделали?

– – Кто может сказать, что у кочевника на уме? – ответил Абивард. – Мы воюем со степью еще с тех незапамятных времен, когда по земле ходили герои. То одна сторона побеждала, то другая. – И мысленно добавил: «Однако редко какая-то из сторон добивалась столь решительной победы, как ныне».

День клонился к закату, и путники стали присматривать место для ночлега.

Посоветовавшись взглядом с теми, кто был старше и опытнее его, Абивард выбрал вершину небольшого холмика, где даже росло несколько кустиков, годных на топливо для караульных костров. Он не нуждался ни в чьих советах, чтобы выставить посты треугольником вокруг лагеря. Всякому, будь то разбойник или кочевник, кто пожелал бы, воспользовавшись темнотой, захватить его врасплох, пришлось бы изрядно потрудиться.

Он не знал, были ли его предосторожности причиной того, что ночь прошла совершенно мирно, но не намеревался пренебрегать ими, когда вновь опустятся вечерние сумерки. Позавтракав блинами, испеченными на большой сковороде, и кислым вином, кортеж двинулся далее в сторону Век-Руда.

Так прошло несколько дней, до родной крепости оставалось все меньше и меньше. Потом, примерно за час до полудня, когда Абивард начал подумывать о дневном привале, пока не спадет жара, он заметил вдали группу приближающихся всадников.

– Это не караван, – с любопытством в голосе произнес Фрада. – Все лошади под седоками. Интересно, чего им здесь надо. – Он ладонью прикрыл глаза от солнца, надеясь разглядеть получше.

– Не сомневаюсь, что им тоже интересно. – Абивард проверил, легко ли меч выходит из ножен, надежно ли держится копье в своей опоре в седле.

Приближавшиеся к ним всадники могли, как и они сами, возвращаться с торжества или направляться туда. Но это могли быть и разбойники. Тогда они скоро свернут в сторону – численность обоих отрядов была примерно равной, а разбойники редко решались испытывать судьбу в таких случаях.

Фрада вновь пристально всмотрелся в марево:

– Ну и жалкие же у них клячонки. Вроде того недомерка, на котором ты вернулся из… – Он резко замолчал, открыв рот и вытаращив глаза.

Абивард понял, о чем подумал его брат; та же мысль вспыхнула и в его мозгу.

– Хаморы! – крикнул он, да так громко, что и сам вздрогнул – Боевым порядком вперед! Клянусь Господом, отомстим им, пусть даже в малой мере.

Его спутники разъехались по обе стороны дороги. Они не были обучены сражаться слаженной боевой единицей, но каждый из них знал, что надо делать.

Когда Абивард дал знак скакать вперед, они пустили своих коней рысью – нет смысла переходить на полный галоп, пока не сблизишься с противником.

– Держать строй! – скомандовал Абивард, не сводя глаз с кочевников.

Некоторое время те сновали в замешательстве, словно их удивило то, что их распознали. Но потом они тоже построились в боевую колонну, чуть менее ровную, чем у их противников-макуранцев. Они наступали с той же решимостью, что и люди Абиварда.

– Макура-ан! – заорал Фрада. И весь кортеж мигом подхватил боевой клич.

Никто, как заметил Абивард, не выкрикнул имени Смердиса, Царя Царей. Слишком недавно тот сидел на троне, чтобы стать достойным символом страны, которой правил.

Хаморы тоже разразились резкими криками. Абиварду их невнятные вопли казались ревом диких зверей. Затем почти одновременно хаморы подняли руки к левому плечу, извлекли из колчанов по стреле, привстали на своих коротких стременах и, почти стоя, выстрелили. Абивард поднял щит. Рядом с его головой, жужжа, как рассерженная оса, пролетела стрела. Один из его слуг издал крик боли, но все остались в седлах.

– Галоп! – крикнул Абивард и пришпорил коня. Хаморы прекратили наступление и поспешно ретировались тем же порядком, что и наступали, посылая стрелы через плечо. От этого их стрельба стала менее прицельной, что позволяло преследователям, хотя и без железных доспехов, все же избегать скользящих попаданий. А поскольку макуранцы были налегке, их мощные скакуны неслись значительно быстрее обычного. Они быстро настигали степняков.

Это поняли и кочевники. Они разбились на несколько небольших горсточек и рассыпались по бесплодной равнине.

Абивард с Фрадой бок о бок погнались за двумя хаморами. Один из кочевников выхватил свой кривой шамшир, но слишком поздно. Копье Абиварда вонзилось ему в спину, как раз под левым плечом, и Абивард впервые ощутил мягкое сопротивление плоти и костей заостренному железу. Хамор широко раскинул руки, роняя клинок, завизжал и припал к седлу.

Когда Абивард вырвал копье из спины кочевника, из раны фонтаном ударила кровь. Наконечник, который был блестящим, когда входил в тело хамора, вышел мокрым и красным, как и часть древка. Абивард еле сдержал тошноту. Конечно, очень приятно беседовать об убиении хаморов, но суровая действительность едва не вынудила его отдать земле свой завтрак.

– Не время блевать, – вслух сказал он сам себе и развернул коня, желая увидеть, как дела у Фрады. Фрада тоже ударил копьем, но промахнулся и теперь длинной пикой удерживал нападавшего на него степняка. Абивард устремился к сражающимся; когда хамор обернулся, чтобы оценить очередного противника, Фрада проткнул его горло наконечником копья.

Вновь хлынула кровь. Ее противный, отдающий железом запах заполнил ноздри Абиварда – как при забое овец. Он осмотрелся – надо узнать, как справляются с неприятелем остальные макуранцы из его отряда.

Два коня лежали на земле, а третий носился по пустыне с пустым седлом. Но хаморы потеряли шесть или семь человек, а остальные в беспорядке спасались бегством. Недолго длилась эта маленькая баталия, но, какова бы она ни была, победа досталась Абиварду и его людям.

Он ожидал, что они разразятся громогласным ликующим кличем, коли уж не пришлось провозглашать победу, когда они вторглись в степь. Но этого не произошло. Он и сам был не в настроении торжествовать победу. Достаточно и приятного чувства, что остался жив.

Он подъехал к бьющемуся в корчах человеку с клочковатой бородой, одетому в выворотную кожу, обычную одежду степняков. Одна из ног хамора была изогнута под неестественным углом; обе руки он прижал к животу, безнадежно пытаясь сдержать красный поток утекающей жизни. Абивард вторично ткнул его копьем, на сей раз в шею. Кочевник несколько раз дернулся и затих.

– Зачем ты это сделал? – спросил Фрада.

– С такими ранами он все равно был не жилец, – пожал плечами Абивард. – Я не захотел обрекать его на муки просто так, без причины. Ничего не оставалось, как избавить его от страданий. Дай Господь, чтобы кто-нибудь поступил так и со мной, если я окажусь в таком положении.

– Понятно. – И все равно в голосе Фрады звучало удивление, особенно от слов брата, что в бою с ним может приключиться что-то ужасное. Это было очень понятно Абиварду. Он и сам испытывал такие же чувства всего несколько недель назад. Но не теперь. Теперь он стал умнее.

Макуранцы перестроились. Некоторые спешились, чтобы снять с поверженных соперников луки и стрелы, Кривые мечи и украшения.

– Эй, смотрите-ка! – крикнул кто-то, показывая на золотую брошь. Макуранская работа, определенно трофей с поля боя после той битвы в степи.

– В таком случае очень справедливо, что она возвращается домой, – сказал Абивард. Он огляделся и посмотрел, в каком виде вышел из боя его отряд. Кто-то только что сломал стрелу и вытащил обломок из руки Видарнага; рана была обмотана тряпицей, сквозь которую сочилась кровь, но не очень сильно. У Фарнбага была рассечена щека, и сквозь разрез были видны зубы. «Это надо заштопать прямо сейчас, – подумал Абивард, – а то будет ходить с дырой до конца дней».

Не было Камбуджийи и Достана. В половине фурлонга от места, где находился отряд, лежало тело, а рядом с ним – копье. С головы макуранца свалился шлем, и обнажилась блестящая круглая плешь на макушке. Значит, это Достан. А в противоположной стороне, раскинувшись, лежал Камбуджийа.

– Упокой их Господь, – сказал Абивард и быстро проделал в уме кое-какие вычисления. До надела Век-Руд оставалось самое большее два дня. Последний отрезок пути будет малоприятен, но… – Привяжем их к вьючным лошадям. Пусть они лежат в той же земле, что и их отцы.

– И пусть шакалы, вороны и сарычи передерутся из-за хаморских мертвяков, добавил Фрада.

– Воистину так, – откликнулся Абивард. – И пусть им сладко будет. – Он почесал бородатый подбородок – этот жест он перенял у отца. – Теперь неплохо бы выяснить, явились эти кочевники сюда сами по себе или же это часть большого отряда. Коли так… – Он поморщился. Если это так, то его предположение, что степняки не сунутся на этот берег Дегирда, оказалось ошибочным.

Привязав к лошадям трупы двух павших товарищей, микуранцы вновь двинулись на северо-запад. Теперь они ехали, словно ожидая нападения с любой стороны, – в паре фурлонгов перед отрядом ехал впередсмотрящий, и еще один всадник ехал примерно на том же расстоянии позади.

В этот день они больше не увидели степняков. Когда приблизился вечер, Абивард начал присматривать удобное для обороны место стоянки и выбирал его куда более тщательно, чем прежде. Тогда он беспокоился о том, что может случиться. Теперь он твердо знал, что это случается.

Наконец он остановил свой выбор на крутом холме, на вершине которого вполне можно было бы поставить крепость, если бы поблизости была вода. Как и прежде, он расставил дозорных треугольником вокруг лагеря. В полночь он и сам заступил в караул, сменив Фраду.

– Все спокойно, – позевывая, сообщил ему брат и, перейдя на шепот, добавил:

– Я не хотел говорить при людях, но не нравится мне то, что мы везем домой, – это дурной знак.

– И я об этом подумал, – так же тихо ответил Абивард. – Свадебный кортеж должен привозить домой радость и надежду. Мы же, вернувшись в крепость, будем встречены женским плачем и причитаниями. – Он развел руками:

– Но выбора у нас нет.

– Да уж, – согласился Фрада. – Только в этом году Макуран слышал чересчур много женского плача.

– Что отнюдь не значит, что мы не услышим еще больше. – Абивард похлопал брата по спине:

– Ты славно бился. Теперь возвращайся к костру и отдохни.

Фрада сделал два шага, остановился и обернулся.

– Не такое это приятное дело, как я думал раньше. Я про войну. Кровь, вонь, страх… – Последнее слово он произнес с запинкой, словно опасаясь, что его сочтут трусом.

– Да уж, – сказал Абивард. Лица брата он не видел; было темно, а Фрада стоял между ним и светом догорающего костра, спиной к огню. Но он видел, как у младшего сына Годарса и Барзои облегченно опустились плечи.

Оставшись в дозоре, Абивард решительно и быстро расхаживал туда-сюда – не ради пущей бдительности, а потому, что знал: если он будет сидеть на месте, его поведет в сон. Но ночь была тиха до жути, слышался лишь скрип его собственных сапог по земле и камням. Однажды где-то очень далеко тявкнула лиса. В полной тишине этот звук заставил Абиварда вздрогнуть и схватиться за меч.

Он засмеялся над своими страхами и вновь принялся расхаживать. Но даже ему самому его смех показался не очень естественным. Когда по Макурану разъезжают хаморы, каждый путник, отъехавший за пределы видимости своей крепости, рискует попасть в засаду. Иные из тех, кто не вздрагивает при воображаемой опасности, могут вовремя не вздрогнуть при опасности настоящей.

Луна зашла. Ночь была очень темной, звезды сияли, словно крошечные бриллианты на черном бархате. Слабый отсвет того, что макуранцы называли облачением Господним, простирался по всей линии горизонта. Абивард не мог припомнить, чтобы прежде видел его так отчетливо.

По небосклону пролетела падающая звезда, потом вторая. Абивард прошептал заупокойную молитву по Достану и Камбуджийе, души которых уносились на этих звездах в Бездну. Упала третья звезда. Абивард не мог поверить, что она уносила к Господу душу хамора. Впрочем, вполне вероятно, что двое его товарищей выли не единственными макуранцами, павшими сегодня от руки кочевников.