Подкидыш

ЧЕТЫРЕ ПОДКИДЫШ

Все выходные я не находила себе места. Караулила у окна, ждала, что вот-вот снова объявится Финн, но впустую. Трудно сказать, радовало меня это или огорчало. С одной стороны, хотелось еще раз поговорить про всю эту жуть, а с другой — я страшилась разговора с ним. Я боялась, что его рассказ — ложь, но еще сильнее боялась, что все это может оказаться правдой.

Снова и снова я перебирала в уме то, что могло сойти за сходство с родными. Например, мы с Мэттом небольшого роста — плюс в графу «родственники». Но тут же плюс перечеркивался жирным минусом: Мэтт обожает зиму, а я ее ненавижу, с приходом холодов впадаю в спячку, становлюсь вялой и апатичной… Но больше всего меня беспокоил другой вопрос. Чего именно от меня добивается Финн? Он то ведет себя так, словно я не более чем надоедливая муха, а то вываливает на меня невероятные признания. Но надо быть честной с собой: от его взглядов у меня перехватывает дыхание.

Выходные миновали, а Финн так и не появился. Что ж, значит, увидимся в школе.

Утром в понедельник я занималась своей наружностью больше обычного. Во время нашей последней и самой странной встречи выглядела я весьма непрезентабельно. Надо исправлять ситуацию.

И вот я в школе. Уже и звонок отзвенел, а Финна нет. Его незанятое место таращилось на меня с безразличием пустой глазницы. В душе нарастало дурное предчувствие. Не явился он и на второй урок, и на третий, и вообще не явился.

Ученица из меня была в тот день еще хуже обычного, если такое возможно. Трудно сосредоточиться, когда глаза рыщут вокруг, точно ищейка, потерявшая след, а в голове сотый круг нарезают одни и те же путаные мысли. После уроков к машине Мэтта я плелась нога за ногу. Надеялась получить в школе хоть какие-то ответы, а получила лишь новые вопросы. Где тролли носят этого Финна? Почему он исчез? Может, это я его отпугнула? А может, он и в самом деле не врал? И ему грозит опасность из-за того, что открылся мне?

Мэтт заметил мою угрюмость и взялся выведывать, что стряслось. Я лишь отмахивалась от расспросов. Не до них сейчас. Обеспокоенность сменилась тоской. Ну почему я не сбежала с Финном? Нет, понятно, шок от услышанного бреда… Но когда он смотрел на меня, все отходило на второй план.

А если он не врет? Если отведет меня туда, где я не буду чужой, где мое место? И его. И может, даже наше с ним… Так почему я до сих пор торчу здесь? Наверное, потому, что не такой уж я монстр. Всю жизнь я упорно пыталась взрастить в своем сердце крупицы добра, хотя бы по отношению к близким, и сейчас не могу предать самых дорогих мне людей.

И тут меня осенило. На свете есть человек, способный разглядеть мою истинную сущность. И этот человек сумеет ответить, есть ли во мне хоть что-то хорошее или проще сразу сдаться и сбежать с Финном.

— Мэтт, ты сегодня занят? — спросила я, с преувеличенным вниманием разглядывая собственные руки.

— А что? — отозвался Мэтт, поворачивая к дому.

— Я тут подумала… Хочу навестить мать.

— Сдурела?! Какого черта?! Даже не проси. Ни за что, Венди. Ни-когда!

Я прекратила разглядывать ногти и посмотрела Мэтту прямо в глаза. Не отводя взгляда, я принялась повторять про себя: «Я хочу встретиться с матерью, отвези меня к ней, пожалуйста, я хочу ее видеть». Суровое выражение на лице Мэтта мало-помалу смягчилось. На брата ушло больше времени, чем на Патрика или мистера Мида. Возможно, из-за того, что Мэтт был в ярости, а может, просто совесть не позволяла мне давить на родного человека.

— Я отвезу тебя к матери.

Мэтт говорил будто во сне. Меня накрыло чувство вины. Подло и жестоко это. Но мне позарез надо встретиться с матерью, а другого способа попасть к ней придумать не получалось.

Я понимала, что Мэтт взбесится, когда поймет, в чем дело. Я же не знаю, надолго ли хватает этого чертова убеждения. Может, мы даже не успеем доехать до клиники, где держат мать. Но я обязана была попробовать.

А пока Мэтт везет меня к матери. Это будет наша первая встреча за одиннадцать лет.

Вскоре до Мэтта начало доходить, что происходит что-то не то. Он каждые пять минут разражался монологами, что наша мать — чудовище, что он не понимает, как я его на это уговорила. Почему-то ему не приходило в голову, что можно просто развернуться и поехать обратно. Должно быть, все еще действовало убеждение.

— Она же хотела тебя убить! — выкрикнул Мэтт, сворачивая на подъездную аллею к клинике.

В руль он вцепился, как тонущий в спасательный круг. Полное впечатление, что борется с собой, пытаясь разжать руки, но не может.

Я попыталась уговорить свою развопившуюся совесть, будто не делаю ничего дурного. Всего-навсего хочу повидать мать, имею полное право. А Мэтт просто слишком уж опекает меня.

— Ничего со мной не случится, — повторила я в сотый раз. — За ней постоянный присмотр. Она накачана лекарствами. Со мной все будет хорошо.

— Допустим, душить тебя она не станет, — согласился Мэтт, но сомнение в его голосе свидетельствовало, что полностью такую возможность он не исключает. — Просто она… злая. Не понимаю, чего тебе от нее надо. Ничего путного из этой встречи не выйдет, попомни мои слова.

— Я просто хочу ее повидать, — сказала я тихо.

До этого мне не доводилось бывать в сумасшедшем доме, и клиника здорово отличалась от моих представлений о подобных заведениях. Картинка у меня в голове была срисована с психбольницы Аркхема[6]: угрюмое кирпичное здание, над которым постоянно сверкают молнии.

Когда мы подъехали к главному зданию, начал моросить дождь, небо затянуло тучами. Но на этом сходство со зловещей психушкой из моих фантазий заканчивалось. В белом особняке среди просторных зеленых лужаек и высоких сосен не было ничего мрачного, несмотря на непогоду.

В тот злосчастный день рождения, когда мать напала на меня с ножом, горничная вызвала полицию. А те позвонили в психиатрическую неотложку. И, пока мать волокли к машине, она кричала, что я чудовище. А меня тогда увезла «скорая».

Матери грозила тюрьма, однако психиатры заявили о ее невменяемости. Несколькими годами раньше у нее уже диагностировали латентную послеродовую депрессию и серьезный стресс из-за смерти отца. Предполагалось, что благодаря медикаментозному лечению и психотерапии она поправится и вернется домой. И вот прошло одиннадцать лет, но, насколько мне известно, мать и не думала раскаиваться. Мэтт навещал ее пару лет назад, и она по-прежнему была уверена, что поступила правильно, попытавшись убить чудовище. Подразумевалось, что она повторит попытку, как только окажется на воле.

Мэтт отправился добывать разрешение на визит. После долгой волокиты нас наконец впустили. Сестра позвала психиатра, чтобы проконсультироваться, можно ли мне с ней встретиться. Мэтт беспокойно нарезал круги вокруг меня, бормоча себе под нос, что все вокруг свихнулись, а он в первую очередь, раз привез меня к этой убийце.

Около часа нас мурыжили в небольшой комнате с пластиковыми стульями и столиками, заваленными старыми журналами. Наконец появился доктор. Беседовали мы недолго. Я сказала, что просто хочу с ней поговорить. Он согласился, что нам обеим будет полезно подвести своего рода итоги.

Мэтт собрался меня сопровождать, но доктор уверил его, что при встрече будут присутствовать санитары и, кроме того, наша мать сейчас не агрессивна. Изрядно поупиравшись, брат все-таки отступил, и я вздохнула с облегчением: не хватало еще опять пускать в ход убеждение.

Сестра проводила меня в комнату отдыха. Там поставили диван, кресла и несколько столиков. На некоторых были разложены мозаики-пазлы. У одной из стен притулился шкаф со старыми настольными играми и потрепанными коробками с головоломками. Если не считать цветов на окнах, все в этой комнате было мертво. Сестра сказала, что мать скоро приведут, и предложила присесть и подождать.

Мать пришла в сопровождении огромного и угрюмого громилы. Когда она вошла, я вскочила. Этакий неуместный знак уважения. Выглядела она гораздо старше, чем я думала. Я запомнила ее такой, какой она была в день нашей последней встречи, однако ей уже давно перевалило за сорок, да и годы в психиатрической клинике не прошли даром. Чудесные золотистые волосы поредели и поблекли, и она была все такой же худой. Но эта болезненная худоба, как ни странно, придавала ей какую-то нервную элегантность. И пусть старый синий халат висел мешком, а ладони прятались в чересчур длинных рукавах, но она сохранила свою фарфоровую бледность. И, несмотря на изможденность, выглядела очень красивой. Настоящей аристократкой, с первого взгляда было понятно, что мать с детства привыкла к поклонению.

— Я не поверила своим ушам, услышав о твоем визите, — сказала мать вместо приветствия, насмешливо кривя губы.

Мы остановились в нескольких шагах друг от друга. От смущения я не знала, как держаться. Мать смотрела на меня с тем же знакомым выражением брезгливости и ненависти. Так обычно смотрят на мерзкого таракана, посмевшего вылезти из щели.

— Привет, мама.

Ничего более умного мне в голову не пришло.

— Ким, — бесстрастно поправила она. — Меня зовут Ким. Я тебе не мать. И мы обе это знаем.

Она королевским жестом указала мне на стул:

— Располагайся.

— Спасибо, — пробормотала я и послушно села.

Она села напротив, закинула ногу на ногу и чуть отъехала на стуле назад, словно опасаясь заразиться. Затем плавно взмахнула рукой. Ногти у нее были длинные, ухоженные.

— Так вот в чем дело. Ты наконец все поняла. Или всегда знала, кто ты такая?

— Нет, не знала, — прошептала я. — И до сих пор не знаю.

— Посмотри в зеркало. Ты не моя дочь. Ничего общего!

Мать смерила меня придирчивым взглядом и неодобрительно цокнула языком:

— Что за одежда, что за походка? Где осанка, где манеры? Ногти грызешь… — Она указала ухоженным пальцем на мои обгрызенные ногти. — И что за воронье гнездо на голове?

— У тебя сейчас прическа не лучше, — огрызнулась я.

Мои темные завитушки были, как обычно, собраны в два пучка. Но, если честно, причесываясь сегодня утром, я потратила на это немало усилий. И мне казалось, что получилось очень даже ничего, но моего мнения тут явно не разделяли.

Мать улыбнулась:

— Что ж… Здесь нет соответствующих условий.

Она вдруг резко отвернулась, будто ей было больно на меня смотреть. Затем пересилила себя и вновь взглянула на меня.

— Но почему ты так выглядишь? Ты ведь можешь себе позволить хорошие средства для ухода за волосами. Не сомневаюсь, что Мэгги с Мэттом избаловали тебя.

— Это правда, — угрюмо подтвердила я.

Похоже, мать нисколько не изменилась. Все то же высокомерие, все та же едва сдерживаемая ненависть. И все то же светское обхождение. Меня уже начал раздражать этот обмен «любезностями». Я приехала, чтобы выяснить, кто я на самом деле, а не прически обсуждать.

Ким вдруг резко оглянулась на дверь:

— Кто тебя сюда привез?

— Мэтт, — ответила я.

Она была явно потрясена.

— Мэтью? Он бы ни за что не согласился. Он даже не… — Лицо ее исказила гримаса горечи. — Он никогда не понимал. Я делала все, чтобы защитить его. Чтобы ты и в него не запустила свои когти.

Глаза ее предательски заблестели. Она поморгала, сдерживая слезы, поджала губы, и через секунду ее лицо вновь обрело непроницаемое выражение.

— Он считает, что должен защищать меня, — сказала я.

К моему удивлению, мать понимающе кивнула:

— Мэтью всегда был умен не по годам, но временами он так наивен. Ты для него словно больной щенок, о котором он просто обязан заботиться. Он любит тебя не за твои несуществующие достоинства, а в силу собственного благородства. Весь в отца. И это его главная слабость.

Она посмотрела на меня в упор, и в этом взгляде было столько боли и надежды, что мне стало не по себе.

— Он сегодня меня навестит?

— Нет.

Я хотела добавить, что мне очень жаль, но в глазах матери уже не осталось ничего, кроме ярости.

— Это ты настроила его против меня! Что ж, этого стоило ожидать. Надеюсь, легче тебе от этого не стало?

— Не знаю. Послушай, ма… Ким. Я пришла, потому что… Потому что я хочу знать, кто я. — Я запнулась и быстро поправилась: — Хочу знать, кем ты меня считаешь.

— Ты подкидыш. Подменыш, — ответила она спокойно. — Странно, что ты до сих пор в этом сомневаешься.

Сердце в груди учащенно забилось. Я прижала ладони к столу, чтобы не было видно, как дрожат руки. Оправдывались худшие мои подозрения. Мать повторила слова Финна. И они совсем меня не удивили. Видимо, в глубине души я всегда знала, что я чудовище.

Финну я не поверила, хотя семена сомнения его рассказ заронил. А вот те же слова, произнесенные Ким, убедили мгновенно и бесповоротно. Интересно, кому из нас троих на самом деле место в психушке?

— Откуда тебе это известно?

— Я это поняла в ту самую секунду, когда врач отдал тебя мне. — Мать смотрела в сторону. — Муж отказывался меня слушать. Я все твердила, что ты не наша дочь, а он…

Она умолкла. Мне даже показалось, что у нее задрожал подбородок.

— Но лишь оказавшись здесь, я поняла, кто ты на самом деле. Времени у меня было предостаточно. Я проштудировала всю больничную библиотеку. И в старом сборнике сказок нашла ответ. Оказалось, таким, как ты, есть название — подменыш.

— Подменыш? — Я уже с трудом сохраняла спокойствие. — Но что это значит?

— Ох, только не изображай святую невинность! — язвительно воскликнула Ким. — Моего ребенка подменили на тебя. Мне подкинули тебя, ясно? А мое дитя украли!

Ее бледные щеки вспыхнули лихорадочным румянцем, и санитар шагнул к нам. Ким решительным жестом остановила его и надменно вскинула голову.

— Но зачем? — спросила я, тут же осознав, что этот вопрос следовало задать не ей, а Финну. — Зачем кому-то забирать у тебя ребенка? Зачем подкидывать меня? И что с ним сделали?

— Чего ты добиваешься? Мало тебе тех страданий, что ты уже мне причинила? Ты прекрасно знаешь, что с ним сделали. Лучше меня знаешь!

— Нет, не знаю! Я ничего не знаю! — крикнула я в отчаянии и вскочила.

Санитар сурово уставился на меня, и я заставила себя сесть.

— Ты убила его, Венди! — прорычала мать, но лицо ее при этом не дрогнуло — все та же застывшая высокомерная маска.

Она подалась ко мне, сцепленные в кулак пальцы побелели от напряжения. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не броситься на меня.

Ким выплевывала слова, как будто пытаясь хлестнуть ими меня побольнее:

— Ты! Его! Убила! Убила моего сына! Затем свела моего мужа с ума и тоже убила его! Ты их обоих убила!

Я закрыла глаза и с силой сжала виски, чтобы не дать голове взорваться.

— Мама… Ким… Я была ребенком! Как я могла кого-то убить?

— А как ты заставила Мэтью привезти тебя сюда? — процедила она сквозь зубы, и меня буквально опалило ее яростью. — Он бы никогда не привез тебя по своей воле. Не позволил бы нам встретиться. Как ты его заставила?

Я опустила голову. У меня больше не было сил изображать невинность. Внутри стало пусто и холодно, как будто из меня высосали весь воздух.

— Может, то же самое ты сделала и с Майклом?!

Я видела, как холеные ногти впиваются в худые ладони, грозя вот-вот прорвать кожу.

— Я была ребенком! — упрямо повторила я, не веря уже себе. — Я не могла… И все равно! Зачем кому-то забирать его, а меня подкладывать вместо этого мальчика?

— Ты всегда была дьявольским отродьем. Я знала это с той самой минуты, как впервые взяла тебя на руки.

Она откинулась на спинку стула, посмотрела на меня в упор.

— Тебя выдали глаза. Нечеловеческие глаза. В них не было ни доброты, ни ласки.

— Тогда почему ты сразу меня не убила?!

— Ты же была… ребенком.

У нее затряслись руки, я видела, как дрожат губы. Высокомерие и надменность покинули ее.

— Вернее, я считала тебя ребенком!

— Но что изменилось? Почему ты решилась, когда мне исполнилось шесть? В день рождения. Что тогда произошло?

— Ты не моя. Я знала, что ты не моя. — Она смахнула слезы с ресниц. — Всегда знала. Но в тот день я все пыталась представить, что было бы, если бы мой муж и мой сын были живы. Это Майклу должно было исполниться шесть, а не тебе. Ты была ужасным, отвратительным ребенком. И ты была живой. А они умерли. Я просто… Все это вдруг стало невыносимо.

Она сделала глубокий вдох и устало покачала головой:

— И невыносимо до сих пор.

— Мне было всего шесть!

Я сама удивилась, сколь сильно задели меня ее слова. Вот уж не думала, что меня сможет так взволновать ее отношение.

Я еле сдерживалась, чтобы не сорваться на крик.

— Всего. Шесть. Лет. Понимаешь? Я была ребенком, а ты должна была быть мне матерью!

И неважно, родная она мне или нет. Я была ребенком, и она несла за меня ответственность.

— Я никогда ничего плохого никому не сделала! За всю жизнь! И Майкла я в глаза не видела!

— Не лги! — прошипела Ким. — Я тебя насквозь вижу! Чудовище! Я знаю, что ты что-то вытворяешь с Мэтью! Оставь его в покое! Он хороший мальчик, не смей над ним издеваться!

Она перегнулась через стол и до боли сжала мне руку. У нее за спиной тут же вырос санитар.

— Забирай что хочешь! Что угодно бери! Только отстань от Мэтью!

Санитар ухватил ее за предплечье, и она попыталась отстраниться.

— Кимберли, прекрати. Кимберли!

— Оставь его в покое! — закричала она.

Санитар поднял ее на ноги. Сопротивляясь, она продолжала орать:

— Ты меня поняла, Венди?! Меня не вечно будут здесь держать! Если хоть пальцем его тронешь, я закончу начатое!

— Хватит! — проревел санитар и поволок ее к двери.

— Ты не человек, Венди! Не человек!

Это были ее последние слова.

Я еще долго сидела одна, пытаясь хоть немного успокоиться. Меня била дрожь. Весь этот ужас упорно не желал укладываться в голове. Показаться Мэтту в таком виде я не могла.

Итак, все правда. Я подменыш. Я не человек. Я тролль. Она мне не мать. Она просто Ким, несчастная женщина, осознавшая, что вместо сына ей подсунули монстра. Который, возможно, и убил ее дитя. Неужели это я его убила? Или кто-то другой? Кто-то вроде Финна?

Ким убеждена, что я чудовище, и у меня нет доказательств обратного. Напротив, сплошные подозрения. Всю жизнь я приносила окружающим одни лишь страдания. Я практически разрушила жизнь Мэтта. Мало того, что из-за меня он постоянно вынужден срываться с места и переезжать, бросая начавшую налаживаться жизнь. Мало того, что я вечно заставляю его волноваться за меня. Так я еще манипулирую им. Играю как марионеткой. Использую. И как давно я этим занимаюсь? Может, он так остервенело меня защищает лишь потому, что я промыла ему мозги? Лучше бы Ким меня тогда убила. А еще лучше — сразу после рождения. Тогда бы я точно никого не мучила.

Когда я наконец заставила себя вернуться в приемную, Мэтт нежно обнял меня, а я стояла истуканом, уронив руки-плети. Он осмотрел меня, дабы убедиться, что я цела и невредима.

— Все хорошо? Она не тронула тебя?

Я лишь покачала головой и поспешила убраться прочь из этого места, подальше от женщины, которая всегда видела мою темную суть.