По следам большой смерти

Часть вторая.

Посыльные папы Рубенса сбились с ног.

Четвертый день в городе заседала Дума, и обеспечить это мероприятие для пожилого губернатора оказалось труднее, чем все остальные столичные дела, вместе взятые. Мало того, что президент возложил на него охрану делегатов, так пришлось заниматься еще и их размещением. Внезапно выяснилось, что необходимо где-то поселить уйму народу, - и совсем не так, как это делалось раньше. Оказалось, что каждому приехавшему следует выделить отдельные покои, с водопроводом и туалетом, да еще поставить на довольствие десятки сопровождающих.

Ушли те времена, когда гости, приезжавшие к папе музейщиков, разбивали палатки прямо на Дворцовой или спали вповалку в помещениях бывшего Генштаба. Теперь этажи Генштаба еле вмещали палаты городских Старшин, тут же жили клерки и чиновный люд, состоявший при губернаторе.

Про Эрмитаж и говорить было нечего. Левое крыло целиком отошло интернату для детей Качальщиков и учрежденному президентом Кадетскому корпусу. Со стороны Адмиралтейства квартировала гвардейская рота. Второй этаж президент еще раньше поделил между министерствами, и они также расползались, как на дрожжах, требуя всё новых площадей. Поэтому пришлось папе Рубенсу в спешном порядке чистить и латать то, что осталось от "Астории". Там не было ни мебели, ни паркетных полов, гостиница трижды горела, но зато, как ни странно, там достаточно легко восстановили подачу воды и даже смогли запустить центральное отопление. Двести мастеровых работали круглыми сутками, при свете масляных фонарей красили стены, вставляли окна и двери, сколачивали кровати и столы.

Ко второму съезду Государственной Думы подготовились неплохо. Рубенсу даже удалось сэкономить на иллюминации. Имея приказ президента украсить город к Новогодним торжествам, он посчитал, что праздники можно совместить. Гирлянды и елки с игрушками начали радовать взоры горожан и потрясенных приезжих уже с первых чисел декабря. Особенный фурор произвели электрические фонари вдоль Невского проспекта и Дворцовой набережной. Поглазеть на уличное электричество съезжались из самых дальних сел области, а про зависть иных дремучих делегатов и говорить нечего.

Несмотря на трудности в снабжении и удвоенный продналог в пользу армии, на Сенной развернули самую богатую за последние годы ярмарку. Две недели всем купцам было разрешено торговать беспошлинно, а президент отменил собственный запрет на торговлю с лотков вином и хмельным медом.

Пятьдесят подвод каждую ночь вывозили из центра города окаменевший мусор, три роты штрафников были брошены на расчистку улиц. Зима началась хоть и без трескучих морозов, но снежная; приходилось махать лопатами и ломами в три смены. Еще в сентябре, к удивлению приезжих, заработало в столице первое такси. Сейчас гостей поджидали ряды крытых пролеток, вышколенные извозчики и даже несколько надраенных паровых автомобилей. Правда, извозчики носили солдатскую форму: специальной одежды для них пока не придумали. На перекрестках прохаживались городовые в белых овчинных полушубках; вместо беспорядочных костров для гуляющей публики были устроены шатры с самоварами и блинами.

За месяц губернатор выдал шестьдесят лицензий на открытие новых кабаков, но торговля спиртным осталась монополией казны. "Новые" целовальники теперь были вынуждены платить по сто рублей золотом в год за право разливать крепкие напитки. По указу президента столице досталась лишь четвертая часть от алкогольных доходов, но и этого Рубенсу хватило, чтобы за одно лето замостить весь центр, навести понтонный мост взамен рухнувшего Троицкого и отстроить шестьдесят новых домов. Теперь гостям было не стыдно показать и правый берег, где раньше традиционно селилась нищета.

Зато, скрепя сердце, пришлось закрыть метро. Во время весенней распутицы стихия одержала над метрополитеном окончательную победу, в тоннели хлынула вода, а на нескольких станциях обрушились потолки. Подземники успели вывести наружу технику, даже выволокли большую часть рельсов. Теперь от Петроградской до конца Московского проспекта курсировали дрезины и таскали за собой дребезжащие трамвайные вагоны. Приезжая публика платила по пятаку за удовольствие прокатиться, а вожатый следил, чтобы не катались туда-сюда, потому что местным было не доехать по делам…

Две новые пересыльные тюрьмы приветливо распахнули двери для уголовников всех мастей. Папа Рубенс гордился, что именно он подговорил в свое время свежеиспеченного президента быстро принять Уголовный кодекс, пока не собралась новая Дума. Теперь эта маленькая хитрость начала приносить грандиозные плоды. Действие кодекса распространилось на всю подконтрольную территорию, и стало возможным отправить на каторжные работы тысячи недоимщиков, с которыми не могли совладать власти на местах. Не считая мелких жуликов, Рубенс загнал на строительство дорог бродяг, сутенеров и даже политически некорректных святош.

Перед созывом Думы Рубенс ухитрился выслать из столицы почти семь тысяч неблагонадежных.

Особой гордостью папы стало открытие Гостиного двора. Там, наконец, уничтожили всех диких псов, крыс и прочую малоприятную живность. Гостиный встречал думских делегатов огромными портретами президента, сиянием витрин и сотен электрических ламп. Не все изделия давались стеклодувам "на отлично", и лампочки периодически гасли, однако торговые площади обоих этажей были набиты битком и сданы в аренду еще за полгода до официального открытия. Особым распоряжением президента лучшие места в Гостином дворе предоставили иноземцам. Правда, и драли с них три шкуры, но желающих всё равно было хоть отбавляй. Тем, кто ставил в городе промысел, Рубенс выделял землю и рабочих на строительство, да еще и на пять лет от земельных поборов освобождал.

В первом этаже Гостиного двора круглые сутки принимали посетителей кабаки, где бутыль водки стоила рубль серебром. Там гремела музыка и текло нескончаемое веселье. Со стороны Перинной толпились в очереди экипажи разбогатевших купцов, а с другой стороны через дворы тянулась столь же длинная очередь подвод с птицей, дичью и вином. Напротив, в здании Пассажа, биржевые клерки не успевали менять иностранную валюту на русские рубли. Опять же, указом прежнего губернатора Кузнеца, за любые иностранные деньги и камни казна выдавала лишь русскую медь и серебро. Каждый вечер набитый доверху броневик уезжал под охраной чингисов к подвалам Эрмитажа…

Конечно, не обошлось без накладок. Не хватило конюшен, потом не хватило постельного белья в переполненной гостинице и не подвезли солярку для автомобилей. Пришлось спешно пустить на простыни полотно из армейских запасов, а топливо втридорога купили у норвегов. На второй день заседаний выяснилось, что многие делегаты не стесняются брать на кухне добавку, а поскольку столы накрывали в бывшем ресторане в две смены, то второй смене мало что оставалось. Рубенс еле смог погасить скандал, перебросив в центр две армейские кухни и отдав под нож еще десяток свиней с личной фермы.

Уже с первого дня поползли доносы криминального характера. Патрули выловили в кабаке несколько пьяных, затеявших драку, сволокли их в участок, и только утром выяснилось, что это был орловский губернатор со товарищи. Полицейские изрядно намяли бока провинциальному функционеру, и Рубенсу пришлось извиняться. Дабы пресечь подобные конфузы, на монетном дворе срочно отчеканили тысячу особых жетонов - для гостей и их ближних помощников, чтобы могли в любом месте удостоверить личность. Думали, выйдет как лучше, но не прошло и суток, как с такими же бляхами стали появляться в присутственных местах личности темные, самого разбойного вида…

Собственной курьерской службой Большая Дума обзавестись пока не успела; этот вопрос, как и тысячи других организационных тонкостей, как раз и предстояло решать на втором съезде. Папа Рубенс снял с занятий роту кадетов, и счастливые мальчишки целый день гоняли по городу, выполняя поручения Комитетов. Попутно открылся очередной грустный факт. Многие народные избранники не умели читать, но стеснялись признаться в этом. В зал доставили отпечатанные программки заседаний и доклады Счетной палаты, но когда пришло время обсуждения, многие делегаты понятия не имели, о чем идет речь.

Рубенс Бога молил о скорейшем возвращении президента, чтобы вывалить на него некоторые тонкие проблемы. Но Кузнец приехал и сразу ринулся утихомиривать начавшиеся баталии по верстке военного бюджета. Папа слушал пререкания, переглядывался с Левой Свирским, и оба они качали головами. В перерывах книжник умолял губернатора как-то повлиять на президента, чтобы тот окончательно не настроил против себя недовольные военными поборами черноземные провинции.

За эмиссию миллиона рублей медью проголосовали легко. Кроме прожженных торговцев, почти никто не понял, чем это вскоре обернется.

Кое-как согласились купить для армии три тысячи племенных лошадей. В этом сезоне цена на них поднялась вдвое; ковбои просто не успевали разводить их с такой скоростью, с которой росли потребности государства.

Случились и неприятности. Не приехал губернатор Перми, и пропала всякая связь с мытарями, работавшими в регионе. Только сегодня до столицы добрались уцелевшие клерки. Стало известно, что губернатор и питерские чиновники убиты и, кроме них, уничтожено еще около десятка верных президенту начальников. Власть захватила так называемая Освободительная армия, и к разбойникам, как ни грустно, примкнуло духовенство. Они там сформировали свое собственное правительство, объявили Пермь и близлежащие городки вольными поселениями и предложили всем провинциям к ним присоединиться.

В смысле, отойти от Петербурга. Примечательно, что восстание они начали после того, как получили от Питера караван с ценнейшим оборудованием, поднятым из хранилищ…

Теперь в столице губернии шла настоящая бойня, крестьяне с топорами гоняли по лесам остатки гарнизонов и вешали всех, кто им не нравился. В Чайковском ночью зарубили шестерых питерских вместе с женами и детьми. Из этих шестерых только один представлял налоговое ведомство. Под горячую руку попали учителя, лекарь, картограф и счетовод…

За лето, пока шла подготовка к южной кампании, никто в Питере не обращал внимания на тревожные сигналы из Перми и никто не доложил Кузнецу об измене. Но самое неприятное ждало впереди. Прямо на съезде вскрылись факты столь жутких злоупотреблений центральной власти, что в зале начал нарастать недовольный шепот. Те, кто боялись сказать президенту правду и не знали, где искать сочувствия, подняли головы. Оказалось, что ставленник Питера обложил мастеровых непомерным налогом, ссылаясь на указания сверху. В рекруты крестьянских детей сгоняли насильно, гарнизон жег усадьбы, уклонистов вешали без суда…

Рубенс терялся в догадках, какого беса Кузнец вынес на всеобщее обсуждение столь деликатную тему. Ну, послать туда пару полков чингисов, они за неделю наведут порядок! Депутаты галдели, как стая вспугнутых ворон. Охрипший спикер с трудом наладил очередь к трибуне из желающих выступить.

Упреки посыпались, как пшено из порвавшегося мешка. Каждый норовил прокричать о наболевшем. Там сборщики отняли половину урожая, здесь - заковали в кандалы ковбоев за самовольный захват земель. В Челябинской губернии, оказывается, всё лето секли за недоимки, а майор, командир гарнизона, бил Старшин при народе кулаком в лицо…

Под Саранском тоже третий месяц буянили, и ставленники Кузнеца ничего не могли с этим поделать. В донесениях они указывали, что всё идет по плану, а на самом деле половина сельских жителей ушла в леса, вторая же половина скрывала урожай. Всех людей в форме просто вешали без разбору. Саранский папа чуть не плакал. На него уже восемь раз покушались. Партизаны, нанятые богатыми ковбоями, нападали на губернское начальство среди бела дня. Селяне не возили товары на ярмарку, опасаясь разбоя…

Самую большую неразбериху вызывали постоянные перетасовки в гарнизонах. Папы лишились собственных дружин, вместо уроженцев областей служили теперь пришлые солдаты, не уважавшие гражданскую власть, и население платило им взаимной ненавистью. В Смоленске гарнизон вел непрекращающиеся войны с деревнями, не успевая гасить очаги восстаний. Губернатор признавал, что год назад, до присоединения к Федерации, жилось не лучше. Однако никто не оценил новые школы и больницы, люди быстро привыкли к автомобилям, почте и бесплатным праздникам. Кабаки, постоялые дворы и транспортные конторы открывали, опять же, богатые столичные купцы и чужеземцы, которых президент напустил в страну видимо-невидимо, а простым гражданам оставалось завидовать и потихоньку откручивать гайки от неловкой государственной машины…

Рубенсу казалось, что конца не будет обвинениям и недовольству. В какой-то момент он даже начал бояться, как бы машущая кулаками толпа не хлынула в президиум, и не пришлось бы, как в молодости, отстаивать власть врукопашную. Охранники президента тоже напряглись, готовые отбиваться от депутатов прикладами автоматов. Но Кузнец сидел очень спокойный, хотя и бледный, баюкал на перевязи руку, которая, судя по всему, доставляла ему немалую боль. Он кивал, промокал пот со лба и прихлебывал из кружки лечебный отвар. Рубенс не мог не позавидовать такому хладнокровию, а спустя час заметил, что страсти начали стихать. Выпустив пар, бородатые мужики смущенно возвращались на места, закуривали, перебрасывались шутками. Как только очередь к трибуне иссякла, спикер объявил перерыв, а в холле всех желающих уже ждали блины с вареньем, чарка медовухи и каша в неограниченном количестве.

Заправившись, депутаты плюхались в кресла слегка осоловевшие, охрипшие и гораздо более мирные. Кузнец жал руки, улыбался, принимал конверты с частными жалобами, осведомлялся о здоровье жен, о рыбалке, о рождении детей… Рубенс прекрасно знал, что именно его внук составлял для президента списки делегатов с подробными пометками относительно личной жизни и личных проблем каждого, но никогда бы не подумал, что такую уйму сведений можно удержать в памяти!

В результате по Перми приняли постановление гораздо более жесткое, чем губернатор Рубенс ожидал. По предложению президента, проголосовали за еще большее ужесточение Уголовного кодекса. Рубенс полагал, что нового губернатора доставят в мятежный город на штыках, усилят гарнизон, повесят три десятка зачинщиков - и делу конец. Но впервые затеялось серьезное действо. На место под прикрытием чингисов собирались четверо старцев из Судебной палаты. Собирались вести следствие и судить буквально каждого жителя города и мятежных областей. Кто-то в зале засмеялся, но президент тихонько заметил, что у палаты времени полно. Если понадобится, они проведут в Перми год или два…

Пока не повесят всех, кто сочувствовал буянам, добавил президент. А потом - пока не арестуют всех, кто соучаствовал соучастникам, желавшим развалить страну.

В зале стало очень тихо.

Затем определились с постройкой государственной автомобильной фабрики на бывшей заводской территории в Тольятти. Президент как раз вернулся оттуда вместе с техниками и решил, что именно на Волге следует начать массовую сборку паровых автомобилей.

Совсем уж нехотя, с минимальным перевесом, подписались выделить от каждых десяти дворов рабочего на восстановление южной железнодорожной магистрали. На отрезке Саратов-Царицын вкалывали почти десять тысяч пленных дикарей, но без техники ремонт полотна продвигался крайне медленно.

Заслушали представителя металлургов. Специальная комиссия вернулась с юга, где обследовала заросшие травой карьеры открытой добычи. Взятая на пробу руда оказалась приличной, и теперь оставалось решить, строить ли завод и лить сталь на месте или придумывать, как довезти руду к ближайшим городским кузням. Инженер из окружения Моники Арро доложил съезду, что в маленьких кузнях добротной стали для рельсов не отлить, надо восстанавливать домны…

Миша Рубенс слушал, как президент надрывает глотку, уговаривая народ вложить средства в лесные и нефтяные промыслы, но в глазах многих богатеев видел лишь страх и скуку. Было чертовски страшно ввязываться в чужие, дальние и непонятные дела. Гораздо привычнее казалось выжать сок из черных людишек, заплатить Петербургу, сколько просит, лишь бы отвязались, и вернуться к любимым псовым охотам… Но отказать бешеному Кузнецу еще страшнее, тем более когда рядом с ним сидит эта белая мохнатая зверюга и так смотрит желтыми глазами, что хочется под лавку забраться.

Казалось, что тигр понимает, о чем идет речь. Рубенс чуть не захлопал в ладоши, когда увидел, с какой ловкостью Кузнец распределил между субъектами Федерации очередной пакет нагрузок. Губернатор снова переглянулся со Свирским, и Лева незаметно показал большой палец. Кузнец поднимал областных начальников поодиночке и при всём честном народе вежливо спрашивал, не хочет ли господин такой-то взять на себя ремонт нефтебазы, восстановление верфи или топливных барж. Те же люди, что недавно с пеной у рта кричали с трибуны о беззакониях, радостно кивали, а то и брали на себя повышенные обязательства. С гордостью оглядывали зал, словно говоря: "Это еще что! Да ты только прикажи, батька, мы такого наворотим!.."

Но клерки вносили в протокол только то, что было заранее задумано в Зимнем дворце. А когда зачитали окончательный вариант думского постановления, на несколько минут повисла тишина. Словно пропал дурман, словно схлынуло наваждение, но отступать уже стало поздно. Одна за другой поднимались руки, служки бегали по рядам, подсчитывая голоса, и не находили никого, выступившего против восстановления энергетики. После каждого пункта отчетливо звучало имя исполнителя, исполнители вздрагивали, чувствуя, что попали в жернова похлеще, чем воинская повинность. Невыполнение решений Думы приравнивалось кодексом к измене родине…

За год предстояло починить тридцать нефтебаз и вдвое больше - перегонных колонн, восстановить добычу в шести угольных шахтах, расчистить и подлатать две тысячи километров дорог, спустить на воду сотню грузовых барж. Два десятка лесных и угольных портов примут первое сырье. В Нижнем, Екатеринбурге и Питере предстояло открыть бесплатные технические университеты. Губернским правительствам предписывалось разыскивать и отправлять туда самых способных детей. Также вменялось брать на полное обеспечение инженеров, изучавших энергетику по книгам. Но самое сложное задание досталось папе Рубенсу.

Столичному губернатору, при содействии итальянского электрика Орландо, предписывалось запустить хотя бы один котел теплоэнергоцентрали. Обеспечить теплом хотя бы несколько кварталов в центре. Ввиду перебоев с углем Орландо предложил перейти на торф, сам брался реконструировать котел и сформировать особую команду по доставке топлива. Рубенс только крякнул и вымученно улыбнулся. Немножко оживились, когда на вечернем заседании заслушали доклад Счетной палаты. Никто толком не представлял, сколько государству нужно денег. Раньше каждый город чеканил, что вздумается, мерой обмена были патроны, лекарства или хлеб, в крайнем случае - драгметаллы на вес. Президент сообщил публике о своем открытии, что сумма денег в обороте должна быть чуть больше, чем стоят все производимые товары. Посему с нового года в губерниях вводится жесткий учет и высылаются специальные отряды для переписи урожая и продукции фабрик. А местным властям вменяется оказывать переписчикам всяческое содействие, брать на постой и снабжать проводниками.

Покряхтели, но согласились. Зато обнаружилось, что с появлением паровых тракторов впервые сняли урожай, которого должно хватить на два года вперед. Постановили, что каждый город должен теперь скупать зерно у ковбоев и создавать резерв. А половину резерва безвозмездно передать в центральные склады. От такого новшества многие побурчали, но открыто возражать не решились.

Попутно приняли закон о государственной монополии на торговлю лесом, углем и прочими ресурсами. Оказалось, что весной, в дополнение к полевому кадастру, клерки начнут описывать и обсчитывать леса. Кузнец ловко успокоил землевладельцев, что границы усадеб рушить не будут, но за излишки придется платить натуральный налог. Как считать излишки, никто пока не сообщил, но губернаторам была обещана половина от земельных податей.

С углем ситуация запуталась до крайности. Руководствуясь древними геологическими атласами, президент разослал гонцов инспектировать российские шахты, и оказалось, что почти все шахты обвалились или залиты водой. Поехали договариваться с украинцами, но выяснилось, что донецкие хлопцы не желают больше подчиняться Раде. Они готовы были добывать уголь и гнать его напрямую в Ростов, поскольку проторенный путь через Белгород перекрывали войска, верные Киеву. Положение складывалось щекотливое, особенно учитывая, что Кузнец только-только подписал с Радой военное соглашение…

Заслушали министра путей сообщения. Он заверил, что в январе на линию встанут еще десять отремонтированных паровиков и откроется регулярное сообщение с Курском, Липецком и Воронежем. Не успел смолкнуть радостный гул, как министр запросил втрое больше ресурсов, чем в прошлом году для покупки украинского и польского угля. Кроме того, большая часть пути требовала немедленного ремонта, и президент выбил у Качальщиков разрешение на запуск завода чугунного литья. Намеревались восстановить одно из удаленных уральских производств, чудом сохранившееся после походов Хранителей. Дело было за Думой - отрядить туда рабочих и выделить сотни гужевых подвод для бесперебойной подвозки материалов. Первые рельсы планировали отлить из сломанных старых; по оценкам, их должно было хватить на ближайший год. Никто из депутатов не имел даже отдаленного понятия о правилах разработки месторождений, но в кулуарах прошел слух, что президент за большие деньги приглашает геологов из Англии…

После таких вложений казалось, что деньги в государстве закончились, но тут Кузнец опять всех удивил. За какие-то полчаса отыскались несколько мощных источников финансирования, и близкие к Зимнему депутаты настояли на принятии новых законов.

Оттолкнувшись от хитрого Торгового кодекса, который никто толком не читал, государство за семь минут монополизировало внешнюю торговлю, а также утроило цену лицензий на производство и продажу всех видов спиртного и табака. За лицензиями предстояло ехать в Питер, в канцелярию президента.

И деньги везти туда же.

Следующим шагом лихо утроили поборы с кабаков, игральных и публичных домов. В зале поднялся шум: бывалые "ходоки" вслух подсчитывали, во сколько же теперь обойдется продажная любовь. Глава Счетной палаты порадовал, что на эти деньги удастся снарядить четыре полка грузинских наемников.

Самым неприятным, как и на прошлом съезде, стало дальнейшее обсуждение земельного вопроса. Вводилось понятие излишков, о которых раньше никто не задумывался, и за излишки предлагалось платить. Народ обсуждал новость столь бурно, что охране пришлось разнимать несколько драк. Смирились, после того как поднялся патриарх и напомнил о верности Отчизне, о клятве, которую давал каждый депутат в соборе, перед тем как занять свое кресло. Раздались, правда, голоса, что во многих удаленных хозяйствах просто не водятся наличные деньги, но Налоговая палата согласилась принять налог натурой…

Когда главный статистик озвучил сумму налога с сотки, она показалась всем столь смешной, что про распри быстро забыли. А грамотный Рубенс взял бумажку, умножил в столбик и обалдел. Получилось, что из этих копеек с миллионов гектаров соберется сумма вдвое большая, чем все расходы на армию…

Отвратительные новости приходили весь август из южных губерний. Только к ноябрю пошла на спад эпидемия холеры - и то после того, как кордоны начали расстреливать всякого, кто приближался к карантинным зонам…

Под финал президент оставил хорошую новость. Собственно, новостью это давно не было, но следовало озвучить на высшем уровне.

Мамочки перестали зарабатывать деньги на вынашивании и продаже детей.

Со всех концов страны доносили о том, что молодых мужчин, не способных иметь детей, еще много, а вот женщины рожают почти все. Наверное, то же самое происходило не только с русскими, но и за границей. Однако президент счел необходимым поздравить депутатов с большой победой на демографическом фронте. По самым скромным оценкам, за пять лет население увеличилось вдвое и продолжало расти бешеными темпами. Даже холера и прочие инфекции не могли остановить вал деторождении.

Человечество потихоньку выздоравливало.

Губернатор Рубенс глядел на всеобщее ликование и вспоминал, какие драки разгорались во времена его молодости за каждую мамочку и сколько коров получал он лично за короткое удовольствие с чужими женами. Он вспоминал, как стреляли во всякого, кто появлялся в Питере без респиратора, и как лихо коммуны воровали друг у друга отцов.

Он подумал, что должен испытывать радость вместе со всеми, а вместо этого горюет о золотых денечках…

Видавший виды Миша Рубенс никак не мог привыкнуть, что Питер отодвинут на второй план, а дела решаются в масштабах огромной страны, точных границ которой никто не представляет. Спустя полчаса после начала вечернего заседания у Рубенса начала кружиться голова, а еще полчаса спустя он готов был проголосовать за что угодно, лишь бы ему прекратили вдалбливать в уши все эти цифры.

После первого дня съезда поползли слухи, что Кузнец нездоров, спал с лица, а левую руку бинтует и держит на перевязи. Первым делом думские всполошились, что хозяин ранен, и секретарь президента Мишка Рубенс вынужден был выступить с официальным опровержением. Он заявил, что главнокомандующий провел на фронтах всего две недели, за это время ни разу не выезжал на передовую, а ранение не опасное и получено еще раньше, по неосторожности. После этого все начали кричать и спрашивать, зачем вообще сдалась война, отнявшая столько людей и сил, и секретарь даже вынужден был повысить голос. По просьбе самых нетерпеливых он объяснил, что Кузнец не отсиживался в деревне, а ездил вести тайные переговоры с китайцами. Большинство присутствующих понятия не имели, где находится Китай, и потихоньку присмирели.

В перерыве между спорами о финансировании дополнительной артиллерийской бригады губернатор нашел, наконец, возможность и поймал президента за пуговицу. Кузнец выглядел отвратительно, о чем Рубенс, на правах старшего, честно сказал. Из президента словно выкачали кровь. Он был очень бледен и истощен, под глазами круги, губы в трещинах. По слухам, зачем-то держал у себя в спальне железный бочонок и никому не показывал, что там такое…

Кузнец ответил, что за его здоровье можно не беспокоиться; гораздо большее беспокойство вызывает ситуация на Кавказе. Он летал туда на змее и своими глазами видел недоработки в снабжении, а проще говоря - воровство тыловиков. Обе дивизии перешли в наступление и закрепились на берегах Черного и Каспийского морей. Несмотря на тревожные прогнозы разведки, серьезного сопротивления они не встретили; войска Карамаз-паши спешно строили укрепления, примерно там, где когда-то проходила административная граница Аджарии. Однако добравшись до моря, русская армия оказалась почему-то без мыла и с горой прогнившей кожи вместо первоклассных сапог.

Ввиду подобного конфуза ход заседания резко изменился, и президент, кипя от ярости, принялся искать виноватых. Рубенс сам привык рубить сплеча, но и он был потрясен тем, в каком темпе Кузнец отправил под трибунал троих руководителей тыловых служб. А затем при всех подписал и передал вестовому приказ о немедленном вызове в суд нескольких ковбоев, ответственных за поставки кожи.

Увидев, с какой скоростью летят головы, Дума без колебаний проголосовала за предоставление президенту особых полномочий. Старший Рубенс потихоньку посмеивался в бороду. Он был одним из немногих, кто читал книги, и сразу уразумел, к чему клонится дело. А дело клонилось к тому, что, нанюхавшись демократии, многие подзабыли, кто в стране главный, и следовало им напомнить.

После того как вооруженные отряды полиции отправились производить аресты, присмирели даже самые шумные. Всем вдруг стало ясно, что собой представляет центральная власть. Назначенные губернаторы и выборные старшины могли сколько угодно купаться в горячих ваннах, а в это самое время головорезы младшего Абашидзе вполне могли лишить их имущества от лица государства. И защититься теперь стало нечем. Собственные шайки были разогнаны, а в городах стояли вооруженные до зубов гарнизоны из бывших дикарей.

До обеда третьего дня Дума единогласно проголосовала за военный бюджет. Согласились сформировать еще две дивизии и экипировать их за счет провинции. Не позднее февраля к солдатам присоединятся инженеры из бывшей колонии нефтяников; войска должны будут погрузиться в вагоны и тихим ходом отправиться по Кавказской железной. Скорым ходом всё равно не получится, так как во многих местах не хватает рельсов и шпал, и придется латать пути на ходу. Вместе с военными и техниками поедет мирная правительственная делегация, которой поручалось полюбовно договориться с азербайджанскими лидерами. Если жители Каспия не захотят добровольно сотрудничать, надлежало убедить их всеми имеющимися средствами. Найти самых воинственных лидеров и уничтожить. Затем найти тех, кто поумнее, и предложить дележку прибылей от нефтедобычи.

Тут же из зала зазвучали воинственные голоса с предложениями не мелочиться и присоединить к стране весь Кавказ. Президенту стоило большого труда отговорить самых горячих. Он сказал, что если на Кавказе не удастся договориться мирным путем, то России обеспечена затяжная война лет на тридцать. Государственную границу, сказал президент, будем проводить в районе Нальчика. Тем русским, которые живут южнее, придется перебираться на север…

По команде Рубенса на сцене распахнули занавес, и делегаты затихли, увидев огромную карту страны. Две недели художники срисовывали со старых атласов карту на холсты, а потом сшивали их между собой. Получилось внушительно: почти десять метров в ширину. Подкатили лесенку, на нее взобрался Рубенс-внук и, подражая отчетам генералов, замахал указкой. Со своего места в президиуме губернатор оглядывал задубевшие, хмурые физиономии депутатов и видел, как недоверие постепенно уступает место тревоге и боевому азарту. Для большинства удельных князьков, вчерашних разбойников с большой дороги, цели южной кампании до сих пор оставались непонятны. Теперь изменили мнение даже те, кто шептал, что президент думает только о собственной мошне.

Война еще не докатилась до условных российских рубежей, но уже стояла на пороге.

С побережья Черного моря в глубь Украины стремились толпы беженцев, и этот шквал грозил вот-вот перекинуться на русские земли. Войска Карамаза перешли молдавскую границу. Болгарское правительство перестало существовать. На Одесском рейде стоял итальянский десантный корабль и обстреливал город из пушек. Ответить ему было нечем и некому. В Николаеве бушевали пожары, большинство горожан, не слушая призывов гетмана, ушли на север.

В Петербурге то ли гостил, то ли скрывался католикос. В Армении все, кто стоял на ногах и мог носить оружие, уже месяц удерживали Ереван. Русская дивизия оттянула на себя значительные силы нападавших, и это позволило вывести тысячи армянских беженцев в палаточные лагеря на северный берег Куры. Католикоса привез в столицу Руслан Абашидзе и вместе с соборником прихватил троих пленных, захваченных в боях за Нахичевань. Двое пленных оказались иранцами и один - узбеком. На месте их никто не мог допросить. Все трое не знали ни слова по-русски, как, впрочем, и по-турецки.

В Питере с огромным трудом разыскали толмача, которого сорок лет назад в Ташкенте продали торговому каравану в качестве носильщика. Сложным путем, после ряда перепродаж, он угодил в коммуну мамы Кэт. Там обрел свободу и новую суровую родину. Теперь этот единственный в Питере узбек забросил все дела и сутки напролет проводил в тюрьме в обществе затравленного пленного. Назад в Ташкент старик не собирался, но плакал, не переставая.

Старик шмыгал носом даже тогда, когда его вместе с пленным привели в Думу.

Он плакал и переводил, и ни один человек не перебил его.

А к концу рассказа старому Рубенсу стало страшно.