Плющ

Все вокруг виноваты, подумала я. Только не ты.

- Я все слышу, - резко сказал он.

- Уверена, что слышишь, - сказала я. - Продолжай свой рассказ.

- Велосипед был явно испорчен, но разве этот скряга купил мне новый?

- Нет, - ответила я. - Вместо нового велосипеда этот скряга купил тебе новое сиденье.

- Совершенно верно, - сказал Херб. К этому моменту он слишком углубился в свое повествование, чтобы понять, что я краду его лучшие фразы прямо из его головы. По правде говоря, Херб рассказывал сам себе эту историю уже много лет подряд. Для него вера в то, что: Мой Отец Разрушил Мою Сексуальную Жизнь стало нечто подобным святой вере в то, что: Демократы Разрушили Экономику США или Давайте Поджарим На Электрическом Стуле Всех Наркоманов И Этим Покончим С Проблемой Наркотиков В Америке. - Только в веломагазине не было сиденья для «Роли», и как ты думаешь, мой отец повременил с покупкой? О нет. Мне нужно было развозить эту чертову макулатуру. Кроме того, не брендовое сиденье, которое показал ему парень-продавец, было на десять баксов дешевле, чем цена на сиденье «Роли», указанная в каталоге. Конечно же, оно было намного меньше оригинального. На самом деле это было просто карликовое велосипедное сиденье. Высоко торчащий маленький треугольник, обтянутый винилом, на каждой кочке впивающийся... в...

- В причинное место, - сказала я, желая быть полезной (а также желая вернуться к работе до Четвертого июля).

- Совершенно верно, - сказал он. - Туда. Почти пять лет я разъезжал по всему Данбери, штат Коннектикут, с этим чертовым карликовым велосипедным сиденьем, впивающимся в самую чувствительную часть тела маленького мальчика. А теперь посмотри на меня. Херб поднял руки и тут же опустил их, как бы показывая, каким жалким, изможденным существом он стал. Что было довольно забавно, учитывая его размеры. - В наши дни мое представление о значимом физическом контакте с женщиной сводится к стрипбару, где я засовываю пятидолларовую купюру в стринги какой-нибудь девчонки.

- Херб, - сказала я. - А у тебя при этом встает?

Он выпрямился, и я подметила интересную деталь: Херб выглядел в этом момент чертовски привлекательным. Ну, просто писаный красавец!

- Это чертовски личный вопрос, Сандра, - сказал он серьезным и грустным тоном. - Очень, черт побери, личный.

- А когда ты мастурбируешь, у тебя появляется стояк?

- Позволь мне открыть тебе маленький секрет, - сказал он. - Есть такие баскетболисты, которые попадают прямо в корзину с любой точки площадки, пока идет тренировка. А как только прозвучит сигнал к настоящей игре - каждый бросок мимо.

- Херб, - сказала я, - позволь открыть тебе маленький секрет. История с велосипедными сиденьями существует с тех самых пор, как были изобретены велосипеды. До этого была свинка, или, может, косой взгляд деревенской ведьмы. И мне не нужна телепатия, чтобы знать ответ на вопросы, которые я задаю. У меня есть глаза. - И я опустила их в область чуть ниже его пояса. К тому времени, похоже, у него там был припрятан довольно приличного размера гаечный ключ.

- Это ненадолго, - сказал он, и тут же его лицо стало таким печальным, что мне самой стало грустно. Мужчины - хрупкие создания, если уж на то пошло, настоящие животные в стеклянной клетке. - Как только начнется действие, мистеру Джонсону гораздо больше понравится жизнь в тылу. Где никто не стоит по стойке смирно, и никто не отдает честь.

- Ты попался на Уловку-22²¹³, - сказала я. - все мужчины страдают от периодической импотенции. У тебя не встает, потому что ты боишься, что ничего не сможешь в постели, и ты боишься, что ничего не сможешь в постели, потому что…

- Спасибо, Бетти Фридан²¹⁴, - сказал Херб. - Так уж случилось, что существует великое множество физических причин импотенции. Когда-нибудь, вероятно, появится таблетка, которая решит эту проблему.

- Когда-нибудь на Луне, вероятно, появится «Холидей инн»²¹⁵, - сказала я. - А пока не хочешь заняться чем-нибудь поинтереснее, чем обнюхивать сиденье моего офисного кресла?

Он грустно посмотрел на меня.

- Сандра, - сказал он без тени обычной своей ярости, - я не могу... я просто не могу... я делал это неоднократно... я пытался делать это неоднократно, чтобы знать наверняка, что произойдет.

И тут на меня снизошло вдохновение... хотя я не вполне уверена, что могу приписать это себе. Здесь многое изменилось. Я никогда не думала, что буду рада своему пребыванию в офисе, но я думаю, что до конца этого года я просто из трусов буду выскакивать, чтобы прийти сюда пораньше. Потому что здесь изменилось практически все. В моей голове (и в других местах тоже) зажегся свет, о котором я до сих пор даже не подозревала.

- Херб, - сказала я. - Я хочу, чтобы ты сходил в каморку Риддли. Я хочу, чтобы ты постоял там и посмотрел на растение. Больше всего я хочу, чтобы ты сделал четыре или пять очень глубоких вдохов - втяни воздух до самого дна своих легких. Там на самом деле хорошо пахнет. А потом возвращайся прямо сюда.

Он с беспокойством посмотрел через окошко моей двери. Джон и Билл разговаривали в коридоре. Билл увидел Херба и помахал ему рукой.

- Сандра, если рассматривать возможность сексуального контакта, я бы не сказал, что твой офис... самое подходящее место…

- Позволь мне самой об этом позаботиться, - сказала я. - Просто пойди туда и сделай несколько глубоких вдохов. А потом возвращайся. Ты это сделаешь?

Он задумался, потом неохотно кивнул. Он начал было открывать дверь, но потом оглянулся.

- Я ценю, твою заботу обо мне, - сказал он, - особенно учитывая, сколько хлопот я тебе доставлял. Я хочу, чтобы ты это знала.

Я подумала, не сказать ли ему, что альтруизм не является весомой частью характера Сандры Джексон - Мой мотор к тому времени уже набрал обороты - и решила, что он, вероятно, об этом знает.

- Быстрей, - сказала я. - У нас не так уж много времени.

Когда он ушел, я достала блокнот и нацарапала записку:

Дамский туалет на шестом этаже обычно свободен в это время суток. Я рассчитываю пробыть там еще минут двадцать с задранной юбкой и спущенными трусами. Человек с крепким сердцем (или чем-то в этом роде) мог бы ко мне присоединиться. Я подумала и добавила: Человек с крепким сердцем и даже со средним интеллектом выбросил бы эту записку в мусорную корзину, прежде чем подняться на шестой этаж.

Я поднялась на шестой этаж, где дамский туалет почти всегда пустует (мне пришло в голову, что на этом этаже дома 490 на Парк Авеню Саут в настоящее время нет ни одной служащей-женщины), зашла в кабинку в самом конце коридора и сняла кое-какую одежду. Потом я стала ждать, не зная, что будет дальше. И я говорю серьезно. Какой бы ни была телепатия в офисах «Зенит Хаус» на пятом этаже, ее эффективный диапазон был короче, чем у университетской FM-радиостанции.

Прошло пять минут, потом семь. Я уже решила, что он не придет, но тут дверь со скрипом открылась, и очень осторожный, очень непривлекательный голос прошептал:

- Сандра?

- Иди сюда, - сказала я, - и побыстрее.

Он подошел ближе и открыл дверь кабинки. Сказать, что он выглядел возбужденным, было бы преуменьшением. И это больше не выглядело так, как будто у него в ширинке находится гаечный ключ. К тому времени это уже больше походило на кувалду небольшого размера.

- Ну и ну, - сказала я, протягивая руку, чтобы до него дотронуться, - наверное, действие велосипедного сиденья наконец-то прошло.

Он начал расстегивать ремень. Конец ремня все время выскальзывал у него из пальцев. Это было забавно, но и очень мило. Я оттолкнула его руки и сделала это сама.

- Быстрее, - выдохнул он. - О, быстрее. Пока он не завял.

- Этот парень никуда не денется, - сказала я, подразумевая определенное место для его кратковременного хранения. - Расслабься.

- Это все плющ, - сказал он. - Запах... о Боже, какой же там запах... какой-то мускусный и темный... я всегда представлял себе, как пахнут поля в том графстве, о котором писал Фолкнер, - в том, название которого никто не может выговорить... о, Сандра, Боже мой, я чувствую, что могу прыгнуть с этой штукой как с шестом!

- Заткнись и поменяйся со мной местами, - сказал я. - Ты садишься и тогда я ...

- К черту все это, - сказал он и поднял меня. Он был силен - намного сильнее, чем я когда-либо предполагала - и прежде, чем я поняла, что происходит, мы отправились на скачки.

В скачках подобного рода это был не самый долгий и не самый быстрый забег, в котором я когда-либо принимала участие, но это было неплохо, особенно учитывая, что Херб Портер в последний раз успешно переспал с женщиной примерно в то время, когда Никсон ушел в отставку, если, конечно, он говорил мне правду. Когда он, наконец, опустил меня на землю, по его щекам текли слезы. Плюс вот что: перед уходом он: а) поблагодарил меня и б) поцеловал. Я не поддерживаю большинство романтических идеалов, я больше похожа на Дороти Паркер («хорошие девочки попадают в рай, а плохие - куда захотят»)²¹⁶, но сладкое - это хорошо. Человек, который ушел раньше меня (задержавшись в дверях и взглянув направо и налево, прежде чем выйти), казалось, сильно отличался от человека, который вошел в мой офис с грузом в яйцах и злостью на весь мир. Это предположение может подтвердить только время, и я очень хорошо знаю, что мужчины после секса обычно превращаются в тех же мужчин, какими они были до секса, но я надеюсь на Херба. И я никогда не хотела коренным образом изменять его жизнь; все, чего я хотела, так это разгрести как можно больше дерьма между нами, чтобы мы могли работать как команда. До этой недели я никогда и не думала, как сильно мне нравится моя работа. Как сильно я хочу добиться успеха. Если бы этому мог помочь отсос сразу всем четырем парням прямо в полдень на людной Таймс-сквер, я бы без раздумий побежала в «Гейм Дейз» на 53-й авеню и купила бы себе пару наколенников.

Остаток дня я провела, работая над книгой шуток. Скверной по замыслу, скабрезной по исполнению... но каким успехом она будет пользоваться в Америке, которая все еще жаждет смертной казни и втайне верит (не все, но значительное число граждан, я готова на это поспорить), что Гитлер имел правильное представление о евгенике²¹⁷. Нет недостатка в этих мелких мерзких, злобных козявках, но самое странное, что это я их сама и выдумываю.

Что это: красно-белое, имеет проблемы на поворотах? - Ребенок с копьем в голове.

Что это: маленькое, коричневое и плюется? - Ребенок на сковородке.

Маленькая девочка просыпается в больнице и говорит: «Доктор! Я не чувствую своих ног!» Доктор отвечает: «Это нормально в тех случаях, когда нам приходится ампутировать руки».

Меня просто бесит моя изобретательность. Вопрос в том, моя ли она? Или я черпаю эти идеи из того же места, где Херб Портер получил свою новую сексуальную жизнь?

Забей. Уик-энд уже почти наступил. Должно быть тепло, и если так, то я еду на Кони-Айленд с моей любимой племянницей, - это наш ежегодный весенний обряд. Пара дней вдали от этого места наверняка поможет развеяться сомнениям. К тому же на следующей неделе должен вернуться Риддли. Я надеюсь, что смогу хоть намного утешить его во время скорби.

Ведение дневника напоминает мне слова старого доктора Генри, который сделал мне прививку от столбняка, когда мне было десять лет: «Ну вот, Сандра, это было не так уж и больно, не так ли?»

Конечно же, нет. Нисколечко.

из офиса главного редактора

Кому: Джону

Дата: 3 апреля 1981года

Сообщение: Я сделал два звонка после того, как прочитал твой Мистер Отчет. Первый был адресован самому проницательному из всех принцев из «Белой книги сказок»²¹⁸, Харлоу Эндерсу. Я забросил пробный шар, касающийся первой твердой обложки в «Зенит Хаус», и, несмотря на то, что я нашел фразу, которая, как я думал, возбудит его воображение (если тебе интересно, она прозвучала как «Историческая публикация»), он сразу же его отбил. Заявленная причина отказа заключается в том, что типа нет никакой инфраструктуры для публикации книг в т-обложках ни в «Зените», ни в большом мире «Апекс Корпорэйшн», но мы-то оба знаем, что это не так. Реальная проблема заключается в отсутствии уверенности. Ладно, с ним все ясно.

Второй звонок был адресован Алану Уильямсу, главному редактору издательства «Викинг пресс». Уильямс - один из лучших в своем деле, и предполагая твой язвительный («Тогда откуда ты его знаешь?») вопрос, отвечаю - по теннисному турниру в нью-йоркском Клубе здоровья, где боги случая свели нас в пару три года назад. С тех пор мы постоянно играем. Алан сказал: «Если Солтуорти так хорош, как ты говоришь, то мы, вероятно, сможем заключить такую себе твердо-мягкую сделку: «Викинг» выпускает книгу в твердой обложке, а «Зенит» - в мягкой». Я знаю, это не совсем то, чего мы хотели, Джон, но подумай об этом так: ты когда-нибудь в своей жизни думал, что может наступить тот день, когда мы будем делать мягкообложечную версию книги «Викинг Пресс»? Наш маленький «Зенит»? А что касается циничного мистера Солтуорти, думаю, можно сказать, что удача повернулась к нему лицом. Мы могли бы осчастливить его суммой в 20 000 долларов, но это только в том случае, если бы нам удалось заманить Эндерса на борт. С «Викингом» в качестве партнера, мы сможем выбить этому парню не меньше 100 000 долларов только аванса. Это моя зарплата за четыре года.

Уильямс хочет видеть рукопись как можно быстрее. Ты должен сам отнести копию в их офис на Мэдисон-авеню. Отпечатай на титульном листе что-нибудь типа «ПРОШЕДШИЙ СЕЗОН», автор Джон Оушенби. Извини за плащ и кинжал, но Уильямс считает, что это необходимо, да и я тоже. Роджер

P.S. Сделаешь мне копию, которую я смогу взять домой и прочитать на выходных?

служебная записка

Кому: Роджеру

От: Джона

Тема: «ПРОШЕДШИЙ СЕЗОН» Джона Оушенби

Ты хочешь сказать, что привел все это в движение, не читая книгу?

От этого у меня просто в зобу дыханье сперло.

Джон

из офиса главного редактора

Кому: Джону

Дата: 3 апреля 1981года

Сообщение: Ты мой человек, Джон. Возможно, время от времени между нами и возникали некоторые разногласия, но я ни на секунду не сомневался в твоих редакторских способностях. Если ты говоришь, что это оно самое, то это оно самое. И чертов плющ не имеет к этому никакого отношения. Ты мой человек. И хотя мне, вероятно, не нужно говорить тебе об этом, я все же скажу: никаких контактов с Джеймсом Солтуорти, пока мы не услышим Алана Уильямса. Хорошо?

Роджер

служебная записка

Кому: Роджеру

От: Джона

Тема: Вотум доверия

Сказать, что я тронут твоим доверием ко мне, это значит не сказать ничего, босс. Особенно после провала с Детвейлером. Дело в том, что я сейчас сижу за своим столом и чуть ли не рыдаю над промокашкой. Все будет так, как ты скажешь. Мой рот на замке. Джон

P.S. Ты ведь понимаешь, что Солтуорти, возможно, уже отправлял книгу в «Викинг»?

из офиса главного редактора

Кому: Джону

Дата: 3 апреля 1981года

Сообщение: Во-первых, никаких слез над промокашкой - промокашки стоят денег, а, как ты знаешь, информация обо всех расходах теперь должна передаваться материнской компании еженедельно (если нам нужен был еще один знак, что конец близок, так вот он). Рыдай над мусорной корзиной... или иди в бывшие покои Риддли и полей своими благодарными слезами чертов плющ.

(Да, я прекрасно знаю, что никто не обращает ни малейшего внимания на мою настоятельную рекомендацию держаться от плюща подальше. Полагаю, я мог бы изложить её в письменном виде, но это было бы пустой тратой чернил. Тем более, что я сам бывал там раз или два, глубоко дыша и черпая вдохновение).

Во-вторых, как ты можешь называть дело Детвейлера провалом, учитывая, как оно обернулось? Харлоу Эндерс и «Апекс», возможно, не знают, что мы развернулись на все сто и галопом прем в славное будущее, но мы это делаем!

В-третьих, Алан Уильямс проверил свои документы. «Последний выживший» был предположительно прочитан (или бегло просмотрен, или, возможно, просто переложен из конверта, в котором он пришел, в тот, в котором он вернулся автору) и отклонен в ноябре 1978 года. Редактором, вернувшим его, был некто Джордж Флинн, который около года назад ушел из издательства, чтобы основать свой собственный полиграфический бизнес в Бруклине. Согласно АУ, я дословно цитирую: «Из Джорджа Флинна редактор, как из свеклы антенна».

В-четвертых, не отдавай ничего мисс Ла Шонде. Сделай копии сам и отпечатай фальшивый титульный лист.

Пятое (я готов и к пятому, поверь мне), пожалуйста, больше никаких записок, по крайней мере, до полудня. Я знаю, что сам сказал «Все в письменном виде», но у меня начинает болеть голова. У меня еще есть записка от Билла, на которую я даже не взглянул.

Роджер

служебная записка

Кому: Роджеру

От: Билла Гелба

Тема: Возможно бестселлер

Ты просил идею, и вот у меня есть то, что наверняка покажется тебе интересным, босс. Сегодня утром я заходил в «Смайлер» (предупреждение: та идиотка с гитарой все еще стоит перед магазином - если ее заберут и поместят в лечебницу, я надеюсь, что судья принудительно отправит ее в музыкальную школу) и проверил их стеллаж с книгами в мягкой обложке. Это было неплохой идеей (куча книг от «Покет Бука», «Сигнета», «Эйвона», «Бантама», и практически ничего от «Зенит Хаус», за исключением одной покрывшегося пылью «Пустельги», которая была опубликована 2 года назад). Я насчитал пять так называемых научно-популярных книг об инопланетянах и/или летающих тарелках и шесть об инвестициях на фондовом рынке в эпоху Рейгана. Моя идея заключается в том, а что, если мы, предположим, объединим две последние в одну?

Основная идея такова: биржевого маклера похищают маленькие серые человечки, которые сначала читают его мозговые волны, высасывают кровь из носовых полостей и зондируют его задний проход - стандартные вещи, иными словами, - были там и делали это. Но затем, чтобы компенсировать неудобства, они дают ему биржевые советы, основанные на определенных знаниях рынка, полученных в их быстрее-скорости-света, путешествиях в будущее. Большинство из них, конечно же, будут обычными дзен-штучками, типа «Никогда не наполняйте свою тачку старыми кирпичами» или «По древним звёздам точнее ориентир». Однако это дерьмо можно приправить более практичными советами, типа «Никогда не продавайте короткие займы на фондовом рынке» или «В долгосрочной перспективе акции энергетических и ресурсодобывающих компаний всегда растут». Мы могли бы назвать книгу «Инопланетное инвестирование». Я знаю, что на первый взгляд идея звучит безумно, но кто бы мог подумать, что один из прорывных бестселлеров будет называться «Дзен и искусство ухода за мотоциклом»?

У меня даже есть на примете писатель - Доусон Постлуэйт, он же Ник Хардэвей, считающий себя Крутым Мачо. Фондовый рынок - это хобби Доусона (черт, это его мания, которая делает его бедным и, следовательно, держит в нашей конюшне), и я думаю, что он написал бы подобную книгу практически бесплатно.

А ты как думаешь? И не стесняйся сказать мне, что я спятил, если так думаешь.

Билл

из офиса главного редактора

Кому: Биллу Гелбу

Дата: 3 апреля 1981года

Сообщение: Я не думаю, что ты спятил. Во всяком случае, не больше, чем все мы. И это отличное название, почти полная гарантия, чтобы оказаться в первых рядах на стеллажах с книгами в мягкой обложке. Как ты понял, для «Инопланетного инвестирования» зажегся зеленый свет. На обложке я вижу фотографию здания фондовой биржи, на которой стоит космический пришелец, стреляющий космическими лучами (зелеными, как цвет денег) из своих больших черных глаз. Немедленно свяжись с Постлуэйтом. Я знаю, что у него горят сроки на «Огненный Шторм из Фресно», но я прослежу, чтобы он получил необходимую отсрочку.

Р.

ПОКА ВАС НЕ БЫЛО!

Звонил: Риддли Уокер

Кому: Роджеру Уэйду

Дата: 3 апреля 1981 года

Время: 12:35

Сообщение: Он возвращается в среду или четверг на следующей неделе. Улаживание посмертных материнских дел заняло больше времени, чем он думал, возникли проблемы с братом и сестрой. В основном - с сестрой. Спрашивает, поливаете ли вы растение, и не советует вам говорить Дж. Кентону, что вы это делаете. Сказал: «Из-за плюща этот парень сильно нервничает». - Что бы это ни значило.

Приняла сообщение: Ла Шонда

Из аудиодневника Роджера Уэйда, кассета №1

Сегодня пятница, третье апреля. Вторая половина дня. Биллу Гелбу пришла в голову идея. Просто прекрасная, конечно же. Я не удивлен. Учитывая то, что здесь происходит, блестящие результаты почти предрешены. Когда я вернулся с обеда... с Аланом Уильямсом... какой же он замечательный парень, не в последнюю очередь потому, что лечился в «Онде», в заведении, которое за месяц лишило бы меня моего скудного денежного содержания... как бы там ни было, когда я вернулся, то заметил забавную вещь. Билл Гелб сидел в своем кабинете и бросал на стол кости. Он был слишком поглощен своим занятием, чтобы понять, что я за ним слежу. Он бросал, делал пометку в одном из своих мини-блокнотов, потом снова бросал, потом делал еще одну пометку. Конечно, все мы знаем, что он играет в кости с Риддли при каждом удобном случае, но Риддли в Алабаме и не вернется до середины следующей недели. Так в чем же дело? Чтобы не растерять хватку? Просто не может жить без костей? Какая-то новая система? У всех игроков есть системы, не так ли? Черт его знает. У него возникла отличная идея... «Инопланетное инвестирование», воистину... и пусть уж эксцентричный редактор хоть немного расслабится.

Херб Портер весь день ходит с глупой улыбкой на лице. Он на самом деле начал получше относиться к людям. Что же, во имя всего святого, произошло? Как будто я не знаю, нюх-нюх-нюх.

Не обращай внимания на Билла и Херба. Не говоря уже о горячих бедрах Сандры. Нужно обдумать еще одну, более интересную вещь. Когда я вернулся с обеда, на моем столе лежал розовый листок, пока вас не было. Риддли позвонил, и Ла Шонда приняла сообщение. Он говорит, что вернется только в следующую среду или около того, потому что улаживание посмертных дел его матери занимает больше времени, чем он думал. Но не это самое интересное. Ла Шонда записала, и я цитирую: «возникли проблемы с братом и сестрой. В основном - с сестрой». Риддли действительно сказал ей об этом? Они никогда не были особо дружны, на самом деле мне всегда казалось, что Ла Шонда считает Риддли ниже себя, возможно, потому, что верит акценту Амоса и Энди²¹⁹... хотя в это трудно поверить. Но основная причина, как я думаю, кроется в том, что он приходит на работу в серой униформе от «Дикки», а она всегда появляется разодетая в пух и прах...

Нет, я не думаю, что Риддли действительно говорил ей что-либо о проблемах с его братом и сестрой. Я думаю, что Л. просто... знала. Зенит не разрастается в приемную, пока чеснок, кажется, работает, и он, в основном, растет в другом направлении... в конце коридора - окошко, выходящее в вентиляционную шахту... но его влияние, возможно, уже достигло зоны приемной.

Мне кажется, Ла Шонда прочла его мысли. Прочла их на расстоянии около полутора тысяч миль по междугородней телефонной линии. И даже не подозревая об этом. Может, я и ошибаюсь, но...

Нет, я не ошибаюсь.

Потому что я читаю ее мысли, и я знаю.

[Пятисекундная пауза на пленке]

Ух ты, Господи.

Господи Иисусе, это очень важно.

Это чертовски круто.

Из дневника Билла Гелба

3 апреля 1981года

Сегодня я нахожусь у себя дома, но мыслями уже в Парамусе, Нью-Джерси, завтрашним вечером. Там по субботам всю ночь играют в покер, ставки довольно высокие, место связано с Итальянским Братством, если вы понимаете, что я имею в виду. Пашут на Джинелли, по крайней мере, я так слышал (он мафиози, хозяин «Четырех отцов», в двух кварталах отсюда). Я был там всего пару раз и в обоих случаях продул свою последнюю рубашку (я, конечно же, заплатил, не надо шутить с итальянскими джентльменами), но у меня есть чувство, что на этот раз все может быть по-другому.

Сегодня в моем офисе, после того как Р. У. одобрил идею книги (продастся по крайней мере 3 миллиона экземпляров «Инопланетного инвестирования», не спрашивайте меня, откуда я это знаю, но я знаю), я достал кости из ящика своего стола, и начал бросать. Сначала я почти не обращал внимания на то, что делаю, потом присмотрелся повнимательнее и, черт возьми, не мог поверить своим глазам. Я достал блокнот и записал сорок последних попыток.

Тридцать четыре семерки.

Шесть раз одиннадцать.

Ни змеиных глаз, ни товарняков. Ни единого пойнта²²⁰.

Я попробовал тот же эксперимент здесь, дома (на самом деле я сделал это сразу же, как только вошел в дверь), в полной уверенности, что это не сработает, потому что телепатия не распространяется далеко за пределы пятого этажа дома 490 на Парк Авеню. Дело в том, что вы даже можете чувствовать, как она исчезает каждый раз, когда вы спускаетесь (или поднимаетесь) в лифте. Она утекает, как вода из раковины, и это печальное ощущение.

Как бы там ни было, сегодня вечером, прокатив кости сорок раз по моему кухонному столу, я получил двадцать семерок, шесть одиннадцаток и четырнадцать пойнтов - то есть точечных комбо, складывающиеся в три, четыре, пять, шесть, восемь, девять и десять. Никаких змеиных глаз. Никаких товарняков. Удача не так уж велика вдали от офиса, но двадцать семерок и шесть одиннадцаток - это просто поразительно. И что еще более удивительно, я ни разу не облажался, ни в 490-м, ни здесь, дома.

Буду ли я так же успешен в пятикарточном Стаде и Джеке²²¹ на другой стороне Гудзона?

Есть только один способ это проверить, детка. Завтра вечером.

Я с трудом могу поверить в то, что происходит, но не имею ни малейшего сомнения в успешности моих начинаний. Роджер посоветовал нам держаться подальше от плюща, но это больше похоже на дурную шутку. С таким же успехом можно было бы предложить приливу не начинаться, или сказать, что Харлоу Эндерс не такой уж и мудак. (Эндерс - поклонник Роберта Гуле²²². Для того, чтобы это понять, вам нужно только на него взглянуть).

Я обнаружил, что подхожу к каморке Риддли один или два раза в час в течение всего дня, просто чтобы сделать один большой прочищающий мозг вдох. Иногда воздух пахнет попкорном (кинотеатр «Нордика», где я впервые почувствовал себя на сцене... Я не сказал об этом остальным, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, я уверен, они это знают), иногда пахнет свежескошенной травой, иногда «Уайлдрут Крим Ойл»²²³, которое я всегда просил парикмахера положить на мои волосы в качестве завершающего штриха, когда был маленьким мальчиком. Несколько раз, когда я подходил к каморке, там были и другие сотрудники, и перед самым уходом мы появлялись там все разом, стоя бок о бок и глубоко дыша, накапливая эти прекрасные ароматы - и, может быть, хорошие идеи - на выходные. Я полагаю, что на посторонний взгляд мы выглядели бы забавно, как какая-нибудь карикатура без подписи в «Нью Йоркере» (нужны ли нам такие забавы? Я думаю, что нет), но поверьте мне, в этом не было ничего смешного. И ничего страшного. Это было приятно, вот и все. Старая добрая приятность.

Дыхание Зенитом вызывает привыкание? Я полагаю, что да, но это не похоже на жесткую, управляющую зависимость («управляющая» может быть неправильным словом, но это единственное, что я смог придумать). Другими словами, это не похоже на привычку курить сигареты или курить травку. Люди говорят, что травка не вызывает привыкания, но после моего первого года пребывания в Бейтс²²⁴, я знаю правду - из-за этого дерьма я чуть не вылетел. Но, повторяю еще раз, жесткого привыкания нет. Как мне кажется, я вовсе не скучаю, когда нахожусь где-то далеко от него, как сейчас (по крайней мере, пока). А на работе возникает неописуемое чувство единения со своими товарищами. Не знаю, можно ли назвать это телепатией (Херб и Сандра поддерживают эту идею, Джон и Роджер, кажется, не так уверены). Это больше похоже на пение в одной тональности или шествие на параде, шаг в шаг. (Не маршируя, однако, а просто четко идя в ногу). И хотя Джон, Роджер, Сандра и Херб разошлись в разные стороны на выходные и мы все находимся далеко от растения, я все еще чувствую связь с ними, как будто действительно могу протянуть руку и воссоединиться, если сильно захочу. Или буду остро в этом нуждаться.

В комнате обработки почты теперь почти нет рукописей, и это чертовски хорошо, потому что в настоящее время он почти полностью заполнен Зенитом. «З» также покрыты стены коридора, гораздо плотнее он разрастается в южном направлении - то есть к задней части здания и вентиляционной шахте. Расползаясь в другую сторону, он обвил свои дружелюбные (мы предполагаем, что они дружелюбные) усики вокруг двери Сандры и стоящей напротив двери Джона, но это все, что он сделал с четырех часов дня, когда я оттуда ушел. Кажется разумным предположить, что эта женщина, Барфилд, была права насчет чеснока, и запах, который мы, простые люди, не можем обнаружить, так как принюхались, замедляет его рост, по крайней мере, в этом направлении. Однако к югу от каморки уборщика и комнаты обработки почты коридор уже давно превратился в тропу в джунглях. По всем стенам висят З-лозы (там они похоронили книжные обложки в рамке, что является большим облегчением), с которых свисают большие висячие пучки зеленых З-листьев. Растение также воспроизвело несколько темно-синих З-цветов, которые имеют свой собственный приятный запах. Что-то вроде жженого воска (запах, который я ассоциирую со свечами в хэллоуинских фонарях моей юности). Никогда не видел цветов, растущих на плюще, но что я знаю о растениях? Ответ: не так уж и много.

Там есть окошко, укрепленное проволочной сеткой, выходящее в вентиляционную шахту, и оно тоже начало зарастать «З», все листья (и цветы) тянутся к Солнцу. Херб Портер говорит, что видел, как один из этих листьев схватил муху, которая ползала по оконному стеклу. Безумие? Несомненно! Но истинное безумие или ложное? Правда, я думаю, что это предполагает некоторые неприятные возможности, следующие за всеми этими приятными запахами. Но я не хочу беспокоиться об этом в выходные.

Куда я хочу поехать в эти выходные, так это в Парамус.

Может быть, с остановкой в моем местном ВДС²²⁵ для разогрева.

Наверное, мне не следовало этого говорить, но Боже! Это гораздо интереснее, чем «Студия 54»²²⁶!

Из дневников Риддли Уокера

4 апреля 1981года

0:35 утра.

На борту «Серебряного Метеора»²²⁷

Вопрос: был ли Риддли Пирсон Уокер когда-нибудь в своей жизни так растерян, так подавлен, так потрясен, так откровенно печален?

Не думаю.

Была ли у Риддли Пирсона Уокера когда-нибудь худшая неделя за двадцать шесть лет его жизни?

Точно нет.

Я нахожусь в вагоне поезда №36 компании «Амтрак», возвращаюсь в Манхэттен, по крайней мере, на три дня раньше предполагаемого срока . Никто не знает, что я приеду, но кого это волнует? Роджера Уэйда? Может быть, Кентона? Моего домовладельца?

Я пытался вылететь из Б-гема, но до воскресенья свободных мест не было. Я не мог заставить себя оставаться в Блэкуотере - или еще где-нибудь, южнее линии Мейсона-Диксона²²⁸ - так долго. Отсюда и поезд. И вот, под бодрящий храп соседей, невзирая на покачивание вагона, я делаю записи в этом дневнике. Не могу уснуть. Возможно, смогу это сделать, когда завтрашним днем вернусь на Доббс-Ферри, но до этого, кажется, еще целая вечность. Я помню вступление к тому старому телесериалу «Беглец»²²⁹. «Ричард Кимблл смотрит в окно и видит только темноту», - говорил Уильям Конрад²³⁰ каждую неделю. - Но в этой тьме Судьба двигает своей огромной рукой. - Эта огромная рука будет двигать и мной? Думаю, что нет. Боюсь, что нет. Если только плющ Джона Кентона не есть сама судьба, но как может судьба - или Судьба - обитать в таком маленьком и безликом растении? Сумасшедшая идея. Бог знает, что мне приходит в голову.

В Блэкуотере меня тепло встретили только Макдауэллы - дядя Майкл и тетя Олимпия. Сестра Эвелин, сестра Софи, сестра Мэдлин (моя любимица, и именно поэтому мне так больно) и брат Флойд - были холодны и замкнуты. До позднего вечера пятницы я списывал это на такой отвлекающий фактор, как горе, не более того. И, конечно же, мы прошли через болезненные ритуалы похорон. Мамочка Уокер покоится рядом с моим отцом на городском кладбище. В черной части городского кладбища, ибо там правило сегрегации укоренилось довольно прочно, не по закону, а в соответствии с семейными обычаями - невысказанными, неписаными, но столь же сильными, как слезы и любовь.

Из окна я вижу полную Луну, безмятежно плывущую по неподвижному Южному небу, серебряный долларовый блин Луны. Так называла её моя мама, и сегодня Луна в первый раз была полна без нее. Впервые за последние шестьдесят два года она была полна без нее. Я сижу здесь и пишу, чувствуя, как слезы катятся по моим щекам. О, Мамочка, как же я плачу за тобой! Как же ть, малнький детке, один из тех, кого белые мальчики называли маленьким Оле Черномазый, как же ть, малнький детке, плачешь! Сегодня я - ниггер под Стивеном Фостером²³¹! Яссу! Мамочка згинуть в холодн, прехолодн земля! Йеес, мэам!

Окончательно отдалился от своих сестер и брата. Интересно, где меня похоронят? В какой незнакомой земле?

Во всяком случае, все выплыло на поверхность. Вся злость. И ненависть? Было ли ненавистью то, что я увидел в их глазах? В глазах моей дорогой Мэдди? Той, которая держала меня за руку, когда мы ходили в школу, и утешала, когда другие дразнили меня и называли Черномазый, Каучук или Голожопый из-за того, что в первом классе у меня постоянно спадали штаны? Хотелось бы мне сказать «Нет, нет и нет», но мое сердце отрицает это «нет». Мое сердце говорит, что так оно и было. Мое сердце говорит «Да, да и да».

Сегодня днем у нас в доме состоялось семейное собрание, последний акт печально-прозаической драмы, которая началась 25-го числа с маминого сердечного приступа. Майкл и Олимпия были номинальными хозяином и хозяйкой. Все началось с кофе, но вскоре в гостиной появилось вино, а на заднем крыльце и кое-что покрепче. Я не увидел в доме ни брата, ни сестер, поэтому для начала проверил заднее крыльцо. Флойд был там, пил виски и «запоминал» (мамино слово, обозначающее воспоминания) с некоторыми из её кузин, с Ортиной и Гертрудой - из ее книжного кружка (обе дамы приличные, но явно перебравшие), и с Джеком Хэнсом, мужем Эвви. Никаких признаков самой Эвви, Софи или Мадлен.

Я пошел их искать, беспокоясь, что с ними может что-то случилось. Наверху, из комнаты в конце коридора, где мама спала в гордом одиночестве в течение последних десяти лет после смерти папы, я, наконец, услышал их голоса. Послышалось бормотание, а за ним тихий смех. Я пошел туда, мои шаги приглушались плотной ковровой дорожкой, «запоминая», как жаловалась мама, что эта ковровая дорожка слишком маркая. И все же она никогда её не меняла. Как бы мне этого хотелось. Если бы они услышали мое приближение - просто звук приближающихся шагов, - все могло бы пойти по-другому. Не на самом деле, конечно; неприязнь есть неприязнь, ненависть есть ненависть, эти вещи, по крайней мере, квазиэмпирические, я это знаю. Я говорю о своих иллюзиях. Иллюзии уважения моей семьи, иллюзии того, во что я сам всегда верил, и думал, что верят они: мужественный Риддли, выпускник Корнельского университета, взявший на себя ряд низкооплачиваемых работ, работает для тела, в то время как ум остается свободным и незамутненным и способен продолжать работу над Великой Книгой, такой себе декадентский Человек-невидимка. Как часто я взывал к духу Ралфа Эллисона²³²! Однажды я даже осмелился написать ему и получил ободряющий ответ. Он висит в рамке на стене моей квартиры, прямо над пишущей машинкой. Смогу ли я продолжать после всего этого, остается только гадать... и все же думаю, что я должен это сделать. Потому что без книги, что еще есть? Канечна же де метла! Де половый де воск Джонсонс! Де резиновая швабра для де окон и де щетка для де таулитов! Яссу!

Нет, книга должна состояться. Несмотря ни на что и вопреки всему книге быть. В самом прямом смысле, это все, что у меня осталось.

Хорош. Хватит слюней. Давайте ближе к делу.

Я уже писал здесь о чтении завещания моей мамы в день между ее похоронами и поминками, и о том, как Лоу Тайдимен, ее давний друг, зачитал этот документ, написанный по большей части ее собственными особыми словами. Тогда мне показалось странным (хотя я и не записал этого, так как был утомлен и убит горем, - поразительно схожие состояния), что мама попросила об этом юриста, старый он там друг или нет, а не своего собственного сына, который на сегодняшний момент считается одним из лучших адвокатов любого цвета кожи, по крайней мере, по эту сторону Бирмингема. Теперь, возможно, я понимаю почему.

В своем завещании мама писала, что хочет, чтобы «…все наличные деньги, которых у меня немного, отошли Библиотечному Фонду Блэкуотера. Все подлежащие обсуждению предметы, которых у меня осталось несколько, должны быть проданы моим душеприказчиком по максимальной цене, актуальной в течение двенадцати месяцев после моей смерти, после чего эта сумма должна быть пожертвована в стипендиальный фонд Блэкуотерской старшей школы, при том понимании, что любые такие стипендии, которые могут быть названы стипендиями Фортуны Уокер, если комитет окажет мне такую честь, должны предоставляться независимо от расы или религии, поскольку всю свою жизнь я, Фортуна Уокер, верила, что белые ничуть не хуже черных, а католики почти так же хороши, как баптисты».

Как мы хихикали над этим почти идеальным микрокосмом ее остроумия. Но сегодня никто не смеялся. По крайней мере, после того, как мои сестры подняли глаза от ее кровати и увидели меня, стоящего в дверях в состоянии полного шока.

К тому времени я уже увидел все, что мне было нужно. «Любой идиот сможет понять, что тут происходит», - без сомнения, сказала бы сама мама - еще одно запоминание. И то, что я увидел в спальне моей покойной матери, будет запечатлено в моей памяти до тех пор, пока не исчезнет сама возможность запоминать.

Все ящики ее комода были выдвинуты. Ее вещи все еще лежали в верхних, хотя многие блузки и шарфы свисали с краев, и было ясно, что все было перемешано и перерыто - только тупой идиот мог бы это не заметить. Но вещи, лежавшие в двух нижних ящиках, были вытащены и разбросаны по ее розовому ковру, на котором никогда не было видно грязи, потому что в этой тихой комнате не позволялось мусорить. По крайней мере, до вчерашнего вечера, когда она уже была мертва и не могла ничего остановить. Что было самым плохим, что делало их в моих глазах похожими на пиратов или грабителей, так это то, что там валялось её нижнее белье. Нижнее белье моей покойной матери, разбросанное от ада до рая по ковру ее дочерями, делало в моих глазах Лира²³³ более добрым, чем они.

Я жестокий? Лицемерный? Уже даже и не знаю. Все, что я знаю - это то, что мое сердце болит, а голова гудит от смятения. И я точно знаю, что видел собственными глазами: ее нижнее белье, выставленное на всеобщее обозрение - лифчики, трусы и более чем скромные подвязки «Плэйтекс» были разбросаны по ковру. А еще там были они, сидящие на её кровати, смеющиеся, а на покрывале, прямо посреди их порочного круга стояла красная жестяная коробка; красная коробка с Милашкой на крышке, которая в данный момент была снята и отложена в сторону. Ранее жестянка была заполнена наличными и драгоценностями. Теперь же она была пуста, а наличка и фамильные драгоценности перекочевали в их шаловливые ручки. Сколько мог бы стоить найденный ими клад? Не очень много, но и не так уж и мало; некоторые булавки и брошки могли быть обыкновенной бижутерией, но я видел два кольца, камни в которых, по словам самой мамы, были бриллиантами. И мама не лгала. Одним из них было ее обручальное кольцо.

Прошло около минуты, прежде чем они меня увидели. Сам я ничего не говорил; я буквально онемел.

Эвелин, самая старшая, выглядевшая молодо, несмотря на седину в волосах, с руками, полными старых десяток и пятерок, отложенных моей матерью за все эти годы.

Софи перебирала бумаги официального вида, которые могли быть фондовыми сертификатами или казначейскими облигациями, ее пальцы двигались быстро, как у кассира, готовящегося передать инкассатору наличку перед выходными.

И моя младшая сестра Мэдди. Мой школьный ангел-хранитель. Она сидела с ладонями, полными жемчуга (культивированного²³⁴, зуб даю), сережек и ожерелий и перебирала их, поглощенная работой, как археолог. Это было самое худшее. Когда я вышел из самолета, она обняла меня и зарыдала, уткнувшись мне в шею. Теперь она перебирала вещи своей покойной матери, хорошие вещи и безделушки, ухмыляясь, как медвежатник после удачного ограбления.

И все они ухмылялись. Даже смеялись.

Эвви подняла наличные и произнесла:

- Здесь тысяча! Разве Джек не закричит от радости, когда я ему это скажу? Держу пари, что это еще не все. Держу пари…

Потом она увидела, что Софи больше не смотрит на нее и больше не улыбается. Эвви повернула голову, и Мэдлин тоже. Краска сошла со щек Мэдди, сделав цвет ее лица тусклым.

- И как же вы собирались это разделить? - Я услышал свой собственный голос, который совсем не походил на мой собственный. - На троих? Или Флойд тоже в этом замешан?

И тут из-за моей спины, как будто только и ждал подходящего момента, подал голос сам Флойд:

- Флойд тоже в этом замешан, младшенький. О да, конечно. Флойд рассказал дамам, как выглядит эта шкатулка и где она может находиться. Я видел её прошлой зимой. Она оставила её здесь, когда с ней случился один из ее приступов. Но ты ведь ничего не знаешь о ее приступах, не так ли?

Я испуганно обернулся. Судя по запаху виски в дыхании Флойда и темному оттенку красного в уголках его глаз, бутылка, с которой я видел его на крыльце, была не первой за этот день. Скорее третьей, если уж на то пошло. Он протиснулся мимо меня в комнату и сказал Софи (вечной его любимице):

- Эвви права - есть еще. Я думаю, что в этой коробке - основное, но далеко не все.

Он повернулся ко мне и произнёс:

- Она была барахольщицей. Вот во что она превратилась за последние несколько лет. Во всяком случае, это одна из ипостасей, в которые она превратилась.

- Её воля… - начал я.

- А что с её волей? - Спросила Софи. Бумаги, которыми она занималась, лежали на покрывале. Она внимательно на них посмотрела и сделала прогоняющий жест своими тонкими смуглыми руками, как бы отмахиваясь от всей этой темы. - Как ты думаешь, у нас была возможность поговорить с ней об этом? Она закрылась от нас. Посмотри, кого она попросила написать завещание. Лоу Тайдимена! Этого древнего Дядющку Тома!

Презрение, с которым она это говорила, глубоко поразило меня, но не из-за моей сентиментальности, а из-за того простого факта, что менее получаса назад я видел, как Софи, Эвелин и Джек, муж Эвви, смеялись и разговаривали с Лоу Тайдименом и женой Лоу - Суллой. Они выглядели лучшими друзьями.

- Ты не знаешь, как она жила последние несколько лет, Рид, - Сказала Мэдлин. Она сидела там, ее колени были завалены мамиными украшениями, сидела там, защищая то, что она делала - то, что они все делали. - Она…

- Может, я и не знаю, как она тут жила, - сказал я, - но я чертовски хорошо знаю, чего она хотела. Разве я не был вместе с вами, когда Лоу зачитывал завещание? Разве мы все не сидели в кругу, как на проклятом спиритическом сеансе? И разве мама не разговаривала с нами из могилы? Разве я не слышал, как она сказала голосом Лоу Тайдмена, что хочет, чтобы это... - я указал на добычу на кровати. - ...было направлено в городскую библиотеку и в школьный стипендиальный фонд? От ее имени, если они так захотят?

Мой голос повышался, я ничего не мог с собой поделать. Потому что теперь Флойд сидел с ними на кровати, обняв Софи одной рукой за плечи, как бы успокаивая. И когда Мэдди взяла его за руку, он взял ее так, как берут руку испуганного ребенка. Чтобы утешить и ее тоже. Они сидели на кровати, а я стоял в дверях, и я видел их глаза и знал, что они против меня. Даже Мэдди была против меня. Особенно Мэдди, как мне кажется. Мой школьный ангел-хранитель.

- Разве вы не видели, как я кивнул головой, потому что понял, чего она хочет? Я уж точно вас видел - все кивали одинаково. Теперь я, должно быть, сплю. Потому что не может быть, чтобы люди, с которыми я рос здесь, в этом богом забытом уголке мира, могли превратиться в кладбищенских упырей.

Лицо Мэдди вытянулось, и она заплакала. И я был рад, что довел ее до слез. Вот как я был зол, как злюсь до сих пор, когда думаю о них, сидящих там при свете лампы. Когда я думаю о жестяной коробке с Милашкой на откинутой крышке, и всем ее внутренним содержимом, вываленном наружу. Их руки и колени были заполнены её вещами. Их глаза были заполнены её вещами. И их сердца тоже. Не ей самой, а ее вещами. Ее наследством.

- Ты - самодовольный маленький ханжа, - сказала Эвелин. - И всегда был таким!

Она встала и провела ладонями по щекам, словно вытирая слезы... но в ее пылающих глазах слез не было. Только не сегодня вечером. В этот вечер я видел своего брата и трех сестер с отброшенными масками.

- Хорош навешивать ярлыки, - парировал я. Мне она никогда не нравилась - царственная Эвелин, чьи глаза были так сосредоточены на поиске добычи, что у нее никогда не было времени для своего младшего брата... или для тех, кто не думал, что звезды в значительной степени изменяют свой курс, чтобы только наблюдать за Эвелин Уокер - Хэнс в ее полной приключений прогулке по жизни. - Тяжело указывать пальцем, когда руки полны краденого. Можешь уронить добычу.

- Но она права, - сказала Мэдлин. - Ты слишком самодовольный. Ты - ханжа.

- Мэдди, как ты можешь такое говорить? - Спросил я. Другие не могли причинить мне боли, никто из них, как мне кажется; только она.

- Потому что это правда. - Она отпустила руку Флойда, встала и повернулась ко мне. Я никогда не забуду ни единого слова из того, что она сказала. Большое запоминание, помоги мне Бог.

- Ты был здесь на поминках, ты был здесь, чтобы услышать завещание, которое ее собственный сын не смог написать, ты был здесь на похоронах, ты был здесь сразу после похорон, и ты здесь сейчас, глядишь на вещи, которых не понимаешь, и выносишь глупое суждение о них из-за всего того, чего не знаешь. Того, что происходило, пока ты был в Нью-Йорке, гоняясь за Пулитцеровской премией с метлой в руке. Там, в Нью-Йорке, ты играешь в негра и говоришь себе все разную дребедень, только чтобы плохие сны не мучали.

- Аминь! Всыпь ему! - Встряла Софи. Ее глаза тоже сверкали. Это были глаза демона. А я? Я молчал. Ошеломленная тишина. Наполненная той ужасной, похожей на смерть эмоцией, которая приходит, когда кто-то, наконец, выплескивает домашнюю правду. Когда Вы, наконец, понимаете, что человек, которого вы видите в зеркале, - не такой, как его видят другие.

- Но где же ты был, когда она умерла? Где ты был, когда у нее было шесть или семь небольших сердечных приступов, приведших к большому? Где ты был, когда у нее были все эти микроинсульты, и её мозги были не на месте?

- О, он был в Нью-Йорке, - весело сказал Флойд. - Использовал свой диплом по изящным искусствам для мытья полов в книжном издательстве какого-то белого человека.

- Это просто исследование, - сказал я так тихо, что едва расслышал свой голос. Мне вдруг показалось, что я вот-вот грохнусь в обморок. - Исследование для будущей книги.

- А, исследование, ну это все объясняет - сказала Эвелин с мудрым кивком и аккуратно положила деньги обратно в жестяную коробку. - Вот для чего она четыре года обходилась без обеда, чтобы заплатить за твои учебники. Что бы ты мог исследовать удивительный мир науки о перевоплощении.

- Ну и сука же ты, - сказал я... как будто сам не писал то же самое о своей работе в «Зенит Хаус», и не один раз, а несколько, на страницах этого дневника.

- Заткнись, - сказала Мэдди. - Просто заткнись и послушай меня, самодовольный, всех осуждающий ханжа. - Она говорила тихим, яростным голосом, которого я никогда раньше не слышал и даже представить себе не мог, что он может исходить из её рта. - Ты, единственный из нас, кто не женат и не имеет детей. Единственный, кто может позволить себе роскошь видеть семью через эту... как его... Не могу подобрать слова...

- Эту золотую дымку воспоминаний, - предположил Флойд. В кармане брюк у него лежала маленькая серебряная фляжка. Он вытащил её и сделал глоток.

Мэдди кивнула.

- Ты не имеешь ни малейшего представления о том, как мы живем, в чем нуждаемся, не так ли? Каково текущее положение дел. У Флойда и Софи есть дети, заканчивающие школу, и готовящиеся к поступлению в колледж. Эвви уже через это прошла, и у нее после этого накопились неоплаченные счета, это так, для сведения. Моим до этого всего чуть-чуть. Только ты…

- Почему бы Флойду не помочь тебе? - Спросил я ее. - Мама прислала мне письмо, в котором написала, что он поднял четверть миллиона в прошлом году. Разве вы не понимаете... неужели никто из вас не видит на что это похоже? Это как воровать пенни с глаз умершей женщины! Она…

Флойд шагнул вперед. Его глаза были смертельно узкими. Он поднял вверх сжатый кулак.

- Еще одно такое выражение, Ридди, и я сломаю тебе нос.

На мгновение воцарилась напряженная тишина, а потом снизу донесся голос тети Олимпии - высокий, веселый и нервный. - Мальчики и девочки? У вас там, наверху, все в порядке?

- Все просто прекрасно, тетя Олли, - отозвалась Эвелин. Ее голос звучал легко и беззаботно, а глаза, которые ни на секунду не отрывались от моих, метали убийственные молнии. - Вспоминаем старые времена. Мы спустимся через минуту. Вы там, держитесь как-то, хорошо?

- Вы точно уверены, что все в порядке?

И я, помоги мне Бог, почувствовал безумное желание закричать: Нет! Не в порядке! Поднимайся сюда! Вам с дядей Майклом нужно немедленно сюда подняться! Подняться и спасти меня! Спасти меня от клевания этих падальщиков!

Но я удержал рот на замке, и Эвви закрыла дверь.

- Мама постоянно писала тебе, Рид, - сказала Софи. - мы это знали. Ты всегда был ее любимчиком, она ужасно баловала тебя, а уж после смерти папы её вообще было не удержать. Ты ведь прекрасно это знаешь.

- Это неправда, - сказал я.

- Но это так, - сказала Мэдди. - И знаешь что? Мама всегда подавала информацию довольно избирательно. Она рассказала тебе обо всех деньгах, которые Флойд заработал в прошлом году, я в этом не сомневаюсь, но я сомневаюсь, что она рассказала тебе о том, что партнер Флойда украл все, до чего смог дотянуться. Хай-хо, и Орен Андерсон, улетает на Багамы со своей крошкой.

Я чувствовал себя так, словно меня ударили по голове. Я посмотрела на Флойда.

- Это правда?

Флойд сделал еще один маленький глоток из серебряной фляжки, которая принадлежала папе до того, как стала его собственностью, и улыбнулся мне. Это была жуткая усмешка. Глаза его покраснели еще больше, а на губах была слюна. Он выглядел как человек после месячного запоя. Или в начале оного.

- Истинная правда, братишка, - сказал он. - Меня обвели вокруг пальца, как какого-то дилетанта. Я думаю, что смогу пропетлять, не попав в газеты, но полной уверенности нет. Я пришел к ней за помощью, а она сказала мне, что сама разорена. Она сказала, что так и не смогла оправиться после твоего чудного обучения в Корнелле. Как ты думаешь, младший братец, то, что лежит на кровати, похоже на разорение? Восемь тысяч налом... не меньше... и в два раза больше в ювелирных изделиях. Может быть, тридцать тысяч в акциях. И она хотела отдать все это в библиотеку. Презрительный взгляд накрыл его лицо, как судорога. - Господи, помилуй.

Я посмотрел на Эвви.

- Твой муж Джек... строительный бизнес...

- У Джека были трудные два года, - сказала она. - У него неприятности. Каждый банк в радиусе пятидесяти миль держит его бумаги. Сколько и кому он должен, и это все, что его сейчас поддерживает. - Она рассмеялась, но глаза ее были полны слез. - Просто еще кое-что, чего ты не знал. У Софи Рэндалл все немного получше, но…

- Мы держимся вровень, но на шаг впереди? - Софи тоже рассмеялась. - Это вряд ли. Флойд помогал нам, когда мог, но с тех пор, как Орен его обманул...

- Ох уж эта змея, - сказала Мэдди. - Эта чертова змея.

Я повернулся к Флойду и кивнул на маленькую фляжку.

- Возможно, ты принимаешь слишком много этого. Может быть, именно поэтому ты не обращал внимания на свои дела, когда дел у тебя было немного больше.

Кулак Флойда снова медленно поднялся. На этот раз я выпятил подбородок. Ты иногда доходишь до того состояния, когда тебе уже все равно. Теперь я точно это знаю.

- Давай, Флойд. Если тебе от этого станет легче, давай. И если вы думаете, что двадцать или даже сорок тысяч долларов помогут вам выбраться из долговой ямы, вперед. Продолжайте себя обманывать.

Флойд отвел кулак назад. Он бы меня ударил, но Мэдди встала между нами. Она посмотрела на меня, и я отвернулся. Я не мог вынести того, что увидел в ее глазах.

- Вечно ты со своими поговорками, - тихо сказала она. - Ты ведь всегда любил что-нибудь процитировать. Ну, вот вам, Мистер Нахал: «Тот, у кого есть жена и дети, отдал заложников судьбе» - сказал Фрэнсис Бэкон²³⁵ почти триста лет назад, и сказал он это о таких людях, как мы, а не о таких, как ты. Не о людях, которые берут двадцать или тридцать тысяч долларов, чтобы получить образование, а затем занимаются исследованиями в области полировки полов. Сколько денег ты вернул в семью? Я тебе скажу, сколько! Ноль! И ноль! И ноль!

Она стояла так близко и плевалась каждый раз так сильно, что слюна перелетала с ее губ на мои.

- Мэдди, Я...

- Заткнись, - сказала она. - Сейчас говорю я.

- Вмажь ему покрепче! - Радостно воскликнула Софи. Это был кошмар, говорю вам. Какой-то ночной кошмар.

- Я ухожу отсюда, - сказал я и повернулся, чтобы уйти.

Они мне не позволили. Это тоже было похоже на ночные кошмары; от них не уйти. Эвелин схватила меня с одной стороны, Флойд - с другой.

- Нет, - сказала Эвви, и я почувствовала запах алкоголя и в ее дыхании. Вино, которое они пили внизу. - Ты будешь слушать. Хоть раз в своей самодовольной жизни ты послушаешь.

- Тебя здесь не было, когда она пошла в разнос, а мы были, - сказала Мэдди. - Микроинсульты, которые она перенесла, повлияли на ее рассудок. Иногда она уходила бродить по городу, и нам приходилось разыскивать ее и привозить обратно. Однажды она сделала это ночью, и мы подняли на ноги полгорода, и пошли искать ее с фонариками. Насколько я могу вспомнить, тебя там не было, когда мы, наконец, нашли ее в два часа ночи, свернувшуюся калачиком на берегу реки и крепко спящую, а полдюжины толстых медноголовых щитомордников²³⁶ копошились в четырех ярдах от ее босых ног. Насколько мне известно, ты был в своей нью-йоркской квартире, когда это случилось, и крепко спал.

- Вмажь ему еще, - мрачно сказал Флойд.

Все они вели себя так, будто я живу в Дакоте, в пентхаусе, а не в маленьком домике на Доббс-Ферри... и все же моя маленькая квартирка весьма неплоха, не так ли? Вполне доступна, даже на зарплату уборщика, для человека без пороков и без заложников фортуны.

- Иногда она ходила под себя, - продолжила Мэдди. - Иногда она говорила в церкви всякие глупости. Она шла в свой книжный кружок и полчаса бредила о какой-то книге, которую прочла двадцать лет назад. Какое-то время она была в порядке... до последних нескольких месяцев у нее было много хороших дней... но рано или поздно эта штука накрывала её снова, каждый раз было чуть хуже, и продолжалось чуть дольше. И ты ничего об этом не знал, не так ли?

- Откуда? - Спросил я. - Откуда я мог знать, если никто из вас не написал и ничего мне не сказал? Ни единого слова?

Это был мой единственный выстрел, который попал в точку. Мэдди вспыхнула. Софи и Эвви отвели глаза, увидели разбросанные по кровати сокровища и опять отвели взгляд.

- А ты бы приехал? - Тихо спросил Флойд. - Если бы мы написали тебе, Ридди, ты бы приехал?

- Конечно, - сказал я и услышал в своем голосе ужасную жесткую фальшь. И они, конечно, тоже... и моральное преимущество ушло от меня. На сегодняшний вечер, скорее всего, навсегда, насколько это всех нас касается. В том, что их собственная моральная позиция была хотя бы отчасти оправданием предосудительного поведения, я не сомневаюсь. Но их гнев в мой адрес был искренним и, по крайней мере, отчасти оправданным - в этом я тоже не сомневаюсь.

- Ну, конечно, - сказал он, кивая и улыбаясь своей красноглазой улыбкой.

- Конечно.

- Мы позаботились о ней, - сказала Мэдди. - Мы объединились и заботились о ней. Не было речи ни о больнице, ни о доме престарелых, даже после того, как она начала бродяжничать по городу. После приключения на берегу реки я несколько ночей спала здесь, Софи тоже, Эвелин и Флойд тоже. Все, кроме тебя, Рид. И как она отблагодарила нас? Оставив нам никчемный дом, никчемный сарай и четыре акра почти никчемной земли. Вещи, которые чего-то стоили - деньги, которыми мы могли бы расплатиться по кредитным картам, которые Флойд мог бы использовать для развития своего бизнеса, и могли бы дать Джеку хоть какую-то передышку, - в них она нам отказала. Ну, вот мы и взяли их сами. А теперь приходит, Мистер Умный Негр из Севера, приходит и говорит нам, что мы упыри, крадущие пенни с глаз мертвой женщины.

- Но Мэдди... разве ты не понимаешь, что если то, что ты берешь, не то, что она хотела дать, независимо от того, в каком трудном положении ты находишься или как сильно тебе это нужно, это воровство? Красть у собственной матери?

- Моя мать была сумасшедшей! - простонала она пронзительным шепотом. После чего вскинула свои крошечные кулачки в воздух, я думаю, выражая свое разочарование тем, что я продолжаю упираться, хотя она мне все четко объяснила... возможно, потому, что она была там, она видела безумие мамы в самом расцвете, а я нет. - Она прожила последнюю часть своей жизни сумасшедшей и умерла сумасшедшей! Это завещание результат сумасшествия!

- Мы это заслужили, - сказала Софи, сначала похлопав Мэдди по спине, а затем, мягко отстранив ее от меня, - так что подвязывай свои разглагольствования о воровстве. Она пыталась отдать посторонним то, что было нашим. Я ее не виню, она была сумасшедшей, но это не пройдет. И, Ридди, засунь куда подальше свои бойскаутские идейки и позволь нам закончить дело.

- Вот именно, - сказала Эвви. - Иди вниз и выпей бокал вина. Если, конечно, бойскауты пьют вино. Скажи им, что мы сейчас спустимся.

Я посмотрел на Флойда. Он кивнул, но уже без улыбки. К тому времени никто из них не улыбался. С улыбками было покончено.

- Вот именно, братишка. И убери это дурацкое выражение типа пожалейте-меня-пожалуйста со своего лица. Ты сунул свой нос туда, где ему не место. Если тебя ужалила пчела, то никто не виноват, кроме тебя самого.

Наконец я взглянул на Мэдди. Просто надеясь. Ну, надежда в одной руке, дерьмо - в другой; даже тупой идиот знает, что из этого будет первым.

- Вали, - сказала она. - Я не хочу тебя видеть.

Я спустился по лестнице, словно человек во сне, и когда тетя Олимпия положила руку мне на плечо и спросила, что там произошло, я улыбнулся и сказал что-то типа: мы вспоминали старые времена, и немного разошлись во мнениях по некоторым вопросам. Южное семейство в самом ярком его виде; словно сошедшее со страниц Теннесси Уильямса²³⁷. Я сказал, что мне надо съездить в город за кое-какими вещами, и когда тетя Олли спросила, что именно она забыла, когда готовилась к последней маминой вечеринке, я не ответил. Я просто вышел, с этой бессмысленной тупой улыбкой на лице, и сел в свою арендованную машину. И это то, что я продолжаю делать с тех самых пор, - просто двигаюсь вперед с тупой улыбкой на лице. Я оставил несколько рубашек и книгу в мягкой обложке, и пусть они лежат там хоть до скончания веков, как по мне. И все это время, пока продолжаю идти, я прокручиваю в голове то, что видел, стоя незамеченным в дверях спальни своей мамы: выдвинутые ящики, разбросанное нижнее белье, родственнички на кровати, с руками, полными ее вещей, и откинутая крышка ее жестяной коробки. Все, что они говорили, возможно, было правдой или частичной правдой (я думаю, что самая убедительная ложь почти всегда частично правдива), но что я помню отчетливее всего, так это их смех, в котором не было ничего от сбежавших партнеров или мужей, балансирующих на грани банкротства, или счетов по кредитным картам, давно просроченных и проштампованных этими уродливыми предупреждающими красными чернилами. И ничего общего с тем, что их детям нужны деньги на колледж. Другими словами, никакого горя. Смех, который я подслушал, был смехом пиратов или троллей, которые нашли зарытые сокровища и делят их, возможно, при свете серебряного долларового блина Луны. Я спустился по лестнице, сошел по ступенькам заднего крыльца, и удалился подальше от этого места, словно человек во сне, и я все еще нахожусь в том же спящем состоянии, сидя в вагоне поезда, с чернилами, забрызгавшими всю мою руку до запястья, и несколькими страницами каракулей, вероятно, неразборчивыми, оставшимися позади. Как глупо все это писать, какая жалкая защита от суровых реалий этого мира и горьких прописных истин. Как ужасно говорить: «Это все, что я могу сделать». Все болит: рука, запястье, пальцы, голова, сердце. Я собираюсь закрыть глаза и предпринять попытку уснуть... по крайней мере, подремать.

Меня все еще пугает лицо Мэдди. Это жадность, ранее мной не замечаемая, сделала её похожей на одну из тех женщин-чудовищ из греческих сказок. Без сомнения, я ханжа, как они и говорили, самодовольный ханжа, но ничто не изменит того, что я видел в их глазах, когда они не знали, что я их вижу.

Ничего.

Больше, чем по своей книге, я истосковался по своей работе - по бесконечному самоанализу Кентона и его мучениям, забавной фиксации Гелба на игральных костях, еще более забавной фиксации Портера на сиденье офисного кресла Сандры Джексон. (Я бы не возражал еще раз поучаствовать в главной роли в одной из ее фантазий). Я хочу почувствовать простоту моей уборщицкой каморки, где все вещи обычны, нормальны и не вызывают удивления. И еще я очень хочу увидеть, поддерживает ли этот жалкий маленький плющ свою тягу к жизни.

На закате Луны «Серебряный Метеор» пересек линию Мейсона-Диксона. Мои сестры и брат теперь по другую сторону этой линии, и я этому несказанно рад.

Мне не терпится вернуться в Нью-Йорк.

Позже:

8 утра.

Проспал почти пять часов. У меня затекла шея и спина, как будто меня лягнул мул, но в целом я чувствую себя немного лучше. По крайней мере, я смог позавтракать. Я думал, что идея, с которой проснулся, может сойти на нет в вагоне-ресторане, но она осталась все такой же живой и ясной. Идея - скорее интуиция - заключается в том, что если я поеду в офис вместо того, чтобы пересесть на поезд до Доббс-Ферри, мне может стать еще лучше. Я чувствую, что меня туда тянет. Как будто мне приснился сон об этом месте, который я никак не могу вспомнить.

Может быть, это связано с растением - Зенитом, плющом обыкновенным. Мое подсознание велит мне поехать туда и полить бедняжку, пока он не умер от жажды.

Что ж... а почему бы и нет?

ИЗ ДОНЕСЕНИЙ ХЕКСЛЕРА «СТАЛЬНЫЕ ЯЙЦА»

4 апреля 1981

Время: 0600 часов

Местоположение: П-к Аве Са, НЙС

Приближается время начала операции. Я планирую пересечь дорогу и войти в Дом Сатаны через 2-3 часа. Маскировка «Сумасшедшая гитаристка Герти» больше не нужна. Теперь я респектабельный бизнесмен в парадно-выходной одежде, ХА!

Берегись, жиденок. С полудня я буду ждать тебя в твоем кабинете.

В понедельник утром твоя задница будет моей.

Больше не было никаких снов о Карлосе. Наверное, он ушел. Хорошо. Одной заботой меньше.

ИЗ СВЯЩЕННОЙ КНИГИ КАРЛОСА

СВЯЩЕННЫЙ МЕСЯЦ АПРЫ (Запись #79)

Утро субботы. Как только я закончу эту запись, сразу направляюсь в говносраный «Зенит Хаус». При мне мой «специальный чемодан» со всеми жертвенными ножами. Они, как пишут в книгах, «очень острые»! Я хорошо одет, - как обычный городской бизнесмен в выходные. У меня не должно возникнуть проблем с проникновением в этот дом воров и насмешников.

Интересно, получил ли Кентон мой «маленький подарок»?

Интересно, знает ли он, что там поделывает его подружка или лучше сказать, бывшая подружка. Жаль, что он умрет прежде, чем она сможет подарить ему свою «киску». Невинная кровь! Её невинная кровь будет первой, если только кто-то другой не опередит!

Сам я умру девственником и несказанно этому рад.

Я надеюсь, что сегодня к полудню окажусь в кабинете Кентона. Рядом с моими ножами лежат несколько упаковок вкусняшек и две содовые, так что и я смогу «продержаться» до понедельника.

Больше не было снов о «генерале» и его Джусе.

Это просто гора с плеч.

Сейчас все мои мысли только о тебе, Джон Кентон. Разрушитель моей мечты, похититель моей книги. Зачем ждать, пока Аббала сделает то, что я могу сделать сам?

ПРИДИ, ДЕМЕТРА!

ПРИДИ, ЗЕЛЕНЬ!

Конец пятой части (2000)

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

После очередного выпуска этой истории - шестая её часть выйдет в следующем месяце - «Плющ» отправляется в спячку, так что я смогу продолжить работу над «Черным домом» (продолжение «Талисмана», написанное в сотрудничестве с Питером Страубом). Мне также нужно закончить работу над двумя новыми романами (первый, «Ловец снов», выйдет в следующем марте в «Скрибнере») и посмотреть, не смогу ли я снова вернуться к «Темной Башне». Да и мой агент настаивает, что мне нужно сделать передышку, чтобы иностранные переводы и публикации «Плюща» - всех его частей в Сети - смогли догнать американское издание. Но не отчаивайтесь. В последний раз, когда «Плющ» сворачивал свои листья, история оставалась в спячке целых девятнадцать лет. Если она смогла это пережить, я уверен, что она сможет пережить год или два, пока я работаю над другими проектами.

Шестая часть - самая логичная точка остановки. В традиционной печатной книге это был бы конец первого длинного раздела (который я, вероятно, назвал бы «Зенит разрастается»).

Вы обнаружите своего рода кульминацию, и хотя не на все ваши вопросы там будут ответы - по крайней мере, пока - судьбы нескольких персонажей окончательно определятся.

Как всегда зловеще безвозвратно.

В качестве благодарности тем читателям (где-то между 75 и 80 процентами), которые приехали на экскурсию и заплатили сполна, шестая часть «Плюща» будет доступна бесплатно. Наслаждайтесь... но не расслабляйтесь слишком уж сильно. Когда «Плющ» вернется, он снова будет на платной основе. А пока готовьтесь к шестой части. Я думаю, вы будете удивлены.

Возможно, даже шокированы.

С наилучшими пожеланиями (и счастливых праздников),

Стивен Кинг

Плющ

(Стивен Кинг)

Часть шестая

Примечание редактора:

Рукопись от З. - наверняка самый интересный документ в коллекции материалов, из которых составлена эта история. Несмотря на удивительную связность, внимательный читатель, несомненно, обнаружит в ней почерк различных авторов; большинство или все из них уже встречались в различных записках, письмах и дневниках, представленных ранее. В дополнение к этому, обнаруженная рукопись (было бы вредно для разворачивающейся истории много говорить об обстоятельствах этой находки) содержит множество различных шрифтов и наверняка прошла не через одни редакторские руки. Около тридцати процентов текста напечатано на портативной машинке «Оливетти», которую можно безошибочно идентифицировать как машинку Джона Кентона по летающей «д» и характерной трещине, проходящей через заглавную «С». Еще тридцать процентов - несомненно, работа Риддли Уокера - набрано на печатной машинке «Ундервуд» 1948 года (офисная модель), которую обнаружили на письменном столе в его рабочем кабинете в Доббс-Ферри. Остальное - набор шрифтов от «Ай-Би-Эм Селектрик»²³⁸, которыми пользуются в «Зенит Хаус». Десять процентов рукописи были напечатаны «Скриптом», который очень любила Сандра Джексон. Двадцать процентов рукописи набрано «Курьером», которым пользовались как Херб Портер, так и Роджер Уэйд. Оставшаяся часть напечатана «Готикой»²³⁹, который легко обнаруживается во многих (хотя и не во всех) деловых письмах Билла Гелба, а так же его служебных записках.

Самое интересное в этой коллаборации, которая удивительно едина, несмотря на стилистические расхождения, заключается в том, что повествование в ней ведется во всесведущей манере от третьего лица. Информация передается с помощью изменяющейся перспективы и включает в себя множество ситуаций, при которых никто из рассказчиков - Кентон, Уэйд, Джексон, Гелб или Уокер - не присутствовал. Читатель может задаться вопросом, являются ли эти переходы (некоторые из которых тесно взаимосвязаны) предположениями, основанными на имеющихся доказательствах, или же скорее они являются чистым вымыслом, которому можно верить не больше, чем сюжетам серии книг Энтони ЛаСкорбии «Насекомые из ада». Перед рассмотрением данных вариантов редактор хотел бы для начала напомнить читателю, что в течение всех этих месяцев 1981 года в «Зенит Хаус» находилось шестое действующее лицо, а затем предложить, что если верно предположение Кентона, Уэйда и пр., что плющ, присланный в редакцию, обладал телепатическими и, в какой-то степени, манипуляторными способностями, тогда, возможно, под личиной З. кроется сам Зенит, плющ обыкновенный (собственной персоной, если использовать часто употребляемое выражение Риддли Уокера).

Хотя эта идея безумна по всем обычным стандартам дедукции, она обладает определенным убедительным очарованием, если рассматривать ее в контексте других событий того года - многие из которых можно проверить: например крушение пассажирского самолета, пассажиром которого была Тина Барфилд, - и предлагает по крайней мере хоть какое-то объяснение происхождению этой рукописи. Идея о том, что телепатические возможности плюща могли превратить пишущие машинки пяти ранее нормальных редакторов в спиритические доски, является оскорблением для рационального мышления; с этим ни один здравомыслящий человек не может не согласиться. И все же есть к этой идее определенная тяга, по крайней мере, для меня, чувство, что да, именно так все и произошло, и да, именно так и была записана правда о тех событиях.

С. К.

От З., неопубликованная рукопись

4 апреля 1981 года

Парк Авеню Саут, дом 490,

город Нью-Йорк

Небо ясное, легкий ветер, температура 10°С.

Время: 9:16 утра.

Нью-йоркский офис компании «Безалкогольные напитки Радуга» расположен на третьем этаже здания, расположенного по адресу Парк Авеню Саут, дом 490. Несмотря на то, что компания невелика (доля на рынке по состоянию на 1 марта 1981года: 6,5%), «Радуга» полна энтузиазма, это молодая и быстро растущая компания. В начале апреля 1981 года высшее руководство «Радуги», безусловно, имеет повод для волнения: они получили права (за цену, которую они могут себе позволить) на коммерческое использование классической композиции Гарольда Арлена «Где-то над радугой»²⁴⁰. - Они готовят целую пиар-кампанию вокруг этой песни.

В это субботнее утро исполнительный вице-президент компании Джордж Пателла («Я свободный человек» - его любимая линия поведения для съема подружек в баре для холостяков... не то чтобы он был одинок) приехал из своего дома в Вестпорте, потому что среди ночи ему пришла в голову блестящая идея. Он хочет её записать и положить на стол своего начальника до полудня. А после полудня он собирается проехаться на 7-ю авеню, где недавно открылся новый стриптиз-бар, который ему ну просто необходимо посетить.

Его голова полна оживленных бутылок содовой, танцующих на радуге в хитрых красных туфельках, Джордж Пателла едва замечает мужчину, который следует за ним, ловит закрывающуюся дверь и бормочет «Спасибо» после того, как Джордж воспользовался своим ключом. Все, что он замечает, - это пожилой джентльмен, лет шестидесяти-семидесяти, красивый, немного изможденный, и одетый в зеленую военную форму.

Если бы его позже попросили более подробно рассказать об этой форме, мистер Пателла не смог бы практически ничего добавить, хотя по натуре он был человеком приветливым и внимательным (но при этом в некоторых случаях склонным класть свое обручальное кольцо в заднее отделение бумажника). Если бы его голова не была так забита этими танцующими бутылками из-под содовой, он мог бы заметить, что на форме этого пожилого человека с серо-стальными волосами не было ни знаков отличия, ни знаков различия. Если бы его ввели в гипнотический транс, тогда Пателла смог бы описать человека, который вошел с ним в лифт в то субботнее утро так: на нем была темно-зеленая рубашка, черный галстук, прикрепленный к рубашке простеньким позолоченным зажимом, и темно-зеленые брюки, сильно помятые и подвернутые поверх начищенных до блеска черных ботинок. Другими словами, это вроде бы был костюм военного покроя, но такой, который можно купить в магазине армейского снаряжения в квартале отсюда менее чем за сорок долларов.

То, как он носит то, что на нем одето, указывает на бывшего военного; пожилой джентльмен нажимает кнопку своего этажа (Джордж Пателла понятия не имеет, какого именно), при этом он стоит идеально прямо и абсолютно неподвижно, сложив руки перед собой и устремив взгляд на меняющиеся цифры на светящемся индикаторе этажей. Он не ерзает и не привлекает к себе внимания, и уж тем более не пытается завести беседу. В его позе нет ничего, что указывало бы на дискомфорт. Это человек, который стоял так - не совсем по стойке смирно, но близко - много раз. Его лицо также об этом говорит. Все это навевает на мысли, что ему, возможно, нравится такая поза.

Неудивительно, что Джордж Пателла, поглощенный своими собственными заботами (он слишком глубоко в них погружен, чтобы даже понять, что тихо насвистывает «Где-то над радугой»), не ставит под сомнение право этого человека здесь находиться. Кроме всего прочего, человек в зеленой рубашке и брюках просто лучится чувством, что находится в правильном месте в правильное время. И уж точно Джордж Пателла не узнает в человеке, который делит с ним кабину лифта, генерала армии США в отставке Энтони «Стальные Яйца» Хекслера, безумца и убийцу, скрывающегося от правосудия. Пателла выходит на третьем этаже, чтобы написать свою записку о танцующих бутылках содовой. Человек в зеленых брюках и рубашке остается в кабине лифта. Продавец безалкогольных напитков бросает последний взгляд на военного, когда он (Пателла) сворачивает за угол к офисам «Радуги»: пожилой джентльмен спокойно стоит, глядя прямо перед собой, сцепив руки на груди, пальцы этих рук слегка согнуты от артрита. Просто стоит и ждет, когда лифт поднимется, чтобы он, наконец-то, смог заняться своими делами.

Что бы это ни были за дела.

4 апреля 1981 года

Кони-Айленд

Небо ясное, легкий ветер, температура около 10°С.

Время: 9:40 утра.

Как только Сандра Джексон и Дина Эндрюс сходят с поезда, одиннадцатилетняя Дина выражает желание покататься на Колесе обозрения, которое только что возобновило работу на новый сезон.

По пути туда их весело завлекают к себе лоточники и ярмарочные зазывалы, стоящие по обеим сторонам почти пустого Мидуэя²⁴¹. Один из этих криков заставляет Сандру улыбнуться:

- Эй, хорошенькая блондинка! И ты, маленькая рыжая милашка! Идите сюда и попытайте счастья! Порадуйте меня!

Сандра переключается на Колесо фортуны и оценивает игру. Она немного похожа на рулетку, только с призами вместо денег, если получится выиграть. Ставишь на красное или черное, нечетное или четное, и выигрываешь небольшой приз. Ставишь на один из трех секторов и выигрываешь приз побольше. Ставишь на один из четырех секторов - еще больше. А если ставишь на конкретное число, и оно выпадает, то выигрываешь главный приз - большого розового плюшевого мишку. И все эти возможности всего за четвертак!

Сандра поворачивается к Дине (которая действительно и рыжая, и милашка).

- Как ты назовешь своего нового медведя? - спрашивает она ее.

Парень, управляющий Колесом фортуны, ухмыляется.

- Самоуверенность! - он чуть ли не плачет. - Солнышко, это самое лучшее чувство в жизни!

- Я назову его Ринальдо, - быстро говорит Дина. - Если ты его выиграешь.

- О, я его выиграю, это сто процентов, - говорит Сандра. Она достает из сумочки четвертак, и рассматривает цифры, которые следуют по кругу от одного до тридцати четырех, перемежёвываясь такими секторами, как: БОНУСНАЯ ИГРА, ЗРЯ СТАРАЕШЬСЯ и ДВОЙНОЕ ЗЕРО. Она смотрит на концессионера, который тщательно исследует ее тело, но это не вызывает в ней какого-то негатива.

- Друг мой, - говорит она ему, - я хочу, чтобы ты это запомнил: сейчас я уложу тебя на обе лопатки, но с этого момента твой сезон будет идти только в гору.

- Черт возьми, ты очень уверена в себе, - отвечает он. - Хорошо, выбери свое число, и порви меня в клочья.

Сандра ставит четвертак на семнадцать. Три минуты спустя концессионер с широко раскрытыми глазами наблюдает, как хорошенькая леди и ее хорошенькая юная спутница продолжают свой путь к Колесу обозрения, хорошенькая юная спутница теперь несет розового плюшевого мишку почти такого же размера, как она сама.

- Как ты это сделала, тетя Сэнди? - Дина хочет знать. Она возбуждена и взволнована. - Как тебе это удалось?

Тетя Сэнди постукивает себя по лбу и улыбается.

- Психические волны, милая. Назовем это так. Давай посмотрим, как выглядит мир с высоты птичьего полета.

Иногда жизнь демонстрирует (или это просто так кажется) наблюдаемый паттерн²⁴². И сейчас определенно один из таких моментов. Потому что, когда они, взявшись за руки, начинают свой поход к Колесу обозрения, Сандра Джексон внезапно запевает «Где-то над радугой», и Дина тут же подхватывает.

4 апреля 1981 года

Парк Авеню Саут, дом 490

Время: 9:55 утра

О Боги и маленькие рыбки, Джи Уилликерс и Кэти, запри дверь²⁴³! Что за времена настали, старина Стальные Яйца! Расскажи о лучших временах твоей эпохи! Расскажи о своих кошмарах и безумных мечтах, ставших реальностью!

Сначала он испытывал некоторое сомнение. Даже беспокойство. В течение нескольких мгновений, после того, как он открыл замок двери, ведущей в коридор (без проблем, он мог бы сделать это даже под наркозом) и вошел в приемную «Зенит Хаус», что-то в глубине его мозга действительно пыталось зажечь Красный код²⁴⁴. Казалось, все эти инстинкты аллигатора, которые так хорошо служили ему в трех войнах и полудюжине перестрелок, что-то учуяли и пытались его предупредить. Но командир никогда не отменяет задание только из-за небольшого страха перед траншеями. Командир всегда помнит задание и идет к своей цели.

- Жиденок, - пробормотал Хекслер. Вот его цель. Лжец, который сначала обманул его, а затем украл его лучшие идеи.

Тем не менее, он продолжал чувствовать эти электрическое нотки беспокойства, его не отпускало ощущение, что за ним наблюдают. Казалось, что за ним наблюдают сами стены.

Он пристально смотрел вдоль этих стен, направляя взгляд выше уровня головы и всматриваясь с особым вниманием в углы. Никаких тебе камер наблюдения. Так что все в порядке.

Он резко принюхался, расправив крылья носа, по-настоящему раздувая старые ноздри.

- Чеснок, - пробормотал он. - Без сомненья. Знал и выращивал. Всю жизнь. Ха! И...

Что-то еще, определенно было что-то еще, но он не мог этого понять. По крайней мере, не в приемной.

- Чертов чеснок, - сказал он. - Как зануда на вечеринке. Зануда с громким голосом.

У дверей коридора, ведущего к офисам редакторов, снова заговорил внутренний предупреждающий голос. Всего два слова, но Хекслер ясно их расслышал: убирайся ОТСЮДА!

- Не бывать этому, - сказал он и выдал субботнему безмолвному миру «Зенит Хауса» натянутую и неприятную ухмылку, от которой у Херба Портера кровь застыла бы в жилах, если бы он ее увидел. — Последний крик одинокого орла. Самоубийственное задание, если потребуется. Домой никто не уходит.

Еще шаг - и запах чеснока исчез, как будто кто-то натер им только дверной проем. На смену ему пришел восхитительный запах, который Хекслер хорошо знал и любил больше всего на свете: острый, горький запах пороха. Запах битвы.

Генерал, сгорбившийся, сам того не осознавая (первое его побуждение при входе в неизвестное и, возможно, опасное место с очень давних времен всегда было защитить свои погремушки), теперь выпрямился. Он огляделся вокруг с безумным взглядом, который мог бы сделать больше, чем застудить в жилах кровь Херба; этот взгляд наверняка заставил бы бежать Херба в слепой панике. Через мгновение он расслабился. И вот теперь, под выпученными глазами, губы сначала раздвинулись, а потом начали вытягиваться. Они дошли до того места, где можно было бы сказать, что губы должны остановиться, но продолжили движение, пока уголки их не оказались на уровне выпученных голубых глаз Хекслера. Улыбка превратилась в ухмылку; ухмылка стала еще шире; затем ухмылка превратилась в гримасу; гримаса превратилась в ухмылку каннибала; ухмылка каннибала стала ухмылкой безумного каннибала.

- «Зенит Хаус», я здесь! - он с грохотом влетел в пустой коридор с выцветшим серым ковром и книжными обложками с гологрудыми девицами и марширующими гигантскими жуками в рамках на стенах. Он ударил себя в грудь сжатым кулаком - Ты, дом насмешников, я здесь! Ты притон воров, я здесь! Жиденок, я здесь!

Его первым побуждением, сдерживаемым с большим трудом, было вытащить свой немаленький пенис из штанов и помочиться везде: на ковер, стены, даже на книжные обложки в рамках, если бы его стареющий насос мог забросить струю так высоко (Господи, еще двадцать лет назад он наверняка смог бы достать до потолочных перекрытий), как собака, метящая свою территорию. Нет, здравомыслие к нему не вернулось, потому что в призрачной колокольне его коротко остриженной головы практически ничего не осталось, но вот коварства там было предостаточно. Здесь, в коридоре, ничто не должно указывать на присутствие посторонних. Шансы на то, что жиденок придет на работу первым ничтожно малы.

- Проклятый бездельник, вот кто он такой, - сказал Хекслер. - Чертов завсклада-крючкотвор. Ха! Я таких тысячу видел!

И вот он идет по главному коридору чинно, как монахиня, мимо дверей с надписями «Главный редактор Уэйд», «Кентон» и «Гелб» (несомненно, тоже жиды, но не те, что нужно), пока не подходит к одной из них... «ПОРТЕР».

- Да-а-а, - протянул Хекслер, издавая продолжительное удовлетворенное шипение, похожее на закипающий чайник.

Отпала даже необходимость вскрывать замок - дверь в кабинет жиденка открыта. Генерал шагнул вперед. А теперь... ...теперь, когда он в том месте, где ему больше не нужно быть осторожным... Боже!

Моча, которую генерал Хекслер задержал в коридоре, попадает в ящики письменного стола Херба Портера, начиная с нижнего и кончая верхним. Остался даже финальный впрыск для клавиатуры пишущей машинки.

Там еще была корзинка для входящей корреспонденции, заполненная тем, что выглядело как письма-заказы, рукописные отчеты и личное письмо (хотя и напечатанное), которое начиналось Дорогой Фергюс. Хекслер рвет все это и разбрасывает кусочки по столу, как конфетти.

Рядом с корзинкой лежит конверт с пометкой «Готэм КОЛЛЕКТИБЛЗ», адресованный мистеру Герберту Портеру, «Зенит Хаус» и помеченный как конфиденциальный. Внутри генерал находит три предмета. Один из них - письмо, в котором, по сути, говорится, что сотрудники «Готэм КОЛЛЕКТИБЛЗ» были очень рады, что смогли найти прилагаемый раритет для такого ценного клиента. Далее следует сам раритет - бейсбольная карточка Хонуса Вагнера²⁴⁵ в пластиковом боксе. Последний - счет на двести пятьдесят американских парней. Генерал поражен и возмущен. Двести пятьдесят долларов за бейсболиста- еврея? Ну, конечно же, он еврей; Хекслер чует таких за версту. Взгляните на этот шнобель, клянусь проклятым Иисусом! (Не подозревая, что шнобель Хонуса Вагнера в значительной степени идентичен шнобелю самого Энтони Хекслера). Стальные Яйца вынимает карточку из конверта, и вскоре изображение Хонуса Вагнера присоединяется к другому, значительно менее ценному конфетти на столе Херба.

Хекслер начинает тихонько напевать, пивным джинглом²⁴⁶:

- ...Это тебе за все за все, что сделал... ты жи-жи-денок...

Есть еще рабочие шкафы с документами. Он мог бы их опрокинуть, но что, если кто-то внизу услышит глухой удар? И это кажется бессмысленным. Если он их откроет, он знает, что там найдет: просто еще стопки никому не нужных бумаг. Ей-богу, на сегодня с него хватит и этого. Кроме того, он слегка обделался. Это было напряженное утро (напряженная неделя, напряженный месяц, напряженная чертова жизнь). Если бы он только мог найти еще кое-что... что-нибудь супер важное...

И вот оно. Большая часть вещей, висящих на стенах, неинтересна - обложки книг, которые редактировал жиденок, фотографии жиденка с несколькими мужчинами (и одной женщиной), которые, по мнению генерала, являются писателями, но которые подозрительно похожи на задротов - но есть одна, которая разительно отличается от остальных. Мало того, что висит она отдельно от других, - в своем собственном маленьком пространстве, - у Херба Портера на ней настоящее выражение лица. В других случаях лучшее, что ему удается, - это что-то вроде «Ох-блядь-меня-опять-сфотографировали», но на этом фото он действительно улыбается, и это улыбка свидетельствует о несомненной любви. Женщина, которой он улыбается, выше жиденка и выглядит лет на шестьдесят. Перед ней лежит большая черная сумка, которую по закону может носить только женщина старше шестидесяти лет.

Хекслер снова напевает:

- Я вижу себя, я вижу тебя, я вижу мать жиденка.

Он снимает фотографию со стены, переворачивает ее и видит такую картонную подложку, какую и ожидал увидеть. О да, он хорошо знает таких людей: фигли-мигли спереди, картонка сзади. Йоу.

Хекслер достает картонку, затем фотографию Херба и его возлюбленной мамаши, сделанную на вечеринке по случаю двадцатипятилетия совместной жизни, которую Херб устроил для своих родителей на Монтауке в 1978 году. Стальные Яйца спускает штаны (они спадают быстро, возможно, из-за большого складного ножа в правом переднем кармане), хватает одну тощую ягодицу и резко дергает ее в сторону, чтобы получше высвободить как бы это точнее сказать - задний проход, шоколадный глаз, анальный люк. Затем бывший генерал Соединенных Штатов, лично награжденный Дуайтом Эйзенхауэром в 1954 году, энергично и тщательно подтирает свою задницу этой фотографией, которую Херб любит больше всего на свете.

Боже, Что за времена настали!

Но хорошее времяпровождение изматывает человека, особенно пожилого, особенно пожилого чокнутого человека. «Достаточно бро», как Амос мог бы сказать Энди. Генерал подтягивает штаны, выпрямляется и садится в офисное кресло Херба. Он не помочился в кресло только потому, что ему это не пришло в голову, так что сиденье чистое и сухое.

Он медленно поворачивается и смотрит в окно Херба. Жалкий вид: всего несколько футов пустого пространства, а затем окна другого офисного здания. Большинство из них закрыты жалюзи, а там, где жалюзи не опущены, в офисах царит полная тишина и уныние. Без сомнения, где-то в том здании, как и в этом, руководство работает сверхурочно, но это происходит не в поле зрения окна Херба Портера.

Косые лучи солнца падают на лицо генерала Хекслера, безжалостно освещая его огрубевшую от старости кожу и лопнувшие вены на висках; еще одна вена, на этот раз голубая, мерно пульсирует в середине его морщинистого лба. Его веки размыкаются и смыкаются. Это происходит все чаще и чаще по мере того, как генерал, который дремал, но по-настоящему не спал неделями, приближается к границе, отделяющей страну бодрствования от страны Нод²⁴⁷.

Они закрываются полностью... и некоторое время остаются такими, выглядя теперь более гладкими... а потом они снова открываются, открывая выцветшие голубые глаза, настороженные, безумные и, главное, смертельно уставшие. Он добрался до пограничного перехода - за ним лежит временный покой - но осмелится ли он этим воспользоваться? Осмелится ли он пересечь границу? В мире, полном коварных жидов, жестоких итальяшек, трусливых гомосексуалистов и дюжих пританцовывающих негритосов, все еще так много врагов - как генерала, так и страны, которую он поклялся защищать... разве не могут они находится прямо здесь? И прямо сейчас?

На мгновение его веки принимают прежний морщинистый вид, когда глаза, которые они охраняют, полностью открываются, перемещаясь в своих глазницах, но это длится только мгновение. Голос, предупреждавший его в приемной, умолк, но он все еще ощущает затяжной запах оружейного дыма, успокаивающий, как воспоминание.

Безопасно, шепчет этот запах. Это, конечно же, запах и голос Зенита, плюща обыкновенного. Ты в безопасности. Моряк из морей воротился домой, охотник спустился с холмов²⁴⁸, и ты в безопасности в течение следующих сорока часов, а то и более. Спи, генерал. Спи.

Генерал Хекслер узнает хорошие советы, когда их слышит. Сидя в кресле своего врага, отвернувшись от его стола (на который он вылил праведную мочу), генерал Хекслер засыпает.

Он не может видеть плющ, который уже пробрался в эту комнату и разрастается невидимым вокруг его ботинок и по стенам. Вдыхая запах пороха, и вспоминая прошлые битвы, генерал Хекслер начинает храпеть.

4 апреля 1981 года

Парк Авеню Саут, дом 490,

город Нью-Йорк

Небо ясное, легкий ветер, температура 13°С.

Время: 10:37 утра

Когда Фрэнк Дефелис подъезжает к дому 490 по Парк Авеню Саут, выходит из такси и дает ровно десять процентов чаевых, он находится не в таком приподнятом настроении, как Джордж Пателла, парень из «безалкогольных напитков», но он так же озабочен. Дефелис работает в «Канцелярских принадлежностях Таллиренда» на 7-м этаже, и он забыл кое-какие документы, которые ему нужны позарез, чтобы быть готовым к инвентаризационному собранию, намеченному на 9 утра в понедельник. Его намерение состоит в том, чтобы заскочить в офис, забрать инвентаризационный отчет и вернуться на Центральный вокзал. Дефелис живет в Кротоне-на-Гудзоне²⁴⁹ и планирует провести вторую половину дня, работая в собственном огороде. Эта субботняя поездка в город - настоящая ЗВЗ: заноза в заднице.

Он обращает внимание на мужчину в песочного цвета деловом костюме, стоящего слева от двери; мужчина держит в руках большой дипломат и смотрит на часы. Он молод для такого костюма, но хорош собой и ухожен: блондин, голубоглазый. Конечно же, Карлос Детвейлер, у которого есть скандинавские гены его матери, вовсе не похож на латиноса, мексикашку или как его там еще мог кто-то представить.

Когда Дефелис открывает дверь вестибюля своим ключом, молодой человек с дипломатом вздыхает и бормочет:

- Пожалуйста, подождете секундочку.

Фрэнк Дефелис услужливо придерживает дверь, и они вместе пересекают вестибюль, стуча каблуками и наслаждаясь эхом.

- Людям не позволительно опаздывать по субботам, - говорит молодой человек, и Дефелис мило и бессмысленно улыбается. Его разум находится за миллион миль отсюда... ну, как минимум, в сорока, сосредоточенный на разнообразных весенних саженцах и удобрениях.

Может быть, именно поэтому, когда они вместе входят в лифт, он замечает, что от молодого человека распространяется какой-то странный запах - какой-то земляной, почти торфяной. Может, это какой-то новый лосьон после бритья? Что-то под названием «Весенний сад» или «Апрельский восторг»?

Дефелис нажимает на седьмой.

- Нажмите, пожалуйста, на пятый, хорошо? - просит молодой человек в песочного цвета костюме, и Дефелис замечает интересную вещь: на дипломате парня есть кодовый замок. Это круто, думает он, и эта мысль приводит к другой: День отца²⁵⁰ не так уж и далеко. Подсказки, выпадающие в нужном месте (матерям своих детей, а не самим детям, другими словами), могут и не сработать. На самом деле…

- Пятый, пожалуйста, - еще раз просит молодой человек в песочного цвета костюме, и Дефелис жмет пятерку. Затем он указывает на дипломат.

- Аберкромби²⁵¹? - спрашивает он.

- Кей-Март - отвечает молодой человек и улыбается так, что Дефелис начинает нервничать. В его улыбке чувствуется пустота, которая выходит за рамки нормальности. После этого двое мужчин молча двинулись в путь, вдыхая слабый запах торфа.

Карлос Детвейлер выходит на пятом этаже. Он подходит к стене, где есть стрелки, указывающие путь к различным предприятиям: «БАРКО НОВЕЛ-ТИЗ», «КРЭНДАЛЛ ЭНД ОВИТЦ», «Юриспруденция и Адвокатура», «Зенит Хаус». Он изучает их, когда двери лифта закрываются. Фрэнк Дефелис чувствует мгновенное облегчение, а затем переключает свои мысли на собственные дела.

10:38 утра.

Генерал Хекслер отпер замок, вместо того чтобы взломать его, и Карлос вошел в «Зенит Хаус», не сочтя незапертую главную дверь чем-то подозрительным - он садовник, писатель и ислледователь-экстрасенс, в конце концов, а не детектив. К тому же, он потратил столько лет, чтобы получить то, что он хочет, так что ему просто не может не повезти.

В приемной он чувствует запах чеснока и энергично кивает, как человек, чьи подозрения подтвердились. Хотя, по правде говоря, это не просто подозрения. В конце концов, он находится в контакте с определенными силами, и они держат его в курсе (как могли бы сказать руководители среднего звена, такие как Фрэнк Дефелис и Джордж Пателла) во многих отношениях. Один из аспектов, в котором они немного подотстали от графика, связан с нынешним присутствием Хекслера «Стальные Яйца» в офисе «Зенита». Делать выводы в делах сверхъестественных всегда рискованно, но мы можем предположить, что силы Тьмы просто хотят немного поразвлечься, как и все мы.

Но разве Карлос не чувствует здесь никакого запаха, кроме чеснока? Сначала, хмурое выражение омрачает его мягкое красивое лицо. Потом оно проясняется. Он отметает слабый запах безумия генерала, который уловил его тренированный нос, как и не более чем слабый след духов секретарши. (Как, спрашивается, можно назвать такие духи? «Парижская Паранойя»?)

Карлос пересекает комнату и останавливается. Здесь запах чеснока сильнее. Она подсказала им, как удержать его в рамках, думает он, имея в виду покойную Тину Барфилд. Может быть, она также подсказала им, что, учитывая вкус праведной крови, такие меры предосторожности будут бесполезны? Возможно. В любом случае, это не имеет значения. В этот момент ему уже все равно. Зенит, вероятно, позаботился бы о Джоне Кентоне, если бы дать ему некоторое время, но «вероятно» недостаточно хорошо для Карлоса Детвейлера, у него нет этого времени. Наверняка, ему не хватит времени для того, чтобы сделать Джона Кентона своим зомби-рабом, но в понедельник утром у него должно быть достаточно времени, чтобы вырезать лживое, обманчивое, вороватое сердце Кентона из его груди. У Карлоса в Священном дипломате полно ножей, не говоря уже о новом кусторезе, заказанном в «Американском садовнике». Он надеется воспользоваться им, чтобы снять скальп мистера Джона «Иуды» Кентона. Он может надеть его в качестве парика, пока будет перекусывать клапанами и желудочками лживого сердца «Иуды».

Карлос выходит в коридор за приемной и снова останавливается. Он стоит точно там же, где стоял Хекслер, когда объявлял о своем присутствии пустым кабинетам. Он рассматривает (не без восхищения) обложки книг в рамках: гигантский муравей, нависший над кричащей полуобнаженной женщиной; рейнджер, расстреливающий отряд атакующих ускоглазых, в то время как город на заднем плане, который очень похож на Майами, охвачен пламенем; женщина в сорочке в объятиях голого пирата, у которого, кажется, эрекция размером с промышленный гидрант внутри его красочных панталон; красноглазый бродяга, наблюдающий за приближением молодой леди на пустынной улице; две или три поваренные книги, просто для разнообразия.

Карлос с некоторой тоской думает, что в лучшем мире, где люди были бы честными, обложка его собственной книги могла бы быть там же. «Правдивые истории о заражениях демонами», с фотографией Карлоса Детвейлера собственной персоной на форзаце. Курящего трубку, наверное, и выглядящего как Лавкрафт. Этого, конечно, никогда не будет... но они дорого заплатят. Кентон, по крайней мере, заплатит.

Коридор выглядит пустым, если не считать обложек в рамах и дверей в редакционные кабинеты за ними, но вновь прибывший лучше знает. «Карлос, ты родился не вчера и даже не позавчера», - как сказал бы мистер Кин в более счастливые времена, когда люди не забывали, кто в доме хозяин.

Внешний вид может быть обманчивым.

Даже с натертым чесноком дверным проемом, оставшимся позади, Карлос может легко почувствовать запах плюща подвида Тибетский Кадат²⁵², который он послал Джону Кентону, и он чувствует его истинный аромат: не попкорн, шоколад, кофе, жимолость или духи «Шалимар», а более темный запах, строгий и резкий. Это не гвоздичное масло, но, возможно, оно ближе всего. Это запах, исходящий от его собственных подмышек, который Карлос впервые почувствовал, когда понял, что слетает с катушек.

Он закрывает глаза и бормочет:

- Талла. Деметра. Аббала. Великий Опопонакс. - Он глубоко вдыхает, и запах усиливается, наполняя его голову, заставляя ее плыть с видениями, темными и полными порывисто-холодного ветра. Это видения земли, в которую он скоро отправится, места, где он совершит свой переход от земного смертного к тульпе, существу невидимого мира, способному вернуться в этот мир и овладеть телами живущих. Может быть, он воспользуется этим, а может быть, и нет. Сейчас такие вещи не имеют значения.

Он снова открывает глаза, и да, это Кадат. Он разрастается по всем стенам и ковру, истончаясь по мере приближения к приемной, густой и пышный дальше по коридору. Карлос знает, что где-то там, до сих пор находится тот самый горшок, погребенный под волнистыми зелеными сугробами, которые невидимы для всех тех, кто не верит в силу растения. Дальний конец коридора выглядит таким же непроходимым, как джунгли тропического леса, утопающие в зелени вплоть до флуоресцентных ламп, но Карлос знает, что люди могут беспечно ходить по этому коридору, совершенно не представляя, через что они идут... если, конечно, Зенит не захочет, чтобы они знали. В таком случае это будет последнее, о чем они узнают. В принципе, «Зенит Хаус» - это теперь большой взведенный зеленый медвежий капкан.

Карлос идет по коридору, держа Священный дипломат на уровне груди. Он перешагивает через первую волочащийся усик Зенита, затем через целый сгусток переплетенных лоз и корневищ. Один из усиков шевелится и касается его лодыжки. Карлос терпеливо стоит, и через мгновение прядь спадает. Слева находится кабинет с табличкой «Уэйд, главный редактор». Карлос заглядывает внутрь без особого интереса, затем переходит к следующей двери. Здесь заросли плюща гораздо гуще, лозы покрывают нижнюю часть двери зигзагообразными узорами и обвиваются вокруг ручки свободным любовным узлом. Один усик цепляется за верхнюю стеклянную панель, и пересекает название, как удар зеленой молнии.

- Кентон, - тихо произносит Карлос. - А вот и ты, насмешник.

10:44 утра.

В кабинете Херба Портера генерал Энтони Хекслер открывает глаза. Мысль о том, что ему, возможно, приснился голос, даже не приходит ему в голову. Вот что он услышал: Кентон, а вот и ты, насмешник.

Кто-то еще находится в офисе «Зенит Хаус».

Кто-то еще находится здесь этим прекрасным субботним утром.

Стальные Яйца прекрасно знает, кто этот «кто-то еще».

-Тик-тик, - шепчет он, едва шевеля губами. - ЛАТИНОС.

Задремав, Хекслер слегка опустился в кресло Портера. Теперь он соскальзывает еще дальше, желая быть абсолютно уверенным, что макушка его головы не будет видна, если латинос пройдет несколько ярдов дальше по коридору. Для «Карлоса» нормально увидеть здесь беспорядок, главное, чтобы он не увидел здесь человека.

Тихо, как вздох, Хекслер опускает руку в карман брюк и достает еще одну из своих покупок из магазина армейского снаряжения: охотничий нож с костяной рукояткой и семидюймовым вольфрамовым лезвием.

Раздается слабый щелчок, когда Генерал разворачивает клинок и фиксирует его в нужном положении. Он прижимает нож к груди, при этом кончик лезвия почти касается нижней полки его строго выбритого подбородка, и ждет, что будет дальше.

Центральный парк

Небо ясное, легкий ветер, температура 16 ° С.

Время: 10:50 утра.

Билл Гелб так взволнован своей запланированной экскурсией в Парамус, что почти не спал прошлой ночью, и все же он чувствует себя бодрым в это субботнее утро. Бодрым и возбужденным. Он не мог оставаться в этой проклятой квартире, просто не мог. Как обычно он подумал было о походе в кинотеатр, Билл любит кино, но сегодня он вряд ли бы смог усидеть на одном месте. А потом, в душе, пришел ответ.

В субботу утром в Центральном парке, особенно в такое прекрасное весеннее утро, как это, будут проходить настоящие Олимпийские игры: все от скейтбординга и софтбола до шахмат и шашек.

Кроме того, на краю Овечьего Луга будет проходить игра в кости; в этом Билл почти уверен. Может быть, лавочку и прикрыли, но он не может себе представить, зачем копам понадобилась бы возня с такой безобидной игрой: низкие ставки, молодые белые парни, притворяющиеся крутыми чуваками, бросающие кости. Семь-одиннадцать, малышке нужны новые кроссовки «Адидас». Бутылка или две дешевого вина, идущие по кругу, дают возможность игрокам почувствовать себя крутыми, даже можно сказать декадентствующими личностями, бросающими кости и попивающими «Ночной Поезд»²⁵³ в одиннадцать часов утра.

Билл принимал участие в этих играх, может быть, с полдюжины раз за последние два года, всегда в теплую погоду. Он любит играть в азартные игры, но играть в кости в Центральном парке, когда температура ниже 4° С? Ни за что. Но сегодня по радио говорят, что ртутный столбец может взлететь до не по сезону 21 градуса тепла, и к тому же... что может быть лучше, чем увидеть, с ним ли еще его сила?

Вот почему - когда поезд Риддли приближается к Манхэттену, когда Сандра и ее племянница продолжают свое головокружительное турне по только что открывшимся увеселительным заведениям Кони-Айленда, когда Карлос Детвейлер начинает изучать документы «Иуды» Кентона, а генерал Хекслер сидит, ссутулившись, в офисном кресле Херба Портера, ловя лезвием ножа солнечные зайчики, - мы находим Билла Гелба на коленях в кругу орущих, смеющихся белых парней, которые желают утихомирить его пыл. Удачливый сукин сын вступил в игру, поставил на двух парней, что те обосрутся (и выиграл), а затем взял кости сам. С тех пор он выкатил пять семерок подряд. Теперь он обещает им шестую, и бросает шесть - один. Чувак безумен, так что, конечно, они рады его развести. И Билл тоже рад. Ему кажется, что он счастлив, как никогда в жизни. Он появился здесь, на лугу, всего с пятнадцатью долларами в кармане, намеренно оставив остальные деньги дома; теперь он их утроил. И это, ей-Богу, только разминка! Сегодня вечером, в Парамусе, он сядет за основное блюдо.

- Благослови Господь это сумасшедшее комнатное растение, - бормочет он и бросает кости на цветастые клетки для игры в классики, ямка в основании которых служит ему своеобразным стопом. Они подпрыгивают, катятся, падают и короли субботнего утра - эти мажоры-говнюки - стонут в смешанном неверии, отчаянии и изумлении.

Это шесть - один.

Билл выхватывает пачку денег, лежащую на клетке ДОМ, хлопает ей по ладони, и направляет к ярко-синему небу, смеясь от счастья.

- Не хотите ли продолжить, Мистер Счастливчик? - спрашивает один из игроков.

- Когда мне так прет? - Билл Гелб наклоняется вперед и хватает кости. - Да, мать твою, ща все брошу и свалю. - Кости в его руке кажутся теплыми. Кто-то протягивает ему бутылку «Фермы Буна»²⁵⁴, и он делает глоток. - Да, мать твою, ща все брошу и свалю, - повторяет он. - Нет, нет, джентльмены, я буду катать эти кости, покуда точечки на них не отвалятся.

11:05 утра.

Кадат проник в кабинет Кентона прямо через щели по краям двери, буйно разрастаясь по стенам, но Карлос едва это замечает. В настоящий момент плющ для него значения не имеет. Конечно, было бы забавно сидеть, сложа руки, и смотреть, как он работает, если бы не Тина Барфилд, но эта сука украла его Совиный Клюв, значит, время поджимает. Пусть Зенит позаботится об остальных, если захочет; Кентон принадлежит ему.

- Ты насмешник, - снова говорит он. - Ты вор.

Как и в кабинете Херба, на стенах Кентона висят фотографии различных писателей. Карлосу наплевать на писателей (они кажутся ему придурками), но он пристально смотрит на фото самого Кентона, запоминая худощавое лицо с копной слишком длинных черных волос. Кем он себя возомнил? - Возмущенно спрашивает себя Карлос. - Старой проклятой рок-звездой? Кем-то из «Битлов»? А может «Роллингов»? Ему пришло в голову название рок-н-ролльной группы, в которой мог бы играть Кентон: «Джонни и Иуды».

Как всегда, Карлос поражен собственным остроумием. Он по жизни настолько серьезен, что всегда поражается тому, какое у него хорошее чувство юмора. Теперь он заливается лающим смехом.

Все еще посмеиваясь, он пробует ящики стола Кентона, но, в отличие от ящиков Херба, они заперты. На столе стоит корзина для входящей корреспонденции, но, в отличие от корзины Херба, она почти пуста. На одном листе бумаги написано несколько строк, содержание которых Карлос совершенно не понимает:

Что такое хоккейный матч для прокаженных: семеро по углам, лицами друг от друга: шестеро несут гроб, один - бумбокс.

Забей на джем во рту, что делает арахисовое масло у тебя на лбу?

«Наеби почтальона, дай ему доллар и сладкую булочку».

Оранжевая крышка люка во Франции=Ховард Джонсон.

Во имя Деметры, что это за чушь? Карлос не знает и решает, что ему все равно.

Он идет к шкафам для документов Кентона, в ожидании, что они тоже будут заперты, но у него впереди длинный уик-энд, и если ему станет скучно, он сможет открыть и стол, и шкафы. У него в Священном дипломате много инструментов, которые помогут сделать эту работу. Но шкафы для документов оказываются незапертыми - поди тут разберись.

Поначалу Карлос начинает просматривать папки с большим интересом. Однако интерес быстро угасает. Файлы «Иуды» расположены в алфавитном порядке, но после Карран, Джеймс (автор четырех романов в мягкой обложке, вышедших в 1978 и 79 годах, с такими названиями как «Любовь - то еще удовольствие» и «Любовь - это навязчивая идея»), следует Дорчестер, Эллен (шесть небольших рукописных рассказов, каждый с пометками Кентона, и к каждому прилагается письмо с отказом). Файла с пометкой Детвейлер, КАРЛОС²⁵⁵ нет*.

* К тому времени такая папка, конечно же, уже существовала, и в ней содержались материалы, которые вполне могли бы заставить Детвейлера взорваться от ярости, но она находилась в офисе Роджера Уэйда - в сейфе, за картиной. Ни Хекслер, ни Детвейлер не входили в этот кабинет. Эта папка также содержала материалы, касающиеся генерала и нового талисмана компании.

Единственный интересный предмет, обнаруженный Карлосом, находится в нижнем ящике, за несколькими папками под буквами «W-Z». Это фотография в рамке, которая, несомненно, до недавнего времени украшала стол Кентона. На ней Кентон и симпатичная молодая женщина восточного вида стоят, обнявшись, на катке в Рокфеллер-Плаза, и улыбаются в камеру.

На лице Карлоса появляется отвратительная улыбка. Женщина находится в Калифорнии, но для настоящего исследователя-экстрасенса несколько тысяч миль не представляют абсолютно никакой проблемы. Мисс Рут Танака уже обнаружила для себя, что поставила не на ту лошадь в любовном забеге. Карлос знает, что она скоро вернется в Нью-Йорк, и думает, что она может заглянуть в «Зенит-Хаус» вскоре после приезда. Кентон к тому времени будет мертв, и у нее возникнет ряд вопросов, не так ли? Да. У дам всегда есть вопросы.

И когда она придет...

- Невинная кровь, - бормочет Карлос. Он бросает фотографию в рамке назад в ящик - и стекло разлетается вдребезги. В тихом офисе звук звучит удовлетворительно громко. В другом конце коридора генерал Хекслер слегка подпрыгивает в кресле Херба, едва не уколовшись собственным ножом.

Карлос пинком захлопывает ящик с папками, подходит к столу Кентона и садится в его кресло. Он чувствует себя как Златовласка, только с довольно приличным стояком. Он сидит там некоторое время, барабаня пальцами одной руки по Священному дипломату, а другой лениво постукивая по твердому члену. Позже, думает он, он, вероятно, помастурбирует - это то, что он делает часто и хорошо. Не зная, конечно, что дни его самоудовлетворения на исходе.

В кабинете напротив Стальные Яйца занял позицию у стены слева от двери Херба Портера. Он видит отражение офиса напротив в окне Херба - слабое, но достаточно хорошее. Когда «Карлос» выйдет на разведку местности, а это рано или поздно произойдет, генерал будет готов.

11:15 утра.

Карлосу приходит в голову, что он голоден. Далее ему приходит в голову, что он забыл принести с собой какую-нибудь еду²⁵⁶. В столе Кентона могут быть шоколадки или еще что-нибудь — жвачка, например, сегодня у каждого в столе хранится, по крайней мере, несколько пластинок жвачки, - но эта чертова сволочь заперта. Рыться в ящиках в поисках чего-то, чего там может и не быть, кажется слишком серьезным занятием.

А как насчет других офисов? Может быть, там даже есть столовая, с газировкой и всем прочим. Карлос решает проверить. В конце концов, у него нет ничего, кроме времени.

Он встает, подходит к двери и выходит. И снова плющ в коридоре касается его ботинок; одна лоза вьется вокруг лодыжки. И снова Карлос терпеливо стоит, пока лоза его не отпускает. Слова излишни, друг мой - раздается шепот в его голове.

Карлос идет к следующей двери по коридору, той, на которой висит табличка «Джексон». Он не слышит, как позади него со скрипом открывается дверь кабинета Херба Портера; не чувствует высокого старика с ножом в руке, который холодными голубыми глазами прикидывает расстояние и находит его приемлемым.

Когда Карлос открывает дверь в кабинет Сандры, Стальные Яйца прыгает. Одно предплечье - старое, тощее, ужасно сильное - обхватывает горло Карлоса и перекрывает ему доступ воздуха. У Карлоса есть мгновение, чтобы почувствовать новую эмоцию: абсолютный ужас. Затем яркая, как молния, линия тепла проходит через нижнюю часть его живота. Ему кажется, что его чем-то обожгли, возможно, даже заклеймили, и он бы закричал, если бы не зажатое горло. Он не имеет ни малейшего представления о том, что его частично выпотрошили, и он чудом избежал мгновенной смерти, отшатнувшись влево, ударив генерала о край двери Сандры Джексон, заставив того вонзить нож чуть выше и далеко не так глубоко, как он намеревался.

- Ты теперь мертвый, сукин ты сын. - Хекслер шепчет эти слова Карлосу на ухо нежно, как влюбленный. Карлос пахнет «Ролейдс» и безумием. Он бросается направо, к другой стороне двери, но генерал готов к этому трюку и скачет на нем, как ковбой на старой кляче. Он снова поднимает нож, намереваясь перерезать Карлосу горло. Но почему-то колеблется.

- Разве у латиноса могут быть светлые волосы и голубые глаза? - спрашивает он.

- Что…

Он чувствует, как рука Карлоса, словно мотылек, трепещет у него на бедре, но уже слишком поздно. Прежде чем он успевает отпрянуть, латинос хватает его за яички, и сжимает их железной хваткой того, кто борется за свою жизнь и прекрасно это понимает.