Часть пятая


ИЗ ДОНЕСЕНИЙ ХЕКСЛЕРА «СТАЛЬНЫЕ ЯЙЦА»

1 апр. 1981

Время: 0600 часов

Местоположение: П-к Аве Са, НЙС

Успешно проник в город. Цель в поле зрения. Не в этот самый момент, конечно же. Мое текущее местоположение = аллея за магазином «Смайлер», перекресток П-к Аве и 32-й. Рабочее место жиденка практически прямо напротив моего лагеря. Замаскировался под «Сумасшедшую гитаристку Герти» и это отлично сработало. Огнестрельного оружия нет, но есть хороший нож в пластиковом пакете. № 1 — быть «бомжом» настоящее дерьмо. № 2 — пособники Антихриста, работающие в Доме Сатаны — Зените, появились вчера в 1730. Один (подпольная кличка: Роджер Доджер) заходил в магазин. По запаху, купил чеснок. Наверное, предполагает, что чеснок улучшит его потенцию, ха!! Другой (подпольная кличка: ДЖОН Креститель) ждал снаружи. Ко мне спиной. Мог бы убить его без проблем. Одно молниеносное движение. Яремная и сонная артерии. Старый добрый навык десантника. Этот старый пес помнит все свои фокусы. Конечно же, не стал. Надо дождаться жиденка. Если другие не будут мне мешать, пусть живут. Если они этого не сделают, то наверняка погибнут. Пленных не беру. Креститель дал мне два доллара. Скряга! Лучший план, как мне кажется, дождаться выходных (то есть 4–5 апр.), а затем проникнуть в здание. Залечь на дно до утра понедельника (то есть 6 апр.). Конечно, Ж. может появятся раньше всех, но обычно трусы путешествуют стаями. В конце концов, Ж., твое горло станет моим, ха! «Пляжи песчаные, берега скалистые, перережу глотку я тебе, жиденок, очень быстро.» — Сны о Карлосе (подпольная кличка: ЛАТИНОС) никуда не делись. Мне кажется, он где-то рядом. Пока срисовать не получается. Должно быть, очень хитрый. Гитара и парик = хороший реквизит. День генерала вместо Дня шакала, ха!! Гитаре нужны новые струны. Играть не разучился, да и петь «как птичка на дереве». Достал свечи. Получилось сбросить груз. Теперь могу думать более ясно, несмотря на убивающие мозг волны.

Теперь буду играть в ожидалки.

Не в первый раз.

Конец связи.



Газета «Нью-Йорк Таймс» от 1 Апреля 1981 г.

Страница В-1, Общенациональное Сообщение

ПРИ КРУШЕНИИ ПАССАЖИРСКОГО САМОЛЕТА В Р.А. ПОГИБЛО 7 ЧЕЛОВЕК



Джеймс Уитни

Специально для «Таймс»

Сентрал-Фолс, Род-Айленд: вчера во второй половине дня, вскоре после взлета с аэродрома «Баркер-Филд», расположенного в этом небольшом городке Род-Айленда, разбился пассажирский самолет «Сессна-404 Титан», принадлежащий компании «Оушен Стейт Эйрвейс». В результате крушения погибли оба пилота и все пятеро пассажиров. С 1977 года авиакомпания «Оушен Стейт Эйрвейс» выполняет чартерные рейсы в Нью-Йоркскую «Ла-Гуардию». Самолет «ОСЭ», рейс 14, находился в воздухе менее двух минут, после чего упал на пустырь всего в четверти мили от места взлета. Свидетели говорят, что самолет, как раз перед тем, как упасть, прошел прямо над складским помещением, едва не задев крышу.

— Что бы там ни случилось, оно должно было произойти в один момент, — сказал Майрон Хоу, подстригавший сорняки между двумя взлетно-посадочными полосами «Баркер-Филд», когда произошла авария. — Он поднялся в воздух, а потом попытался вернуться. Я услышал, как заглох один двигатель, потом другой. Я видел, что оба пропеллера не вращаются. Он чудом разминулся со складом, видимо попытался зайти на посадочную полосу, но не долетел, и врезался в землю.

Предварительные отчеты указывают на отсутствие проблем при обслуживании «С-404», который оснащен двумя 375-сильными турбонаддувными поршневыми двигателями. Со слов президента «Оушен Стейт Эйрвейс» Джорджа Фергюсона: «Эта марка имеет отличные показатели безопасности в целом, к тому же самолет, который потерпел крушение, имел менее 9000 часов налета». Представители Совета по гражданской авиации (CГA) и Федерального авиационного управления (ФAA) начали совместное расследование катастрофы.

В катастрофе, первой за четыре года существования «Оушен Стейт Эйрвейс», погибли пилот Джон Честертон и второй пилот Эйвери Голдстейн, оба из Потакета. Роберт Вайнер, Тина Барфилд и Даллас Майр были опознаны как трое из пяти пассажиров упавшего самолета. Личности двух других, которые предположительно были мужем и женой, скрыты до уведомления ближайших родственников.

«Оушен Стейт Эйрвейс» чаще всего пользуются пассажиры, совершающие транзитные рейсы с дальнейшей пересадкой в самолеты более крупных авиакомпаний, вылетающие из аэропорта «Ла-Гуардиа». По словам мистера Фергюсона, «ОСЭ» приостановила полеты, по меньшей мере, до конца недели, а возможно, и дольше. «Я просто шокирован, — сказал он. — Я много раз летал на этом лайнере и готов поклясться, что в небе нет более безопасного самолета, большего или меньшего. Я в понедельник прилетел на нем из Бостона, и тогда все было в порядке. Я понятия не имею, что могло заставить оба двигателя одновременно выйти из строя. Один, еще возможно, но чтобы оба?»



Из дневника Джона Кентона

1 апреля 1981 года

Есть старое китайское проклятие, которое гласит: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен». Я думаю, что это особенно касается людей, которые ведут дневники (и если они последуют указаниям Роджера, число этих людей вскоре увеличится на три: Билл Гелб, Сандра Джексон и Херб «Дайте мне мир и позвольте мне им управлять» Портер). Я прошлой ночью сидел здесь, в своем маленьком домашнем офисе, который на самом деле является всего лишь небольшим кухонным уголком, к которому я приделал полку и яркий светильник, стуча по клавишам моей пишущей машинки, почти пять часов. Сегодня вечером это не продлится так долго; кроме всего прочего, мне нужно прочесть рукопись. И я её обязательно прочту, как мне кажется. Дюжина или около того страниц, которые я прочитал по дороге домой, убедили меня, что это именно то, что я искал все это время, даже не зная об этом.

Но, по крайней мере, один из моих недавних знакомых не сможет её прочесть. Даже если это так же здорово, как «Большие надежды»[186]. (Не то чтобы так оно и будет; мне приходится постоянно напоминать себе, что я работаю в «Зенит Хаус», а не в «Рэндом Хаус»[187].) Бедная женщина. Я не знаю, говорила ли она правду о том, что хотела сделать нам добро, но даже если она лгала, никто не должен умирать вот так, падая с неба и превращаясь в лепешку в горящей стальной трубе.

Сегодня я пришел на работу еще раньше, чем вчера. Чтобы проверить почту. «Уиджа сказала: Хватит терять время, — говорила она мне. — То, что ты ищешь, находится в фиолетовой коробке на нижней полке. Ближе к углу». Я хотел проверить этот угол еще до того, как поставлю кофе. И еще раз взглянуть на Зенит, плющ обыкновенный, пока нахожусь рядом.

Сначала мне показалось, что на этот раз я обошел Роджера, потому что его пишущая машинка не стучала. Но свет горел, и когда я заглянул в открытую дверь его кабинета, он сидел за своим столом и смотрел на улицу.

— Доброе утро, босс, — сказал я. Я думал, что он будет не готов меня увидеть, и дернется от неожиданности, но он просто сидел в полуобморочном состоянии, бледный и взъерошенный, как будто всю ночь проворочался с боку на бок.

— Я же просил тебя не поощрять ее, — сказал он, не отворачиваясь от окна.

Я подошел и выглянул наружу. Старая леди с гитарой, всклокоченными седыми волосами и табличкой, взывающей к тому, чтобы позволить Иисусу поселиться в твоем сердце, снова находилась перед «Смайлером». Но, по крайней мере, я не слышал, чтобы она пела. Это было бы уже слишком.

— Похоже, у тебя была тяжелая ночь, — сказал я.

— Тяжелое утро. Ты видел «Таймс»?

Собственно говоря, я уже ознакомился с содержанием титульной страницы. Там был обычный отчет о состоянии Рейгана, обычная чепуха о беспорядках на Ближнем Востоке, обычная история о коррупции в правительстве и обычный призыв поддержать фонд «Свежий воздух»[188], прямо в самом низу. Ничего такого, что могло бы вызвать у меня явную озабоченность. Тем не менее, я почувствовал легкое шевеление волос на затылке.

«Таймс» лежала, сложенная пополам, в корзине для входящих и исходящих писем Роджера. Я взял её.

— Первая страница раздела «Б», — сказал он, все еще глядя в окно. Вероятно, бездомная… или ты называешь самок этого вида «леди бомж»?

Я дошел до Общенационального Сообщения и увидел фотографию самолета — во всяком случае, того, что от него осталось, — на заросшем сорняками поле, заваленного обломками от двигателей. На заднем плане, за забором из плетеной сетки, стояла группа людей и таращилась на останки. Я просмотрел заголовок и сразу все понял.

— Барфилд? — Спросил я.

— Барфилд, — согласился он.

— Господи!

— Господь тут ни при чем.

Я просмотрел статью, на самом деле не читая ее, просто ища ее имя. А вот и оно: Тина Барфилд из Сентрал-Фолс, источник старинной пословицы: «Если вы слишком долго играете в пятнашки вокруг циркулярной пилы, рано или поздно кто-то да поранится». Или сгорит заживо в «Сессне-Титане», могла бы добавить она.

— Она сказала, что обезопасит себя от Карлоса, если сделает по-настоящему доброе дело, — сказал Роджер. — Это может навести кое-кого на мысль, что она поступила с нами как раз наоборот.

— А я ей верю, — сказал я. Думаю, я говорил правду, но так или иначе, я не хотел, чтобы Роджер решил выкорчевать плющ, растущий в шкафу Риддли, из-за того, что случилось с Тиной Барфилд. Как бы я ни был потрясен, мне этого не хотелось. Затем я увидел — или, может быть, это была просто интуиция — что разум Роджера работает не в том направлении, и немного расслабился.

— Вообще-то, я тоже, — сказал он. — Она, по крайней мере, пыталась сделать доброе дело.

— Может быть, она просто не сделала его достаточно быстро, — сказал я.

Он кивнул.

— Может быть, так оно и было. Я прочитал рассказ, который она советовала, тот, что написал Джеромом Биксби.

— «Это хорошая жизнь».

— Да. К тому времени, как я прочел две страницы, я узнал его как основу знаменитого эпизода «Сумеречной зоны» с Билли Муми[189] в главной роли. Ты знаешь, что там, черт возьми, случилось с Билли Муми?

Мне было абсолютно наплевать на то, что случилось с Билли Муми, но я подумал, что озвучивать это — плохая идея.

— Это история о маленьком мальчике, который на самом деле такой себе супер-пупер экстрасенс. Он разрушает весь мир, по-видимому, за исключением своего маленького круга друзей и родственников. Эти люди, которых он держит в заложниках, тоже погибают, если осмеливаются хоть в чем-то ему перечить.

Я вспомнил этот эпизод. Маленький ребенок не вырвал чье-то сердце и не стал причиной крушения самолета, но он превратил одного персонажа — своего старшего брата или, возможно, соседа — в чертика из табакерки. И когда чертик ему надоел, он просто выкинул его в кукурузное поле.

— Исходя из этого, ты можешь себе представить, каково было жить с Карлосом? — Спросил меня Роджер.

— Что мы будем делать, Роджер?

Он отвернулся от окна и посмотрел мне прямо в глаза.

Он тоже был напуган, но настроен решительно. Я уважал его за это. И себя я тоже уважаю.

Я думаю, есть за что.

— Мы должны превратить «Зенит Хаус» в прибыльное предприятие, если сможем, — сказал он, — и тогда мы зальем девять галлонов черных чернил в глаза Харлоу Эндерса. Я не знаю, действительно ли это растение — современная версия «Джека и бобового стебля»[190] или нет, но если это так, мы должны забраться на него и взять золотую арфу, золотого гуся и все золотые дублоны, которые только сможем унести. Согласен?

Я протянул ему руку.

— Согласен, босс.

Он ее пожал. У меня в жизни было не так уж много хороших событий, по крайней мере, до девяти утра сегодняшнего дня, и это явно было одним из них.

— Мы также должны быть осторожными, — сказал он. — Согласен?

— Согласен. — Лишь сегодня вечером, дорогой дневник, до меня дошло, что если из слова Согласен убрать букву «А», то получится Жадность[191]. Я бы сказал вам неправду, если бы сказал, что меня это не волнует.

Мы еще немного поговорили. Я хотел пойти в каморку и проверить как там Зенит; Роджер предложил подождать Билла, Херба и Сандру, а потом сделать это вместе.

Как раз в этот момент в кабинет вошла Ла Шонда, жалуясь, что в приемной странно пахнет. Роджер посочувствовал, предположил, что на ковре могла возникнуть плесень, и разрешил мелкую денежную трату на банку «Глейда», которую можно было купить в магазине «Смайлер» через дорогу. Он также предложил ей оставить редакторов в покое на ближайшие пару месяцев: «Они все будут усердно работать, — сказал он, — пытаясь оправдать ожидания материнской компании». Он не сказал «нереалистичные ожидания», но некоторые люди могут передать очень многое с помощью определенного тона голоса, и Роджер — один из них.

— Моя политика — не заходить дальше этого места, мистер Уэйд, — сказала она, стоя в дверях кабинета Роджера и говоря с большим достоинством. — Вы нормальный… и вы тоже, мистер Кентон… большую часть времени…

Я поблагодарил ее. Я обнаружил, что после того, как ваша девушка бросает вас ради какого-то льстеца с Западного побережья, который, вероятно, знает Тай чи[192] и разбирается во всякой блявотине как тонкий эс-тет, даже неуклюжие комплименты звучат довольно приятно.

— …но эти трое немного странноваты.

С этим, Ла Шонда и удалилась. Я думаю, ей нужно было сделать несколько звонков, некоторые из них, возможно, даже имели отношение к издательскому бизнесу. Роджер удивленно посмотрел на меня и еще больше взъерошил свои растрепанные волосы.

— Она не поняла, что это за запах, — сказал он.

— Не думаю, что Ла Шонда проводит много времени на кухне.

— Когда ты смотришь на мир как Ла Шонда, я сомневаюсь, что в этом есть нужда, — сказал Роджер. — Чесноком для неё пахнет только тогда, когда официант приносит креветки по-средиземноморски.

— А пока, — сказал я, — есть «Глейд». Да и запах чеснока скоро станет незаметным. Если, только ты не сыщик или не сверхъестественное комнатное растение.

Мгновение мы смотрели друг на друга, потом расхохотались. Может быть, только потому, что Тина Барфилд умерла, а мы остались живы. Не очень правильно, я знаю, но с этого момента день стал светлее; по крайней мере, мне так кажется.

Роджер оставил короткие записки на столах Херба, Сандры и Билла. К половине десятого мы все собрались в кабинете Роджера, который одновременно служил и нашим редакционным конференц-залом. Роджер начал с того, что, по его мнению, поспособствовало творческому вдохновению Херба и Сандры, и без лишних предисловий рассказал им историю нашей поездки в Род-Айленд. Я помогал, как мог. Мы оба пытались выразить, каким странным был наш визит в оранжерею, каким потусторонним, и я думаю, что все трое поняли большую часть произошедшего. Однако когда дело дошло до Норвилла Кина, я не думаю, что мы с Роджером действительно смогли их в чем-то убедить.

Билл и Херб сидели бок о бок на полу, как они часто делали во время наших редакционных конференций, и пили кофе, и я видел, как они обменялись взглядами, в которых решающую роль играют поднимающиеся к небу глаза. Я подумал было о том, чтобы попытаться настоять на сказанном, но не стал. Попытаюсь выдать великую мудрость в духе Норвилла Кина: «Вы вряд ли сможете поверить в зомби, если вы не видели зомби».

Роджер, закончив рассказ, протянул Биллу раздел «Б» «Нью-Йорк Таймс». Мы ждали, пока все прочтут.

— О, бедная женщина, — сказала Сандра. Она притащила свой офисный стул и сидела в нем, чопорно поджав колени. Никаких сидений на полу для маленькой девочки мистера и миссис Джексон. — Я никогда не летаю без крайней на то необходимости. Это гораздо опаснее, чем они говорят.

— Чушь собачья, — сказал Билл. — Я хочу сказать, что уважаю тебя, Роджер, но это действительно чушь собачья. Ты был под давлением — ты тоже, Джон, особенно с тех пор, как получил от ворот поворот от своей девушки — и вы, ребята, просто… Я не знаю… дали волю своему воображению.

Роджер кивнул, как будто ничего другого и не ожидал. Затем он повернулся к Хербу.

— А ты как думаешь? — спросил он его.

Херб встал и подтянул брючный ремень в своей обычной манере.

— Я думаю, нам надо пойти взглянуть на знаменитый плющ.

— Я тоже, — сказала Сандра.

— Вы ведь, ребята, на самом деле не верите в это, не так ли? — спросил Билл Гелб. В его голосе звучали одновременно удивление и тревога. — Я имею в виду, давайте пока не будем набирать 1-800-массовая истерия, ладно?

— Я ни в чем не уверена и ни во что не верю, — сказала Сандра. — Как-то так. Все, что я знаю наверняка, это то, что мне в голову пришла идея о книге шуток после того, как я там побывала. После того, как я почувствовала запах сдобного печенья. И вообще, почему в каморке уборщика пахнет так же, как в кухне моей бабушки?

— Может быть, по той же причине, почему в приемной пахнет чесноком, — предположил Билл. — Потому что эти ребята просто нас разыгрывают.

Я открыл было рот, чтобы сказать, что Сандра почувствовала запах печенья, а Херб запах тостов с джемом в каморке Риддли за день до того, как мы с Роджером съездили в Сентрал-Фолс, но прежде чем я успел это сделать, Билл спросил:

— Ты видела, что там повсюду растет плющ?

— Нет, но я не включала свет, — сказала она. — Я просто заглянула туда, а потом… Я не знаю… Я немного испугалась. Типа мне стало жутко или что-то в этом роде.

— Это было жутко, невзирая на запах бабушкиного печенья, или из-за него? — Спросил Билл. Как какой-то прокурор из телешоу, вбивающий гвозди в гроб незадачливого адвоката.

Сандра вызывающе посмотрела на него и ничего не ответила. Херб попытался взять ее за руку, но она одернулась.

Я тоже поднялся.

— Хватит болтать. Зачем описывать гостя, когда вы можете его увидеть?

Билл посмотрел на меня так, словно я умалишенный.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я думаю, что Джон в своей неподражаемой манере пытается выразить идею, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — сказал Роджер. — Пойдем, посмотрим. И могу я предложить вам всем держать свои руки подальше от растения? Я не думаю, что оно может укусить — во всяком случае, не нас, — но я думаю, что нам следует быть осторожными.

Мне это показалось чертовски хорошим советом. Когда Роджер повел наш маленький отряд по коридору мимо наших кабинетов, я поймал себя на том, что вспоминаю последние слова кролика-генерала, произнесенные им в «Обитателях холмов» Ричарда Адамса[193]:

— Возвращайтесь, идиоты! Возвращайтесь! Собаки не опасны!

Когда мы добрались до того места, где коридор делает поворот налево, Билл произнес:

— Эй, подождите одну чертову минуту. — Его голос звучал весьма подозрительно. Словно он был, чем-то напуган.

— В чем дело, Уильям? — Спросил Херб с невинным видом. — Пахнет чем-то приятным?

— Попкорном, — сказал он. Его руки были сжаты в кулаки.

— Хороший запах, правда? — Мягко спросил Роджер.

Билл вздохнул. Его руки разжались… и вдруг его глаза наполнились слезами.

— Пахнет, как в «Нордике», — сказал он. — Кинотеатре «Нордика» во Фрипорте, штат Мэн. Именно туда мы частенько захаживали, когда я был ребенком и рос в Гейтс-Фолс. Он открывался только по выходным, и там всегда проводили сдвоенные сеансы. На потолке висели огромные деревянные вентиляторы, которые вращались во время представления… фьють, фьють, фьють… и там всегда продавали попкорн. Свежий попкорн с настоящим маслом в простом коричневом пакете. Для меня это всегда был запах воспоминаний. Я просто… или это шутка? Потому что если это так, скажите мне прямо сейчас.

— Это не шутка, — сказал я. — Я чувствую запах кофе. Марки «Файф-о-Клок», и сейчас, сильнее, чем когда-либо. Сандра, ты чувствуешь запах печенья?

Она посмотрела на меня мечтательным взглядом, и тут я понял, почему Херб от нее без ума (Да, мы все это знаем; я думаю, даже Риддли и Ла Шонда это знают; единственная, кто не знает этого, — сама Сандра). Потому что она была красивой.

— Нет, — сказала она, — я чувствую запах «Шалимара»[194]. Это были мои первые духи. Тетя Коретта подарила мне их на двенадцатилетие. Потом она посмотрела на Билла и тепло улыбнулась. — Именно так пахнут мои воспоминания. Духи «Шалимар».

— Херб? — Спросил я.

На мгновение мне показалось, что он не ответит. Его, кажется, задело то, как Сандра взглянула на Билла. Но потом он, должно быть, решил, что это не более чем простой мимолетный взгляд.

— Сегодня это не тост с джемом, — сказал он. — Сегодня это запах новой машины. Для меня это лучший запах на земле. С той поры, когда мне исполнилось семнадцать, и я не мог себе её позволить.

— Ты до сих пор не можешь себе её позволить, — сказала Сандра.

Херб вздохнул и пожал плечами.

— Да, но… свежий воск… новая кожа…

Я повернулся к Роджеру.

— А как насчет… — тут я замолчал. Билл был всего лишь на грани, но Роджер Уэйд откровенно плакал. Слезы текли по его лицу двумя беззвучными потоками.

— Сад моей матери, времен моего детства, — сказал он хриплым, сдавленным голосом. — Как я любил этот запах! И как я ее любил.

Сандра взяла его за плечи и легонько приобняла. Роджер вытер глаза рукавом и попытался улыбнуться. Вышло очень неплохо для того, кто только что вспомнил свою любимую покойную мать.

Теперь первым шел Билл. Я ему это позволил. Мы последовали за ним за угол, к двери с табличкой уборщик, той, что слева от фонтанчика. Он распахнул ее, начал было говорить что-то умное — это вполне могло быть «Выходи, выходи, где бы ты ни был» — но осекся. Его руки непроизвольно поднялись в защитном жесте, затем опустились.

— Святой Иисус, приди-ка-утром, — прошептал он, и мы все сгрудились вокруг него.

Вчера я писал в дневнике, что каморка Риддли превратилась в джунгли, но вчера я по-настоящему не понимал, что такое джунгли. Я знаю, что это звучит немного странно после моей поездки в оранжерею Тины Барфилд в Сентрал-Фолс, но это правда. Риддли больше не будет играть в кости с Биллом Гелбом, это я вам точно говорю. Теперь комната превратилась в плотную массу блестящих зеленых листьев и спутанных лоз, поднимающихся от пола до потолка. В ней все еще можно было увидеть несколько проблесков металла и дерева — ведро для швабры, ручка от метлы, — но это и все. Полки были погребены под зеленой массой. Люминесцентные лампы над головой были едва видны. Запахи, которые исходили от плюща, хотя и были хорошими, но слишком уж давили.

А потом раздался шум. Мы все его услышали. Что-то вроде шепота, приветственного выдоха.

Лавина из листьев и лоз упала к нашим ногам и растянулась по полу. Несколько усиков зазмеились по линолеуму. Скорость, с которой это произошло, была пугающей. Если бы ты моргнул, то пропустил, как сказал бы мой отец. Сандра закричала, и когда Херб приобнял ее за плечи, она, казалось, ничуть не возражала.

Билл шагнул вперед и отвел ногу назад, очевидно намереваясь пнуть извивающиеся лозы плюща обратно в каморку уборщика. Или попытаться. Роджер схватил его за плечо.

— Не делай этого! Оставь все как есть! Он не собирается причинять нам боль! Разве ты этого не чувствуешь? Разве ты не понимаешь это по запаху?

Билл остановился, я думаю, что он все понял. Мы зачаровано смотрели, как несколько усиков плюща взбираются по стене коридора. Некоторые из них начали исследовать серые стальные стенки питьевого фонтанчика, и когда я покидал офис этим вечером, фонтанчик был практически похоронен. Похоже, что те из нас, кто любил время от времени попить водички, теперь будут покупать «Эвиан» в «Смайлере».

Сандра присела на корточки и протянула руку, как протягивают руку незнакомой собаке, чтобы та ее обнюхала. Мне не нравилось видеть ее в таком положении, особенно когда она была так близко к зеленой лавине, которую мы выпустили из каморки уборщика. В его тени, так сказать. Я протянул руку, чтобы оттянуть ее назад, но Роджер меня остановил. На его лице играла странная улыбка.

— Позволь ей, — сказал он.

Лоза, толстая, как ветка, отделилась от плотного зеленого комка, только что выпавшего из дверного проема. Она, извиваясь, потянулась к Сандре, казалось, что лоза принюхивается. Затем она скользнула вокруг ее запястья, и Сандра ахнула. Херб шагнул вперед, но Роджер дернул его назад.

— Оставь ее в покое! Все в порядке! — сказал он.

— Клянешься?

Роджер так плотно сжал губы, что их почти не было видно.

— Нет, — тихо ответил он. — Но я так думаю.

— Все в порядке, — мечтательно произнесла Сандра. Она смотрела, как усик нежно скользил по ее обнаженной руке спиралью зеленого и коричневого цвета, словно лаская ее обнаженную кожу. Он был похож на какую-то экзотическую змею. — Говорит, что ОН — друг.

— Так и первые колонисты говорили индейцам, — мрачно сказал Билл.

— Он говорит, что любит меня, — сказала она почти восторженно.

Мы смотрели, как кончик шевелящегося усика скользнул под короткий рукав ее блузки. Маленький зеленый листок возле кончика проник следующим, немного приподняв ткань. Это было все равно, что наблюдать за работой какого-то новомодного индийского факира, заклинателя растений вместо заклинателя змей.

— ОН говорит, что любит нас всех. И ОН говорит…

Еще один усик свободно обвился вокруг ее колена, а затем мягко скользнул вниз по икре.

— ОН говорит, что не хватает еще одного, — сказал Херб. Я оглянулся и увидел, что туфли Херба исчезли. Он стоял по щиколотку в плюще.

Мы с Роджером подошли к дверному проему и оставались там, пока листья не коснулись наших пальто. Я подумал, как легко будет этой твари схватить нас за галстуки. Пара длинных жестких рывков и престо — пара редакторов, задушенных собственными галстуками. Затем несколько витков плюща обвились вокруг моих запястий свободными браслетами, и все эти параноидальные, пугающие мысли исчезли.

Теперь, сидя за письменным столом в своей квартире и стуча по клавишам старой пишущей машинки (пышущей, как печка, извините за сравнение), я не могу точно вспомнить, что было дальше… за исключением того, что он был теплым и успокаивающим и более чем приятным. Это было чудесно, как теплая ванна, когда болит спина, или кусочки льда, когда горло горит и рот пересох.

Что увидел бы посторонний, я не знаю. Вероятно, не так уж много, если Тина Барфилд сказала правду, когда говорила, что никто, кроме нас, этого не увидит; скорее всего, пятерых слегка неряшливых редакторов, четверо из которых были молоды (Херб, которому уже за пятьдесят, выглядел бы молодо за столом для совещаний более респектабельного издательства, где возраст большинства редакторов, кажется, колеблется между шестидесятью пятью и «покойник»), стоящих у двери каморки уборщика.

Мы видели его. Растение. Зенит, плющ обыкновенный. Теперь он, то слегка сжимая, то расслабляя кольца, проникал прямо через нас, ощупывая коридор своими усиками и взбираясь по стенам своими лозами, такой же нетерпеливый и резвый, как жеребенок, выпущенный из конюшни теплым майским утром. Он захватил обе руки Сандры, мои запястья, ноги Билла и Херба. Роджер отрастил на шее зеленое ожерелье, и, казалось, совсем об этом не беспокоился.

Мы видели все это и испытали на себе. Физический факт происходящего и успокаивающее душевное тепло. Он, казалось, испытывал нас на прочность, при этом объединяя и превращая в маленький, но совершенный ментальный хор. И да, я говорю именно то, что, думаю: пока мы стояли там, в тисках этих тонких, но крепких усиков, между нами существовала телепатическая связь. Мы заглядывали в сердца и умы друг друга. Не знаю, почему меня это так удивляет после всего того, что произошло, — например, вчера я видел мертвеца, читающего газету, — но так и было.

Зенит спрашивал о Риддли. Казалось, у него был особый интерес к человеку, который его принял, дал ему место для роста и достаточно воды, чтобы начать новую жизнь. Мы заверили его (его?) в нашем общем хоре голосом, что с Риддли все в порядке, Риддли уехал, но скоро вернется. Плющ выглядел удовлетворенным. Усики, удерживающие наши руки и ноги (не говоря уже о шее Роджера), ослабили хватку. Некоторые упали на пол, другие просто отпрянули назад.

— Пошли, — тихо сказал Роджер. — Пошли отсюда.

Но какое-то время мы просто стояли и удивлено смотрели на него. Я вспомнил, как Тина Барфилд велела нам дать растению душ из ДДТ, когда мы с ним закончим, когда мы получим от него то, что нам нужно, и на мгновение я даже обрадовался, что она мертва. «Бессердечная сука заслуживает смерти», подумал я. Говорить об убийстве чего-то столь могущественного и в то же время столь очевидно ручного и дружелюбного… если отбросить корыстные мотивы, это было просто отвратительно.

— Хорошо, — наконец сказала Сандра. — Двигаем отсюда, ребята.

— Я в это не верю, — сказал Билл. — Я вижу это, но не верю.

Но мы знали, что он верил. Мы видели это и чувствовали в его сознании.

— А как насчет двери? — Спросил Херб. — Пусть будет открытой или закрыть?

— Не смей ее закрывать, — возмутилась Сандра. — Если ты это сделаешь, то отрежешь несколько маленьких лоз.

Херб отступил от двери и посмотрел на Билла.

— Ты удостоверился, Фома неверующий?

— Ты же знаешь, что да, — ответил Билл. — Только не надо тыкать меня носом, ладно?

— Никто никуда тебя тыкать не будет, — резко сказал Роджер. — У нас есть дела поважнее. А теперь пошли.

Он повел нас обратно в редакцию, на ходу поправляя галстук и засовывая его за пояс. Я остановился только один раз, в центре коридора, и оглянулся. Я был уверен, что плющ исчезнет, что все это было какой-то дурацкой пятимерной галлюцинацией, но он все еще был там, зеленый поток листьев и коричневатый клубок гибких лоз, многие из которых теперь ползли вверх по стене.

— Поразительно, — выдохнул Херб рядом со мной.

— Да, — сказал я.

— И все то, что случилось в Род-Айленде? Все это… правда?

— Все это правда, — согласился я.

— Пошли, — позвал Роджер. — Нам нужно о многом поговорить.

Я начал было идти, но тут Херб схватил меня за руку.

— Я уже почти сожалею, что старина «Стальные Яйца» мертв, — сказал он. — Ты можешь себе представить, как нечто подобное могло бы взорвать его мозг?

Я ничего на это не ответил, но думаю, разнесло бы напрочь, как и большая часть того, что было написано в письме Тины Барфилд.

Мы вернулись в кабинет Роджера, Роджер сел за свой стол, я — в кресло рядом с ним, Сандра села в свое кресло, Билл и Херб снова расположились на ковре, вытянув ноги и прислонившись спинами к стене.

— Есть вопросы? — Спросил Роджер, и мы все покачали головами. Кто-то, читающий этот дневник — иными словами, кто-то, не вовлеченный в эти события, — несомненно, сочтет это невероятным: как, во имя всего святого, не возникло никаких вопросов? Как мы смогли избежать того, чтобы провести остаток утра, в рассуждениях о невидимых мирах? А скорее всего, занять этими разговорами весь рабочий день?

Ответ прост: это был результат слияния наших разумов. Мы пришли к такому уровню взаимопонимания, на которое не многие были способны. И еще один немаловажный факт: у нас был бизнес, который мы могли спасти — наши продуктовые талоны, — если сумеем быстро спуститься с небес на землю. Спускаться с небес на землю, как мне кажется, стало легче с тех пор, как меня бросила Рут, — возможно, дальше уйдет и многословие. Во всяком случае, я на это надеюсь. Я расскажу вам кое-что о легендарных талонах на питание, раз уж я об этом заговорил. Вы начинаете беспокоиться, когда перед вами замаячит перспектива их потери, но вы не станете предпринимать никаких отчаянных попыток, пока вас не поставят прямо перед фактом их потери, и не поймете, что их еще можно спасти. Если, конечно, будете двигаться очень быстро и не споткнетесь. Фатализм — вот настоящий двигатель прогресса. Раньше я этого не знал, но теперь знаю точно.

И еще одна вещь, связанная с «без вопросов». Люди могут привыкнуть к чему угодно — к квадриплегии[195], потере волос, раку, даже к тому, что ваша любимая единственная дочь только что присоединилась к кришнаитам и в настоящее время пребывает вместе с ними в «Стэплтон Интернэшнл»[196], разодетая в красивую оранжевую пижаму. Мы ко всему привыкаем. Невидимый, вызывающий телепатию плющ — это еще одна вещь, к которой нужно привыкнуть. О последствиях, возможно, мы побеспокоимся позже. А сейчас у нас есть парочка книг, над которыми нужно поработать: «Самые больные шутки в мире» и «Дьявольский Генерал».

Единственный из нас, у кого были проблемы с программой на ближайшее будущее, — это Херб Портер, и его рассеянность не имела ничего общего с Зенитом, плющом обыкновенным. По крайней мере, не напрямую. Он продолжал бросать укоризненные, недоуменные взгляды на Сандру, и благодаря слиянию разумов я знал почему. Билл и Роджер тоже знали. Похоже, что в последние полгода или около того мистер Риддли Уокер из «Жопы Мира», штат Алабама, в «Зенит Хаус» не только полы воском натирал.

— Херб? — Спросил Роджер. — Ты с нами или против нас?

Херб резко дернулся, как человек, который только что пробудился ото сна.

— А? Да! Ну, конечно же!

— Я так не думаю. Но я хочу, чтобы ты был с нами. Добротный барк «Зенит» дал чертовски неприятную течь, если ты еще не заметил. Если мы хотим, чтобы он не утонул, нам нужны все руки у насосов. И ни одного хрена в такелаже. Ты меня понимаешь?

— Я все понял, — угрюмо сказал Херб.

Сандра тем временем бросила на него взгляд, в котором не было ничего, кроме недоумения. Я думаю, она знает то, что знает Херб (и что знаем все мы). Она просто не может понять, почему Херба это так волнует. Мужчины не понимают женщин, я знаю, что это правда… но женщины еще больше не понимают мужчин. А если бы понимали, то вряд ли захотели бы иметь с нами что-то общее.

— Хорошо, — сказал Роджер, — может быть, ты расскажешь нам, как продвигаются дела с книгой о генерале Хекслере?

К радости и изумлению Роджера, для публикации биографии «Стальных Яиц» было сделано очень много, причем за очень короткое время. Пока мы с Роджером были в Сентрал-Фолс, Херб Портер время даром не терял. Он не только нанял Оливию Баркер в качестве литературного раба для «Дьявольского Генерала», но и получил от нее торжественное обещание доставить в редакцию первый черновик из шестидесяти тысяч слов всего за три недели.

Сказать, что я был удивлен этими быстрыми движениями, было бы слишком мягко. По моему предыдущему опыту, Херб Портер двигается быстро только тогда, когда Риддли идет по коридору и кричит: «У Дей пончики на кухни, ани прост прикрасны! У Дей пончики на кухни, ани прост прикрасны!»

— Три недели, приятель, ну, не знаю, — с сомнением ответил Билл. — Не слишком верится, ведь у Оливии есть одна маленькая проблема. — Он изобразил, что проглотил горсть таблеток.

— В том то и прелесть, — сказал Херб. — Мадемуазель Баркер чиста, по крайней мере, в настоящее время. Она ходит на эти собрания и все такое. Ты же знаешь, она была самым быстрым литературным рабом, когда не употребляла.

— Когда была чистой, то да, — сказал я. — По крайней мере, так было раньше.

— Как ты думаешь, она сможет оставаться чистой еще три недели?

— Она останется чистой, — мрачно сказал Херб. — Следующие три недели я буду лично контролировать Оливию Баркер. Я буду звонить ей по три раза в день. И если услышу хотя бы одно невнятное «С», я тут же отправлюсь к ней с желудочным зондом. И клизмой.

— Избавь нас от подробностей, — сказала Сандра, поморщившись.

Херб не обратил на нее внимания.

— Но это еще не все. Подождите.

Он выскочил из комнаты, пересек коридор, направился к знаменитому шкафу в его кабинете (на стене висела фотография генерала Энтони Хекслера размером с плакат, в которую Херб бросал дротики, когда ему становилось скучно), и вернулся оттуда с пачкой бумаги. Он выглядел нехарактерно застенчивым, когда вручал их Роджеру.

Вместо того чтобы взглянуть на рукопись — потому что, конечно же, это была она, — Роджер посмотрел на Херба, подняв брови.

На мгновение мне показалось, что у Херба аллергическая реакция, возможно, из-за некоторой чувствительности кожи к листьям плюща. Потом я понял, что он просто покраснел. Я видел это, но эта ситуация все еще кажется мне чуждой, как вид Клинта Иствуда, рыдающего на коленях у своей мамочки.

— Это моя часть «Дьявольского Генерала» — отчет о деле с книгой «Двадцать цветов-телепатов в саду», — сказал Херб. — Вообще-то, я думаю, что это уже готово к публикации. Только около тридцати процентов из написанного здесь — правда — я никогда не дрался со «Стальными Яйцами» и уж тем более никогда не ставил его на колени, когда он появился здесь, размахивая ножом, но…

Это верно, — подумал я, — ведь Хекслер, насколько нам известно, вообще здесь не появлялся.

— …но чтиво весьма занятное. Я… На меня нашло вдохновение. Херб на мгновение опустил голову, словно мысль о вдохновении показалась ему чем-то постыдным. Затем он снова поднял голову и вызывающе оглядел нас. — Кроме того, этот чертов псих мертв, и я не жду никаких неприятностей от его сестры, особенно если мы пригласим её сюда, попросим помочь с книгой, и подсунем ей пару сотен… ну, назовем это творческой помощью.

Роджер просматривал страницы, которые вручил ему Херб, почти не обращая внимания на этот словесный понос.

— Херб, — сказал он. — Боже милостивый, здесь же тридцать восемь страниц. Это почти десять тысяч слов. Когда ты это написал?

— Вчера вечером, — сказал он, снова глядя в пол. Его щеки горели ярче, чем когда-либо. — Я же сказал, что на меня нашло вдохновение.

Сандра и Билл выглядели впечатленными, но не настолько, как я. Насколько мне известно, только Томас Вулф[197] писал по десять тысяч слов в день. Конечно же, это затмило все мои жалкие постукивания по этому «Оливетти». И когда Роджер снова пролистал страницы, я увидел меньше дюжины зачеркиваний и взаимосвязей. Боже, на него, должно быть, действительно нашло вдохновение.

— Это потрясающе, Херб, — сказал Роджер, и в его голосе не было сомнений в искренности. — Если все будет в порядке — основываясь на твоих записках и резюме, у меня есть все основания полагать, что так оно и будет, — то это будет сердцем книги. — Херб снова покраснел, на этот раз, как мне кажется, от удовольствия.

Сандра смотрела на его рукопись.

— Херб, ты думаешь, что пишешь так быстро потому… ты не думаешь, что это как-то связано… ну ты понимаешь…

— Конечно, — сказал Билл. — Должна быть связь. Как думаешь, Херб?

Я видел, что Херб борется, желая приписать себе десять тысяч слов, которые должны были составить драматическое сердце «Дьявольского Генерала», а затем (клянусь, это правда) я почувствовал, что его мысли обратились к растению, к его впечатляющему богатству, когда Билл Гелб рывком открыл дверь, и оно выползло из каморки.

— Конечно же, это все плющ, — сказал он. — Я имею в виду, что должна быть какая-то связь. Я еще никогда в жизни не писал ничего настолько хорошего.

И я могу догадаться, кто был героем этой пьесы, но я предпочел держать рот на замке. По крайней мере, по этому поводу. С другой стороны, я счел благоразумным открыть новую тему.

— В письме Тины Барфилд ко мне, — сказал я, — она писала, что когда мы прочтем о смерти Карлоса, мы не должны этому верить.

Еще она писала: Как и генерала. И я добавил:

— Как и генерала.

— Это полная и абсолютная чушь, — сказал Херб, но в его голосе звучало беспокойство, и большая часть румянца исчезла с его щек. — Парень залез в чертову газовую печь и устроил себе викинговские похороны. Полицейские нашли его золотые зубы, на каждом из которых был выгравирован номер 7 — 7-я армия. И если этого недостаточно, они также нашли зажигалку, которую ему подарил Дуглас Мак Артур. Он никогда бы с ней не расстался. Никогда.

— Да, может быть, он и мертв, — сказал Билл. — По словам Роджера и Джона, этот парень Кин тоже был мертв, но он был достаточно жив, чтобы читать объявления о продаже подержанных автомобилей в газете.

— Но мистеру Кину вырвали сердце, — сказал Херб. Он говорил почти небрежно, как будто вырвать сердце было примерно то же самое, что оторвать заусениц об защелку багажника своей машины. — От Стальных Яиц не осталось ничего, кроме пепла, зубов и нескольких костей.

— Но ведь есть еще и тульпы, — напомнил ему Роджер. Все мы сидели вокруг и обсуждали все это с абсолютным спокойствием, как будто это был сюжет новейшей книги Энтони Ла Скорбии.

— А что такое тульпа? — Спросил Билл.

— Не знаю, — ответил Роджер, — но завтра обязательно узнаю.

— А как ты это сделаешь?

— От тебя. Потому что ты отправишься исследовать этот предмет в Нью-Йоркскую публичную библиотеку, прежде чем уйдешь домой сегодня вечером.

Билл застонал.

— Роджер, это несправедливо! Если и есть какая-то военизированная тульпа, то это тульпа Херба.

— Тем не менее, это исследование будет твоим детищем, — сказал Роджер и сурово посмотрел на Билла. — У Сандры есть книжка с шутками, а у Херба — книжка с психом. Ты тоже должен где-то почерпнуть вдохновение. А пока этого не произошло, я надеюсь, что ты детально вникнешь в чудесный мир тульпы.

— А как же он? — Угрюмо спросил Билл. Тот, на кого он смотрел, был ваш покорный слуга.

— У Джона тоже есть проект, — сказал ему Роджер. — Не так ли, Джон?

— Именно так, — ответил я, снова напоминая себе, что не стоит возвращаться домой, не занырнув обратно в пыльную атмосферу комнаты, где хранится почтовая корреспонденция хотя бы еще раз. По словам Тины, то, что я искал, было в фиолетовой коробке, на нижней полке, ближе к углу.

Нет, если верить Тине, то не по её словам.

По словам Уиджи.

— Пора за работу, — сказал Роджер, — но я хочу высказать три замечания, прежде чем отпущу вас. Во-первых: Вы должны держаться подальше от каморки уборщика, как бы вас к ней ни тянуло. Если желание станет слишком сильным, сделайте то, что делают алкаши: позвоните кому-нибудь, у кого может быть такая же проблема, и говорите об этом, пока желание не пройдет. Понятно?

Он обвел нас взглядом: Сандру, которая сидела чопорная и аккуратная, как первокурсница на первом приеме в женском обществе, Херба и Билла, бок о бок мостившихся на полу, Мистера Толстого и Мистера Худого. Голубоглазый взгляд Роджера коснулся меня последним. Никто из нас не произнес ни слова вслух, но Роджер все равно нас услышал. Именно так сейчас все и происходит в «Зенит Хаус». Это удивительно, и большинство людей, без сомнения, сочли бы это абсолютно невероятным, но так оно и было. К лучшему или к худшему. И поскольку он услышал именно то, что хотел, Роджер кивнул и откинулся на спинку стула, немного расслабившись.

— Второе: Возможно, вам захочется рассказать кому-нибудь за пределами этого офиса о том, что здесь произошло… то, что происходит. Я призываю вас от всего сердца не делать этого.

Ему не нужно было об этом беспокоиться. Мы этого не сделаем, никто из нас. Это обычная человеческая натура — желать доверить кому-нибудь великую и удивительную тайну, в которую ты был посвящен, но только не в этот раз. Мне не нужна была телепатия, чтобы это понять; я видел это в их глазах. И я вспомнил кое-что довольно неприятное из своего детства. Был один парень, который жил через улицу от меня, далеко не самый лучший в мире парень — Томми Фланнаган. Он был тощ, как жердь. У него была сестра, возможно, на год или два младше, которая весила намного больше его. И иногда он гонялся за ней до тех пор, пока она не начинала плакать, крича: «Жадина-говядина-соленый-огурец-по-полу-валяется-никто-его-не ест!» Не знаю, была ли бедняжка Дженни Фланнаган жадиной или нет, но я знаю, что мы именно так и выглядели в тот момент, все пятеро: кучка жадных редакторов, сидящих в кабинете Роджера Уэйда.

Эта картина преследует меня, потому что я уверен, что она была и на моем лице. Растение чувствует себя хорошо. От него исходят приятные запахи. Его прикосновение не скользкое, не отталкивающее, оно похоже на ласку. Живительную ласку. Сидя сейчас здесь, с опущенными глазами после очередного долгого дня (а мне еще нужно почитать, если я когда-нибудь смогу закончить эту запись), я жалею, что не могу почувствовать это снова. Я знаю, что это оживит меня, взбодрит и оживит. И все же, некоторые наркотики также заставляют вас чувствовать себя хорошо, не так ли? Даже когда они убивают вас, они заставляют чувствовать себя хорошо. Может быть, это чепуха, пуританский пережиток, как расовая память, а может быть, и нет. Я просто не знаю. И на данный момент, я думаю, это не имеет значения. Еще…

Жадина-говядина-соленый-огурец-по-полу-валяется-никто-его-не ест!

В кабинете на мгновение воцарилась тишина, а потом Сандра сказала:

— Никто не собирается ничего никому говорить, Роджер.

Билл:

— Речь идет не только о спасении наших рабочих мест на этом паршивом целлюлозном комбинате.

Херб:

— Мы хотим вставить этому уроду Эндерсу так же сильно, как и ты, Роджер. Уж поверь.

— Ладно, — сказал Роджер. — Согласен. И это подводит меня к последнему замечанию. Джон ведет дневник.

Я чуть не выпрыгнул из кресла, и начал было спрашивать, откуда он это знает — я ему об этом не говорил, — но потом понял, что это не к месту. Благодаря Зениту, растущему там, в обители Риддли Уокера, мы теперь много знаем друг о друге. Вероятно, даже больше, чем нам нужно.

— Это хорошая идея, — продолжил Роджер. — Я предлагаю всем вам начать вести дневники.

— Если мы действительно собираемся запустить в производство кучу новых книг, я не думаю, что у меня будет время даже чтобы вымыть голову, — проворчала Сандра. Как будто ей поручили редактировать только что обнаруженную рукопись Джеймса Джойса[198] вместо «Самых больных шуток в мире».

— Тем не менее, я настоятельно рекомендую вам выкроить для этого время, — сказал Роджер. — Рукописные дневники, возможно, и не будут иметь никакой ценности, если все пойдет так, как мы надеемся, но они могут оказаться бесценными, если этого не произойдет… ведь, скажем так, у нас нет четкого представления о том, с какими силами мы здесь играем.

— Тот, кто хватает тигра за хвост, не должен его отпускать, — сказал Билл.

Он заговорил каким-то зловещим бормотанием.

— Чепуха, — сказала Сандра. — Это всего лишь растение. Никаких проблем. Я чувствую это всеми фибрами души.

— Многие думали, что Адольф Гитлер — это простой маргинал, — сказал я, чем заслужил резкий взгляд сеньориты.

— Я все время возвращаюсь к тому, что сказала Барфилд о том, что растению нужна кровь, чтобы по-настоящему развернуться, — сказал Роджер. — Кровь зла или кровь безумия. Мне это не понятно, и уж тем более, мне это не нравится. Мысль о том, что мы выращиваем вампирскую виноградную лозу в каморке уборщика…

— И уже не только в каморке уборщика, — добавил я, заработав новые неприязненные взгляды Сандры и Херба, а также озадаченный и несколько встревоженный взгляд Билла.

— Я бы предпочел, чтобы он вообще не пробовал кровь, вот и все, — сказал Роджер. — Дела идут достаточно хорошо, чтобы удовлетворить наши текущие цели. — Он прочистил горло. — Я думаю, что мы тут играем со взрывчаткой, ребята, и в таком деле, как это, учет может пригодиться. Записки и записи в дневник — это все, о чем я прошу.

— Если их когда-нибудь прочтут в суде, — дневники и записки, посвященные этому делу, — они, скорее всего, приведет нас в «Дубовую Бухту», — сказал Херб. — Это та самая дурка, откуда сбежал старый добрый генерал «Стальные Яйца», на случай, если кто-нибудь из вас забыл.

— Лучше «Дубовая Бухта», чем Аттика, — сказал я.

— Это утешает, Джон, — сказала Сандра. — Это очень утешительно.

— Не волнуйся, милая, — сказал Билл, протягивая руку и похлопывая ее по щиколотке. — Я думаю, они направляют дам в Оссининг.[199]

— Да, — ответила она. — Где я смогу открыть для себя радости сапфической[200] любви с трехсотфунтовой байкерской цыпочкой.

— Прекратите, вы все, — нетерпеливо сказал Роджер. — Это простая предосторожность, вот и все. В этом пока нет ничего плохого. И не будет, если мы будем осторожны.

Только тогда я понял, как отчаянно Роджер хочет вытащить «Зенит Хаус», теперь, когда у него появился шанс. Как сильно он хочет спасти свою репутацию, когда есть реальный шанс ее спасти. Я снова вспомнил, как кролик-генерал кричал: «Возвращайтесь, идиоты! Возвращайтесь! Собаки не опасны!»

Я думаю, что в ближайшие дни и недели Роджер Уэйд будет пристально за нами наблюдать. И остальные тоже. И я, конечно, куда же мне деться.

Может быть, я — больше всех.

— Я думаю, что уже готов к небольшому отпуску в «Дубовой Бухте», — Сказал Билл. — У меня такое чувство, будто я читаю ваши мысли, а это, должно быть, безумие.

Никто ничего не сказал. Да и это было не нужно.

Дорогой дневник, мы уже это проходили.

Остаток дня я провел, восстанавливая в большей или меньшей мере обычный порядок вещей. Я убрал длинную, скучную сцену званого обеда из последнего опуса Оливии о пустельге и, помятуя о покойной Великой Тине Барфилд, оставил грубую сексуальную сцену, которая была действительно грубой (в какой-то момент тупой предмет вставляется в маловероятное место с маловероятными, экстатическими результатами). Я разыскал консультанта по кулинарии в Нью-Йоркской публичной библиотеке, и она согласилась за четыреста долларов (которые мы с трудом могли себе позволить) просмотреть рецепты в «Джанет Фристоун-Лав», нашей новой кулинарной книге, и попытаться убедить меня, что там нет ничего ядовитого. Кулинарные книги всегда приносят доход, даже плохие, но мало кто за пределами этого сумасшедшего бизнеса понимает, что они также могут быть опасны: несколько странных ингредиентов, и люди могут умереть. Смешно, но такое случается. Я сходил на ланч с Джинки Карстерс, которая могла бы новелизировать этот лесбо-вампирский кусок дерьма, с которым у нас возникли проблемы (бургеры в «Бургер Хэйвен», в настоящее время довольно претенциозное заведение), и выпил после работы с Родни Славински, который пишет вестерны о Хладнокровном Дентоне под именем Барта И. Стрейча. Хладнокровного не приняли в США, но по какой-то причине он нашел свою аудиторию на рынках Франции, Германии и Японии. Мы были рады им в этом помочь. Эх, жадина-говядина, соленый огурец.

Перед встречей с Родни, — веселым ковбоем-геем, пардон за мой французский — я зашел в комнату, где хранится почтовая корреспонденция. Чтобы туда добраться, мне пришлось перешагнуть через скрученную, переплетенную циновку из стеблей и лоз плюща. Это можно было сделать, фактически не наступая на них, за что я был благодарен. Последнее, что мне было нужно в три часа дня, — это болезненный крик экстрасенсорного плюща, страдающего от тяжелой поступи моих ног.

Сейчас Зенит, кажется, разрастался вверх по стене по обе стороны от каморки уборщика, образуя сложное сплетение из зеленого и коричневого цветов, через который просматривались геометрические узоры обоев приятного кремового цвета. На этот раз я не слышал его вздоха, но могу поклясться, что слышал его дыхание, теплое, глубокое и успокаивающее, как раз на пределе слышимости. И снова запахло, но на этот раз не кофе, а жимолостью. У меня остались приятные детские воспоминания и об этом запахе; жимолость окружала библиотеку, где я провел много счастливых часов в отроческие времена. И когда я проходил мимо, один усик плюща протянулся и коснулась моей щеки. Это было не просто прикосновение. Это была ласка. Есть одна по-настоящему великая вещь, которую я обнаружил в ведении дневника: я могу быть здесь честным, как нигде больше, в данном случае достаточно честным, чтобы сказать, что это прикосновение заставило меня вспомнить о Рут, которая раньше именно так ко мне и прикасалась.

Я стоял совершенно спокойно, в то время как этот тонкий стебелек скользнул к моему виску, провел по моей брови, а затем отстранился. Когда это произошло, у меня в голове промелькнула очень ясная мысль, и я уверен, что пришла она от Зенита, а не из глубин моего подсознания:

Найди фиолетовую коробку.

Обнаружить её посчастливилось, именно там, где Барфилд — или ее спиритическая доска Уиджа — мне и рассказывала: в дальнем углу на нижней полке, за парой огромных почтовых ящиков, с уже расслоившимися стенками. Это была та самая коробка, в которой продается печатная бумага среднего качества. Отправитель — некто Джеймс Солтуорти из Квинса — просто заклеил её скотчем и налепил почтовую марку поверх фирменного знака и логотипа «Регланд бонд». Его почтовый адрес находился в левом верхнем углу, на другой наклейке. Я думаю, это просто удивительно, что на почте приняли такую посылку и смогли доставить ее сюда, но они это сделали, и теперь все это мое.

Сидя на полу в почтовой комнате, вдыхая запах пыли и жимолости, я разорвал скотч и поднял крышку коробки. Внутри находилось, насколько я могу судить, около четырехсот страницы рукописи, венчавшейся титульным листом, на котором было написано:


ПОСЛЕДНИЙ ВЫЖИВШИЙ
Джеймс Солтуорти

И, в дальнем углу:


Продажа прав только по Северной Америке
Литературный Агент: Сам себе агент
Приблизительно 195 000 слов

Там также было письмо, адресованное: редактору — или тому, кто отправляет эти вещи туда, откуда они пришли. Как и в случае с письмом Тины Барфилд, я его прикладываю. Я не собираюсь критиковать или анализировать его здесь, нет никаких причин это делать. Писатели, которые пытались опубликовать свои книги в течение длительного периода времени — пять лет, иногда десять лет, а однажды, по моему опыту, целых пятнадцать лет, которые имеют на своем счету не менее десяти неопубликованных романов, три из которых очень длинные, — разделяют подобный тон, который я бы описал как тонкий саможалостливый цинизм, натянутый на колодец растущего отчаяния и, во многих случаях, истерии. В моем воображении, которое, вероятно, слишком живо, эти люди всегда кажутся шахтерами, которые каким-то образом пережили ужасный обвал, людьми, запертыми в ловушке в полной темноте и кричащими: «Есть ли там кто-нибудь? Пожалуйста, ответьте? Кто-нибудь меня слышит?»

Когда я складывал письмо обратно в конверт, то подумал, что если когда-нибудь и было имя, которое звучало так, как будто оно должно принадлежать писателю, так это Джеймс Солтуорти. Моей следующей мыслью было: накрыть крышкой коробку с рукописью и оставить все, что было под титульным листом, хорошее там оно или плохое, до той поры, пока я не вернусь домой. Но в большинстве из нас есть что-то от Пандоры, и я не смог удержаться, чтобы не заглянуть под титульный лист. И прежде чем до меня это дошло, я уже успел прочитать первые восемь или девять страниц. Рукопись читалась так легко, так естественно. Она не могла быть так хороша, как кажется, я это точно знаю, иначе её бы здесь не было. И все же какая-то темная часть меня нашептывала, что это может быть и не так. Солтуорти был одновременно и писателем и литературным агентом, а писатели, которые этим занимаются, подобны адвокатам, защищающим самими себя: у них в клиентах дураки.

Страницы, которые я прочел, были настолько хороши, что я просто сгорал от любопытства и желания прочитать остальное по дороге из офиса домой; мои мысли постоянно возвращались к Трейси Нордстрому, очаровательному психу, который, по-видимому, был главным героем Солтуорти. В моей голове шла война: по одну сторону битвы была армия Надежды, по другую — армия Цинизма. Этот конфликт, я чувствую, разрешится в течение двух часов между сейчас и полуночью, когда я действительно буду вынужден лечь спать. Но прежде чем я поменяю стул на кухне рядом с пишущей машинкой на кресло в гостиной моей квартиры для чтения рукописи, я должен еще кое-что добавить.

Когда я встал с фиолетовой коробкой Солтуорти под мышкой, то заметил, что Зенит, плющ обыкновенный пробил стену между каморкой уборщика и комнатой, где хранится почтовая корреспонденция, по меньшей мере, в трех десятках мест. На этой стене располагались десять стальных полок, простые серые утилитарные вещи, которые теперь были совершенно пусты — в моем пост-рутском рабочем энтузиазме я полностью их очистил, не найдя ни одной вещи, даже отдаленно стоящей публикации. В большинстве случаев там была даже не просто некомпетентность — скучное повествование и скучная проза — а откровенная безграмотность. Не одна, а сразу несколько рукописей, заполнявших эти серые полки, были нацарапаны карандашом.

Но все это в сторону. Я просто хочу сказать, что я мог видеть эту стену, потому что стопки и нагромождения коробок, пакетов и почтовых ящиков исчезли. Кремовый гипсокартон теперь был пронизан галактикой зеленых звезд. Во многих случаях кончики лоз плюща только начали проникать сквозь гипсокартон, но в некоторых случаях длинные и хрупкие змеи уже проскользнули внутрь. Они разрастались вдоль пустых стальных полок, пересекались, переплетались, то поднимаясь, то опускаясь. Другими словами, исследовали новые территории. Большинство листьев были плотно свернуты, как спящие младенцы, но некоторые уже начали раскрываться. У меня возникло сильное подозрение, что через неделю-другую, самое большее через месяц, комната, где хранится почтовая корреспонденция будет так же заполнена Зенитом, как сейчас каморка Риддли.

Что приводит к забавному, но вполне обоснованному вопросу: куда мы посадим Риддли, когда он вернется? И что именно он будет делать?

Достаточно. Пора ознакомиться с содержимым коробки Джеймса Солтуорти.



2 апреля 1981 года

Боже мой. О, боже мой! Я чувствую себя как человек, который окунул свою леску в маленький деревенский ручеек и ухитрился подцепить Моби Дика[201]. Я даже набрал первые пять цифр номера Роджера Уэйда, прежде чем сообразил, что уже два часа гребаного утра. Придется подождать, но я не знаю, как мне это удастся. Я чувствую, что вот-вот взорвусь. Имена и названия книг продолжают танцевать в моей голове. «Нагие и мертвые» Нормана Мейлера. «Округ Рэйнтри» Росс Локридж. «Пейтон-Плейс» Грейс Металиус. «Крестный отец» Марио Пьюзо. «Экзорцист» Уильяма Питера Блэтти. «Челюсти» Питера Бенчли. Разные книги, разные писатели, некоторые очень хорошие, некоторые просто компетентные, но все они создали своего рода энергетик, — истории, которые миллионы людей просто обязаны были прочитать. «Последний выживший» Солтуорти очень точно вписывается в эту группу. В этом нет никаких сомнений, черт побери. Я не думаю, что обнаружил шедевр, но я точно знаю, что нашел очередную большую вещь.

Если мы позволим этому ускользнуть из наших рук, я застрелюсь.

Нет.

Я войду в каморку Риддли и попрошу Зенит, чтобы он задушил меня.

Боже мой, какая невероятная книга. Какая невероятная история.



19 февраля 1981 года

Редакционному персоналу иили отделу обработки почты,

Издательство «Зенит Хаус»

Парк Авеню Саут, дом 490

Город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, 10017

РЕДАКТОРУ — ИЛИ ТОМУ, КТО ОТПРАВЛЯЕТ ЭТИ ВЕЩИ ТУДА, ОТКУДА ОНИ ПРИШЛИ.

Меня зовут Джеймс Солтуорти, и прилагаемая коробка содержит рукопись, написанную лично мной. «Последний выживший» — роман, действие которого происходит через пять лет после того, как я его написал в 1977 году, и теперь, клянусь Богом, это будущее почти наступило! Похоже на неприличную шутку. Этот роман, который был изучен со всех сторон, как моей женой, так и моим начальником (я преподаю английский язык в 5-м классе школы Пресвятой Богородицы в Квинсе), был в общей сложности у двадцати трех издателей. Наверное, мне не следовало бы говорить вам об этом, но поскольку «Зенит Хаус» — последнее пристанище этой рукописи в том, что было долгой и чрезвычайно скучной поездкой в никуда, я решил «немного выпустить пар», как мы обычно говорили в сексуальных шестидесятых, времени, когда каждый из нас думал, что вынашивает, по меньшей мере, один великий роман.

Я предполагаю, что в нескольких издательствах, где побывал «Последний выживший», он был чем-то вроде нежеланного зятя, от которого вы стремитесь избавиться как можно скорее, хотя иногда его действительно читали (точнее сказать — частично читали). Из «Даблдей» пришел ответ: «Мы ищем более оптимистичную фантастику». Привет! Из «Липпинкотта»: «Написано неплохо, но персонажи неприятные, а сюжет откровенно невероятный». Мазл тов![202] Из «Патнэма» пришло это старое доброе: «Мы больше не рассматриваем неагентированный материал». Ура! Агенты, шмагенты. Мой первый умирал у меня на глазах — ему был восемьдесят один год, и он впал в маразм. Второй был мошенником. Третий сказал, что ему нравится мой роман, а потом предложил мне прикупить что-нибудь из «Амвея»[203].

Я прилагаю 5.00 долларов почтового сбора за возврат посылки. Если вы воспользуетесь ими, чтобы вернуть мне мой роман после того, как закончите его не читать, просто прекрасно. Если вы захотите купить на них пару банок пива, все, что я могу на это сказать: Привет! Мазл тов! Ура! Тем временем я вижу, что Розмари Роджерс, Джон Саул и Джон Джейкс по-прежнему хорошо продаются, поэтому я думаю, что американская литература хорошо себя чувствует и смело продвигается вперед к 21 веку. Кому нужен Солтуорти?

Интересно, платят ли деньги за написание учебных пособий? Конечно же, нет. Ведь нет ничего особенного в обучении пятиклассников, некоторые из которых носят выкидные ножи и продают за углами наркотики. Полагаю, в «Даблдей» этому не поверят, не так ли?

Со всей любезностью,

Джим Солтуорти

Абердин-Роуд, 73

Куинс, штат Нью-Йорк, 11432.



2 апреля 1981 года

автоответчик в кабинете Роджера Уэйда,

3:42 утра: Здравствуйте, вы позвонили Роджеру Уэйду «Зенит Хаус». Я не могу сейчас ответить на ваш звонок. Если речь идет о счетах или бухгалтерском учете, вам нужно перезвонить Эндрю Лангу в «Апекс Корпорэйшн оф Америка». Номер 212-555-9191. Спросите издательский отдел. Если вы хотите оставить сообщение лично для меня, дождитесь сигнала. Спасибо.

Роджер, это Джон, твой приятель по сафари в Сентрал-Фолс. Я звоню тебе около четырех утра, 2 апреля. Меня сегодня не будет в редакции. Я только что закончил самую невероятную гребаную книгу в своей жизни. Святой Боже, Босс, я чувствую себя так, словно кто-то посадил мой мозг на чертовы реактивные салазки. Нам нужно быть очень аккуратными с этим — книга должна быть опубликована в твердом переплете, со всеми прибамбасами и наворотами, но, как ты знаешь, «Апекс» с твердым переплетом не работает. Как и большинство компаний, которые попадают в книжный бизнес, они в этом не секут. Но нам же и лучше. Мы то сечем что к чему. Кого ты знаешь в лучших издательствах книг в твердом переплете? Лучше спросить: кому ты доверяешь?

Если мы потеряем права на эту книгу в процессе получения Солтуорти прав на издание в твердом переплете, я себя убью. Я…


3:45 утра: Здравствуйте, вы позвонили Роджеру Уэйду «Зенит Хаус». Я не могу сейчас ответить на ваш звонок. Если речь идет о счетах или бухгалтерском учете, вам нужно перезвонить Эндрю Лангу в «Апекс Корпорэйшн оф Америка». Номер 212-555-9191. Спросите издательский отдел. Если вы хотите оставить сообщение лично для меня, дождитесь сигнала. Спасибо.

Я Джон-балаболка, даже с этим чертовом автоответчиком, не так ли, Роджер? Я даже не помню, о чем говорил раньше. У меня просто кружится голова. Я иду спать. Я не знаю, получится ли заснуть или нет. Если нет, то, может быть, все-таки приду на работу. Наверное, в моей гребаной пижаме! (смеюсь). Если засну, то в пятницу, первым же делом, засяду за отчет по рукописи, хорошо? Пожалуйста, не дай нам все испортить, Роджер. Пожалуйста. Ладно, я иду спать.


3:48 утра: Здравствуйте, вы позвонили Роджеру Уэйду «Зенит Хаус». Я не могу сейчас ответить на ваш звонок. Если речь идет о счетах или бухгалтерском учете, вам нужно перезвонить Эндрю Лангу в «Апекс Корпорэйшн оф Америка». Номер 212-555-9191. Спросите издательский отдел. Если вы хотите оставить сообщение лично для меня, дождитесь сигнала. Спасибо.

Господи, Роджер. Ничего не предпринимай, пока не прочтешь это дерьмо. Просто подожди.


3:50 утра: Здравствуйте, вы позвонили Роджеру Уэйду «Зенит Хаус». Я не могу сейчас ответить на ваш звонок. Если речь идет о счетах или бухгалтерском учете, вам нужно перезвонить Эндрю Лангу в «Апекс Корпорэйшн оф Америка». Номер 212-555-9191. Спросите издательский отдел. Если вы хотите оставить сообщение лично для меня, дождитесь сигнала. Спасибо.

Если кто-нибудь попытается что-нибудь сделать с этим растением, то он умрет. Ты это понимаешь? Он нахрен… сдохнет.



Отчет о рукописи

Издательство «Зенит Хаус»

Редактор: Джон Кентон

Дата: 3 апреля 1981 года

Название рукописи: «Последний выживший»

Имя автора: Джеймс Солтуорти

Фантастика /Научно-популярная литература: Ф

Илюстарции: Н

Агент: нет

Предлагаемые права: Автор предлагает только по Северной Америке, но как мне кажется, он не понимает, о чем речь.

Временные рамки: действие романа происходит в 1982 году, но первоначально он был написан в 1977 году. Чтобы придерживаться намерений автора, даты в романе должны быть изменены, на 1986, 1987 или, по крайней мере, плюс пять лет от предполагаемой даты публикации.

Основной посыл уникален и увлекателен. Сеть, теряющая рейтинги (авт. называет ее ОВК, Объединенная Вещательная Корпорация, но чувствуется, что подспудно речь идет о Си-Би-Эс), придумывает уникальную идею игрового шоу. Двадцать шесть человек помещают на необитаемый остров, где они должны выжить в течение шести месяцев. Среди участников конкурса — три подготовленных оператора. На самом деле у каждого участника есть своя «работа» на острове, и операторам приходится обучать некоторых участников умению пользоваться оборудованием. Другие участники — «фермеры», «рыбаки», «охотники» и так далее. Главная идея состоит в том, что в конце каждой из двадцати шести недель участники должны голосовать за изгнание одного из людей с острова. Первый изгнанник получает один доллар. Второй получает десять. Третий получает сотню. Четвертый получает пятьсот. А последний выживший получает целый миллион. Я знаю, что звучит неубедительно, но Солтуорти на самом деле заставляет нас поверить, что такая программа может выйти в эфир, если сеть окажется на грани краха (и будет достаточно безвкусной, но на сетевом телевидении это никогда не было проблемой).

То, что делает историю блестящей, — это определение характеров от Солтуорти. Телезрители видят конкурсантов под очень простыми углами — Добрая Молодая Мать, Веселый Спортсмен, Суровый Старик, Жесткая, Религиозная Вдова. Однако в глубине души, они чрезвычайно сложны. И один из них, симпатичный Молодой Водитель Грузовика по имени Трейси Нордстром, на самом деле опасный психопат, который пойдет на все, чтобы выиграть миллион долларов. В одной, читаемой на одном дыхании, сцене в начале книги он вызывает пищевое отравление у Сурового Старика, заменяя безвредные грибы, собранными одним из фермеров, милым бывшим хиппи, галлюциногенными. И тот, убитый горем из-за его предполагаемой ошибки, кончает жизнь самоубийством (которое сеть скрывает, поскольку последний выживший стал монстром). По иронии судьбы, Нордстром — самый обожаемый участник, как другими участниками, так и огромной телевизионной аудиторией. (Солтуорти фактически заставляет читателя поверить, что такое шоу может стать национальной навязчивой идеей.)

Только один человек, Салли Стамос (Добрая Молодая Мать), подозревает, каким злом на самом деле является Трейси Нордстром. В конце концов, Нордстром понимает, что она его раскусила, и пытается заставить ее замолчать. Сможет ли Салли убедить остальных в том, что происходит? Вернется ли она когда-нибудь к своим детям?

Солтуорти строит саспенс, как старый профи, и я просто не мог оторваться от книги… или достаточно быстро переворачивать страницы. Роман завершается огромной бурей, которая завершает то, что до тех пор было просто циничной телевизионной иллюзией: конкурсанты отрезаны от всего, настоящие потерпевшие кораблекрушение вместо притворных. То, что мы здесь имеем, — это гибрид высокой концепции между «И никого не стало»[204] и «Повелителя мух»[205]. Я не хочу помещать заключение в это резюме; его нужно читать и смаковать лично в собственной яркой прозе автора. Позволь мне только сказать, что это настолько шокирует, что все редакторы, которые читали эту книгу до меня, отбрасывали ее, как горячую картофелину. Но это работает, и я думаю, что американские читатели, которые смогли принять сверхъестественные ужасы «Ребенка Розмари» и преступные ужасы «Крестного отца», примут его, порекомендует его своим друзьям и будут говорить о нем в течение многих лет.

Рекомендация редактора: Мы должны это опубликовать. Это лучший и самый коммерческий неопубликованный роман, который я когда-либо с удовольствием читал. Если когда-либо и была книга, которая могла бы возвысить издателя, то это та самая.

Джон Кентон.



ИЗ СВЯЩЕННОЙ КНИГИ КАРЛОСА

СВЯЩЕННЫЙ МЕСЯЦ АПРЫ (Запись #77)

Время почти пришло. Звезды и планеты сошлись, хвала Деметре. Это хорошо, потому что у меня мало времени. От предательницы суки Барфилд избавился, заклинание сработало, и самолет разбился. Никаких проблем, хвала Аббале, но, в конечном итоге, она все равно меня обманула. Вороватая сука украла мой талисман (на самом деле это был Совиный Клюв). Я искал везде, но Клюв исчез. Держу пари, он был у нее в кармане, когда самолет разбился. Сгорел! Ни осталось ничего, кроме пепла!! Если Защита исчезла, мое Время истекло. Ничего, я все равно устал быть Карлосом. Время переходить на следующий этап, но сначала избавлюсь от Иуды Кентона. Я покажу тебе, что на самом деле означает отказ, Иуда! Пусть растение позаботится об остальных, когда прольется Невинная Кровь.

Я обошел весь район, где работает Кентон. Все офисные здания, кроме небольшого магазинчика через дорогу. Перед ним стоит сумасшедшая старушка-бродяга. Женщина с Гитарой. Играет почти так же плохо, как Иуда Кентон редактирует книги. Ха! Думал использовать ее, как невинную кровь, но она безумна, так что вряд ли сработает. «Незачем работать с деревом, если дерево не сработает», — говорил мне Мистер Кин. По-своему мудрый человек.

На улице, похоже есть еще несколько «завсегдатаев». Один парень продавал часы и т. д. за откидным столиком. Никаких проблем, но в выходные будет лучше всего. Я найду способ проникнуть внутрь, скорее всего, последую за кем-то, кто «пашет сверхурочно». Я проберусь наверх, в их офис, и просто «затаюсь», как они говорят, до утра понедельника. Планирую лично перерезать горло Иуде Кентону Священным жертвенным ножом. Вырежу ему сердце, если получится. Когда его кровь потечет по моим рукам, я смогу умереть счастливым, хвала Аббале, хвала Деметре. Только не будет никакой смерти! Всего лишь переход на следующий уровень существования.

ПРИДИ, ВЕЛИКАЯ ДЕМЕТРА!

ПРИДИ, ЗЕЛЕНЬ!



СВЯЩЕННЫЙ МЕСЯЦ АПРЫ (Запись #78)

Нужно кое-чего остерегаться. Я все еще вижу сны о «генерале». Кто такой «генерал». Почему он думает о свечках? Почему он думает о Джусе[206]? Какой еще Джус?

Возможно, священный напиток вроде вытяжки из крыжовника или молочка мускатного ореха. Я не знаю. Чувствую опасность. Тем временем я нашел дешевый отель примерно в 3 кварталах от З.Х. Не могу больше болтаться без дела. 1. Могу привлечь ненужное внимание. 2. Не могу больше слышать играющую на гитаре старушку-бродягу. Кто-то должен разбить ей гитару об голову. Парни, она играет как Дерьмо. Может быть, это переодетый Джон Кентон! Хaaaaa-хаааа-хаааа.

Выходные уже близко. Испытания огнем и трубами почти закончились. Кентон, ты заплатишь за то, что отверг мою книгу, а потом натравил на меня полицию, ты, говнюк.

Кто такой «генерал». Кто бы это мог быть.

Не бери в голову. Выходные уже близко.

ПРИДИ, ЗЕЛЕНЬ!



Из дневника Сандры Джексон

3 апреля 1981 года

Я не вела дневник с тех пор, как была одиннадцатилетней девочкой со следами комариных укусов вместо грудей и личной жизнью, которая состояла из стенаний по Полу Ньюману[207] и Роберту Редфорду[208] с моими подругами Элейн и Филлис, но вот этот день настал. Я не буду писать о плюще, так как уверена, что Джон и Роджер достаточно подробно это осветят (прочитав несколько записок Джона, возможно, слишком подробно). Многое из того, что я должна осветить, по крайней мере, в этой записи, имеет личный характер, не говоря уже о сексуальном подтексте. Видите ли, я уже не та маленькая девочка! Я долго и напряженно думала, стоит ли мне это записывать, и, наконец, решила: «А почему бы и нет!» Скорее всего, эти записи не увидит никто, кроме меня, а если и увидит, то, что с того? Должна ли я стыдиться своей сексуальности в общем или своего влечения к убийственно красивому Риддли Уокеру в частности? Я так не думаю. Я современная женщина, услышь мой рев, и не вижу причин стыдиться: а. моего интеллекта; б. моих редакторских амбиций (которые простираются намного дальше, чем дыра, известная как «Зенит Хаус», поверьте мне), или в. моей сексуальности. Видите ли, я не стыжусь своей сексуальности (что означало бы не говорить о ней и уж тем более не позволять время от времени давать ей выход). Я высказала это Хербу Портеру, когда он попытался вчера меня обвинить. Одна только мысль об этом сводит меня с ума (и смех раздирает, признаюсь с облегчением). Как будто он имел право меня хоть в чем-то обвинять. Я Тарзан, ты Джейн, вот пояс верности.

Херб вошел в мой кабинет около четверти одиннадцатого, даже не поздоровавшись, прикрыл дверь и просто стоял, сердито глядя на меня.

— Заходи, Херб, — сказала я, — и закрой дверь, чтобы мы могли поговорить наедине.

Даже намека на улыбку не было. Он просто стоял и хмурился. Как ему казалось, я должна была испугаться. Конечно, Херб Портер достаточно огромен, чтобы наводить ужас; должно быть, он ростом шесть футов один дюйм и весит двести пятьдесят фунтов[209], и, учитывая цвет кожи его лица (вчера утром он был красным, как борт пожарной машины, и я нисколько не преувеличиваю), я переживаю за его кровяное давление и сердце. Он частенько мелет языком, но я была рядом, когда от генерала Хекслера начали приходить письма с угрозами, и эти письма заставили Херба поволноваться. Также он выглядел и в среду, когда Джон предположил, что, судя по всему, генерал Хекслер все еще жив.

— Ты трахалась с Риддли, — сказал Херб. Это, вероятно, должно было прозвучать как громогласное обвинение басом ветхозаветного пророка, но прозвучало скорее как невыразительный фальцет. Он все еще стоял в дверях, его руки то расходились то сходились. В своем зеленом выходном костюме и с красным лицом он выглядел как реклама Рождества в аду. — Ты трахалась с этим чертовым уборщиком!

На прошлой неделе это могло бы сбить меня с толку, но с прошлой недели здесь все изменилось. Думаю, к новому порядку придется привыкнуть. Я говорю о телепатии, мой дорогой дневник. Конечно же. ЭС[210]. И, безусловно. ЧТЕНИИ МЫСЛЕЙ. В этом нет никаких сомнений. Другими словами, я знала, что было на уме у Херба с того момента, как он переступил порог моего кабинета, и это практически избавило меня от состояния шока.

— Почему бы тебе не сказать остальное? — Спросила я.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. — Ответил Херб Портер, вложив в эту фразу весь свой фирменный гнев.

— А я думаю, имеешь, — сказала я. — То, что я трахаюсь с уборщиком, беспокоит тебя гораздо меньше, чем то, что я трахаюсь с черным уборщиком. Прекрасно трахающимся черным уборщиком.

Я поняла это с первого раза. Мы просто зашлись в экстазе. Хотелось бы сказать, что мне стыдно признаться, как мне это понравилось, но это не так.

— Дело в том, Герберт, — продолжила я, — что у него член, как у жеребца. Такой инструмент не является достоянием только черных людей, — это все расистские штучки-дрючки, — но немногие люди, белые или черные, знают, как использовать то, что Бог и генетика им дали. Риддли знает. И, поверь мне, он провел немало скучных дней в этой дыре.

— Ты просто не можешь… Ты не должна… Он не… — он брызгал слюной на все стороны. Но, благодаря вышеупомянутому новому порядку, в старом добром «Зенит Хаус» больше не было многоточий и недосказанности. Хорошо это или плохо, но каждая мысль была закончена. То, что я не могу слышать ушами, я могу слышать умом.

Ты не можешь… ДЕЛАТЬ ЭТО!

Ты не должна… ЕМУ ЭТО ПОЗВОЛЯТЬ!

Он не… НАШЕГО УРОВНЯ ЧЕЛОВЕК!

Как будто Херб Портер, хвастун-республиканец, был человеком моего уровня. (В некоторых важных отношениях, конечно же, был: а. он тоже редактор; б. он любит книги; в. он тоже часть странного опыта Жизни с Плющем.)

— Херб, — сказала я.

— А что если ты подхватишь какую-нибудь болезнь? — возмутился Херб. — А что, если он… рассказывает о тебе своим друзьям, когда они сидят на ступеньках и пьют свои коктейли?

— Херб, — сказала я.

— А что, если он станет употреблять наркотики? Заимеет друзей — преступников? Что если…

И было нечто сладкое за этим многоточием, что-то, что заставило мое сердце немного растаять. Для хвастуна-республиканца, да еще и расиста Херб Портер был действительно неплохим парнем.

Что, если… ОН БУДЕТ ГРУБ С ТОБОЙ?

Так заканчивалось последнее предложение, после которого Херб просто стоял, опустив плечи, и смотрел на меня.

— Иди сюда, — сказала я и похлопала по стулу за своим столом. В моей голове крутились около миллиарда мерзких шуток о мертвых младенцах, нимфоманках и глупых европейцах («Польская государственная служба информирует: Десять часов! Вы хоть представляете, сколько это времени?»), но в тот момент я чувствовала близость к Хербу. Я знаю, как странно это прозвучало бы для Джона, который, вероятно, думает, что Херб Портер из другого мира (Планета Рейган), но Херб таким не был.

Знаете, что я на самом деле думаю? Я думаю, что телепатия все меняет.

Просто все.

— Послушай меня, — сказала я. — Во-первых, скорее Риддли подхватит что-нибудь от меня, чем я от него. По-моему, он самый здоровый человек в этой конторе. Безусловно, он в хорошей форме. Во-вторых, он больше похож на нас, чем ты думаешь. Он работает над книгой. Я знаю, потому что однажды видела одну из его записных книжек. Она лежала у него на столе, и я в нее заглянула.

— Это невозможно! — Огрызнулся Херб. — Идея о том, что уборщик пишет книгу… особенно уборщик в этом ЗАВЕДЕНИИ…!

— В-третьих, я очень сомневаюсь, что он сидит на ступеньках и пьет коктейли со своими друзьями. У Риддли есть чудесная маленькая квартирка в Доббс-Ферри, я имела честь быть там однажды, и я не думаю, что они вообще сидят на ступеньках и пьют спиртное в этом районе.

— Я полагаю, что квартира Риддли в Доббс-Ферри — удобный вымысел, — сказал Херб своим самым напыщенным «О-боже-мой-кажется-у-меня-в жопе-палка-торчит» голосом — Если он и отвез тебя туда, то я чертовски сомневаюсь, что это был его дом. Что же касается предполагаемой книги, то как бы начался роман Риддли Уокера? — Гей, опа-па, я сейчас бро расскжу вам тему?

Крайне неприятные слова, но желания ужалить в них практически не было. Благодаря Зениту, чья умиротворяющая атмосфера теперь полностью заполняет наши офисы, я знала, что то, что Херб на самом деле чувствовал в тот момент, было ошеломляющим удивлением… и некоторой неполноценностью. Я думаю, что на уровне подсознания он уже давно понял, что в Риддли есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд. У меня также есть основания полагать, что Херб и неполноценность шли вместе, как лошадь и экипаж, как говорится в песне. По крайней мере, до вчерашнего дня. Вот к этому я и подхожу.

— И последнее, что я хочу сказать, — произнесла я (как можно мягче). — Если Риддли будет со мной груб, мне придется с этим смириться. Я смогу. Я уже неоднократно это делала. Я не ребенок, Херб. Я взрослая женщина. — Я также знаю, что ты приходил сюда, когда я была в другом месте, и обнюхивал сиденье моего стула. Я думаю, что это должно прекратиться, не так ли?

Вся краска сошла с его лица, и на мгновение мне показалось, что он сейчас грохнется в обморок. У меня есть предположение, что телепатия, возможно, его спасла. Точно так же, как я знала, в чем он пришел обвинить меня, он знал — хотя всего лишь за несколько секунд до сказанного — что я в курсе его маленького хобби. Поэтому то, что я сказала, не пришло к нему как гром с ясного голубого неба.

Он снова начал пыжится, немного краски вернулось к его лицу… а потом он просто поник. Мне стало его жалко. Когда такие парни, как Херб Портер, сникают, это не очень приятное зрелище. Вспомните о медузах, выброшенных на берег.

— Извини, — сказал он и развернулся, чтобы уйти. — Больше не буду. Я уже давно подозреваю, что у меня есть… некоторые проблемы. Полагаю, мне пора обратиться за профессиональной помощью. Я буду держаться от тебя подальше, насколько это возможно, и буду благодарен, если ты оставишь это между нами.

— Херб, — сказала я.

Одной рукой он держался за дверную ручку. Он не уходил, но и не оборачивался. Я чувствовала одновременно надежду и страх. Один Бог знает, что чувствовал при этом он.

— Херб, — повторила я еще раз.

Ничего. Бедный Херб просто стоял, втянув голову по самые плечи, и я знала, что он изо всех сил пытается не заплакать. Люди, которые зарабатывают на жизнь редактированием чужих и написанием своих произведений имеют множество недостатков, но иммунитет к стыду не входит в их число.

— Обернись, — сказала я.

Херб постоял еще мгновение, собираясь с мыслями для предстоящего разговора, а потом сделал, как я просила. Его лицо не покраснело и не побледнело, — на нем появилось три пятна, яркие, как румяна, по одному на каждой щеке и еще одно, пересекающее лоб толстой красной линией.

— У нас тут много работы, — сказала я, — и если все просто останется как есть, делу это не поможет. — Я говорила самым спокойным, самым разумным голосом, но я бы солгала, если бы не призналась, что почувствовала приятные искры возбуждения в низу моего живота. Я хорошо представляю себе, что думает обо мне Риддли, и хотя он не во всем прав, но и не совсем не прав; признаю, — у меня довольно низменные вкусы. Ну и что с того? Некоторые едят требуху на завтрак. И все, что я могу сделать, это придерживаться фактов. Один из них заключается в следующем: что-то в Сандре Джорджетт Джексон возбудило Херба настолько, что он вдохновился на ряд тайных экспедиций по нюханью сидения моего стула. И это меня заводит. До вчерашнего дня я никогда не думала о себе как о Юле Варнер[211], но…

— О чем это ты говоришь? — хрипло спросил Херб, но красные пятна расползались, смывая его бледность. Он прекрасно понимал, о чем я говорю. С таким же успехом мы могли бы носить на шее таблички с надписью: ОСТОРОЖНО! ТЕЛЕПАТИЯ!

— Я думаю, нам нужно выйти за рамки, — сказала я. — вот о чем я говорю. Если это поможет делу, я готова.

— Это вроде как поднять еще одного на борт, да? — сказал он. Он пытался говорить саркастично и с презрением, но меня не проведешь. И он это знал.

Все это было, в каком-то странном смысле, просто восхитительно.

— Называй, как хочешь, — сказала я, — но если ты читаешь мои мысли так же ясно, как я читаю твои, ты знаешь, что это не все. Мне… скажем так, интересно. Чувствую себя готовой к приключениям.

Все еще пытаясь выразить свое презрение, Херб произнес:

— У тебя есть конкретные предложения? Например, поиграть в дальнобоя и хичхайкера, как с Риддли. Или как ты хочешь трахнуть крикливого коллегу Херба Портера?

— Херб, — сказала я, — ты хочешь простоять здесь весь остаток дня, тренируя свое красноречие, или будешь что-то делать?

— Так уж получилось, у меня есть проблема, — сказал Херб. Он покусывал свою нижнюю губу, и я увидела, что он просто заходится потом. Я была заинтригована. Это слишком ужасно, как вы думаете? — Эта проблема затрагивает мужчин всех возрастов и всех слоев общества. Она…

— У тебя он больше, чем хлебница, Херб? — спросила я своим самым застенчивым тоном.

— Шути, сколько вздумается, — угрюмо сказал Херб. — Женщины могут себе это позволить, потому что они просто лежат и принимают его. Хемингуэй насчет этого был прав.

— Да, когда дело доходит до импотенции, многие литературоведы, кажется, готовы верить, что даже Папа Римский пишет книги, — сказала я теперь своим самым противным тоном. Херб, однако, не обратил на это внимания. Я не думаю, что он когда-либо в своей жизни с кем-нибудь говорил о своей импотенции (настоящие мужчины этого не делают), и вот он здесь, как говорится, в трусах и шляпе.

— Эта небольшая проблема, которая многим женщинам кажется забавной, чуть не разрушила мою жизнь, — сказал Херб. — И разрушила мой брак.

Я подумала: «А я и не знала, что ты был женат», — и его мысль тут же вернулась, на мгновение заполнив мою голову: «Это было задолго до того, как я оказался в этой дыре».

Мы смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами.

— Вау, — сказал он.

— Да, — сказала я. — Продолжай, Херб. Я не могу говорить за всех женщин, но эта никогда в жизни не смеялась над импотенцией.

Херб продолжил, немного успокоившись:

— Лиза ушла от меня, когда мне было двадцать четыре, потому что я не мог удовлетворить ее как женщину. Я никогда не испытывал к ней ненависти за это; она старалась изо всех сил в течение двух лет. Это было нелегко. С тех пор, я думаю, у меня получилось это… ну, ты понимаешь… может быть, три раза.

Я подумала о сказанном, и у меня просто дух захватило. Херб утверждает, что ему сорок три, но благодаря нашей экстрасенсорике, вызванной плющом, я знаю, что ему сорок восемь. Жена бросила его в поисках более зеленых пастбищ (и более жестких пенисов) полжизни назад. Если с тех пор он имел успешные сексуальные отношения только три раза, это означает, что он занимался сексом один раз за полный период обращения Нептуна вокруг Солнца. Божечки ж боже мой.

— Для этого есть веская медицинская причина, — сказал он с большим достоинством и серьезностью. — С десяти до пятнадцати лет — в годы моего сексуального становления — я подрабатывал разносчиком газет, и…

— Работа разносчиком газет, сделала тебя импотентом? — Спросила я.

— Не могла бы ты минутку помолчать?

Я изобразила, как застегиваю молнию на губах, и откинулась на спинку кресла. Я люблю хорошие истории, как и все люди; в «Зенит Хаус» же я с ними сталкивалась не так уж часто.

— У меня был трехскоростной велосипед «Роли»[212], - сказал Херб. — Сначала с ним все было в порядке, а потом однажды, когда я припарковал его во дворе за школой, какой-то придурок подошел к нему и скрутил сиденье. — Херб сделал драматическую паузу. — Этот засранец разрушил мою жизнь.

Чисто твое мнение, подумала я.

— Хотя, — продолжал Херб, — мой скряга-отец тоже должен взять на себя часть вины.

Все вокруг виноваты, подумала я. Только не ты.

— Я все слышу, — резко сказал он.

— Уверена, что слышишь, — сказала я. — Продолжай свой рассказ.

— Велосипед был явно испорчен, но разве этот скряга купил мне новый?

— Нет, — ответила я. — Вместо нового велосипеда этот скряга купил тебе новое сиденье.

— Совершенно верно, — сказал Херб. К этому моменту он слишком углубился в свое повествование, чтобы понять, что я краду его лучшие фразы прямо из его головы. По правде говоря, Херб рассказывал сам себе эту историю уже много лет подряд. Для него вера в то, что: Мой Отец Разрушил Мою Сексуальную Жизнь стало нечто подобным святой вере в то, что: Демократы Разрушили Экономику США или Давайте Поджарим На Электрическом Стуле Всех Наркоманов И Этим Покончим С Проблемой Наркотиков В Америке. — Только в веломагазине не было сиденья для «Роли», и как ты думаешь, мой отец повременил с покупкой? О нет. Мне нужно было развозить эту чертову макулатуру. Кроме того, не брендовое сиденье, которое показал ему парень-продавец, было на десять баксов дешевле, чем цена на сиденье «Роли», указанная в каталоге. Конечно же, оно было намного меньше оригинального. На самом деле это было просто карликовое велосипедное сиденье. Высоко торчащий маленький треугольник, обтянутый винилом, на каждой кочке впивающийся… в…

— В причинное место, — сказала я, желая быть полезной (а также желая вернуться к работе до Четвертого июля).

— Совершенно верно, — сказал он. — Туда. Почти пять лет я разъезжал по всему Данбери, штат Коннектикут, с этим чертовым карликовым велосипедным сиденьем, впивающимся в самую чувствительную часть тела маленького мальчика. А теперь посмотри на меня. Херб поднял руки и тут же опустил их, как бы показывая, каким жалким, изможденным существом он стал. Что было довольно забавно, учитывая его размеры. — В наши дни мое представление о значимом физическом контакте с женщиной сводится к стрипбару, где я засовываю пятидолларовую купюру в стринги какой-нибудь девчонки.

— Херб, — сказала я. — А у тебя при этом встает?

Он выпрямился, и я подметила интересную деталь: Херб выглядел в этом момент чертовски привлекательным. Ну, просто писаный красавец!

— Это чертовски личный вопрос, Сандра, — сказал он серьезным и грустным тоном. — Очень, черт побери, личный.

— А когда ты мастурбируешь, у тебя появляется стояк?

— Позволь мне открыть тебе маленький секрет, — сказал он. — Есть такие баскетболисты, которые попадают прямо в корзину с любой точки площадки, пока идет тренировка. А как только прозвучит сигнал к настоящей игре — каждый бросок мимо.

— Херб, — сказала я, — позволь открыть тебе маленький секрет. История с велосипедными сиденьями существует с тех самых пор, как были изобретены велосипеды. До этого была свинка, или, может, косой взгляд деревенской ведьмы. И мне не нужна телепатия, чтобы знать ответ на вопросы, которые я задаю. У меня есть глаза. — И я опустила их в область чуть ниже его пояса. К тому времени, похоже, у него там был припрятан довольно приличного размера гаечный ключ.

— Это ненадолго, — сказал он, и тут же его лицо стало таким печальным, что мне самой стало грустно. Мужчины — хрупкие создания, если уж на то пошло, настоящие животные в стеклянной клетке. — Как только начнется действие, мистеру Джонсону гораздо больше понравится жизнь в тылу. Где никто не стоит по стойке смирно, и никто не отдает честь.

— Ты попался на Уловку-22[213], - сказала я. — все мужчины страдают от периодической импотенции. У тебя не встает, потому что ты боишься, что ничего не сможешь в постели, и ты боишься, что ничего не сможешь в постели, потому что…

— Спасибо, Бетти Фридан[214], - сказал Херб. — Так уж случилось, что существует великое множество физических причин импотенции. Когда-нибудь, вероятно, появится таблетка, которая решит эту проблему.

— Когда-нибудь на Луне, вероятно, появится «Холидей инн»[215], - сказала я. — А пока не хочешь заняться чем-нибудь поинтереснее, чем обнюхивать сиденье моего офисного кресла?

Он грустно посмотрел на меня.

— Сандра, — сказал он без тени обычной своей ярости, — я не могу… я просто не могу… я делал это неоднократно… я пытался делать это неоднократно, чтобы знать наверняка, что произойдет.

И тут на меня снизошло вдохновение… хотя я не вполне уверена, что могу приписать это себе. Здесь многое изменилось. Я никогда не думала, что буду рада своему пребыванию в офисе, но я думаю, что до конца этого года я просто из трусов буду выскакивать, чтобы прийти сюда пораньше. Потому что здесь изменилось практически все. В моей голове (и в других местах тоже) зажегся свет, о котором я до сих пор даже не подозревала.

— Херб, — сказала я. — Я хочу, чтобы ты сходил в каморку Риддли. Я хочу, чтобы ты постоял там и посмотрел на растение. Больше всего я хочу, чтобы ты сделал четыре или пять очень глубоких вдохов — втяни воздух до самого дна своих легких. Там на самом деле хорошо пахнет. А потом возвращайся прямо сюда.

Он с беспокойством посмотрел через окошко моей двери. Джон и Билл разговаривали в коридоре. Билл увидел Херба и помахал ему рукой.

— Сандра, если рассматривать возможность сексуального контакта, я бы не сказал, что твой офис… самое подходящее место…

— Позволь мне самой об этом позаботиться, — сказала я. — Просто пойди туда и сделай несколько глубоких вдохов. А потом возвращайся. Ты это сделаешь?

Он задумался, потом неохотно кивнул. Он начал было открывать дверь, но потом оглянулся.

— Я ценю, твою заботу обо мне, — сказал он, — особенно учитывая, сколько хлопот я тебе доставлял. Я хочу, чтобы ты это знала.

Я подумала, не сказать ли ему, что альтруизм не является весомой частью характера Сандры Джексон — Мой мотор к тому времени уже набрал обороты — и решила, что он, вероятно, об этом знает.

— Быстрей, — сказала я. — У нас не так уж много времени.

Когда он ушел, я достала блокнот и нацарапала записку:

«Дамский туалет на шестом этаже обычно свободен в это время суток. Я рассчитываю пробыть там еще минут двадцать с задранной юбкой и спущенными трусами. Человек с крепким сердцем (или чем-то в этом роде) мог бы ко мне присоединиться. Я подумала и добавила: Человек с крепким сердцем и даже со средним интеллектом выбросил бы эту записку в мусорную корзину, прежде чем подняться на шестой этаж».

Я поднялась на шестой этаж, где дамский туалет почти всегда пустует (мне пришло в голову, что на этом этаже дома 490 на Парк Авеню Саут в настоящее время нет ни одной служащей-женщины), зашла в кабинку в самом конце коридора и сняла кое-какую одежду. Потом я стала ждать, не зная, что будет дальше. И я говорю серьезно. Какой бы ни была телепатия в офисах «Зенит Хаус» на пятом этаже, ее эффективный диапазон был короче, чем у университетской FM-радиостанции.

Прошло пять минут, потом семь. Я уже решила, что он не придет, но тут дверь со скрипом открылась, и очень осторожный, очень непривлекательный голос прошептал:

— Сандра?

— Иди сюда, — сказала я, — и побыстрее.

Он подошел ближе и открыл дверь кабинки. Сказать, что он выглядел возбужденным, было бы преуменьшением. И это больше не выглядело так, как будто у него в ширинке находится гаечный ключ. К тому времени это уже больше походило на кувалду небольшого размера.

— Ну и ну, — сказала я, протягивая руку, чтобы до него дотронуться, — наверное, действие велосипедного сиденья наконец-то прошло.

Он начал расстегивать ремень. Конец ремня все время выскальзывал у него из пальцев. Это было забавно, но и очень мило. Я оттолкнула его руки и сделала это сама.

— Быстрее, — выдохнул он. — О, быстрее. Пока он не завял.

— Этот парень никуда не денется, — сказала я, подразумевая определенное место для его кратковременного хранения. — Расслабься.

— Это все плющ, — сказал он. — Запах… о Боже, какой же там запах… какой-то мускусный и темный… я всегда представлял себе, как пахнут поля в том графстве, о котором писал Фолкнер, — в том, название которого никто не может выговорить… о, Сандра, Боже мой, я чувствую, что могу прыгнуть с этой штукой как с шестом!

— Заткнись и поменяйся со мной местами, — сказал я. — Ты садишься и тогда я…

— К черту все это, — сказал он и поднял меня. Он был силен — намного сильнее, чем я когда-либо предполагала — и прежде, чем я поняла, что происходит, мы отправились на скачки.

В скачках подобного рода это был не самый долгий и не самый быстрый забег, в котором я когда-либо принимала участие, но это было неплохо, особенно учитывая, что Херб Портер в последний раз успешно переспал с женщиной примерно в то время, когда Никсон ушел в отставку, если, конечно, он говорил мне правду. Когда он, наконец, опустил меня на землю, по его щекам текли слезы. Плюс вот что: перед уходом он: а) поблагодарил меня и б) поцеловал. Я не поддерживаю большинство романтических идеалов, я больше похожа на Дороти Паркер («хорошие девочки попадают в рай, а плохие — куда захотят»)[216], но сладкое — это хорошо. Человек, который ушел раньше меня (задержавшись в дверях и взглянув направо и налево, прежде чем выйти), казалось, сильно отличался от человека, который вошел в мой офис с грузом в яйцах и злостью на весь мир. Это предположение может подтвердить только время, и я очень хорошо знаю, что мужчины после секса обычно превращаются в тех же мужчин, какими они были до секса, но я надеюсь на Херба. И я никогда не хотела коренным образом изменять его жизнь; все, чего я хотела, так это разгрести как можно больше дерьма между нами, чтобы мы могли работать как команда. До этой недели я никогда и не думала, как сильно мне нравится моя работа. Как сильно я хочу добиться успеха. Если бы этому мог помочь отсос сразу всем четырем парням прямо в полдень на людной Таймс-сквер, я бы без раздумий побежала в «Гейм Дейз» на 53-й авеню и купила бы себе пару наколенников.

Остаток дня я провела, работая над книгой шуток. Скверной по замыслу, скабрезной по исполнению… но каким успехом она будет пользоваться в Америке, которая все еще жаждет смертной казни и втайне верит (не все, но значительное число граждан, я готова на это поспорить), что Гитлер имел правильное представление о евгенике[217]. Нет недостатка в этих мелких мерзких, злобных козявках, но самое странное, что это я их сама и выдумываю.

Что это: красно-белое, имеет проблемы на поворотах? — Ребенок с копьем в голове.

Что это: маленькое, коричневое и плюется? — Ребенок на сковородке.

Маленькая девочка просыпается в больнице и говорит: «Доктор! Я не чувствую своих ног!» Доктор отвечает: «Это нормально в тех случаях, когда нам приходится ампутировать руки».

Меня просто бесит моя изобретательность. Вопрос в том, моя ли она? Или я черпаю эти идеи из того же места, где Херб Портер получил свою новую сексуальную жизнь?

Забей. Уик-энд уже почти наступил. Должно быть тепло, и если так, то я еду на Кони-Айленд с моей любимой племянницей, — это наш ежегодный весенний обряд. Пара дней вдали от этого места наверняка поможет развеяться сомнениям. К тому же на следующей неделе должен вернуться Риддли. Я надеюсь, что смогу хоть намного утешить его во время скорби.

Ведение дневника напоминает мне слова старого доктора Генри, который сделал мне прививку от столбняка, когда мне было десять лет: «Ну вот, Сандра, это было не так уж и больно, не так ли?»

Конечно же, нет. Нисколечко.


Из офиса главного редактора

Кому: Джону

Дата: 3 апреля 1981 года

Сообщение: Я сделал два звонка после того, как прочитал твой Мистер Отчет. Первый был адресован самому проницательному из всех принцев из «Белой книги сказок»[218], Харлоу Эндерсу. Я забросил пробный шар, касающийся первой твердой обложки в «Зенит Хаус», и, несмотря на то, что я нашел фразу, которая, как я думал, возбудит его воображение (если тебе интересно, она прозвучала как «Историческая публикация»), он сразу же его отбил. Заявленная причина отказа заключается в том, что типа нет никакой инфраструктуры для публикации книг в т-обложках ни в «Зените», ни в большом мире «Апекс Корпорэйшн», но мы-то оба знаем, что это не так. Реальная проблема заключается в отсутствии уверенности. Ладно, с ним все ясно.

Второй звонок был адресован Алану Уильямсу, главному редактору издательства «Викинг пресс». Уильямс — один из лучших в своем деле, и предполагая твой язвительный («Тогда откуда ты его знаешь?») вопрос, отвечаю — по теннисному турниру в нью-йоркском Клубе здоровья, где боги случая свели нас в пару три года назад. С тех пор мы постоянно играем. Алан сказал: «Если Солтуорти так хорош, как ты говоришь, то мы, вероятно, сможем заключить такую себе твердо-мягкую сделку: „Викинг“ выпускает книгу в твердой обложке, а „Зенит“ — в мягкой». Я знаю, это не совсем то, чего мы хотели, Джон, но подумай об этом так: ты когда-нибудь в своей жизни думал, что может наступить тот день, когда мы будем делать мягкообложечную версию книги «Викинг Пресс»? Наш маленький «Зенит»? А что касается циничного мистера Солтуорти, думаю, можно сказать, что удача повернулась к нему лицом. Мы могли бы осчастливить его суммой в 20 000 долларов, но это только в том случае, если бы нам удалось заманить Эндерса на борт. С «Викингом» в качестве партнера, мы сможем выбить этому парню не меньше 100 000 долларов только аванса. Это моя зарплата за четыре года.

Уильямс хочет видеть рукопись как можно быстрее. Ты должен сам отнести копию в их офис на Мэдисон-авеню. Отпечатай на титульном листе что-нибудь типа «ПРОШЕДШИЙ СЕЗОН», автор Джон Оушенби. Извини за плащ и кинжал, но Уильямс считает, что это необходимо, да и я тоже.

Роджер.

P.S. Сделаешь мне копию, которую я смогу взять домой и прочитать на выходных?



Служебная записка

Кому: Роджеру

От: Джона

Тема: «ПРОШЕДШИЙ СЕЗОН» Джона Оушенби

Ты хочешь сказать, что привел все это в движение, не читая книгу?

От этого у меня просто в зобу дыханье сперло.

Джон.



Из офиса главного редактора

Кому: Джону

Дата: 3 апреля 1981 года

Сообщение: Ты мой человек, Джон. Возможно, время от времени между нами и возникали некоторые разногласия, но я ни на секунду не сомневался в твоих редакторских способностях. Если ты говоришь, что это оно самое, то это оно самое. И чертов плющ не имеет к этому никакого отношения. Ты мой человек. И хотя мне, вероятно, не нужно говорить тебе об этом, я все же скажу: никаких контактов с Джеймсом Солтуорти, пока мы не услышим Алана Уильямса. Хорошо?

Роджер.



Служебная записка

Кому: Роджеру

От: Джона

Тема: Вотум доверия

Сказать, что я тронут твоим доверием ко мне, это значит не сказать ничего, босс. Особенно после провала с Детвейлером. Дело в том, что я сейчас сижу за своим столом и чуть ли не рыдаю над промокашкой. Все будет так, как ты скажешь. Мой рот на замке.

Джон.

P.S. Ты ведь понимаешь, что Солтуорти, возможно, уже отправлял книгу в «Викинг»?



Из офиса главного редактора

Кому: Джону

Дата: 3 апреля 1981 года

Сообщение: Во-первых, никаких слез над промокашкой — промокашки стоят денег, а, как ты знаешь, информация обо всех расходах теперь должна передаваться материнской компании еженедельно (если нам нужен был еще один знак, что конец близок, так вот он). Рыдай над мусорной корзиной… или иди в бывшие покои Риддли и полей своими благодарными слезами чертов плющ.

(Да, я прекрасно знаю, что никто не обращает ни малейшего внимания на мою настоятельную рекомендацию держаться от плюща подальше. Полагаю, я мог бы изложить её в письменном виде, но это было бы пустой тратой чернил. Тем более, что я сам бывал там раз или два, глубоко дыша и черпая вдохновение).

Во-вторых, как ты можешь называть дело Детвейлера провалом, учитывая, как оно обернулось? Харлоу Эндерс и «Апекс», возможно, не знают, что мы развернулись на все сто и галопом прем в славное будущее, но мы это делаем!

В-третьих, Алан Уильямс проверил свои документы. «Последний выживший» был предположительно прочитан (или бегло просмотрен, или, возможно, просто переложен из конверта, в котором он пришел, в тот, в котором он вернулся автору) и отклонен в ноябре 1978 года. Редактором, вернувшим его, был некто Джордж Флинн, который около года назад ушел из издательства, чтобы основать свой собственный полиграфический бизнес в Бруклине. Согласно АУ, я дословно цитирую: «Из Джорджа Флинна редактор, как из свеклы антенна».

В-четвертых, не отдавай ничего мисс Ла Шонде. Сделай копии сам и отпечатай фальшивый титульный лист.

Пятое (я готов и к пятому, поверь мне), пожалуйста, больше никаких записок, по крайней мере, до полудня. Я знаю, что сам сказал «Все в письменном виде», но у меня начинает болеть голова. У меня еще есть записка от Билла, на которую я даже не взглянул.

Роджер.



Служебная записка

Кому: Роджеру

От: Билла Гелба

Тема: Возможно бестселлер

Ты просил идею, и вот у меня есть то, что наверняка покажется тебе интересным, босс. Сегодня утром я заходил в «Смайлер» (предупреждение: та идиотка с гитарой все еще стоит перед магазином — если ее заберут и поместят в лечебницу, я надеюсь, что судья принудительно отправит ее в музыкальную школу) и проверил их стеллаж с книгами в мягкой обложке. Это было неплохой идеей (куча книг от «Покет Бука», «Сигнета», «Эйвона», «Бантама», и практически ничего от «Зенит Хаус», за исключением одной покрывшегося пылью «Пустельги», которая была опубликована 2 года назад). Я насчитал пять так называемых научно-популярных книг об инопланетянах и/или летающих тарелках и шесть об инвестициях на фондовом рынке в эпоху Рейгана. Моя идея заключается в том, а что, если мы, предположим, объединим две последние в одну?

Основная идея такова: биржевого маклера похищают маленькие серые человечки, которые сначала читают его мозговые волны, высасывают кровь из носовых полостей и зондируют его задний проход — стандартные вещи, иными словами, — были там и делали это. Но затем, чтобы компенсировать неудобства, они дают ему биржевые советы, основанные на определенных знаниях рынка, полученных в их быстрее-скорости-света, путешествиях в будущее. Большинство из них, конечно же, будут обычными дзен-штучками, типа «Никогда не наполняйте свою тачку старыми кирпичами» или «По древним звёздам точнее ориентир». Однако это дерьмо можно приправить более практичными советами, типа «Никогда не продавайте короткие займы на фондовом рынке» или «В долгосрочной перспективе акции энергетических и ресурсодобывающих компаний всегда растут». Мы могли бы назвать книгу «Инопланетное инвестирование». Я знаю, что на первый взгляд идея звучит безумно, но кто бы мог подумать, что один из прорывных бестселлеров будет называться «Дзен и искусство ухода за мотоциклом»?

У меня даже есть на примете писатель — Доусон Постлуэйт, он же Ник Хардэвей, считающий себя Крутым Мачо. Фондовый рынок — это хобби Доусона (черт, это его мания, которая делает его бедным и, следовательно, держит в нашей конюшне), и я думаю, что он написал бы подобную книгу практически бесплатно.

А ты как думаешь? И не стесняйся сказать мне, что я спятил, если так думаешь.

Билл.



Из офиса главного редактора

Кому: Биллу Гелбу

Дата: 3 апреля 1981 года

Сообщение: Я не думаю, что ты спятил. Во всяком случае, не больше, чем все мы. И это отличное название, почти полная гарантия, чтобы оказаться в первых рядах на стеллажах с книгами в мягкой обложке. Как ты понял, для «Инопланетного инвестирования» зажегся зеленый свет. На обложке я вижу фотографию здания фондовой биржи, на которой стоит космический пришелец, стреляющий космическими лучами (зелеными, как цвет денег) из своих больших черных глаз. Немедленно свяжись с Постлуэйтом. Я знаю, что у него горят сроки на «Огненный Шторм из Фресно», но я прослежу, чтобы он получил необходимую отсрочку.

Р.

ПОКА ВАС НЕ БЫЛО!

Звонил: Риддли Уокер



Кому: Роджеру Уэйду

Дата: 3 апреля 1981 года

Время: 12:35

Сообщение: Он возвращается в среду или четверг на следующей неделе. Улаживание посмертных материнских дел заняло больше времени, чем он думал, возникли проблемы с братом и сестрой. В основном — с сестрой. Спрашивает, поливаете ли вы растение, и не советует вам говорить Дж. Кентону, что вы это делаете. Сказал: «Из-за плюща этот парень сильно нервничает». — Что бы это ни значило.

Приняла сообщение: Ла Шонда.



Из аудиодневника Роджера Уэйда, кассета № 1

Сегодня пятница, третье апреля. Вторая половина дня. Биллу Гелбу пришла в голову идея. Просто прекрасная, конечно же. Я не удивлен. Учитывая то, что здесь происходит, блестящие результаты почти предрешены. Когда я вернулся с обеда… с Аланом Уильямсом… какой же он замечательный парень, не в последнюю очередь потому, что лечился в «Онде», в заведении, которое за месяц лишило бы меня моего скудного денежного содержания… как бы там ни было, когда я вернулся, то заметил забавную вещь. Билл Гелб сидел в своем кабинете и бросал на стол кости. Он был слишком поглощен своим занятием, чтобы понять, что я за ним слежу. Он бросал, делал пометку в одном из своих мини-блокнотов, потом снова бросал, потом делал еще одну пометку. Конечно, все мы знаем, что он играет в кости с Риддли при каждом удобном случае, но Риддли в Алабаме и не вернется до середины следующей недели. Так в чем же дело? Чтобы не растерять хватку? Просто не может жить без костей? Какая-то новая система? У всех игроков есть системы, не так ли? Черт его знает. У него возникла отличная идея… «Инопланетное инвестирование», воистину… и пусть уж эксцентричный редактор хоть немного расслабится.

Херб Портер весь день ходит с глупой улыбкой на лице. Он на самом деле начал получше относиться к людям. Что же, во имя всего святого, произошло? Как будто я не знаю, нюх-нюх-нюх.

Не обращай внимания на Билла и Херба. Не говоря уже о горячих бедрах Сандры. Нужно обдумать еще одну, более интересную вещь. Когда я вернулся с обеда, на моем столе лежал розовый листок, ПОКА ВАС НЕ БЫЛО. Риддли позвонил, и Ла Шонда приняла сообщение. Он говорит, что вернется только в следующую среду или около того, потому что улаживание посмертных дел его матери занимает больше времени, чем он думал. Но не это самое интересное. Ла Шонда записала, и я цитирую: «возникли проблемы с братом и сестрой. В основном — с сестрой». Риддли действительно сказал ей об этом? Они никогда не были особо дружны, на самом деле мне всегда казалось, что Ла Шонда считает Риддли ниже себя, возможно, потому, что верит акценту Амоса и Энди[219]… хотя в это трудно поверить. Но основная причина, как я думаю, кроется в том, что он приходит на работу в серой униформе от «Дикки», а она всегда появляется разодетая в пух и прах…

Нет, я не думаю, что Риддли действительно говорил ей что-либо о проблемах с его братом и сестрой. Я думаю, что Л. просто… знала. Зенит не разрастается в приемную, пока чеснок, кажется, работает, и он, в основном, растет в другом направлении… в конце коридора — окошко, выходящее в вентиляционную шахту… но его влияние, возможно, уже достигло зоны приемной.

Мне кажется, Ла Шонда прочла его мысли. Прочла их на расстоянии около полутора тысяч миль по междугородней телефонной линии. И даже не подозревая об этом. Может, я и ошибаюсь, но…

Нет, я не ошибаюсь.

Потому что я читаю ее мысли, и я знаю.

(Пятисекундная пауза на пленке)

Ух ты, Господи.

Господи Иисусе, это очень важно.

Это чертовски круто.



Из дневника Билла Гелба

3 апреля 1981 года

Сегодня я нахожусь у себя дома, но мыслями уже в Парамусе, Нью-Джерси, завтрашним вечером. Там по субботам всю ночь играют в покер, ставки довольно высокие, место связано с Итальянским Братством, если вы понимаете, что я имею в виду. Пашут на Джинелли, по крайней мере, я так слышал (он мафиози, хозяин «Четырех отцов», в двух кварталах отсюда). Я был там всего пару раз и в обоих случаях продул свою последнюю рубашку (я, конечно же, заплатил, не надо шутить с итальянскими джентльменами), но у меня есть чувство, что на этот раз все может быть по-другому.

Сегодня в моем офисе, после того как Р. У. одобрил идею книги (продастся по крайней мере 3 миллиона экземпляров «Инопланетного инвестирования», не спрашивайте меня, откуда я это знаю, но я знаю), я достал кости из ящика своего стола, и начал бросать. Сначала я почти не обращал внимания на то, что делаю, потом присмотрелся повнимательнее и, черт возьми, не мог поверить своим глазам. Я достал блокнот и записал сорок последних попыток.

Тридцать четыре семерки.

Шесть раз одиннадцать.

Ни змеиных глаз, ни товарняков. Ни единого пойнта[220].

Я попробовал тот же эксперимент здесь, дома (на самом деле я сделал это сразу же, как только вошел в дверь), в полной уверенности, что это не сработает, потому что телепатия не распространяется далеко за пределы пятого этажа дома 490 на Парк Авеню. Дело в том, что вы даже можете чувствовать, как она исчезает каждый раз, когда вы спускаетесь (или поднимаетесь) в лифте. Она утекает, как вода из раковины, и это печальное ощущение.

Как бы там ни было, сегодня вечером, прокатив кости сорок раз по моему кухонному столу, я получил двадцать семерок, шесть одиннадцаток и четырнадцать пойнтов — то есть точечных комбо, складывающиеся в три, четыре, пять, шесть, восемь, девять и десять. Никаких змеиных глаз. Никаких товарняков. Удача не так уж велика вдали от офиса, но двадцать семерок и шесть одиннадцаток — это просто поразительно. И что еще более удивительно, я ни разу не облажался, ни в 490-м, ни здесь, дома.

Буду ли я так же успешен в пятикарточном Стаде и Джеке[221] на другой стороне Гудзона?

Есть только один способ это проверить, детка. Завтра вечером.

Я с трудом могу поверить в то, что происходит, но не имею ни малейшего сомнения в успешности моих начинаний. Роджер посоветовал нам держаться подальше от плюща, но это больше похоже на дурную шутку. С таким же успехом можно было бы предложить приливу не начинаться, или сказать, что Харлоу Эндерс не такой уж и мудак. (Эндерс — поклонник Роберта Гуле[222]. Для того, чтобы это понять, вам нужно только на него взглянуть).

Я обнаружил, что подхожу к каморке Риддли один или два раза в час в течение всего дня, просто чтобы сделать один большой прочищающий мозг вдох. Иногда воздух пахнет попкорном (кинотеатр «Нордика», где я впервые почувствовал себя на сцене… Я не сказал об этом остальным, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, я уверен, они это знают), иногда пахнет свежескошенной травой, иногда «Уайлдрут Крим Ойл»[223], которое я всегда просил парикмахера положить на мои волосы в качестве завершающего штриха, когда был маленьким мальчиком. Несколько раз, когда я подходил к каморке, там были и другие сотрудники, и перед самым уходом мы появлялись там все разом, стоя бок о бок и глубоко дыша, накапливая эти прекрасные ароматы — и, может быть, хорошие идеи — на выходные. Я полагаю, что на посторонний взгляд мы выглядели бы забавно, как какая-нибудь карикатура без подписи в «Нью Йоркере» (нужны ли нам такие забавы? Я думаю, что нет), но поверьте мне, в этом не было ничего смешного. И ничего страшного. Это было приятно, вот и все. Старая добрая приятность.

Дыхание Зенитом вызывает привыкание? Я полагаю, что да, но это не похоже на жесткую, управляющую зависимость («управляющая» может быть неправильным словом, но это единственное, что я смог придумать). Другими словами, это не похоже на привычку курить сигареты или курить травку. Люди говорят, что травка не вызывает привыкания, но после моего первого года пребывания в Бейтс[224], я знаю правду — из-за этого дерьма я чуть не вылетел. Но, повторяю еще раз, жесткого привыкания нет. Как мне кажется, я вовсе не скучаю, когда нахожусь где-то далеко от него, как сейчас (по крайней мере, пока). А на работе возникает неописуемое чувство единения со своими товарищами. Не знаю, можно ли назвать это телепатией (Херб и Сандра поддерживают эту идею, Джон и Роджер, кажется, не так уверены). Это больше похоже на пение в одной тональности или шествие на параде, шаг в шаг. (Не маршируя, однако, а просто четко идя в ногу). И хотя Джон, Роджер, Сандра и Херб разошлись в разные стороны на выходные и мы все находимся далеко от растения, я все еще чувствую связь с ними, как будто действительно могу протянуть руку и воссоединиться, если сильно захочу. Или буду остро в этом нуждаться.

В комнате обработки почты теперь почти нет рукописей, и это чертовски хорошо, потому что в настоящее время он почти полностью заполнен Зенитом. «З» также покрыты стены коридора, гораздо плотнее он разрастается в южном направлении — то есть к задней части здания и вентиляционной шахте. Расползаясь в другую сторону, он обвил свои дружелюбные (мы предполагаем, что они дружелюбные) усики вокруг двери Сандры и стоящей напротив двери Джона, но это все, что он сделал с четырех часов дня, когда я оттуда ушел. Кажется разумным предположить, что эта женщина, Барфилд, была права насчет чеснока, и запах, который мы, простые люди, не можем обнаружить, так как принюхались, замедляет его рост, по крайней мере, в этом направлении. Однако к югу от каморки уборщика и комнаты обработки почты коридор уже давно превратился в тропу в джунглях. По всем стенам висят З-лозы (там они похоронили книжные обложки в рамке, что является большим облегчением), с которых свисают большие висячие пучки зеленых З-листьев. Растение также воспроизвело несколько темно-синих З-цветов, которые имеют свой собственный приятный запах. Что-то вроде жженого воска (запах, который я ассоциирую со свечами в хэллоуинских фонарях моей юности). Никогда не видел цветов, растущих на плюще, но что я знаю о растениях? Ответ: не так уж и много.

Там есть окошко, укрепленное проволочной сеткой, выходящее в вентиляционную шахту, и оно тоже начало зарастать «З», все листья (и цветы) тянутся к Солнцу. Херб Портер говорит, что видел, как один из этих листьев схватил муху, которая ползала по оконному стеклу. Безумие? Несомненно! Но истинное безумие или ложное? Правда, я думаю, что это предполагает некоторые неприятные возможности, следующие за всеми этими приятными запахами. Но я не хочу беспокоиться об этом в выходные.

Куда я хочу поехать в эти выходные, так это в Парамус.

Может быть, с остановкой в моем местном ВДС[225] для разогрева.

Наверное, мне не следовало этого говорить, но Боже! Это гораздо интереснее, чем «Студия 54»[226]!



Из дневников Риддли Уокера

4 апреля 1981 года

0:35 утра.

На борту «Серебряного Метеора»[227]

Вопрос: был ли Риддли Пирсон Уокер когда-нибудь в своей жизни так растерян, так подавлен, так потрясен, так откровенно печален?

Не думаю.

Была ли у Риддли Пирсона Уокера когда-нибудь худшая неделя за двадцать шесть лет его жизни?

Точно нет.

Я нахожусь в вагоне поезда № 36 компании «Амтрак», возвращаюсь в Манхэттен, по крайней мере, на три дня раньше предполагаемого срока. Никто не знает, что я приеду, но кого это волнует? Роджера Уэйда? Может быть, Кентона? Моего домовладельца?

Я пытался вылететь из Б-гема, но до воскресенья свободных мест не было. Я не мог заставить себя оставаться в Блэкуотере — или еще где-нибудь, южнее линии Мейсона-Диксона[228] — так долго. Отсюда и поезд. И вот, под бодрящий храп соседей, невзирая на покачивание вагона, я делаю записи в этом дневнике. Не могу уснуть. Возможно, смогу это сделать, когда завтрашним днем вернусь на Доббс-Ферри, но до этого, кажется, еще целая вечность. Я помню вступление к тому старому телесериалу «Беглец»[229]. «Ричард Кимблл смотрит в окно и видит только темноту», — говорил Уильям Конрад[230] каждую неделю. — Но в этой тьме Судьба двигает своей огромной рукой. — Эта огромная рука будет двигать и мной? Думаю, что нет. Боюсь, что нет. Если только плющ Джона Кентона не есть сама судьба, но как может судьба — или Судьба — обитать в таком маленьком и безликом растении? Сумасшедшая идея. Бог знает, что мне приходит в голову.

В Блэкуотере меня тепло встретили только Макдауэллы — дядя Майкл и тетя Олимпия. Сестра Эвелин, сестра Софи, сестра Мэдлин (моя любимица, и именно поэтому мне так больно) и брат Флойд — были холодны и замкнуты. До позднего вечера пятницы я списывал это на такой отвлекающий фактор, как горе, не более того. И, конечно же, мы прошли через болезненные ритуалы похорон. Мамочка Уокер покоится рядом с моим отцом на городском кладбище. В черной части городского кладбища, ибо там правило сегрегации укоренилось довольно прочно, не по закону, а в соответствии с семейными обычаями — невысказанными, неписаными, но столь же сильными, как слезы и любовь.

Из окна я вижу полную Луну, безмятежно плывущую по неподвижному Южному небу, серебряный долларовый блин Луны. Так называла её моя мама, и сегодня Луна в первый раз была полна без нее. Впервые за последние шестьдесят два года она была полна без нее. Я сижу здесь и пишу, чувствуя, как слезы катятся по моим щекам. О, Мамочка, как же я плачу за тобой! Как же ть, малнький детке, один из тех, кого белые мальчики называли маленьким Оле Черномазый, как же ть, малнький детке, плачешь! Сегодня я — ниггер под Стивеном Фостером[231]! Яссу! Мамочка згинуть в холодн, прехолодн земля! Йеес, мэам!

Окончательно отдалился от своих сестер и брата. Интересно, где меня похоронят? В какой незнакомой земле?

Во всяком случае, все выплыло на поверхность. Вся злость. И ненависть? Было ли ненавистью то, что я увидел в их глазах? В глазах моей дорогой Мэдди? Той, которая держала меня за руку, когда мы ходили в школу, и утешала, когда другие дразнили меня и называли Черномазый, Каучук или Голожопый из-за того, что в первом классе у меня постоянно спадали штаны? Хотелось бы мне сказать «Нет, нет и нет», но мое сердце отрицает это «нет». Мое сердце говорит, что так оно и было. Мое сердце говорит «Да, да и да».

Сегодня днем у нас в доме состоялось семейное собрание, последний акт печально-прозаической драмы, которая началась 25-го числа с маминого сердечного приступа. Майкл и Олимпия были номинальными хозяином и хозяйкой. Все началось с кофе, но вскоре в гостиной появилось вино, а на заднем крыльце и кое-что покрепче. Я не увидел в доме ни брата, ни сестер, поэтому для начала проверил заднее крыльцо. Флойд был там, пил виски и «запоминал» (мамино слово, обозначающее воспоминания) с некоторыми из её кузин, с Ортиной и Гертрудой — из ее книжного кружка (обе дамы приличные, но явно перебравшие), и с Джеком Хэнсом, мужем Эвви. Никаких признаков самой Эвви, Софи или Мадлен.

Я пошел их искать, беспокоясь, что с ними может что-то случилось. Наверху, из комнаты в конце коридора, где мама спала в гордом одиночестве в течение последних десяти лет после смерти папы, я, наконец, услышал их голоса. Послышалось бормотание, а за ним тихий смех. Я пошел туда, мои шаги приглушались плотной ковровой дорожкой, «запоминая», как жаловалась мама, что эта ковровая дорожка слишком маркая. И все же она никогда её не меняла. Как бы мне этого хотелось. Если бы они услышали мое приближение — просто звук приближающихся шагов, — все могло бы пойти по-другому. Не на самом деле, конечно; неприязнь есть неприязнь, ненависть есть ненависть, эти вещи, по крайней мере, квазиэмпирические, я это знаю. Я говорю о своих иллюзиях. Иллюзии уважения моей семьи, иллюзии того, во что я сам всегда верил, и думал, что верят они: мужественный Риддли, выпускник Корнельского университета, взявший на себя ряд низкооплачиваемых работ, работает для тела, в то время как ум остается свободным и незамутненным и способен продолжать работу над Великой Книгой, такой себе декадентский Человек-невидимка. Как часто я взывал к духу Ралфа Эллисона[232]! Однажды я даже осмелился написать ему и получил ободряющий ответ. Он висит в рамке на стене моей квартиры, прямо над пишущей машинкой. Смогу ли я продолжать после всего этого, остается только гадать… и все же думаю, что я должен это сделать. Потому что без книги, что еще есть? Канечна же де метла! Де половый де воск Джонсонс! Де резиновая швабра для де окон и де щетка для де таулитов! Яссу!

Нет, книга должна состояться. Несмотря ни на что и вопреки всему книге быть. В самом прямом смысле, это все, что у меня осталось.

Хорош. Хватит слюней. Давайте ближе к делу.

Я уже писал здесь о чтении завещания моей мамы в день между ее похоронами и поминками, и о том, как Лоу Тайдимен, ее давний друг, зачитал этот документ, написанный по большей части ее собственными особыми словами. Тогда мне показалось странным (хотя я и не записал этого, так как был утомлен и убит горем, — поразительно схожие состояния), что мама попросила об этом юриста, старый он там друг или нет, а не своего собственного сына, который на сегодняшний момент считается одним из лучших адвокатов любого цвета кожи, по крайней мере, по эту сторону Бирмингема. Теперь, возможно, я понимаю почему.

В своем завещании мама писала, что хочет, чтобы «…все наличные деньги, которых у меня немного, отошли Библиотечному Фонду Блэкуотера. Все подлежащие обсуждению предметы, которых у меня осталось несколько, должны быть проданы моим душеприказчиком по максимальной цене, актуальной в течение двенадцати месяцев после моей смерти, после чего эта сумма должна быть пожертвована в стипендиальный фонд Блэкуотерской старшей школы, при том понимании, что любые такие стипендии, которые могут быть названы стипендиями Фортуны Уокер, если комитет окажет мне такую честь, должны предоставляться независимо от расы или религии, поскольку всю свою жизнь я, Фортуна Уокер, верила, что белые ничуть не хуже черных, а католики почти так же хороши, как баптисты».

Как мы хихикали над этим почти идеальным микрокосмом ее остроумия. Но сегодня никто не смеялся. По крайней мере, после того, как мои сестры подняли глаза от ее кровати и увидели меня, стоящего в дверях в состоянии полного шока.

К тому времени я уже увидел все, что мне было нужно. «Любой идиот сможет понять, что тут происходит», — без сомнения, сказала бы сама мама — еще одно запоминание. И то, что я увидел в спальне моей покойной матери, будет запечатлено в моей памяти до тех пор, пока не исчезнет сама возможность запоминать.

Все ящики ее комода были выдвинуты. Ее вещи все еще лежали в верхних, хотя многие блузки и шарфы свисали с краев, и было ясно, что все было перемешано и перерыто — только тупой идиот мог бы это не заметить. Но вещи, лежавшие в двух нижних ящиках, были вытащены и разбросаны по ее розовому ковру, на котором никогда не было видно грязи, потому что в этой тихой комнате не позволялось мусорить. По крайней мере, до вчерашнего вечера, когда она уже была мертва и не могла ничего остановить. Что было самым плохим, что делало их в моих глазах похожими на пиратов или грабителей, так это то, что там валялось её нижнее белье. Нижнее белье моей покойной матери, разбросанное от ада до рая по ковру ее дочерями, делало в моих глазах Лира[233] более добрым, чем они.

Я жестокий? Лицемерный? Уже даже и не знаю. Все, что я знаю — это то, что мое сердце болит, а голова гудит от смятения. И я точно знаю, что видел собственными глазами: ее нижнее белье, выставленное на всеобщее обозрение — лифчики, трусы и более чем скромные подвязки «Плэйтекс» были разбросаны по ковру. А еще там были они, сидящие на её кровати, смеющиеся, а на покрывале, прямо посреди их порочного круга стояла красная жестяная коробка; красная коробка с Милашкой на крышке, которая в данный момент была снята и отложена в сторону. Ранее жестянка была заполнена наличными и драгоценностями. Теперь же она была пуста, а наличка и фамильные драгоценности перекочевали в их шаловливые ручки. Сколько мог бы стоить найденный ими клад? Не очень много, но и не так уж и мало; некоторые булавки и брошки могли быть обыкновенной бижутерией, но я видел два кольца, камни в которых, по словам самой мамы, были бриллиантами. И мама не лгала. Одним из них было ее обручальное кольцо.

Прошло около минуты, прежде чем они меня увидели. Сам я ничего не говорил; я буквально онемел.

Эвелин, самая старшая, выглядевшая молодо, несмотря на седину в волосах, с руками, полными старых десяток и пятерок, отложенных моей матерью за все эти годы.

Софи перебирала бумаги официального вида, которые могли быть фондовыми сертификатами или казначейскими облигациями, ее пальцы двигались быстро, как у кассира, готовящегося передать инкассатору наличку перед выходными.

И моя младшая сестра Мэдди. Мой школьный ангел-хранитель. Она сидела с ладонями, полными жемчуга (культивированного[234], зуб даю), сережек и ожерелий и перебирала их, поглощенная работой, как археолог. Это было самое худшее. Когда я вышел из самолета, она обняла меня и зарыдала, уткнувшись мне в шею. Теперь она перебирала вещи своей покойной матери, хорошие вещи и безделушки, ухмыляясь, как медвежатник после удачного ограбления.

И все они ухмылялись. Даже смеялись.

Эвви подняла наличные и произнесла:

— Здесь тысяча! Разве Джек не закричит от радости, когда я ему это скажу? Держу пари, что это еще не все. Держу пари…

Потом она увидела, что Софи больше не смотрит на нее и больше не улыбается. Эвви повернула голову, и Мэдлин тоже. Краска сошла со щек Мэдди, сделав цвет ее лица тусклым.

— И как же вы собирались это разделить? — Я услышал свой собственный голос, который совсем не походил на мой собственный. — На троих? Или Флойд тоже в этом замешан?

И тут из-за моей спины, как будто только и ждал подходящего момента, подал голос сам Флойд:

— Флойд тоже в этом замешан, младшенький. О да, конечно. Флойд рассказал дамам, как выглядит эта шкатулка и где она может находиться. Я видел её прошлой зимой. Она оставила её здесь, когда с ней случился один из ее приступов. Но ты ведь ничего не знаешь о ее приступах, не так ли?

Я испуганно обернулся. Судя по запаху виски в дыхании Флойда и темному оттенку красного в уголках его глаз, бутылка, с которой я видел его на крыльце, была не первой за этот день. Скорее третьей, если уж на то пошло. Он протиснулся мимо меня в комнату и сказал Софи (вечной его любимице):

— Эвви права — есть еще. Я думаю, что в этой коробке — основное, но далеко не все.

Он повернулся ко мне и произнёс:

— Она была барахольщицей. Вот во что она превратилась за последние несколько лет. Во всяком случае, это одна из ипостасей, в которые она превратилась.

— Её воля… — начал я.

— А что с её волей? — Спросила Софи. Бумаги, которыми она занималась, лежали на покрывале. Она внимательно на них посмотрела и сделала прогоняющий жест своими тонкими смуглыми руками, как бы отмахиваясь от всей этой темы. — Как ты думаешь, у нас была возможность поговорить с ней об этом? Она закрылась от нас. Посмотри, кого она попросила написать завещание. Лоу Тайдимена! Этого древнего Дядющку Тома!

Презрение, с которым она это говорила, глубоко поразило меня, но не из-за моей сентиментальности, а из-за того простого факта, что менее получаса назад я видел, как Софи, Эвелин и Джек, муж Эвви, смеялись и разговаривали с Лоу Тайдименом и женой Лоу — Суллой. Они выглядели лучшими друзьями.

— Ты не знаешь, как она жила последние несколько лет, Рид, — Сказала Мэдлин. Она сидела там, ее колени были завалены мамиными украшениями, сидела там, защищая то, что она делала — то, что они все делали. — Она…

— Может, я и не знаю, как она тут жила, — сказал я, — но я чертовски хорошо знаю, чего она хотела. Разве я не был вместе с вами, когда Лоу зачитывал завещание? Разве мы все не сидели в кругу, как на проклятом спиритическом сеансе? И разве мама не разговаривала с нами из могилы? Разве я не слышал, как она сказала голосом Лоу Тайдмена, что хочет, чтобы это… — я указал на добычу на кровати. — …было направлено в городскую библиотеку и в школьный стипендиальный фонд? От ее имени, если они так захотят?

Мой голос повышался, я ничего не мог с собой поделать. Потому что теперь Флойд сидел с ними на кровати, обняв Софи одной рукой за плечи, как бы успокаивая. И когда Мэдди взяла его за руку, он взял ее так, как берут руку испуганного ребенка. Чтобы утешить и ее тоже. Они сидели на кровати, а я стоял в дверях, и я видел их глаза и знал, что они против меня. Даже Мэдди была против меня. Особенно Мэдди, как мне кажется. Мой школьный ангел-хранитель.

— Разве вы не видели, как я кивнул головой, потому что понял, чего она хочет? Я уж точно вас видел — все кивали одинаково. Теперь я, должно быть, сплю. Потому что не может быть, чтобы люди, с которыми я рос здесь, в этом богом забытом уголке мира, могли превратиться в кладбищенских упырей.

Лицо Мэдди вытянулось, и она заплакала. И я был рад, что довел ее до слез. Вот как я был зол, как злюсь до сих пор, когда думаю о них, сидящих там при свете лампы. Когда я думаю о жестяной коробке с Милашкой на откинутой крышке, и всем ее внутренним содержимом, вываленном наружу. Их руки и колени были заполнены её вещами. Их глаза были заполнены её вещами. И их сердца тоже. Не ей самой, а ее вещами. Ее наследством.

— Ты — самодовольный маленький ханжа, — сказала Эвелин. — И всегда был таким!

Она встала и провела ладонями по щекам, словно вытирая слезы… но в ее пылающих глазах слез не было. Только не сегодня вечером. В этот вечер я видел своего брата и трех сестер с отброшенными масками.

— Хорош навешивать ярлыки, — парировал я. Мне она никогда не нравилась — царственная Эвелин, чьи глаза были так сосредоточены на поиске добычи, что у нее никогда не было времени для своего младшего брата… или для тех, кто не думал, что звезды в значительной степени изменяют свой курс, чтобы только наблюдать за Эвелин Уокер — Хэнс в ее полной приключений прогулке по жизни. — Тяжело указывать пальцем, когда руки полны краденого. Можешь уронить добычу.

— Но она права, — сказала Мэдлин. — Ты слишком самодовольный. Ты — ханжа.

— Мэдди, как ты можешь такое говорить? — Спросил я. Другие не могли причинить мне боли, никто из них, как мне кажется; только она.

— Потому что это правда. — Она отпустила руку Флойда, встала и повернулась ко мне. Я никогда не забуду ни единого слова из того, что она сказала. Большое запоминание, помоги мне Бог.

— Ты был здесь на поминках, ты был здесь, чтобы услышать завещание, которое ее собственный сын не смог написать, ты был здесь на похоронах, ты был здесь сразу после похорон, и ты здесь сейчас, глядишь на вещи, которых не понимаешь, и выносишь глупое суждение о них из-за всего того, чего не знаешь. Того, что происходило, пока ты был в Нью-Йорке, гоняясь за Пулитцеровской премией с метлой в руке. Там, в Нью-Йорке, ты играешь в негра и говоришь себе все разную дребедень, только чтобы плохие сны не мучали.

— Аминь! Всыпь ему! — Встряла Софи. Ее глаза тоже сверкали. Это были глаза демона. А я? Я молчал. Ошеломленная тишина. Наполненная той ужасной, похожей на смерть эмоцией, которая приходит, когда кто-то, наконец, выплескивает домашнюю правду. Когда Вы, наконец, понимаете, что человек, которого вы видите в зеркале, — не такой, как его видят другие.

— Но где же ты был, когда она умерла? Где ты был, когда у нее было шесть или семь небольших сердечных приступов, приведших к большому? Где ты был, когда у нее были все эти микроинсульты, и её мозги были не на месте?

— О, он был в Нью-Йорке, — весело сказал Флойд. — Использовал свой диплом по изящным искусствам для мытья полов в книжном издательстве какого-то белого человека.

— Это просто исследование, — сказал я так тихо, что едва расслышал свой голос. Мне вдруг показалось, что я вот-вот грохнусь в обморок. — Исследование для будущей книги.

— А, исследование, ну это все объясняет — сказала Эвелин с мудрым кивком и аккуратно положила деньги обратно в жестяную коробку. — Вот для чего она четыре года обходилась без обеда, чтобы заплатить за твои учебники. Что бы ты мог исследовать удивительный мир науки о перевоплощении.

— Ну и сука же ты, — сказал я… как будто сам не писал то же самое о своей работе в «Зенит Хаус», и не один раз, а несколько, на страницах этого дневника.

— Заткнись, — сказала Мэдди. — Просто заткнись и послушай меня, самодовольный, всех осуждающий ханжа. — Она говорила тихим, яростным голосом, которого я никогда раньше не слышал и даже представить себе не мог, что он может исходить из её рта. — Ты, единственный из нас, кто не женат и не имеет детей. Единственный, кто может позволить себе роскошь видеть семью через эту… как его… Не могу подобрать слова…

— Эту золотую дымку воспоминаний, — предположил Флойд. В кармане брюк у него лежала маленькая серебряная фляжка. Он вытащил её и сделал глоток.

Мэдди кивнула.

— Ты не имеешь ни малейшего представления о том, как мы живем, в чем нуждаемся, не так ли? Каково текущее положение дел. У Флойда и Софи есть дети, заканчивающие школу, и готовящиеся к поступлению в колледж. Эвви уже через это прошла, и у нее после этого накопились неоплаченные счета, это так, для сведения. Моим до этого всего чуть-чуть. Только ты…

— Почему бы Флойду не помочь тебе? — Спросил я ее. — Мама прислала мне письмо, в котором написала, что он поднял четверть миллиона в прошлом году. Разве вы не понимаете… неужели никто из вас не видит на что это похоже? Это как воровать пенни с глаз умершей женщины! Она…

Флойд шагнул вперед. Его глаза были смертельно узкими. Он поднял вверх сжатый кулак.

— Еще одно такое выражение, Ридди, и я сломаю тебе нос.

На мгновение воцарилась напряженная тишина, а потом снизу донесся голос тети Олимпии — высокий, веселый и нервный. — Мальчики и девочки? У вас там, наверху, все в порядке?

— Все просто прекрасно, тетя Олли, — отозвалась Эвелин. Ее голос звучал легко и беззаботно, а глаза, которые ни на секунду не отрывались от моих, метали убийственные молнии. — Вспоминаем старые времена. Мы спустимся через минуту. Вы там, держитесь как-то, хорошо?

— Вы точно уверены, что все в порядке?

И я, помоги мне Бог, почувствовал безумное желание закричать: Нет! Не в порядке! Поднимайся сюда! Вам с дядей Майклом нужно немедленно сюда подняться! Подняться и спасти меня! Спасти меня от клевания этих падальщиков!

Но я удержал рот на замке, и Эвви закрыла дверь.

— Мама постоянно писала тебе, Рид, — сказала Софи. — мы это знали. Ты всегда был ее любимчиком, она ужасно баловала тебя, а уж после смерти папы её вообще было не удержать. Ты ведь прекрасно это знаешь.

— Это неправда, — сказал я.

— Но это так, — сказала Мэдди. — И знаешь что? Мама всегда подавала информацию довольно избирательно. Она рассказала тебе обо всех деньгах, которые Флойд заработал в прошлом году, я в этом не сомневаюсь, но я сомневаюсь, что она рассказала тебе о том, что партнер Флойда украл все, до чего смог дотянуться. Хай-хо, и Орен Андерсон, улетает на Багамы со своей крошкой.

Я чувствовал себя так, словно меня ударили по голове. Я посмотрела на Флойда.

— Это правда?

Флойд сделал еще один маленький глоток из серебряной фляжки, которая принадлежала папе до того, как стала его собственностью, и улыбнулся мне. Это была жуткая усмешка. Глаза его покраснели еще больше, а на губах была слюна. Он выглядел как человек после месячного запоя. Или в начале оного.

— Истинная правда, братишка, — сказал он. — Меня обвели вокруг пальца, как какого-то дилетанта. Я думаю, что смогу пропетлять, не попав в газеты, но полной уверенности нет. Я пришел к ней за помощью, а она сказала мне, что сама разорена. Она сказала, что так и не смогла оправиться после твоего чудного обучения в Корнелле. Как ты думаешь, младший братец, то, что лежит на кровати, похоже на разорение? Восемь тысяч налом… не меньше… и в два раза больше в ювелирных изделиях. Может быть, тридцать тысяч в акциях. И она хотела отдать все это в библиотеку. Презрительный взгляд накрыл его лицо, как судорога. — Господи, помилуй.

Я посмотрел на Эвви.

— Твой муж Джек… строительный бизнес…

— У Джека были трудные два года, — сказала она. — У него неприятности. Каждый банк в радиусе пятидесяти миль держит его бумаги. Сколько и кому он должен, и это все, что его сейчас поддерживает. — Она рассмеялась, но глаза ее были полны слез. — Просто еще кое-что, чего ты не знал. У Софи Рэндалл все немного получше, но…

— Мы держимся вровень, но на шаг впереди? — Софи тоже рассмеялась. — Это вряд ли. Флойд помогал нам, когда мог, но с тех пор, как Орен его обманул…

— Ох уж эта змея, — сказала Мэдди. — Эта чертова змея.

Я повернулся к Флойду и кивнул на маленькую фляжку.

— Возможно, ты принимаешь слишком много этого. Может быть, именно поэтому ты не обращал внимания на свои дела, когда дел у тебя было немного больше.

Кулак Флойда снова медленно поднялся. На этот раз я выпятил подбородок. Ты иногда доходишь до того состояния, когда тебе уже все равно. Теперь я точно это знаю.

— Давай, Флойд. Если тебе от этого станет легче, давай. И если вы думаете, что двадцать или даже сорок тысяч долларов помогут вам выбраться из долговой ямы, вперед. Продолжайте себя обманывать.

Флойд отвел кулак назад. Он бы меня ударил, но Мэдди встала между нами. Она посмотрела на меня, и я отвернулся. Я не мог вынести того, что увидел в ее глазах.

— Вечно ты со своими поговорками, — тихо сказала она. — Ты ведь всегда любил что-нибудь процитировать. Ну, вот вам, Мистер Нахал: «Тот, у кого есть жена и дети, отдал заложников судьбе» — сказал Фрэнсис Бэкон[235] почти триста лет назад, и сказал он это о таких людях, как мы, а не о таких, как ты. Не о людях, которые берут двадцать или тридцать тысяч долларов, чтобы получить образование, а затем занимаются исследованиями в области полировки полов. Сколько денег ты вернул в семью? Я тебе скажу, сколько! Ноль! И ноль! И ноль!

Она стояла так близко и плевалась каждый раз так сильно, что слюна перелетала с ее губ на мои.

— Мэдди, Я…

— Заткнись, — сказала она. — Сейчас говорю я.

— Вмажь ему покрепче! — Радостно воскликнула Софи. Это был кошмар, говорю вам. Какой-то ночной кошмар.

— Я ухожу отсюда, — сказал я и повернулся, чтобы уйти.

Они мне не позволили. Это тоже было похоже на ночные кошмары; от них не уйти. Эвелин схватила меня с одной стороны, Флойд — с другой.

— Нет, — сказала Эвви, и я почувствовала запах алкоголя и в ее дыхании. Вино, которое они пили внизу. — Ты будешь слушать. Хоть раз в своей самодовольной жизни ты послушаешь.

— Тебя здесь не было, когда она пошла в разнос, а мы были, — сказала Мэдди. — Микроинсульты, которые она перенесла, повлияли на ее рассудок. Иногда она уходила бродить по городу, и нам приходилось разыскивать ее и привозить обратно. Однажды она сделала это ночью, и мы подняли на ноги полгорода, и пошли искать ее с фонариками. Насколько я могу вспомнить, тебя там не было, когда мы, наконец, нашли ее в два часа ночи, свернувшуюся калачиком на берегу реки и крепко спящую, а полдюжины толстых медноголовых щитомордников[236] копошились в четырех ярдах от ее босых ног. Насколько мне известно, ты был в своей нью-йоркской квартире, когда это случилось, и крепко спал.

— Вмажь ему еще, — мрачно сказал Флойд.

Все они вели себя так, будто я живу в Дакоте, в пентхаусе, а не в маленьком домике на Доббс-Ферри… и все же моя маленькая квартирка весьма неплоха, не так ли? Вполне доступна, даже на зарплату уборщика, для человека без пороков и без заложников фортуны.

— Иногда она ходила под себя, — продолжила Мэдди. — Иногда она говорила в церкви всякие глупости. Она шла в свой книжный кружок и полчаса бредила о какой-то книге, которую прочла двадцать лет назад. Какое-то время она была в порядке… до последних нескольких месяцев у нее было много хороших дней… но рано или поздно эта штука накрывала её снова, каждый раз было чуть хуже, и продолжалось чуть дольше. И ты ничего об этом не знал, не так ли?

— Откуда? — Спросил я. — Откуда я мог знать, если никто из вас не написал и ничего мне не сказал? Ни единого слова?

Это был мой единственный выстрел, который попал в точку. Мэдди вспыхнула. Софи и Эвви отвели глаза, увидели разбросанные по кровати сокровища и опять отвели взгляд.

— А ты бы приехал? — Тихо спросил Флойд. — Если бы мы написали тебе, Ридди, ты бы приехал?

— Конечно, — сказал я и услышал в своем голосе ужасную жесткую фальшь. И они, конечно, тоже… и моральное преимущество ушло от меня. На сегодняшний вечер, скорее всего, навсегда, насколько это всех нас касается. В том, что их собственная моральная позиция была хотя бы отчасти оправданием предосудительного поведения, я не сомневаюсь. Но их гнев в мой адрес был искренним и, по крайней мере, отчасти оправданным — в этом я тоже не сомневаюсь.

— Ну, конечно, — сказал он, кивая и улыбаясь своей красноглазой улыбкой.

— Конечно.

— Мы позаботились о ней, — сказала Мэдди. — Мы объединились и заботились о ней. Не было речи ни о больнице, ни о доме престарелых, даже после того, как она начала бродяжничать по городу. После приключения на берегу реки я несколько ночей спала здесь, Софи тоже, Эвелин и Флойд тоже. Все, кроме тебя, Рид. И как она отблагодарила нас? Оставив нам никчемный дом, никчемный сарай и четыре акра почти никчемной земли. Вещи, которые чего-то стоили — деньги, которыми мы могли бы расплатиться по кредитным картам, которые Флойд мог бы использовать для развития своего бизнеса, и могли бы дать Джеку хоть какую-то передышку, — в них она нам отказала. Ну, вот мы и взяли их сами. А теперь приходит, Мистер Умный Негр из Севера, приходит и говорит нам, что мы упыри, крадущие пенни с глаз мертвой женщины.

— Но Мэдди… разве ты не понимаешь, что если то, что ты берешь, не то, что она хотела дать, независимо от того, в каком трудном положении ты находишься или как сильно тебе это нужно, это воровство? Красть у собственной матери?

— Моя мать была сумасшедшей! — простонала она пронзительным шепотом. После чего вскинула свои крошечные кулачки в воздух, я думаю, выражая свое разочарование тем, что я продолжаю упираться, хотя она мне все четко объяснила… возможно, потому, что она была там, она видела безумие мамы в самом расцвете, а я нет. — Она прожила последнюю часть своей жизни сумасшедшей и умерла сумасшедшей! Это завещание результат сумасшествия!

— Мы это заслужили, — сказала Софи, сначала похлопав Мэдди по спине, а затем, мягко отстранив ее от меня, — так что подвязывай свои разглагольствования о воровстве. Она пыталась отдать посторонним то, что было нашим. Я ее не виню, она была сумасшедшей, но это не пройдет. И, Ридди, засунь куда подальше свои бойскаутские идейки и позволь нам закончить дело.

— Вот именно, — сказала Эвви. — Иди вниз и выпей бокал вина. Если, конечно, бойскауты пьют вино. Скажи им, что мы сейчас спустимся.

Я посмотрел на Флойда. Он кивнул, но уже без улыбки. К тому времени никто из них не улыбался. С улыбками было покончено.

— Вот именно, братишка. И убери это дурацкое выражение типа пожалейте-меня-пожалуйста со своего лица. Ты сунул свой нос туда, где ему не место. Если тебя ужалила пчела, то никто не виноват, кроме тебя самого.

Наконец я взглянул на Мэдди. Просто надеясь. Ну, надежда в одной руке, дерьмо — в другой; даже тупой идиот знает, что из этого будет первым.

— Вали, — сказала она. — Я не хочу тебя видеть.

Я спустился по лестнице, словно человек во сне, и когда тетя Олимпия положила руку мне на плечо и спросила, что там произошло, я улыбнулся и сказал что-то типа: мы вспоминали старые времена, и немного разошлись во мнениях по некоторым вопросам. Южное семейство в самом ярком его виде; словно сошедшее со страниц Теннесси Уильямса[237]. Я сказал, что мне надо съездить в город за кое-какими вещами, и когда тетя Олли спросила, что именно она забыла, когда готовилась к последней маминой вечеринке, я не ответил. Я просто вышел, с этой бессмысленной тупой улыбкой на лице, и сел в свою арендованную машину. И это то, что я продолжаю делать с тех самых пор, — просто двигаюсь вперед с тупой улыбкой на лице. Я оставил несколько рубашек и книгу в мягкой обложке, и пусть они лежат там хоть до скончания веков, как по мне. И все это время, пока продолжаю идти, я прокручиваю в голове то, что видел, стоя незамеченным в дверях спальни своей мамы: выдвинутые ящики, разбросанное нижнее белье, родственнички на кровати, с руками, полными ее вещей, и откинутая крышка ее жестяной коробки. Все, что они говорили, возможно, было правдой или частичной правдой (я думаю, что самая убедительная ложь почти всегда частично правдива), но что я помню отчетливее всего, так это их смех, в котором не было ничего от сбежавших партнеров или мужей, балансирующих на грани банкротства, или счетов по кредитным картам, давно просроченных и проштампованных этими уродливыми предупреждающими красными чернилами. И ничего общего с тем, что их детям нужны деньги на колледж. Другими словами, никакого горя. Смех, который я подслушал, был смехом пиратов или троллей, которые нашли зарытые сокровища и делят их, возможно, при свете серебряного долларового блина Луны. Я спустился по лестнице, сошел по ступенькам заднего крыльца, и удалился подальше от этого места, словно человек во сне, и я все еще нахожусь в том же спящем состоянии, сидя в вагоне поезда, с чернилами, забрызгавшими всю мою руку до запястья, и несколькими страницами каракулей, вероятно, неразборчивыми, оставшимися позади. Как глупо все это писать, какая жалкая защита от суровых реалий этого мира и горьких прописных истин. Как ужасно говорить: «Это все, что я могу сделать». Все болит: рука, запястье, пальцы, голова, сердце. Я собираюсь закрыть глаза и предпринять попытку уснуть… по крайней мере, подремать.

Меня все еще пугает лицо Мэдди. Это жадность, ранее мной не замечаемая, сделала её похожей на одну из тех женщин-чудовищ из греческих сказок. Без сомнения, я ханжа, как они и говорили, самодовольный ханжа, но ничто не изменит того, что я видел в их глазах, когда они не знали, что я их вижу.

Ничего.

Больше, чем по своей книге, я истосковался по своей работе — по бесконечному самоанализу Кентона и его мучениям, забавной фиксации Гелба на игральных костях, еще более забавной фиксации Портера на сиденье офисного кресла Сандры Джексон. (Я бы не возражал еще раз поучаствовать в главной роли в одной из ее фантазий). Я хочу почувствовать простоту моей уборщицкой каморки, где все вещи обычны, нормальны и не вызывают удивления. И еще я очень хочу увидеть, поддерживает ли этот жалкий маленький плющ свою тягу к жизни.

На закате Луны «Серебряный Метеор» пересек линию Мейсона-Диксона. Мои сестры и брат теперь по другую сторону этой линии, и я этому несказанно рад.

Мне не терпится вернуться в Нью-Йорк.


(позже)

8 утра.

Проспал почти пять часов. У меня затекла шея и спина, как будто меня лягнул мул, но в целом я чувствую себя немного лучше. По крайней мере, я смог позавтракать. Я думал, что идея, с которой проснулся, может сойти на нет в вагоне-ресторане, но она осталась все такой же живой и ясной. Идея — скорее интуиция — заключается в том, что если я поеду в офис вместо того, чтобы пересесть на поезд до Доббс-Ферри, мне может стать еще лучше. Я чувствую, что меня туда тянет. Как будто мне приснился сон об этом месте, который я никак не могу вспомнить.

Может быть, это связано с растением — Зенитом, плющом обыкновенным. Мое подсознание велит мне поехать туда и полить бедняжку, пока он не умер от жажды.

Что ж… а почему бы и нет?



ИЗ ДОНЕСЕНИЙ ХЕКСЛЕРА «СТАЛЬНЫЕ ЯЙЦА»

4 апреля 1981

Время: 0600 часов

Местоположение: П-к Аве Са, НЙС

Приближается время начала операции. Я планирую пересечь дорогу и войти в Дом Сатаны через 2–3 часа. Маскировка «Сумасшедшая гитаристка Герти» больше не нужна. Теперь я респектабельный бизнесмен в парадно-выходной одежде, ХА!

Берегись, жиденок. С полудня я буду ждать тебя в твоем кабинете.

В понедельник утром твоя задница будет моей.

Больше не было никаких снов о Карлосе. Наверное, он ушел. Хорошо. Одной заботой меньше.



ИЗ СВЯЩЕННОЙ КНИГИ КАРЛОСА

СВЯЩЕННЫЙ МЕСЯЦ АПРЫ (Запись #79)

Утро субботы. Как только я закончу эту запись, сразу направляюсь в говносраный «Зенит Хаус». При мне мой «специальный чемодан» со всеми жертвенными ножами. Они, как пишут в книгах, «очень острые»! Я хорошо одет, — как обычный городской бизнесмен в выходные. У меня не должно возникнуть проблем с проникновением в этот дом воров и насмешников.

Интересно, получил ли Кентон мой «маленький подарок»?

Интересно, знает ли он, что там поделывает его подружка или лучше сказать, бывшая подружка. Жаль, что он умрет прежде, чем она сможет подарить ему свою «киску». Невинная кровь! Её невинная кровь будет первой, если только кто-то другой не опередит!

Сам я умру девственником и несказанно этому рад.

Я надеюсь, что сегодня к полудню окажусь в кабинете Кентона. Рядом с моими ножами лежат несколько упаковок вкусняшек и две содовые, так что и я смогу «продержаться» до понедельника.

Больше не было снов о «генерале» и его Джусе.

Это просто гора с плеч.

Сейчас все мои мысли только о тебе, Джон Кентон. Разрушитель моей мечты, похититель моей книги. Зачем ждать, пока Аббала сделает то, что я могу сделать сам?

ПРИДИ, ДЕМЕТРА!

ПРИДИ, ЗЕЛЕНЬ!


Конец пятой части

(2000)


Примечание автора:

После очередного выпуска этой истории — шестая её часть выйдет в следующем месяце — «Плющ» отправляется в спячку, так что я смогу продолжить работу над «Черным домом» (продолжение «Талисмана», написанное в сотрудничестве с Питером Страубом). Мне также нужно закончить работу над двумя новыми романами (первый, «Ловец снов», выйдет в следующем марте в «Скрибнере») и посмотреть, не смогу ли я снова вернуться к «Темной Башне». Да и мой агент настаивает, что мне нужно сделать передышку, чтобы иностранные переводы и публикации «Плюща» — всех его частей в Сети — смогли догнать американское издание. Но не отчаивайтесь. В последний раз, когда «Плющ» сворачивал свои листья, история оставалась в спячке целых девятнадцать лет. Если она смогла это пережить, я уверен, что она сможет пережить год или два, пока я работаю над другими проектами.

Шестая часть — самая логичная точка остановки. В традиционной печатной книге это был бы конец первого длинного раздела (который я, вероятно, назвал бы «Зенит разрастается»).

Вы обнаружите своего рода кульминацию, и хотя не на все ваши вопросы там будут ответы — по крайней мере, пока — судьбы нескольких персонажей окончательно определятся.

Как всегда зловеще безвозвратно.

В качестве благодарности тем читателям (где-то между 75 и 80 процентами), которые приехали на экскурсию и заплатили сполна, шестая часть «Плюща» будет доступна бесплатно. Наслаждайтесь… но не расслабляйтесь слишком уж сильно. Когда «Плющ» вернется, он снова будет на платной основе. А пока готовьтесь к шестой части. Я думаю, вы будете удивлены.

Возможно, даже шокированы.

С наилучшими пожеланиями (и счастливых праздников),

Стивен Кинг.


Загрузка...