Плохие люди

Глава 6

Близился рассвет, когда они добрались до Норвича. На востоке уже появилась тонкая полоса света, как будто отсвет далекого пожара. Они договорились вести машину по очереди, потому что Молох не хотел останавливаться без причины. Он почуял ее след, ее запах — в этом он был совершенно уверен. Это было легче проверить, чем доказать, но элементы, которые выпадали из поля его зрения и не поддавались контролю, теперь сложились в единую картину. Глупый Версо, — он надеялся продать жизнь Молоха вместо своей; его придурковатый свояк, рискнувший своим именем, чтобы сделать мизерные ставки и получить крошечные суммы выигрышей; недавнее замечание Декстера о том, что его жена не станет пользоваться собственным именем, — все эти разрозненный факты заставили заработать компьютер у него в мозгу.

Большую часть пути он молчал и не спал, наблюдая за красными огнями машин, проносящихся мимо, и исчезающих вдали, пропадая в темноте. Молох так долго пробыл в тюрьме, что приходил в восторг от даже таких мелочей жизни, кипящей вокруг него, хотя и наблюдал за всем со стороны внешне холодно и отстраненно. Это был интерес сродни тому, который испытывает маленький мальчик, разглядывающий бурную деятельность термитов или муравьев за несколько секунд до того, как раздавит их или оторвет им лапки. Он наблюдал, как мимо проносятся машины. Сидящие в них люди лишь изредка мелькали в свете зажженной спички или фар. Молох размышлял, откуда так много машин на дороге в столь позднее время, какая нужда заставляет их двигаться, какая цель так манит их, что понуждает путешествовать в ночи, отказываясь от сна. Молох подозревал, что у некоторых из них не было никакой цели. Не было дома, который ждет их, сонного мужа, спящей жены или ребенка. Была только иллюзия движения и продвижения вперед, которую предлагал кокон автомобиля в окружающей со всех сторон ночи. Эти люди не путешествовали; они совершали побег, обманутые ложной верой в то, что если они будут быстро двигаться, то смогут сбежать от своего прошлого или настоящего, сбежать от самих себя. Молох закрыл глаза и вспомнил тех, кто перешел ему дорожку и, как следствие, исчез из этого мира. Для некоторых, как он думал, это было облегчением. Он закрыл глаза и стал ждать, когда придет сон.

Брон, уже уставший от общества неулыбчивого Уилларда, присоединился к Декстеру и Молоху в передней машине, а Леони села за руль второй. Далеко позади на дороге Тэлл и Повелл были заняты долгой дискуссией о своих разнообразных любовных победах, реальных и воображаемых, в то время как Шеферд, как молчаливый судья сидел и оценивал их треп. И, поскольку поездка все тянулась, Шеферд мало-помалу погрузился в свои невеселые мысли. У него не было возможности поговорить с Декстером и Броном с момента побега Молоха, а теперь на него давила необходимость этого разговора. Они хорошо знали друг друга, эти трое, потому что работали вместе и раньше, еще до того, как Молох взял их в свою группу. Леони тоже была прежде знакома с Декстером, она в основном старалась скрывать свои цели и делилась мыслями только с ним, потому что из всей группы только ему она доверяла и только на него могла положиться, если бы это понадобилось.

Шеферд был очень обеспокоен последними событиями, включая убийство следователя и расчленение его компаньона, смерть свояченицы Молоха и ее мужа. У него были серьезные опасения по поводу психического здоровья, по крайней мере, одного из членов их группы.

О Повелле ему было известно очень немного и, по правде говоря, он бы предпочел знать еще меньше. Парень прибыл к ним с очень хорошими рекомендациями, и Шеферд некоторое время оставался возле него в Мэриленде и Теннесси. Он считал новичка очень грубым и невежественным, и обрывки разговора, которые доносились справа, нисколько не изменили этого впечатления. Тэлл ему нравился. Впрочем, хотя он понимал резоны напарника, убившего молодого разносчика пиццы («Он был умным, — защищался тогда Тэлл, — и мог заметить больше, чем нужно»), Шеферд был уверен, что они недостаточны для убийства, а нежелание Тэлла сделать такой же вывод, расстраивало старика. Происшествие с мобильным телефоном тоже свидетельствовало о вспыльчивости Тэлла, а еще, пожалуй, об отсутствии характера. Шеферд не был большим поклонником мобильных телефонов. Он полагал, что они способствуют созданию более бесцеремонного и менее внимательного общества. Было время, и не так давно, когда люди понижали голос на публике не только потому, что хотели насладиться некоторой уединенностью во время разговора, но и потому, что слишком громкий разговор мешает окружающим. Теперь же все слышится из окон, не говоря уже о том, что нельзя оставить машину или входную дверь незапертыми. Тот факт, что люди запирают двери своих домов и устанавливают сигнализацию, чтобы защититься как раз от таких людей, как Шеферд, старый налетчик в расчет не брал. И все же Шеферд никогда не считал, что решить проблему распространения мобильных телефонов можно, убивая тех, кто пользуется им и ведет себя при этом грубо и невоспитанно. Жаль никто никогда не узнает, что только непомерно громкий разговор по телефону стал причиной смерти араба. А ведь этот случай мог бы послужить хорошим примером для остальных, заставив их изменить манеру поведения. Так или иначе, Шеферд полагал, что Тэллу всякий раз следует делать глубокий вдох, пытаясь прийти в себя, а не дергать курок. Шеферд с ним поработает.

Но подлинной причиной беспокойства Шеферда был Уиллард, и он знал, что Декстер разделяет его опасения. Шеферд был человеком, который считал, что он сам в состоянии контролировать свои аппетиты. Он также знал по опыту, что дисциплина и сдержанность в любой операции увеличивают шансы на успех и что если этих качеств не хватает, неприятности неизбежны. Уиллард не способен контролировать себя, и Тэлл по сравнению с ним, пожалуй, буддист. Мальчишка казался незрелым, полностью зависящим от своих желаний человеком. Шеферд не знал, какие узы связывают Уилларда и Молоха, что заставляет старшего товарища проявлять такую снисходительность к младшему. Иногда казалось, что Молох испытывает к Уилларду нежность, свойственную любовнику. А в другой раз он вел себя по отношению к нему как отец, защищая его и в то же время напрасно (Шеферд был в этом уверен) пытаясь приучить парня к дисциплине. Какие бы чувства ни испытывал Молох по отношению к нему, Уиллард становился все более и более непредсказуемым. И в результате они оставляли следы для тех, кто преследовал их, и именно из-за него можно было вычислить всю группу. У Шеферда не было намерения ходить по острию ножа и ждать, кто первый, судья или случай, приговорят его к смерти. Его доля денег могла обеспечить старику относительно обеспеченную жизнь, если он будет достаточно осторожен. А он собирался прожить довольно долго, чтобы успеть потратить эту сумму. Ему необходимо было поговорить с Декстером и Броном, потому что надо было что-то делать с Уиллардом.

Если Леони и испытывала некоторое беспокойство от перспективы провести время в компании Уилларда, она не показала этого, когда Брон предложил поменяться местами в машинах. Брон даже подозревал, что Леони не испытывала никаких чувств ни к чему и что они с красавчиком родственные души. Декстер несколько раз привлекал ее к работе с согласия Молоха, но Брон все еще ничего не знал о ней, кроме одной истории, которую ему как-то раз рассказал Декстер. Леони отправилась в какой-то бар для лесбиянок в Южной Каролине (Брон меньше удивился бы тому, что Леони ест дома, чем тому, что ей удалось разыскать такого рода бар в Южной Каролине), когда парочка парней набросилась на нее прямо на парковке. Брон знал этот сорт людей, потому что вырос рядом с ними: они ненавидели женщин, особенно независимых женщин, а нет никого более независимого, чем женщина, которой мужчина не нужен даже для секса. Они запихнули ее в багажник своей машины и увезли в лесную лачугу. Брону можно было не рассказывать о том, что произошло с Леони дальше, да Декстер и не стал рассказывать ему подробности, потому что о таких вещах оба знали не понаслышке. После всего, увидев, что девушка не сопротивляется, они еще побили ее, а потом вышвырнули возле лесбийского бара. Ее одежда была изорвана и в крови. Леони не стала заходить внутрь бара. Вместо этого она добрела до своей машины, где под приборной доской у нее был спрятан пистолет. Она не взяла его с собой в бар, и это было ошибкой, которую она больше никогда не повторяла, вернулась в свою квартиру, вымылась, смазала ушибы и ссадины, потом приняла две таблетки снотворного и легла в постель.

Наутро она позвонила Декстеру. Она рассказала ему обо всем, что произошло, и он поехал вместе с ней на машине. Именно Декстер выловил на улице тех двоих парней и привез их обратно в лачугу в лесу, где уже ждала Леони. Потом он остался в своем грузовике, курил и слушал музыку, одновременно наблюдая за дорогой.

Он слышал, что охотники через пару дней нашли двух мужчин. Один из них был все еще жив, хотя и умер сразу же, как только медики попытались поднять его. Декстер предполагал, что Леони было очень неприятно узнать, что только один из них прожил так долго. Обычно она была исключительно аккуратна в таких делах, но тогда ею владели гнев и отчаянье от того, что с ней сделали, так что, возможно, это немного повлияло на ее действия.

Но не эта часть истории потрясла Брона. Парни получили то, что заслуживали, в этом не было никаких сомнений, и Брон не собирался лить слезы над ними. Нет, понять, что собой представляет Леони, ему помогло другое. Один из парней был женат, а другой встречался с женщиной, которая работала по ночам, оказывая техническую поддержку пользователям сети Интернет в своем районе. Леони посетила их обеих, пока ждала, когда Декстер поймает тех двоих, и так же, как они развлеклись с ней, она развлеклась с ними. Она даже сделала несколько снимков перед тем, как уйти. Именно эти фото видели парни перед смертью.

Декстер говорил, что кадры получились очень хорошо, если учесть, что там было много красного.

Нет, Уиллард не станет приставать к Леони, если в его красивой и пустой головке есть хоть какие-то мысли.

Шеферд рассказал Брону, что был под большим впечатлением от того, как Тэллу удалось справиться с делом Версо. Так же, как и Шеферд, Брон не был уверен, что парню действительно необходимо было убивать разносчика пиццы, хотя, в общем, трудно перегнуть палку, когда речь идет о безопасности группы. Безопасность превыше всего.

Что бы ни произошло, есть, по крайней мере, еще Декстер. Брон знал Декстера гораздо дольше, чем всех других живых существ, дольше, чем своих собственных родителей. Они были как братья, связанные кровным родством. Имели общие машины, комнаты, даже женщин, хотя, если бы Брон встретил женщину, которую полюбил бы так же, как Декстера, он, пожалуй, женился бы на ней и не делил бы ее с кем бы то ни было, даже с Декстером.

— Ты когда-нибудь задумывался об именах? — спросил Декстер ни с того ни с сего.

— Как это «задумывался»? — не понял Брон.

— О том, что некоторые цвета становятся фамилиями, а другие — нет.

— Например?

— Как черный. Ну, ты понимаешь, мистер Черный или мистер Белый. Есть еще мистер Зеленый, Коричневый[5]. Но это все. Ты встречал когда-нибудь человека с фамилией Синий, Желтый или Красный? Такого не бывает даже в кино. Ты не находишь это странным?

— Знаешь, я не думал об этом раньше.

— Как полагаешь, это интересно?

— Нет. У тебя слишком много свободного времени, тебе нечем занять себя, вот что я думаю. Тебе надо заняться чем-то полезным, чтобы мозги отвлеклись от всякого дерьма вроде этого. Просто рули себе.

— Было время, — заметил Декстер, — когда ты думал, что у меня в мозгах много интересного «дерьма», чтобы рассказывать о нем.

— Я думал, что ты гораздо более глубокая натура. А потом я узнал тебя.

— Ты хочешь сказать, что я поверхностный?

— Если бы ты был бассейном, то маленькие дети могли бы писать в тебя. Ты там рули давай. Чем скорее мы доберемся туда, куда собирались, тем скорее я смогу избавиться от твоей плоской черной задницы.

Впрочем, перепалка была шуточной, и оба улыбались, когда Декстер нажал на газ. Молох немедленно заснул в темноте у них за спиной.

Карен Мейер насторожило отсутствие света фар. Она слышала, как к дому подъехал фургон, но фары, по которым можно было бы сориентироваться, как далеко он продвинулся, оказались погашены. Уж не полицейские ли это? И она быстро перебрала в уме и перепроверила все свои дела, вылезая из постели и натягивая джинсы. Фальшивые паспорта и водительские права были спрятаны в тайнике за газовой плитой, и их можно было достать только изнутри. Она старательно маскировала это место, чтобы его не увидели даже случайно, хотя теперь духовкой нельзя было пользоваться вообще. Специальные чернила, ручки и растворы хранились в кабинете, и их нельзя было отличить от обычных принадлежностей, которыми дизайнер Карен Мейер пользовалась при работе. Ее фотоаппараты — дорогой «Никон», более дешевая «Минолта» и цифровой «Кэнон» были там же. И опять же она могла бы утверждать, что они необходимые инструменты для ее работы. Последняя стопка материалов ушла несколько дней назад, и на грифельной доске ничего не осталось. Она убедилась, что все чисто.

Она переехала в Норвич, штат Коннектикут, чтобы быть ближе к матери. Ее мать после инсульта, плохо двигалась, и Карен, ее единственная дочь, чувствовала себя в ответе за состояние старушки. Братья Карен жили далеко на Западном побережье, один в Сан-Диего, другой в Такоме, но оба исправно посылали деньги, чтобы покрыть расходы на медицинскую страховку и помочь сестре справиться с бедой, хотя, если не афишировать этого, Карен не нуждалась в их деньгах, потому что своего рода подработка приносила ей солидный доход. И все же она была не из тех, кто откажется от денег, которые сами идут в руки, а наличные позволяли ей снимать очень милый домик на Перри-авеню, где сейчас она и жила. Как она ни любила свою мать, она не могла жить вместе с ней, да и та хотела иметь относительную независимость. У матери была кнопка срочного вызова врача и дневная сиделка, а Карен жила в трех минутах ходьбы от нее. Пожалуй, наилучшее решение для всех.

Она выглянула в окно и увидела фургон. Он был черный и относительно чистый, не так сильно помят, чтобы привлечь внимание, но и не такой чистый, чтобы выделяться из всех.

Поблизости не было видно никаких других машин.

Не полиция, подумала она.

Раздался звонок.

Не полицейские.

Она подошла к комоду и вытащила из ящика пистолет. Это был «смит-вессон» модели «Леди Смит автомат», его рукоятка удобно ложилась в небольшую женскую руку. Карен никогда не приходилось стрелять из него, кроме как в тире, но присутствие оружия в доме успокаивало ее. Хотя Мейер пообещала себе, что больше не будет иметь дело с преступниками, трудно даже вообразить, на что готовы пойти люди, которым позарез что-то нужно.

Босиком на цыпочках она поднялась вверх по лестнице, где у нее был установлен дисплей для охраны дома и начала проверять сенсоры по всем участкам и зонам. У входной двери — в порядке.

— Карен? — произнес женский голос. — Карен Мейер?

— Я спрашиваю: кто там?

Гостиная — о'кей.

— Меня зовут Леони. У меня проблемы. Мне сказали, что вы можете помочь мне.

— Кто сказал?

Столовая — о'кей.

— Его зовут Эдвард.

Гараж — о'кей.

— Эдвард. А дальше?

Кухня: ОТКЛЮЧЕНА.

Ее желудок заворчал. Она ощутила холод металла у себя на затылке. Рука сомкнулась на ее пистолете.

— Ты должна знать мою фамилию, — сказал знакомый голос. — В конце концов, она единственная, которую не ты мне придумала.

Дюпре в страхе проснулся. Он весь дрожал: у него тряслись руки, ломило суставы, стучали зубы, хотя он вечером и принял кое-какие обезболивающие препараты. Джо чувствовал себя слишком слабым, чтобы поднять свой вес с постели, поэтому продолжал лежать и смотреть, как тени поднимаются и тают, словно дым, на потолке. Ему иногда становилось интересно, неужели те симптомы, которые он чувствовал, были фантомами, тенями, которые падали от осознания того, что он смертен. Боль приходила все чаще в последние месяцы. Старый доктор Брюдер предупреждал, что его рост и комплекция открывают множество возможностей для возникновения разных заболеваний, а боль, которую он испытывает, может быть проявлением того или иного заболевания.

— Ты не очень хрупкий, как ни крути, — говорил давно ушедший на пенсию терапевт, когда Джо сидел на кушетке в каморке старика, наблюдая, как на экране телевизора Гарри Купер болтается по пыльным улицам, в поисках своей любимой, — но ты не так силен, каким кажешься, или как другие думают о тебе. Твоя работа — постоянный стресс. Ты жалуешься на боли в груди и суставах, на слабость в ногах. Говорю тебе со всей ответственностью: ты должен пройти полное обследование.

Но Дюпре не внял совету Брюдера, старик и без того знал, что Джо ему не последует. Дюпре боялся. Если ему скажут, что он больше не может заниматься своим делом, у него отнимут эту работу. А работа на острове была для него важнее всего. Без нее он будет чувствовать себя никому не нужным. Он просто умрет.

Дюпре было тридцать восемь лет, в мае исполнится тридцать девять. Он вспомнил фотографию Роберта Першинга Вадлоу, которую однажды видел. Его еще называли Великан из Олтона. Он был самым высоким мужчиной на Земле и возвышался как башня над двумя другими, стоящими по обе стороны от него; их головы едва доходили ему до локтей. При росте выше двух с половиной метров он был больше, чем самый большой книжный шкаф, стоящий за ним. Казалось, что он немного наклонился влево, как будто на уровне его головы налетел порыв ветра, от которого колосс качнулся. В то время, когда была сделана эта фотография, Вадлоу исполнилось двадцать лет. Через два года он умер, убитый бесконечными недугами.

Лежа в постели в доме, где он вырос, Дюпре вспоминал рассказы отца, его сказки о великанах прошлого, которые тот рассказывал в надежде подбодрить мальчика, чувствовавшего, что из-за своего роста он отдаляется от сверстников. Отец лгал ему. Это была ложь во спасение, но все равно ложь, потому что отец сам придумывал эти истории по поводу возникавших у мальчика проблем, успокаивая, утешая, смягчая его переживания.

Его сказки в действительности были не о великанах.

На улице все еще стояла темень. Обычно в это время он уже был в пути и направлялся к полицейскому участку, но он поменялся сменами так, чтобы провести вечер с Мэриэнн. Он лежал на кровати и пытался отдохнуть.

Шэрон Мейси сидела на маленькой кухоньке в своей квартире, прихлебывая горячее молоко из кружки. Ей надо было о многом подумать. Отца должны были положить в больницу на следующей неделе для проведения обследований. Он жаловался на боли в спине и груди. Беспокойство жены и дочери о нем он старался перевести в шутку. Но в их роду было несколько случаев раковых заболеваний, и Мейси знала, что эта угроза висит над каждым из них. При иных обстоятельствах она бы немедленно вернулась домой, но она все еще была стажером. Ей предстояло отправиться на остров, и она подозревала, что только реальная угроза жизни отца заставит ее уклониться от своих обязанностей. Как бы там ни было, отец сказал ей, примерно следующее: он бы не хотел, чтобы она болталась по дому и тряслась над ним. После поездки на остров у Мейси будет пять свободных дней, и она вернется на Убежище не раньше, чем съездит на родину и узнает результаты обследования и анализов отца.

Мейси думала и о Бэрроне, о наркотиках, которые тот брал у Терри Скарфа. Может быть, она ошибалась насчет того, что в действительности произошло, но ей так не казалось. Ей хотелось, чтобы рядом был кто-то, с кем она могла бы поговорить обо всем. И впервые со времени разрыва их отношений Мейси почувствовала, что скучает по Максу или, возможно, по тому, что он когда-то значил для нее.

Поговорить бы с ним, подумала она. Да черт с ними со всеми!

Она поставила пустую кружку в раковину, вернулась в кровать и, наконец, заснула под гудки кораблей в заливе, которые звучали как крики гигантского морского существа, заблудившегося в темноте и мечтающего вернуться к своему племени.

Звонок вывел Терри Скарфа из глубокого пьяного забытья, и он пару секунд не мог узнать голос звонившего с явным восточноевропейским акцентом.

— У нас есть для тебя работа. Кое-кто оплатил твои услуги эксперта.

Даже в нетрезвом состоянии Терри знал, что экспертиза, сделанная им, не стоит ничего, разве только вы сами не в состоянии пересчитать нули.

— Конечно, — пробормотал он. Терри не собирался спорить. Ему нужны были наличные. Даже если бы они ему не требовались, этим людям нельзя было отказывать. Они были хозяевами Терри Скарфа, и он это знал.

— Тебе позвонят. Обычное место. Через пятнадцать минут, — сказал мужчина и повесил трубку.

Терри встал, слегка качаясь, натянул на свое тощее тело трусы, брюки, старую футболку, отыскал самую теплую куртку, потом прошел два квартала к телефонной будке, захватив по дороге чашку кофе в «Данкин Донатс». Он стоял здесь, дрожа от холода, несмотря на то, что чашка была горячей.

Жизнь никогда не баловала Терри Скарфа. Большую часть времени она обходилась с ним так, будто он изнасиловал ее сестру. А в другое время еще хуже — как если бы к сестре добавилась еще и мать. За спиной у него был один распавшийся брак, неудача которого была вызвана стечением обстоятельств, включающих в себя неумеренное потребление алкоголя в ночь, когда он делал предложение, арест и заключение в тюрьму сразу же после свадьбы и то, что женщина (а это было особенно неприятно) не простила его. Его жена подала на развод, когда он был в тюрьме по обвинению в краже со взломом, потом вышла за кого-то другого, в то время как Терри был снова посажен за посягательство на охраняемую собственность. Важные события в ее жизни, как предполагал Терри, совпали с его вынужденным отдыхом в государственном исправительном заведении. Может быть, вздыхал он, останься я на свободе немного дольше, ее жизнь не сложилась бы так неудачно, да и сам я был бы счастливее.

Более умный человек, чем Терри, пришел бы к выводу, что его криминальные амбиции намного превосходят таланты, которыми он наделен, но, как и большинство преступников, Терри оказался не слишком умен. К сожалению, возможности его карьерного роста теперь были еще более ограниченными, чем в самом начале, и лишь немногие способности стареющего воришки могли быть применены в рамках закона. Вот почему теперь он стоял в темноте у телефонной будки, ожидая разговора с кем-то, кого никогда не увидит и кто вряд ли предложит Терри работу по дегустации пива или проверке мягкости матрасов. Он замерз, зуб на зуб не попадал, а надо было отвечать, потому что человек на том конце линии сказал:

— Терри Скарф? Я Декстер.

Терри подумал, что голос этот, пожалуй, звучит как негритянский. Это не беспокоило Скарфа, но негры обычно старались держаться подальше от Портленда, и, если парень планирует приехать сюда, это станет некоторой проблемой.

— Что я могу для вас сделать?

— У вас там есть остров, где-то на побережье. Он называется Датч.

— Да, остров Датч. Убежище.

— Что?

— Некоторые ребята все еще зовут его по-старому — Убежище, вот и все, но Датч, да, это хорошее название.

Он услышал, как черный (Терри все же решил, что он черный) вздохнул:

— Ты закончил?

— Да. Извините.

— Нам нужно, чтобы ты выяснил как можно больше о нем.

— Например?

— Легавые. Паромы. Места, откуда можно туда попасть.

— Тогда мне придется привлечь еще кого-нибудь. Я знаю парня, который живет там. Он не любит большого полицейского на острове.

— Большого полицейского?

— Да, хренов великан.

— Ты что, меня за идиота держишь?

— Нет, правда.

— Ладно, разузнай все, что можешь. И вели своему парню найти одну бабу. Она называет себя Мэриэнн Эллиот. У нее маленький пацан, лет шести. Я хочу знать, где они живут, с кем она дружит, кто ее парень и прочее дерьмо вроде этого.

— Какие сроки?

— До вечера.

— Сделаю все, что могу.

Терри показалось, что он услышал мягкий хлопок в отдалении. Он знал, что это за звук: кто-то только что получил пулю.

— Нет, — сказал Декстер, — ты сделаешь больше, чем можешь.

Декстер посмотрел вниз на тело Карен Мейер. Она никогда не была красивой женщиной, но Леони и Уиллард выбили из нее и ту малую дозу внешней привлекательности, которая у нее была. Эти двое хорошо сработались. Это было своего рода предупреждение: Декстеру надо поговорить с ней. Ему не хотелось, чтобы девчонка слишком сближалась с Уиллардом. Он говорил с Шефердом, и в связи с таким развитием событий им казалось нежелательным, чтобы красавчик оставался поблизости и дальше.

Найти Мейер было нетрудно. Она перевела свой бизнес на север, но оставила пароль тем людям, которым ее услуги могли в будущем понадобиться. Декстер сделал лишь один звонок, чтобы выяснить, где она находится.

Он всегда думал, что Мейер — умная женщина и не особенно сентиментальная. Все дело было в деньгах, и он предполагал, что жена Молоха отдала ей приличную долю сбережений своего мужа за оказанные услуги. Должно быть, это было очень много денег, если Карен отважилась перебежать дорожку самому Молоху. Декстер надеялся, что она хорошо прожила их, потому что в последние минуты жизни в подвале собственного дома ей пришлось заплатить очень дорого за то, что она сделала.

— Вы нашли кого-нибудь? — спросил Молох.

— Да, он обойдется нам в пять кусков за работу в Бостоне, плюс десять процентов на острове и небольшие вознаграждения в расчете на будущее.

— Хорошо, если он того стоит.

— Они предоставили нам бонус как свидетельство доброй воли.

Молох ждал. Декстер улыбнулся:

— Они сдадут нам полицейского.

Локвуд и Баркер сошли на берег с первого утреннего парома и начали еженедельную проверку медицинского оборудования и пожарного снаряжения в здании полицейского участка. В одиннадцать Дюпре присоединился к ним, а затем отправился вниз по Центральной улице в сторону почты и припарковал свой «эксплорер» на стоянке справа от белого обшитого досками здания. Этим утром он позвонил Ларри Эмерлингу, чтобы договориться о встрече. Странно, Эмерлинг как будто ждал его звонка.

Ларри больше, чем кто либо, знал об острове, даже больше, чем сам Дюпре. Его дом был уставлен книгами и бумагами, связанными с историей залива Каско, включая копию его собственной книги, которая была отпечатана частным образом и продавалась в книжных магазинах и на рынке Портленда. Эмерлинг уже десять лет жил вдовцом. Его дети обосновались на материке, но регулярно приезжали в гости, и тогда старый почтмейстер вел на буксире маленький паровозик внуков. Дюпре обычно праздновал День Благодарения у Эмерлинга в кругу его семьи, члены которой строго блюли традицию возвращаться на остров и отмечать этот день вместе. Они были хорошими людьми, если бы только старик Ларри не окрестил его Джо-Меланхолией. Немногие называли его так, и только единицы прямо в глаза, хотя это прозвище прижилось среди полицейских, дежуривших на острове.

Дюпре думал, что Эмерлинг будет один, потому что старик обычно устраивал себе полуторачасовой перерыв в одиннадцать утра, чтобы оторваться от бумаг, и пил зеленый чай. Но на сей раз у почтмейстера была компания: художник Джиакомелли стоял, опершись о стену, и пил кофе из соседней закусочной. Он выглядел обеспокоенным. Так же, как и Эмерлинг. Дюпре кивнул и поприветствовал их обоих.

— Я не помешал? — спросил он.

— Нет, — ответил Эмерлинг. — Мы ждали тебя. Хочешь чаю?

Дюпре налил немного зеленого чая в одну из хрупких маленьких чашечек Эмерлинга. Чувствуя особую ответственность за изделие китайских мастеров, Джо держал чашку осторожно всей рукой. Трое мужчин обменивались шутками и островными сплетнями, пока не наступило неловкое молчание. Дюпре провел все утро в попытках облечь свои смутные опасения в слова, желая объяснить им все в такой форме, чтобы не показаться суеверным дураком. В конце концов Эмерлинг выручил его, и ему не пришлось краснеть.

— Джек здесь по той же причине, что и ты, я полагаю, — начал Эмерлинг.

— И что это за причина?

— Что-то неладно на острове.

Дюпре не ответил. Следующим заговорил Джек:

— Я думал, только я один это заметил. Деревья ведут себя по другому, и...

— Продолжай, — сказал Эмерлинг.

Джек взглянул на полицейского:

— Я не пил, если это то, о чем ты подумал. Ну, самую малость. Но этого было бы недостаточно, чтобы придумать такое.

— Я и не думал об этом, — сказал Дюпре. Нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно.

— Возможно, ты передумаешь, когда услышишь все. Мои картины меняются.

Дюпре замер.

— Ты имеешь в виду, что они становятся лучше?

Они дружно рассмеялись, это слегка разрядило обстановку и немного успокоило художника.

— Нет, полицейская ты задница! Они так же хороши, как и должны быть. — Джек посерьезнел. — Но на полях стали появляться знаки. Они выглядят как человечки, но я их там не рисовал. Они сначала появились на картинах с видами моря, а теперь и на некоторых других пейзажах.

— Ты думаешь, кто-то пробирается в твой дом и дорисовывает фигурки на твоих картинах?

Джо постарался сказать это так, чтобы в его голосе не прозвучали нотки недоверия. Ему это почти удалось, но Джек заметил игру.

— Я знаю, что это звучит странно. Но дело в том, что эти фигуры не нарисованы.

Художник наклонился и поднял лист, завернутый в старые тряпки. Он снял их и показал один из своих морских видов. Дюпре подошел поближе и увидел что-то похожее на двух мужчин, стоящих на отмели. Штрихи, обозначавшие их фигуры, были чуть толще мазков, но они там были. Джо протянул вперед руку:

— Могу я потрогать это?

— Конечно.

Дюпре провел пальцем по холсту, всей кожей ощущая линии, проведенные кистью. Когда полицейский добрался до фигурок, он сделал паузу, потом поднес кончики пальцев к носу и принюхался.

— Все правильно, — кивнул Джек. — Они были выжжены на полотне.

Он вытащил вторую картину и передал ее Дюпре.

— Ты знаешь, что это?

Дюпре почувствовал себя неуютно при взгляде на эту картину. Это была одна из лучших работ Джека. Его море и горы никуда не годились, но зато он хорошо выписал деревья. Они в основном были голыми, а в самом низу картины, практически скрытое туманом обозначилось что-то, что показалось Дюпре похожим на каменный крест. Это было, очевидно, точкой, где стоял сам художник.

— Это вход в Место, — пробормотал Дюпре. — Я же говорил тебе, Джек, ты никогда не сможешь продать эту картину. Один только взгляд на нее вызывает у меня мороз по коже.

— Она не для продажи. Я, конечно, делаю что-то на продажу, но мне интересно, что ты на это скажешь. Скажи мне, что ты видишь.

Дюпре взял картину и стал рассматривать ее с расстояния вытянутой руки, стараясь сосредоточиться на ней.

— Я вижу деревья, траву, болото. Вижу крест. Я вижу...

Он остановился и более внимательно присмотрелся к деталям на холсте.

— А это что?

Что-то серое свисало в тени между двумя деревьями около креста. Он чуть не дотронулся до него пальцем, а потом задумался.

— Не знаю, — вздохнул Джек. — Я этого не рисовал. Там есть и другие, если как следует присмотреться.

И они там были. Чем больше Джо всматривался в полотно, тем более явственно видел. Некоторые были просто пятнами, такими, как те, что появляются на фотографии, если кто-то быстро пройдет в момент съемки; другие — более отчетливыми. Дюпре показалось, что он может различить даже отдельные лица: темные впадины глаз, черные губы.

— Они нарисованы?

Джек пожал плечами:

— Тебе кажется, что они выглядят как нарисованные?

— Нет, скорее как фотографии.

— Ты все еще полагаешь, что я выпил слишком много?

Дюпре отрицательно покачал головой:

— Я бы сказал, что ты выпил недостаточно много.

Эмерлинг подал голос:

— И ты все еще собираешься рассказывать мне, что пришел сюда, потому что тебя беспокоят еноты, или ты тоже что-то почувствовал?

Дюпре вздохнул:

— Ничего особенного, только какое-то смутное беспокойство. Я не могу описать это, скажу лишь, что это носится в воздухе, как будто собирается электрический разряд перед бурей.

— Это самое достойное описание из всех, которые мне доводилось слышать. Другие люди тоже почувствовали это; конечно, в основном старики. Подобное происходит не в первый раз. Такое случалось и раньше, во времена твоего отца.

— Когда?

— Незадолго до исчезновения Джорджа Шеррина. Но это было не совсем так, как теперь. Напряжение тогда нарастало быстро, в течение одного-двух дней, а потом так же быстро спадало. То, что происходит сейчас, — совсем другое. Оно продержится долго.

— Как долго?

— Месяцы, я бы сказал. Но оно нарастает так постепенно, что многие люди не замечали его до этого момента, а кое-кто не замечает и теперь.

— Но вы-то заметили?

— Я чувствовал что-то такое. И позавчерашний несчастный случай подтвердил мои подозрения; а еще то, что сказала дочь Лотера перед смертью.

— Она была в агонии. Она сама не понимала, что говорит.

— Я в это не верю. Думаю, что и ты тоже.

— Она говорила о мертвых.

— Знаю.

Дюпре подошел к окну маленького служебного помещения и взглянул на Айленд-авеню. Все было тихо, но неспокойно. Было похоже, что поселок замер в ожидании взрыва из-за какого-то давнего полузабытого конфликта, или, возможно, это были лишь ощущения напуганного полицейского, пьяницы-художника и старого романтика, которые старались навязать невинному миру собственную интерпретацию событий и явлений.

— Люди умирали на острове и раньше, некоторые из них довольно жестоким образом, — заметил Дюпре. — У нас были аварии и столкновения машин, пожары, даже одно или два убийства. Вы думаете, что все жертвы видели призраков, перед тем как умереть?

— Возможно.

Эмерлинг сделал паузу.

— А я думаю, что нет.

— Тогда почему именно дочка Лотера, и почему сейчас?

— Твой отец рассказывал тебе об острове?

Дюпре кивнул в сторону Джека. Он помнил, как поднимал старика с порога его дома, после того как Дэнни Эллиот нашел его с глубокой кровоточащей раной на голове. Джо был сердит на художника, возможно, потому, что видел в нем некоторые из своих старых пороков, но в основном потому, что он напугал мальчика. А сейчас он должен обнажить перед ним ту часть своей души, которую держал в тайне от всех остальных. Джек, как бы долго он ни прожил на острове, все равно был здесь пришельцем, посторонним.

Эмерлинг догадался, о чем он думает.

— Ты беспокоишься насчет Джека? Тогда я избавлю тебя от сомнений: он гораздо тоньше чувствует это место, чем те, у кого деды и прадеды похоронены на островном кладбище. Я думаю, ты можешь открыто говорить в его присутствии.

Дюпре поднял руки в жесте отчаяния.

— Я понимаю, — сказал Джек. — Никаких сильных чувств при посторонних.

— Отец рассказывал мне, — начал Дюпре. — Он рассказывал мне историю каждой семьи, с самого начала, с первого дня. Он заставил меня запомнить все это. Он рассказывал мне о резне и новом поселении, которое появилось позже. Рассказывал и о Джордже Шеррине, и о том, почему, с его точки зрения, тот был захвачен ими. Отец рассказал мне все об этом. Я никогда не понимал всего полностью, и, пожалуй, даже не верил в некоторые из его историй.

— Но он пытался объяснить тебе?

— Да. Он объяснял мне то, во что сам верил. Он верил, что это место всегда было необычным. Индейцы жили на всех островах залива задолго до того, как появились белые, но на этом острове они по каким-то причинам не селились.

Эмерлинг прервал его:

— У них были достаточно серьезные причины не приезжать сюда. Остров, конечно, большой, но слишком далек от материка, а у них были только каноэ, чтобы добраться сюда и выбраться отсюда. Вот, собственно, и вся причина.

— Ну, ладно. Как бы там ни было, позже появились поселенцы, — продолжил Дюпре, — и все они были убиты. Мой отец думал так же, как его отец: то, что произошло с ними, повлияло на характер самого острова: он оказался запятнанным кровью, и некоторые следы, какие-то воспоминания о тех событиях запечатлелись навсегда. Следы страшного прошлого никогда не исчезали. Что-то из этого осталось на острове, как отметка на камне. А теперь наступило относительное затишье, своего рода баланс, и все, что угрожает его нарушению, должно быть устранено. Если только это не... — Он выпил остатки чая. — Если только это не имеет отношения к поддержанию равновесия, еще что-то на острове будет действовать собственными методами. Мой отец считал, что остров или что-то на нем нашло свой способ очищать себя от того, что может стать для него угрозой. В этом ключ к пониманию того, что произошло с Шеррином. Он был своего рода отравой для мира, и остров позаботился о нем. Мой отец верил в это.

Дюпре закончил и посмотрел на листья чая, оставшиеся на дне его чашки. Все это звучало абсурдно, но он помнил, какое выражение лица было у его отца, когда тот рассказывал ему историю острова. А ведь отец не был суеверным человеком. В действительности он был самым большим реалистом и самым умным из всех, с кем Джо когда-либо приходилось встречаться. Фрэнк Дюпре был человек такого сорта, который таскает повсюду с собой садовую лесенку, чтобы показать остальным, более доверчивым людям что-то наверху, сам при этом оставаясь на земле.

Эмерлинг подлил себе еще немного чая, потом предложил чайник Дюпре. Полицейский отказался.

— Кстати, почему ты вообще пьешь его?

— Он действует на меня успокаивающе, — ответил Эмерлинг.

После паузы Дюпре передумал и снова наполнил свою чашку, а почтмейстер подлил еще чая в чашку Джека и свою.

— Твой отец знал, что это необычное место. — Эмерлинг сделал глоток. — Мы иногда разговаривали с ним об этом, и оба пришли более или менее к одним и тем же выводам. Иногда дурные дела случаются в каком-то месте, и оно после этого уже не может полностью оправиться. Память о них не исчезает. Некоторые люди особенно восприимчивы к таким вещам, некоторые нет. Однажды я читал, что Томми Ли Джонс — актер, ты знаешь, — жил в коттедже, где Мэрилин Монро совершила самоубийство, или была убита, или с ней произошло еще что-то, и она покинула наш мир. Но Томми Ли Джонса это обстоятельство нисколько не беспокоило. Он не из той породы людей, судя по тому, что я прочел. Однако, что касается меня лично, не думаю, что я смог бы жить в такого рода месте, зная, что там когда-то произошло. Я уверен — может быть, это глупо, — что нечто из прошлого так и осталось здесь, как влага, впитанная этими стенами.

То, что случилось на острове Убежище, в конце семнадцатого века намного хуже, чем простое убийство. Это действительно несмываемое пятно зла, которое останется навсегда. Спустя много лет кучка насильников привезла сюда женщину, а потом все они сгинули. Недавно все мы, старожилы, были свидетелями того, как Джордж Шеррин скончался под корнями дерева. Я был там, когда его выкапывали, и я видел, что корни сделали с ним.

Эмерлинг наклонился вперед, сжав чашку обеими руками:

— Он был проклятый сукин сын. О нем много рассказывали после того, как он умер. Этот мерзавец запугивал и мучил собственных жену и детей, и поговаривали, что, возможно, он наносил увечья детям на материке.

— Я тоже слышал об этом, — кивнул Дюпре. — Мой отец был уверен, что это правда.

— Что ж, если твой отец был уверен, значит, это действительно так. Остров, или что бы там ни обитало на нем, не мог вынести Шеррина и избавился от него. Лучшего объяснения этому я не нахожу.

— В таком случае как объяснить уход из жизни детей Лотеров и Кейди? Ты хочешь сказать, что они заслуживали того, что с ними произошло?

— Нет, не думаю, что остров принимал в этом какое-либо участие. Они умерли, потому что напились и решили украсть машину. Но, похоже, что-то появилось в том месте, когда они умирали, потому что мы теперь знаем об этом. Напряженность, которую все мы чувствуем, появилась не случайно. Я думаю, когда произошло столкновение, природа этой трагедии — неожиданная, пугающая — привлекла к себе нечто. Оно появилось, чтобы узнать, что случилось.

— Нечто? Нечто... какое? На что похожее?

— Не знаю. Ты бродил в последнее время около Места?

— Нет, некоторое время не бывал там.

— Туда практически невозможно попасть. Дорожки заросли. Там лежат упавшие деревья, выросли колючие кусты. Даже топи, кажется, стали больше.

— Ты сказал «почти невозможно» попасть. Значит, ты там был недавно?

Эмерлинг сделал паузу:

— Вчера. Джек ходил со мной. Мы там пробыли совсем недолго.

— Почему?

— Ощущение опасности усиливается вне поселка. Это все равно, что подойти слишком близко к клетке со львом. Мы физически ощущали угрозу.

— И птиц нет, — добавил Джек.

— Не только здесь — нигде нет, — сказал Эмерлинг. — Ты заметил?

Если честно, Дюпре этого не заметил, но теперь, задумавшись над этим, он вспомнил, что на острове стало очень тихо, так тихо, как никогда прежде не было. Единственная птица, которую он видел, была умирающая чайка на лужайке перед домом Мэриэнн Эллиот.

— В этом наши с твоим отцом взгляды не совпадали. Он был уверен, что это что-то бессознательное, как сила природы. Деревья не думают о том, чтобы приделать свои упавшие ветки обратно к стволу, это же нечто именно этим и занято. Он думал, что остров действует только на этом уровне.

— А ты так не думаешь?

— Нет, и последние слова Сильви Лотер только подтверждают то, в чем я уверен. Что бы это ни было, оно разумно. Оно думает и рассуждает. Оно любопытствует. И оно становится все сильнее.

"Господи, — подумал Дюпре, — я просто поверить не могу, что я веду такой разговор. Если кто-нибудь из участка услышит меня, они тут же обрядят меня в смирительную рубашку и запрут в палате для буйных. Но это существо не громыхает медными тарелками, так что никто не знает, какое оно. Они этого не понимают. Большинство из них не очень понимают, что такое острова вообще, а ведь этот остров отличается от всех. Все, что я могу сделать, это надеяться, что не случится ничего такого, что заставит меня объяснять коллегам суть происходящего.

Итак, шеф, я полагаю, вы догадываетесь, что остров населен призраками, и я думаю, что некоторые покойники приходили взглянуть на Сильви Лотер. О, у них были фонарики, разве я не упомянул об этом? Они должны были иметь огромное количество батареек, и это наша основная улика. Мы будем прочесывать остров в поисках батареек...".

— Ладно, допустим, все так. Но почему теперь? Почему оно стало таким сильным теперь?

— Может быть, стечение обстоятельств. Какой-то новый фактор на острове, который мы не можем распознать или не замечаем.

— Ты думаешь, это опасно?

— Возможно.

— Ты думаешь, что это... — Дюпре замялся. Он не был уверен, что хочет использовать то слово, которое пришло ему в голову, но потом сдался. — Ты думаешь, что это зло?

— Зло — категория моральная, категория человеческая, — сказал Эмерлинг. — Возможно, это нечто на острове не нуждается ни в каких моральных категориях и не имеет о них ни малейшего представления. Оно всего лишь хочет того, чего хочет.

— Например?

— Не знаю. Если бы я знал, не было бы этого разговора.

— Я не уверен, что мне хотелось бы, чтобы этот разговор состоялся и чтобы он был именно таким.

Почтмейстер усмехнулся.

— Здесь нет никого кроме нас троих, но, если бы нас слышали, они сказали бы, что мы два старых дурака и великан, который просто бредит.

Ларри Эмерлинг был не тем человеком, чтобы подслащивать пилюлю, но Дюпре показалось, что старик прочел его мысли.

Джек прервал его:

— Я слышал от старины Лотера, что в связи со смертью его дочки возникли какие-то вопросы.

— Да, я тоже это слышал, — кивнул Эмерлинг, — и слышал это от тебя.

Он поднял вверх одну бровь и посмотрел на художника.

— Я подумал, что ты хотел бы знать, что произошло, что происходит, — сказал Джек. — Черт, ты ведь знаешь обо всем на свете. Должно быть, пробел в твоих знаниях беспокоит тебя гораздо больше, чем остальных людей.

Дюпре ответил не сразу. Он не был уверен, что ему стоит отвечать, но эти двое знали почти столько же, сколько он, или даже больше.

— Они нашли какие-то фрагменты насекомых у нее во рту и под ногтями, — начал он. — Это бабочки. Они большие и отвратительные на вид, и все они к сентябрю умирают. Я даже не уверен, что мне когда-либо приходилось видеть их на острове до недавнего времени.

— Я видел одну такую на кладбищенском дереве, когда они опускали гроб с Сильви Лотер, — сказал Джек. — Я взял ее домой, определил вид по книге, потом проткнул булавкой и приколол к карточке. Возможно, нарисую ее как-нибудь.

— Нарисуй, нарисуй, — поддел его Эмерлинг. — Тебе придется прикрепить карточку к картине, чтобы ребята узнали, что это такое.

— Ну, не настолько я плох как художник, — возразил Джек.

— Не обольщайся.

— Ты же приходил на мою выставку в «Лайонс Клаб»!

— Там было бесплатное угощение.

— И почему ты не отравился!

— А с какой стати мне травиться? Закуска была довольно хорошей, в отличие от того, что было развешано на стенах.

Дюпре прервал их:

— Джентльмены! Вы грызетесь, как два старых пса. Стыдитесь!

Он поднял свою фуражку, стряхнул с нее пылинку и продолжал:

— Я заходил к Дугу Ньютону. Там тоже были эти мотыльки. Тот же вид. Я видел их на занавесках в спальне его матери.

Полицейский обращался не столько к двум старикам, сколько к самому себе. Он провел рукой по волосам, потом аккуратно надел фуражку. Мотыльки. Почему мотыльки? Мотыльки летят на свет, на огонь. Были ли своего рода приманкой Сильви Лотер и старая мать Ньютона? Что общего было между ними?

Ответ пришел ему на ум немедленно.

Процесс умирания — это у них было общее. Огонь их жизни догорал.

— Сколько у нас времени? — спросил Дюпре.

— Немного, — покачал головой Ларри Эмерлинг. — Я физически ощущаю, как остров гудит. Птицы — это последний сигнал. Очень плохо, что даже птицы боятся прилетать сюда.

— Итак, что мы будем делать? — Дюпре переводил тревожный взгляд с одного старика на другого. Все трое знали ответ.

Мы будем ждать. Мы запрем двери. Мы не станем бродить рядом с Местом по ночам. Что бы это ни было, оно случится очень скоро. Тогда мы и узнаем. Плохо это или хорошо, мы будем знать наверняка.

Глава 7

Молох позволил им отдохнуть до конца дня, решив, что они поедут на север под покровом темноты. Утром Повелл и Шеферд направились к «Домашней кухне Мэри» и купили множество готовых блюд, которых им хватило на весь день. На обратном пути на Перри-авеню они остановились у винного магазина «Большой Гарри» и купили две бутылки «Вайлд Терки», чтобы согреться. Едва закончив тайные переговоры с Шефердом на кухне у Карен Мейер, Декстер и Брон воспользовались возможностью отдохнуть.

Молох знал достаточно много о Мейер по их прошлым делам и мог уверенно сказать, что эта дама редко принимает гостей. Ее дом был последним на улице и даже от соседнего коттеджа отделен стеной. Молох не был осведомлен, есть ли у нее любовник, но в холодильнике не было никаких фотографий, никаких маленьких знаков внимания или сувениров на полочке среди кулинарных книг. Он прошелся по ее кабинету, не обращая внимания на то, что оставляет отпечатки пальцев. Если они задержат его, у них и так будет более чем достаточно оснований вынести ему смертный приговор.

Кабинет сверкал чистотой, доступ к компьютеру оказался защищен паролем. Молох подозревал, что любому, кто попытается забраться в него без пароля, будет предоставлено всего две или три попытки, после чего компьютер начнет автоматически уничтожать память. Он изучил ее спальню и нашел коробку из-под обуви на платяном шкафу. В ней хранилась пачка писем от женщины по имени Джессика. Большинство из них выражали любовь, кроме самого последнего, датированного октябрем 1997 года, в котором приводились доводы в пользу разрыва их отношений. Джессика, похоже, встретила кого-то другого. Молох нашел забавным то, что Карен Мейер сохранила письмо о разрыве. Это показалось ему свидетельством склонности к мазохизму в личности мастера по изготовлению фальшивых документов. Возможно, какая-то ее часть даже получила удовольствие от того, что проделали с ней Уиллард и Леони, хотя Молох что-то сомневался в этом.

Ее тело все еще лежало на полу в подвале. Она продержалась дольше, чем он ожидал, и это его удивило. Он всегда считал Мейер прагматиком. Она должна была понимать, что ей придется рассказать ему обо всем, что она знает. Но что-то заставляло Карен скрывать нужные сведения так долго, что он стал опасаться, что она умрет раньше, чем сообщит ему о местонахождении его жены и сына. Она сочувствовала им. Молоху стало интересно, не были ли они с его женой в любовных отношениях. Сама эта мысль разозлила его.

Мэриэнн Эллиот. Она оставила ее имя почти нетронутым, лишь удлинила его, по сравнению с исходным Мариан. Это был умный ход, очень характерный для Мейер. Молох знал, что те, кто получал новые документы, иногда забывались в первые месяцы, не отзывались на свои новые имена и фамилии, когда к ним обращались, или подписывали чеки, договор на аренду или банковские документы своими старыми именами и фамилиями. Самый легкий путь избежать этого — дать им новые имена, которые начинаются с той же буквы, а лучше с двух первых букв их прежних имен. Так, Джеймс становился Джейсоном, Линда — Линдси.

Мариан стала Мэриэнн.

Его сына теперь звали Дэнни, а не Эдвард, как они договорились. Ну, возможно, «договорились» было не совсем подходящим словом. Его жена хотела что-нибудь простое и мальчишеское, но Молоху нравились официальные, строгие имена. Вот и верь суке, которая сбегает, да еще дает его сыну имя вроде Дэнни.

Молоха не особенно интересовало, что станется с мальчиком. Он может забрать его с собой, покидая остров, а может... оставить. Молох еще не решил. Но он точно знал, что никаких отцовских чувств по отношению к мальчишке не испытывает, но его жена должна узнать перед смертью, что в его власти сделать со своим сыном все, что он захочет. Он мог с легкостью отдать его сутенеру или насильнику-извращенцу, если решит, что сознание такой перспективы усилит мучения его жены перед смертью. Кстати, у него уже был на примете один извращенец, если дело дойдет до этого. В конце концов, им надо будет как-то расплатиться с полицейским. Это поможет ему держать рот на замке и даст им в руки факты, которыми они смогут шантажировать его позже, если вдруг мужика начнет мучить совесть.

Он перевернул обувную коробку и смотрел, как стопка фотографий рассыпается по неубранной постели Карен Мейер. Он переворошил их кончиками пальцев, переворачивая те, которые упали обратной стороной, пока не нашел одну, которая, как он предполагал, должна была находиться среди них. Его жена теперь была немного другой: ее волосы стали темнее, и, казалось, она старается скрыть свою природную красоту. Когда он впервые встретил ее в Билокси, она пользовалась косметикой так деликатно, что это произвело на него сильное впечатление. Опыт общения с официантками из казино позволял предполагать, что все они похожи на шлюх, рекламирующих продукцию фирмы «Мэри Кей». Теперь ее бледное, измученное лицо было совершенно не подкрашено, волосы прилизаны. Моментальное фото, снятое автоматом, свидетельствовало, что она долгое время плохо спала. Проницательный человек, взглянув на снимок дважды, заметил бы что-то от ее былой красоты, которую женщина старалась замаскировать, а человек, наделенный особыми способностями, мог бы заподозрить, что в прошлом она подвергалась унижениям и испытывала боль, которые и заставили ее предпринять такие шаги. Женщина обнимала мальчика, его большой палец поднят вверх, на голове — корона: это его день рождения.

Молох ее недооценивал, и именно это огорчало его больше всего, даже больше, чем само предательство. Он думал, что хорошо знает жену, настолько, насколько мог знать только он один, кто изучил все, что доставляет ей удовольствие и что причиняет боль. Он был уверен, что раздавил ее. Что она была такое? Вещь, которой можно пользоваться, часть фасада, чтобы обманывать тех, кто станет следить за ним, любящим отцом семейства, живущим в чистеньком домике с милой женушкой, маленьким сынишкой, который, несомненно, первый шаг на пути к дому, полному детей и внуков.

Молох не был обычным ненавистником алкоголиков, нападающим на них, и мелким садистом — тем типом, который в конце концов заставляет объект своей ненависти пойти против него с оружием в руках в неосознанном стремлении выжить. Нет, способность Молоха причинять боль — эмоциональную, физическую, психическую — была гораздо более изысканной. Боль, давление, нажим никогда не должны были становиться невыносимыми, и их надо было разнообразить приливами доброты и даже нежности, напоминаниями о любви, чувством защищенности, опоры, нужды в ком-то. И все же, черт дери эту суку, ей каким-то образом удалось скрыть от него существенную часть своей натуры, до которой он так и не смог дотянуться! Эти качества и позволили ей сбежать от него. Его сильно впечатлило то, каких успехов она достигла. Возможно, по своим способностям они были гораздо ближе друг другу, чем он мог себе представить.

Молох положил фотографию в карман своего пиджака, затем спустился вниз по лестнице и включил телевизор. Гвоздем программы новостей был сюжет о том, как ведутся поиски беглеца, как расширился район поисков. Теперь сеть поисков охватывала не только штаты, расположенные вдоль границы с Мексикой, но и все южные и северные, вплоть до Мэриленда. Хуже того, они раскопали сведения о соучастниках, и теперь ему, в дополнение к Уилларду, надо было беспокоиться и о Декстере с Шефердом. Их фотографии появились во всех программах новостей вместе со всеми известными кличками. Их дальнейшее использование в деле было довольно рискованным, но это можно было предвидеть. Добравшись до Мэна, они смогут завершить работу за несколько часов, а потом отправятся в Канаду. Большинство дорог через границу не патрулируются, и те, кто хочет устроить себе поездку в соседнюю страну, легко могут осуществить это предприятие, не ставя в известность чиновников. Декстер давно убедился в этом.

Декстер был очень умен. Вот почему ему было поручено управление организацией, как только стало очевидным, что Молоху предстоит встреча с судом присяжных. Куда бы ни направился Декстер, Леони и Брон последуют за ним. Что же до Шеферда, он был очень любопытной тварью. Похоже, он плывет по течению, не позволяя себе никаких острых ощущений — ни удовольствий, ни ненависти. Казалось, он очень мало получает от жизни, если не считать отдельных случаев, когда он урывал себе кусок из жизни других. В нем не было никакой сентиментальности, и, если он был честен в отношении кого-нибудь, это была честность человека, подписавшего контракт и старающегося держаться строго в рамках договора. Никакое вмешательство извне не могло аннулировать его, и Шеферд мог сделать все, что необходимо, чтобы выполнить соглашение в полном объеме.

Что же касается этих мужиков от сохи, Тэлла и Повелла, с мыслями о плантациях кукурузы, которые занимали место в их мозгах рядом с плохо скрываемой ненавистью к миру, Молох знал о них очень мало, кроме того, что Декстер ручался за обоих. Это были люди, готовые работать за деньги, и этого достаточно. Молох не знал, сколько денег из его наличных эта сука уже потратила, но оставшегося все равно будет достаточно, он был в этом убежден, чтобы поделить между ними, — пятьсот, а может, и шестьсот тысяч долларов. Самая трудная часть — побег, попутные убийства и определение места, где она скрывается, — были уже позади. Если повезет, они сделают свое дело быстро и разбегутся в разные стороны в течение двух дней. Если денег окажется меньше, чем они предполагают, Повелл и Тэлл пойдут в расход. Остальные поделят то, что останется. Молоху нужно только достаточно денег, чтобы покинуть страну. После этого он найдет возможность добыть еще денег. Возможно, он попросит Декстера присоединиться к нему, когда придет время.

Кроме того, Декстер со временем проникся духом фатализма, по наблюдениям Молоха, общим для людей. После многих лет, в течение которых человек совершал множество жестоких преступлений, чаша весов его самосознания все больше склоняется к тому, что и его самого ждет жестокая кончина. И это ощущение возрастает с каждым днем. Они слишком долго оставались в живых, чтобы мечтать о том, что смогут насладиться легким и приятным уходом со сцены. Декстер не стал менее осторожным, как это происходило с большинством людей его сорта, но он и не казался излишне осмотрительным. Однако этот фатализм, покорность судьбе были буквально написаны на его лице. Он выглядел как человек, который хочет уснуть, уснуть и забыться.

Молох заметил, как он разговаривал с Броном и Шефердом, но не стал вмешиваться. Он знал, о чем они говорили: об Уилларде, который сейчас спал в комнате напротив холла. Молох любил Уилларда и знал, что эта любовь взаимна. В мальчишке есть простота и чистота, которые так же прекрасны, как и он сам, и, в отличие от Шеферда, он будет предан до самой смерти. Молох мог только догадываться о том, что творилось в голове Уилларда, и порой подумывал о том, какие ощущения испытает, если сможет проникнуть в его мысли. Он опасался, что это будет похоже на временное проникновение в сознание паука, осознающего свои действия: там будут темнота, терпение, постоянно неудовлетворенный аппетит, который нельзя насытить, а также и любознательность, ярость и похотливость. У Молоха не было ни малейшего представления о том, откуда появился Уиллард. Не он разыскал мальчишку — скорее парень сам нашел его и увлекся им. Первый раз он подошел к Молоху в баре неподалеку от озера Саранак, но Молох ощущал его присутствие уже давно, потому что Уиллард постоянно попадал в поле его зрения всю предыдущую неделю. Молох не сделал ни единого движения в его сторону, хотя ложился спать с пистолетом в руках и запирал дверь в своем номере на все замки. Парень заинтересовал его, хотя Молох и сам не знал почему.

Потом, ровно через семь дней после того, как Молох впервые заметил его, парень вошел в бар и занял место на табурете напротив него. Молох видел, как он вошел, и за время, которое парню понадобилось, чтобы пройти от дверей к стойке, успел расстегнуть кобуру пистолета и под прикрытием стойки бара завернул пистолет в пару салфеток. Теперь он лежал у него между ног, указательный палец правой руки слегка касался курка.

Парень осторожно уселся на табурет и положил пустые руки на стол перед собой.

— Меня зовут Уиллард, — сказал он.

— Привет, Уиллард.

— Я наблюдал за тобой.

— Знаю. Интересно, зачем.

— У меня есть кое-что для тебя.

— Скажу тебе прямо, — сказал Молох, — я вовсе не собираюсь покупать у тебя то, что ты собираешься продать.

Парень никак не отреагировал на прямое оскорбление. Напротив, его брови лишь слегка вопросительно изогнулись, как будто он до конца не понял смысла этого замечания.

— Полагаю, тебе это понравится, — продолжал он. — Это здесь неподалеку.

— Я ем.

— Я подожду, пока ты закончишь.

— Будешь что-нибудь?

— Нет, я уже перекусил.

Молох закончил есть своего цыпленка с рисом, управляясь левой рукой, поскольку правая все еще была под столом.

Закончив, он оплатил еду и пиво, а потом велел Уилларду идти вперед. Он поднял свое пальто, обернул его вокруг пистолета и оставался за спиной у парня, пока они не вышли из бара на парковку. Был поздний вечер рабочего дня, поэтому там стояло всего несколько машин. Уиллард направился к красному «понтиаку», но Молох подозвал его к себе.

— Мы поедем на моей машине, — сказал он.

Он передал Уилларду связку ключей.

— Ты сядешь за руль.

Когда парень брал ключи, Молох сильно ударил его рукояткой пистолета и прижал к «понтиаку». Приставив пистолет к голове Уилларда, он обыскал парня, но не нашел ничего, даже мелких монет. Когда он шагнул назад, на лице Уилларда была кровь. Она сочилась из раны на голове, но лицо было совершенно спокойным.

— Ты можешь верить мне, — сказал Уиллард.

— Мы поедем туда, куда собирались, я помогу тебе промыть рану.

— Меня и раньше били. Заживет.

Они сели в машину, и Уиллард молча вел ее миль десять, пока они не оказались около Хай Фоллс Гордж. Он свернул с 86-го шоссе налево на неприметную дорогу, потом подъехал к тыльной стороне трехэтажного летнего домика, сложенного из кленовых бревен.

— Это здесь, — сказал Уиллард.

Он открыл дверь и пошел к фасаду здания. Молох следовал в полутора метрах за ним.

— Если что-то случится, все равно что, — я тебя убью, — предупредил Молох.

— Я же сказал: ты можешь доверять мне.

Уиллард опустился на колени и достал ключ из цветочного горшка у двери, потом вошел в дом. Он включил свет в прихожей так, чтобы Молох мог видеть, что они здесь одни. Несмотря на его заверения, Молох обыскал дом, используя парня в качестве щита, когда они входили в каждую комнату. Дом был пуст.

— Чей это дом?

Уиллард пожал плечами:

— Я не знаю их имен.

— Где они?

— Уехали в воскресенье. Они приезжают сюда по выходным. Иногда. Хочешь посмотреть, что у меня есть для тебя? Это в подвале.

Они подошли к двери в подвал. Уиллард открыл ее и включил свет. Там был еще один пролет лестницы, ведущей вниз. Уиллард спустился первым, Молох следовал за ним.

Возле задней стены стоял стул, на нем сидела девушка лет семнадцати-восемнадцати. Ее рот был заткнут кляпом, а руки и ноги связаны. Очень темные волосы оттеняли очень бледное лицо. На ней были черная футболка, короткая черная юбка и изорванные колготки в крупную сеточку. Даже в скудном свете лампочки Молох заметил следы побоев на ее руках.

— Никто не станет разыскивать ее, — сказал Уиллард. — Никто.

Девушка заплакала. Уиллард взглянул на нее в последний раз.

— Оставляю вас вдвоем. Я буду наверху, если тебе понадобится что-нибудь.

И через секунду Молох услышал, как дверь подвала закрылась.

Теперь, год спустя, Молох снова вспомнил ту первую ночь и связанную девушку. Уиллард чувствовал его, понимал его пристрастия, тайные мечты, потому что они существовали в такой же, хотя и глубоко скрытой, форме и у него самого. Девушка была для него презентом, знаком расположения, и он с удовольствием его принял.

Молох любил Уилларда, и Уиллард больше не сдерживал своих желаний. Да и мог ли он когда-либо обуздывать свой темперамент? Смерть женщины по имени Дженна и ущерб, нанесенный делу во время короткой остановки в пути во время побега, показали, что Уиллард все глубже проваливается во тьму, откуда уже никогда не сможет выбраться. Молох любил Уилларда, а Уиллард любил Молоха, и любовь диктовала им свои правила.

Да и вообще, Молох всегда знал это. А его жена еще только начала догадываться о том, что каждый мужчина убивает того, кого любит.

* * *

Дэнни устроил скандал, как делал это всякий раз, когда мать оставляла его на вечер одного. Наверно, потому что рядом не было любящего отца, думала Мэриэнн. Это делало его зависимым, может быть, более слабым. А она хотела, чтобы сын был сильным, потому что рано или поздно ему придется узнать правду о мире, который они оставили за спиной, и о мужчине, который был в ответе за создание этого ада. Но не только поэтому. В Мэриэнн говорил и материнский эгоизм: она устала. Устала от постоянного страха, устала оглядываться назад, устала оттого, что нет рядом человека, на которого бы она могла опереться. Она хотела, чтобы Дэнни вырос и стал сильным и жестким, чтобы мог защитить ее так же, как она защищала его. Но этот день, похоже, был еще очень далек.

— Куда ты идешь? — снова спрашивал он жалобным голосом, которым говорил всегда, когда чувствовал, что мир несправедлив к нему.

— Я уже сказала: иду поужинать.

— С Джо?

— Да.

— Мне не нравится Джо.

— Не говори так, Дэнни. Ты знаешь, что это неправда.

— Правда. Я его ненавижу. Он убил птицу.

— Мы уже обсуждали это, Дэнни. Ему пришлось ее убить. Она была ранена. Умирала. Ей было нестерпимо больно, и самое лучшее, что Джо мог сделать для нее, — это прекратить ее мучения.

Она отдала сыну чайку, которую Дюпре вырезал для него. Мальчик какое-то время рассматривал ее, а потом отшвырнул в сторону. Позже, когда Мэриэнн решила поднять ее с пола, оказалось, что чайка исчезла, но она заметила ее в шкафу Дэнни до того, как они вышли из дома. Ее сын был непростым малышом.

Машина подпрыгнула на кочке, фары заметались по придорожным деревьям. Ей было интересно, сумеет ли она привести в порядок то, что беспокоило ее с начала вечера, или же она должна оставить решение этого вопроса до утра.

Мэриэнн вышла из машины, чтобы долить немного воды в радиатор, и ее внимание привлекло место, где Джо похоронил чайку. Камень, который отмечал захоронение, был отодвинут, а земля разрыта, так что там зияла яма. Птицы не было, но она нашла кровь и кое-какие останки, раскиданные вокруг. Должно быть, какое-то животное выкопало птицу из земли, предположила она. Но в обед у Дэнни под ногтями были следы земли, а на вопрос, где он испачкал руки, мальчик просто не ответил.

Мэриэнн решила оставить все так, как есть. Она хотела получить удовольствие от вечера и не желала ссориться с сыном прямо сейчас.

— А Ричи будет у Бонни? — спросил он на прощанье.

— Конечно, — ответила Мэриэнн. Умственное развитие Ричи было не намного выше, чем у Дэнни, и мальчику очень нравилось, что взрослый мужчина слушается его. Это не так уж часто случалось с Дэнни, которому было трудно завести друзей и освоиться в школе.

Она повернула налево, к въезду во двор Бонни, и заглушила мотор. Дэнни отстегнул ремень безопасности и подождал, пока мама обойдет машину и откроет дверцу. На них упал сноп света, когда Бонни появилась на ступеньках крыльца. Ее волосы разметались по плечам, в руке она держала дымящуюся сигарету. Бонни Клайссен сильно досталось от жизни: сначала муж избивал ее, а затем сбежал с учительницей танцев, таким образом возложив на нее заботы о сыне, который всегда был и будет в полной зависимости от нее. В ее жизни были и другие мужчины, но все они в лучшем случае не подходили ей. А в худшем оказывались никчемными. Иногда Мэриэнн думала, что Бонни живет так, словно получает деньги за пролитые слезы. А три дня назад произошел несчастный случай, при котором погиб ее племянник Уэйн Кейди. Мэриэнн была на похоронах вместе со многими другими островитянами, видела, как гроб медленно опускается в могилу на маленьком кладбище около баптистской церкви. Сестра Бонни настолько помешалась от горя, что, когда настал момент бросить горсть земли, она упала на колени и зарылась лицом в могильную землю, словно тем самым могла проникнуть сквозь ее толщу, как сквозь толщу миров, чтобы обнять своего умершего мальчика.

В тот день Бонни старалась как могла поддержать сестру, но ей надо было быть сильной всегда: очень трудно поднимать калеку-сына в одиночку, зная, что он никогда не станет тебе опорой в старости — наоборот, всегда будет нуждаться в опеке. Большая часть фондов государственной программы поддержки психического здоровья, призванной помогать таким родителям, традиционно расходовалась на то, чтобы помещать душевнобольных детей в психиатрические клиники или специальные изоляторы, но Бонни отказалась от этого с самого начала. Через некоторое время государство стало выделять средства на содержание больных на дому, но сокращение фондов и высокая стоимость командировок его сотрудников на остров на регулярной основе привели к тому, что спустя несколько месяцев эти дотации прекратились. Мэриэнн неожиданно почувствовала прилив благодарности судьбе за то, что Дэнни не настолько зависим от нее и что в некотором отдаленном будущем она сама сможет обратиться к нему за поддержкой.

Бонни с самого начала очень хорошо отнеслась к ней, и Мэриэнн платила ей той же монетой настолько, насколько могла, забирая Ричи на вечер к себе, чтобы дать отдохнуть измученной заботами женщине, или отвозя его в кино вместе с Дэнни по выходным. Она никогда не обсуждала с Бонни свое прошлое, но знала, что эта женщина догадывается о многом, о чем никогда не скажет никому. Бонни слишком часто становилась жертвой дурных мужчин, чтобы с первого взгляда не угадать в своей новой знакомой такую же жертву мужского насилия.

— Спасибо тебе, — сказала Мэриэнн, держа руку на плече Дэнни.

— Никаких проблем, дорогая. Как дела, Дэнни?

— О'кей, — промямлил Дэнни.

— И только-то? Ну, хорошо, мы посмотрим, что можно сделать с твоим настроением. В доме тебя ждут поп-корн и газировка, а у Ричи есть несколько новых компьютерных игр, которые, я подозреваю, он до смерти хочет тебе показать. Ну, и как тебе такая перспектива?

— О'кей, — все так же монотонно повторил Дэнни, качнув головой.

Мэриэнн закатила глаза, а Бонни похлопала ее по плечу в знак сочувствия.

— Если не задержусь, то подъеду, чтобы забрать его. А если... Тогда сделаю это рано утром.

— Не беспокойся, дорогая. Хорошенько отдохни и развлекись!

Мэриэнн поцеловала Дэнни в щеку, обняла его и велела вести себя хорошо, потом пошла обратно к своей машине. Она помахала рукой на прощание, но Дэнни уже спешил в дом, и его мысли о ней, о том, как он сердит на нее, вскоре были забыты, потому что впереди его ждали новые игры.

Выехав на основную дорогу, она прибавила скорость и вскоре уже мчалась по Айленд-авеню. Мэриэнн припарковала машину напротив «Вкуснятины», откуда доносились звуки блюза, и глянула в зеркало, оценивая свой макияж. Она еще раз провела по губам помадой, распушила волосы и вздохнула. Ей тридцать два, и она идет на свое первое за много лет свидание.

С великаном.

Джо Дюпре ждал ее за столиком с кружкой пива. Он устроился в самой глубине зала, немного повернувшись боком, чтобы ноги не торчали в проход. И снова ее, как молния, пронзила мысль о том, насколько неуютно он должен чувствовать себя в любом месте.

Мало что подойдет ему. Все вещи оказываются ему слишком малы, слишком узки, слишком коротки. Он проводит жизнь, постоянно испытывая ощущение стесненности. Даже остров не достаточно велик для того, чтобы носить такого великана. Он должен жить на открытых пространствах, где-то в Монтане, где он сможет почувствовать себя карликом перед величием природы.

Джо поднялся, едва увидев, что она вошла в зал, и столик качнулся, потому что полицейский задел его бедром. Он наклонился, чтобы успеть поймать стеклянный стакан; вода расплескалась по столу, и одинокая красная роза в вазе в центре стола уронила лепесток ему на руку. Ресторан был полупустым, в основном там сидели местные, хотя она заметила и молодую парочку, которая тайком бросала взгляды на большого мужчину. Посетители. Как смешно, что, проведя здесь всего год, она оценивала гостей с материка как чужаков.

— Привет, — сказал он. — Я уже начал беспокоиться.

— Дэнни капризничал. Ему все еще не нравится, когда я ухожу куда-нибудь без него. Если бы он победил, то теперь сидел бы здесь и требовал себе жареной картошки и минералки.

— В этом нет ничего плохого.

Она вопросительно подняла бровь:

— Хочешь, чтобы я вернулась назад и привезла его с собой?

Джо поднял вверх руки, как бы защищаясь от нападения:

— Нет, ты права.

Он покраснел, быстро обдумал, не надо ли объяснить, что он имеет в виду, но потом решил, что это только поставит его еще в более неловкое положение.

На самом деле прошло уже очень много времени с тех пор, как Джо Дюпре последний раз находился в общественном месте с женщиной, и он полагал, что его опыт в этой области, довольно ограниченный, а если уж говорить начистоту, совсем заржавел. Женщины время от времени заигрывали с ним; обычно Джо Дюпре становился объектом женского внимания, когда, покидая остров, заходил в бары в Старом порту. Обычно он пил в городских барах до часу или двух ночи, потом звонил Торсону и просил паромщика заехать, чтобы прихватить его. Тот обычно не возражал: он все равно привык мало спать. В редком случае, когда Торсон не мог за ним приплыть, Дюпре нанимал водное такси или снимал небольшой номер на одного человека в дешевом отеле, где мог выспаться, сбросив матрас на пол и подложив себе под ноги подушки.

В барах, особенно таких, которые находились в стороне от туристских маршрутов, он иногда привлекал внимание женщин. Он слышал, как они обсуждают его вдвоем или втроем, смеются так, как смеются женщины навеселе, выдыхая винные пары и думая только о сексе, хихикая, взрываясь от смеха, говоря хриплыми от возбуждения голосами. Их веки тяжелели, глаза начинали косить, губки становились более пухлыми. Их комментарии проносились в пыльном воздухе бара:

— Интересно, а у него все большое...

— Руки и ноги. Надо всегда смотреть на руки и ноги...

Или вились, как колечки дыма между столиками:

— Я бы нашла местечко для него...

— Дорогуша, его «дружок» проткнет тебя насквозь, потому что просто не поместится...

...Пока, наконец, не достигали его слуха, и тогда, слегка улыбнувшись, он давал понять, что все слышит. После этого женщины начинали хихикать громче и чаще и оглядываться по сторонам. Или же ловили его взгляд на мгновение, и в ответном взгляде он читал скрытые обещания.

В некоторых случаях Джо принимал это безмолвное предложение и потом жалел об этом. В последний раз, когда такое случилось, он проводил женщину в ее небольшой домик в Сако, такой чистенький и дамский, что он почувствовал себя в нем еще более неуместно, чем где бы то ни было. Он боялся шевельнуться, чтобы не столкнуть китайскую куколку, одну из целой коллекции кукол с бледными лицами, которые, казалось, следили за ним из всех углов, изо всех шкафов и с полок. Она разделась в ванной и вошла в спальню в слишком тесном для нее лифчике и черных трусиках; немного жирка выпирало на боках и нависало над поясом. В руках дамочка держала сигарету; она держала ее во рту, когда расстилала постель, расстегивала лифчик, проводила руками вниз по бедрам, зацепив большими пальцами трусики, и те сползали вниз по ногам. Потом, не глядя на них, она сделала шаг в сторону; забралась в постель, подтянула одеяло к груди и, выпустив струйку дыма, смотрела, как он раздевается, сгорая от стыда и унижения.

Он не видел в ее глазах ни желания, ни страсти, ни даже искры любопытства — только возможность временного спасения от скуки, от себя самой и своих мечтаний. Она сделала последнюю затяжку, перед тем как раздавить окурок в пепельнице, и отбросила одеяло в сторону, приглашая Джо присоединиться к ней. Пытаясь неуклюже примоститься рядом с ней, он слышал, как под его тяжестью трещит каркас, ощущал стойкий запах табака, исходящий от подушек, чувствовал, как пять ее ногтей прочерчивают белые следы по его бедрам, а свободная рука устремляется к его члену...

Он оставил ее спящей; китайские куколки бесстрастно наблюдали, как он крался по дому, держа в руках ботинки. Он надел их, сидя на ступеньках крыльца, потом вызвал такси и вернулся в Старый порт. На лавочке возле паромной переправы Джо дождался рассвета, потом сходил в закусочную «Мисс Портленд» на Маргинал Вэй и позавтракал вместе с рыбаками, методично поглощая яичницу с беконом и держа голову низко опущенной, чтобы не встречаться взглядом ни с кем из тех, кто сидел в кафе. Когда паром Торсона подошел к докам, доставляя в город тех, кто работал здесь, Дюпре уже ждал их, изредка кивая тем, кто приветствовал его, пока, наконец, паром не опустел. Он занял место на корме, и, поскольку больше никто не появился, Торсон завел мотор и увез одинокого полицейского прочь из Портленда. Ветер унес запах духов, выпивки и сигарет, которыми пропиталась его одежда и волосы, избавляя его от напоминаний о грехах минувшей ночи.

С тех пор Джо больше не возвращался в бары Старого порта, да и в островных был редким гостем. Он не мог не заметить удивление в глазах официантов и в улыбке Дейла Зиппера, когда тот поднялся, чтобы поприветствовать женщину, сейчас сидевшую напротив него. Ему было все равно. У него и так ушел почти год на то, чтобы набраться смелости и пригласить ее на свидание. Ему нравился ее сын. Ему нравилась она. Сейчас она что-то говорила, но он так ушел в себя, что пришлось переспрашивать.

— Я сказала, что здесь трудно сохранить что-либо в тайне. Кажется, все вокруг узнают все о твоих делах еще до того, как ты сделаешь их.

Он улыбнулся:

— Я помню Дейва Махони. Ему уже было под семьдесят, и старый козел нацелился на одну вдовушку по имени Энни Джабар, которая жила в полумиле вниз по дороге от их дома. Между ними ничего не было, ничего кроме взглядов через стол во время игры в бинго, я полагаю, или случайного соприкосновения рук при покупке продуктов на рынке, но, вне всяких сомнений, она дала ему понять, что не против. Итак, однажды Дейву пришло в голову, что надо бы этим воспользоваться. Он надел свой лучший пиджак и брюки, набросил плащ и направился под дождем к дому Энни Джабар. Когда он добрался туда, она уже поджидала его.

Он покачал головой, пытаясь удержаться от смеха.

— Кто? — уточнила Мэриэнн. — Эта вдова?

— Нет-с! Его жена. Я не знаю, как почтенная мать семейства догадалась, но она пришла туда раньше своего муженька. Полагаю, она продиралась через лес, чтобы опередить его, а ведь была ненамного моложе Дейва. И, учти, старушка пришла не с пустыми руками: у нее было ружье. Да, ружье Дейва! Едва бросив взгляд на жену, старина Дейв развернулся на каблуках и потрусил обратно к себе домой. Он больше никогда даже не смотрел на ту вдовушку или на какую-нибудь другую женщину, кроме своей жены. Она умерла несколько лет назад. Поговаривали, что Энни Джабар, должно быть, надеялась, что они с Дейвом теперь смогут быть вместе, ведь его жена умерла. Но, насколько мне известно, с тех пор как жена преградила ему дорогу и заставила заглянуть в дуло его собственного ружья, он больше даже не приближался к вдовушке.

— Значит, он любил жену.

— Любил ее и боялся до полусмерти. Возможно, боялся даже мертвую, полагая, что она все равно сумеет найти способ вернуться и заявить права на него, если Дейв пойдет на сторону, а может быть, он просто скучал по ней больше, чем мог предполагать, пока она была рядом. Я иногда разговаривал с ним и думаю, остаток жизни он просто ждал момента, когда сможет присоединиться к ней. Должно быть, он понял, как сильно она любила его, раз готова была скорее застрелить мужа, чем позволить другой женщине увести его, даже когда ему было под семьдесят. Возможно, иногда мы любим кого-то настолько сильно, что готовы убить его.

Его внимание на мгновение отвлекло какое-то движение у дверей, так что Дюпре не успел заметить выражения лица Мэриэнн. А если бы он его заметил, их сегодняшний вечер мог бы внезапно закончиться, потому что он чувствовал себя не вправе спрашивать ее об этом. Вместо этого Джо следил за грузным мужчиной в красной клетчатой рубашке, который только что поужинал в обществе такой же полной жены. Супруги уже подошли к выходу. Покидая ресторанчик, мужчина кивнул Дюпре: отчасти это было приветствие, отчасти прощание. Мэриэнн взглянула через плечо, испытывая благодарность к незнакомцу за то, что он отвлек Джо, и мужчина успел улыбнуться ей до того, как жена резко пихнула его локтем в ребра и буквально вытолкала в дверь.

— Том Джеффи, — сказал Дюпре.

— Его отец управляет строительной компанией, да?

— Верно. Ему теперь около семидесяти, но он все еще не желает передавать управление фирмой своему сыну. Старик ему не доверяет. Том все еще верит, что он Великая Надежда Белых. На выпускном вечере, когда мы заканчивали колледж, он произносил прощальную речь. Том тешит себя мыслью, что он хороший оратор.

— И как тебе его речь?

— Ужасно. В сущности это было растянутое на много предложений «Пошли вы все на...», обращенное ко всем, кого он едва знал. После этого кто-то даже пытался сбить его на стоянке машин.

— Возможно, это было простое недоразумение.

— Нет уж, поверь мне, говорю это тебе как полицейский.

Она засмеялась, и в первый раз Дюпре почувствовал себя свободно. Маленький ресторан постепенно заполнялся, но здесь никогда не было кого-либо, кто остался бы стоять и ждать, когда освободится столик. Они говорили о музыке и кино, и каждый рассказал что-то о своем прошлом, но не слишком много. В случае Джо его скрытность была проявлением стеснительности, смущения и опасения, что его жизнь на острове может показаться скучной и отшельнической этой женщине с мягким южным акцентом, маленьким сыном и памятью о недавнем пребывании в местах, очень далеких отсюда.

А что же Мэриэнн? Да, причины ее немногословности были совершенно иными. Она очень мало рассказывала о своем прошлом, потому что все, что она могла ему рассказать в ответ, было ложью.

Они уже приступили к десерту, когда дверь ресторана открылась и вошла Салли Оуэнс. Она была одной из барменш в «Раддер», и так давно, что Джо помнил ее за стойкой столько, сколько помнил себя. Ходил слух, что в пору своей молодости она однажды протащила парня по всему бару только за то, что тот не добавил «пожалуйста», заказав себе выпивку. Теперь она была старше и немного спокойнее и довольствовалась тем, что бросала суровые взгляды на невоспитанных посетителей. Она быстро направилась к их столику и заговорила с Дюпре:

— Джо, пожалуйста, прости, что побеспокоила вас, но Локвуд занят возможным ограблением на Кемп-роуд, а Баркера тоже нет: он поехал вместе с пожарниками тушить горящую машину.

Дюпре не мог скрыть недовольства. Он же просил дежурных полицейских, чтобы сегодня его оставили в покое и дали ему немного свободного времени, даже если их завалит снегом, что вряд ли могло случиться при ясном небе. Конечно, не их вина, что машины загораются, а дома грабят, хотя, если они найдут людей, виновных в том и другом, у Джо Дюпре найдется пара «ласковых» слов для этих мерзавцев.

— Что такое, Салли?

— Терри Скарф в «Раддер», и не один. Он захватил с собой Карла Любея: они закадычные друзья. Я подумала, что ты должен знать об этом.

Мэриэнн заметила, как лицо Дюпре потемнело. На нем отразилось сожаление — напоминание о недавних событиях, которые он старается забыть, подумала она. Она знала историю о брате Карла Любея. Все на острове знали ее.

Рон Любей слыл мелким преступником со склонностью к воровству, которая развилась и привела его к участию в ограблении. В ту ночь, когда он умер, в его крови играл крепкий коктейль из гнилых понтов и алкоголя, и он завел его так, что парню захотелось пострелять. Для начала он принялся палить по окнам своих соседей, попав в стволы деревьев и в забор. К тому времени, когда Джо и Дэниэл Снеговик, который теперь уже на пенсии, появились возле дома, Ронни успел сползти по стволу дерева вниз, что-то бормоча себе под нос; его вырвало прямо на рубашку, брюки и ботинки.

Когда оба полицейских подняли его и встряхнули, Ронни взглянул на них, поднял пистолет и начал стрелять с уровня бедра. Снеговик упал вниз — пуля задела его левую ногу, — и после обязательного предупреждения, которому пьяный, впрочем, не внял, Дюпре выстрелил. Он целился довольно низко, чтобы попасть Рону в ногу, но пуля угодил в бедренную артерию. Дюпре сделал для него все, что мог, но в первую очередь его беспокоил раненый напарник. Снеговик выжил, Ронни Любей умер, а его младший брат Карл, который тоже жил на острове, так и не смог простить большого полицейского.

Мэриэнн не знала, кто такой Терри Скарф, но если он водил компанию с Карлом Любеем, то вряд ли был тем, с кем бы она хотела бы познакомиться. В первый месяц ее пребывания на острове, Карл пытался заигрывать с ней, когда она сидела с Бонни в баре «Раддер». Она отвергла его предложение выпить, и Карл принялся обзывать ее, потом попытался ухватить ее за грудь, чтобы как-то компенсировать обиду. Она оттолкнула его, а Джеб Баррис вышел из-за барной стойки и вышвырнул Карла на улицу. Молодой полицейский Берман в ту ночь был дежурным. Мэриэнн запомнила, что он был очень добр к ней и велел нахалу держаться от нее подальше. С тех пор она пережила лишь одну случайную встречу с Любеем-младшим, когда тот пришел в магазин. Когда Мэриэнн проходила мимо него на улице или видела его на пароме, он довольствовался тем, что просто смотрел на нее, буквально пожирая глазами ее грудь и низ живота.

— Я, пожалуй, лучше схожу взгляну, — сказал Дюпре, когда Салли кивнула на прощанье и вернулась в бар. — Ты простишь мне, если я отлучусь на пару минут? Я вернусь сразу же, как только смогу.

Он поднялся и мягко опустил руку ей на плечо, когда проходил мимо. Она погладила его пальцы и почувствовала, что он немного задержал руку, перед тем как убрать ее.

Дюпре направился вниз по Айленд-авеню прямо к островному причалу, напротив которого располагался бар «Раддер». К заведению была пристроена открытая терраса, которая летом заполнялась туристами, а сейчас пустовала. Внутри горел свет, и Джо видел полдюжины людей, пьющих и играющих на бильярде.

Зайдя в бар, он сразу же увидел Скарфа и Любея. Они сидели, наклонившись друг к другу. Любей поднял свой стакан, когда Салли вышла из маленькой кухни позади стойки.

— Эй, Сэл, у тебя есть какая-нибудь смесь, которая на вкус бы была похожа на голубого?

— Я не знаю, каковы голубые на вкус, — отрезала Салли, кивнув Дюпре, когда тот подошел ближе.

Любей поднял палец и протянул его женщине:

— Тогда лизни здесь, — и оба парня заржали.

— Как поживаете, мальчики? — спросил Дюпре.

Оба они одновременно обернулись, чтобы взглянуть на него.

— Мы тебе не мальчики! — рявкнул Любей. Его глаза были совершенно пустыми. Он немного покачнулся, стараясь сфокусировать взгляд на Дюпре.

— Да это же Веселый Зеленый Великан, — хохотнул Скарф. — Что-то не так, мистер Великан? Вы больше не выглядите таким веселым.

— Ты редкий гость здесь, Терри. Последнее, что я слышал, ты отбываешь срок три или пять лет.

— Меня амнистировали. За хорошее поведение.

— Судя по всему, в твоем случае ребята сильно ошиблись.

— А в чем проблема, офицер? — спросил Любей. — Я выпиваю со своим дружком. Мы никому не мешаем.

— Полагаю, вам уже достаточно.

— И что ты собираешься сделать? — спросил Любей. — Застрелить меня?

Дюпре взглянул на него. Любей выдержал взгляд сколько смог, потом отвел глаза в сторону; глупая улыбка блуждала на его лице. Дюпре снова переключился на Скарфа.

— Я хочу, чтобы ты, Терри, покинул остров. Паром Торсона отправляется через десять минут, и ты будешь его пассажиром.

Скарф взглянул на Любея, пожал плечами, потом сполз со стула и взял свое пальто.

— Зеленый Великан хочет, чтобы я покинул остров, Карл, так что я должен идти. Увидимся.

— Да, увидимся, Терри. Борись с властями.

Дюпре сделал шаг назад и смотрел, как Терри нетвердыми шагами направляется к двери, а потом еще раз обернулся к Любею:

— Ты приехал сюда на машине?

Любей не ответил.

— Я задал тебе вопрос, Карл.

— Да, на машине, — наконец ответил Любей.

— Дай мне ключи.

Карл порылся в карманах и нашел ключи от своей машины. Когда Дюпре протянул руку, чтобы взять их, Любей швырнул их на пол:

— Оп-па!

— Подними.

Любей нехотя слез с табурета, осторожно наклонился вперед, потом выпрямился. Дюпре помог ему удержаться на ногах, отнимая ключи. Едва встав на ноги, Любей оттолкнул руку полицейского:

— Убери свои лапы!

— Хочешь, чтобы я надел на тебя наручники? Я могу. Мы подгоним сюда катер, и ты проведешь ночь в камере.

Оценив такую перспективу, Любей принял единственно правильное решение: взял свое пальто и направился к выходу.

— Я пошел.

— Ты сможешь забрать ключи в участке завтра утром.

Любей лишь помахал рукой. За барной стойкой Джеб Баррис снял с себя фартук и сказал:

— Я подвезу его домой.

Дюпре кивнул:

— Да, пожалуйста.

Покинув бар, Джо отправился на причал. Он видел, как Терри Скарф и еще два человека, туристы, которые ужинали в ресторане, поднялись на борт парома и направились обратно в Портленд.

А с парома Скарф все смотрел и смотрел на удаляющийся остров и на одинокую фигуру Дюпре, пока причал не исчез в темноте.

Мэриэнн выпила за ужином два бокала вина, а Дюпре только одно пиво. Он предложил отвезти ее домой и пообещал, устроить так, чтобы ее машину поставили у дверей дома к восьми часам утра. Сидя на пассажирском сиденье «эксплорера», она молча смотрела в боковое окно. Дюпре хотелось думать, что она молчит, потому что ей хорошо, но он чувствовал ее печаль.

— Ты в порядке?

Мэриэнн кивнула, но ее губы дрогнули, и Джо понял, что она вот-вот заплачет.

— Прошло столько времени, ты ведь знаешь...

Он не знал и чувствовал себя глупо, потому что не знал, о чем она.

— С какого момента?

— С тех пор, как я в последний раз проводила чудесный вечер с мужчиной. Я уже почти забыла, как это бывает.

Он кашлянул, чтобы скрыть свое смущение и тайное удовольствие.

— Ты всегда плачешь в конце приятного вечера?

Она улыбнулась и смахнула слезы кончиками пальцев.

— Черт, у меня наверно вся тушь растеклась по лицу.

— Нет, ты выглядишь потрясающе.

— Врун.

«Эксплорер» свернул на дорожку, ведущую прямо к ее небольшому домику, и остановился перед дверью. Джо взглянул на Мэриэнн. Она посмотрела на него.

— Ты не хочешь зайти? Я сварю тебе кофе.

— Конечно. Кофе будет кстати.

Он прошел вслед за ней в дом и уселся на краешек дивана в гостиной, а она направилась прямо в ванную, чтобы подправить макияж. Выйдя оттуда, Мэриэнн сразу же отправилась на кухню и поставила чайник на плиту. Он зашипел.

— Извини, — крикнула она, — у меня только растворимый.

— Совсем как дома.

Она появилась в дверях, не вполне уверенная в том, что он имеет в виду.

Он перехватил ее взгляд.

— Нет, честно, это будет совсем как дома. Все, что я когда-либо себе готовлю, это растворимый кофе.

— Ну что ж, если ты так говоришь... Включи какую-нибудь музыку, если хочешь.

Он поднялся и подошел к стопке компакт-дисков. Проигрыватель JVC стоял на третьей полке книжного шкафа. Джо попробовал изогнуться, чтобы прочесть названия на дисках, но в конце концов вынужден был встать на колени, а потом просто лег на пол и начал водить пальцем по незнакомым названиям.

— Я не знаю ни одну из этих вещей, — сказал он, когда Мэриэнн вошла в комнату, неся на подносе две кружки кофе.

— Подумать только, какой ты серый, — рассмеялась она.

— Радио заменяет мне всю музыку, а я не так часто бываю на материке, как раньше. Слушай, а братья Дуби все еще поют вместе?

— Я слышала, что Майкл Мак-Доналд ушел, — сказала она.

— Да и у Саймона с Гарфункелем дела идут не очень хорошо.

Он почувствовал запах ее духов, когда Мэриэнн встала на колени рядом, и ее рука нежно провела по его волосам, когда она наклонилась вперед и аккуратно вынула диск из стопки. Джо положил огромную ладонь на диски, которые были ниже, удерживая их, чтобы они не рассыпались. Она поставила ярко-голубой лазерный диск, потом просмотрела номера, пока не остановилась на шестом. Раздались звуки медленного фанка.

— Похоже на Принца, — сказал Джо.

Она подняла бровь:

— Может быть, ты и не настолько серый, ты почти угадал. Это Максвелл. А песня называется «Пока в дверь не постучатся полицейские». Я полагаю, ты оценишь юмор.

— Хорошо, — согласился он. — Я имею в виду песню, а насчет юмора не вполне уверен.

Мэриэнн шутливо ударила его, потом поднялась и прихлебнула кофе, продолжая двигаться в такт музыке. Дюпре смотрел на нее, лежа на полу, потом резко качнулся и поднялся на ноги. Он взял свою кружку с кофе, автоматически схватив ее всей рукой вместо того, чтобы безуспешно пытаться просунуть палец в ручку. Какие маленькие вещи, подумал он. Надо все время помнить, какие кругом маленькие вещи.

Мэриэнн подошла к окну и выглянула на улицу. Она посмотрела на темные деревья, которые росли позади. Ее тело напряглось. Дюпре ждал, когда она заговорит.

— Птица, — начала она, и он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Неужели она тоже заметила их отсутствие? Он немедленно вспомнил о своем разговоре с Эмерлингом и Джеком, и удовольствие от вечера растаяло, как дым.

— Птица, которую ты избавил от страданий...

Джо почувствовал некоторое облегчение, пока не подумал о Дэнни и о выражении его лица после того, как он убил птицу.

— Я уже говорил, мне очень жаль, что так случилось, — прервал он, — мне надо было заставить его уйти куда-нибудь.

— Нет, дело не в этом. Я думаю, что Дэнни выкопал ее после того, как ты ушел. Я думаю, что он выкопал ее и... что-то с ней сделал.

— Что именно?

— Я нашла кровь и перья. — Она не стала рассказывать о своем страхе, надеясь, что полицейский и так догадается.

Дюпре поставил чашку и встал рядом с ней.

— Он мальчик. Их очень интересуют такие вещи. Если хочешь, я могу поговорить с ним.

— Наверно, мне просто страшно.

— Он когда-нибудь мучил каких-нибудь животных?

— Я ругала его за то, что он швырял камнями в кошек, и он издевался над жуками и всякими насекомыми, но я не думаю, что он когда-нибудь намеренно и с удовольствием причинил боль кому-то живому.

— Ну, тогда хорошо. А может быть, на сей раз его простим?

Мэриэнн кивнула, но он снова почувствовал, что она где-то очень далеко от него, что она блуждает где-то в своем прошлом. Дюпре допил кофе и аккуратно поставил кружку обратно на поднос.

— Мне, наверно, лучше уйти, — сказал он.

Мэриэнн не ответила, но, когда он пошел, чтобы взять свое пальто, она протянула руку и мягко положила ее ему на плечо. Он почувствовал, какая у нее горячая рука, даже через рубашку. Мэриэнн взглянула вверх прямо на него, и выражение ее лица невозможно было понять.

— Извини, — виновато улыбнулась она. — Я же говорила, прошло столько времени. Я уж и забыла, как это все должно происходить.

Потом он наклонился к ней, согнувшись почти пополам, и коснулся губами ее губ. Они дрогнули, раскрываясь ему навстречу, и хрупкое тело прижалось к нему. Джо плохо помнил, как они оказались в спальне, как он срывал с себя одежду дрожащими, негнущимися руками. Он нашел ее по свету глаз и бледности кожи, по тающему запаху ее духов. Он целовал ее неистово и нежно и, может быть, впервые в жизни не чувствовал себя неуклюжим. Наверно, это и есть счастье? Джо не помнил себя счастливым, но сейчас он точно знал — это и есть счастье! Краткий миг, когда забыты боль и страх, и ночь отдала их друг другу, накрыв своим крылом.

А пока они занимались любовью, художник Джиакомелли сидел в своей студии. Настольная лампа бросала яркий свет на кисти, краски и холсты. Джек хотел выпить. Он очень хотел выпить, но слишком боялся напиться. Он хотел быть бдительным и подготовленным. После разговора с Дюпре и Эмерлингом художник направился на вечернюю прогулку вдоль заросших лесом троп, которые пересекались в центре острова, но так и не дошел до Места. Вместо этого он остановился в лесу из мертвых деревьев с корнями, которые уходили в болото, и посмотрел в глубь леса, где покоились руины старого поселения. Здесь все было тихо и неподвижно. Такой покой обычно воцаряется в дни позднего лета, когда небо затягивают тучи, жара становится гнетущей и невыносимой, а мир замирает в ожидании, что вот-вот разверзнутся небеса и польет дождь. Джек стоял на тропе, глядя сквозь ветви мертвых деревьев на болоте; их стволы стали серыми и согнулись, потому что мертвые корни больше не могли держать их прямо. Казалось, туман цепляется за них. Нет, не туман. Похоже, самое их медленное умирание теперь стало видимым, мелкие фрагменты соединились вместе в своего рода вуаль, которая накрыла и деревья, и землю под ними. Джек вытянул руки вперед, как будто хотел увидеть, как они становятся серыми, но они остались такими же, какими были, — живыми.

В тот день он не пошел дальше.

Теперь он сидел, уставившись на одну из испорченных картин, которые были по-своему лучше, чем что-либо из того, что он делал раньше. Казалось, волны перекатываются через тела, заставляя их слегка раскачиваться; по воде и камням бежала серебряная дорожка, которую он раньше не видел, потому что до этого момента она не была видна. В действительности Джек не мог бы ручаться, что добавлял лунный свет на этой картине, да и не было луны, даже проглядывающей из-за облаков на его работе.

Или на том, что он считал своей работой.

Молох проснулся.

На какое-то мгновение он подумал в полутьме, что все еще находится в тюрьме, потому что в камере на всех вещах лежал какой-то мутный отсвет, даже ночью. Он слышал, как храпят мужчины, слышал шаги. Он поднялся с пропитанной потом подушки и провел руками по волосам, потом заметил Уилларда, который теперь тоже проснулся и смотрел на него со своего поста у окна. Шторы были опущены, чтобы никто не смог подсмотреть за ними.

Ему снова снился сон, но на этот раз в нем не было женщины, не было убийства. Он был один среди деревьев: прогуливался по заросшей лесом тропе. Опавшие листья шелестели у него под ногами, лунный свет серебрил ветви деревьев. И все же, когда он взглянул вверх, то не увидел луны, а небо было темным от туч. Перед ним простиралась тьма, разорванная только тонкими смутными очертаниями ветвей бука, которые вонзались в землю, как копья великанов.

В темноте что-то поджидало его.

Я мог бы найти это место, подумал он, этот пейзаж из моего сна. Я очень хорошо знаю его, потому что видел его каждую ночь весь прошлый год, и всякий раз он становился все более знакомым. Я знаю там все тропинки, камни, береговую линию. И только эта тьма и то, что в ней таится, спрятаны от меня.

Но со временем я и это узнаю.

Он поднялся на ноги. Уиллард остался сидеть, уставившись на него.

— С тобой все в порядке? — спросил Молох.

— Декстер не любит меня, — сказал Уиллард. — Шеферд тоже.

— Им и не надо тебя любить.

— Я думаю, они хотят обидеть меня. Молох был благодарен темноте за прикрытие:

— Они не станут этого делать. Они будут делать то, что я скажу.

— Что ты скажешь, — эхом откликнулся Уиллард. Он говорил монотонно.

— Правильно. А теперь пойдем вниз, съедим что-нибудь.

Он подождал, пока Уиллард поднимется. На минуту они оба остановились в дверях, каждый, очевидно, не желая поворачиваться спиной к другому. Наконец Уиллард вышел, а Молох последовал за ним, так же, как когда-то, при первой встрече.

Я верю тебе.

Шел за ним к дому.

Они будут делать то, что я скажу.

Шел за ним к женщине.

Что ты скажешь.

И вместе с ним пойдет на вечные муки.