Плохие люди

Глава 3

Будешь знать, жена.

Сон закончился, и события поплыли перед глазами Молоха, словно стена дождя. Это было так, словно огромное количество фотографий разорванных в клочки, перемешали друг с другом, так что люди на них приветливо улыбались толпе незнакомцев. Но и в этом коллаже он всегда оставался одним и тем же в кружащемся водовороте воспоминаний. Вот он сидит рядом с родителями, которых видит первый раз в жизни, среди братьев и сестер, которые давно уже умерли. Мальчишкой он бежит по песку, шлепая босыми ногами в накатившей волне; держит рыбу на крючке; плачет у костра. Это была его история, его прошлое, хоть, казалось, в нем билась не одна жизнь, но многие. Некоторые образы казались четче, чем другие, некоторые детали более различимы, но все они были связаны с ним, все являлись звеньями великой цепи его существования. Он был ярким и бесцветным. Черным и белым. Он принадлежал к данному времени и при этом ни к одному из времен.

Молох проснулся, чувствуя, как за ним наблюдают. Он почувствовал, что грубый материал, из которого сделана подушка, промок: он опять вспотел во сне. Ему казалось, он чувствует запах женщины, к которой прижался лицом, ощущает ее кожу, ее плоть, раздираемую ножом. Он пошевелился на койке, но не встал. Вместо этого ему хотелось вычислить наблюдателя по запаху, по дыханию и негромкому позвякиванию предметов, прикрепленных к его поясу. Образы из сна все еще проносились перед мысленным взором Молоха, и он вдруг понял, что стал слишком восприимчив, но заставил себя сосредоточиться на человеке, стоящем по другую сторону решетки. Это была полезная практика. Заключение так сильно ограничивало его способности, что он был рад любой возможности лишний раз их отшлифовать. Самое худшее в тюрьме было то, что жизнь здесь текла монотонно, каждый день был нестерпимо похож на предыдущий, так что каждый здесь становился провидцем, предсказателем судьбы, способным предугадать, где человек будет в тот или иной час дня; неотвратимость наступления этих событий может быть нарушена только внезапной болезнью или актом насилия.

Каждый день начинается с побудки в шесть утра, сопровождаемой криками охранников, кашлем и звуками смываемой воды в унитазе. Через два часа двери камер открываются, и каждый заключенный выходит на холодный бетонный пол, чтобы дождаться первого из шести обходов за день. Во время обхода никому не разрешается переговариваться. Затем по расписанию душ (Молох использовал любую возможность помыться, рассматривая упущения в личной гигиене как первые шаги к провалу), затем — завтрак, во время которого он всегда сидел за одним и тем же столом на одном и том же пластиковом стуле, поглощая пищу, являющуюся скорее источником энергии, но никак не едой. Потом Молох пойдет в прачечную, на место своей ежедневной работы, где перекинется парой слов с другими заключенными. Затем последует полуденный обход, потом обед, потом еще работа, потом час на прогулке во внутреннем дворе, ужин, еще один обход, и, наконец, он вернется в камеру, чтобы почитать и подумать. День завершится восьмичасовым обходом, и в десять отбой. В первую неделю пребывания здесь Молох просыпался во время поздних обходов, в полночь и в четыре утра, но теперь уже нет. В течение трех лет у него не было посетителей, не считая адвоката. Он сделал совсем немного телефонных звонков и завел мало приятелей. Ожидание продолжалось, и он был готов исполнить свою роль как нельзя лучше.

Но ожидание уже подходило к концу.

Молох повернулся на матрасе, вновь обретая контроль над своим телом. Закрыв глаза, он сосредоточился на обонянии и слухе.

Лосьон после бритья. С запахом сандалового дерева.

Едва слышный хрип, когда человек выдыхает. Проблемы с легкими.

Урчание в животе. Кофе на голодный желудок.

Это Рэйд.

— Давай просыпайся, — послышался голос Рэйда. — У тебя сегодня большой день.

Молох повернул голову и увидел худощавого мужчину, стоящего у решетки: на голове шляпа с полями, на брюках — заутюженные стрелки, словно лезвия. Рэйд посмотрел в сторону и крикнул, чтоб открыли камеру 713. Молох несколько секунд лежал на месте, потом поднялся на койке и провел руками по волосам.

Он знал сегодняшнюю дату. Некоторые заключенные теряли счет времени в этих стенах. Многие делали это намеренно, потому что ничто не может так легко сломить человека, которому сидеть двадцать лет, как попытка сосчитать, сколько дней осталось до освобождения. Дни в тюрьме тянулись медленно, словно длинные четки, которые очень сложно перебрать.

Но Молох был не из таких. Он считал не только дни, но и часы, минуты, даже секунды. Каждое мгновение, проведенное взаперти, причиняло ему боль, и, когда придет время отомстить за них одному человеку, он не хотел ошибиться, не хотел пропустить ни одного из этих мгновений. Его счет достиг 1245 дней, семи часов и — он посмотрел на часы — трех минут. Именно столько он провел в исправительной колонии «Темная Бухта» в Виргинии. Единственное, о чем он сожалел: та, кому он жаждал отомстить, не проживет под его ножом столько, чтобы Молох мог в полной мере выплеснуть свой гнев.

— Встать, руки вперед.

Он сделал, как ему сказали. Вошли двое охранников, один из них держал в руках звенящие цепи. Они зафиксировали его ноги и руки, прикрепив замки к цепи, идущей поперек груди.

— Что, мне даже не позволят почистить зубы? — спросил Молох.

Лицо охранника не выражало ничего.

— А зачем? Ты же не на свидание собрался.

— Откуда вы знаете? Вдруг мне повезет.

Рэйд, похоже, развеселился.

— Что-то я так не думаю. До сих пор тебе не везло, не повезет и в будущем.

— Удача — штука переменчивая.

— Никогда не думал, что ты оптимист.

— Вы меня совсем не знаете.

— Я знаю о тебе достаточно, чтобы утверждать, что ты умрешь в тюрьме.

— Вы что, судья и присяжные в одном лице?

— Нет, но через некоторое время я стану твоим палачом.

Он отступил в сторону, когда охранники выводили Молоха из камеры.

— Еще увидимся, мистер Рэйд.

Тот кивнул:

— Точно. Сдается мне, что мое лицо будет последним, что ты увидишь в своей жизни.

В тюремном дворе стоял черный джип «тойота». Рядом с ним — двое вооруженных детективов из офиса окружного прокурора. Молох кивком пожелал им доброго утра, но они проигнорировали его приветствие. Вместо этого они приковали его к кольцу, расположенному в полу внедорожника, потом убедились, что цепи закреплены надежно. Решетка отделяла заднее сиденье, предназначенное для заключенного, от сопровождающих. Изнутри на дверях не было ручек, и за спиной Молоха еще одна решетка шла от крыши до основания кузова.

Дверь с шумом захлопнулась.

— Позаботьтесь о нем как следует, — напутствовал один из надзирателей. — Не хотелось бы, чтобы он причинил себе какой-то вред, или что-то вроде того.

— Мы присмотрим за ним, — сказал один из детективов, высокий чернокожий мужчина по фамилии Мистерс. Его напарник Торрес закрыл за Молохом дверь и забрался на водительское сиденье.

— Устраивайся поудобней, — сказал он Молоху. — У тебя впереди длинный путь.

Но сейчас Молох молчал, казалось, упиваясь воздухом свободы и жизни за стенами тюрьмы.

Дюпре потягивал кофе, сидя в здании станции. Теоретически у него сегодня был выходной, но он проходил мимо и...

Это было очередным оправданием, поводом остаться на острове. Он не мог надолго покидать Убежище. Это знали большинство полицейских и не имели ничего против.

— Дуг Ньютон, — сказал он.

Кофе был с рынка, а пончик, который он ел, из числа тех, что Джо купил для двух дежурных полицейских.

Напротив него сидел Рон Берман и барабанил карандашом по столу, чередуя удары: то ластиком, то грифелем. Дюпре это достаточно сильно раздражало, но он решил не говорить ничего вслух. Берман ему нравился, и, учитывая то, что у некоторых других полицейских были куда более раздражающие привычки (например, у Фила Татла, напарника Бермана на этом дежурстве: Дюпре интересовало, мыл ли он руки после того, как сходит в туалет, хоть иногда), постукивание карандашом выглядело просто безобидным развлечением.

— Дуг Ньютон, — эхом отозвался Рон Берман. — Я принял вызов и сделал соответствующую запись в журнале, но, честно говоря, у нас обоих были дела поважнее, и это уже не первое его заявление подобного рода.

Дюпре протянул руку и взял у Бермана журнал. Да, вот запись, сделанная рукой Рона. В 7:30 утра, почти сразу после того, как Берман и Татл заступили на дежурство, когда на улицах было еще темно, Дуг Ньютон позвонил и сообщил о том, что маленькая девочка в сером платье досаждает его умирающей матери.

Опять.

— Ты в прошлый раз был там, да? — спросил Берман.

— Да, я съездил туда. Мы организовали поиски. Я даже обратился в Портленд и в полицию штата, чтобы проверить, не поступало ли заявлений о пропаже маленькой девочки, подходящей под описание Ньютона. Ничего такого не было.

На первый звонок Ньютона ответил Татл и посоветовал ему не тратить понапрасну время полицейских. Сейчас, уже утром, Дуг Ньютон позвонил в третий раз, только этот случай отличался от предыдущих.

На сей раз он заявил, что маленькая девочка пыталась проникнуть в спальню его матери через окно.

Дуг услышал крики старушки и вбежал в комнату как раз вовремя, чтобы увидеть, как маленькая девочка исчезает среди деревьев.

По крайней мере, он так говорил.

— Думаешь, он сходит с ума? — спросил Берман.

— Он всю жизнь прожил вместе с матерью и никогда не был женат, — задумчиво ответил Дюпре.

— Полагаешь, ему просто нужно бабу найти?

— Никогда не знал, что ты увлекаешься психологией.

— У меня много талантов.

— А бить карандашом по столу — один из них? Слушай, убери ты его в ящик, а то такое ощущение, что выступает худший барабанщик в мире.

— Прошу прощения, — смутился Берман. Он поспешно сунул карандаш в ящик стола и закрыл его, словно пытаясь уберечь себя от искушения снова достать его.

— По-моему, Дуг немного странный, но сумасшедшим я бы его не назвал, — сказал Дюпре. — У него нет столь богатого воображения, чтобы выдумать подобную вещь. За всю свою жизнь он побывал только в двух штатах, и я не знаю, в курсе ли он, что существуют еще сорок восемь, учитывая, что он там никогда не был. Так что либо он и вправду сходит с ума, либо маленькая девочка в сером платье действительно пыталась проникнуть в комнату его матери прошлой ночью.

Берман обдумал это.

— Значит, он сходит с ума?

Дюпре вернул ему журнал.

— Очевидно, он всего лишь простак. Я поеду к нему сегодня, и мы побеседуем обо всем случившемся. Меньше всего нам нужно, чтобы Дуг бросался с ружьем на девочек-скаутов, продающих печенье. Тебя волнует что-то еще?

На лице Бермана отразилось замешательство.

— Я думаю, Нэнси Тукер пыталась приударить за мной во время ужина. Вчера она подала мне дополнительную порцию бекона. Бесплатно.

— На острове острая нехватка порядочных мужчин. Она просто отчаявшаяся женщина.

— Большая отчаявшаяся женщина.

— И старовата для тебя.

— Еще как старовата, и у нее эта, ну, знаешь, дряблая кожа, свисающая с плеч.

— "Крылышки"?

— Что?

— Ну, знаешь, это так называется — «крылышки».

— Боже мой, и почему их так называют? Меня вся эта история пугает. Думаешь, если бы я сказал, что женат, это изменило бы линию ее поведения?

— Но ты не женат, и она это знает.

— Да ради такого случая можно и жениться.

— Вот что я тебе скажу: не принимай от нее больше ничего бесплатно. Скажи, что это противоречит политике департамента. Потому что в конце концов может случиться так, что за бекон тебе придется расплачиваться натурой.

У Бермана был такой вид, будто сейчас завтрак полезет из него обратно.

— Нет! Не говори о таких вещах.

Впрочем, несмотря на весь ужас перспективы любовных отношений с Нэнси Тукер, Рон заметил, что Дюпре пребывает в прекрасном настроении этим утром. Берман подумал, что это не может не быть связано с продвижением в отношениях между ним и миссис Эллиот, но промолчал.

Между тем Дюпре продолжал веселиться:

— Нет, только представь: ты лежишь в ее объятиях... она обнажена... и огромные «крылышки» обвивают тебя...

Берман расстегнул кобуру.

— Не вынуждай меня пристрелить тебя.

— Только оставь последнюю пулю для себя, — бросил Дюпре, выходя на улицу. — Может быть, это будет твой единственный шанс вырваться из ее объятий.

Где-то на Юге, неподалеку от городка Грэйт Бридж, что в Виргинии, человек по фамилии Брон возвращался к машине, держа в руках картонный поднос с двумя чашками кофе, а из его нагрудного кармана торчали пакетики с сахаром. Он уселся на пассажирское сиденье и вручил одну чашку своему компаньону Декстеру. Декстер был чернокожий и в какой-то степени неприятный человек. Брон — рыжеволосый, но, несмотря на это, симпатичный малый. Он слышал много шуток про рыжих. По правде сказать, большинство из них от Декстера.

— Осторожно, — предупредил он. — Горячо.

Декстер недовольно посмотрел на девственно-чистую белую чашку.

— А «Старбакс» не было?

— Здесь нет «Старбакс».

— Ты шутишь? «Старбакс» есть везде.

— Но только не здесь.

— Черт!

Декстер отхлебнул кофе.

— Неплохо, но не «Старбакс».

— Если ты спросишь мое мнение, я скажу, что это лучше, чем в «Старбакс». По крайней мере, по вкусу напоминает кофе.

— Да, но в том то все и дело, что «Старбакс» как бы вовсе и не кофе. У него и не должен быть вкус кофе. У него должен быть вкус, как у «Старбакс».

— Но не как у кофе?

— Нет, не как у кофе. Кофе можно купить на каждом углу. А «Старбакс» можно купить только в «Старбакс».

Зазвонил сотовый телефон Брона. Он нажал на зеленую кнопку:

— Да.

Некоторое время он молча слушал, затем сказал: «Хорошо», — и отключился.

— Все готово, — обратился к Декстеру, но внимание напарника привлекла сценка на углу улицы.

— Посмотри-ка, — сказал он, мотнув подбородком в нужную сторону.

Брон проследил за его взглядом: чернокожий мальчик-подросток с виду лет двенадцати только что вручил пригоршню десятицентовых монет парню постарше.

— На вид совсем малолетка, — заметил Брон.

— А загляни ему в глаза, и он не покажется тебе таким уж маленьким. Улица уже взяла его в оборот. Она разъедает его изнутри.

Брон молча кивнул.

— На его месте мог быть я, — сказал Декстер. — Мог.

— Ты тоже вырос на улице?

— Ну, что-то типа того.

— И как же тебе удалось вырваться?

Декстер покачал головой, его глаза вдруг затуманились. Он увидел себя в новеньких джинсах «Levi's» (не то что теперь, провисающие на заднице никчемные джинсы, в которых ходит современная молодежь, все в тесемках и белых швах) идущим по бейсбольной площадке, и под подошвами его кроссовок хрустит битое стекло. Экз в одиночестве сидит на спинке скамьи, поставив ноги на сиденье и прислонившись спиной к проволочному забору. Он опускает газету, которую только что читал:

— Привет, малыш.

Экз — сокращение от Экзорсист: очень уж нравится ему кино об изгоняющем дьявола. Ему двадцать один год, и он настолько уверен в себе, что сидит один этим осенним днем и как ни в чем не бывало читает газету.

— Чего тебе?

Он улыбается Декстеру, словно лучший друг, словно это не он на прошлой неделе сделал двенадцатилетнего мальчишку инвалидом за то, что тот услышал чего не следовало. Подросток кричал и плакал, когда Экз наступил ему на грудь и приставил пистолет к его лодыжке, после чего с той же улыбкой нажал на спусковой крючок.

На улице того парня называли Бритва, потому что когда-то его отца называли Жилетт. Это была хорошая кличка. Декстеру она нравилась, как и сам парень. Они держались друг друга. А теперь Декстеру некого было держаться, и он впервые почувствовал, что должен за него отомстить.

Экз все еще улыбается, но мороз по коже дерет от такой улыбки.

— Я сказал привет, малыш. Неужели тебе нечего сказать мне в ответ?

И тогда тринадцатилетний Декстер вынимает из карманов куртки одетые в перчатки руки, и в правой поблескивает что-то черное. Он не привык к тяжести пистолета, и ему потребовались обе руки, чтобы поднять его.

Экз непонимающе смотрит на укороченный ствол «брико», направленный ему в грудь. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но грохот выстрела заглушает его голос...

Экза отбросило назад, его голова ударилась о проволочный забор, когда он грудой падал на землю, тогда как ноги все еще покоились на скамейке. Декстер спокойно смотрел на него сверху вниз.

— Эй, — прошептал он. У него был обиженный вид, будто подросток только что обозвал его. — Эй, малыш...

Декстер выбросил пистолет за забор и пошел прочь.

— Декстер? Ты в порядке? — Брон толкнул напарника локтем в бок.

— Да, да. Все нормально.

— Нам пора ехать.

— Да, конечно, нам пора ехать.

Он последний раз посмотрел на мальчишку на в конце улицы — Эй, малыш, — потом завел машину, и они с Броном поехали прочь.

Так случилось, что в каких-то двадцати милях к северу двое мужчин, тоже черный и белый, пили кофе, только им удалось найти «Старбакс», и они потягивали «Гранд Американос» из фирменных чашек. Одним из них был Шеферд, седоволосый мужчина без вредных привычек. Его компаньона звали Тэлл. У него была такая же прическа, как в свое время у баскетболиста Эллена Ирвинсона, этакие кукурузные бороздки на голове. Наверно, он носил их по той же причине, что и его кумир: они заставляли белых чувствовать себя как-то неуютно. Тэлл читал газету. Он был очень щепетильным в том, что касалось чтения газет, и считал день прожитым зря, если ему в руки не попалась какая-нибудь газета. К сожалению, это, как правило, был таблоид, причем в лучшем случае вчерашний, и, по мнению Шеферда, если бы Тэлл с тем же рвением зачитывался текстом на обороте коробки из-под кукурузных хлопьев, он получил бы несравнимо больше полезной информации. Таблоиды не давали никаких аналитических оценок, а Шеферду нравилось думать о себе как об аналитике.

За два столика от них в пустынном кафе сидел араб и громко разговаривал по мобильному телефону, тыча пальцем в стол, словно стараясь подчеркнуть самые главные аспекты своей позиции. По правде сказать, он говорил так громко, что Шеферд начал сомневаться, работает ли телефон. На такой громкости мужик мог бы докричаться до Среднего Востока и без телефона. Этот глухарь токовал вот уже почти десять минут, и Шеферд заметил, что Тэлл выходит из себя. Тот уже в третий раз начинал читать статью о сексе и шоу-бизнесе, что в общем превосходило его норму прочтения подобных материалов. По правде говоря, Шеферда и самого слегка раздражал орущий араб. Человек без вредных привычек не любил сотовые телефоны: люди и так достаточно невоспитанны, а это еще один способ продемонстрировать отсутствие хороших манер.

Наконец Тэлл не выдержал:

— Эй, мужик, — обратился он к арабу. — Можно потише?

Но тот проигнорировал его. Шеферд подумал, что араб либо слишком уверен в себе, либо полный придурок, потому что Тэлл не тот человек, которого можно проигнорировать безнаказанно. Скорее он был похож на человека, который в случае чего сломает вам хребет.

На лице Тэлла отразилось недоумение, и он подался чуть ближе к арабу:

— Я же сказал, не могли бы вы говорить чуть тише? Я читаю газету...

Шеферд подумал, что Тэлл изъясняется слишком вежливо. Это заставило его нервничать.

— Да пошел ты, — отмахнулся араб.

Тэлл моргнул и сложил газету. Шеферд протянул руку, преграждая приятелю дорогу?

— Не надо.

Один из служащих стоял за стойкой и внимательно наблюдал за происходящим.

— Нет, ты слышал, что сказал этот сукин сын?!

— Да, слышал. Забудь об этом.

Араб продолжал разговор, одним глотком прикончив чашку кофе. Тэлл встал, и Шеферд последовал его примеру, заслоняя от него араба. Тэлл несколько секунд стоял в замешательстве, а потом направился к выходу.

— Шоу закончилось, — бросил он парню за стойкой.

— Похоже на то, — в голосе бармена слышалось разочарование.

Тэлл уже ждал в фургоне на другой стороне улицы, отбивая пальцами ритм по рулевому колесу. Шеферд залез в машину рядом с ним.

— Ну что, поехали? Нам нужно придерживаться графика.

— Нет, мы пока никуда не едем.

— Как скажешь.

Они ждали. Через десять минут из двери забегаловки появился араб. Он все еще говорил по телефону. Затем забрался в черный внедорожник, развернулся и поехал на север.

— Ненавижу внедорожники, — сказал Тэлл. — У них слишком тяжелая для ходовой части пикапа кабина, они ни хрена не держат дорогу, они небезопасны и портят воздух.

Шеферд только вздохнул.

Тэлл завел фургон и последовал за внедорожником. Они держались за арабом, пока тот не свернул в сторону и не подъехал к какому-то модному ресторану в стиле Среднего Востока. Тэлл припарковался, открыл дверь и последовал за арабом. Шеферд шел за ним.

— Эй ты, Саддам Хуссейн.

Араб обернулся, чтобы увидеть, как на него несется Тэлл. Он попытался нажать на кнопку включения сигнализации своей машины, но Тэлл вырвал ключи из его рук прежде, чем тот сумел это сделать. Он бросил их на землю, потом выхватил из левой руки араба сотовый телефон и швырнул его вслед за ключами. Наконец он оттащил араба за угол, так, чтобы их не было видно пешеходам на тротуаре.

— Помнишь меня? — спросил Тэлл, прижав араба к стене. — Я мистер Да-Пошел-Ты. Какого черта ты со мной так разговаривал? Я обратился к тебе вежливо, мать твою. Я по-доброму тебя попросил, и каков был ответ? Ты проявил ко мне неуважение, ты, сукин сын на внедорожнике.

Он ударил араба ладонью по лицу. В глазах восточного гостя плескался страх. Он был толстым, с пальцами-сардельками, унизанными золотыми кольцами. Не чета Тэллу.

— П-п-прошу прощ-щения.

— Ни хрена ты не просишь! — рявкнул Тэлл. — Ты просто напуган, а это не одно и то же. Если бы я сюда за тобой не приехал, ты обо мне и не вспомнил бы. И в следующий раз, сидя в «Старбакс», ты снова будешь кричать во всю глотку и мешать людям, раздражая их во время еды.

Он ударил араба по носу и почувствовал, как что-то хрустнуло под его кулаком. Араб взвыл от боли и согнулся пополам, закрыв лицо ладонями.

— Так что нечего тут прощения просить. Посмотри на себя. Мой народ прибыл в эту страну в цепях. А твоя задница, готов поспорить, прилетела сюда в кресле первого класса.

Он сильно ударил араба по голове ладонью.

— Не дай Бог я снова увижу тебя с сотовым телефоном, сука! Делаю первое и последнее предупреждение.

Он пошел прочь. За его спиной араб прислонился к стене, посмотрел на кровь у себя на ладонях и наклонился, чтобы вернуть принадлежащие ему вещи — сначала ключи от машины, потом сотовый телефон. Трубка шаркнула по асфальту, когда он пытался ее поднять.

Тэлл остановился и обернулся.

— Чертов кретин, — выдохнул он и зашагал назад, на ходу доставая пистолет.

Глаза араба округлились. Тэлл сильно пнул его в живот, и он упал на землю. Шеферд видел, как Тэлл приставил к голове араба пистолет с глушителем и нажал на курок. Араб дернулся и обмяк, выпустив из рук злосчастный телефон.

— Я тебя предупреждал? Предупреждал.

Тэлл снова засунул пистолет за пояс и присоединился к Шеферду. Тот последний раз взглянул на мертвого араба и озадаченно посмотрел на напарника:

— А я думал, что твой народ из Олбани.

Леони и Повелл молча сидели в машине возле здания суда и смотрели, как двое детективов из офиса окружного прокурора проводили Молоха внутрь. Леони носила «африканскую» прическу и, как казалось Повеллу, отчасти походила на тех ниггерш из семидесятых, Клеопатру Джонс и Фокси Браун. Нет, конечно, Повелл никогда бы не назвал Леони ниггершей в глаза, как не назвал бы и лесбиянкой, несмотря на то, что оба эти определения были бы уместны. Леони просто убьет его на месте, скажи он что-нибудь подобное в ее присутствии, а если каким-то чудом ему удастся избежать этой участи (попросту он убьет ее первым), тогда придет Декстер и прикончит Повелла как пить дать. Декстер и Леони были как брат и сестра; Брон тоже неплохо с нею ладил. Повелл не собирался шутить с Декстером и Броном, не важно, сколько смешных историй рассказал Брон и каким веселым малым казался Декстер.

Повелл откинулся на спинку сиденья и провел рукой по своим длинным волосам, приглаживая кудри на затылке. Повелл был человеком симпатичным, в смысле имел приятную внешность. Стиль его прически сочетал в себе вкусы металлистов восьмидесятых годов и представления современных режиссеров о том, как должен выглядеть главный герой, и он обожал этот стиль. Его лицо было неестественно загорелым, а зубы такими белыми, что светились в темноте, — внешность звезды дрянного фильма, такая неестественная, источающая неискренность. Пять или шесть лет назад он даже снимался у профессионального фотографа. Некоторые газеты поместили эти снимки на своих страницах, когда освещали следствие по его делу. В глубине души Повеллу это очень льстило, однако, когда он освободился, никаких предложений о съемках и не последовало.

— Жарко, — заметил Повелл.

Леони никак не отреагировала. Он посмотрел в ее сторону, но она не отрывала взгляда от здания суда. Он знал, что Леони не переваривала его, но в общем именно поэтому он и был с ней. Он был с Леони, а Тэлл был с Шефердом, потому что они с Тэллом были новичками, и за ними нужно было приглядывать. Хороший подход, он устраивал Повелла. Конечно, ему бы хотелось оказаться с Шефердом, но Тэлл был таким вспыльчивым сукиным сыном, что неизвестно, чем бы закончился для него день, проведенный с Леони. Черт возьми, да им пришлось бы соскребать то, что от него осталось, со стенок фургона в течение месяца. По сравнению с Тэллом Повелл был истинным дипломатом.

И сейчас Повелл держал рот на замке и ждал, развлекая себя тем, что представлял обнаженную Леони во всевозможных позах в компании с белыми девочками, китаянками, латиночками и с самим собой в центре этого «цветника». Боже мой, подумал он, если бы она знала, о чем я думаю...

С утра Шэрон Мейси занималась стиркой, раскладывала сухое белье и вообще занималась тем, на что не хватало времени во время работы. Затем она отправилась в тренажерный зал «Голдс Джим» и выполнила свою стандартную схему упражнений, задержавшись подольше на стейр-мастере, так что ноги почти не слушались, когда она слезла с него, а сам тренажер пропитался ее потом. После этого Мейси зашла в кафе «Биг Скай Брэд» и еле устояла перед искушением свести на нет все свои усилия, увидев изумительный рулет, но вместо этого ограничилась супом и сэндвичем. Она съела все это за одним из столиков, просматривая номер «Форкастера» — бесплатной газеты, освещающей события в Южном Портленде, Скарборо и на мысе Элизабет. Полицейский из департамента мыса Элизабет искал спонсоров, готовых финансировать приобретение голов манекенов, чтобы разместить на них коллекцию головных уборов полицейских всего света; гольф-клуб Южного Портленда «Рэд Риотс» подарил школе новый автобус; на Маунтин-роуд, в Фолмоте, была найдена пара мужских перчаток. Мейси была поражена: надо же, кто-то нашел время, чтобы поместить объявление о найденных на дороге перчатках. Здесь жили странные люди: они держались особняком, не совали нос в чужие дела, но и не позволяли никому совать нос в свои, однако при определенных обстоятельствах были способны проявить необычайную доброту. Мейси вспомнила прошлогоднюю метель, настоящий буран, пронесшийся по побережью севернее Бостона и накрывший штат до самого Келейса. Утром она услышала голоса, доносящиеся со стороны стоянки, и выглянула в окно, чтобы увидеть, как двое совершенно незнакомых людей откапывают из-под снега ее машину. Не только ее машину, но каждую на стоянке. Закончив работу, незнакомцы взяли лопаты и пошли на противоположную сторону улицы, к другой стоянке. Такие проявления доброты со стороны незнакомых людей были удивительны и очень приятны.

Мейси перевернула страницу и увидела полицейскую колонку. Она пробежала глазами список арестованных и вызванных в суд, некоторые показались ей знакомыми, но ничего примечательного этим людям не вменялось в вину: обычные мелкие преступления — кражи, хранение наркотиков. Если бы случилось что-то важное, она бы узнала об этом не из газет.

Он взяла в руки «Еженедельник залива Каско», еще одну бесплатную газету, распространяемую в Портленде. Здесь полицейской колонки как таковой не было, что вечно вызывало прения между редакцией и департаментом. Газета иногда запрашивала у департамента подробности некоторых арестов, но полиция предоставляла лишь сухие отчеты и записи из регистрационного журнала, в которых были только имена подозреваемых и основания для их задержания, которые не имели большой ценности для журналистов. Редакция «Еженедельника» голосила, словно кошка, которой дверью прищемили хвост, в ответ позиция департамента становилось все более и более жесткой по отношению к прессе, и замкнутый круг давней взаимной вражды вращался с новой силой. Жизнь, полагала Мейси, была бы неполной, если бы кто-то постоянно не критиковал департамент.

Закончив трапезу, она отправилась в центр города и припарковала машину на стоянке у городского рынка. Мейси купила свежих фруктов, чтобы хоть как-то оправдать двухчасовую стоянку в деловом районе города, и направилась вверх по Конгресс-стрит к Центральной исторической библиотеке штата. Через несколько минут она вошла в читальный зал, игнорируя табличку, которая предписывала ей сначала зарегистрироваться, указав свое имя и предмет поиска в регистрационном журнале. Библиотекарю за столом на вид было лет семьдесят, но, оценив взгляд, которым он окинул ее фигуру, Мейси подумала, что в могилу этот человек еще не собирается.

— Здравствуйте. Мне бы хотелось посмотреть материалы по острову Датч, — сказала она.

— Конечно, — кивнул старик. — Могу я полюбопытствовать, чем вызван ваш интерес к острову?

— Я офицер полиции, и скоро меня направят туда. Просто хотелось узнать побольше об этом месте.

— Значит, вы будете работать вместе с Джо Дюпре.

— Очевидно, так.

— Джо — хороший человек! Я знал его отца, он тоже был хороший человек.

Старик скрылся за стеллажами и спустя некоторое время вернулся с бумажной папкой в руках. Она была удручающе тонкой. Библиотекарь заметил выражение разочарования на лице девушки.

— Знаю, но об острове Датч писали мало. По правде говоря, нам очень не хватает истории островов залива Каско. Все, что у нас есть, — это газетные вырезки и еще вот это, — он достал из папки стопку машинописных листов, скрепленных вручную.

— Это написал Ларри Эмерлинг лет десять назад. Он возглавляет почтовое отделение на острове. Это самое подробное, что у нас есть, но вы еще можете найти полезную информацию в «Островах штата Мэн» Колдвилла и «Путешествии на каяках вдоль побережья штата Мэн» Миллера.

Он выдал Мейси книги и бумаги и уселся на свое место.

В библиотеке было пусто, не считая одного-двух человек, занимающихся здесь, вот только Мейси была младше любого из них как минимум на полвека. Девушка устроилась за одним из столов, открыла папку, достала «Краткую историю острова Датч» Эмерлинга и начала читать.

Торрес и Мистерс сопровождали Молоха обратно к машине, намеренно ускоряя шаг, так что цепи, сковывающие ноги заключенного, мешали ему идти, и он несколько раз чуть не упал.

— Ты придурок, Молох, — сказал Торрес.

Молох старался не потерять концентрацию, но слушание большого жюри выдалось крайне скучным мероприятием. Они нашли тело женщины, и Версо, маленький, глупый Версо, был готов дать показания, утверждая, что он помогал Молоху и Уилларду спрятать в лесу тело этой бабы после того, как Молох убил ее.

Ну и что с того?

Как только Молох понял, к чему клонит обвинитель, он начал говорить как человек, испытывающий сильную боль, произнося слова в нос, так что его было очень сложно понять.

— С ним все в порядке? — спросил судья, но ответил ему сам Молох.

— Извините, ваша честь, — сказал он, без тени проблем с произношением, которые, казалось, только что мучили его. — Я как раз целовал на ночь вашу жену, когда эта сучка сжала ноги.

На этом слушание закончилось.

— Слышишь меня, — повторил Торрес. — Ты придурок.

— Это почему же я придурок? — поинтересовался Молох.

Он не смотрел на людей, идущих по обе стороны от него, как не смотрел и на цепи на свои ногах, к перезвону которых он так привык. Он не упадет. Детективы не дадут ему упасть, только не на глазах у зевак, но все равно они шли быстро, лишая его даже той ничтожной степени достоинства, которое человек чувствует, когда просто идет ровно.

— Ты знаешь почему.

— Может, я просто хотел подколоть этого старого судью.

— Да уж, у тебя получилось, — проворчал Торрес. — Еще как. И не думай, что это сойдет тебе с рук. Запомни мои слова: у тебя больше не будет книг, и тебе останется только спать, срать и заниматься онанизмом.

— Так и быть, в своих фантазиях я буду думать о вас.

— Чертов придурок, ты мертвец! Тебя все равно поджарят, и не важно, сколько ты будешь зубоскалить.

— Кто знает, мистер Торрес, кто знает.

Они подошли к машине, и Молох напоследок улыбнулся камерам. Потом его снова посадили в машину и приковали к кольцу в полу.

— С вами обоими было весело, — сказал Молох. — Мне было приятно в вашей компании.

— Ну, не могу сказать, что мне будет тебя не хватать, — хмыкнул Торрес.

— А вам, мистер Мистерс? — спросил Молох, но чернокожий ничего не ответил. — Мистер Мистерс, — повторил Молох, как бы пробуя это имя на вкус и растягивая звуки "с". — По-моему, так звали одного сосунка из какой-то дрянной группы в восьмидесятых. «Броукен Вингс», не так ли?

Мистерс продолжал хранить молчание.

— Ваш напарник не из разговорчивых, да? — обратился Молох к Торресу.

— Просто он выбирает, с кем говорить.

— Что ж, возможно, к концу нашего путешествия ему найдется что сказать.

— Ты думаешь?

— Уверен. Я могу быть очень интересным собеседником.

— Что-то сомневаюсь.

— Посмотрим, — улыбнулся Молох. — Посмотрим.

И в течение следующих пяти миль он напевал куплеты «Броукен Вингс» снова и снова, пока Торрес не сорвался и не пригрозил заткнуть ему рот кляпом. Лишь основательно потрепав нервы молодому детективу, Молох остановился.

Мир вокруг Мейси отошел на второй план. Ей больше не было дело до старого библиотекаря, до других посетителей, до скрипа входной двери и сквозняков. Она затерялась в истории острова Датч, в истории Убежища.

Индейцы, коренные жители Америки, отчаянно сражались за острова залива Каско. Подобно современным туристам, они проводили там лето: рыбачили, охотились на морских свиней и тюленей, а если повезет, то и на китов. Чебег был их главным опорным пунктом, но они осваивали и другие острова и были возмущены нарастающей агрессией амбициозных белых поселенцев. Острова же становились постепенно центрами скопления европейцев в новых колониях: эти земли было легче оборонять, жить там было безопасней, чем на материке, и всегда хватало пищи за счет ресурсов океана. Мейси отметила, что у многих островов, как у острова Датч, было несколько названий: Большой Чебег когда-то именовался Веселым, а после этого — островом Награды; остров Пиков в разное время был островом Мунджоя, Милтона и Майкла, в зависимости от того, кто им владел.

Несмотря на свою относительную безопасность, в конце семнадцатого века острова достаточно часто подвергались атакам. Поселенцы, бежавшие от зверств аборигенов в проливе Харпсвелл и на островах, находящихся вблизи от берега, основали форт на Жемчужине, располагающейся в кольце внешних островов. В сентябре 1676, кровавого года, когда индейцы нападали на белых колонистов в проливе Каско и в Задней бухте, семьи, живущие на Жемчужине, также подверглись атаке воинов, приплывших на восьми каноэ, и были так потрясены этим, что отступили на остров Ричмонд. До конца года индейцы бесновались на побережье, стирая с лица земли поселения европейцев между реками Пискатакуа и Кеннебек. Поселенцы укоренялись, хоть некоторые и сочли более безопасным жить на материке. В 1689 дикари совершили рейд на остров Пиков, ближе всего расположенный к Большой земле, и истребили многих жителей. Через год они вернулись и вытеснили уцелевших колонистов окончательно.

С островом Датч, названным так в честь членов экспедиции голландского мореплавателя Криса Хершдорфера[4], чей корабль потерпел крушение возле его берегов в семнадцатом веке, все обстояло иначе. Он находился дальше от берега, и индейцам было весьма проблематично добраться до него на своих легких каноэ. Более того, они почему-то относились к острову с подозрением и не горели желанием заселять его.

В 1689, вскоре после набега на остров Пиков, майор Бенджамин Черч, чьи солдаты находились на острове во время атаки, возглавил экспедицию на Датч и обнаружил, что он по большей части покрыт лесом, и у его берегов крайне мало мест, где может причалить лодка. Но именно сюда в 1691 году человек по имени Томас Лунт, опасаясь новых столкновений с дикарями, привел группу поселенцев — тридцать человек, среди которых были уцелевшие после атак на Жемчужину и на остров Пиков. В течение следующих нескольких месяцев количество поселенцев на Убежище — так они звали остров, приютивший их, — только увеличивалось. Эти люди предпочли обосноваться подальше от берега, думая, что так меньше шансов быть застигнутыми врасплох.

С этого места повествование Эмерлинга становилось менее конкретным и более спекулятивным, но из всего потока информации Мейси поняла, что один из поселенцев, мужчина по имени Бер, стал вести себя непредсказуемо. Он отстранился от семьи, проводил все больше и больше времени в одиночестве, гуляя по лесу в центральной части острова. Конфликт разразился, когда его обвинили в попытке изнасиловать жену одного из поселенцев. Ее муж и трое других мужчин попытались изловить его, но Бер бросился бежать, застрелив одного из них из мушкета, и попросил убежища у своей жены, умоляя ее спрятать его и утверждая, что не сделал ничего плохого. Но женщина, опасаясь за собственную жизнь (она лучше кого бы то ни было знала о переменах в характере своего мужа), выдала его. Бера приковали цепями к столбу у амбара, но он как-то вырвался и бежал с острова на лодке, затерявшись на материке.

Через несколько месяцев, зимой 1693 года, он вернулся во главе группы вооруженных людей, среди которых были индейцы-головорезы, отвергнутые своим племенем, и перебил все население острова включая собственную жену. Но одна женщина чудом выжила и рассказала о том, что произошло. Даже сейчас, три сотни лет спустя, Мейси внутренне содрогнулась, перечитывая подробности случившегося. Там вершились пытки и издевательства. Женщин били, насиловали, резали, связывали и бросали в болото, обрекая на мучительную смерть. Никому не было пощады, даже детям.

Большинство из тех, кто участвовал в нападении, были потом пойманы и убиты, но Бер и его помощник, итальянец Бейрон, избежали этой участи. Говорили, что Бер — это не настоящее его имя и что некий Сира, похожий по описанию на него, разыскивался в Массачусетсе в связи со смертью двух женщин. В любом случае, после событий на Убежище об этом человеке больше никогда не слышали. Бейрон тоже исчез. Убийц разыскивали трое охотников с острова, которые были на материке, когда случилась расправа. Говорили, что они выследили многих участников нападения и свершили над ними скорый суд. Много лет спустя внук одного из охотников вернулся на остров вместе с новыми поселенцами. Звали его Джером Дюпре.

Эмерлинг также писал о похищении женщины в 1762, об исчезновении мужчин, которые силой привели ее на Датч, и о последующем обнаружении тела одного из них в лесу. Фамилия Дюпре мелькала то тут то там: так, один из предков Джо Дюпре установил каменный крест, до сих пор возвышающийся над руинами поселения и над могилами тех, кто погиб здесь. О Джордже Шеррине, тело которого обнаружили среди корней, автор не упоминал.

Больше всего Мейси заинтересовал последний абзац повести Эмерлинга:

«Тем, кто смотрит на остров со стороны, его история может показаться кровавой и странной. Но те из нас, кто вырос здесь и прожил много лет, чьи отцы, деды и прадеды покоятся на островном кладбище, привыкли к его странностям. Здесь лесные тропы могут зарасти в течение недели, а на их месте появиться новые, так что человек, ступивший на, казалось бы, знакомую дорогу, не знает точно, куда она его приведет. Мы привыкли к тишине и к странным звукам, свойственным этому небольшому клочку суши. Мы живем в тени его истории с разрешения тех, кто жил здесь до нас».

Мейси закрыла папку и вернула ее библиотекарю, а в голове у нее проносились имена, упомянутые Эмерлингом: Черч, Лунт, Бер, Бейрон.

Бейрон... Бэррон!

Возможно, это просто совпадение, подумала она, но, оно объясняет, почему в присутствии Бэррона людям становится как-то не по себе, — семейная традиция.

— Нашли то, что вас интересовало? — спросил библиотекарь.

— Нет, — покачала головой Мейси. — Мне были нужны ответы.

— Может быть, на острове вам больше повезет.

— Может быть, — согласилась она.

А на острове Джо Дюпре тоже хотел отыскать кое-какие ответы. Для начала он заехал к Дугу Ньютону. Ньютон с матерью жили в Тюленьей бухте, неподалеку от южной оконечности острова. Прошлой весной Дуг покрасил дом, так что теперь казалось, будто он светится на фоне деревьев.

Старушке недолго осталось жить — Дюпре видел это в ее глазах, чувствовал по запаху в ее комнате. Когда она умрет, врачи, конечно, выяснят какую-нибудь хитрую причину, почему это произошло, но для Джо, Дуга и, наверное, для нее самой, здесь нет ничего сложного. Она просто состарилась. Старушке уже под девяносто, и ее тело с каждым днем проигрывает схватку за жизнь. Ее дыхание слабое и хриплое, а кожа на лице и руках стала почти прозрачной. У нее ничего не болит, но в больнице ей уже не в силах помочь, поэтому сын забрал ее домой — умирать. Дебра Лежер, которая когда-то работала медсестрой, каждый день заезжает на четыре-пять часов, иногда и на подольше, если у Дуга дела. Правда, какие могут быть дела у человека, которому тоже скоро на пенсию? Дюпре думал, что между ним и Деброй что-то было. Она вдова, Дуг — старый холостяк... Но Джо не был в этом стопроцентно уверен. В конце концов, они оба строгие баптисты, так что ничего особенного между ними быть не могло.

Дюпре стоял у окна спальни миссис Ньютон и смотрел вниз, во двор. Ниже этажом располагалась кухня, но, поскольку у Дуга никогда не было необходимости расширять ее, она не выдавалась за внешнюю стену. По мнению Дюпре, маленькая девочка никоим образом не могла добраться до окна под самой крышей.

— У нее была приставная лестница, Дуг? — спросил он спокойно.

Миссис Ньютон проснулась, когда они вошли в комнату, но сейчас вновь провалилась в беспокойную дремоту.

Дуг хотел было огрызнуться, но решил, что оно того не стоит.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал он тоскливо. — Я и сам не могу понять этого: как она попала наверх? Я просто рассказываю то, что видел.

— Окно было закрыто? — Дюпре провел по защелке рукой. Она казалась вполне надежной.

— Насколько я помню, да. Теоретически могло случиться так, что я плохо закрыл окно и ветер распахнул его, но той ночью ветра не было. Да и какой ветер способен открыть тяжелую оконную раму?

Дюпре посмотрел в сторону леса. Окно выходило на северо-восток. С этого места были видны одна из смотровых башен острова и стена затопленных деревьев, окружающих Место.

— Думаешь, я псих? — спросил Дуг.

Дюпре покачал головой. Он не знал, что и подумать. Все-таки сложно поверить, что маленькая девочка каким-то чудом взобралась по двадцатифутовой отвесной стене, чтобы напасть на старушку в ее спальне.

— Ты всегда казался мне человеком уравновешенным, Дуг, — произнес он наконец. — Что я могу сказать? Держи окна закрытыми и двери тоже. В доме есть оружие?

— И не один ствол, — кивнул Дуг.

— В таком случае, по возможности не применяй его, ладно? Меньше всего мне хотелось бы арестовать тебя за то, что ты кого-нибудь пристрелил.

Дуг вяло пообещал, что будет иметь это в виду. Не бог весть что, но уж лучше, чем ничего.

Дюпре уже собирался уходить, когда клочок бумаги, очевидно, подхваченный сквозняком, поднялся в воздух и снова упал на пол у окна. Полицейский нагнулся, чтобы рассмотреть его поближе, и понял, что перед ним мотылек. Серый и какой-то мерзкий, с желтыми отметинами вдоль тельца. Его крылышки слабо колыхались.

— Дуг, у тебя есть пустая банка или что-то вроде того? С крышкой.

Ньютон нашел банку из-под варенья, и Дюпре, аккуратно подняв мотылька с пола, опустил его в банку. С помощью карманного ножа он проделал в крышке отверстие, чтобы обеспечить насекомому доступ кислорода, хотя и полагал, что это ему уже не поможет.

Поднеся банку к свету, он осмотрел мотылька, медленно поворачивая банку, чтобы были видны его крылья и желтые отметины. Дуг Ньютон прищурился, потом покачал головой:

— Никогда не видел такого.

Дюпре почувствовал, как у него перехватило дыхание: вдруг в сказке Дуга Ньютона о летающей девочке словно бы поубавилось вымысла. Полицейский судорожно сглотнул.

— А я видел, — сказал он.

До тюрьмы оставалось четыре мили вдоль берега, когда они увидели тело. Колония строгого режима «Темная Бухта» находилась в конце изолированной дороги, которой редко пользовался кто-либо, кроме водителей тюремного транспорта. Если с человеком на этой дороге случится беда, ему долго придется дожидаться помощи.

— Что за черт? — спросил Мистерс.

— Похоже, это женщина, — пробормотал Торрес. — Тормози.

Женщина лежала у обочины дороги, ее голова и плечи терялись в высокой траве. Юбка была задрана так, что ноги и ягодицы оказались неприкрыты. Детективы остановились в нескольких футах от нее, и Торрес вышел из машины. Мистерс хотел было последовать за ним, но напарник велел ему остаться:

— Присмотри за ним.

— Да никуда он не денется, — возразил Мистерс, но все же остался рядом с машиной, в которой сидел с интересом наблюдающий за происходящим Молох.

Женщина не шевелилась, и Торрес увидел, что ее спина в крови. Он наклонился и раздвинул траву, скрывающую из виду ее голову.

— О черт...

Он увидел окровавленную плоть на месте, где должна была быть голова, и резко отвернулся, как раз чтобы получить сильный удар в переносицу. Торрес повалился на землю, в то время как Мистерс потянулся за оружием, но над ним нависла тень, и он увидел, как один из его братьев по расе направил на него дробовик. Из травы появился еще один тип, помоложе, со светлыми волосами и смазливым, почти женским лицом. За его спиной маячил мускулистый мужчина с короткими рыжими волосами, одетый в поношенные обтягивающие джинсы и звездно-полосатую футболку. Здоровяк забрал пистолет Мистерса и связал руки детектива за спиной клейкой лентой. В это время смазливый блондин опустился на колено возле Торреса и отстегнул у него с пояса ключи, предварительно вынув из кобуры его пистолет. Затем он подошел к машине, открыл дверь и освободил заключенного от оков. Молох вышел из машины, потянулся, затем взял у парня пистолет Торреса и подошел к сидящему на земле Мистерсу. Он направил оружие в голову детектива.

— Ну что, мистер Мистерс, теперь вам есть, что сказать?

Детектив не произнес ни слова. Он смотрел на Молоха глазами полными отвращения, а тот, похоже, решил поразвлечься:

— Я мог бы пристрелить тебя, как паршивую собаку, каковой ты и являешься, — Молох прицелился.

— Бабах, — сказал он, затем поднес дуло ко рту и сдул воображаемое облачко дыма. — Но я не собираюсь этого делать.

— Мы что, берем его с собой? — спросил Декстер.

— Нет.

— Но, если мы оставим его здесь, он сможет опознать нас.

— Неужели, — хохотнул Молох.

Он перевел взгляд на Мистерса и взгляд этот стал тяжелым:

— О каких только чудесах, которые видели мои глаза, ни расскажет мой язык.

Он повернулся к белокурому парню.

— Ослепи его, а потом отрежь язык. Все равно он им мало пользовался.

Они торопились, сталкивая внедорожник с телами Торреса и женщины в реку. Истекающего кровью Мистерса оставили на берегу. Вся операция заняла не больше трех минут.

Брон позвонил по телефону, и через несколько секунд к ним присоединились Повелл и Леони, которые были за рулем двух фургонов, стоявших за сто ярдов по обе стороны от засады. На кузовах этих фургонов красовалась легко снимающаяся эмблема несуществующего лесного хозяйства, чтобы, если бы кто-то проезжал по дороге во время операции, их можно было бы задержать, рассказав историю об упавшем дереве. Впрочем, им никто не помешал. Через некоторое время небольшая группа, пятеро мужчин и одна женщина в двух фургонах на высокой скорости направилась на север, к шоссе.

Декстер, Леони и Молох какое-то время ехали молча. Декстер периодически поглядывал в зеркало заднего вида. Через три машины от них следовали Брон, Повелл и смазливый блондин, и это Декстера устраивало. От блондина Уилларда его в дрожь бросало, особенно от его удивительной красоты и внешней невинности, за которыми скрывалась сущность безжалостного зверя. Но Молоху он нравился, и, в конце концов, блондин доказал свою полезность. Уиллард нашел женщину, прочесывая объездные дороги, бары, дешевые мотели почти неделю, пока не наткнулся на «нужную кандидатуру», как он выразился. Потом он убил ее и привез останки к месту встречи вовремя.

Декстер был сообразительным парнем, может, не таким сообразительным, как ему казалось, но все же. Он любил чтение, особенно книги по психологии. Декстер считал, что, если его работа будет связана с людьми, то неплохо бы узнать что заставляет их поступать так, а не иначе. Больше всего его интересовали отклонения от нормы в поведении, потому что именно с ними он сталкивался ежедневно. Декстер знал все о социопатах и психопатах, а также о других девиациях, он даже начал составлять собственную коллекцию человеческих отклонений, ставя диагноз каждому психопату, с которым ему доводилось иметь дело.

Но Уиллард... Декстер не смог найти книгу, в которой описывалось бы что-нибудь подобное. Уиллард, безусловно, из ряда вон выходящее явление. По правде сказать, Декстер не был до конца уверен, можно ли назвать Уилларда человеком, но подобных соображений он не собирался высказывать вслух в компании Молоха или кого бы то ни было еще. Но иногда он замечал, что Уиллард смотрит на него, и когда он заглядывал в глаза парню, то словно проваливался в омут. Декстер подозревал, что при бесконечном падении в бездну времени видишь то же, что и заглядывая в эти глаза, — бесконечность, окутанную мраком. Страшно не было — просто одна пустота, первозданная и безнадежная.

— О чем ты думаешь? — спросил Молох.

— Так, ни о чем.

— Ну же, скажи, о чем ты думаешь.

— Пустяки.

Леони, сидящая рядом с ним, молча смотрела на дорогу.

— Об Уилларде?

— Как ты узнал?

— Я наблюдал за тобой и видел, как ты смотрел в зеркало. Выражение твоего лица изменилось. Я могу читать тебя, словно книгу, Декс.

— Не нравится он мне. Я никогда от тебя ничего не скрывал, вот и сейчас говорю прямо: он не от мира сего.

— Он полезен.

— Ага.

— И предан.

— Предан тебе.

— Это единственное, что имеет значение.

— При всем уважении, мужик, ты торчал в тюрьме последние четыре года. Очень сложно работать с тем, кто не отчитывается ни перед кем, кроме человека, сидящего за решеткой.

— Но ты справился.

— У меня ангельское терпение, и с Версо нам просто повезло.

— Да, — сказал Молох. — Я думаю, с ним нужно что-то решать.

— Все прямо сейчас и решается.

— Надо было предоставить это Уилларду. Он никогда не любил Версо.

— Я тоже никогда его не любил, но не настолько, чтобы натравить на него Уилларда. Ты видел, что он сотворил с этой женщиной? Он ее всю изрезал.

— До или после?

— Я не спрашивал.

— Ну, я тоже не собираюсь спрашивать.

— Подозреваю, что до.

— К чему ты клонишь, Декстер?

— Загляни в газету, она где-то за тобой.

Молох, сидящий в полумраке фургона, пошарил среди коробок и тряпок и наконец обнаружил номер «Пост Реджистер». Статья на первой странице освещала подробности обнаружения четырех трупов в доме на юге Бротона.

Четырех трупов и двух голов, мужской и женской. Они лежали в холодильнике.

— По телевизору крутят то же самое. Я думаю, Уиллард обосновался в этом доме на некоторое время. Готов поставить последний цент, что кто-нибудь видел его, и скоро его рожа будет в газетах рядом с твоей. У нас могут быть проблемы.

Декстер услышал, как Молох разочарованно вздохнул в темноте фургона.

— Ты хочешь сказать, что он нам обуза?

— Именно так.

— Значит, я тоже обуза.

Декстер обернулся к нему.

— Мы здесь из-за тебя, а не из-за Уилларда.

Только через несколько минут Молох вновь подал голос из-за спины Декстера:

— Не спускай с него глаз, но пока ничего не предпринимай.

«Ха, — подумал Декстер, — да я не спускал с него глаз с тех самых пор, как впервые встретил»...

Повелл дремал, а Брон и Уиллард, сидящие в кузове, не разговаривали. Брон ничего против этого не имел. В отличие от Декстера, рыжеволосый не испытывал к парню явной антипатии. Он просто считал его очередным психопатом Молоха, но это не значит, что ему хотелось без особой необходимости заводить с ним беседу. Из пятерых людей, которые вместе с Молохом направлялись на север, Брон был наиболее нормальным. Конечно, и он был убийцей, но, как и Шеферд, не прибегал к насилию, когда того не требовали обстоятельства, и с большим энтузиазмом принял новость, что ему предстоит лишь следить за дорогой во время налета на машину детективов. Брон зарабатывал деньги, он был хорошим исполнителем, шестеренкой, без которой весь механизм не смог бы функционировать. Он оставался хладнокровным даже в крайних случаях. Каждой команде нужен свой Брон.

Брону же были нужны только наличные. Он понимал, что в ходе дела могут пострадать люди, но это его не касалось. Этим собирался заняться Молох. Брон бы с радостью ушел прочь с деньгами в кармане, не причинив никому вреда, но Леони, Декстеру, Уилларду и всем остальным нужно было нечто большее: им хотелось повеселиться. Он посмотрел на Уилларда, но парень, казалось, витал в облаках, не спуская глаз с тянущейся впереди дороги. Брон не считал повисшую тишину неловким молчанием, его все устраивало. Его устраивал Уиллард.

Но, тем не менее, он опустил руку на рукоятку ножа, закрепленного на поясе, и почувствовал себя как-то уверенней.

Конечно, к Уилларду у него претензий не было, но это не значит, что он ему доверял.

Брон был умнее любого из них.

Уиллард смотрел прямо перед собой на дорожное покрытие и думал о женщине. Она долго не могла остановиться и прекратить кричать, после того как умер мужчина. Она попыталась завести машину, и ей это почти удалось, но Уиллард успел разбить окно лезвием мачете. Когда он оторвал ее пальцы от ключа и вытащил его из замка зажигания, ее взгляд потускнел. Это была смерть надежды, и, хоть женщина и начала умолять его, в глубине души она понимала, что все кончено.

Уиллард шикнул на нее.

— Я не трону тебя, — заверил он. — Обещаю. Только успокойся. Я ничего тебе не сделаю.

Женщина плакала, сопли и слезы стекали у нее с подбородка. Она несвязно о чем-то его просила. Тогда Уиллард показал ей мачете и отбросил его в сторону.

— Успокойся, — сказал он. — Видишь, бояться нечего.

И ей захотелось поверить ему. Она так хотела поверить ему так сильно, что позволила себе сделать это, и она разрешила ему взять ее за руку и помочь выйти из машины. Он не позволил ей смотреть на то, что осталось от мужчины.

— Не надо туда смотреть, — сказал он и повел ее к дому, но при виде темного дверного проема и темноты, лежащей за ним, она вновь перепугалась, бросилась бежать, и Уилларду пришлось остановить ее, схватив за ноги. Он позволил женщине вволю накричаться, пока за ноги же волочил ее внутрь, а она ломала ногти, цепляясь за землю. Ее никому не суждено было услышать. Уиллард бросил страстный взгляд на мачете, лежащее в траве. Его любимое. Но ничего, он всегда успеет вернуться и подобрать его.

В доме у него было достаточно других «игрушек».

Шеферд первым заметил машину из пиццерии. На крыше «сатурна» был прикреплен большой пластиковый кусок пиццы, похожий на акулий плавник. Шеферд надеялся, что парнишке давали достаточно чаевых, потому что его работу нельзя было назвать приличной. Он завел фургон и подъехал к мальчишке-разносчику, когда тот доставал коробки из герметичного мешка, лежащего на заднем сидении. Он услышал, как открылась задняя дверь фургона и натянул на лицо маску. Через несколько секунд появился Тэлл, тоже в маске, и затолкал парня в фургон, угрожая ему пистолетом. Больше на стоянке у мотеля никого не было.

— Слушай, мужик, — сказал парень, — у меня с собой меньше десяти долларов мелочью.

— Снимай куртку, — сказал Тэлл.

Парень сделал, как ему сказали. Шеферд перегнулся через переднее сиденье фургона и ткнул парня пистолетом в плечо.

— Сиди тихо. Мой друг отнесет за тебя пиццу. Потом мы отсюда уедем. Высадим тебя по дороге. Уйдешь ли ты на своих двоих или останешься лежать там бездыханным телом, зависит от тебя. Усек?

Парень кивнул.

— Ты учишься в колледже? — спросил Шеферд.

Парень снова кивнул.

— Оно и видно. Ты сообразительный.

Дверь фургона захлопнулась, и они остались вдвоем. Тэлл, теперь одетый в куртку с логотипом «Райской Пиццы», поднялся по лестнице на второй этаж мотеля и постучал в дверь. Он стянул свою маску и подождал.

— Кто там? — спросил мужской голос.

— Пицца, — ответил Тэлл.

Он увидел, что занавеска на окне подернулась, и появилось лицо. Потом дверь открылась. К нему вышел мужчина в белой рубашке и красном галстуке. За его спиной стоял другой, с лысеющей головой и пивным животиком.

— Сколько мы вам должны? — спросил следователь окружной прокуратуры, а Тэлл сунул руку в сумку.

— Для мистера Версо, — сказал Тэлл. — За счет заведения.

Выстрел разорвал бумажный пакет, и следователя отбросило назад. Второй выстрел Тэлла уложил его на кровать. Версо попытался добежать до туалета, но Тэлл выстрелил ему в спину прежде, чем тому удалось скрыться. Затем он подошел к нему и сделал два контрольных выстрела в голову. Потом таким же образом подстраховался, украсив дырой череп следователя, распластавшегося на кровати, покинул номер и быстро вернулся назад, к фургону. Шеферд завел мотор, как только Тэлл подошел к двери.

— Маска, — напомнил седоволосый.

— Черт! — Тэлл снова напялили маску и только после этого забрался в машину. У него за спиной парень из службы доставки пиццы сидел, обхватив колени руками и положив на них подбородок.

— Ты в порядке? — спросил он у парня.

— Да, — мертвенно-бледные губы плохо слушались его.

— Ты вел себя молодцом, — сказал Тэлл. — Тебе не о чем беспокоиться. Надень это на голову.

Он вручил парню герметичный мешок из-под пиццы, и тот сделал, как ему велели. Они выехали на шоссе, потом притормозили у пустынного места для пикников. Тэлл открыл дверь и проводил парня до деревянной скамейки.

— Справа от тебя телефон. Но на твоем месте я бы никуда не звонил еще как минимум двадцать минут.

— Ладно.

— Тебе не тяжело дышать в этом пакете?

— Все в порядке.

— Хорошо.

— Мистер, — окликнул его парень.

— Что?

— Пожалуйста, не убивайте меня.

Да, Шеферд и тут не ошибся: мальчишка был сообразительный. Тэлл поднял пистолет с глушителем и нацелил его на пакет.

— Не буду, — сказал он, нажимая на курок.

Они купили гамбургеров в ресторанчике фаст-фуд и поглощали их, сидя в кузове фургона, пока дожидались Шеферда и Тэлла. Они сторонились платных дорог и не превышали скоростной режим. В кузове Молох подровнял волосы, сбрил бороду и сейчас сидел в темных очках. Водительские права у него в кармане свидетельствовали, что он Джон Остер из Ланкастера, штат Огайо.

— Долго еще? — спросил Молох.

— Около часа, — ответил Декстер. — Можем пока отдохнуть.

Молох покачал головой.

— Пора двигаться. Меня уже ищут, и скоро моя фотография будет на экране каждого телевизора отсюда и до Канады. Нам нужно найти ее, и побыстрее.

Несмотря на принятое решение, картина не была еще окончательно ему ясна. Иногда он говорил о Мексике как о пункте своего назначения, в случае если ему удастся бежать из под стражи, потому что Мексика, скорее всего, не стала бы выдавать американца, которому грозило пожизненное заключение, учитывая постановление и Верховного Суда. Молох на это не надеялся, но он рассчитывал, что среди заключенных найдутся те, кто вспомнит его слова и передаст их кому следует. Конечно, это не отменит проверки на северных и западных направлениях, но, по крайней мере, полиция сконцентрирует свои усилия на Юге.

Молох откинулся назад и закрыл глаза. Он был силен, и у него появилась цель. Он позволил себе провалиться в сон. Ему приснилась женщина.

Умирающая женщина.

Глава 4

Дэнни канючил:

— Мам, ну еще десять минут. Ну, пять минуток. Ну, пожалуйста!

Мэриэнн взглянула на него поверх очков. На Дэнни была пижама, и ей пришлось потратить целый час на то, чтобы заставить сына надеть ее. Он так вырос и повзрослел за последний год, что ей все труднее и труднее было справляться с ним. Мальчик постоянно задавал вопросы, все время сомневался, опытным путем проверял, насколько простираются границы ее авторитета и родительской власти по любому, даже самому пустяковому поводу. Но этот случай с птицей так потряс Дэнни, так обнажил его ранимость и незащищенность, что на некоторое время они снова стали близки. Его голова прижалась к ее груди, и он расплакался...

Но над чем он плакал? Над тем, что Джо Дюпре был вынужден убить умирающую птицу собственными руками, чтобы избавить ее от страданий, или над тем, что Дэнни не разрешили ее трогать и сначала поиграть в нее? Сын иногда мучил животных: она сама видела, как он делал это. Мэриэнн заставала его, когда он сжигал муравьев с помощью осколка бутылки, который действовал как линза, собирая лучи солнца. Она видела, как он мучает кошек, швыряя в них камнями. Она полагала, что большинство мальчиков в его возрасте ведут себя так же, потому что не вполне осознают, что причиняют боль живым существам. В этом, возможно, Дэнни был вполне заурядным шестилетним шалуном. Она надеялась на это. Ей не хотелось думать, что это могло быть отголоском скрытого порока, чего-то такого, что он унаследовал от своего отца, какого-то гена, который передавался из поколения в поколение и который еще проявит себя в полной мере, когда сын станет старше. Мэриэнн не хотелось думать, что ее Дэнни — потому что он был именно ее Дэнни, вне всякого сомнения, — станет таким человеком.

С недавнего времени сын часто стал задавать вопросы, расспрашивать о нем, и женщину угнетала мысль о том, что приходится постоянно лгать и эта ложь причиняет боль Дэнни. Казалось, что у мальчика сохранились смутные воспоминания об отце, он плакал, когда мать говорила ему, что он умер. Как это ни странно, в первый раз он не заплакал, зато во второй раз разразился потоком слез, словно ему понадобилось какое-то время, чтобы осознать факт смерти отца и понять, что это означает для него.

— Как он умер?

— Автокатастрофа.

— Где?

— Во Флориде.

— Почему он оказался во Флориде?

— Он там работал.

— Чем он занимался?

— Продавал вещи.

— Какие вещи?

Страдания. Боль. Страх.

— Он продавал машины.

— Он похоронен, как другие люди, на кладбище?

— Да, похоронен.

— Мы сможем навестить его могилу?

— Когда-нибудь.

Когда-нибудь. Когда-нибудь она будет вынуждена рассказать ему правду, но не теперь. После этого будет достаточно времени для гнева, боли и обвинений. Но сейчас, он ее Дэнни, и она защитит его от прошлого и от ошибок, которые совершила сама. Она протянула руку и взъерошила его волосы, но он, похоже, понял ее жест как разрешение и плюхнулся опять на свободное место рядом с ней.

— Нет, Дэнни, больше нельзя. Иди спать.

— Ма-ам.

— Нет. Отправляйся спать сейчас же, Дэнни Эллиот. Ты хочешь, чтобы я встала с этого места?

Дэнни бросил на нее недовольный взгляд и затопал прочь. Она слышала его шаги, пока он поднимался вверх по лестнице, потом хлопнула дверь в его спальню, и почти сразу раздался протестующий скрип кровати, когда он рухнул на нее всем телом.

Она перевела дыхание и глубоко вздохнула, затем сняла очки. Ее руки дрожали. Удивительно, что всю свою недолгую жизнь Дэнни подчинялся режиму и условиям существования, которые были ему навязаны. Первые два с половиной года они с Мэриэнн постоянно находились в движении, старались не задерживаться подолгу в одном месте, пересекали страну из конца в конец, чтобы избежать любого преследования. Это было ужасное время. Мэриэнн казалось, что они с сыном стали составной частью безликих и безымянных городков, как будто проносящихся перед ними одним смазанным пятном, словно кадры фильма, снятые неопытным оператором, который забыл навести резкость. Первые месяцы были самыми тяжелыми. Она просыпалась от любого скрипа половиц, звука с улицы, стука веток по оконному стеклу. Даже звук включения кондиционера в дешевых мотелях заставлял ее в страхе просыпаться.

Но ужаснее всего было, когда полосы света от фар проносящихся мимо мотеля машин пересекали их комнату и она слышала мужские голоса. Иногда они смеялись, и тогда она чувствовала облегчение. Она боялась спокойных голосов, потому что знала: когда они придут за ней, они сделают это так тихо, что у нее не будет времени даже на то, чтобы отреагировать, а тем более сбежать.

В конце концов они с Дэнни оказались здесь, в самом последнем месте, где они будут искать ее, потому что она так часто говорила о Западном побережье, о месте, где солнце светит круглый год, и о пляжах для Дэнни. Она действительно хотела жить у теплого моря. Многие годы она мечтала, что когда-нибудь, наконец, они поселятся там, но вряд ли это возможно. Она панически боится людей, которые ищут ее (а они действительно разыскивают ее, даже спустя столько лет) так что даже на всем Западном побережье едва ли найдется местечко, чтобы надежно спрятать их с Дэнни. Мэриэнн пришлось укрыться в краю холода и ранних зимних сумерек, в поселении, где любой чужак непременно привлечет внимание местных жителей, а значит, она узнает заранее, если они доберутся на остров за ней.

Она взглянула на холодильник, где все еще стояла запечатанная бутылка вина на случай, если кто-то из ее новых друзей позвонит и предложит посидеть вечерком и посмеяться перед телевизором над какой-нибудь комедией. Ей так хотелось откупорить ее сейчас, выпить стаканчик, но надо было сохранить свежую голову. На кухонном столе перед ней были разложены счета, оставленные здесь с прошлого вечера. Денег, которые миссис Эллиот получала за работу в магазине на берегу залива, не хватало, чтобы покрыть все расходы маленькой семьи, да еще Сэм Тукер попросил ее побыть дома до конца недели, он пообещал, что даст ей отработать это время в течение следующих месяцев. А значит, либо ей предстоит искать другую работу, возможно в Портленде, следовательно, надо найти не только работу, но и человека, который сможет забирать Дэнни из школы; либо ей придется взять деньги из «особого фонда». А это неизбежно поездка на материк, одна мысль о которой заставляла ее нервничать. Даже обращение в крупные банки было рискованным: Мэриэнн разделила сумму на несколько мелких вкладов в пяти разных банках трех штатов — не более семи тысяч долларов на каждом счету. Но она все еще опасалась, что кто-то в Международном валютном фонде или каком-то банке, о котором никто и не слышал, отследит эту операцию. Тогда она действительно окажется в смертельной опасности.

И еще. Мэриэнн совсем не хотелось брать эти деньги. Они были надежно спрятаны. Насколько возможно, она старалась обходиться тем, что зарабатывала сама. Но зарабатывать становилось все труднее и труднее. Правда, при ней всегда был рюкзачок, запрятанный среди коробок и пустых чемоданов на чердаке, но Мэриэнн поклялась не трогать его. Ведь, если она не устоит перед соблазном и возьмет оттуда больше, чем нужно, чтобы купить себе и Дэнни что-нибудь приятное, такая покупка привлечет к себе внимание. Островная община немногочисленна, и, хотя люди здесь не вмешивались в дела друг друга, это не означало, что, получив пищу для размышлений и пересудов, они не захотят выяснить все, что их интересует. Это была оборотная сторона жизни в таком относительно изолированном обществе, но эту жертву стоило принести.

Деньги из рюкзачка были также их фондом на случай побега, если ей и Дэнни снова понадобится срочно сняться с места. А начни она запускать туда руку по мелочи и по крупному — и он очень быстро иссякнет.

И все равно там еще так много денег, так много, почти восемьсот тысяч долларов. Разве нанесет ощутимый ущерб такому фонду покупка хорошего телевизора, новой одежды и игровой приставки, которую выпрашивает Дэнни? Это все такие мелочи по сравнению с этой кучей денег...

Мэриэнн переборола искушение. Нет, поездка в банк — это единственно правильное решение. Она сняла очки и положила их обратно в футляр, потом начала складывать бумаги. Она почти закончила, когда раздался стук в дверь.

Было решено, что Леони постучит. Любой, кто выглянет, увидит привлекательную афроамериканку с красивой улыбкой. Это вполне безопасно.

Леони услышала звук приближающихся шагов, и занавеска отодвинулась в сторону. Она смущенно улыбнулась и подняла вверх карту, которую держала в руках.

— Эй, я заблудилась, а ночью холодно. Помогите мне выбраться отсюда. Подскажите мне, где я неправильно свернула, а?

Она даже не взглянула налево, где стоял Декстер, держа пистолет у бедра, а за ним — Брон, или направо, где ожидал Уиллард — наполовину мальчик, наполовину мужчина. Уиллард не мигая смотрел на свет фонарика, который выхватывал из темноты их всех, левой рукой он придерживал нож, спрятанный в чехле. Молох оставался в стороне с Шефердом, Повеллом и Тэллом.

Секунды текли в тишине, нарушаемой только позвякиванием цепочки и звуком отпираемой двери.

Дверь открылась.

Джо Дюпре стоял на крыльце дома, одетый не по форме. Ей пришлось задрать голову вверх, чтобы разглядеть его лицо, глаза великана ярко светились, несмотря на тени, которые обступили его со всех сторон.

— Джо? В чем дело?

— Я просто проходил мимо. Вот, принес для Дэнни.

Из-за спины он вытащил маленькую деревянную чайку и отдал ей. Женщина осторожно взяла ее в руки и поднесла ближе к свету. Она казалась в некоторых местах недостаточно хорошо отшлифованной, но было понятно, что это сделано специально, а не от недостатка мастерства или по небрежности. Намеренная простота должна была подчеркнуть в фигурке птицы что-то, выявить ее природу и характер. Ему пришлось особенно тщательно поработать над головой, чтобы сделать клюв слегка приоткрытым. Ей был виден даже маленький язычок внутри. Краска была еще свежей. Вся птица еще пахла ею.

— Она прекрасна, — прошептала Мэриэнн и поразилась, как могли эти большие мужские руки создать что-то такое маленькое и чудесное, потому что ей было трудно представить даже, что он может держать нож в столь огромной руке. У него, наверно, ушел не один час, чтобы изготовить эту фигурку, подумала она. Он убил птицу, а потом долгие часы воссоздавал ее в дереве.

— Не зайдешь в дом?

— Я не хочу беспокоить тебя.

— Я закончила все дела на сегодня и как раз собиралась открыть бутылочку вина, — соврала она.

Он заколебался, и она воспользовалась своим преимуществом.

— Ты ведь не на дежурстве, правда?

Его не надо было уговаривать, всего лишь немного подтолкнуть. Она снова вспомнила все эти месяцы, которые он провел, обхаживая ее. Он был как маленький паучок, который трудится вокруг огромной самки, но боится к ней приблизиться, полагая, что это может быть опасно для его жизни. В их случае физические пропорции поменялись местами, но сила и власть все еще на ее стороне. Ей было интересно, почему у Джо ушло столько времени, чтобы сблизиться к ней, потому что она замечала, каким взглядом он провожает ее с первого дня работы в магазине, помнила застенчивость, с которой он отвечал на ее вежливые замечания. У нее был ответ практически сразу, как только Джо задавал ей вопрос. Она знала, что все это связано с тем, как он выглядит, с тем, что он обеспокоен своей непохожестью на других, и именно ей пришлось пробивать лед в их взаимоотношениях. Именно она прилагала усилия, чтобы поговорить с ним, когда этот лед был расколот. Они прогуливались вдоль Айленд-авеню, привлекая к себе повышенное внимание местных жителей, которые, усмехаясь, кивали друг другу. Даже тогда она не была вполне уверена в том, что он интересует ее как мужчина. Ее привлекала именно его застенчивость, хрупкость его самооценки, которая странно не соответствовала такой крупной фигуре.

Мэриэнн сделала шаг в сторону, чтобы пропустить гостя в дом и уловила его запах, когда он задел ее: от него пахло древесиной, смолой и морем. Она вдохнула эти запахи и почувствовала, как что-то внутри нее напряглось. Джо не был интересным мужчиной в общепринятом понимании. Редкие зубы не настолько большие, чтобы заполнить весь рот стеной из блестящей эмали; вытянутое лицо с выступающими скулами и подбородком. Она видела морщинки в уголках его глаз и вокруг рта — следствие недавно перенесенной физической или душевной боли. Пожалуй, этот человек находится постоянно в стрессовом состоянии. Мэриэнн была немного удивлена, вдруг обнаружив, что считает его довольно привлекательным, и предположила, что причина тому сочетание его необыкновенной мощи с добротой и тонкостью натуры, которые позволили ему выточить птицу из куска мореного дерева; чтобы посочувствовать художнику Джеку и его проблемам; а в целом, чтобы участвовать в жизни множества островитян таким образом, что они не только уважали, но и любили его, даже тогда, когда он вынужден был приходить к ним с дурными вестями. Мэриэнн Эллиот провела так много времени в кругу людей, которые пользовались своим влиянием и силой, чтобы обижать, ранить и запугивать людей, что приветливость Джо Дюпре и его глубокая человечность потрясли ее. Она представляла, как могла бы заниматься с ним любовью, и была поражена и озадачена тем, какую волну тепла поднимали в ней эти фантазии. Ей так давно не доводилось задумываться о подобных вещах, потому что эта сторона жизни отошла на второй план, вытесненная заботами о Дэнни и его желаниях, их общих нуждах, а также необходимостью постоянно быть настороже.

Сейчас, когда Мэриэнн наблюдала, как большой полицейский усаживается на стул, который казался слишком низким для него, и его нога оказалась согнутой под острым углом, все ее мысли были заняты созерцанием его мускулов, которые угадывались под рубашкой. Руки Джо, вдвое большее ее собственных, неловко застыли в воздухе прямо перед ним. Он сцепил их и опустил на стол, потом снова расцепил и провел ими по бедрам. Наконец он опустил руки на стол перед собой, слегка качнув его и заставив качнуться китайскую вазочку, стоявшую рядом. Дюпре казался на этой маленькой кухне даже больше, чем обычно, а кухня в его присутствии выглядела очень тесной, хотя это было не так. Мэриэнн никогда не была у него в доме, но ей казалось, что там должен быть минимум мебели и совсем немного личных вещей. Все хрупкое и бьющееся, наверно, убрано в одно место, чтобы он случайно не смог задеть это. Она чувствовала странную нежность к этому большому человеку, и уж совсем было протянула руку, чтобы дотронуться до него, но остановила себя и повернулась, чтобы достать вино. В холодильнике стояла бутылка шардонне «Две дороги» — подарок сестры, присланный по почте. Она берегла ее для особого случая, пока не поняла, что у нее нет никаких особых случаев.

Мэриэнн уже собиралась откупорить бутылку, потому что теперь ей приходилось все делать самой, когда он спросил, не позволит ли она ему заняться этим. Она передала ему бутылку и штопор. Бутылку вина выглядела в его руках, как бутылка пива объемом в пол пинты.

Он прочел этикетку.

— Флегстоун. Я не знаю такого.

— Это в Южной Африке.

— Роберт Фрост, — сказал он.

— Прости, не поняла.

— Вино. Оно названо в честь поэмы Роберта Фроста. Ты знаешь, о перекрестке двух дорог в лесу?

У нее не было подобных ассоциаций, и теперь она чувствовала себя немного смущенной оттого, что сразу не смогла уловить и заметить эту связь.

— Трудно забыть такие стихи на лесистом острове, — сказал он, вставляя штопор.

— Ну, по крайней мере, не заблудишься, если вдруг пойдешь не по той дорожке, — ответила она. — Надо только продолжать все время идти, пока не промокнут ноги.

Пластиковая пробка выскочила из бутылки. Мэриэнн даже не заметила, чтобы он приложил хоть какое-то усилие, извлекая ее. Она поставила на стол два бокала и стала смотреть, как Джо наливает в них вино.

— И все-таки люди ухитряются здесь заблудиться, — сказал он. — Ты была когда-нибудь на Месте?

— Джек водил нас туда с Дэнни сразу же после нашего приезда. Мне не понравилось. Это выглядит так... грустно.

— Я думаю, память о том, что там произошло, все еще витает где-то здесь. Пару раз за лето к нам обращаются туристы, которые останавливаются в станционном домике и просят, чтобы тропинки, которые ведут туда, были как-нибудь обозначены, потому что они уводят в сторону и им трудно снова найти правильную дорогу. Это обычно худшие из них, те, кто говорят громкими голосами и носят очень дорогие рубашки.

— Тогда, наверно, они заслуживают того, чтобы заблудиться. А почему вы не установите вдоль тропы какие-нибудь знаки?

— Много лет назад было принято решение, что те, кому нужно найти знаки, знают, как отыскать их. Это Место не для людей, которые не уважают мертвых. Там не место тем, кто не находит его грустным.

Он передал ей бокал с вином и осторожно поднес свой к губам.

— На счастье.

— На счастье, — эхом откликнулась она, и Джо заметил надежду и грусть в ее глазах.

Если Мэриэнн просто интересовалась великаном, то он испытывал к ней несравненно более глубокое чувство. Он мало знал об этой женщине — в общем-то, только ее имя и то, что она захватила с собой достаточно денег, чтобы снять маленький, но хорошо благоустроенный домик. Но он сразу почувствовал, что она очень нравится ему и что, возможно, она тоже испытывает к нему теплые чувства. Ему пришлось собрать всю свою храбрость, чтобы предложить ей пообедать вместе после многих месяцев мягких обхаживаний и подходов, и лишь спустя одну или две минуты после того, как она ответила, он понял, что она не против.

Но что-то в Мэриэнн вызывало у него смутную тревогу. Нет, это не совсем так. Дело было не в ней именно, а в каких-то скрытых составляющих ее жизни. Джо Дюпре хорошо разбирался в людях. Отец объяснил ему, как это важно, но жизнь на острове, где годами видишь одних и тех же людей, живущих одними и теми же проблемами, делали невозможным воспользоваться приобретенными знаниями. Дюпре старался сравнивать свое первое впечатление от человека с тем, каким он казался позже, но характеры и сущность окружающих были для него открытой книгой. Он смотрел на пальцы женщины, когда она затыкала бутылку пробкой и ставила ее обратно в холодильник. Мэриэнн села напротив него и улыбнулась немного нервно. Она водила безымянным пальцем левой руки по столу так, будто бы на нем должно быть обручальное кольцо, но кольца не было.

Он заметил и еще кое-что. Всякий раз, когда незнакомый человек входил в магазин или раздавался громкий звук, она вздрагивала и замирала. Инстинктивно она хваталась за палец, на котором, видимо, когда-то было обручальное кольцо.

"Это муж, — думал Джо. — Муж — скрытый элемент ее жизни ".

Билл Гэддис чувствовал себя несчастным. Тому было множество причин, но теперь на первый план вышла одна: он оставлял прекрасную женщину в постели, чтобы открыть дверь в ответ на настойчивый стук. Билл подавил искушение проигнорировать этот стук, ведь... Ну, в общем, люди здесь привыкли жить в добрососедских отношениях, и хороший сосед или соседка у дверей мог решить (учитывая, что в доме горит свет, а никто не отзывается на стук) с Гэддисом случилась какая-то неприятность. Скажем, спускался с лестницы и оступился или поскользнулся на мокром полу на кухне. А никому не хотелось становиться тем самым человеком, который должен был произнести:

— Черт, я как раз был здесь прошлым вечером, стучал, стучал. Если бы я догадался заглянуть в окна или попробовать войти через черный ход, он был бы сейчас жив.

Биллу же вовсе не хотелось, чтобы старый Арт Бассет или Рене Уотерсон вошли через черный ход, окликая его по имени в ожидании увидеть человека, лежащего на полу в луже крови, а вместо этого обнаружить Билла с голой задницей и мыслями, которые заняты совершенно другим.

Он задумался, и почему они вообще решили обосноваться именно здесь. Это была Пенсильвания, черт бы ее побрал! Пенсильвания. Насколько помнил Билл, единственная категория людей, которые устраивались здесь на постоянное место жительства, — разного рода религиозные фанатики. Эти считали даже пуговицы смертным грехом, а ребята, для которых пуговицы — вещь греховная, наверняка были бы оскорблены в своих лучших чувствах, если бы увидели то, чем сейчас занимался Билл Гэддис. По сравнению с этими людьми Билл мог бы считать себя просто Антихристом. Кэмп Хилл, штат Пенсильвания, даже не обозначен на большинстве карт, но Билл знал, что именно поэтому они и оказались здесь, как раз потому, что пришлось бы попотеть, чтобы отыскать это место.

Так что в этом были и свои положительные стороны. Его жена нашла работу в отеле «Холидей Инн», в Нью-Кумберленде, сразу же за сторожевым постом на дороге: она стояла за регистрационной стойкой пару вечеров в неделю. По выходным она проводила несколько часов в «Зани Брейни» за магазином «Кэмп-Хилл Молл», работая с чужими детьми, дабы как-то смириться с мыслью, что у нее никогда не будет собственных. Билл устроился водителем грузовика на комбинате по производству бумаги, и они виделись вполне достаточно для того, чтобы не забывать, почему именно они хотели видеться не так часто. В первые недели Билл ездил в «Холидей Инн» и проводил время в «Слоне и Замке» — английском пабе, который был пристроен к гостинице. Когда у нее заканчивалась смена, они вдвоем ужинали, обычно в полном молчании, потом возвращались домой и ложились спать, отодвинувшись как можно дальше друг от друга, на общей большой кровати. У нее, вообще-то, была собственная небольшая машина, но Билл продолжал заезжать за женой в «Слон и Замок». Здесь он познакомился с женщиной по имени Дженна, которая была немного старше его, но все еще очень хорошенькой и милой, так что вскоре у Билла появилась еще одна причина быть благодарным за те часы, которые его жена проводила на работе, и за то, что у нее было строгое расписание. И вот теперь кто-то стучался в дверь, лишая его возможности предаться альковным утехам.

Билл пожал плечами, оправляя халат, чтобы скрыть свое спадающее возбуждение, и побрел к дверям, тихо ругаясь. Он оставил свет в коридоре включенным и отдернул занавеску на окне сбоку от двери. Он не узнал женщину на крыльце, но она выглядела очень хорошенькой, даже, наверно, лучше, чем Дженна, которую Билл только что оставил, а это много значило. В руках у нее была карта.

Билл выругался вслух. Это как же надо постараться, чтобы заблудиться, когда прямо перед тобой шумит торговая улица? Господи, стоит Биллу встать на лужайке перед домом, и ему будет хорошо виден торговый центр в верхней части Йель-авеню. Он не спеша рассмотрел женщину, раздевая ее взглядом. Билл снова готов был выругаться, но на сей раз скорее от восторга, чем от досады, потом открыл дверь.

У него едва хватило времени, чтобы заметить пистолет в руке женщины, перед тем как она приставила дуло к его груди и вынудила его прижаться к стене. Рядом с ней появился рыжеволосый мужчина, а за ним еще двое: исключительно миловидный парнишка и здоровенный мужик с большими усами, который прошел мимо Билла и направился прямо в дом.

— Мать вашу...

— Заткнись, — велела женщина. Она пошарила свободной рукой по его халату и остановилась в паху.

— Мы помешали?

Из спальни Билл услышал крик, за которым последовал звук, как будто Дженну стаскивали с кровати.

— Вас тут только двое? — спросила негритянка.

Билл резко кивнул головой, затем так же резко замер, потому что осознал, что его кивок может закончиться тем, что ему просто выбьют мозги. Красавчик парнишка стоял в проеме полуоткрытой двери, пока Билла загоняли в гостиную. Дженна уже была здесь, завернутая в простыню. Она плакала. Билл сделал движение, чтобы подойти к ней, но негритянка с пистолетом остановила его и указала на стену. Билл только и смог бросить на Дженну совершенно беспомощный взгляд.

Потом он услышал, как закрылась входная дверь, и в коридоре раздались шаги по направлению к комнате. Двое, подумал Билл. И, действительно, миловидный парнишка и Молох вошли в гостиную.

— Билли, мальчик мой! — Он бросил мимолетный взгляд на женщину, потом снова взглянул на Билла. — Я смотрю, ты нисколько не изменился.

— О, Господи, нет, — простонал Билл. — Это ты.

Молох подошел ближе, протянул руку к его лицу и сдавил его щеки.

— Ну, ну, мальчик Билли, — сказал Молох, — это что единственный способ поприветствовать свояка?

Дюпре кивнул в знак согласия:

— Дом выглядит очень хорошо. Вы много сделали здесь за прошедший год.

Он осторожно держал бокал, пока она показывала ему дом. Мэриэнн казалось, что бокал утонул в его руке, но там вполне достаточно вина, чтобы он мог сделать глоток. Тем временем они остановились в дверях ее спальни, и она почувствовала неловкость. Это было вовсе не неприятное ощущение. Взглянув на Дэнни, который уже заснул, они спустились вниз по лестнице.

— Я бы хотела вывесить на нем собственный знак, и Джек не возражает. Он поможет нам с этим, когда сможет.

— Он хороший человек. У вас не будет с ним проблем, да и нет, не так ли? Не то, что раньше.

— Вы имеете в виду пьянство? Нет, я ни разу не видела Джека пьяным. Дэнни он очень нравится.

— А тебе?

— Да так, в общем, ничего, я думаю. Бедный художник, стало быть.

Джо рассмеялся:

— Да, у него есть определенный стиль, должен признать.

— Но он был очень приветлив с самого начала, и я ему так благодарна. Нам было очень трудно, когда мы только приехали сюда. Люди казались немного... подозрительными, что ли, по отношению к нам, чужакам.

— Это островное общество. Люди здесь должны держаться друг друга. Вы не можете пробить себе путь внутрь этого замкнутого круга. Вам надо ждать, пока они перестанут опасаться вас, пока привыкнут, узнают вас получше. И, плюс к тому, остров немного изменился за последнее время. Это, конечно, не то, что какой-нибудь пригород Портленда, но постепенно жизнь меняется, ведь и здешним жителям приходится искать работу на материке. К тому же сюда приезжают богатые люди, покупают участки пляжа, взвинчивают цены, так что семьи, многие поколения живущие здесь, не могут ничего сделать, чтобы их дети не покидали родного дома. Стоимость участков вдоль берега здесь была установлена только в прошлом году. И вслед за этим большинство цен поднялось почти на сто процентов и более буквально за одну ночь. Все это, заметь, совершенно законно, но даже законность не делает такие вещи правильными. Островное сообщество умирает. Знаешь, сто лет назад в штате Мэн было три тысячи островных коммун. А теперь их только шестнадцать, включая нашу. Островитяне чувствуют себя как во время осады. И это заставляет их держаться друг друга, чтобы выжить, так что пришельцам трудно вступить в это общество. Каждая островная группа отличается от другой, и среди них никогда не бывает двух похожих друг на друга, как близнецы.

Он перевел дыхание.

— Извини, я что-то увлекся. Но остров имеет для меня очень большое значение. Люди на острове тоже многое значат для меня. Все они.

Она снова почувствовала стеснение в груди, и некоторое время наслаждалась этим ощущением.

— Работа в магазине — хорошее начало, — продолжил он. — Люди быстро познакомятся с тобой, начнут тебе доверять.

Мэриэнн вовсе не была уверена в этом. Некоторые их тех, кто приходил в магазин, ограничивались в разговорах с ней только словами вроде «Пожалуйста» и «Спасибо», а иногда не говорили даже этого. Старики были хуже всего. Казалось, они не замечают даже ее присутствия в их магазине или смотрят на нее как на кого-то, кто осмелился посягнуть на их собственность. Молодые были лучше: им, пожалуй, даже льстило, что новая кровь вливается в островную. А пару раз ей и вовсе делали совсем недвусмысленные предложения, хотя она, конечно, не отвечала на них. Мэриэнн не хотелось, чтобы ее сочли угрозой для любой из молодых женщин на острове. Она полагала, что сможет обходиться без мужского общества какое-то время. Чтобы быть совсем честной, ей уже вполне хватило мужского общества в прошлом. Но Джо Дюпре был не такой, как все.

Джо был не таким, как ее муж, точнее, был совершенно не таким.

Молох уселся в одно из кресел и стал прихлебывать пиво.

— Ты по-прежнему развлекаешься на стороне, мальчик Билли? — спросил он. — Старую бросил — новую нашел?

Билл перестал скулить. Ему пришлось это сделать: Молох пригрозил, что пристрелит его, если он не перестанет.

Билл не ответил.

— Где она? — спросил Молох.

Билл молчал.

Молох сделал глоток. Потом поморщился так, будто проглотил несусветную гадость.

— Какое-то странное пиво, — сказал он. — Я не пил пива больше трех лет, но это все равно на вкус — полное дерьмо. Еще раз спрашиваю, Билл: где твоя жена?

— Я не знаю.

Молох взглянул на Декстера и кивнул. Тот ухмыльнулся, потом схватил Дженну за руку. Она была крупной женщиной, с пышными формами и натуральными рыжими волосами, которые отдельными прядками окрасила в более темный цвет. Тушь потекла с ее ресниц, оставляя длинные черные следы на щеках. Пока она вырывалась из рук Декстера, простыня упала, и она попыталась снова поднять ее, хотя Декстер толкал ее в направлении спальни. Дженна попятилась назад и попыталась пальцами отодрать от себя руку Декстера.

— Н-е-е-т, — плакала она. — Не надо, пожалуйста. Ну, пожа-а-луйста...

Она оглянулась на Билла, ища у него защиты, но единственная помощь, которую Билл мог ей оказать — это продать свою собственную жену.

— Она работает сегодня допоздна, — слова торопливо слетали с его губ. — В центре, в магазине. — Билл умолк. У него был такой вид, как будто его сейчас стошнит от того, что он только что сделал.

Молох кивнул:

— Когда она заканчивает?

Билл взглянул на часы на стене.

— Через час.

Молох взглянул на Декстера, который остановился в дверях спальни:

— Итак, чего вы ждете? У вас есть час.

Декстер ухмыльнулся еще шире. Он втолкнул Дженну в спальню и тихо закрыл за собой дверь. Билл попытался отойти от стены, но пистолет негритянки немедленно уперся в его щеку.

— Я же сказал тебе, — выдавил он. — Я сказал тебе, где она.

— И я благодарен тебе за это, мальчик Билли, — усмехнулся Молох. — А теперь сиди смирно.

— Пожалуйста, — взмолился Билл, — не позволяй ему ничего делать с ней.

Молох взглянул на него с интересом.

— Почему? — спросил он. — Она же тебе не законная жена.

Джо отложил ее очки в сторону.

— Могу я спросить тебя о чем-то, — сказал он.

Она зябко поежилась, потерла руки. В ее голосе зазвучали нотки напряжения.

— Конечно.

— Это всего лишь... — он остановился, стараясь тщательно подобрать нужные слова. — Мне приходится выяснять все о людях, прибывающих на остров. Я же говорил, он очень маленький, это замкнутое сообщество. Что бы ни случилось, мне следует знать, почему это произошло. Ты понимаешь?

— Не совсем. Ты имеешь в виду, что тебе нужно узнать что-то обо мне?

— Да.

— Например?

— Об отце Дэнни.

— Отец Дэнни умер. Мы разошлись, когда Дэнни был маленьким, потом его отец погиб где-то во Флориде.

— Как его звали?

Она некоторое время собиралась с мыслями, чтобы ответить на вопрос:

— Его звали Сервер, Ли Сервер.

— Вы были женаты?

— Нет.

— Когда он умер?

— В конце девяносто девятого. Он попал в автокатастрофу где-то возле Тампы.

Это была правда. Человек по имени Ли Сервер погиб, когда в его пикап врезался дальнобойщик с грузом на одной из дорог. В газетах писали, что у него не было никаких родственников. Сервер управлял машиной в нетрезвом состоянии, и в сообщениях подчеркивалось, что за ним числился целый ряд ДТП. Не так много людей стали бы сражаться из-за места на кладбище возле Ли Сервера.

— Я должен был спросить, — сказал Джо.

— Спросил?

Он не ответил, но морщинки у его глаз и рта стали глубже.

— Послушай, если ты до завтрашнего вечера захочешь дать задний ход, я пойму.

Она подошла и дотронулась до его руки:

— Только скажи мне: ты спрашиваешь меня как полицейский или как возможный ухажер?

Он покраснел.

— И тот и другой, пожалуй.

— Хорошо, теперь ты знаешь. Я все равно хочу видеть тебя завтра. Я даже вытащу свое лучшее платье из сундука с нафталином.

Он улыбнулся. Она смотрела, как он идет к своей машине, а потом закрыла дверь. Затем тяжело вздохнула и прислонилась спиной к двери.

Умер.

Ее муж умер.

Может быть, если она будет почаще повторять это, оно действительно произойдет: он умрет.

Билл свернулся в клубок у стены, зажмурив глаза и зажав руками уши, чтобы не слышать звуков, которые раздавались из спальни. Единственное, что он почувствовал, это прикосновение дула пистолета к своему лбу. Он снова открыл глаза, медленно отнял руки от ушей. Вокруг царила тишина.

Это было небольшое снисхождение.

— Ты ничтожество, — сказал Молох. — Ты позволил другому мужчине овладеть твоей женщиной и даже не попытался вступить в борьбу. Как ты можешь жить в мире с самим собой?

Билл заговорил. Его голос звучал надтреснуто, и он закашлялся, прежде чем смог выдавить из себя целую фразу:

— Тебе надо было убить меня.

— Мне надо было уважать тебя. Я должен был позволить тебе жить.

Он швырнул Биллу перспективу остаться в живых, как швыряют кость паршивому псу, дразня его тем, что наказание, которого он заслуживает, будет отменено.

— Как ты нашел меня?

— Если собираешься сбежать, Билл, гляди под ноги и старайся не ходить по старым дорожкам. Но плохой игрок, он всегда остается плохим игроком. Ты провел несколько хороших игр, Билл, но потом обнаружил, что не сможешь заплатить долги с них. Такого рода ошибки обычно повторяются.

Глаза Билла снова на мгновение закрылись.

— Что ты собираешься сделать со мной? — спросил он.

— С вами, — поправил его Молох. — Ты знаешь, Билл, я начинаю думать, что тебя нисколько не беспокоит участь твоей жены или той женщины в спальне. Кстати, как ее зовут?

— Дженна.

Молох, казалось, удивился:

— Она совсем не похожа на Дженну. Она просто кусок грязи, а не Дженна. Ладно. Если ты так говоришь, Билл, я не собираюсь подвергать твои слова сомнению. А теперь давай поставим вопрос по-другому, включив туда твою подружку и жену, и продолжим. Полагаю тебе известно, чего я хочу от тебя. Ты отдаешь это мне и, возможно, мы что-то предпримем вместе, ты и я.

— Мне неизвестно, где твоя жена.

— Где они, — поправил Молох. — Господи, Билл, ты думаешь только в единственном числе. Это очень неприятная манера, от которой ты, возможно, так и не успеешь избавиться до самой смерти. У нее мой сын и мои деньги.

— Она не давала о себе знать.

— Уиллард, — Молох встретился глазами с жестким взглядом красавчика. — Раздроби ему один палец на руке.

И Уиллард сделал это.

Дюпре ненадолго зашел в участок, чтобы убедиться, что все в порядке. Все было спокойно, если верить Татлу. Как только вернулся Берман, Джо сказал, что отойдет на часок или два, чтобы немного вздремнуть.

Дюпре ехал вниз по безымянным дорогам, потому что большинство улиц на острове не имели названий. У полицейских, которые приезжали сюда с материка, уходило несколько лет только на то, чтобы основательно изучить топографию острова, — вот почему те, кто оставался здесь работать, должны были некоторое время осваиваться с местным укладом жизни. Им приходилось научиться всякий раз записывать номер того, кто звонил, потому что люди здесь часто пользовались телефонами соседей или даже заходили позвонить в дома, хозяева которых переехали на материк, а то и вовсе умерли. Приходилось запоминать вид местности, повороты, мелкие приметы, перекрестки дорог и пользоваться ими как опознавательными знаками.

Дюпре вновь мысленно вернулся к Мэриэнн и ее прошлому. Он заметил в ее глазах что-то не то, когда она говорила об отце Дэнни. Она говорила неправду, или не всю правду. Утверждала, что не была замужем за отцом Дэнни, но он заметил, как ее рука инстинктивно потянулась к пальцу, на котором обычно носят обручальное кольцо. Она успела вовремя себя одернуть и вместо этого потрогала одну из своих сережек, а Дюпре сделал вид, что не заметил ее жеста. Итак, она не хотела говорить о своем муже с полицейским, даже с тем, с которым у нее будет свидание завтра вечером. Дело серьезное. В конце концов, она с ним едва знакома, а он чувствовал ее страх. Она боялась и своего мужа и того, что ненароком может сообщить о нем что-то лишнее. Его первым желанием было проверить информацию об этом Сервере, но Джо пересилил себя. Ему очень хотелось, чтобы их свидание завтра состоялось и чтобы оно не было омрачено его профессиональным чутьем. Возможно, если у них что-то получится, она расскажет ему обо всем в свое время, когда будет готова.

Декстер вышел из комнаты в тот самый момент, когда Билл перестал кричать.

— Я рад, что ты сделал это сейчас, а не раньше, — сказал он Молоху. — Вы могли бы испортить мне все удовольствие.

Билл снова закричал. Его лицо было бледным от боли.

— С тобой все в порядке, Билли? — Молох казался искреннее обеспокоенным. — Кивни, если с тобой все в порядке, потому что, когда ты придешь в себя, Уиллард займется твоим вторым пальцем. Если, конечно, ты не решишь, что у тебя есть еще что-то, что ты мог бы нам сообщить.

Билл дрожал. Он взглянул вверх и увидел часы на стене над левым плечом Молоха.

— О черт! — взвыл он. Его взгляд метнулся к полуприкрытой двери в спальню. Он видел на стене тень Дженны, пытающейся одеться. Молох разглядывал его с изумлением.

— Тебя беспокоит, что когда она вернется с работы, то обнаружит один из твоих мелких грешков на стороне? Ответь мне, Билл. Я хочу услышать твой голос. Это невежливо — просто кивать. Если ты кивнешь мне еще раз или заставишь меня ждать ответа дольше двух секунд, и я сейчас же велю Уилларду разбить тебе кое-что, что у тебя имеется только в одном экземпляре.

— Да, — прохрипел Билл. — Меня беспокоит, что она узнает об этом.

— Для человека, который обладает более развитым воображением, чем ты, сейчас было бы совершенно очевидно, что у тебя есть гораздо более серьезные проблемы, чем та, что твоя жена узнает о любовнице. Ты удивительный человек, Билл, если в силах закрыть глаза на все и не замечать очевидного. Итак, где моя семья?

— Я говорил тебе, что она не общалась с нами, со мной, по крайней мере.

— О, мы добились некоторого прогресса. Если она не поддерживала отношений с тобой — и я должен честно тебе признаться, Билл, я бы предпочел тоже никогда не знать тебя, так что мне понятна ее точка зрения, — то, стало быть, она могла общаться со своей сестрой, верно?

— Да.

— Ну, ты и кусок дерьма, Билл, если даже твоя собственная жена не сообщила тебе, где находится ее сестра.

— Она ничего мне не рассказывает.

— Но ты же должен знать, каким образом они общаются?

— По телефону, наверно.

— А где ваша телефонная книжка?

— В шкафчике возле телевизора. Там такая папка. Но она никогда не пользуется домашним телефоном. Я следил.

— А она получает почту?

— Да.

— И где она ее держит?

— В запертом ящике внизу своей прикроватной тумбочки.

Молох кивнул Уилларду, и тот направился в спальню, чтобы отыскать шкатулку.

Как только он вышел из комнаты, огни фар осветили коридор, пробежали по их лицам и бросили длинные тени через всю комнату. Леони прижала пистолет к зубам Билла, заставив его открыть рот, затем просунула туда дуло.

— Пососи это, — прошептала она. — Если я увижу, что твои губы выпустили дуло, спущу курок.

Из спальни раздался звук резкого движения: Дженна попыталась подскочить к окну и подать сигнал тревоги, так предположил Молох. Уиллард оказался намного проворнее ее, и движение прекратилось. Молох услышал, как захлопывается дверца машины; на крыльце раздаются шаги; звук ключа, который вставляют в замок; открывается дверь, захлопывается; входит женщина.

Она вошла в гостиную. Сестра жены выглядела старше, чем он помнил ее, да и немудрено, ведь прошло больше четырех лет с тех пор, как они виделись в последний раз. За это время Молоха предали: жена и сын сбежали, растворились на просторах Америки, придумали для себя новую жизнь. Даже тогда, когда Молох был за решеткой, они помнили о нем и опасались его мести.

У Патриции были длинные пышные волосы, как у ее младшей сестры, но в них блестела седина. Она была не так хороша и всегда выглядела какой-то потертой, блеклой, и, возможно, именно поэтому она вышла замуж за такого козла, как Билл. Молоха, которому, в общем-то, было все равно, интересовало, почему она осталась с ним. Возможно, ей нужен был кто-то, пусть не очень надежный, но лишь бы рядом.

Патриция заметила своего мужа, скорчившегося на полу с пистолетом, который незнакомая женщина направила ему прямо в рот; Декстера, который все еще не заправил рубашку в штаны; Брона, державшего в руках открытую телефонную книжку.

И Молоха, который улыбался ей, сидя в кресле.

— Привет, милая, — сказал он, — я дома.

И Будущее умерло в ее глазах.

Было тихо. Даже Билл перестал хныкать и теперь просто качал поврежденную руку, прижав ее к груди, и разглядывая свою жену. Она стояла перед Молохом с опущенной вниз головой. Ее левая щека была красной от первой пощечины, а верхняя губа закушена.

— Взгляни на меня, — сказал он.

Она не шевельнулась, и он снова ударил ее. Это был легкий шлепок, но звук от него был такой, как если бы он швырнул ее через всю комнату. Она почувствовала, как из глаз покатились слезы, и возненавидела себя за то, что проявила слабость перед ним.

— Я оставлю тебя в живых, — сказал Молох. — Если ты поможешь мне, я оставлю жить и тебя и Билла. Кто-нибудь останется здесь с вами, чтобы убедиться, что вы не наделаете глупостей, но вам будет позволено жить. Я не хочу убивать ее. Я только хочу получить мои деньги. Мне даже не нужен мальчишка. Ты понимаешь?

Уголки ее рта опустились, когда она попыталась сдержаться, чтобы не зарыдать в голос. Патриция смотрела на своего мужа. Ей хотелось, чтобы он стоял рядом с ней, чтобы он был сильным ради нее, сильнее, чем был когда-нибудь. Она хотела, чтобы он поборолся с Молохом, чтобы он сопротивлялся женщине с пистолетом, чтобы пошел за нее на смерть. Но он и раньше-то не проявлял отваги. Он всегда подводил ее, и она была уверена, что даже теперь, когда он был ей особенно нужен, он снова предаст ее.

Молох это тоже знал. Он наблюдал за тем, что происходит между ними, и учел это. Здесь должно быть что-то, чем он сможет воспользоваться, если только...

Уиллард вышел из спальни. На его руках и рубашке была кровь. Красная полоса пересекала его лицо, разделяя его пополам. Глаза постепенно оживали. Он был похож на человека, которому не дали досмотреть сон. Сон, в котором он разорвал на части женщину, имя которой едва ли успел узнать, и лицо которой не запомнит.

Билл выкрикнул имя погибшей в спальне женщины, и его жена, наконец, узнала все, что она давно подозревала и что оказалось правдой.

— Нет, Билл, — это все, что она произнесла.

Но потом что-то произошло. Они взглянули друг на друга, и был какой-то момент полного взаимопонимания между этой преданной женщиной и ее жалким мужем, чьи слабости и привели этих головорезов к дверям их дома.

— Прости меня, — сказал он. — Прости меня за все. Не говори им ничего.

Билл улыбнулся, и хотя в его улыбке сквозили признаки помешательства, это было по-своему очень необычной вещью, как цветок на безжизненной земле. И, несмотря на боль и страх, жена смогла найти в себе силы улыбнуться ему в ответ с такой любовью и теплотой, которых, как ей казалось, она никогда уже не почувствует к нему. Вот-вот у них отнимут все, или им оставят совсем немного, но в этот последний миг они, наконец, будут вместе.

Она обернулась и посмотрела Молоху прямо в глаза:

— Как я смогу жить дальше, если продам своих сестру и племянника тебе?

Плечи Молоха опустились.

— Декстер, — сказал он, — заставь ее рассказать нам все, что ей известно.

Лицо Декстера просияло. Он направился через комнату, и на секунду Леони бросила на него взгляд. Билл воспользовался этим. Он ударил ее локтем здоровой руки и попал Леони прямо под глаз. Она качнулась назад, и он схватил пистолет, ударив Леони еще раз. Пистолет освободился.

Напротив него Брон схватился за пистолет. Уиллард все еще выглядел оглушенным, но попытался вытащить из-за ремня свой ствол. Пистолет в руке Билла двигался, отыскивая Молоха, а тот сгреб в объятия Патрицию и прикрылся ею, как щитом.

Краем глаза Билл заметил оружие в руках двух мужчин, Уилларда, приросшего к полу, Леони, встающую на колени, все еще дрожащие от удара, услышал голоса, которые что-то кричали ему.

Он взглянул на свою жену, и снова на его лице появилась эта безумная улыбка. Билл любил ее.

Он выстрелил, и рана открылась на груди его жены. Теперь вокруг было очень шумно.

А потом настала тишина.

Они ничего не сказали. Билл лежал у стены мертвый. Шеферд и Тэлл подошли к дверям, привлеченные шумом. Патриция Гэддис все еще была жива. Молох наклонился над ней.

— Скажи мне, — требовал он. — Скажи мне.

Он коснулся пальцем раны на ее груди, и она задергалась, как рыба на крючке.

— Скажи мне, и я прекращу твои мучения.

Она плюнула в него кровью и задрожала. Он вцепился в ее плечо, когда она впала в агонию.

— Я найду ее, — заклинал он. — Я найду их обоих.

Но она уже умерла.

Молох встал, подошел к Уилларду и с силой ударил его по лицу. Тот отшатнулся назад, а Молох вновь ударил его так, что парень упал на колени.

— Не вздумай еще раз сделать такое, — сказал Молох. — Я скажу тебе, что мне от тебя нужно, и ты сделаешь только это. С этой минуты ты будешь дышать, только когда я тебе разрешу дышать!

Уиллард что-то промямлил.

— Что ты сказал?

Уиллард утер кровь из-под разбитого носа и повторил внятно:

— Я нашел ее. Я нашел шкатулку.

На письмах стоял штамп Портленда, штат Мэн. Патриции нельзя было оставлять их в конвертах, Мэриэнн предупреждала ее об этом, но это было все, что у нее осталось от сестры, и ей было дорого каждое слово. Иногда она сидела одна в спальне и пыталась поймать тень присутствия Мэриэнн, запах ее духов. Даже когда этот запах совершенно испарился, Патриция верила, что все еще чувствует слабый аромат, словно рожденный и лелеемый памятью о сестре.

— Небольшой город, но все равно ее нелегко будет найти, — заметил Декстер. Они как раз покидали место событий, уезжая из Кэмп-Хилл. Молох был не вполне уверен, что никто из соседей не слышал звуки выстрелов. Конечно, на ступеньках крыльца или во дворе близлежащих домов никого не было, когда они выходили от Гэддисов, но спустя несколько минут послышался вой сирен. Они уже пустили под откос фургон, который был припаркован за домом, из предосторожности, но риск того стоил.

— И она не станет называться подлинным именем, — продолжал Декстер. Молох поднял руку, призывая его замолчать.

Она не станет называться подлинным именем.

Если она пользуется вымышленным именем, то ей нужны документы, а сама она не смогла бы раздобыть такого рода вещи. Она должна была обратиться к кому-то, кто, по ее мнению, вполне надежен. Молох перебрал в голове имена, анализируя все возможности, пока, наконец, не подобрал кандидатуру, которая его устроила.

Мейер.

Карен Мейер.

Она должна была обратиться к этой женщине.

Они отправились в Филадельфию, где сняли комнаты в двух мотелях, расположенных в стороне от центральных дорог. Декстер и Брон поели в «Дэннисе», а потом прихватили с собой еду для остальных. Уиллард и Леони имели ранения, которые могли привлечь к ним внимание, а Молох не хотел рисковать, опасаясь, что средства массовой информации уже растиражировали его лицо. Шеферд и Тэлл смотрели телевизор в своем номере: аналитики с экрана рассуждали по поводу каких-то приказов на поле боя.

— Нет, этих ублюдков надо отправить в каменный век, — заметил Тэлл.

Шеферд усмехнулся: судя по тому, что он видел в доме Билла и Патриции Гэддис, эти люди не так далеко ушли от каменного века. А, учитывая все обстоятельства, поездка к ним была похожа на небольшое, но полное событий путешествие. Что касается семейки Гэддис, Шеферд полагал, что они получили что хотели, что заслужили.

— Око за око, — резюмировал Тэлл.

— Да, мир живет по такому закону, — согласился Шеферд.

Как обычно, Декстер и Брон жили в одной комнате. Брон читал книгу, в то время как Декстер просматривал DVD-диск на своем портативном плейере.

— Что смотришь? — поинтересовался Брон.

— "Дикий белок".

— Угу. А что еще у тебя есть?

— "Буч Кэссиди и Сандэнс Кид", «Тварь», «Стрелок».

Брон на мгновение опустил свою книгу.

— Ты всегда смотришь фильмы, в которых главного героя в конце убивают?

Декстер взглянул на Брона.

— Они кажутся мне... достойными.

Брон продолжал смотреть.

— Да, — хмыкнул он. — Что бы там ни было.

И вернулся к чтению. Он читал «Историю Пелопонесской войны» Фукидида. Брон верил, что прошлое надо знать, особенно прошлое, имеющее отношение к военному делу, потому что он и сам был некогда военным человеком. Афиняне собирались послать большой флот с лучниками, такелажниками и кавалерией, чтобы захватить Сицилию, несмотря на протесты наиболее мудрых своих соотечественников. Брон не знал, что должно было случиться и случилось там (именно поэтому он и взялся читать эту книгу), но он помнил достаточно много из собственного военного прошлого, чтобы понять, что Афинская империя прямиком плывет к своему упадку.

Молох лежал на кровати в своем номере и переключал телеканалы, пока не нашел новости. Он увидел, как вытаскивают из реки «лендкруизер», а накрытые тканью тела переносят в машину скорой помощи. Фотография Мистерса появилась на экране. Он все еще видел его глаза и рот, хотя фотография уже исчезла из кадра. Полицейские разыскивали очевидцев преступления. Они также сняли образцы отпечатков шин с фургона. Им понадобится не так много времени, чтобы установить связь между убийствами в Филадельфии и побегом. Молох подсчитал, что у них есть двадцать четыре часа, а может быть двадцать восемь, чтобы сделать то, что должно быть сделано, пока сеть поисков не начала растягиваться дальше к северу.

Глава 5

Теперь это кажется странным, но когда-то Мэриэнн нравилось его имя. Он называл себя Эдвард — не Тед, или Эд, или Эдди. Эдвард. В этом было что-то патрицианское. Оно было очень официальное и не допускало никаких шуточек.

Но ей никогда не нравилось его фамилия, хотя она и не понимала ее происхождения, пока не стало слишком поздно. Только когда она узнала больше о его методах и начала снимать слои штукатурки с фасада его личности, она начала понимать характер и натуру человека, с которым оказалась связанной. Однажды она прочла в газете статью о женщине-скульпторе, которая работала с камнем. Скульптор утверждала, что фигуры, которые она высекает, уже живут внутри камня, и ее задача состоит в том, чтобы освободить их, «выпустить» оттуда. Позднее Мэриэнн стала уподоблять себя такому мастеру, все больше утверждаясь в мысли, что все, что скрывалось под внешней оболочкой ее мужа, было нечто гораздо более сложное и пугающее, чем она могла себе вообразить. И тогда она начала бояться его имени, пока, наконец, не решилась подобрать ключи к человеку, за которого вышла замуж, и к тайным делам, которыми он занимался.

У его имени было так много форм: Молох, Молех, Мелек, Малик. Его можно было найти в аммонитской, ханнаанской, семитской мифологии. Молох — древнее божество солнца, насылающее моры и бедствия; бог богатства у Ханнаан. Молох — принц из Страны Слез; Мильтоновский Молех, вымазанный кровью принесенных в жертву людей. Дети Израилевы приносили ему в жертву своих первенцев, сжигая их на кострах. Соломон прославился тем, что построил для него храм неподалеку от входа в Геенну, — врата в преисподнюю.

Молох. Какой же человек должен был скрываться под этим именем!

И все же в самом начале он был очень ласков с ней. А что еще могла подумать девушка, живущая в Билокси, штат Миссисипи, куда в постоянно появляющиеся новые казино слетается худший сорт людей. Они не могут позволить себе поехать в Лас-Вегас или во Флориду, а может, им все равно, как выглядит их окружение. Главное для них, чтобы там был игорный стол, колоды карт, официантки с коктейлями, которые могут предложить дешевые удовольствия за пятьдесят долларов. Для официантки любой мерзавец, который только ущипнет за задницу, а не проделает чего похуже, уже обходительный мужчина.

А Молох был не таким. Она работала в «Черной красотке Билокси», разрисованной под некое подобие плавучего театра и, несмотря на свое название, раскрашенной в такие дикие оттенки розового цвета, что при взгляде на него у некоторых людей начинали болеть зубы. Девушки, разносившие коктейли, должны были носить белые корсеты с китовым усом, как в девятнадцатом веке (их надо было приводить в порядок после каждого посягательства клиентов), и пышные юбки, из-под которых сто лет назад должна была лишь мельком показываться голень и не больше, причем настолько коротенькие, что нижняя часть их задов была постоянно выставлена на обозрение. Оборки юбок расходились, как занавес на сцене перед началом основного действия. Теоретически мужчинам не разрешалось трогать их за что-нибудь, кроме спины или руки. В действительности чаевые были больше, если девушка не слишком строго придерживалась буквы закона и позволяла клиенту немного потешиться. Если же он становился слишком резвым, достаточно было кивнуть охранникам в зеленых блейзерах, которые следили за порядком в казино и были столь же привычным атрибутом, как искусственные пальмы в горшках, хотя у пальм было больше перспектив развиться в яркую личность, чем у вышибал из «Красотки». Они горой нависали над пьяным (потому что только пьяные вели себя подобным образом) и вытаскивали его за грудки из-за стола, нередко при этом опрокидывая его выпивку. Затем, не переставая что-то говорить ему, успокаивающе и тихо, заставляли клиента двигаться в сторону выхода, поскольку с пьяными трудно спорить, а надо было одновременно приглядывать за его оставшимися фишками.

Затем его выводили, и крупье не придавал никакого значения его уходу, потому что сейчас же опустевшее место занимал кто-то другой. Официантке, впрочем, не рекомендовалось звать охранников слишком часто. Было множество девушек, готовых занять ее место, если она приобретала репутацию недотроги, создающей проблемы, или девушки, которая не может потерпеть небольших «знаков внимания» от мужчин, которые с удовольствием швыряют на ветер свои сбережения всего за две порции дешевого виски, разведенного водой.

Мэриэнн родилась в городке Туника посреди хлопкового края на северо-запад от Миссисипи, возле самой границы с Арканзасом. Она росла неподалеку от Сахарной Головы, где рабы жили прямо возле открытых стоков канализационных труб в двух кварталах от Главной улицы. У ее отца была небольшая закусочная в фургончике на Магнолия-стрит, но в Тунике жили такие бедняки, что общепит им был не по карману, и бизнес отца едва мог существовать. В один ужасный день банк заполучил отцовский фургон, и окна его заколотили навсегда. Дела отца совсем расстроились, а следом за этим и в семье начались нелады. Сначала отец впал в депрессию, потом озлобился. В тот день, когда он стукнул Мэриэнн по голове так, что она целую неделю не слышала одним ухом, ее мать собрала все их вещи и уехала вместе с двумя дочерьми в Билокси, где жила ее родная сестра, и больше никогда не возвращалась в Тунику. Они существовали на грани нищеты, но мать ухитрилась приберечь немного денег до нужного момента, так что ее дочери закончили школу и смогли устроиться на работу. Позднее она помирилась с мужем. Он переехал жить к жене и ее сестре и прожил с ними последние три года своей жизни — жалкий человечек, раздавленный неудачами, нечестным судейством и неспособностью перестать пить раньше, чем кончится бутылка. Его похоронили в Тунике, а через два года его жена легла там же, рядом с ним.

Но потом Туника изменилась. Казино принесли с собой богатство, в то место, которое раньше было лишь остановкой на пути к лучшей жизни. Теперь здесь были настоящие городские часы — куранты в небольшом сквере в центре города, которые вызванивали гимн каждый час, — машины для вывоза мусора и даже дорожные знаки и таблички с названиями улиц на домах (во времена ранней юности Мэриэнн Туника не могла позволить себе даже заявить приезжим о своем существовании и местоположении — ситуация, которую Гарри Райленс, разумеется, не одобрял). Мэриэнн подумывала о том, чтобы вернуться на родину, сбежать из Билокси, потому что в казино в Тунике наверняка найдется работа, а условия жизни там были намного лучше, чем на том отрезке побережья залива, где жила Мэриэнн. Но она встретила Эдварда Молоха.

Картина полного морального разложения ее отца и зрелища, которые ей приходилось наблюдать каждый вечер в казино, заставляли девушку относится с опаской и предубеждением к тем, кто выпивал даже чуть больше среднего, но Молох вообще не пил спиртного. Она спросила у него, что он закажет, сразу же, как только он уселся и аккуратно выложил свои фишки на стол, но он отказался от коктейля да еще давал ей всякий раз небольшие чаевые за минералку, которую она ему приносила. Он играл в семь карт на больше-меньше совершенно спокойно, объявляя больше или меньше чаще других игроков и получая взятки три раза из пяти. Верхняя пуговица его чистой белой рубашки была расстегнута под черным льняным пиджаком без единой складки. Он был очень крупным для своего роста, с широкими плечами и тонкой талией, с сильными ногами. Темные волосы без всяких признаков седины оттеняли очень узкое лицо, прорезанное вертикальными морщинами, которые пересекали его скулы и заканчивались на уровне рта, как старые затянувшиеся раны. У него были сине-зеленые глаза и длинные темные ресницы. Мэриэнн не назвала бы его особенно красивым, но у него была своя харизма, непреодолимая притягательность. От него приятно пахло: этот человек пользовался таким лосьоном после бритья, который заставлял женщин останавливаться, когда они проходили мимо него, потому что аромат проникал в самое их естество, несмотря на то, что его старались не замечать. И Молох еще усиливал положительное впечатление о себе, но до некоторого предела, лишь чтобы привлечь к себе внимание и выделиться из толпы. Так что всякий раз, когда он поднимался со своего места, чтобы уйти, по залу разносился общий вздох облегчения: игроки знали, что теперь и им перепадет толика женского внимания. Несмотря на то, что его великодушие выражалось лишь в очень скромных суммах, Мэриэнн к концу смены в тот памятный вечер набрала двести долларов. Это почти примиряло ее с пьяными приставалами.

Когда ее смена закончилась, девушка решила пройтись до дома пешком, чтобы немного размяться и какое-то время побыть одной. Мэриэнн была очень привлекательной и научилась умело пользоваться этим в казино, но на улице она старалась не демонстрировать себя, так что заметила очень мало взглядов, брошенных в ее сторону, когда направлялась к бульвару Ламеуса и Старому Билокси.

Мужчина вышел из аллеи, когда она миновала фургончик с горячей едой. Девушка едва успела взглянуть на его лицо, когда тот вдруг зажал ей рот левой рукой, а правой сдавил горло. Она сразу поняла, кто это. Его выгнали из казино этим вечером за то, что он попытался засунуть руку ей между ног, двигая пальцами так, что ей стало больно. Она была не в состоянии отойти, потому что он крепко держал ее. Даже эти гребаные охранники заметили, как она дрожала, как сжались и побелели ее губы. Хозяин спросил у нее, не хочет ли она подать на него жалобу, но она покачала головой. Это означало бы конец ее работы в «Черной красотке Билокси», и у нее были бы проблемы с поиском работы где бы то ни было еще, если бы стало известно, что она попросила вызвать полицию и название казино появилось в полицейских бюллетенях, а то и в местных газетенках. Нет, никаких жалоб. Когда она вернулась к столам, мужчина в черном льняном костюме со стаканом минеральной воды, стоящим перед ним, не сказал ей ничего, но она была уверена, что он хорошо видел все, что произошло.

А теперь здесь вновь оказался этот мучитель. Шрам на его лице около рта, видимо, был свидетельством столкновения с охранником из казино; его светлые волосы были пропитаны потом, светлый костюм измят и надорван на левом плече. Он переменил захват, оттаскивая ее спиной вперед куда-то в темноту аллеи, шепча ей что-то на ухо все время.

— Ну что, сучка, вспомнила меня, ты, драная сука?

И так снова и снова. Сука. Сука. Сука.

Аллея поворачивала под прямым углом, и за поворотом она совершенно не просматривалась со стороны улицы, которая была рядом. Он скрутил ее очень умело, когда они добрались до поворота, и швырнул на стопку мешков для мусора. Что-то острое ударило ее в бедро. Она открыла рот, чтобы закричать и он показал ей нож.

— Кричи, сучка, и я порежу тебя. Я так здорово тебя отделаю! Давай снимай свои джинсы, быстро, слышь?

Все это время он сам неумело возился со своими брюками, пытаясь расстегнуть их одной рукой. Его ширинка была расстегнута. Он запустил туда руку. Затем шагнул вперед и махнул перед ней ножом — лезвие просвистело у самого ее носа.

— Слышишь меня, сука? — он наклонился вперед, и она увидела слюну у него на подбородке. — Снимай!

Она заплакала и возненавидела себя за эти слезы и за то, что начала расстегивать пуговицу на джинсах, злиться, что пуговица так легко выскальзывает из петли, злиться, что это случится именно с ней и от этого мужчины.

Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Вдруг раздался сухой щелчок, и парень перестал двигаться. Он медленно посмотрел вправо одними глазами, хотя голова осталась неподвижной, как будто бы он надеялся, что глаза поднимутся на головой, как перископ, чтобы он смог увидеть мужчину с пистолетом, который тот теперь приставил к его затылку.

Мужчину в белой рубашке и безукоризненно выглаженном черном льняном пиджаке.

— Бросай нож, — сказал он.

Нож упал на землю, звякнув лезвием и откатившись в грязь.

— Пошел к стене.

Напавший на Мэриэнн сделал так, как ему велели, и она почувствовала резкий запах мочи, когда тот проходил мимо нее. Ей стало понятно, что от страха он намочил штаны.

Она была довольна.

— На колени, — приказал мужчина с пистолетом.

Парень не двигался, и мужчина с пистолетом сделал шаг назад и ударил его рукояткой по затылку. Он качнулся вперед, потом упал на колени.

— Руки на стену.

Мужчина с пистолетом обернулся к ней.

— С вами все в порядке? — спросил он.

Мэриэнн кивнула. Она чувствовала, как что-то кислое поднимается в ее горле. Она постаралась проглотить это. Он помог ей подняться на ноги.

— Идите к концу аллеи. Подождите меня там.

Она пошла, не задавая вопросов. Несостоявшийся насильник остался стоять лицом к стене, но она слышала, как он хнычет. В конце аллеи она прислонилась к стене, положила руки на колени и наклонилась вниз. Она втянула большой глоток затхлого воздуха в легкие, почувствовала запах грязной воды и смазочных материалов. Все ее тело сотрясалось, а ноги подкашивались. Если бы здесь не было стены, которая могла ее поддержать, она бы давно упала. Люди, проходившие мимо нее, бросали косые взгляды, но никто из них не проявил никакого сочувствия. Это был город развлечений, и людям не хотелось, чтобы их веселье было омрачено какой-то женщиной, которую тошнит. Ее спаситель, а именно так она теперь думала о нем, присоединился к ней через минуту или позже. За это время она слышала звуки, как будто бы кто-то бил мокрым полотенцем по стене. Подойдя к ней, он поправил складку на брюках.

— Пойдем.

— Что вы с ним сделали?

— Немного всыпал.

— Мы должны вызвать полицию.

— Зачем? — он казался искренне удивленным.

— Он может попытаться сделать это еще раз.

— Он не станет больше этого делать. Если вы вызовите полицейских, то сделаете это только потому, что это вам нужно или это позволит вам чувствовать себя более счастливой. Поверьте мне, он больше никогда не попытается сделать ничего подобного. А теперь вы все еще хотите вызвать их?

Человек в черном пиджаке остановился рядом с ней. Она подумала о допросе, который ей предстоит пережить, о вопросах, которые будут задавать в казино, о лице ее босса, когда он скажет ей, что не нужно приходить в понедельник, что больше никогда не нужно приходить: извини, ты знаешь правила.

— Нет, — сказала она, — пойдемте.

Он шел рядом с ней один или два квартала, потом остановил такси. Высадив девушку у дверей ее дома, он отказался от предложения подняться в дом, спросив только:

— Может быть, я снова увижу вас?

Она написала номер своего телефона на оборотной стороне какого-то старого чека и передала ему.

— Конечно, с удовольствием. Но я не знаю даже, как вас зовут.

— Меня зовут Эдвард.

— Спасибо, Эдвард.

Когда она, наконец, очутилась дома, в безопасности и машина отъехала от крыльца, Мэриэнн закрыла дверь, прислонилась к ней и позволила себе расплакаться.

Того парня звали Отис Баргер. Молох прочел это в его водительских правах. Отис был из Эннистона, штат Алабама.

— А ты довольно далеко от дома, Отис.

Баргер не ответил. Он не мог ответить. Его руки и ноги крепко стягивал провод, который был взят из багажника машины Молоха, а рот прикрывала полоса липкой ленты. Один глаз распух, а по щекам стекала кровь. Его правая нога была подвернута внутрь под каким-то неестественным углом: она была разбита носком ботинка Молоха, чтобы парень не смог уползти, пока Молох провожал женщину до дома. Он лежал на мусорных мешках, там, где всего лишь двадцать минут назад лежала Мэриэнн, когда он готовился изнасиловать ее.

Молох вытащил фотографию из бумажника Бартера. На ней были темноволосая женщина — ни симпатичная ни уродливая — и смеющийся темноволосый мальчик.

— Твои жена и ребенок?

Баргер кивнул.

— Вы все еще вместе?

Баргер снова кивнул.

— Она заслуживает лучшего. Я никогда не встречал ее, но эта женщина должна бы сама быть самой гнусной потаскушкой, чтобы заслужить такого, как ты. Думаешь, она будет скучать по тебе, если тебя не станет?

На сей раз, Баргер не кивнул, но его глаза расширились.

Молох ударил его по разбитой ноге, и Баргер замычал от боли.

— Я задал тебе вопрос. Ты думаешь, она будет сильно скучать по тебе?

Баргер кивнул в третий раз. Молох приподнял штанину повыше и вытащил пистолет из кобуры на щиколотке. Он оглянулся вокруг, разбросал ногой мусор, пока не нашел в нем что-то вроде подушки от мягкого кресла. Затем подошел к тому месту, где лежал Баргер, и встал на колени около него.

— Я тебе не верю, — сказал он. — Как ты там называл эту даму, которую пытался изнасиловать? Сука? Именно так ты ее называл, не так ли?

Он сильно ударил Баргера по голове.

— Не так ли?

Баргер кивнул в четвертый и последний раз.

— Хорошо, — сказал Молох. — Теперь она — моя сука.

Потом он приставил подушку к голове Баргера, утопил дуло пистолета к ткани и спустил курок.

Мэриэнн ничего об этом не знала, хотя с годами она часто задумывалась о той ночи, и ей было интересно, что случилось с тем человеком из аллеи. Молох сказал только, что избил его и велел убираться из города. И, поскольку его больше никогда не видели в Билокси, она приняла это на веру.

Разве что...

Разве что постепенно за четыре года, которые они прожили вместе — шесть месяцев встречаясь на свиданиях, а затем сорок месяцев как супруги в маленьком домике в Данвилле, Виргиния, — она начала бояться его. Эдвард пугал ее сменами настроения, своим дьявольским умом и жестокостью по отношению к ней. Он знал, куда надо ударить так, чтобы ей было особенно больно и долго незаживало. Он знал точки на ее теле, где простого нажатия его пальцев было достаточно, чтобы заставить ее кричать от боли. Были еще и деньги, потому что у него всегда были деньги, но он давал ей ровно столько, чтобы хватило на еду для их небольшой семьи из трех человек, потому что во второй самый ужасный год у них родился сын. Ей было велено вести учет всему и отчитываться за каждый пенни так, чтобы любой момент ее дня мог быть описан и перепроверен.

Это началось практически сразу после того, как они поженились. Ей казалось, что свидетельство о браке было единственным, чего он хотел. Эдвард поклонялся ей, давал клятвы, показывал ей дома, где они могли бы жить. Она оставила работу в «Черной красотке Билокси» за две недели до свадьбы, и он уговорил ее не устраиваться никуда некоторое время, пока они будут путешествовать, чтобы осмотреть хотя бы небольшую часть этой огромной страны. У них был короткий медовый месяц в Мексике, испорченный плохой погодой и настроением мужа, но планируемое путешествие так никогда и не осуществилось. Она быстро научилась не упоминать об этом, потому что в лучшем случае он что-то бормотал и ссылался на занятость. В худшем сжимал ее лицо, начиная с ласки и заканчивая тем, что его большой и указательный пальцы заставляли ее раскрыть рот, и, только когда от боли из глаз текли слезы, он целовал ее и отпускал.

— В другой раз, — говорил он. — Не теперь.

И ей было непонятно, к чему относились его слова — к отложенной поездке или к обещанию самому себе продолжить ее мучения.

Первый раз он сильно избил ее, когда вернулся из своей так называемой «деловой поездки» в Теннесси, примерно спустя пять месяцев после свадьбы. Она сообщила ему, что нашла себе работу в книжном магазине. Это было всего два раза в неделю во второй половине дня и все воскресенье, но так она сможет хоть когда-то уходить из дома.

— Ты знаешь, я не хочу, чтобы ты работала, — сказал он.

— Но мне нужна работа, — возразила она. — Мне скучно.

— Со мной?

Морщины на его лице стали глубже, так что ей было видно, как он стиснул зубы и как под скулами у него играют желваки.

— Нет, не с тобой. Я не это имела в виду.

— Тогда что ты имеешь в виду? Ты сказала, что тебе скучно. Мужчина должен как-то это для себя понять. Я что больше не подхожу тебе? Ты хочешь кого-то другого? Может быть, ты уже нашла себе кого-то и поэтому хочешь найти работу, чтобы у тебя был предлог выходить из дома?

— Да нет. Не в этом дело. Я говорю совсем о другом.

Он говорил так, будто ревнует, но в его словах не было никакой боли. Он разыгрывал роль, и, даже несмотря на страх, она видела это. Ей и так было трудно говорить с ним, потому что она не понимала, почему он так раздражен. Она протянула к нему руку и сказала:

— Да что ты, дорогой, дело совсем не в этом. Ты...

Она не успела заметить его движения. Только что они разговаривали, и она протягивала к нему руку, а в следующий момент ее лицо было прижато к стене и рука заведена за спину. Она слышала его дыхание прямо у себя над ухом.

— Я что? Скажи мне. Ты думаешь, что знаешь меня? Ты не знаешь. Может быть, я преподам тебе урок о себе.

Его левая рука и вес его тела удерживали ее на одном месте, в то время как правая пробралась под свитер и нащупала ее кожу. Его пальцы начали изучающе двигаться по ее телу.

А потом началась боль: в желудке, в почках, в паху. Ее рот раскрылся в безмолвном крике, боль усиливалась, желтая пелена в глазах превратилась в красную, затем черную, и последние слова, которые она услышала, были:

— Ну, теперь-то ты знаешь?

Она очнулась, когда он двигался лежа на ней. А сама она была распростерта на полу кухни. Через месяц она поняла, что беременна. Даже теперь, спустя годы, ей было больно думать, что Дэнни, ее чудесный, красивый Дэнни, мог быть плодом той ночи. Возможно, это была цена, которую она заплатила за то, чтобы он появился. Если так, то она продолжала расплачиваться еще долгое время после этого, и, когда малыш плакал немного громче или дольше, чем обычно, она замечала, что в глазах Молоха загорается нехороший огонь, и спешила быстрее утешить ребенка, чуть не душа его в своих объятиях.

Ребенок — это была ошибка. Молох не хотел детей, он настаивал на аборте, но в конце концов смирился. Она догадалась, что он смирился с этим только потому, что осознал: это привяжет ее к нему еще больше. Он постоянно твердил ей, что теперь они семья и всегда будут семьей.

Он вовсе не испытывал к ней ненависти. Он любил ее. Он говорил ей об этом, даже когда причинял ей боль.

Я люблю тебя.

Но, если ты когда-нибудь попытаешься покинуть меня, я убью тебя.

* * *

Его ошибка заключалась в том, что он недооценил ее. Мужчины всегда недооценивали ее: отец, дядя, который напивался в День Благодарения и лез целоваться к своим племянницам. Дядя вытягивал губы, его руки тянулись к ним и щупали их, в то время как она старалась уклониться от этого так, чтобы он не обиделся, чтобы и без того шаткое положение ее семьи в этом доме не стало еще хуже. Ее недооценивали мужчины, на которых она работала или с которыми спала. Это ее вполне устраивало. Там, где она росла, мужчины ненавидели и боялись женщин, которые, как они подозревали, были сильнее и умнее их. Было лучше держать голову низко опущенной и глупо улыбаться. Это давало больше свободы маневра, когда он был нужен.

Итак, Мэриэнн начала вслушиваться в обрывки телефонных разговоров, пользоваться своей маленькой машиной, которая потребляла совсем немного бензина, чтобы следить за своим мужем. Она доставала чеки за несуществующие покупки, немного там, немного здесь, потому что Молох стал более рассеянным и больше не проверял каждую покупку для ванной или кухни. Она выискивала предложения — три по цене двух или купи один, и получишь второй бесплатно, потом запрятывала эти бесплатные вещи, как белка до того момента, когда они ей понадобятся. Это отняло у нее почти целый год, однако медленно, но верно она скопила небольшую сумму денег.

Были еще места, которые находились вне пределов ее досягаемости — сарай и чердак, — но теперь Мэриэнн стала выискивать возможности, чтобы попасть и туда тоже. Она предприняла очень отважный шаг, который несколько ночей не давал ей спать спокойно: вызвала слесаря и объяснила ему, что потеряла ключи от сарая в саду и от чердака и что муж придет в ярость, когда узнает об этом.

Вооружившись дубликатами ключей, она начала обследовать эти места.

Во-первых, она отметила место каждой вещи в сарае на листе бумаги, и каждый раз проверяла, чтобы все вернулось на те же места, в соответствии с планом. С чердаком все было сложнее, потому что он был покрыт пылью и забит ненужными вещами, но все же и здесь она сначала нарисовала план.

В сарае она поначалу не нашла ничего, кроме пистолета, завернутого в промасленную ткань и спрятанного в коробке с гвоздями и шурупами. Ей понадобились еще два обследования, включая одно, во время которого Молох вернулся домой и она была вынуждена держать руки крепко сжатыми в кулаки в карманах, потому что боялась, что он заметит грязь и ржавчину на них и поймет, что она нашла тайник в полу. Он выглядел как щель в полу, как выпавший из доски сучок, но, когда она потянула за это отверстие, то под ним нашла сумку.

У нее не было времени, чтобы пересчитать все деньги, которые там были, но она примерно прикинула, что это что-то около девятисот тысяч долларов купюрами по двадцать и пятьдесят. Она положила половицу обратно, потом приходила в сарай еще два раза, чтобы проверить, не оставила ли она следов своего присутствия.

На чердаке хранились ювелирные украшения — некоторые старинные, другие совсем новые. Она нашла небольшую пачку облигаций, которые в сумме составляли пятьдесят тысяч долларов, а также сведения о банковских счетах на имена незнакомых мужчин и женщин, кредитные карточки, которые были аккуратно записаны вместе с секретным трехзначным кодом.

Она наткнулась на водительские права женщины по имени Кэрол Энн Бреннер, имя которой вызвало в ее памяти какую-то смутную догадку. На следующий день, отправившись за покупками, Мэриэнн зашла в интернет-кафе в торговом центре и ввела имя Кэрол Энн Бреннер в поисковую систему. Она нашла врача, спортсменку, кандидатку на причисление к лику святых.

И жертву убийства.

Кэрол Энн Бреннер, вдова пятидесяти трех лет. Убита в собственном доме в Пенсаколе, штат Алабама, три месяца назад. Мотивом, согласно версии полиции, было ограбление. В связи с преступлением был объявлен в розыск мужчина. Здесь же был помещен фоторобот с описанием преступника. Это был молодой человек со светлыми волосами. Скорее очень миловидный, чем мужественный, подумала она. Полиция предполагала, что у Кэрол Энн Бреннер, возможно, была любовная связь с этим молодым человеком и что, возможно, он обхаживал ее только для того, чтобы обобрать. У них не было сведений о том, как его зовут. За несколько дней до того, как было обнаружено ее тело, со счета Бреннер были сняты все деньги. Все ее ювелирные украшения также исчезли.

На следующий день во время поисков она обнаружила на чердаке еще больше ювелирных украшений, пустых кошельков и фотографий женщин, одних или вместе с родными. Она также нашла четыре разных водительских удостоверения на разные имена и два паспорта, на каждом из которых была фотография ее мужа. Водительские права были скреплены вместе резинкой, а паспорта лежали отдельно в коричневом конверте. На его внутренней стороне был написан номер телефона.

Мэриэнн вспомнила, как был доставлен этот конверт. Его принесла женщина с короткими темными волосами и несколько мужиковатыми манерами. Она смотрела на Мэриэнн с жалостью и, возможно, с некоторым интересом. Конверт был запечатан, но Молох пришел в бешенство оттого, что его вручили Мэриэнн, поостыл лишь когда убедился, что печать не тронута.

Мэриэнн запомнила номер.

Через два дня она позвонила по нему.

Женщину звали Карен Мейер, и она встретилась с Мэриэнн в торговом центре; Дэнни спал рядом с ними в коляске. Мэриэнн и сама не знала, почему доверилась ей, просто она что-то почувствовала в тот день, когда женщина позвонила в ее дверь и передала конверт. А с тем, что ей было нужно, Мэриэнн больше никуда не могла обратиться.

— Почему вы позвонили именно мне? — спросила Мейер.

— Мне нужна ваша помощь.

— Я не могу вам помочь.

— Пожалуйста.

Мейер огляделась по сторонам, проверяя все лица вокруг.

— Я знаю, о чем говорю. Я не смогу. Ваш муж изувечит меня. Он изувечит нас всех. Вы единственная из всех должны бы знать, каков он.

— Я знаю. То есть... не знаю. Я больше не знаю, что он такое.

Карен пожала плечами.

— Ладно, но я-то знаю его. И именно поэтому я не смогу помочь вам.

Мэриэнн почувствовала, как слезы покатились по щекам. Она была в отчаянии.

— У меня есть деньги.

— Их не хватит, чтобы оплатить такой риск.

Карен поднялась, чтобы уйти.

— Нет, пожалуйста. Не уходите.

Мэриэнн протянула руку и остановила ее, схватив за запястье. Карен остановилась и взглянула вниз на руку молодой женщины.

Мэриэнн сглотнула слюну. Но не отвела глаз от лица Карен. Она освободила ее руку, потом скользнула рукой по ее ладони. Почти машинально она принялась поглаживать ее кончиками пальцев. В какой-то момент ей показалось, что в ответ рука Карен задрожала, а потом она выхватила ее.

— Больше мне не звоните, — сказала Карен. — Если вы сделаете это, я обещаю, что передам ему.

Мэриэнн не могла смотреть, как она уходит. От страха и унижения она закрыла лицо ладонями. А Карен все удалялась.

Карен позвонила в дверь через три дня. Мэриэнн подошла к двери.

Это было через десять минут после того, как Молох ушел по делам.

— Вы сказали, что у вас есть деньги.

— Да, я могу заплатить вам.

— Что вам нужно?

— Новые документы для нас с Дэнни и, возможно, для моей сестры и ее мужа.

— Это обойдется вам в двадцать пять тысяч долларов, или я размажу вас по стенке.

Мэриэнн вопреки себе улыбнулась, а после секундной паузы Карен улыбнулась ей в ответ.

— Хорошо, — сказала она. — Я возьму аванс. Не беспокойтесь, у вас будут отличные документы, но мне надо иметь прикрытие. Если он узнает, мне придется бежать. Вы понимаете?

Мэриэнн кивнула.

— Мне нужно половину сейчас и половину потом.

Мэриэнн покачала головой:

— Я не смогу этого сделать.

— Что вы имеете в виду? Вы же сказали, что у вас есть деньги.

— Есть, но я не могу дотрагиваться до них вплоть до самого отъезда.

Карен уставилась на нее:

— Это его деньги, не так ли?

Мэриэнн кивнула.

— Вот дерьмо!

— Там более чем достаточно, чтобы покрыть ваши расходы и риск. Обещаю вам, я получу их сразу же, как буду готова бежать.

— Но мне нужно сколько-то уже сейчас.

— У меня нет половины, и даже близкой к этому суммы нет.

— Тогда сколько вы можете дать?

— Двести.

— Две сотни?!

Карен прислонилась к стене и минуту ничего не произносила.

— Давайте, — наконец сказала она.

Мэриэнн поднялась наверх и вытащила пачку купюр из единственного надежного места, в котором могла хранить их: самой середины коробки с тампонами. Особая брезгливость к этой стороне жизни жены была особенностью Молоха. Он даже не спал с ней в одной постели, когда у нее были месячные. Она передала пачку купюр по одному и пять долларов Карен.

— Не хотите пересчитать?

Карен взвесила в руке пачку:

— Я так понимаю, что здесь все, что вы сумели припрятать, правильно?

Мэриэнн кивнула, но потом призналась:

— В общем-то, я оставила себе еще пятьдесят. Но это все.

— Ну, пока этого хватит.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Сколько это займет времени?

— Две недели. Вы сможете получить документы, когда соберетесь уезжать, а я получу остальные деньги.

— Идет!

Мэриэнн открыла дверь. Когда она делала это, старшая женщина протянула руку и погладила ее по щеке. Мэриэнн не стала уклоняться.

— Вы ведь тоже это делали, правда? — мягко сказала Карен.

— Да.

Карен улыбнулась:

— Вам надо бы поработать над техникой обольщения.

— Мне не приходилось пользоваться этим прежде, только в этом случае.

— Я полагаю, что в глубине души вы к этому не склонны.

— Думаю, так.

Карен печально покачала головой, пошла к своей машине и уехала.

Мэриэнн никогда не понимала, почему Молох хранил водительские права, кошельки, мелкие личные вещи убитых им женщин. Она подозревала, что это были сувениры или напоминания о женщинах, которым они принадлежали, своего рода памятные записки. Или же просто следствие тщеславия.

Молох никогда не рассказывал ей, чем занимается и как зарабатывает на жизнь. Когда она спрашивала его об этом в первые дни их знакомства, он назывался бизнесменом, независимым консультантом, менеджером по продажам, поставщиком. Мэриэнн была уверена, что женщины и то, что с ними происходило, были только частью того, чем он занимался. Теперь, читая о налетах на банк или магазин, она попутно замечала, что финансовые запасы ее мужа возросли. Однажды Мэриэнн услышала, что в своей машине был убит бизнесмен и у него украден портфель со ста пятьюдесятью тысячами долларов, укрываемых от налогов; сумма, примерно соответствующая этой, вскоре была положена в сумку в сарае. Потом в Алтуне исчезла молодая девушка, дочь бизнесмена средней руки. Ее тело обнаружили в котловане после того, как выкуп был выплачен, и Мэриэнн думала, что это сделал Молох. Она думала на Молоха, когда находила деньги; она думала на него, когда чувствовала запах пороха, который оставался у него на руках. Она думала на Молоха, когда обнаружила застывшие куски грязи на подошве его ботинок, аккуратно вытащила их и поместила в пакет, закрывающийся на молнию, который тоже как следует свернула и сунула в коробку с тампонами.

В те последние дни она заметила особую активность в его действиях. Звонили чаще, и ей запрещалось подходить к телефону. Его отлучки становились более частыми и более длительными. Счетчик пробега показывал, что его машина проходила около двухсот миль за день. Муж день ото дня становился все более рассеянным, не только не смотрел на чеки из магазинов, но и не проверял счета за прошедшую неделю.

Были три вещи, которые Мэриэнн смогла узнать о последней операции Молоха благодаря подслушиванию разговоров, изучению карты и заметок, которые он хранил запертыми на чердаке. Первое: дело должно произойти в Кумберленде, далеко на севере штата, около границы между Мэрилендом и Пенсильванией. Второе: речь идет об ограблении банка. Третье: это должно произойти в последний четверг месяца.

Она тщательно продумала свой план. Позвонила Карен из телефона-автомата и назвала ей точное время, когда подъедет и заберет документы. Затем позвонила сестре, которая жила всего в нескольких милях от их дома и с которой внешне она не поддерживала никаких отношений из-за мании преследования, обуявшей Молоха. Она поделилась с ней своими планами и тем, что, возможно, ей и ее неудачнику-мужу придется скоро уехать из штата, но с деньгами в кармане. Как это ни удивительно, Патриция, казалось, нисколько не была обеспокоена перспективой вырвать себя с корнями из родной земли. Билл снова был уволен с работы, и она сочла это хорошим шансом для обоих начать все сначала.

Мэриэнн заготовила три смены одежды для Дэнни и для себя, воспользовавшись той очень скромной суммой, которая у нее осталась, чтобы купить новую одежду как можно дешевле в магазине «Маршал'с»: джинсы безо всякой марки, простые футболки, хлопковые свитера по ценам с максимальными скидками. Все это она поместила в самый низ стопок их одежды, хотя могла бы и не беспокоиться, потому что Молох ближе ко дню операции все чаще отсутствовал. Это должно было стать его большой удачей, она чувствовала это.

Но она не знала, что теперешняя операция Молоха была одной из множества афер и преступлений, которые он разработал и совершил за многие годы, и что в деле участвуют многие другие, кто подделывает документы по страховке, доставляет и продает наркотики, совершает мелкие набеги на банки в маленьких пыльных городишках.

А также убийства.

Но только смелые предприятия действительно приносили ощутимый доход, потому что у Молоха были свои пристрастия в этих делах. У него было много общего с несостоявшимся насильником Отисом Баргером, больше, чем кто-либо мог подумать. Только он выбирал себе цели более тщательно. Среди них были и проститутки, и наркоманки, и просто потерянные души, и он не опасался, что они заговорят, потому что, когда заканчивал свое дело, он уничтожал их останки и рассеивал их по лесам и болотам, в горах. Особенностью Молоха, одной из многих, было его нежелание заниматься сексом с будущей жертвой обычным способом. В конце концов, таким образом он как бы сохранял верность жене.

Впрочем, даже если бы она знала об этом в то время и обнаружила бы несомненную глубину морального разложения своего мужа, Мэриэнн и тогда бы действовала так же: связалась бы с Карен. И она бы все равно воплотила в жизнь свой план побега.

Она все равно проинформировала бы полицию о деталях готовящегося ограбления банка.

Мэриэнн позвонила в полицию сразу же, как только вытащила деньги из тайника в полу сарая и положила их в багажник своей машины; рядом она поставила две небольшие сумки, которые составляли все имущество, которое она собиралась взять с собой. Она планировала подъехать к месту встречи, встретиться с Карен, а потом направиться на автобусную станцию, где и бросить свою машину. Там она хотела купить по два билета по трем разным направлениям, каждую пару оплатить наличными в разных окошечках. Но ехать она собиралась в Нью-Йорк, а там снова купить билеты в три разных города, и снова направиться только в один из них. Ей казалось, что это хороший план.

Она пристегнула ребенка к детскому креслу в машине, потом поехала к торговому центру и припарковалась у телефонной будки. Она вытащила мальчика вместе с креслом и поставила его у телефона; он спал. Отсюда она позвонила диспетчеру Кумберлендской полиции и попросила соединить ее с детективом Сесаро Апонте. Она прочла это имя в газете неделю назад, когда его процитировали по поводу расследования грабительского нападения в этом районе, в результате которого отделение интенсивной терапии местной больницы все еще боролось за жизнь женщины. Если бы его не оказалось на службе, у нее были еще три других имени, все они были выписаны из газет.

Последовала пауза, а потом мужской голос прозвучал в трубке:

— Детектив Апонте слушает.

Она сделала глубокий вдох и начала:

— Сегодня в четыре часа дня произойдет ограбление Первого Объединенного банка в Кумберленде. Человек, который руководит ограблением — Эдвард Молох. Он проживает по адресу...

Звонок был отслежен с помощью специальной аппаратуры, он был сделан из торгового центра. Но к тому времени, как подъехала машина местной полиции, Мэриэнн уже уехала, и никто не мог вспомнить, как выглядела женщина, которая звонила. Единственная деталь, которую запомнила пожилая кассир, — у звонившей был спящий ребенок. За телефонный аппарат был засунут конверт, как Мэриэнн и обещала в разговоре. В нем находились разные поддельные паспорта Молоха и некоторые, но далеко не все материалы с чердака, которые имели отношение к его преступлениям в прошлом. Большинство материалов осталось в доме.

Затем Мэриэнн прибыла на место встречи у заброшенной бензоколонки в полумиле за городом. Она опоздала на пять минут. Там не было никаких следов машины Карен, и она запаниковала, испугавшись, что ее предали. Но вскоре Карен появилась из-за бензоколонки, объехав ее кругом. Она припарковала рядом видавший виды «олдсмобиль».

Мэриэнн вышла из машины и увидела, что у Карен в руках конверт.

— Вы получили их? Вы все сделали?

— А вы привезли деньги?

Мэриэнн открыла багажник. Черный рюкзачок, который она вытащила, был застегнут на молнию. Когда она открыла его, лица давно умерших президентов мелькнули при ярком дневном свете. Пять пачек были открыты и снова сложены. Мэриэнн передала их Карен.

— Двадцать пять тысяч. Я пересчитала их утром.

— Я вам верю.

Она передала конверт. Мэриэнн распечатала его ногтем большого пальца.

— А вы разве не доверяете мне?

— Если бы я вам не доверяла, думаете, я бы открыла багажник?

— Думаю, что нет.

Она проверила паспорт, водительские права, карточку со своей страховкой. Теперь она была Мэриэнн Эллиот вместо Мариан Молох. Имя ее сына, согласно новому свидетельству о рождении, было Дэниэл. Там, где должно стоять имя отца, было написано: «Неизвестен».

— Вы оставили мне практически мое имя. Раньше вы никогда этого не делали.

— Первое, что может выдать вас, это когда вы затрудняетесь назвать свое имя. Это вызывает у людей подозрения и привлекает внимание. Мэриэнн довольно близко по звучанию к вашему собственному имени, так что вы сможете избежать этой проблемы.

— А отец Дэнни?

Она сама просила Карен написать ее сыну имя Дэниэл. Это было имя, которым она всегда хотела назвать мальчика, но Молох дал ему свое собственное — Эдвард. А теперь он будет Дэниэл. В глубине души он всегда для нее был Дэниэлом.

— Если вас спросят, то его звали Ли Сервер, и он умер. Там есть некролог на Сервера. Там есть все, что вам нужно знать о нем.

Мэриэнн кивнула. Она нашла стопку документов и паспорта для Патриции и Билла, фотографии были немного устаревшими, поскольку у нее были только эти, когда Карен согласилась помочь ей. И снова им оставили их собственные имена.

— Мне придется взять с вас еще денег, — сказала Карен. — Надо заплатить нескольким людям. Бумаги ведут далеко в прошлое, здесь есть даже свидетельства о смерти ваших отца и матери. Там есть листок, напечатанный на машинке. Запомните все детали, потом сожгите его. Это ваша новая семья, хотя вы так с ними и не познакомитесь. Вы единственный ребенок. Ваши родители умерли. Все это очень печально.

Мэриэнн запихнула материалы обратно в конверт.

— Спасибо.

— Как, черт возьми, вы вообще связались с этим парнем? — вдруг спросила Карен.

— Мужчина попытался изнасиловать меня, — ответила она. — Он меня спас.

Последовала пауза.

— Действительно? — голос Карен звучал грустной иронией.

— Я верила ему. Он был... сильным.

Она направилась обратно к своей машине.

— Я меняла ему имена, те, которые в бумагах, что вы нашли на чердаке, — сказала Карен.

Мэриэнн остановилась.

— Что вы имеете в виду?

— Я придумала их. Все, кроме одного. Он пришел ко мне, и я сделала это.

— Кто же он? Кто же он в действительности?

— Я не знаю. Единственная фамилия, не мной придуманная, была та, которой он пользовался, живя с вами. Молох — фамилия, под которой мне его представили с самого начала. Я думаю, он очень любит эту фамилию.

Она вытащила из кармана связку ключей от машины и передала ее Мэриэнн.

— Теперь это ваша машина. Она чистая. Документы в бардачке.

— Я заплачу вам еще.

— Она недорого стоила мне. Я держала ее в укрытии на случай, если придется бежать. Полагаю, вам она нужна больше, чем мне именно сейчас.

Карен помогла ей перенести сумки в багажник новой машины, потом переставила детское кресло в «олдсмобиль», а Мэриэнн перенесла Дэнни. Он проснулся и начал плакать.

— Вам пора ехать, — сказала Карен.

Мэриэнн пристегнула ремнями все еще плачущего ребенка. Потом остановилась у дверцы водителя.

— Я...

— Знаю.

Потом, сама не понимая почему, Мэриэнн быстро подошла к женщине и нежно поцеловала ее в губы, а потом крепко обняла. Через мгновение Карен ответила ей, обняв ее еще крепче.

— Удачи тебе, — прошептала она.

— И тебе.

Потом Мэриэнн села в машину и уехала.

В Кумберленде было три отделения Первого Объединенного банка, и после предупреждения Мэриэнн за всеми установили наблюдение. Это была не ее вина, что информация, которую она сообщила, была неправильной. Кумберленд был всего лишь базой: сам банк находился в Форт-Эшби, в десяти милях к югу. Он был захвачен сразу же после того, как двери были заперты. Никто не погиб, хотя охранник получил несколько пулевых ранений и больше уже не смог окончательно оправиться от них. Сигнал тревоги молчал до самого момента, когда грабители, всего пятеро, покинули банк. К тому времени, когда приехала полиция, грабители успели исчезнуть.

Молох вернулся к себе домой сразу же после захода солнца. На улице все было спокойно. Он сделал один круг по кварталу, потом припарковал машину в конце дорожки и вошел в дом. Он прошел прямо к черному ходу, вышел в темный сад и отпер дверь сарая.

Он увидел щель на месте тайника, там, где должна была быть сумка с деньгами, а потом вспыхнул свет, раздались громкие команды и лай собак.

И, щуря глаза от яркого света фонарика в руках вооруженного человека, он подумал: «Сука! Я убью тебя за это».