Плеск звездных морей

Глава восемнадцатая ПРОПАВШИЙ ПРАКТИКАНТ

Корабль подплывал к «Элефантине». Миновали стартовую зону ходовых послеремонтных испытаний. По левому борту проплыл серебряным огурцом спутник инфор-глобус-системы.

«Элефантина» была обращена к нам ребром и закрывала своим корпусом то, что нам хотелось увидеть больше всего. Мы видели только основание (а может, верхушку) толстой колонны, торчащее из-за тора «Элефантины». И ещё мы видели белые вспышки сварочных аппаратов.

Когда я был здесь последний раз, строительство кораблей «СВП» — синхронизаторов времени-пространства только начиналось: собирали стапели, принимали первые секции. Теперь, спустя полтора года, монтаж, как я знал, был закончен и шли заключительные работы — главным образом внутри кораблей.

Ох и не терпелось же мне увидеть их! А Всеволод просто прилип к иллюминатору. Достанется мне ещё за этого непутёвого практиканта…

Грузовой буксир, выбрасывая из сопла бледную плазму, пересёк мой курс, к буксиру была пристыкована уродливая конструкция. «Что ещё за самодеятельный театр?» — подумал я и включил автомат вызова. Диспетчер «Элефантины» сразу ответил, и я в энергичных выражениях высказал ему то, что думаю о здешней организации службы полётов.

— Успокойся, Улисс, — официальным голосом, показавшимся мне знакомым, отозвался диспетчер. — У тебя на курсе чисто. Займи зону "Д" и останься на орбите.

— Это ещё почему? — рявкнул я. — Мне надо ставить корабль на модернизацию.

— Знаю, — отрезал диспетчер. — Ангар занят. Придётся подождать двое суток.

— Костя, это ты? — спросил я неуверенно.

— Это я.

— Так что же ты измываешься надо мной? Не можешь сказать по-человечески…

— Я говорю по-человечески: ты вышел из графика, и ангар занят. Займи место в зоне "Д", а сам немедленно явись в диспетчерскую. И прихвати своего практиканта. Выключаюсь.

Вот так. Стоит приличному парню попасть в диспетчеры космофлота — и можно считать, что он потерян для нормального общения. С отвращением, свойственным, скажу откровенно, всем пилотам Солнечной системы, я представил себе диспетчерскую с её цветными графиками, телеэкранами, сигнальными мигалками и писком радиовызовов. Среди многих мест, от которых мне всегда хотелось держаться подальше, диспетчерские идут за номером один.

Кузьма ярился, в сердцах махал то правой, то левой рукой. У него всегда было полно каких-то сверхсрочных дел на шарике, и он плохо переносил задержки. Всеволод насторожённо глядел на меня своими зеленовато-кошачьими глазами.

— Слышал повеление? — сказал я ему. — Ничего не поделаешь, друг, придётся отвести тебя за ручку к диспетчеру.

Всеволод промолчал.

Я начал маневрировать, выходя в назначенную зону, и тут мы увидели один из строящихся звездолётов, хорошо освещённый солнцем.

У меня дух захватило оттого, что я вижу это чудо не на конструкторском экране и не на чертёжных листах, а воочию. Нельзя сказать, чтобы он был красив, этот чудо-корабль. Большие корабли дальних линий, не приспособленные для посадки на планеты с атмосферой, вообще не отличаются красотой форм. Неопытному глазу они предстают как нагромождение трудно понимаемых геометрических сочетаний. Ну, а корабль «СВП», наш хроноквантовый гигант, был похож на нагромождение нагромождений.

Я хорошо помнил, как Борг, закрепив на экране найденную предварительную компоновку звездолёта, его внешнего облика, позвал нас полюбоваться. Я заметил, что корабль не очень-то красив. Борг свирепо хмыкнул и сказал: «Ты, пилот, кажется, чтишь Фритьофа Нансена. Не помнишь ли, что заявил Нансен о своём корабле, специально спроектированном для полярных исследований?» Я признался, что не помню. "Надо помнить, — отчеканил Борг. — Нансен сказал: «Форма корабля, на которой мы наконец остановились, многим, быть может, покажется некрасивой, но что она была хороша и целесообразна, думается, показало наше плавание».

Если свести облик звездолёта к простейшей, основной схеме, то получится, пожалуй, сочетание трех толстых, согнутых под тупым углом колонн с зажатым между ними конусом и двумя парами колец.

Скорей бы наше плавание во времени-пространстве подтвердило целесообразность этой формы…

Второй звездолёт плыл по той же орбите, что и первый, но значительно дальше от нас.

— Да-а, — сказал Кузьма, — ничего себе ковчег. Впечатляет.

Он включил огни, обязательные для стояночной орбиты, и вопросительно взглянул на меня.

— Да, — сказал я, поднимаясь. — Одеваться и выходить.

Скафандры, распяленные на креплениях, были серые, как осеннее небо Земли: автоматика цвета включалась после надевания скафандра, меняясь в зависимости от внешних условий. Вот марсианский скафандр с кислородным обогатителем вместо баллонов. Вот венерианский — с громоотводом на шлеме и трубчатыми охладителями вокруг толстенных подошв. Давненько я им не пользовался, да и, наверное, уж не воспользуюсь никогда: я теперь пилот дальних линий, а в перспективе у меня — сверхдальняя, упирающаяся в Неизвестность…

— Значит, в диспетчерскую? — скучным голосом спросил Всеволод.

— Куда же ещё! — бодро откликнулся Кузьма.

Мы принялись натягивать десантные скафандры, самые тяжёлые из всего набора: с терморегулировкой широких пределов, со встроенным маневровым реактивником, с катушкой троса на левом плече и массой карманов для инструментов.

— Вот что, Кузьма, — сказал я, — слетай-ка сам в диспетчерскую, ты с ними умеешь разговаривать лучше, чем я. Держи. — Я протянул ему сумку с бортовыми документами.

— А ты?

— Мы с Всеволодом покрутимся немного вокруг ковчега. Или ты предпочитаешь диспетчерскую? — Я посмотрел на практиканта.

— Бен-бо! — воскликнул тот, глаза у него загорелись хищным блеском.

Кузьма покачал головой:

— Нарвёшься на неприятности, Улисс. Увезли парня с Луны, а теперь ты хочешь…

— А что поделаешь, — перебил я его, — если попался тупой практикант, который никак не может сдать зачёт.

Всеволод залился жизнерадостным смехом.

— В общем, — заключил я по-русски, — семь бед, один ответ.

Не я это придумал. Зачёт у Всеволода я мог бы принять давно. Но ему до смерти хотелось побывать на «Элефантине», чтобы посмотреть на строящиеся звездолёты, и он упросил меня взять его с собой — под предлогом, что зачёт ещё не сдан. Мне отнюдь не хотелось осложнять себе жизнь — и без того она не слишком гладкая, — но практикант начинал мне нравиться, и… В общем, я заглянул к руководителю практики курсантов. Тот удивился, услышав, что Всеволод Оплетин не сдал зачёта по устройству корабля. «Да, не сдал, — повторил я, глядя в сторону. — Придётся задержать его ещё на неделю». Руководитель практики заколебался. «Что-то не похоже на Оплетина, — сказал он. — Ещё на неделю? Он должен выступать в студенческом шахматном чемпионате. Знаешь, Улисс, я свяжусь с деканатом, посоветуюсь, как быть». Но я не стал ждать, пока он посоветуется с деканатом. Спустя полтора часа я получил от диспетчера, ничего не знавшего об истории с практикантом, разрешение на старт и, покинув лунный космодром, повёл корабль к «Элефантине».

Семь бед, один ответ.

Мы вышли из корабельного шлюза, держась за поручни, и я запер наружную дверь на ключ. На Земле давно отказались от замков, но наша инструкция неумолима: покидая корабль на орбите, запирать шлюз на ключ. Потому что когда-то где-то кто-то по ошибке забрался в чужой корабль и угнал его с орбиты.

Помните старый анекдот времён освоения? Корабль на орбите спутника, в корабле — двое. Один, по программе, выходит наружу, на привязном фале. Сделал что надо, подтянулся, стучится в дверь шлюза: открой, мол. А второй спрашивает: «Кто там?» Я, в общем-то, ничего смешного в этом анекдоте не находил.

Ключ я положил в специальный карманчик и застегнул его. Второй такой же ключ был у Кузьмы.

Помню, как страшно было мне когда-то впервые оттолкнуться от надёжной стенки корабля и уйти в чёрную пустоту, где нет ни верха, ни низа. С годами приходит опыт, вернее, привычка. Я оттолкнулся с таким расчётом, чтобы реакция толчка понесла меня в нужную сторону. И тут же увидел, как Всеволод крутится волчком далеко от меня. У него-то привычки ещё не было. Ах ты горе моё! Маневрируя, я подплыл к нему и схватил за руку. Пришлось порядком повозиться, пока мы перестали кувыркаться.

— Пусти, теперь я сам, — сказал Всеволод. Глаза у него за стеклом шлема были дико выпучены.

— Ладно. — Я осторожно отпустил его руку. — Ну, разом включаем реактивники. Старт!

Мы понеслись, выходя к ближнему звездолёту со стороны Солнца. Неподалёку от него висел полуразобранный, уже ненужный стапель, похожий на обглоданный скелет гигантской рыбы. Там вспыхивали молнии резаков: стапель резали, чтобы по частям отбуксировать к «Элефантине», а может, на Землю, на переплавку — не знаю.

У корпуса звездолёта тоже работали, я разглядел монтажные капсулы, присосавшиеся к одной из толстых колонн. Я покрутил ручку рации, чтобы послушать разговоры монтажников. Я любил эту превосходную профессию. Не будь я пилотом — непременно стал бы космическим монтажником.

В шлемофонах возник добродушный бас:

— Чего ты дёргаешь? Ровнее держи!

— Ровнее не бывает.

— Двенадцать вакуум-накладок полагается на этот стык, сорок расшвыряли по всему космосу — дьявол с ними, а где остальные триста штук?

— Ну и колпак ты привариваешь, Джереми! Где ты его раздобыл? Мой прадедушка носил точно такой на голове. По праздникам.

— Шевели, шевели манипулятором, не обожжёшься.

— Кому тут не нравится колпак?

— Да нет, старший, это я так. К слову пришлось.

— Он всегда вспоминает прадедушку, когда хочет увильнуть от работы.

Раздался смех.

Я велел Всеволоду выключить реактивник. Инерция донесёт нас до звездолёта. Мы приближались к нему сверху.

— Эй, в корме! — услышал я весёлый голос. — Смотрите, к нам летят пришельцы из космоса!

— А верно, две фигуры! Это инспекция из космофлота.

— Почисть экран от плесени! Разве инспекция разъезжает в десантных скафандрах?

— Где ты видишь инспекцию?

— Ага, испугался? Растерял накладки, теперь собирать заставят.

— Эй, пришельцы! Кто такие, отзовитесь!

Я прокашлялся и ответил:

— Пилот Дружинин. Будущий пилот Оплетин. Разрешите к вам на огонёк?

— Пилоты? Как, ребята, пустим пилотов? По-моему, пусть они себе летят дальше.

— Хватит трепаться, Виктор. Свяжись-ка с Боргом и доложи, что прилетел Дружинин.

Да, не туманная мечта, не листы чертежей — это был всамделишный корабль. Металл и пластик, полы и стены, каюты и лаборатории, водяные цистерны и оранжерея, вспомогательные ионные двигатели и двигатель основного хода — хроноквантовый.

Хроноквантовый двигатель! Чудо века, поразительное детище новейшей математики! Ещё недавно это казалось фантазией: Время, сдвинутое из нормального течения и совмещённое с Пространством. Время, не существующее для обычного измерения. Да и с точки зрения классической Эйнштейновой физики на этом энергетическом отрезке не будет существовать и сам корабль! Пятое состояние вещества, как утверждают эти горячие головы, молодые последователи Феликса Эрдмана…

В звездолёте царила весёлая сутолока. Искусственная тяжесть ещё не была включена, и мы, отталкиваясь от потолков и переборок, плыли по коридорам, заваленным монтажным инструментом, облицовочными плитами, мотками проводов. Сновали нагруженные автоматы, светились швы разогретого пластика, шумно вздыхал в магистралях сжатый воздух. Пучки проводов и трубок автоматики, волноводные, газовые, пневматические линии тянулись вдоль стен мегаметрами, опоясывали, перекрещивали звездолёт по всем направлениям. Пахло клеем, сваркой, красителями. Тут и там вскипал смех, слышались весёлые перебранки, возникали споры у набросанных на стенах монтажных схем и расчётов. Были на стенах и другие надписи — язвительные двустишия в адрес снабженцев и бригадиров, ответные двустишия, карикатуры (в одной из них мы узнали Борга, почему-то он был нарисован с крылышками и присосами вместо ног). Жаль, что скоро плиты внутренней облицовки навсегда скроют эти следы кипучей жизни.

Громовой голос объявил по корабельной трансляции, что сегодня душ левого борта работать не будет. В ответ посыпались высказывания, из которых можно было понять, что некий Ромуальд «опять запорол ионизатор» и за это его следует наказать принудительным просмотром телефильма «Гончие псы».

Мы с Всеволодом лазали по шахтам, ездили в драйвлифтах, досаждали монтажникам своей любознательностью. Нас поругивали. В одном отсеке юнец в лихо сдвинутой на затылок каскетке вежливо попросил нас подержать баллон с вакуумной пастой, пока он что-то там разметит для сварки. Мы держали баллон минут двадцать, вертя головами и дожидаясь юнца, который сразу куда-то уплыл. Потом в отсек стали заглядывать ухмыляющиеся физиономии. Мы отпустили баллон, тут же взмывший к потолку, и двинулись дальше. Всеволод давился смехом, а я все посматривал, не видно ли этой нахальной каскетки.

Тот же громовой голос объявил, что «Борг просит пилота Дружинина прекратить шляться по кораблю и пройти в ходовую рубку».

Рубка, против ожиданий, оказалась не просторнее нашей привычной на «Т-9». То есть, конечно, она была просторней, но больше заставлена приборами. Кроме того, здесь стояло несколько походных коек для монтажников.

В рубке никого не было. Два пилотских кресла возвышались перед главным пультом. Я подплыл к левому креслу и, помедлив, забрался в него и пристегнулся. Попробовал, как лежат руки на подлокотниках, удобно ли расположены клавиши под пальцами.

Ух и удобно же мне сиделось! Я поглядел вправо на пустующее кресло второго пилота. Вот если бы в нём сидел, мирно подрёмывая, один человек, очень уравновешенный человек, я бы чувствовал себя совсем как дома. Н-да…

Кто-то хмыкнул сзади. Я выглянул из-за спинки кресла и увидел Всеволода. А я и забыл о нем. Практикант, выпрямившись, сидел в боковом, третьем кресле. Шея у него была напряжённо вытянута, руки лежали на пульте, как на фортепьянной клавиатуре. «А что, — подумал я, — почему бы и нет?..»

Снова хмыкнули. Нет, это не Всеволод, он сидит тихий, как подопытная мышь. Я посмотрел в другую сторону и увидел голову Борга. Мощная, в белокурых завитках, она торчала из люка в кормовой части рубки.

— Расселись! — сказал Борг, насмешливо щуря глаза.

Всеволод выскочил из кресла, будто катапультированный, и забарахтался под потолком. Я тоже выбрался из кресла, придерживаясь за подлокотник, и спросил:

— Помочь тебе, старший, вылезть?

— Не надо. — Борг оттолкнулся от краёв люка и подлетел ко мне. — Эта чёртова линия меня доконает, кто её только придумал! — проворчал он.

— Какая линия?

— Контрольная линия координатора.

— Старший, — сказал я, — разреши, я проверю её.

— И без тебя обойдёмся.

У Борга вид был утомлённый, над переносицей прорезалась вертикальная складка, покрасневшие от недосыпания веки тяжело нависали над глазами. Не простая это штука, подумал я, взвалить себе на плечи такой корабль.

— Старший, я ставлю корабль на модернизацию, будут менять ускоритель, это не меньше месяца…

— Погоди, пилот. С полчаса назад вызывал диспетчер с «Элефантины». Опять ты чего-то набедокурил, похитил практиканта…

— Просто он не сдал зачёта, — возразил я, — и пришлось задержать его на неделю.

— Стоит тебе появиться, Улисс, как начинается черт те что! — раздражённо сказал Борг. — Какой-то практикант, какой-то дурацкий чемпионат, несданный зачёт… Сгиньте оба с глаз моих долой!

Он вынул из шкафчика бутылку и налил себе вина.

Что было делать? Будь я один, мы бы поладили с ним. Навязался же мне на голову этот настырный практикант!..

— До свиданья, — сказали мы с Всеволодом почти одновременно и направились к двери.

Тут Борг окликнул нас.

— Что с тобой стряслось, Улисс? — сказал он насмешливо. — Тебя гонят, и ты послушненько исчезаешь. Не узнаю.

— Ничего не стряслось. Просто вижу, что тебе не до нас.

Борг залпом допил вино.

— Если тебе так уж хочется проверить линию, то вот лежит тестер. — Он кивком показал. — Надеюсь, практикант и сам доберётся до «Элефантины».

— Доберусь, — отрывисто сказал Всеволод.

Громовой радиоголос взорвался у меня над ухом:

«Презренья достоин тот, кто чужие тестеры берет!»

Я отшатнулся от динамика и недоуменно посмотрел на Борга.

Динамик заорал ещё воинственней:

«Корабельны закоулки — не для утренней прогулки!»

Борг усмехнулся.

— Просил их, на радиоузле, не рифмовать. Но они считают, что так лучше доходит. Да и верно, пожалуй… — Он взглянул на Всеволода. — Ну, практикант, лети к диспетчеру. Тебя ждут эти… пенаты и лавры. Ты, оказывается, великий шахматист?

Всеволод пожал плечами. Я сказал, что провожу его до шлюза «Элефантины», а то ещё занесёт его куда-нибудь не туда, но он решительно отказался. Он был напряжён, как кошка перед прыжком. Вернее, как рысь. Глаза горели буйным зелёным огнём на бледном лице.

Ладно. В конце концов, управляться с реактивником он умеет, мимо «Элефантины» никак не пролетишь, а там сигнальные огни покажут, где шлюз.

— Можешь сказать, что зачёт сдан, — отнёсся я к Всеволоду. — Не перепутай скафандр в шлюзе. Ну…

Я стиснул его руку.

Всеволод вышел из рубки, а я взял тестер и полез в люк. Но на душе у меня было всё-таки неспокойно. Примерно час спустя я выбрался из узкого и душного тоннеля обратно в рубку. На одной из коек спал под рыжим одеялом человек — я узнал в нём Василя Гинчева, конструктора. Борга не было. Я подплыл к коробке инфора, установленной у входа, и протянул было руку, чтобы вызвать диспетчера «Элефантины», как вдруг вспыхнул глазок аппарата и мягко пророкотал сигнал вызова. Я нажал кнопку ответа.

Это был Кузьма, он потребовал Борга и ужасно обрадовался, когда узнал, что подошёл к аппарату я.

— Ты мне и нужен, Улисс! — закричал он так, что Гинчев проснулся и заворочался на койке. — Слушай, я сдал документы, особо не придирались, обещают через двое суток затащить в ангар. Тебе тут приготовлена каюта. Или ты останешься на ковчеге?

— Да, останусь здесь. Ты управишься без меня?

— Управлюсь, чего там. Слушай, Улисс…

— Погоди, Кузьма. Практикант побывал уже у диспетчера, не знаешь?

— Да нет же! Затем я и вызвал тебя, тут на меня шипят со всех сторон, уж я не знаю, как отбиваться. Срочно гони его сюда!

Я судорожно глотнул и схватился за шею. Мне не хватило воздуха.

— Ты слышишь? — кричал Кузьма. — Его надо срочно на шарик, срочно! Чемпионат начинается, он должен играть непременно. Ты слышишь? Улисс!

— Ни днём ни ночью нет покоя! — проворчал Гинчев.

— Он уже час, как вылетел на «Элефантину», — выдавил я наконец.

— Уже час? — Голос Кузьмы прозвучал тревожно. — Так где же он?

Вот именно — где? Куда его могло занести? Воображение уже рисовало шальной буксир и человека в десантном скафандре, врезающегося в струю плазмы…

— Улисс, ты где? Почему замолчал?

— Пойду его искать. — Я рванулся к двери.

— Подожди! — завопил Кузьма. — Что ещё за глупости! Здесь экраны, отсюда виднее! Сиди у инфора, Улисс, я переговорю с наблюдателями.

Я опустился на какой-то ящик и уткнул лоб в ладони. Лоб был горячий. Стучало в висках. Черт, не хватало ещё головной боли! Никогда я не чувствовал себя так скверно. Что со мной творится? Как мог я отпустить неопытного юнца одного? Не терпелось схватиться за тестер? А, будь я проклят…

Опять загремел динамик:

«Первой смене — на обед, хочешь кушать или нет!»

Я оглянулся на Гинчева. Он лежал, натянув одеяло на голову.

Хоть бы Борг пришёл! Посоветоваться с Боргом. А что он может посоветовать? Если с этим парнем случится беда… если случилась беда, то… я просто не смогу жить.

Не знаю, по какой ассоциации вспомнился мне давний случай на Венере: Тудор не услышал призыва Холидэя о помощи… проехал мимо… Вздор! Проклятый вздор! Ничего такого во мне нет. Ничего примарского. Просто беспечно отнёсся.

Беспечно?..

Больше я не мог сидеть. Ну, скоро ты, Кузьма? Я плавал по рубке, натыкаясь, как слепой, на кресла и койки. Голова болела, будто мне горячими пальцами с силой стиснули виски.

Ну, Кузьма, скоро ты?..

— Что ты мечешься? — услышал я.

Это Гинчев. Выпростался из-под одеяла и уставился на меня. Надо бы что-нибудь принять от головной боли, нельзя же так, продавит сейчас виски…

Замигал глазок инфора. Наверно, и ревун прогудел, но я почему-то не услышал.

— Улисс, ты?

— Да…

— Наблюдатели не видели… — Голос Кузьмы доносился издалека, он прерывался, будто тонул в сером тумане. — Все передвижения фиксируются… на экранах кругового обзора не было…

Я не дослушал. Что-то он ещё объяснял и что-то крикнул Гинчев мне вслед, а я уже плыл по коридору, натыкаясь на людей и автоматы… Лифт… Нет, кажется, шлюз на другом борту. Я остановил кабину и погнал её обратно. Круглое окошечко кабины рассекал надвое красный колеблющийся трос. «Все передвижения фиксируются»… Я упёрся руками в стенку кабины и помотал головой. Стенка была холодная, ледяная прямо, а ладони — я чувствовал это — мокрые. Лифт остановился, дверца, шипя, поехала вбок. Я оттолкнулся, чтобы выйти из кабины, и увидел, как пол, серый и гладкий, вздыбился и стеной пошёл на меня.

…Тёплый ветер овевал лицо. Хорошо! У меня отпуск, и я лежу на пляже, сейчас открою глаза и увижу над собой смеющееся лицо Андры. Мы наденем гидрокостюмы и, взявшись за руки, медленно поплывём под водой…

Я открыл глаза. Надо мной был белый потолок и какой-то блестящий диск.

— Ага, очнулся.

Услышав это, я повернул голову и увидел Борга. Он сидел, сгорбившись, в ногах койки, на которой я лежал. И ещё тут была Дагни. Располневшая, в белом халате и белой шапочке. Она улыбнулась мне, мягким движением потянулась к белому шкафчику и щёлкнула выключателем. Ветер сразу утих, блестящий диск убрался в гнездо в стене.

В каюте стоял резкий и свежий запах, похожий на запах степной полыни. От этого трезвого запаха я окончательно пришёл в себя. Хотел подняться, но Борг властно сказал:

— Лежи. — И протянул мне обрывок плёнки: — Прочти вот это.

«Улиссу Дружинину, — прочёл я. — Старший, извини за самовольничанье, но мне очень хочется здесь поработать. Хотя бы неделю. На чемпионате обойдутся без меня. Всеволод Оплетин».

Я вскинул взгляд на Борга.

— Да, — сказал он, — выходит, парень остался здесь. Эту записку нашёл Гинчев. Он, видишь ли, побежал за тобой. А после того как притащил тебя в лазарет, кинулся в предшлюзовую камеру. Оба ваших десантных скафандра висели там, а к скафандру твоего практиканта была прицеплена записка. Вот и все. Где ты выкопал этого поганца?

Я набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил. Теперь мне было легко и покойно.

— Нашли его? — спросил я.

— Десять раз объявляли по трансляции — и в рифму, и без. Не откликается практикант. А так разве найдёшь в этом столпотворении?

— Корабельны закоулки, — сказал я.

Борг усмехнулся.

Тихонько приоткрылась дверь, Антонио просунул голову, спросил громким шёпотом:

— Ну, как он?

— Привет, — сказал я, садясь на койке и нашаривая ногами ботинки.

— Очухался! — Антонио влетел в лазарет. — Что с тобой было, Улисс? Напугал ты нас.

— Ничего особенного, — сказала Дагни. — Немного перенервничал, вот и всё. Улисс, ты всё-таки полежи сегодня, отдохни как следует. — Она повернулась к Боргу: — Больше больных у тебя нет, старший?

— Нет. Этот первый обновил лазарет. Как поживает твой отец, Дагни? Все мастерит игрушки? Счастливый человек, вот кому позавидуешь… — Борг вытащил из кармана платок и, крутя головой, вытер шею. — Ну ладно, Дагни. Будешь говорить с отцом — передай привет от старого школьного друга.

Антонио спросил, не хочу ли я перебраться на «Элефантину», потом пожаловался, что, с тех пор как началось строительство этих кораблей, у него «нет ни одного светового ферми свободного времени», пообещал как-нибудь на днях навестить меня.

— Практиканта, как только разыщете, мигом отправляйте в диспетчерскую. Меня уже Самарин о нем расспрашивал, шум на всю Систему. Дагни, пошли, я и так задержал буксир до невозможности. Привет!

Дагни на прощание вручила мне пакетик с таблетками и велела принимать по одной в день в течение недели.

— Ну что, пилот, — сказал Борг, когда мы остались одни, — нервишки стали пошаливать? Ложись, — добавил он. — Велено лежать, так лежи.

Я видел по его взгляду, что он все обо мне знает. Он всегда знал всё, что ему было нужно. Не хотел я добавлять к его заботам собственную душевную смуту, но так уж получилось… помимо воли…

— Я очень одинок, старший, — сказал я, как бы со стороны слыша свой глухой голос. — Я, пожалуй, и не живу. Просто летаю… и жду.

— Что ты называешь жизнью, пилот? И что это значит — «просто летаю»? Может, ты летаешь от нечего делать? Может, в отсеках твоего корабля — не исследователи, обживающие Систему, а едоки?

Я знал, что Борг бывает беспощаден. Сам виноват: не надо было затевать этот разговор.

— Одинок? — продолжал он хлестать меня. — Так найди себе другую подругу. Только помни, Улисс: ты сам избрал судьбу космолетчика. Ты знал, на что идёшь. Я тревожился за тебя, когда ты носился с едоками по Европе, но надеялся, что ты найдёшь силы, чтобы вернуться.

Ещё бы, подумал я. Ещё бы… «Ты сильный, Улисс»…

— И уж если говорить все до конца, то вот что, пилот: хорошо, что вы расстались. Тебе пришлось бы сделать тяжёлый выбор, и я не уверен, что бы ты предпочёл.

— Хватит, старший, — попросил я.

Борг смотрел на меня испытующе.

— Пожалуй, хватит. Конечно, ты не единственным хороший пилот в Системе, но я хотел бы, чтобы именно ты повёл к звёздам этот корабль… Если вообще суждено ему уйти к звёздам, — добавил он, как бы между прочим.

— Что это значит? — Я встревожился. — Разве не принято решение…

— Решение принято, — неохотно промолвил Борг, — решение-то принято… Ты ничего не слышал о новой работе Феликса?

— Слышал что-то о расслоении времени или как там ещё называется… Что-то заумное, но на том же хроноквантовом принципе. А что?

— А то, что надо гнать строительство кораблей изо всех сил. — Борг посмотрел на часы, поднялся. — Сорок четыре минуты я потерял на тебя, пилот. Ну, отлёживайся.

Но я уже натягивал ботинки. Я поискал взглядом клапан утилизатора и, не найдя его, зашвырнул таблетки под койку.