Пленник

Глава восьмая

Горазд церемонно привстает из-за столика, чтобы пожать мне руку. В прошлый раз я не удосужился рассмотреть его, и сейчас стараюсь понять, что он такое. Румянец, едва заметная плешь, доисторический мобильник, который он то и дело проверяет с самым серьезным видом, ремень с чудовищной бляхой в виде головы Медузы Горгоны… Мне вспоминаются лишь незначительные подробности его внешнего облика, но не получается составить из этих подробностей целостное представление. Эти подробности словно призваны отвлечь наблюдателя от черт лица и особых примет. Клянусь, что если меня вытащат отсюда, а Горазда объявят в розыск, то я даже не смогу помочь полицейским составить его фоторобот.

– Вы хотели спросить меня о чем-то в прошлый раз, – напоминает он.

Ревет кофемашина, официант принимает мой скромный заказ: чайник зеленого чая и некий сладкий снек.

– Неужели? – спрашиваю я.

– Да. Мое имя.

– Ваше имя, – вторю я.

– Оно настоящее. Горазд. Так меня назвали родители.

– Окей, – говорю я. Все-таки фрик каких еще поискать. Явно какой-то комплекс по поводу имени. Или наоборот, он им кичится.

Кафе под стать Горазду: нелепая (одна-единственная) картина на стене, официант без двух пальцев на правой руке, страшно, будто выстрел в спину, хлопающая входная дверь. Уйма резких деталей, но сейчас опять же я не вспомню главное, например, как называлось это заведение и где оно находилось.

– Знаете, почему "Антитеза" плохо продается? – спрашивает он.

Я начинаю раздражаться.

– Вы уже говорили. Из-за моей фамилии.

– Нет-нет-нет-нет-нет, я шутил, – отмахивается Горазд.

– Тогда, видимо, потому, что я плохой писатель, а в чем, собственно, предмет нашего разговора?

Бармен с размаху и без предупреждения произносит матерное слово. Я оборачиваюсь на него в недоумении. Почему-то никому, кроме меня, до этого нет дела. Ненормальный какой-то.

– Предмет нашего разговора, господин Стеблин, в том, что вы хороший писатель, который пишет дрянные книги.

– Спасибо, – отвечаю я рассеянно. – Я сомневаюсь, что ваше предложение меня заинтересует.

– Какое еще предложение? – хмурится Горазд.

Рехнулся он, что ли.

– Ну вы же литературный агент, – говорю я. – Если вы считаете меня хорошим писателем, то, очевидно, пригласили меня, чтобы…

– Нет-нет-нет-нет…

Это его "нет-нет-нет" порядком раздражает, как будто бы нельзя обойтись одним "нет".

– Точнее, – говорит он, – да, я литературный агент, но, скажем так, в ином смысле.

– А какой, простите, здесь может быть иной смысл?

– Ну… – он прокашливается. – Давайте так. Персонально вы, господин Стеблин, меня мало интересуете. Не сочтите за грубость. Меня интересует то, что вы в состоянии написать. Как сказали бы там, откуда я родом, меня интересует плод вашей фантазии.

Звенит чей-то взбалмошный мобильник. Они тут сговорились или как?

– Я, – продолжает Горазд, – работаю не на конкретных авторов, а на отрасль. – Он широко улыбается. – Я за хорошую литературу.

– Я тоже за хорошую литературу, – легко соглашаюсь я. – Но извините, я ни черта не понимаю из того, что вы тут несете.

Я напоминаю себе, что дал клятву быть сдержанным. Мне категорически не улыбается заиметь себе врага в лице этого непредсказуемого субъекта. Но у меня не получается сохранять нейтралитет. Любое его слово, жест, улыбка словно красная тряпка. Я зверею от одного звука его голоса. Никогда не думал, что меня так легко вывести из себя. Горазд – это дурной сон, камень в ботинке, опечатка в идеально сложенном тексте. Он режет глаз, его не переварить и не пересилить. Я ненавижу его. Да, уже тогда я мог в этом признаться. Правда, не ему.

– Простите за банальность, – говорит Горазд, – но какие у вас творческие планы? Вы действительно собираетесь взяться за эту халтуру?

– За какую еще…

Ведь он не может знать о заказе гранда? Или может?

– Даже не думайте, – наседает Горазд. – Вам нужно написать что-нибудь свое. Что-нибудь значимое. Вы вообще планируете написать в этой жизни что-нибудь значимое?

– Официант, счет, – бросаю я.

– Или вы так и будете…

– Горазд, – отсекаю его я. – Довольно.

– Если бы вы могли написать настоящую книгу, именно настоящую, а не натужную выдумку, написать о самом себе, но так, чтобы это было интересно миллионам, написать, чего уж там, шедевр – вы бы пошли на такое? И если да, – а я уверен, что вы согласитесь – то что вы готовы были бы отдать взамен?

– Где у вас договор на продажу моей души? – усмехаюсь я.

– Это "да"? – абсолютно серьезно спрашивает он.

– Это "я пошел". Это "я устал". Это "зачем я сюда приперся".

– Мы оба понимаем, что вы этого хотите. Да или нет, – требует Горазд.

Пауза. Он смеется. Мефистофель хренов. К нам нерешительно подступает официант.

– Я угощаю, – говорит Горазд. – Не берите в голову.

Я наматываю шарф, как петлю.

– Не забывайте, что молчание – знак согласия, – он поднимается, чтобы попрощаться. – Если вы не нуждаетесь в моих услугах, то вам следует сообщить мне об этом сейчас же.

Я выхожу на свежий воздух, за мной, будто выстрел, хлопает входная дверь.