Плечом к плечу

Глава тринадцатая Дилана Танжери. Блут

Блут, строительство которого началось через сто лет после Разлома, являлся классическим примером прибрежной крепости, ориентированной на оборону гавани. Могучие стены с узкими бойницами и массивными машикулями, делавшими попытку воспользоваться штурмовыми лестницами заранее обречённой на неудачу, башни, верхние площадки которых были оборудованы тяжёлыми баллистами и дальнобойными катапультами — всё это смотрело в сторону моря, и пенные валы век за веком бились в неподатливые камни. Словно лишний раз подтверждая — именно море было, есть и будет единственной угрозой городу. Защитные сооружения со стороны суши были не столь впечатляющи, но и они способны были внушить трепет кому угодно.

Когда-то весь Блут был окружен стенами в два ряда. Не слишком высокая, но очень толстая и прочная внешняя стена насчитывала восемнадцать башен и способна была остановить практически любого противника. Другая стена возвышалась над внешней на десять локтей[15], и включала в себя всего десять башен, зато очень высоких, уступающих лишь донжону замка, вздымавшемуся над землей на высоту почти на сто двадцать локтей. Расстояние между оборонительными рубежами было достаточно узким, едва разминуться двум телегам. Внутреннее пространство крепости, за исключением восточной части, отведенной замку коменданта и казармам гарнизона, занимали дома жителей города. Небольшие ворота, защищённые четырьмя привратными башнями и перекрываемые, в случае опасности, тяжёлой катарактой[16], смотрели в сторону, противоположную морю. И у воды располагались особые ворота, также прикрытые массивными решётками. При необходимости, из тесного внутреннего рейда крепости вырывались несколько небольших, но очень ходких галер, предназначенных для преследования отступающего врага.

Но шли века, Блут разрастался, и его жителям становилось всё теснее и теснее в каменном мешке стен. И уже лет сто назад внутри цитадели не осталось ничего, связанного с мирными жителями. Лишь казармы, арсеналы, стрельбища и тренировочные площадки для мечников, стойла, кузницы, склады продовольствия и амуниции — всё, что необходимо крепости для обороны. Существенно расширили и внутренний рейд, сейчас Блут мог выпустить в атаку шесть галер — более чем достаточно против любого пиратского наскока. Ну, если не рассматривать в качестве противника белых рыцарей или, скажем, эскадру пресловутого адмирала Родана. Впрочем, Родан не сошёл с ума, чтобы кусать руку, которая его кормит — попытка атаковать Блут вызовет в Империи куда более опасный резонанс, чем захват одного-двух торговых кораблей.

Переместившиеся за стены крепости жители уже не могли теперь считать себя в полной безопасности. В случае серьёзной угрозы стены Блута приняли бы их, но жить «за стеной» и «у стены» — это всё-таки далеко не одно и то же. И у города появилась третья, самая новая и наименее надёжная стена, усиленная десятком бревенчато-земляных бастионов. Стеной это можно было назвать лишь с изрядной натяжкой — скорее, просто невысокий вал с двухрядным частоколом, пересыпанным землей и дроблёным камнем.

С точки зрения затрат, Блут дорого обходился императорской казне, если вспомнить, что за века, прошедшие после того, как на берегу удобной бухты был заложен первый камень в основание замка, никто не пытался высадиться здесь с враждебными намерениями. Стены ветшали и реставрировались, галеры крепостного флота время от времени отправлялись ловить пиратов или сопровождать караваны, а затем возвращались обратно, дабы окончить свои дни среди гниющего дерева и заплесневелой парусины. Покрывались зеленью бронзовые катаракты — или начищались до блеска, в зависимости от того, как очередной комендант относился к службе.

В народе Блут называли «ленивым рыцарем» — величественная, несокрушимая и практически бесполезная крепость. Хотя не будь Блута — кто знает, не захотели ли бы обитатели Южного Креста пощипать богатого северного соседа.

Дилана прибыла в город, когда небо уже засияло россыпью звезд. Волшебница пребывала в отвратительном настроении — разговор с Его Величеством никак не шёл из головы, к тому же она пока не имела ни малейшего представления, как сможет подобраться к всегда предусмотрительному и болезненно-осторожному Бороху.

Точка кипения была достигнута, когда хозяин лучшего постоялого двора, именовавшегося «Ветер странствий», кланяясь и потея от страха, принялся уверять блистательную госпожу, что ни единого свободного места у него нет, что и собственные комнаты он отдал господам, прибывшим в город накануне. Воины из эскорта леди Танжери (на эскорте настоял Император и Дилане лишь удалось ограничить число охранников одним десятком) быстро объяснили постояльцам, что для их спокойствия будет куда лучше, если сон придёт к ним в каком-нибудь другом месте. Шестеро вняли и торопливо покинули комнаты, не заикаясь об уже внесенной хозяину оплате. Двое заартачились… к сожалению, эти двое занимали лучшие покои постоялого двора, и пришлось ждать, пока служанки ототрут кровь с пола и заменят изгаженные ковры.

На следующий день Дилана нанесла визит на верфи, где проходили переоснащение галеры, предназначенные для участия в экспедиции. Либо работа и в самом деле велась из рук вон плохо, либо сказалась тяжёлая дорога и плохо проведённая ночь — несмотря на уверения хозяина в чистоте комнат, клопов в постели было достаточно — но «клинок Императора» осталась крайне недовольна положением дел. Пока двое здоровенных плотников, временно отложив дела, готовили подходящий по размерам кол, Дилана в самых любезных выражениях объясняла барону Лайну Септону, руководившему работами, всю степень его неправоты. Барон то краснел, то бледнел, исходил потом, время от времени начинал заикаться и всё никак не мог оторвать взгляда от заостренного кола, устанавливаемого прямо на пристани. Судя по бледности и мелко подрагивающим рукам, он не сомневался, кому именно предназначена эта штука. Если бы не остатки рыцарской чести, он уже давно упал бы на колени — о Дилане при дворе ходило достаточно слухов, один страшнее другого, и в её решимости добиться исполнения приказов Его Величества любой ценой барон не сомневался ни на миг.

На самом деле, сэр Септон был не так уж и виноват. Император поставил ему жёсткие сроки но, как и почти любой властитель, не стал задаваться вопросом, а выполнимо ли его повеление в принципе. Всего лишь месяц прошел с тех пор, как окончился сезон штормов. Верфи Блута — наиболее существенный источник доходов города — работали с полной нагрузкой, оказывая небезвозмездную помощь десятку судов, пострадавших от ударов стихии. Не далее как неделю назад в гавань вошёл изрядно изуродованный корабль — его матросы, отталкивая друг друга, кубарем скатились по трапу и принялись целовать грязные доски пристани. Шхуна «Макрель» чудом уцелела в стычке с пиратским шлюпом, потеряв половину команды, большую часть груза кинтарийских тканей, грот-мачту и бушприт. Три здоровенные дыры в борту, чуть выше ватерлинии, дополняли картину разрушений. Да и палубные надстройки пострадали настолько, что корабельные мастера, прибывшие для осмотра этой посудины, лишь цокали языками, мысленно подсчитывая барыши — ремонт предстоял нешуточный.

Это привело к тому, что запасы выдержанного строевого леса, парусины, бронзовых скоб, канатов и прочего совершенно необходимого для ремонта добра стремительно подходили к концу. И приказ Его Величества немедленно переоснастить сразу пять тяжёлых имперских галер обрушился на мастеров и, в первую очередь, на барона Септона, коменданта порта Блут, как снег на голову. Видит Эмнаур, барон делал что мог, но… но пара мешочков с монетами оказались слишком соблазнительной приманкой — два кинтарийских купца, торопившихся в Инталию, дабы предложить орденскому флоту прекрасную парусину по «слегка» завышенной цене, получили содействие барона в части ремонта их огромной четырёхмачтовой барки. Содействие означало лучшие материалы, лучших мастеров… а теперь, вероятно, будет означать ещё и сидение на колу.

Ну в самом деле, кто мог подумать, что Его Величество пришлёт с инспекцией это чудовище в столь прекрасном обличье.

— Я делаю всё, что в моих силах, леди Танжери, — он старался говорить твёрдо, с тоской осознавая, как же плохо у него это получается.

— Видите ли, барон, — сейчас голос леди был столь ж очарователен, сколь и её внешность, но от её слов Септона пробирала дрожь, словно от ледяного ветра, — Императора, как и любого человека, облечённого правом отдавать приказы, интересует не «я сделал всё возможное», а просто «я сделал». Не думала, что эта истина нуждается в пояснениях.

— Я… — он помялся, понимая, любые произносимые им слова лишь усиливают раздражение волшебницы. — Я не обману доверия Его Величества.

— Вы уже обманули его доверие, — ласково сообщила Дилана. — Как вы думаете, барон, для кого предназначен этот кол?

История о том, как леди Танжери заживо сожгла капитана имперской галеры, человека благородного происхождения и достаточно высокого положения, лишь за то, что тот посмел сказать ей слово «невозможно», давно стала достоянием гласности. Барон на свой счёт не обольщался, он был всего лишь комендантом порта и, следовательно, его статус в глазах «клинка Императора» был лишь чуть выше, чем у какого-нибудь корабельного мастера. А с точки зрения пользы для дела — так и ниже.

Он промолчал, хотя выражение глаз свидетельствовало о том, что мысленно Септон уже представляет себя корчащимся на колу.

— Я не собираюсь казнить вас, барон. Но если через пять дней первая из галер не будет полностью оснащена и готова к выходу в море, сюда приведут вашу жену. Если не поможет и это — детей. У вас их ведь трое, я не ошибаюсь?

«Интересно, — отрешенно подумал Септон, — а если я сейчас достану кинжал и попытаюсь выпустить леди кишки, успеет ли она или её телохранители меня остановить?»

— Итак, у вас, барон, есть пять долгих дней. Или шесть, если считать сегодняшний. Меня не интересует, как именно вы ими распорядитесь. Если вы попытаетесь собрать семью и бежать из Блута, я не стану вас преследовать, для этого найдутся более подходящие люди. Но рекомендую лучше вспомнить о приказах Его Величества и предпринять необходимые меры.

— Я сделаю… всё, — с трудом выдавил он из себя слова, которые леди ожидала услышать.

— Представьте себе, барон, я вам верю.

«Жирная свинья», — брезгливо подумала Дилана.

Страх, сочащийся из этого сломленного человека, не вызывал у неё удовлетворения. Рыцарь… да у любого из мастеров на этой верфи больше чувства собственного достоинства. Отправлять Септона в чертоги Эмнаура она и не собиралась, прекрасно понимая, что сейчас заменить барона попросту некем. Любой, назначенный на этот пост, будет нуждаться, как минимум, в некотором времени, чтобы вникнуть в записи и планы, назначить людей на первоочередные работы… в конце концов, на то, чтобы определить, какие из работ действительно необходимо исполнить раньше прочих. До отправления экспедиции ещё не менее двух месяцев, но это не значит, что с подготовкой кораблей можно тянуть. Каким бы трусом ни был Септон, он знает своих людей и своё дело — вот пусть и занимается им.

А у неё есть другие занятия.

Одна из забот торговца, желающего преуспеть на выбранном для себя поприще — чтобы заходя в его лавку, покупатель сразу понял, что прибыл по нужному адресу. Продавец тканей окружит гостя воздушной нежностью инталийского кружева, тяжёлой роскошью кинтарийских шелков и бархата, пышностью мехов, доставленных от самых ледяных предгорий Индара. Ювелир ослепит блеском золота и драгоценных камней, оружейник поразит воображение блеском отточенной стали, а кондитер — сведёт с ума соблазнительными запахами. Зайди в лавку — сразу поймешь, чем может угодить тебе её владелец. А заодно — достаточно осмотреться вокруг — догадаешься, какую цену придётся заплатить. Среди грубых подков, неуклюжего инструмента и кое-как скованных доспехов не найти клинка, достойного легенд. На прилавке, усыпанном медными украшениями, вряд ли обнаружится изысканно огранённый изумруд в оправе из красноватого кинтарийского золота. Если всё вокруг завалено рулонами грубой ткани и связками не лучшим образом выделанной кожи, вряд ли хозяин будет способен угодить гостье, к примеру, платьем из знаменитого на весь Эммер шёлка «южная страсть».

Эта лавка сразу навевала мысль о том, что её хозяйка дело знает. Тяжёлый запах снадобий и отваров, многочисленные склянки с цветными или прозрачными, словно слеза, жидкостями, густыми мазями, порошками и крошеными корешками, свисающие со стен связки сушёных трав и луковиц — всё это создавало неповторимую атмосферу, способную заставить затрепетать сердце истинного лекаря, а хворого — излечиться самому, лишь ступив в полутёмное помещение.

Да и хозяйка была подстать своему заведению. Сморщенная старуха, закутанная в теплую шаль так, что наружу выглядывали лишь крючковатый нос и внимательные глаза, тут же уставилась на человека, отворившего скрипучую дверь лавки и заставившего глухо звякнуть укреплённый над косяком медный колокольчик.

— Чего изволите, добрый господин? — голос старухи-травницы напоминал скрип несмазанной тележной оси. — Какая бы нужда ни привела вас в лавку Шамры-лекарки, я сумею помочь вашей беде, господин… ох, прошу прощения, госпожа.

Молодая, если судить по точеной фигуре и изяществу движений, гостья была одета дорого, что заставило сердце старухи затрепетать в ожидании барышей. Молодые не знают цены деньгам, а когда молодые ещё и богаты — так и подавно. Немало подобных девиц и женщин приходили к старой Шамре. И раньше, когда она была юна и не слишком умела, и потом, когда достигла зрелости и в годах, и в мастерстве. И особенно в последние годы — поговаривали, что старая лекарка продала душу демонам в обмен на искусство врачевания.

Брала она дорого. Правда, случалось не раз, что выслушав беду гостьи и увидев жалкую пригоршню меди в её тощем кошеле, старуха преисполнялась жалости и помогала, не требуя платы. Особенно, если несчастная посетительница, роняя на грудь слёзы, рассказывала, как неосторожно понесла от красавца воина, весёлого и щедрого моряка или от сладкоречивого менестреля, а муж… убьёт же, если только узнает. Таким старуха помогала с особой охотой — кому дитя извести до того, как увидит плод запретной страсти первый свет дня, кому — наполнить чресла старого мужа силой, дабы принял ребёночка как своего, а кому и извести того самого мужа, что стоит на пути истинной и прекрасной любви, благословенной самим Эмнауром. Или Эмиалом — знахарка не делала особой разницы между братьями-богами, в эти места она пришла из Кинтары, а там детям с рождения внушали, что есть лишь один бог, который истинно способен помочь человеку на его жизненном пути, и имя ему — прибыль. Шамру хорошо научили поклоняться этому богу, и она знала — если доброе дело и не принесёт монет немедля, оно непременно отзовётся в будущем. Ибо прибыль не обязательно измеряется серебром и золотом, иногда прибыток в том, что говорят о тебе. И кому говорят.

— Так чем может старая Шамра услужить благородной госпоже?

Лицо гостьи было укутано тонкой кисеей шарфа, волосы убраны под шапку из тех, что носят женщины торгового сословия, но Шамра-то видела — шапка эта, да тяжёлый плащ, что должен был бы скрыть от менее понимающего взгляда изящество точёной фигуры — всё лишь ярмарочный маскарад. Не хочет гостья, чтобы её видели входящей в лавку, да и хозяйке она, как часто бывает, тоже открыться не пожелает. Что ж, тем выше будет цена… старуха любила тайны, но лишь те, которыми владела сама.

— Говорят, у Шамры-лекарки можно найти любые снадобья? — голос также свидетельствовал, что гостья ещё молода, хотя и не столь юна, как знахарке показалось вначале. И этот голос не привык просить, таким голосом повелевают. Красивый голос. И знакомый, только вот не вспомнить… да и неважно это, мало ли женщин за эти годы переступали порог её лавки.

Перед мысленным взором старухи горстка серебра тут же сменилась увесистыми золотыми кругляшами. Да уж, женщина с таким голоском вряд ли станет расплачиваться жалкой медью или серебряшками. А что ей надо — угадать несложно. Старый муж зажился сверх положенного, соперница оказалась искуснее в постельном умении, любовник возомнил о себе невесть что или, опять же, плод греховной страсти начал зреть… за лекарством от обычной болезни не приходят, пряча лицо и таясь под покровом ночи.

— Люди зря не скажут, — мелко закивала старуха, — не являлась миру ещё та хворь, от которой в моей лавке не нашлось бы правильной травки, корешка или настоя. Чем услужить госпоже? Есть средства за бросовую цену, а есть и кое-что, достойное истинно благородных гостей. Присядьте, добрая госпожа, поведайте старой Шамре вашу нужду.

— Говоришь, твои корешки от всего излечить могут?

Старуха испытала лёгкое огорчение — неужели дело в заурядной дурной болезни? За такие лекарства она традиционно брала неплохую цену, но не золото же.

— От всего, добрая госпожа.

— И от жизни?

В лавке повисла долгая тишина. Да, к Шамре приходили и за таким лекарством. Во имя богов светлого или темного просили о помощи — и она помогала. Не ради Эмиала с Эмнауром, а во имя того, кого считала истинным богом. Ну и по доброте душевной — ведь известно, что иногда смерть одного приносит радость другому, так почему бы не наполнить этот мир капелькой чьей-то радости?

Только вот никто из ищущих вечного покоя для родственников, знакомых или врагов, не говорил об этом столь прямо и столь скоро, можно сказать, с порога.

В целом, яды в Империи никто и никогда не объявлял вне закона. Случись уважаемому человеку умереть смертью неясной и странной, за дело возьмется Тайная Стража, найдёт виновного и примерно накажет. Но можно ли винить за то знахарку, за десяток медяков продавшую сушеный красногнев, толченый корень волчьего семени или, скажем, настойку из молодых бутонов разлучника? С тем же правом можно наказать кузнеца, сковавшего клинок для убийцы.

Хотя вряд ли такая гостья удовлетворится красногневом или корешками златки. Благородные господа предпочитают что-нибудь эдакое… Может, предложить ей «тигриный глаз»? Цена высока, за всю жизнь Шамра ни разу не продала и самой малости этого демонического зелья, хотя и умела приготовить из перетертого в пудру камня с десяток разных настоев, способных скрываться в теле обречённого на смерть и день-два, и целую неделю.

— Жизнь тяжела, добрая госпожа. Иногда избавление от неё — благо. Госпожа, верно, знает, что иное лекарство, будучи применено без должного разумения, способно не столь исцелить страждущего, сколь…

— Я пришла сюда не затем, чтобы слушать всякую чепуху, — рука гостьи, затянутая в тонкую перчатку, ударила по столу, заставив многочисленные склянки жалобно звякнуть.

— Пусть госпожа скажет, что именно ей нужно, — снова мелко закивала Шамра, с опаской поглядывая на чуть не посыпавшиеся на пол баночки со снадобьями. Благородные господа не любят платить за ущерб, но так легко его наносят.

— Мне нужен состав, известный как «роса вечной разлуки».

Старуха вдруг ощутила, как холод скрутил её измученные годами кости. Этот состав никогда не требовали неверные жены, нетерпеливые наследники или иные охотники за чужой смертью, желающие при этом сохранить свою собственную жизнь. «Роса вечной разлуки», истинный цветок в кинтарийской науке о ядах, была составом столь же смертоносным, сколь и редко применявшимся. Прозрачная жидкость без вкуса и запаха убивала мгновенно. Жертва не успевала и понять, что отравлена — достаточно омочить губы в бокале с вином, и вот уже опрокинутая чаша катится по полу, а человек, державший её, бессильно сползает с кресла.

Кому нужна такая смерть? Истинное искусство отравления заключается в том, чтобы жертва ушла в чертоги Эмнаура спустя много дней после того, как примет яд — дабы знатоки из Тайной Стражи не смогли найти отравителя. А если кому-то хочется окончить собственные дни на этом свете — то и в этом случае предпочтительнее иное снадобье, дарующее, к примеру, сладкий сон, от которого уже невозможно проснуться.

Есть ещё случаи, когда яд наносится на клинок убийцы. Но и тут «роса вечной разлуки» не помощница, тут нужны иные яды, густые, прилипающие к стали, а то и — знахарка умела готовить и такие — пропитывающие боевой металл, делающие его воистину смертоносным. Подобных заказов почти не было, лишь однажды, несколько лет назад, к ней вот так же, в ночи, пришла женщина и потребовала изготовить «смерть чародея», редкий и очень сложный состав, давно забытый всеми, кроме истинных кинтарийских мастеров, передающих свои секреты из поколения в поколение. Таким мастером была бабка Шамры, открывшая внучке многие древние тайны. За крошечную склянку с густой зелёной слизью старуха тогда получила целую пригоршню золотых монет.

Шамра вздрогнула, затем внимательно оглядела гостью. Да, фигура похожа, и голос…

— Да, ле… добрая госпожа. Я, пожалуй, смогу изготовить нужный состав.

— Сколько тебе понадобится времени? — гостья или не заметила оговорки старухи, или только сделала вид.

— Самую малость, добрая госпожа. Сложно собрать необходимые травки и настои, а смешать — дело быстрое.

Знахарка торопливо принялась выставлять на стол многочисленные склянки с разноцветными жидкостями. Затем, вооружившись тонкой стеклянной трубкой, купленной не так давно у кинтарийского торговца аж за десять серебряных монет, принялась собирать капли разных настоек и отваров в один флакон, тщательно промывая инструмент после каждой склянки.

— Я слышала, — в голосе гостьи звучал лёд, — что «роса» прозрачна.

— То верно, благородная госпожа, — ответила знахарка, не прекращая кропотливой работы. — Но тайна в том, что смешав разные цвета, можно получить цвета новые, невиданные, можно получить чёрный, цвет милости Эмнаура… или же не получить цвета вовсе.

Очередная капля упала во флакон, и жидкость в нем, до того бурая и неприятная на вид, вдруг взбурлила и тут же опала, став совершенно прозрачной. Бережно заткнув сосуд пробкой, старуха с поклоном протянула его посетительнице.

— Вот, добрая госпожа. Это и есть «роса вечной разлуки», не извольте сомневаться. Зелье это, скажу прямо, дорогое, но ведь и редкостное.

— Я должна удостовериться, — качнула головой гостья.

Шамра сокрушенно пожала плечами.

— В моем доме нет ни кошки, ни пса, добрая госпожа. Мыши — они есть, как же без них, да только я слишком стара, чтобы их ловить. Ежели не подействует моё снадобье — приходите, монеты верну вам сполна, и зелье сделаю другое. Только ещё никогда и никто не жаловался на искусство Шамры.

Женщина взяла флакон и встала. Тонкая кисея шарфа легко соскользнула на плечи, предоставив старухе возможность увидеть лицо гостьи. Красивое молодое лицо. Она уже видела его когда-то, годы тому назад… когда поддалась искушению и проследила за той, что купила древний эликсир «смерть чародея». Проследила до самой таверны, где благородной госпоже довелось ночевать, а затем постаралась разглядеть лицо и узнать имя. Зачем? Она и сама не могла этого объяснить.

— Узнала, не так ли? — насмешливо поинтересовалась Дилана.

— Узнала, благородная леди, — старуха сгорбилась ещё больше, её руки мелко дрожали.

— В тот раз я пожалела тебя, — Дилана неспешно извлекла пробку из флакона. — Ты дала мне то, что я безуспешно искала у многих знахарей и, как мне казалось, я щедро тебе за это заплатила. Но ты, старая дура, предпочла начать за мной шпионить. Следовало убить тебя ещё тогда, но всё что ни делается, делается к прибыли, так ли у вас в Кинтаре говорят?

Волшебница взяла стеклянную трубку, макнула её во флакон и протянула старухе.

— У тебя есть выбор. Ты можешь умереть с болью, в крови и в мучениях, путаясь в кишках, вывалившихся из твоего старого брюха. Или, если ты не лжешь и это в самом деле настоящая «роса», ты можешь уйти к Эмнауру быстро. Выбор за тобой.

Не было смысла уточнять, что выбери старуха смерть от ножа, итог будет тот же — сперва удар клинком, болезненный, но не смертельный, а затем — яд. Да Шамра и сама поняла, что не в её силах бороться с женщиной, чьим именем кое-где пугали детей. Дрожащие пальцы приняли тонкое стекло, но трубка остановилась, не прикоснувшись к губам.

— Шамра могла бы служить вам, леди. Только вам. Искусство старой Шамры…

— Видишь ли, старуха, мне уже не понадобится твоё мастерство. В этой склянке есть всё, что мне необходимо. А вот чего мне и в самом деле не хватает, так это времени, поэтому не задерживай меня.

В голосе Диланы сквозила самая настоящая горечь, и знахарка вдруг неожиданно для себя самой прониклась жалостью к этой женщине, молодой, богатой и могущественной, но, так же как и она, стоящей сейчас на пороге смерти. Для кого же предназначался этот состав? Травница усмехнулась и посмотрела на гостью без страха — какой смысл теперь бояться? Ей, старой знахарке, прожившей долгую жизнь, осталось существовать всего мгновение — а эта женщина уже видит свою смерть, чувствует и ждёт её. Она, воистину, достойна жалости — нет ничего хуже ожидания смерти.

— Тогда прощайте, леди.

Стеклянная трубка скользнула меж сухих, выцветших губ — и, мгновением позже, сморщенное тело старухи выгнулось в жестоком спазме и опало на дощатый пол грудой уже лишённой души плоти.

— Садитесь, — Дилана кивнула мужчине, и тот, чуть неловко отодвинув в сторону длинный меч, тяжело опустился в жалобно скрипнувшее кресло, с опаской поглядывая на стол. Как и любой рыцарь по обе стороны от срединного хребта, он имел некоторое представление о магии, потому вид склянок с цветными жидкостями, керамических чашек и прочего добра внушал гостю опасения. Оправданные.

— Леди желала меня видеть?

— Да.

Она замолчала. Молчал и рыцарь, ожидая, чего потребует от него блистательная леди Танжери. Вряд ли что-то хорошее — но о ней говорили всякое, и отказ повиноваться может привести к серьёзным последствиям. Горни Тайд не считал себя особо храбрым человеком, хотя и трусом, по большому счёту, не был. Осторожность — это не трусость, это лишь умение трезво взвешивать свои шансы и принимать решения, наиболее выгодные.

За его плечами были пограничные стычки, высадки на пиратское корабли, сражение со светоносцами в Долине Смерти, когда проклятые — это он часто говорил вслух, не особо размышляя над тем, чьи уши ловят его слова — маги выпустили на свет демона. Там, в Долине, Горни Тайд стоял в третьем ряду, его меч так и не успел толком испробовать крови и рыцарь не жалел об этом — пусть кампания не принесла особого дохода, но он жив — чего нельзя сказать о многих других, к примеру о тех, что лезли в разбитые ворота Торнгарта, когда эта тварь в белом платье изжалила всех вокруг своей проклятой кровью. Тайд видел, как падали люди, не способные укрыться и за толстыми щитами — а вот ему повезло и там, лишь одна, самая крошечная капелька задела плечо — рана кровоточила две недели и до сих пор боль иногда возвращалась. Слабая, едва ощутимая — но от этого не менее реальная.

Будь на то его воля, он сейчас мирно жил бы в своём крошечном замке, который и слова-то такого громкого не заслуживал. Скорее, просто каменный дом на холме, окруженный жалким подобием стены высотой в пять локтей, без рва и башен. Да уж, какой там замок… Но в том доме жили его отец с матерью, пошли им Эмнаур избавления от болезней, там ждала его жена и трое детей. Как было бы замечательно повесить меч на стену, к чуть проржавевшим клинкам его достаточно именитых, но не снискавших славы и богатства предков, сидеть у камина, пить подогретое вино и рассказывать детям о великих сражениях.

Увы, мечты прекрасны и заманчивы, но часто остаются лишь мечтами. Император приказал — и пришлось подчиниться.

Море Тайд не то чтобы ненавидел — скорее, просто побаивался стихии, которую невозможно подчинить воле человека. Море делает что захочет, а люди на хрупких корабликах, кажущихся жалкими и ненадёжными, притворяются, что именно они правят этой безбрежностью солёной воды. Тайд подозревал, что на самом деле море лишь играет со смешными и самоуверенными людишками, изредка позволяя их утлым суденышкам добраться до тихих гаваней — чтобы, отдохнув, люди вновь вернулись к этому забавному развлечению. А наигравшись, море забирает их себе — вместе с «великолепными» кораблями, «могучим» оружием и «необоримой» магией.

И вот теперь ему предстояло отправиться в плавание — да ещё в южные воды, о которых ходили самые дурные слухи. Впору молить Эмнаура о прощении — чем-то, видать, согрешил рыцарь, раз бог избрал для него столь неприятную и опасную стезю.

— Скажите, сэр Тайд, какой приказ отдал вам Император?

— Ведь это происходило в вашем присутствии, леди, — пожал он плечами. — Но если таково ваше желание, извольте. Его Величество приказал мне сопроводить вас, леди, в гавань Блута и, впоследствии, быть вашим телохранителем в предстоящей кампании.

Мысленно он усмехнулся, примеривая на себя незавидную роль телохранителя при этой в высшей степени неприятной особе. Красивой, влекущей до безумия — Горни в первые дни буквально пожирал леди Танжери глазами, ни разу не вспомнив об оставленной дома супруге, женщине может и не столь яркой внешности, но мягкой, доброй и преданной. Желание осталось, но теперь его было немного легче держать в узде, поскольку, узнав леди поближе, он научился не только хотеть её, но и бояться. В меру. Ну хорошо, не бояться, а опасаться.

Леди Дилана за считанные дни пребывания в Блуте умудрилась не просто испортить отношение с местным обществом — кое-кто её уже люто ненавидел, иные наверняка искали по тавернам желающих наполнить свои кошельки, отправив «императорскую подстилку» к Эмнауру. Проведя последний год в Броне и, по весьма полезной для здоровья привычке, держа глаза и уши открытыми, Тайд мог бы с уверенностью сказать любому, готовому выслушать, две вещи. Во-первых, леди Танжери, являясь фавориткой Императора, заслужила свой статус отнюдь не постельными игрищами. Ну или «не столько», ибо кто его знает, какие отношения связывают эту женщину с Его Величеством. Ходили слухи, что Унгарт добивался благосклонности красавицы, но получил отказ. Тайд не очень в это верил — леди, конечно, женщина опасная и безгранично самоуверенная, но Император — это, как ни крути, Император. Во-вторых, дразнить Дилану было куда опаснее, чем щелкать по носу раздражённого медведя.

Но если в столице к «клинку Императора» относились с опаской, то здесь, в Блуте, не очень-то верили, что изящная женщина с пухлыми губками, томными глазами и совершенно роскошными волосами, обрамляющими невыносимо прекрасное лицо, способна, не поморщившись, убить даже того, кто косо посмотрит в её сторону. Что уж говорить о несчастном, посмевшем не ограничиться одними лишь неприязненными взглядами.

Одно покушение уже было. Глупое, неподготовленное и закончившееся полным провалом. Теперь кол на верфи, поставленный для семьи барона Септона, не пустует — леди Танжери приказала казнить и того, кто попытался всадить ей в спину арбалетную стрелу, и всех членов его семьи старше пятнадцати лет. А это — пятеро… сейчас обречённые сидят в подвале замка и ждут очереди.

Не слишком приятно быть телохранителем у той, кого сам бы с удовольствием прирезал. Нет, сначала овладел бы ею, а затем прирезал. Тайд вздохнул — нет уж, лучше сперва убить, а уж потом, если желание не исчезнет… так куда безопаснее…

Мысли текли лениво, страх, который он предпочитал называть осторожностью, давно растаял. Леди сидела в кресле напротив него, её пальцы сплетались и расплетались вновь, образуя сложную и красивую фигуру, нежные губы что-то шептали, но рыцарь не слушал. Почему-то появилась мысль о том, что он, сорокалетний мужчина, так до сих пор никого и не убил… это ведь недостойно настоящего рыцаря… Веки словно налились свинцом и он закрыл глаза, так было гораздо приятнее. И спокойнее. Как хорошо сидеть, чувствовать идущее от камина тепло, слушать её голос, такой бархатный… мягкий…

Дилана откинулась в кресле и с несколько картинным изяществом промокнула кружевным платком выступившие на лбу капли пота.

— Вот же упрямец, — пробормотала она. — Положительно, в хорошем ударе по голове куда больше эффективности, чем во всех заклинаниях сна, вместе взятых.

Ей предстояла привычная, но всё равно тяжёлая работа.

Император дал ей телохранителей, но этого недостаточно. Ей нужны псы, верные до полного самоотречения, готовые убить не раздумывая и умереть с радостью. А убивать и умирать наверняка придётся. Допустим, свершится чудо и яд, бережно хранимый в стеклянном флаконе, всё же коснется губ Бороха. Сомнительно, но не исключено — суровый Эмнаур иногда снисходит до подобных шуток. Но останутся безликие, сопровождающие Юрая повсюду, чуть ли не в отхожее место. Глупцов при себе жрец не держит, им не составит труда найти виновницу — ну или, скажем, выбрать наиболее подходящую кандидатуру из тех, кто окажется рядом. Дилана знала, что при её репутации выбор масок будет совершенно очевиден. В одиночку она с безликими не справится, потребуется помощь — тогда и наступит черёд телохранителей исполнить долг.

Она вполне допускала, что и по возвращению в Гуран за её жизнь никто не даст и мелкой медяшки. Пожелает ли Его Величество сохранить при себе свою верную леди? Тем самым, оставив жизнь не просто убийце — свидетелю приказа, порочащего его императорскую честь? О том, чтобы скрыться в какой-нибудь дыре, затаиться, сменить имя и внешность, Дилана и не помышляла. Она вспомнила слова, сказанные Таше Рейвен — «иногда человек вынужден совершать нечто такое, что принесёт пользу его государству и его правителю, пусть это иссушает душу и отягощает совесть». Да, верно. Просто в этот раз цена окажется несколько выше.

В любом случае она предпочитала, чтобы решение осталось за Императором — а для этого необходимо выжить. И вернуться.

Дилана вздохнула и взяла тонкую кисть. Трудно наносить знаки на кожу головы, не удалив волосы, но она постарается. Не в первый раз.