План Диссертанта

1. Легализация

Однажды один мудрец сказал что-то очень мудрое: «Если человек восстает против мира — ставьте на мир». Лицо бы этому мудрецу набить. Вряд ли под словом «мир» он понимал природу-матушку, либо космос, либо все созданное Господом мироздание. Скорее всего — самое подлое устроение человеческое, то есть, государство. Государство всегда рухнет, потому что упирается в одного отдельно взятого человека. Зато тут же на его месте появляется другое. И человек другой.

Едва только со всех дверей загрохотали подбитые коваными гвоздями сапоги, а возле каждого окна выросло по мундиру с револьвером наизготовку, Тойво поднял руки вверх. Вот такое, значит, празднование Великой Октябрьской Социалистической революции. Сопротивление бессмысленно.

Хотелось надеяться, что бить будут не очень долго. И лучше бы как-то не по голове и иным жизненно важным органам. Но тут уж, как повезет.

Антикайнен не впал в панику, им не одолела ярость или иное проявление отчаянья — он замер. Все, что дальше происходило вокруг, вроде бы творилось и не с ним вовсе.

Люди в мундирах мельтешили, задавали какие-то вопросы, кричали какие-то угрозы, били его кулаками по животу и по лицу — но не так, чтобы очень профессионально. Больно, конечно, но терпимо.

Тойво понимал одно: это арест.

И из этого следовало, что он теперь один против этого мира. Но один — это не значит: сломлен, раздавлен и низложен до уровня пресмыкающегося. Важно не повестись на провокацию, важно все осознавать. А для этого требуется время. Поэтому лучший вариант в нынешнем положении — молчание. Не реагировать на внешние раздражители, а внутренние заставить замереть.

Он не помнил, как его вывезли из дома Лейно, не помнил дорогу в крепость, не помнил своего обыска. Разум включился всего на несколько мгновений, когда Тойво зафиксировал количество ступенек и поворотов до своей одиночной камеры. И сразу же отключился обратно, потому что какие-то люди лезли с расспросами, какие-то щелкали вспышками на фотоаппаратах-лейках и прочее-прочее.

Тойво не испытывал по поводу своего ареста никаких иллюзий. Уж если о задержании Адольфа Тайми газеты раструбили, как об одной из самых успешных операций государства в защите себя, любимого, то в отношении его будет применен другой термин: «самая успешная из всех успешных операций». Следовательно, в ближайшее время он будет средоточием всего зла, что может быть в независимой Финляндии.

Его будут искренне ненавидеть все обыватели, его будут уничтожать, морально и физически, все вертухаи, все прокуроры, все полицаи и все прочие, так называемые, «силовики».

Ну, а раз такое положение изменить нельзя никоим образом, то на нем не стоит зацикливаться. Пусть все проходит мимо.

Они могут лишить его жизни, раз уже лишили свободы, но и только. Поэтому очень важно оставаться верным себе и продолжать верить в себя: ничто из его поступков не достойно быть вне морали. Ну, а то, как они преподносят это общественности — как раз и есть аморально, потому что замешано на лжи.

Тойво оставался спокоен и глух к любым угрозам, уговорам и обещаниям.

К нему уже через неделю после заточения были применены методы физического воздействия. Как говорили, в виде исключения. Конечно, никто за пределами тюрьмы об этом догадаться не должен, потому что в цивилизованном мире так не поступают.

Этим решением официальные власти не только связали себе руки, но и развязали руки самому Антикайнену. Фигурально, конечно.

Когда Тойво били, он не кричал.

На самом деле все было не в его стойкости, как борца, а всего лишь в рациональности. Этому он научился, будучи вовлеченным в войну совсем другого мира.

Крик, как таковой, не способствует смягчению или какому-то уменьшению боли. Напротив, происходит напряжение мышц, усиление кровотока — и в итоге все тело делается сплошной болевой точкой. В то же самое время расслабленность помогает пытку как-то пережить.

Однако попробуй расслабиться, когда к телу подключен один электрод, а второй вот-вот примкнут к тщательно смоченному водой месту.

В роли палачей выступали все те же тюремщики, так как штатную единицу, ответственную именно за столь деликатное обращение с заключенными, давно вывели за штат и она, эта штатная единица, вымерла с голода.

В принципе, дело-то нехитрое: в любой тюрьме среди сотрудников очень много патологически склонных к садизму, если не все. Вот и в случае с Антикайненом за дело взялись два молодых следователя и один немолодой надсмотрщик.

— Ты у меня заговоришь, — недобро сощурился Туомас, следователь.

— Запоешь, сука, — добавил Маркку, другой следователь.

— Нет у тебя другого выхода, — закивал головой Василий, надсмотрщик.

Тойво, хотя эти слова пролетели мимо его ушей, вздохнул. Он слыхал, что пытка электричеством — очень болезненна и тяжела для всего организма. Может не выдержать сердце, а если и выдержит, то в теле есть другие органы, для которых прохождение тока крайне чревато.

Поэтому он без лишнего смущения открыл у себя шлюз, посредством которого слил из своего тела всю ненужную жидкость. Понятное дело, штаны для этого снимать было вовсе необязательно. Лужа получилась знатная!

— Ах, ты гаденыш! — возмутился Маркку. — Сейчас я тебя пощекочу!

Он схватил Антикайнена за мокрые волосы, наступив при этом в лужу, и перехватил электрод поудобнее. Второй уже был подсоединен к груди Тойво.

Послышался треск и немедленно запахло жженным волосом. Маркку завопил, как резаный, и стремительно описался, подскакивая попеременно с ноги на ногу. Вероятно, что-то не то у него было с обувкой — она хорошо проводила электрический ток. Техника безопасности в таких пытках — превыше всего. Резиновые калоши, резиновые перчатки и специальный приборчик, а не использование провода и электрической розетки. Эх, дилетанты!

Тойво тоже было больно, но вместе с тем сделалось смешно. Впрочем, делу это помочь не могло. Разве что слегка унизил мерзкого молодого следователя.

Василий, как человек с опытом, не принялся оттаскивать коллегу по заплечному ремеслу, а выдернул вилку из сети.

— Ну, как? — участливо спросил он.

— Боже мой, — с трудом ответил Маркку. — Какой позор!

По лицу было видно, что он готов расплакаться, но следователь все-таки овладел собой и отошел к стене, дрожа и судорожно всхлипывая.

Туомас, по сухому месту обойдя разлитую мочу, ударил Тойво кулаком в лицо.

— Ну и как теперь предлагаешь работать в этом гадюшнике? — очень сердито сказал он. — Кто уберет все это непотребство?

— А он сам пусть и убирает! — предложил Василий. — Не вызывать же сюда уборщиков!

— Вот-вот, — обрадовался Маркку. — Принесем ему инвентарь, чтобы отмыл все его художества! Коммунистическая собака!

Надзиратель, отворив тяжелую дверь, споро сбегал за ведром воды и шваброй. Время у них пока еще было, так что подставлять следователя под насмешки коллег он не собирался. На сегодняшний день. Ну, а дальше — видно будет. Свой человек в начальстве никогда не помешает.

— Ну, и как ему убираться в кандалах? — сокрушенно вздохнул Туомас.

— Да, хоть как! — сердито возразил Маркку. — Отстегнуть его от стула, а дальше пусть расстарается. Сцыкло!

Его товарищи непроизвольно уставились на большое пятно, проступавшее через китель и форменные брюки следователя. От этих взглядов он налился пунцовым цветом, резко сдернул с себя замаранный пиджак и бросил его на стол, оставшись в хлопчатобумажной нательной рубахе. Штаны снимать отчего-то он не решился. Боязнь полностью пасть в глазах коллег не позволила ему уйти. Дело превыше всего, себя в порядок можно привести несколько позднее.

Василий отцепил Тойво от прикрученного к полу стула и ногой подтолкнул к нему инвентарь.

— Ну! — сказал он.

Антикайнен, позвякивая своими кандалами, взялся за швабру, на секунду замер с нею в руках, словно бы примериваясь, а потом резко переломил о колено. На этот сухой звук, словно бы щелчок кнута или выстрел стартового пистолета, все в комнате допросов обернулись.

Тойво в это же самое время бросился вперед, почти прыгнув, со всей силой ударяя заостренным куском обломка швабры, как копьем, в Маркку. Конечно, деревом пробить плотный материал форменного кителя получилось бы вряд ли. Но с рубашкой древко справилось отлично, глубоко воткнувшись в тело следователя как раз в районе печени.

Никто из следователей в это поверить не мог — по легенде они были абсолютно неприкасаемые, на что свято уповали. Они замерли — и ранее описавшийся умирающий Маркку, и пока еще живой Туомас.

Но не растерялся надзиратель — опыт его сказался. Он выхватил свой револьвер и без раздумий выстрелил в заключенного. Звук был поистине оглушительный. Не оставалось никаких сомнений в том, что через несколько минут сюда сбежится половина тюрьмы.

Однако в Тойво Василий не попал. Зато попал в дверь, от которой пуля охотно срикошетила обратно и клюнула Туомаса в незащищенный висок, пробив дыру и утихнув где-то в мозгу.

— Головоломка какая-то! — почему-то сказал надзиратель.

— Ой, — прошептал следователь и упал на мокрый от мочи пол.

Следом шумно обвалился второй следователь.

Антикайнен, понимая всю тщетность попытки пробиваться на свободу с боем, неуклюже шагая, вернулся к стулу и вновь сел на него.

— Я убью всякого, кто ко мне прикоснется, — сказал он таким тоном, что Василий с пистолетом в руке согласно кивнул.

Потом набежали охранники, крича от страха положенные в таких случаях слова про «руки вверх». Никто, конечно, их распоряжение не выполнил. Мертвым любые приказы по барабану, надзиратель посчитал, что к нему это не относится, ну, а Тойво проигнорировал просто так.

Он раньше только предполагал, что его заключили в крепость в городе Турку, но когда увидел Олави Хонка, печально знаменитого помощника прокурора этого города, утвердился в своих предположениях. Олави бегал по камере и кричал пуще всех, умудрившись поскользнуться и упасть в лужу никем не убранной мочи.

Хонка в свое время после ареста Тайми всерьез собирались пристрелить, причем такое решение было принято как фашистами, так и коммунистами. Фотографии его костистого лица не сходили со страниц газет. Он, подлец, был больше политиком, нежели юристом. Ну, да что говорить — честных прокуроров или судей в природе не бывает. Как и политиков.

Вероятно именно из-за своей продажности ему удалось как-то разобраться и с теми, и с другими. Хотя, вполне возможно, что с ним просто никто не захотел связываться и марать руки.

Хонка задействовал все свои связи, чтобы именно его назначили государственным обвинителем Антикайнена. Он чувствовал поживу, он предвкушал свой триумф. Ну, а началом этому послужило купание в луже чужой мочи — именно в этот день он получил одобрение своего назначения и, стремглав, помчался знакомиться с «красным людоедом». Повезло.

Тойво, конечно, побили. Но от того, что в этом участвовало слишком много желающих, сколь ощутимого ущерба он не получил. Возмущенная тюремная общественность мешала друг другу, а сам заключенный умело укрывался за стулом. Василий тоже пытался пару раз робко ужалить Антикайнена мыском своего ботинка, да, поймав на себе его укоризненный взгляд, стушевался и отошел в сторонку.

В общем, пытки электрическим током на сегодня удалось избежать.

Тойво за руки выволокли в коридор и протащили до одиночной камеры, где и бросили на пол.

Теперь можно было подумать, попытаться проанализировать свое положение. Не меняя позы — все-таки бока ему намяли изрядно — он начал думать. Сколько времени прошло в таком раздумье — неизвестно. Антикайнен то ли заснул, то ли впал а забытье, из которого его вывело ощущение того, что рядом присутствует другой человек. И даже не одного, а несколько.

Сморщив нос, брезгливо дотрагиваясь рукой в резиновой перчатке до его шеи, над ним склонился тюремный врач.

— Он скорее жив, чем мертв, — выпрямившись, произнес тот свое заключение.

— Так жив или мертв? — недовольно спросил кто-то, вероятно, начальник тюрьмы. Только у него в этой забытой Господом юдоли скорби могли быть такие оттенки богоподобности в голосе.

— Не могу точно сказать — уж больно от него воняет, — чуть ли не захныкал врач.

— Конечно! — зарокотал начальник. — Полежи пару часов в обоссанной одежде — еще не так заблагоухаешь!

— Сейчас исправим, — раздался чей-то подобострастный голос — наверно, какой-нибудь надзиратель.

Не прошло и пары минут, как на Тойво вылили ведро воды. Он даже не вздрогнул. Уже просто из вредности.

— Ну? — нетерпеливо пролаял местный бог.

— Сейчас, сейчас, — поспешно отозвался врач.

Он опять склонился над телом Антикайнена и со всем усердием начал искать пульс. Тойво немедленно укусил его за палец, постаравшись сжать челюсти изо всех сил, чувствуя, как под коренными зубами что-то трещит.

Врач завопил, будто это его пытают электрическим током, и попытался стряхнуть с руки мертвую хватку заключенного. Не тут-то было.

— Живой! — обрадовался начальник. — Ну, ладно, Антикайнен, отпусти уже нашего эскулапа — теперь они редкость, все куда-то повывелись. А палец чужой выплюнь. Или съешь — это уже на твой вкус. Но я бы не рекомендовал: где этот палец по служебной надобности ковырялся? И страшно подумать — где без служебной надобности?

Тойво разжал челюсти, и его тут же подняли на ноги.

— Вот, значит, каков ты, «красный людоед»! — невысокий — скорее, даже, низкорослый — плотно сбитый человек около пятидесяти лет, лысый, с мясистым носом, цвет которого сигнализировал — пьет!

— Да-да, — залебезил рядом пузатый дядька в форменной одежде с непонятными знаками различия. — Убийца Антикайнен. Моя бы воля — пристрелил бы без суда и следствия! Вон, как зыркает!

Нет у него такой воли. Да и воли, как таковой, тоже нет.

Тойво знал, что машина финского правосудия сдвинулась, что означало только одно: теперь его будут подводить к суду. Неважно, что все это — показуха, приговор уже готов. Важно то, что это будет обставляться, как бы так сказать, цивилизованными рамками.

О его аресте раструбили все газеты. Значит, в Советской России об этом тоже знают. Своего героя, орденоносца, просто так без внимания не оставят. Предателем его никто не называл, об этом еще Куусинен говорил во время своего визита в Тохмаярви. Дублер уйдет на покой, и окажется, что его, Антикайнена, в Финляндию партия специально снарядила готовить мировую революцию или просто поддерживать пролетариат, опять же — мировой.

Пытки — незаконные методы. Мордобой, в принципе, тоже. Арестант должен быть неприкосновенен до решения, понимаешь, суда.

Ну, а то, что два следователя загнулись — спишут на неизбежные потери. К тому же второго-то свой надсмотрщик и пристрелил. Ну, или присовокупят к обвинению — уже без разницы. Все равно ничего хорошего ждать не приходится. Да и надо ли ждать вообще? Будь, что будет.

Конечно, охота и арест Антикайнена носила не вполне политический характер. Без внимания Маннергейма это дело не осталось, соответственно, у него возник свой интерес: часть финской казны так нигде и не всплыла. Бокий пытался отжать деньги, теперь бывший царский генерал попытается проделать тоже самое. Воистину, богатства — это зло, потому что к нему прочее зло тянет, как магнитом. Но расставаться с нажитыми в борьбе средствами к долгому и безбедному существованию Тойво не собирался. Опять же, по причине вредности.

Конечно, печально вновь оказаться в застенках, но следует признаться: он был к этому готов, живя в Финляндии с качественным, но абсолютно левым паспортом. Теперь остается признать только один важный момент своего нынешнего положения.

Тойво Антикайнен легализовался, наконец, на своей Родине.

Поэтому он без страха и волнения посмотрел в глаза начальнику и впервые произнес несколько фраз:

— Мне нужно помыться и мне нужна одежда.

— А иначе что? — хозяин тюрьмы не привык, чтобы к нему обращались в таком тоне.

Тойво пожал плечами. И до того это движение у него получилось недоброе, чуть ли не зловещее, что тюремщики непроизвольно схватились за свое оружие.

— А ты моих людей больше трогать не будешь? — словно бы в шутку, произнес начальник, тем самым разряжая атмосферу.

Антикайнен отрицательно мотнул головой.

— Ну, вот и славно! Удовлетворите просьбу заключенного! — бог местного пошиба развернулся и, солидно шагая, пошел прочь.

— Так: не оставлять без надзора ни днем, ни ночью! — снизив голос, проговорил он надсмотрщику. — Свет в камере не выключать, спать не разрешать. Чтоб осознал, что не на курорте. Никаких посылок с воли, никаких свиданий. Понятно?

— Так точно! — пролепетал надзиратель. — Будет исполнено!

Эх, знал бы хозяин тюрьмы всю нелепость своих картельных мер, в сравнении с теми, что устраивал Ногтев или Успенский на Соловках, залился бы краской и ушел на пенсию!

— Сгною паршивца! — перед дверью в свой кабинет еще раз сказал начальник и ушел внутрь пить водку.