- Меня зовут Алексей Ищенко. — Прострекотала трубка. — Видите ли в чём дело…Я — лечащий врач профессора Струве. Моя специальность — психиатрия. У профессора проблема… эээ… — Психиатр замялся. — Скажем так: проблема с самоидентификацией. Он не вполне осознаёт себя, как личность. Что послужило причиной возникновения проблемы, нам пока не удалось выяснить. Но мы считаем, что, если узнаем это, сумеем помочь господину Струве… эээ… восстановиться.
- Печально слышать, что профессор болен. — Вклинился Павел. Общаясь с невнятным Ищенко, он чувствовал себя вполне уверенно.
- Да-да, конечно, нас всех это удручает, — немедленно откликнулся психиатр. — И, если вы только что говорили искренне, то, может, согласитесь нам немного помочь?
- Я? Помочь? — управдом удивился всерьёз. — Но моя специальность — совсем не психиатрия, даже наоборот.
- Позвольте объяснить, — казалось, Ищенко радуется репризам Павла; после каждой энтузиазма в его голосе — прибавлялось. — Вы, вероятно, один из последних людей, беседовавших с профессором до того как… эээ… его личность претерпела трансформацию. Может, вы, сами того не желая, поучаствовали в запуске этого процесса…эээ… процесса трансформации.
- Вы меня в чём-то обвиняете? — Павел не верил своим ушам.
- Ни в коем случае, — тут же отозвался собеседник. — Но механизмы того, что произошло с профессором Струве, современной психиатрией до конца не изучены. У него наверняка имелась старая психическая травма, а кто-то из его друзей, коллег, или даже случайных прохожих, вроде вас, мог её разбередить.
- Сожалею, если это так, — нашёлся Павел.
- Да. Так вот… — Психиатр словно бы сбился с мысли, но, через пару секунд, продолжил. — Вы, конечно, слышали, что клин клином вышибают? В нашем деле это тоже иногда работает. Воссоздать во всех деталях тот день, когда профессор Струве… эээ… забыл себя, у нас, вероятно, не получится. Но вот дать ему возможность побеседовать с теми, с кем он беседовал тогда, — вполне реально.
- Полагаю, что так, — осторожно подтвердил Павел.
- Так вы меня поняли? — Возликовал голос в трубке.
- Не вполне, — признался управдом, наблюдая, как ширится ухмылка латиниста, подслушивавшего весь разговор.
- Я прошу вас появиться в нашей клинике. Это у вас отнимет минимум времени — пятнадцать минут, может, полчаса. Зато вы, возможно, поможете Владлену Струве вернуться к реальности.
Людвиг выкинул коленце, станцевал какой-то странный танец, показывая, во время его исполнения, Павлу два поднятых больших пальца. Управдом поморщился. Радости подельника он вовсе не разделял. Поездка в Москву могла обернуться многочисленными проблемами. Каких только дров не наломал Павел: угон машины, похищение человека, нападение с оружием и без. Если мир всё ещё не развалился под напором Босфорского гриппа, блюстители порядка давно ждут управдома-смутьяна для доверительной беседы с последствиями. Оставлять девчонок на попечении Людвига тоже очень сильно не хотелось.
- Возможно, завтра, но я не уверен, — после долгой паузы выдохнул управдом в трубку.
- Отлично! — Воскликнул Ищенко. — Ваш номер у нас есть — определитель работает. Я запишу его и завтра перезвоню. На всякий случай диктую мой личный телефон, так будет проще для общения. Записываете? Готовы?
Павел, проклиная себя за то, что оказался нюней и сопляком, великодушно записал тупым карандашом на полях «Городских легенд» телефон Ищенко, а равно и адрес, по которому располагалась клиника. Мысленно присвистнул: отдельный особнячок, неподалёку от Хитровки, с окнами на речку-Яузу. Мрачные больничные коридоры, облупившаяся синяя краска на стенах, прокисший гороховый суп на обед и переполненные палаты — всё это явно находилось в параллельном измерении относительно места работы Ищенко. Телефонный разговор плавно завершался. Напоследок Павел умудрился засветить свои реальные имя и фамилию (когда доктор спросил, как к нему следует обращаться) — и, наконец, дал отбой.
- Поздравляю! — Латинист не скрывал радости. — Теперь нам есть, с чем работать дальше; есть, куда продолжать.
- Глупость какая-то! — управдом бросил телефон на стол, тот жалобно задребезжал хрупким пластиком. — Я не поеду! Меня наверняка объявили в розыск. Моё фото есть у каждого патрульного. Да и что даст поездка? Неужели ты впрямь полагаешь, что Струве, при виде меня, придёт в норму?
- Опять вы за своё, — Людвиг, терпеливо, как детсадовский воспитатель — капризного карапуза, начал вразумлять Павла. — Поездка неизбежна, потому как она — единственно возможное продолжение нашей истории. Насчёт вашего фото — боюсь, вы себе льстите. Я почти уверен, что ментам не до вас! А если и до вас — что это меняет? Вы — избраны… где-то там… — Людвиг покрутил пальцем над головой, как американский коммандос, дававший «добро» на взлёт армейской «вертушки». — А раз так — не отвертитесь.
- Езжай, Паша, он прав.
В дверях, прислонившись к шероховатому косяку, стояла Еленка. Она казалась измученной до последней степени, но Павел был рад и тому, что её сил хватило, чтобы подняться на ноги. Как долго она подслушивала разговор, было не понятно. Но последнее длинное высказывание Людвига слышала наверняка, с ним и согласилась.
- Лена, как ты? — Павел подскочил к бывшей жене, попробовал разглядеть её получше, но слабая лампочка, коптившая в каптёрке, делилась светом нехотя, а Еленка замерла в дверях, на границе света и тени, и, похоже, не желала заходить внутрь.
- Плохо, Паша, — женщина вздрогнула, как будто какой-то шутник сунул ей под нос большого паука. — Но я продержусь… без тебя. А ты должен ехать.
- Мне это не нравится, — выдавил Павел. — Всё-таки, каждую минуту может появиться вакцина, а тогда…
- Тогда ты немедленно вернёшься и отвезёшь нас с Танькой в ближайшую больницу, — внятно и размеренно произнесла Еленка.
Павел поймал пронзительный и воспалённый Еленкин взгляд; смутился, стушевался, поискал глазами Людвига. Ему показалось, во взглядах обоих читалось одно и то же: настойчивость, непримиримость, требование. И Людвиг, и Еленка, словно бы сговорились между собой принести его, Павла, в жертву, и их удивляло, что эта жертва не желает примиряться с участью. Людвиг рассчитывал на Павла откровенно, слегка цинично, Еленка — скорбя от безысходности, — но каждый был готов обменять неказистого управдома на чудо.
- Убедили! — Павел пожал плечами и усмехнулся. — Вас больше, в конце-то концов. Но я поставлю свои условия.
Возражений не последовало. Еленка и Людвиг молчали, ждали. Вроде бы — повод для самодовольства: слушают и слышат, внимают, — но Павла молчание только разозлило, в нём он слышал бессловесный заговор.
- Мне нужна постоянная связь. Это раз. Если я позвоню сюда, а мне никто не ответит — немедленно возвращаюсь. Мне нужно, чтобы ты, Людвиг, — Павел недружелюбно зыркнул на министранта, — не отходил ни на шаг от моих девчонок, а ты, Лена, — на бывшую жену он лишь на миг поднял глаза и тут же снова опустил, — не вставала с постели. И ещё — сегодняшнюю ночь я проведу рядом с Танькой. Поставить рядом с ней раскладушку будет не сложно.
Павел перевёл дыхание. Его слушатели всё ещё молчали. Наконец, Людвиг кивнул — важно и значительно, словно подписывал кивком некий важный контракт.
- А ты? — Павел повернулся к Еленке. — Ты согласна?
Та несколько долгих мгновений буравила вопрошателя взглядом; в её глазах, утомившихся от лампового света, загорались и гасли крохотные огоньки — все звёзды галактики, или все чумные костры тёмных веков. Вдруг женщина улыбнулась, став на мгновение обворожительной, тёплой, и погладила Павла по небритой щеке.
- Уложи меня, — прошептала она.
Павел, прислонившись к стенке тамбура электрички и морщась от горького сигаретного дыма, пытался дремать — по-лошадиному, стоя. Конечно, сидячего места в вагоне для него не нашлось — электричка отправлялась из Дмитрова и, по станции Икша, где садился управдом, была проходящей. А если добавить к этому факту столпотворение, которое устраивали пассажиры, отправлявшиеся в Москву на работу в утренний час пик, следовало признать: удобно устроить седалище шанса у Павла не было вовсе. Идею отправиться в столицу ни свет, ни заря, на одной из «рабочих» электричек, подкинул, конечно, мыслитель Людвиг. По его мнению, так было легче затеряться в толпе. По утрам на все столичные вокзалы высаживался столь многочисленный и многонациональный десант честных тружеников, — жителей ближнего и дальнего Подмосковья, — что вглядываться в каждую унылую заспанную физиономию не стал бы ни один, даже самый педантичный, полисмен. Павел согласился, что мысль — здравая. Жаль, выспаться толком не удалось.
Прошлый вечер вовсе не закончился ультиматумом управдома. Сперва Людвиг сообщил, что у лошадей маловато сена; к счастью, в открытой пристройке к конюшне удалось найти некоторое количество аккуратных брикетов с иностранной маркировкой. Павел слышал, что в Россию, с недавних пор, импортируют картофель, помидоры и берёзовые дрова для костров, но не подозревал, что и сено может быть привозным. Брикеты перетаскали в конюшню, несколько штук распотрошили и раскидали по яслям-кормушкам. Павел, проводя, в годы оны, экскурсии по московскому ипподрому, знал, что хороший коннозаводчик не станет предлагать лошадям есть из деревянных или обитых железом яслей. Здесь кормушка была правильная, из глазурованной глины, и управдом порадовался за четвероногих врачевателей Босфорского гриппа.
После кормёжки, лошадей напоили, забирая воду вёдрами из высоких бочек.
Эти хлопоты утомили Павла, но не Людвига. Тот, казалось, совсем не устал. Он завладел телефоном Павла, выковырял оттуда сим-карту и вставил её в «космический» прямоугольник айфона. Потом вручил дивайс, украшенный изображением надгрызенного яблока, растерявшемуся Павлу.
- Это вам. Вы хотели связи — так получите. Куда лучше, чем ваш собственный матюгальник. Пользоваться умеете? Здесь неплохая фотокамера, можно и видео снять, если понадобится. Эмэмэс, джипиэс, вайфай — всё такое. В общем, поразберитесь на досуге.
Павел, повозмущавшись для виду, презент принял; айфон удобно лежал в руке, был приятен на ощупь и вообще казался приветом из весёлой, недоступной управдому, жизни.
А ночью пришла в себя Татьянка.
Управдом спал на удивление чутко. Он услышал, как по соседству с его раскладушкой что-то зашуршало, зашевелилось. Открыл глаза — и встретился взглядом с Танькой. Та смотрела на него в упор, огромными глазищами, похожими на чайные блюдца. На осунувшемся лице дочки тёмные круги этих живых озёр были отчётливо видны, даже в полутьме.
- Папа, я живая? — Прошептала Танька.
- Конечно, доча, — Павел напряг поясные мышцы и, как спортсмен на тренировке, поднял себя с раскладушки тихо-тихо, «без рук», постаравшись не разбудить Еленку, да и Людвига, прикорнувшего в каптёрке. — Ты чего-нибудь хочешь? Кушать? Пить?
- Неа, — Татьянка помотала головой, — Я подышать хочу.
- Тебе трудно дышать? — Перепугался Павел.
- Лошадками пахнет, — сообщила дочь еле слышно. — Лошадки смешные. Только пахнут сильно. Можно мне на улице погулять?
Управдом засветил фонарь, с вечера оставленный Людвигом в изголовье раскладушки; стараясь не напугать и не ослепить лучом света Таньку, обозрел её со всех сторон. Тёмные пятна на коже увеличились; на ключице, выделяясь мерзким розовым ободком, вздулось новообразование, похожее на огромный гнойник с кровью. Павел сомневался, что Танька, в своём лихорадочном состоянии, способна хотя бы повторить подвиг Еленки и встать на ноги.
- Сейчас пойдём гулять, Танюша, — выдавил он, опасаясь показать дочери, что его глаза — на мокром месте.
Он осторожно поднял Татьянку с матраса, перехватил поудобней, отчаянно боясь надавить на какой-нибудь бубон, скрытый под дочкиной лёгкой одеждой. Потом понёс к выходу из конюшни. Петли дверных створок, ещё недавно скрипевшие на все лады, тут вдруг как будто сделались соучастниками побега: не раздалось ни звука, когда Павел впускал в конюшню ночные запахи и звуки.
Он и сам рад был вдохнуть чистый запах осенней холодной ночи. Слишком холодной! Он стянул с себя куртку и укутал ею Таньку. Небо сияло звёздами. Не отставала и Луна. Такой хрустально мерцающий зодиак, во всём его величии, во всей красе, нечасто встретишь осенью. Недавние тучи разогнало, разметало ветром. Перед дверями конюшни стоял катафалк — ровно на том самом месте, где «припарковал» его Павел сутки назад. Задняя дверь была приоткрыта; прямо на полу салона поблёскивал серебром мушкет. Управдом мысленно чертыхнулся: Людвиг мог бы и получше заботиться о сохранности огнестрельного антиквариата, — хотя бы перенес оружие в каптёрку — и то дело.
Погребальный «Линкольн», похоже, не напугал Таньку, — вряд ли она понимала его предназначение, — но Павел всё равно поторопился завернуть за угол конюшни. Там обнаружилась скромная левада — скорее всего, устроенная для большой лошади. Пони в таких площадках для прогулок не нуждались. Управдом обратил внимание, что с левады, видимо, планировалось попадать в конюшню через отдельные двери, напрямую, но дверные створки здесь были схвачены железными скобами и заколочены намертво. Посреди левады, как крохотный айсберг, возвышался камень-валун. Не низкий, не высокий — в самый раз, чтобы примоститься на его холодном боку с лёгкой ношей. Павел присел на камень, баюкая Таньку.
- Я забыла, где тут Большая Медведица? — Дочь зашевелилась на руках. — Ты показывал мне, а я забыла.
- Вон там, — Павел нашёл глазами небесный ковш.
- А Сириус?
- Поищи сама. Помнишь, я рассказывал тебе, что он — самый яркий?
- Нашла, — Танька, одними уголками губ, улыбнулась.
- Умница, — Павел улыбнулся в ответ.
- А звезда Полынь? Где она?
- Что? — отец в изумлении уставился на дочь. — Какая Полынь? Нет такой звезды.
- Есть, — упрямо, как будто вредничала и совсем не была больна, возмутилась Танька. — Ты же сам мне о ней рассказывал.
- Я? Да нет, вряд ли. Точно не рассказывал, потому что нет такой звезды.
- Ой, — лицо Таньки страдальчески скривилось, — Это не ты, это другой мне рассказал. Не выдавай меня, ладно? Мне нельзя было об этом говорить — никому, даже куклам.
Павел с тревогой вслушивался в шёпот дочери. Он почти не сомневался: Танька снова теряет себя и падает в сумрак бреда. Догадка подтвердилась.
- Полынь — горькая звезда; не пей из того места, куда она упадёт, пап. — Пролепетала бледная Танька, горевшая нутряным огнём, и откинула голову так, что едва не ударилась ею о камень.
Павел помедлил с возвращением в конюшню. Ему казалось, для Таньки, буквально сжигаемой высокой температурой, побыть в ночной прохладе — благо. Но постепенно холод пробрал до костей самого Павла, а в нос вдруг шибануло тошнотворным запахом гнили. Вероятно, тот доносился из распахнутого окна кухни (Павел хотел верить, что именно оттуда, а не из роскошной библиотеки). Управдом решился на возвращение. Оно прошло без помех — незамеченным, как и краткий побег. Уложив Татьянку на матрасы, Павел ещё долго не спал: битый час, а то и больше, наблюдал за дрожью её сомкнутых век; за тем, как под ними перекатывались, метались, незрячие глазные яблоки; как хмурились Танькины брови. Фонарь Людвига за это время сильно подсел, вместо хирургического белого стал светить жёлтым закатным светом. Наконец, Павел щёлкнул рычажком-выключателем и растянулся на раскладушке. Заснул он только под утро, а ровно в шесть его уже тормошил за плечо неугомонный Людвиг. Управдом не стал посвящать латиниста в детали своей ночной вылазки, собрался в дорогу быстро и тихо. Людвиг проводил его до посёлка, — оказалось, помимо асфальтированной дороги, от поместья туда вела ещё и пешеходная тропа. Она была протоптана по пустырьку, напрямик, и весь путь до автобусной остановки занял у подельников не больше четверти часа. Старенький маршрутный ПАЗ уже стоял под парами и был забит народом. В полном соответствии с предсказанием Людвига, некоторые пассажиры, с помятыми физиономиями, в рваных трико, наверняка являлись местными жителями; другие — в щегольских резиновых сапогах и свежем камуфляже, стилизованном под военную форму, были дачниками и направлялись домой, в Москву. Появление латиниста и управдома не произвело ни на одну из группировок ни малейшего впечатления.
- Здесь я вас оставлю, — с книжным пафосом заключил Людвиг. — Будем держать связь. Заклинаю вас: не игнорируйте знаки. Какие угодно! Любые! Намёки судьбы, в том числе разговоры незнакомых людей в метро; фантазии, в том числе сексуальные; сны, в том числе ужасные!
- Бывай! — Павел заскочил в автобус, не подав латинисту на прощание руки. — Береги моих…
- Непременно, — Людвиг засунул руки в карманы, нахохлился и быстро, почти бегом, зашагал по тропинке назад. Отправления ПАЗа он не дождался.
Впрочем, если б латинист пожелал задержаться, ожидание оказалось бы коротким. Через пять минут управдом уже трясся в автобусе по направлению к Икше. А через полчаса поменял одно переполненное транспортное средство на другое — погрузился в электричку.
И вот теперь он дремал в тамбуре, покачивался на полусогнутых и вдыхал дым — этот отход жизнедеятельности курильщиков.
Его толкали — большей частью стремились занести вглубь вагона, потому как, вплоть до самой Москвы, число пассажиров только прибывало. Он не поддавался — на каждой остановке широко расставлял ноги, вминал плечи в пластик стены и стоял насмерть. Павел не хотел колготиться в проходе между сиденьями; в тамбуре было больше места для манёвра и меньше любопытства: там ехали, или выходили туда покурить, в основном, работяги, не имевшие обыкновения разглядывать случайных попутчиков и лезть им в душу. Даже сигареты свои они смолили молча, сосредоточенно, как будто выполняли повинность. Впрочем, иногда беседа завязывалась. Один низкорослый мужичок, с лицом мятым, похожим на картошку, запечённую в духовом шкафу, внушал молодому собеседнику, наверное, студенту, что-то насчёт «беспредела ментов». Павел прислушался. Это было любопытно: похоже, мужичок косвенно пострадал от борцов с Босфорским гриппом, хотя сам этого толком не понимал.
- Проверяли, как бройлера перед убоем, — кипятился мятый. — Градусником под мышку тыкали, дышать в трубку заставляли. Я им говорю: «я ж не за рулём, какого, мля?» А они мне: «Так надо». Один вроде санитар — в белых своих тряпках, — а на каждого санитара — по пять ментов, чтоб, значит, не дёргались, волну не гнали.
- Может, санкционированная проверка, — мямлил в ответ студент. Было видно, что с мятым он не знаком и знакомиться — не желает. Вместо того чтобы поддерживать беседу, он бы с куда большим удовольствием слушал плейер, — каплевидные наушники покачивались у студента на груди. Но мятый не отставал.
- Я и говорю — вертят нами, как хотят. — Развивал он мысль, похоже, восприняв реплику студента как поддержку. — Талдычат мне: «Вы пьяны». «Неет, братцы, — отвечаю. — Я с похмелёчка. Пьяный — это пьяный. Пьянству — бой. А похмелье — дело святое. Прости, Господи, — мятый широко перекрестился, заехав, при этом, студенту локтем в рюкзачок. — Спрашиваю их: «Не знаете, что к чему — как можете судить? Не по правде — по произволу! Вы же клятву давали… Гипро…проката».
- Это, наверно, в связи с болезнью. В новостях передавали: какая-то болезнь появилась — новая. — Студент отодвинулся в угол тамбура, к самым дверям; мятый двинулся за ним.
- Я вот что скажу, — решительно заявил мужичок, разбрызгав слюну. — Все эти болезни — от разврата. Настоящую болезнь — её глазом видно, потрогать можно. А все эти… молекулы… это для вас, для сопливых. Молодых пусть проверяют. А меня-то за что — я со своей старухой — двенадцать лет, душа в душу, эх… — Мятый махнул рукой и, словно обидевшись на весь мир, начал прорываться вглубь вагона. Возможно, он заблаговременно застолбил там себе сидячее место, и теперь отправился «досиживать» дорогу.
Павел задумался: со слов студента выходило, что об эпидемии всё-таки сообщают — «передают в новостях», как выразился тот. И даже предпринимают какие-то меры по контролю и профилактике. Это уже выходило со слов мятого. Но свободу передвижений по Москве и области пока не ограничили — электрички ходят. Далеко ли всё зашло? Что делают сейчас в закрытых боксах с такими, как Еленка и Татьянка? Лечат? Пытаются продлевать жизнь в надежде, что лечение вот-вот станет возможным? Или попросту ждут, когда «гриппующие» отдадут концы? Это ведь тоже вариант. Именно так боролись с чумой в тёмные века — отделяли больных от здоровых и молились.
В голове Павла пыталась оформиться какая-то мысль. Мятый мужичонка, при всей своей неказистости, завернул что-то толковое. «Настоящую болезнь глазом видно, потрогать можно», — Вот что он сказал. А как насчёт настоящего лекарства? Чем только не лечат больных современные шарлатаны: йогой, мантрами, «доброй энергетикой». В словах Людвига о предначертании и высших силах управдому чудилось шарлатанство. Именно потому, что Павел, как материалистично мысливший человек, не верил в слово, но верил в предмет, вещь, субстанцию. А Людвиг, хоть и умел убеждать, ничего такого, в доказательство своей правоты, представить не сумел. Управдом задумался. Что будет, если откинуть всю болтовню и постараться отыскать в собственной истории хоть что-то материальное? Что в чистом остатке? А там…
Мушкет!
Павла поразило собственное открытие. Перенос сознаний во времени и пространстве, битва небесного и сатанинского воинств, даже дыхание лошадей, якобы способное приостановить развитие болезни, — всё это могло оказаться выдумкой Людвига. Но мушкет-крысобой, украшенный серебряным литьём и рубиновой змейкой, был бесспорной реальностью. В конце концов, даже в самых нелепых играх существуют правила. Трудно поверить, что в твоей голове в один прекрасный день может поселиться средневековый резчик по камню, но если допустить возможность такого «подселения», остаётся открытым вопрос: откуда этот бесплотный дух, этот невидимый разум, этот сказочный фантом взял вполне материальное, из дерева, серебра и металла, оружие? Безусловно, в этой игре есть могучий козырь — божественная воля. По правилам игры, она может перенести что угодно и куда угодно — хоть динозавра в Коломну, хоть высотку МГУ — во двор к Сократу. Но почему бы тогда не послать на борьбу с чумой уж сразу трёхметровых сияющих ангелов с огненными мечами или летающую тарелку из будущего, способную за полчаса облучить всю Москву целительными лучами? Если этого не произошло, значит, волшебство и эффектные зрелища у высших сил не в чести. И значит, стоит попробовать поискать логику там, где её, вроде бы, не может быть.
Предположим, мушкет не переносился через пространство и время. Значит, «ариец» его попросту позаимствовал где-то в современной Москве. Но где? Не в музее же? Не в кремлёвской Грановитой Палате? К тому же, по правилам игры, перенёсшееся из средневековья сознание поглощает сознание «местного носителя» немедленно и целиком. По сути, в современной Москве оказывается человек из прошлого, да ещё иностранец. Он может знать, как управляться с оружием, но откуда он знает, где этим оружием разжиться?
- Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка — Москва, Савёловский вокзал, — Пророкотало в динамиках электрички. Павел потёр сухие глаза, слегка надавил на глазные яблоки пальцами. Сонливость отступила на десяток секунд, потом накатила снова. Двери распахнулись. Управдом, как осторожный карманник, ступил на московскую землю, озираясь и готовясь дать стрекача. Правда, в эту минуту боязнь не найти в округе чашку крепкого кофе пересиливала для него даже боязнь ареста.
Столица встретила хмурым небом, сумерками, порывистым и злым ветром. Дождя не было, но, судя по тому, что весь перрон покрывали обширные лужи, прошёл он совсем недавно. Низкие густые облака предлагали позабыть о солнце надолго. Сильные электрические фонари, почему-то ещё не отключённые, тягались в яркости с тусклым светом занимавшегося нового дня и отчётливо, картинно, отражались в лужах.
Павел погрузился в суету, смешался с толпой и двинулся в этом мейнстриме по направлению к подземелью метро. Он хотел покинуть вокзал, как зону особого внимания правоохранителей, поскорей, а кофе решил поискать в местах поспокойней. Впрочем, то ли из-за холода, то ли по какой-то иной причине, полицейских вокруг было не слишком много — не больше, чем в обычные дни. Навстречу попался одинокий серый, спешивший по своим делам. Потом, рассекая человечий поток надвое, перпендикулярно платформам продефилировал наряд из трёх человек и одной грустной овчарки. Овчарка отчаянно пахла мокрой псиной.
Как только управдом спустился в подземный переход, из которого напрямую можно было попасть в метро, он понял, куда делись и полицейские, и медики. Все они расположились здесь; перегородили широкий тоннель, мешались под ногами, иногда даже толкались. В переходе были установлены обычные бюрократические столы; за ними восседали люди в белых халатах и в штатских костюмах. Ещё кое-где возвышались арки металлодетекторов, или устройств, внешне очень на них похожих. Возле каждого несли дежурство по два-три правоохранителя. Периодически от столов отделялись люди в жёлтых комбинезонах, с хитроумными приспособлениями в руках, напоминавшими полицейские радары. Раструбами этих штук они «светили» в толпу и, то и дело, вытаскивали к столам на расправу очередную жертву. Павел сообразил, что приспособления — вероятно, пирометры. Ими дистанционно замеряли температуру пешеходов. Потом подозрительных пытались перепроверить в более тесном контакте. Глупость затеи была очевидна: с температурой «плюс сорок» вряд ли отправишься болтаться по улицам, а меньшая температура почти наверняка свидетельствовала бы, что человек страдает от банальной осенней простуды, а не от Босфорского гриппа. Впрочем, болезнь прогрессировала, видоизменялась, а значит, могла обрести формы, о которых Павлу было ещё ничего не известно.
Ни личность, ни физическое состояние Павла не привлекли внимания контролёров. Он благополучно добрался до входа на станцию метро «Савёловская» и ступил на эскалатор. В окружении мрачных, молчаливых, напряжённых людей Павел дождался поезда и начал короткое путешествие к центру города. В вагоне было непривычно тихо. Казалось, напряжение буквально разлито в воздухе. Многие люди прятали носы и рты под медицинскими полумасками и марлевыми повязками. Довольно часто встречались повязки не вполне аптечного фасона, из чего управдом сделал вывод, что в аптеках, вероятно, уже ощущается их дефицит, и кое-кто шьёт убогую защиту у себя дома, из завалявшегося тряпья.
Павел, с пересадкой, добрался до Китай-города. Миновал ещё один медико-полицейский кордон — здесь, в центре Москвы, дышалось спокойней, и контролёры с пирометрами действовали деликатней. Зато здесь, вооружённый другим прибором, похожим на большую подкову, расхаживал «космонавт» — субъект в серебряном костюме полной химзащиты. К пешеходам он не приближался — активно водил полукружием «подковы» по мрамору вестибюля станции метро.
Павел выбрался из подземелья на волю — и с удовольствием вдохнул полной грудью аромат мокрой земли и прелых листьев Ильинского сквера. Сквер казался крохотным лесом, чья листва поёт под ветром, чьи стреляные воробьи ведают все местные тайны. После депрессивного болезненного метро, глоток свежего воздуха, сдобренный капелью с мокрых веток, взбодрил Павла и прогнал сонливость. И всё-таки пластиковый стаканчик растворимого кофе управдом осушил — у продовольственной палатки на колёсах, припаркованной неподалёку от метро. В этот ранний час многие следовали его примеру; перед палаткой даже выстроилась небольшая очередь. Молодая мать, чьё лицо было укутано высокой марлевой повязкой, купила по пирожку сыну и дочери. Их лица тоже были защищены. Павла удивило, что повязки всей троицы — необыкновенно ярких цветов — у мамы оранжевая, как спелый апельсин; помидорно красная — у сына, и изумрудно-зелёная — у дочери. Вряд ли всё это буйство красок продавалось в аптеке; наверняка женщина раскрасила марлю собственноручно. Управдом улыбнулся: впервые утро сделалось чуть-чуть цветным. Молодая женщина улыбнулась в ответ. Милая, маленькая, слегка сонная. Пощадит ли её Босфорский грипп? Обойдёт ли чума стороной её дом? Женщина отвела взгляд и потянула разноцветных дошколят за собой. А Павел задумался, стоит ли позвонить доктору Ищенко немедленно, или, из вежливости, следует дождаться хотя бы полудня? Тем временем ветер разгулялся не на шутку, и управдом, после некоторых колебаний, решился звонить.
Ищенко недаром ел свой хлеб. С первых секунд разговора на Павла обрушилось радушие.
- Рад вас слышать, — с энтузиазмом, странным для девяти часов утра, выкрикнул в трубку Ищенко, не дав догудеть даже первому длинному гудку. — Бесконечно признателен вам за звонок. Я правильно понял: вы согласны выполнить мою просьбу и навестить нас?
Павел невразумительно угукнул в ответ.
- Великолепно! Когда вас ждать? Я лично встречу вас в холле.
- Я вообще-то нахожусь неподалёку, — официальным тоном сообщил Павел. — Могу быть у вас через полчаса.
- Договорились. — В голосе Ищенко послышалось лёгкое замешательство, но он тут же продолжил. — Профессор Струве завтракает в десять. Если вы слегка задержитесь — мы попросту сервируем завтрак на четверть часа позже. Но, я надеюсь, встреча не отнимет ни у вас, ни у профессора, много времени, и наши планы менять не придётся.
- Думаю, так и будет, — подтвердил Павел. — Значит, я сейчас же направляюсь к вам.
Он дал отбой. Купил в палатке жестяную банку колы; закрепляя кофейный эффект, выпил её в три больших глотка. Слегка нахохлился, поднял воротник и зашагал по направлению к Серебрянической набережной. Дойдя по Солянке до Подколокольного переулка, не удержался и свернул к Хитровке. Он любил эти места — эти хитросплетения времён и архитектурных стилей. Купеческую угловатость знаменитого дома-«утюга» и трактира «Каторга»; точёные силуэты старых княжеских усадеб; допотопные румяные округлости церквей. Ценность Хитровки теперь скрывалась в переулках и дворах. Сама Хитровская площадь уже давно выглядела неумытой нищенкой: в нескольких местах разбитый асфальт огораживали строительные конструкции, а посередине застыл уродливый нескладный экскаватор. Разнокалиберные власти города никак не могли договориться между собой — возводить ли здесь офисный небоскрёб, или разбивать парк, — а площадь постепенно спивалась и дурнела, как некрасивая содержанка, которой отказали в должности, но определили пенсию.
Павел дал небольшой крюк, зато, после того, как свернул в Петропавловский переулок, продвигался к цели словно бы по наитию. Он ни разу не ошибся с поворотом; дважды срезал путь по дворам и оба раза успешно. Во второй раз, вынырнув из-под проходной арки, управдом оказался точно напротив трёхэтажного особнячка, выкрашенного в весёлый салатовый цвет. Ампирный фасад, ионические портики, однако на уникальный памятник архитектуры — не тянет. На его стене не имелось таблички с указанием названия улицы и номера дома, потому Павел уже готов был продолжить поиски, когда заметил аккуратную, начищенную до блеска, медную пластину, закреплённую справа от входной двери. На ней, выгравированное замысловатой вязью, красовалось единственное слово: «Клиника».
Павел надавил кнопку звонка. Он ожидал появления охраны, или, в лучшем случае, вежливого консьержа, но дверь открыл молодой, слегка взъерошенный, мужчина в белом халате. На вид ему было не больше сорока, едва начавшие седеть длинные волосы собраны в причёску «конский хвост», взгляд — дежурно добродушный; примерно такими взглядами смотрят на зрителя голливудские актёры, играющие продажных адвокатов.
- Павел Глухов, — я угадал? — Мужчина осклабился, буквально ослепил гостя улыбкой во все тридцать два неестественно белоснежных зуба.
- Совершенно верно, — торжественно подтвердил управдом, стараясь и голосом и осанкой держать марку.
- Я — Ищенко, это со мной вы говорили по телефону. — Многословно представился привратник. — Милости прошу в наши пенаты.
Павел кивнул и переступил порог заведения.
Без преувеличения, заведение казалось странным с первых шагов. Внутри любовно и тщательно была проведена реставрация. Мраморная лестница с широкими резными перилами плавным полукругом устремлялась ввысь, на верхние этажи, и поражала почти зеркальным блеском каждой своей ступени. В холле всё шептало о роскоши. Шёпот не переходил в вульгарный крик, как это часто случалось в безвкусных золотых обиталищах новых московских миллионеров.
Ковры, в ворсе которых нога и утопала, и пружинила, одновременно. Гобелены на стенах вместо фотографий или картин — видимо, современные, но талантливо стилизованные под старину. Точёная антикварная мебель, включавшая милые пуфы и огромный бар-глобус с откидывающейся крышкой северного полушария. Светильники, переделанные в электрические лампы из настоящих газовых фонарей.
- Не удивляйтесь, — Ищенко поманил Павла за собой. — Я вам всё сейчас расскажу. Хотите согреться? На улице ветрено. Пятьдесят грамм коньяка. Есть армянский, московский, французский.
- Я слышал, что в больницах иногда, так сказать, употребляют, — усмехнулся Павел, — но никогда бы не подумал, что — марочный коньяк. Предложили бы угоститься медицинским спиртом — и довольно с меня.
- Да-да, я вас понимаю, — психиатр внимал собеседнику с кислой улыбкой, словно тот травил бородатый несмешной анекдот. — Но всё-таки давайте присядем на минуту. — Ищенко указал на высокие кресла, окружавшие бар-глобус.
- Будь по вашему, — Павла удивляло и слегка настораживало, что в клинике, помимо Ищенко, ему пока не встретилась ни одна живая душа, но и причин впадать, по этому поводу, в панику он не видел.
- У нас здесь психиатрическая клиника, — Ищенко, упав в кресло, обитое бордовым бархатом, всё-таки дотянулся до бара и выудил оттуда пузатую бутыль со звёздочками на этикетке. — Но клиника несколько необычная. Во-первых, как вы и сами, наверное, догадались, она не государственная и достаточно…эээ…дорогая. — Доктор обвёл наполненной рюмкой интерьер, одновременно умудрившись вторую такую же протянуть Павлу. — Во-вторых, мы здесь не считаем себя… эээ… наследниками советской психиатрии. Да, собственно, и западные образцы нам — не указ. Мы относимся к нашим пациентам так, как будто они… эээ… наши гости.
- Но они не могут отсюда выйти, верно? — Уточнил Павел, решаясь пригубить из рюмки самую малость.
- Ну почему же. Некоторые — могут. Под наблюдением, естественно. Негласным. — Ищенко коснулся своей рюмки губами так мимолётно, что казалось, подарил ей дружеский поцелуй.
- Это относится и к профессору Струве? — управдом удивлённо приподнял брови.
- Увы, нет, — Ищенко загрустил. — С профессором всё несколько сложней.
- Я читал в одной газете, он разучился разговаривать по-человечески, не то рычит, не то лает, — с некоторой иронией сообщил Павел.
- Жёлтая пресса. Наш бич! — Воскликнул психиатр возмущённо, но, вместе с тем, немного театрально.
- Так это было враньё? — Озвучил Павел сомнения Людвига. — Что же произошло с профессором на самом деле?
- Я могу рассчитывать, что вы сохраните наш разговор в тайне? — Вопросом на вопрос ответил Ищенко.
- Так точно, — по-военному отчеканил управдом.
- Что ж… эээ… ладно… — Психиатр слегка стушевался и жадно взглянул на коньяк, будто размышляя, не употребить ли ещё рюмку. — Знаете, я расскажу вам то, что рассказывать не должен. Врачебная тайна, знаете ли… Но если я промолчу, вы можете сильно удивиться, увидев… эээ… видоизменившегося Струве. И не просто удивиться, а показать ему своё удивление. Понимаете, я долго думал… Раскрыть врачебную тайну, или позволить вам изумиться в присутствии Струве… И то и другое… эээ… вредно для дела. Но второе… эээ… всё-таки вреднее.
- Обещаю быть нем, как рыба, — прервал управдом подзатянувшиеся словоизлияния Ищенко.
- Что ж… эээ… Хорошо. — Психиатр наконец решился поставить рюмку на журнальный столик и тут же стал похож на героя советского агитплаката, говорившего решительное «Нет!» алкоголю. — Итак. Вы знаете, где и в каком состоянии нашли профессора Струве? Что, по этому поводу, сообщили бульварные щелкопёры?
- Неподалёку от Аптекарского огорода. В порванной одежде, потерявшим память и способность разговаривать по-человечески, — осторожно озвучил Павел прочитанное в «Городских легендах».
- Более-менее верно, — горестно выдохнул Ищенко. — Профессор не молчал и не лаял, — утверждать такое — это, даже для жёлтой прессы, перебор. Он пытался произносить отдельные фразы на непонятном языке.
- Это была Латынь? — Не сдержавшись, выпалил Павел.
- Латынь? — Ищенко взглянул на собеседника с заинтересованностью. — Любопытно, почему вы так решили?
- Просто предположил, — управдом покраснел и приложился к рюмке с коньяком.
- Хм. Странно… — Психиатр пробарабанил пальцами на ручке кресла что-то ритмичное. — К сожалению, не могу ни подтвердить, ни опровергнуть ваше любопытное предположение. Даже если бы в этой клинике имелись лингвисты, понять профессора Струве и тогда было бы нелегко. Дело в том, что, два дня назад, он отчаянно шепелявил, говорил невнятно, попросту — имел явные проблемы с дикцией.
- Когда я беседовал с ним, его речь казалась мне вполне чистой, — заметил Павел.
- Совершенно верно. — Ищенко согласно кивнул, — никаких врождённых дефектов речи у профессора не наблюдалось, это я знаю точно. Они появились… эээ… после травмы. Но сейчас кое-что изменилось. Профессор немного научился… эээ… говорить. Я имею в виду: говорить по-русски.
- Что значит — научился? — управдом слегка опешил. — К нему вернулась память, а значит, и речь?
- Увы, нет, — Ищенко развёл руками. — Понимаю, как трудно вам будет поверить в то, что я сейчас расскажу, — мне и самому долго в это не верилось, я даже подозревал, что профессор разыгрывает нас с какой-то непонятной целью…В общем, если не злоупотреблять профессиональной терминологией, господин Струве превратился в младенца, который на наших глазах учится говорить. При этом младенец — вундеркинд, полиглот: осваивает в день по несколько сотен новых для него слов. Ещё вчера он знал только ряд существительных и глаголов, а сегодня уже связывает их в простейшие фразы. Тем не менее, речь профессора — чрезвычайно замедлена, отрывочна. Если не знать о его прогрессе в деле освоения русского языка, может показаться, что он — заторможен и неполноценен. Теперь понимаете, почему у вас будет повод изумиться, когда вы встретитесь со Струве?
- Понимаю, — подтвердил Павел, сильно сбитый с толку откровенностью Ищенко.
- Тогда давайте поднимемся в комнату профессора.
- Вы хотите сказать — в палату? — управдом допил коньяк; в голове царил такой кавардак, что пятьдесят грамм спиртного едва ли могли серьёзно ухудшить картину.
- Мы предпочитаем называть палаты — комнатами, — пояснил Ищенко. — Да, собственно, они и походят скорее на номера приличного отеля, чем на палаты наших муниципальных больниц. Буйные у нас бывают редко, а в отношении остальных… эээ… гостей у нас действует только одно ограничение: никаких острых и тяжёлых предметов в комнате!
Доктор резво вскочил на ноги, промчался по холлу и засеменил вверх по лестнице так быстро, что Павел едва поспевал за ним, даже перепрыгивая через каждую вторую ступеньку. Впрочем, на бегу он успел заметить, что под лестницей спряталась небольшая, стеклянная будка охраны, не заметная от входа. Видимо, контроль тут всё-таки осуществлялся, — негласный, как выразился Ищенко, — и пустынность клиники была мнимой.
Провожатый взлетел на третий этаж, управдом, запыхавшись, догнал его через несколько мгновений. Дальнейший путь лежал в самый конец коридора. Павел отметил, что эта часть клиники оформлена скромней. Кроме высоких потолков и небольших резных рельефов над притолоками дверей здесь ничто не свидетельствовало об историческом прошлом здания. Двери были выкрашены белой краской, на полу лежал паркет, на стенах крепились круглые типовые плафоны, под которыми прятались типовые энергосберегающие лампы.
У двери с номером 12 Ищенко остановился. Деликатно постучался. Дверь немедленно распахнулась, и за ней обнаружилась девушка лет двадцати, в медицинской шапочке и халате.
- Алексей Леонидович, — девушка засмущалась при виде Ищенко, — зачем же вы сами?.. Я же для вас отчёт ещё два часа назад передавала. Неужели не получили? — На Павла она не взглянула.
- Получил, но ещё не читал, — буркнул доктор не вполне радушно. Видимо, с подчинёнными Ищенко не церемонился. — Мы по другому делу, Наташа. Наш гость уже проснулся?
- Да. — Девушка, — должно быть, медсестра, — быстро кивнула.
- Тогда мы войдём. Включи визуальный контроль и будь наготове.
Павел огляделся.
Когда он переступал порог комнаты номер двенадцать, рассчитывал, по наивности, встретить сразу за дверью Струве. Разумеется, до таких вольностей не дошла даже необыкновенная клиника Ищенко. Перед собственно палатой (или комнатой, или гостиничным номером — кому как больше нравилось) располагался своего рода предбанник — крохотная комнатушка, в которой несла дежурство медсестра. Помимо входной, в предбаннике имелась ещё одна дверь — массивная, металлическая, с огромным «глазком», напоминавшим скорее небольшой иллюминатор подводной лодки. Несомненно, за этой дверью и располагалась благоустроенная индивидуальная палата Струве. Управдом надеялся, там свободного места — побольше. В предбаннике он еле разместился: тот явно не был рассчитан на троих. Почти всё помещение занимал белый стол со скруглёнными углами, выполненный из прочного пластика. Над столом нависало сложное электронное устройство — что-то вроде коммуникатора, с встроенным экраном и многочисленными разноцветными кнопками. Застенчивая Наташа, услышав распоряжение Ищенко, принялась давить на кнопки, и маленький экран, до того мёртвый, немедленно ожил.
Щёлкнул автоматический замок, запирая входную дверь. Щёлкнули два других, отпирая дверь камеры-комнаты-палаты.
Психиатр потянул железную махину на себя; та со скрипом распахнулась. Ищенко — широким жестом — пригласил Павла войти.
И управдом шагнул навстречу удивлению.
Кровавое зарево освещало город, обращаемый в руины. Мраморные боги и богини, некогда венчавшие древний храм, падали на землю, как колосья под серпом косаря. Лошади и люди, карие и с сединой, обёрнутые в ткани и нагие, юные и лишившиеся сил, — все были малы и хрупки, все были смертны, все были урожаем.
«Последний день Помпеи», Карл Брюллов, оригинал — в Питере, в Русском музее», — Вспомнил Павел. Отличная репродукция. Странный выбор для умиротворения больной психики.
Место заточения Струве было похоже на гостиную провинциального дворянина. Тяжёлые гардины на зарешёченных окнах. Широкая кровать с высоким изголовьем. И, в странном контрасте с этой антикварной роскошью, дешёвый модульный стол из ИКЕА. Павел не мог отделаться от подозрения, что в кровати и гардинах гнездятся сотни мелких насекомых. Конечно, это было не так. Комната выглядела вполне ухоженной. Вот только, на месте Струве, Павел бы не ощущал себя в ней гостем, а уж, тем более, хозяином.
- Нет сюда! Нет ходить прямо! — Оглушил вопль.
Жильца, маленького и жалкого на фоне всей этой сумбурной роскоши, управдом заметил не сразу. Струве же, похоже, ужаснуло появление нежданных визитёров. Он спрятался за гардину и сейчас казался моськой, заливисто облаивавшей грабителей.
- Что с вами, профессор? — Мягким баритоном пропел Ищенко. — Вы меня не узнали? Посмотрите, кого я привёл. Это Павел Глухов. Вы с ним встречались совсем недавно.
- Нет ходить! Нет бить! Страх! — вновь, во всё горло, выкрикнул Струве.
Павел почувствовал жалость. Он едва узнавал высокого статного Струве в том сгорбившемся сморчке, который тявкал из-за портьеры. Видимо, политика клиники запрещала одевать пациентов в больничные пижамы, потому на бывшем эпидемиологе красовалось что-то вроде толстовки, с двумя рядами пуговиц, нашитых наискось, от каждого плеча — до пояса. Наверное, вся передняя часть одеяния, при необходимости, отстёгивалась без особого труда. Штаны, надетые на Струве, тоже были «с претензией»: этакие короткие бриджи, чей фасон мог считаться модным и даже молодёжным. На дрожавшем от страха человеке, который сильно постарел за те несколько дней, что прошли со дня его дежурства в Домодедово, всё это выглядело нелепо. Струве походил не то на шеф-повара заштатного ресторана, не то на огородное пугало.
- Поговорите с ним, — приказал Павлу Ищенко. — О чём-нибудь, что могло бы иметь для него значение.
- Профессор, вы помните мою дочь? Её зовут Татьяна. Вы измеряли у неё температуру в аэропорту. — Послушно проговорил Павел. Он был почти уверен, что явился в клинику напрасно. Что бы ни произошло с маститым эпидемиологом, — постарались ли тут демоны, или зарвавшиеся хулиганы, слишком сильно настучавшие профессору по голове, — помочь Струве — невозможно. И уж тем более невозможно заставить его охотиться на чуму, как мечталось Людвигу. — Моя дочь, Татьяна. Вы сказали, у неё ангина, и были не правы! — управдом сам не понял, как у него вырвалось это обвинение. Но, вместо того чтобы загладить промах, он вдруг вытащил из кармана фото Еленки с Татьянкой, и, держа его перед собой, на манер щита, устремился к Струве.
- Нет здесь! Шаг там назад! Ааа! — Причитания сумасшедшего сменились животным визгом. Казалось, визжит щенок, на которого наехал автомобиль.
Струве свалился на пол, изо всех сил дёрнул на себя портьеру и сорвал её. Зарылся в полотнище с головой; начал, невидимый, колотиться об пол, попутно выбивая из тяжёлой ткани тучи пыли.
- Назад! — Ищенко, словно заполошенный заяц, бросился под ноги Павлу. — Наташа, сюда! Успокоительное! — Выкрикнул он новый приказ.
Павел, потрясённый, отступил к двери и наблюдал, как психиатр принимает из дрожавших рук девушки тонкий шприц и пытается пробиться к Струве через складки портьеры.
- Наташа, помогите! — Ищенко был зол, очень зол, и его подчинённая понимала это. Она попыталась утихомирить Струве, склонившись над ним и заключив в своего рода объятия, но тот подкатился ей под ноги и чуть не сбил. Девушка отпрыгнула, вскрикнув.
Павел не выдержал.
В два широких пружинящих шага он достиг места человечьей свалки. Упал, почти молитвенно, на колени, перед эпидемиологом. Поразился, как сильно портьера похожа на огромный кокон, в котором задыхается бабочка. И совершил захват.
Павел просто ухватил серый кокон с двух сторон, как сумел. Но тут же понял, что захват удался: под тканью прощупывались руки Струве. Профессор отчаянно сопротивлялся, но, вероятно, был чрезвычайно слаб. Управдом удерживал его руки без труда, для верности придавив грудью лопатки скандалиста. Теперь было понятно: Струве лежит, растянувшись на полу, лицом вниз. Ищенко не спасовал. Откинул край портьеры, ловко обнажил эпидемиологу поясницу и вкатил свой укол.
- Спасибо, можете слезть с него, — выдохнул психиатр облегчённо. Сам присел на корточки, поигрывая шприцем. — Через минуту профессор успокоится, а через четверть часа — уснёт. Поверьте, такое с ним впервые. Неужели он испугался вас? Мне казалось, его состояние вполне стабильно…
- Извините, Александр Леонидович, это я виновата, — всхлипнула в углу медсестра Наташа.
- Что? — Ищенко уставился на девушку. — Каким образом?
- Профессор стал такой после того, как в этой комнате поменяли проводку.
- Что за чушь ты городишь, — психиатр брезгливо поморщился. — Какую проводку?
- Электрическую, — Наташа шмыгнула носом. — Вчера вечером свет моргал. Я вызвала мастера.
- Надеюсь, от наших партнёров? — С подозрением осведомился доктор.
- Нет, — медсестра размашисто помотала головой. — Там никто не отвечал. Трубку не брали. Я посоветовалась с вашим заместителем. Он согласился вызвать мастера из круглосуточной ремонтной службы.
- Не могу поверить, что Скротский дал согласие, — буркнул Ищенко.
- Он согласился. Спросите его сами, — девушка смахнула со щеки слезинку. — Вы же сами говорили: больные… то есть наши гости… могут оставаться в темноте только по собственной воле. А тут была темнота, и я решила…
- Дальше! — Нетерпеливо выкрикнул доктор.
- А дальше ничего… — Девушка засунула руки в маленькие кармашки халата и тут же сделалась трогательной и беззащитной. — Пришёл мастер, починил проводку и ушёл.
- Как реагировал… гость?
- Никак. По-моему, он спал. Я поставила ширму, заслонила ею кровать.
- Вы дурачите меня, милая? — Вспылил Ищенко. — Если всё было именно так, с чего вы взяли, что профессора напугал ремонтник? Или, по-вашему, это сделала темнота?
- Я не знаю, — еле слышно произнесла девушка. — Но когда я зашла через час забрать ширму, профессор уже не спал. Он вскочил с кровати и спрятался от меня под столом. Я подумала, лучше не нервировать его, больше не беспокоила понапрасну, но он так и не оклемался. Мне надо было предупредить вас…
- Это точно, — Ищенко распрямился. — И всё равно я не понимаю…
- Старший… болезнь… бить… до смерть… я… Защищаешь… я… защищай… ты…
Павел изумлённо обернулся на голос. Синхронно с ним поворот головы выполнили и психиатр с медсестрой. Пока Ищенко и несчастная Наташа выясняли подробности вчерашнего вечера, Струве сумел высвободиться из кокона гардины и, тяжело дыша, оперся о деревянную панель, прикрывавшую батарею парового отопления.
- Павел, подождите нас, пожалуйста, на контрольном пункте, — Ищенко махнул рукой в сторону предбанника. — Мы уложим профессора и… эээ… присоединимся к вам. Думаю, не стану вас больше задерживать. Вы и так уделили нам немало драгоценного времени… и сил.
- Конечно.
От управдома требовалось сдать дела медикам и убраться восвояси.
Почему бы нет?
Безропотно, как проштрафившийся актёр, Павел уходил со сцены. Пока что отдалялся от неё лишь на несколько шагов, но уже ощущал всем нутром: финита ля комедия, Струве останется в клинике, Босфорский грипп — в городе.
Управдом добрался до предбанника, присел на высокий табурет, уставился в старенький выпуклый монитор следящего устройства. Тот показывал, как Ищенко и плаксивая Наташа, поддерживая Струве под руки с двух сторон, укладывали его в кровать.
Неожиданно Павел подумал о Людвиге. Интересно, как бы тот поступил, оказавшись рядом со Струве? Управдом потряс головой. Это уже никуда не годилось: похоже, у него образовывалась зависимость от Людвиговой мудрости. Павел достал айфон и, выбрав из длинного и незнакомого списка имён единственно знакомый телефон латиниста, отстучал смс: «Привет. Ты на связи?». Ответ пришёл незамедлительно, как будто Людвиг ждал весточки, сидя у аппарата: «Да. Чем могу помочь?»
Управдом зажмурился. С силой свёл веки — так, что перед глазами поплыли цветные круги. Нет времени и возможности консультироваться с латинистом. Нужно думать собственной головой. Он пришёл сюда за информацией. А что узнал? Да практически ничего, кроме единственного факта: Струве чего-то боится. Что он там бормотал: «Старший, болезнь»? Может, это значит: «Старшая болезнь, болезнь болезней, королева чума»? Этакая начальница недугов? А ещё там было: «Защищаешь я, защищай ты». Может, это значит: «Защитишь меня — и я защищу тебя в ответ»? Чёрт! Как же всё притянуто за уши! Бесспорен только страх Струве. Он боится. Он просит защиты. Предлагает ли что-то взамен? Пока не защитишь — не узнаешь!
Павел медленно, словно сомневаясь в правильности поступка, набрал новое смс Людвигу: «Можешь сделать фото мушкета и прислать мне?»
На сей раз ожидание затянулось. Павел видел на экране, как психиатр и медсестра накрыли Струве одеялом по самый подбородок. Ищенко наклонился к пациенту и что-то сказал ему, расплывшись в широкой дружелюбной улыбке. Потом ухватил медсестру за локоток и повлёк к выходу.
Айфон громко заверещал. Вместо словесного ответа во весь дисплей развернулась фотография. Мушкет, каков он есть! Людвиг подошёл к выполнению просьбы Павла творчески: подобрал ракурс, с которого серебряная змея в упор смотрела на камеру.
Управдом вскочил с табурета, бросился навстречу Ищенко и его подчинённой.
- Вы куда? — Психиатр попробовал преградить дорогу, но управдом толкнул его плечом и прорвался к кровати Струве.
Профессор засыпал. Павел подумал, что лекарство уже давно должно было отправить его в царство Морфея, но Струве, отчаянным усилием воли, сопротивлялся сну. При виде Павла его глаза наполнились страданием и мыслью.
- Нет защита я — нет пища никто, нет свет никто, — да конец, да окончание, да ночь все, — Внятно произнёс страдалец, сверкнув глазами.
- Вот! — Павел сунул под нос Струве мерцавший дисплей айфона. — Это — защита? День? Жизнь? Спасение?
- Что вы творите? — Ищенко схватил Павла за рукав, но тот дёрнул рукой и с лёгкостью освободился.
- Защита. День. Жизнь. Спасение. — Повторил Струве, близоруко вглядываясь в фотографию. И вдруг, в одно мгновение, изменился. В глазах заплескалось узнавание. Казалось, Струве, словно потерпевший крушение, притерпевшийся к островной жизни, Робинзон, увидел, после долгих лет ожидания, парус на горизонте. Неверие, надежда, восторг, — отражались попеременно на его лице. Он оживился, воспрял, попробовал встать. Если бы не Ищенко, буквально вдавивший плечи Струве в матрас, последний бы спрыгнул со своего ложа, — и лекарство было бы ему не указ.
- Защита! Быть! — Выкрикнул профессор, для наглядности тыча указательным пальцем в дисплей Айфона. — Спасать я да, спасать все да!
- Охрана! Где охрана? — Разорялся Ищенко.
- Сюда! Скорей! — Распахнув входную дверь комнаты-палаты, кого-то звала верноподданная Наташа.
Следующие пятнадцать минут Павел слышал только крики и восклицания. Ищенко кричал на Павла, на двух дюжих охранников, явившихся на Наташин зов, на Наташу. Охранники покрикивали на Павла и подталкивали, подгоняли его к выходу. Наташа взвизгивала от нервного возбуждения, наблюдая, как охрана пытается скрутить Павла. И ещё — пытался докричаться до всего мира профессор Струве, пока Ищенко со злости не вколол ему вторую дозу успокоительного.
- Вон! — Человек в форме выпихнул Павла из дверей клиники с такой силой, что тот долетел до самой Яузы. Дверь салатового особняка закрылась. Павел встряхнулся. Презрительно фыркнул. Стычка пробудила в нём боевой дух, дремавший и старевший вместе с телом год за годом. Уныние отступило, но холодной змеёй зашевелилась под сердцем тревога. Управдом не нуждался в консультациях с Людвигом, чтобы заключить: профессору Струве грозила опасность, и он, Павел, был, пожалуй, единственным человеком на планете, который в эту опасность верил. Мир полон скептиков. Но некоторые из них злят сильнее прочих.
- Вас бросает из огня да в полымя, — Голос Людвига в телефоне звучал еле слышно; его заглушали какие-то инородные шумы, потрескивания, а иногда в разговор тонкой нотой врывался визг циркулярной пилы. Связь была аховая. Однако изумление латиниста явственно сквозило даже сквозь прорву помех. — Ещё недавно вы оспаривали очевидное, а сейчас бьёте тревогу там, где я лично не вижу особых поводов для беспокойства. И почему вы не рассматриваете версию, предложенную лечащим врачом? Возможно, Струве — не тот, кто нам нужен. Возможно, его и впрямь оглушили ударом по голове, чтобы ограбить. Результат — травма. С головой не шутят.
- Я же тебе объясняю, — Павел начинал раздражаться — не столько на собеседника, сколько на телефонную компанию. — Он увидел мушкет на фотографии — и чуть к потолку не взвился. Эта вещь ему знакома, я уверен.
- Возможно. Но что за злодеев боится профессор? Если он — не он, а некто из далёкого прошлого, — кто этому пришельцу может угрожать в нашем времени? Кому он здесь нужен? И почему электрик, по вашей версии — фальшивый, не причинил вреда Струве, если находился от него прошлой ночью в двух шагах?
- Я не знаю… не знаю… — Павел растерялся. Подумал, что Людвиг, со своим умением повернуть всё, в мгновение ока, с ног на голову, наверняка был бы великолепным иезуитом. Ему самому самое место в средневековье, на каком-нибудь историческом диспуте по вопросам веры.
- Ладно, ладно! — Словно осознав, что перегибает палку, латинист переменил тон. — Я не исключаю, что вы — правы. Просто ваш рассказ — как раз то, во что не хочется верить.
- Почему? — Удивился управдом. Он-то полагал, Людвиг обрадуется реакции Струве на мушкет, даже втайне гордился собственной изобретательностью.
- А вы подумайте, — латинист тяжело вздохнул. — Если борцу с чумой, в теле доктора Струве, что-то угрожает — значит, та же самая угроза нависла над всеми нами. Вам придётся быть предельно осторожным. Это первое. И второе — я попросту не знаю, что посоветовать вам сейчас. В больницу вас больше не пустят. Выкрасть Струве — не получится. Как быть?
Павел отчего-то почувствовал страх — это Людвигово «Как быть» означало капитуляцию. Чуда не произошло: визит в клинику оказался провальным; вопреки книжной классике приключенческого жанра, одно событие не потянуло за собою другие. Таинственный доброжелатель не явился, чтобы взорвать стену темницы Струве и вызволить узника. Медсестра Наташа не сунула тайком в карман Павла записку — что-нибудь вроде: «Если хотите освободить профессора — приходите к чёрному ходу клиники в полночь».
- Так что ж мне — возвращаться в Икшу? — Потерянно пробормотал Павел. — И стоило огород городить?
- Знаете что… — Людвиг вдруг встрепенулся, заговорил бодрей. — Я тут вспомнил: не так давно был принят новый закон, по которому запрещается держать человека в психушке против его воли. В крайнем случае, согласие на госпитализацию подписывают родственники. Это потребует времени, но, мне кажется, мы могли бы…
- Что? Могли бы — что? — Выкрикнул Павел.
Людвиг не отвечал. Треск в трубке продолжался ещё некоторое время, потом тоже затих. Должно быть, случился обрыв связи. Управдом, успокаивая себя этим соображением, попробовал дозвониться до латиниста повторно. Из телефонной мембраны, вместо коротких гудков или металлического голоса оператора, сообщавшего, что абонент не доступен, раздалось лишь слабое шуршание — словно мышь суетилась в норе. Третья и четвёртая попытки разбудить телефонную линию также успехом не увенчались. Павел едва не поддался панике — заблажил, рванул к метро. Но, сделав пару десятков шагов, заставил себя успокоиться и обратиться к здравому смыслу. Остановился, доказывая себе самому, что — спокоен и способен рассуждать. Ну конечно, паника — от того, что Людвиг говорил об опасности; почти убедил легковерного управдома: та — существует. Но ведь она — здесь, в Москве, там, где Струве. И здесь она кажется реальной. А что угрожает Еленке и Татьянке в Икше? Болезнь! Босфорский грипп! Чума! Не больше и не меньше! Есть ли угроза, страшнее этой? Едва ли. Но если верить умствованиям Людвига, справиться с чумой невозможно без мистической чертовщины, без помощи мифических путешественников во времени. Пусть будет так. Значит, если в тело Струве забрался один из них, — долг Павла в том, чтобы оставаться рядом с разумом-паразитом (иначе не скажешь) и защищать его. Как? А как придётся. Главное — не удаляться от клиники, оставаться поблизости, оставаться настороже.
Определившись с предпочтениями, Павел слегка расслабился и осовел: принятие решений всегда давалось ему не просто, если же всё-таки удавалось что-то решить, управдом после этого обычно ощущал усталость. Вернулось и чувство холода. Попросту выражаясь, Павел продрог до костей. Как назло, вокруг не наблюдалось ни магазинов, ни кафе, где можно было бы погреться. Палатки с горячим кофе тоже не встречались. Управдом уже собрался взять курс на Китай-город, когда заметил крохотную стеклянную витрину и дверь с колокольчиком. На двери было выведено: «Салон «Премьера»: всё для любителей театра».
Управдом толкнул дверь. Колокольчик жалобно и коротко звякнул.
- Чем могу помочь? — Из-за прилавка на Павла выжидательно уставился старичок, в уютном домашнем пуловере с крупными пуговицами, явно пенсионного возраста. В его глазах читалось удивление: вероятно, он не опознал в управдоме театрала и гадал, что случайный человек делает в его заведении.
- Мне… Посмотреть… Можно? — Проскрипел Павел, стараясь не стучать от холода зубами.
- Конечно, прошу. — Старичок наверняка был советской закалки — как же иначе! Может, из бывших ЦУМовских продавцов, которые не умели навязываться покупателю. Он опустился на изящный венский стул и раскрыл газету. Павел оказался предоставлен сам себе.
Он осмотрелся. Так называемый салон честнее было бы назвать торговым ларьком. Полезная площадь — не больше комнаты в стандартной хрущёвке. Антикварного вида столики, шкафчики и полки вдоль стен — скорее всего, стилизованные под старину новоделы. Везде, где имелась хоть толика свободного пространства, были выставлены безделушки на продажу. К театру далеко не все они имели отношение. Высокий медный кальян, колоду карт таро, хронометр, глобус, кукольный дом и глиняную свинью-копилку можно было отнести, разве что, к театральному реквизиту.
Чуть более уместными выглядели венецианские маски и шитые бижутерией камзолы, наброшенные на манекены. Ещё больше прав находиться здесь имели веера и театральные бинокли. Внимание Павла привлекла маска с большим птичьим клювом. Точно такие носили странные доктора, являвшиеся управдому во снах. Или лучше называть сны — кошмарами? Или — бредовыми видениями? Павел всматривался в пустые глазницы маски. Ни страха, ни даже любопытства — не рождалось. Изделие итальянских мастеров оставалось пустышкой. Те, настоящие, из снов или бреда, были освящены болезнью, казались знаками надежды и отчаяния. Эта, глянцевая и расписная, могла бы, разве что, стать собственностью туриста, прибывшего из мира, где позабыли подлинную суть любой болезни. А суть её — кара, испытание, жребий. Но даже в руках туриста, наведавшегося в Венецию в день карнавала, маска обрела бы подобие жизни — этакую эрзац-жизнь. В салоне «Премьера» она превратилась в слащавую мумию. Ни жизни, ни достойной смерти — не заслужила. Стала частью музейной рутины, объектом любопытства зевак.
- Medico Della Peste — Доктор Чума, — деликатно кашлянув, возник за плечом старичок-продавец. Наверное, заметил, что посетитель задержался у дорогой диковины дольше, чем следовало бы зеваке, — и вот решил подвигнуть сомневавшегося к покупке. — Одна из самых любимых карнавальных масок всех времён. Раньше, во время карнавала, люди, выбиравшие эту маску, должны были отыгрывать роль доброго доктора: ставить всем диагнозы, прописывать сладкие лекарства, говорить что-то непонятное, желательно на Латыни. А ещё Доктор Чума был судьёй карнавала. — Старичок притих и с робкой надеждой взглянул на посетителя. — Желаете приобрести?
- Спасибо… — Павел встряхнулся, взбодрился, понял, что согрелся. — Я… да… хочу приобрести…
Заметив, как старичок потянулся к маске — упаковать и вручить, — Павел помотал головой.
- Нет, не это. — Он взял с полки и протянул продавцу театральный бинокль. — Вот это.
Старичок слегка сник — бинокль стоил втрое дешевле, — но всё-таки изобразил на лице кисловатую улыбку и пошаркал к прилавку — оформлять сделку. Павел расплатился и, не попрощавшись, вышел на улицу. Взглянув на часы, с удивлением убедился, что провёл в Салоне «Премьера» сорок минут. Как такое возможно? Управдом нахмурился. Выпадать из реальности — не годилось. Он ведь не блондинка на шоппинге и не сумасшедший. Сны — снами, а явь — явью. Что позволено спящему, не позволено бодрствующему. Придётся следить за расходом времени, как следят за расходом бензина. А он-то мысленно пенял продавцу, что тот его побеспокоил. Оказывается, старичок был чрезвычайно терпелив. Впрочем, это терпение управдом вознаградил. Почти все его наличные средства перекочевали в кассу салона. А смысл покупки, между тем, был не ясен.
- Всё-таки оптика как-никак, — пробормотал Павел, ощущая в кармане увесистую тяжесть бинокля.
Он решил, что станет использовать устройство для наблюдения за клиникой. Чтобы не маячить перед глазами охраны и не провоцировать её на вызов полиции, можно будет отойти подальше и следить за входом с помощью бинокля. Один ли в клинике вход — вот в чём вопрос. И если не один — каким из них пользуется обслуживающий персонал, включая приходящих электриков, водопроводчиков и прочих истребителей тараканов?
Ветер не унимался. Павел подумал, что, через некоторое время, ему потребуется очередное укрытие, и лучше бы отыскать его заблаговременно — желательно такое, где не стыдно задержаться подольше, причём бесплатно или за скромную сумму.
Впрочем, холод, сделавшись врагом управдома, нёс и благо: он бодрил, заставлял мысли носиться по черепной коробке, словно те были озябшими белками. Мысли-белки не радовали. Они удручали.
Разве слежка за клиникой — не дурацкая идея? Разве разглядывать её парадную дверь в окуляры театрального бинокля — не занятие, достойное последнего кретина? На сколько часов хватит Павла, пока он не заснёт от усталости или не свалится с самой обычной простудой, отнюдь не столь избирательной в выборе жертв, как Босфорский грипп? Значит, без вариантов — от обороны нужно переходить к наступлению. Не охранять Струве, а вытаскивать его на свет божий и уводить прочь от опасности. Людвиг придумал, как это сделать, и почти рассказал свой план. Если бы мобильная связь оказалась понадёжней, попрочней, — если бы связующая нить не оборвалась, — Павел бы знал, как ему поступить. Но неужели без Людвига он сам не способен изобрести ничего толкового. Даже после того, как тот дал наводку, обмолвился… О чём говорил латинист, когда их разъединили? Что-то насчёт того, что есть закон, запрещающий держать людей в психушке против их воли или против воли родственников. Но Струве — недееспособен, это очевидно. Значит, о его собственной воле речь не идёт. Остаются родственники. Вот оно! Павел был почти уверен, что разгадал план Людвига. Нужно найти родственников Струве. Объяснить им ситуацию. Может, сказать правду, а может, и соврать. Если понадобится — припугнуть. Главное — убедить их забрать профессора из клиники. Звучит логично. Осталось узнать, где этих родственников искать.
- Возьмите, пожалуйста! Вдруг пригодится? — Павел, шедший, глаза долу, сгорбившись и нахохлившись, как зимний голубь, с удивлением поднял взгляд на молодую девушку в обтягивающих джинсах и яркой оранжевой футболке, надетой поверх плотной шерстяной водолазки. На футболке читалось: «Интернет-клуб «Сафари» — космические скорости для полноценного сёрфинга и гейминга. Работает кафе». Девушка с улыбкой протягивала Павлу яркий рекламный флаер, сообщавший примерно то же самое. Должно быть, девушка вручила его управдому, посчитав это хорошей шуткой. Вряд ли она видела в Павле потенциального посетителя клуба. Её улыбка была широкой и озорной. В её мире в упор не замечали Босфорского гриппа.
Управдом хотел выбросить рекламный листок в ближайшую урну и уязвить, тем самым, эту беззаботную куклу хоть немного, но девушка вдруг протараторила заученное: «Всё, что есть на свете — есть в Интернете». Павел замер. Пальцы, уже принявшиеся мять дорогую полиграфию, окостенели. Девушка тем временем заприметила другого прохожего и, летящей походкой, бросилась, с пачкой флаеров, к нему. А Павел окончательно додумал то, что пришло ему в голову минуту назад: сеть поможет ему отыскать родственников Струве. Возможно, поможет. Стоит попробовать — хотя бы это совершенно ясно.
У Павла ушло полчаса на то, чтобы добраться до стеклянных дверей торгового центра, на втором этаже которого располагался Интернет-клуб «Сафари».
На постере имелись точный адрес и карта: пятиконечной золотой звездой было обозначено местоположение клуба относительно ближайших станций метро. Но Павел всё-таки слегка заплутал. Он осознавал, что, даже с учётом поисков верного пути, удалился от клиники на довольно приличное расстояние. Район Хитровки остался позади, пришлось миновать бульварное кольцо и прошагать по Воронцову Полю почти до самого Земляного Вала.
По дороге управдом почти не встречал праздно шатавшегося народа. Хотя и медицинские кордоны ему не встретились. Возможно, потому что район считался дипломатическим. «Интересно, в иностранных миссиях что-нибудь знают о Босфорском гриппе?» — Подумалось Павлу. — «Знают правду, какой бы она ни была?» Ответом ему стала музыка, донесшаяся из окон приземистого особняка индийского посольства. Она была весёлой, хотя отдельные ноты поднимались так высоко, что замораживали сердце тоской. Примерно так ощущаешь холод морской волны, окунаясь в неё с головой, когда вокруг — тропический рай, раскалённый песок пляжа и ослепительное солнце. Обжечься холодом на мгновение — радость, если знаешь, что холод — недолговечен. Он — игра, а жизнь — солнце и кокосовое молоко. В маленьком дворике посольства прогуливались люди: статные мужчины в строгих костюмах, с высокими тюрбанами на головах, женщины в ярких сари. Дворик был украшен разноцветными маленькими флажками и цветочными композициями. Наверное, в консульстве отмечали какой-то национальный праздник. Более мирную и жизнеутверждающую картину трудно было себе представить. «Для индийцев смерти нет. — Вспомнил Павел. — Только череда реинкарнаций. Как у Блока: «Умрёшь — начнёшь опять сначала». Для них пир во время чумы — никакая ни дань — ни отчаянию, ни мужеству, — а естественная часть бытия. Куда более противоестественно прятаться от болезни в подвалах и месяцами скорбеть по каждому усопшему». Охранник в будке укоризненно посмотрел на Павла и красноречивым жестом предложил не задерживаться у посольской ограды. Управдом внял призыву.
Когда он добрался до торгового центра, сразу понял, что попал, куда надо. Интернет-клуб, должно быть, открылся совсем недавно — рекламные растяжки, как оранжевые обвисшие паруса, колыхались над головами прохожих, и зазывали в параллельную реальность.
Павел, хотя и считал себя крайне далёким от виртуальных радостей, всё же знал, что золотое время Интернет-клубов — прошло. Они пользовались популярностью лет десять-пятнадцать назад, когда компьютер был диковинкой и своеобразным шиком. По мере того, как прогресс шагал по планете, а комплектующие — дешевели, всё больше появлялось угрюмых одиночек-домоседов, просиживавших дни и ночи за мониторами в собственных углах, и всё меньше оставалось желающих устроить такие посиделки «в публичном месте». В общем, выгода обладания Интернет-клубом «Сафари» на излёте первого десятилетия двадцать первого века не являлась очевидной.
Всё разъяснилось, когда Павел добрался до клубной кассы. По всей видимости, владельцы заведения совсем не рассчитывали на клиентуру из числа бедняков, забегающих сюда на пару минут — проверить электронную почту. Потенциальными посетителями должны были стать сетевые игроки. Те, кого привлекала командная игра — на мощных машинах, — в гильдиях, взводах, когортах, — с возможностью высказаться в микрофон и услышать в наушниках ответные возгласы однопартийцев. Дома не всегда удобно кричать посреди ночи благим матом: «Босс справа! Лечи, я на фланг!». В Интернет-клубе разгорячившегося не только не одёрнут, но и поддержат порцией энергетика из местного кафе. На кассе сообщалось, что часы работы клуба: с 12–00 до 05–00.
Что касается интерьера — он был перенасыщен дешёвым «футуристичным» пластиком. В глазах рябило от неестественно ярких красок. Взгляду не удавалось отдохнуть ни на мгновение: постеры в человеческий рост, с которых — прямиком на зрителя — пёрли танки и самолёты, улыбались фэнтезийные полуголые красавицы с мечами наперевес; монструозные ростовые фигуры мускулистых морских пехотинцев и пиратов; встроенные в стены мониторы, крутившие сцены массовых игровых побоищ, — всё это сразу погружало в атмосферу безвременья и азарта.
В кассовом окне маячил молодой человек, задрапированный во всё оранжевое, — видимо, это был «фирменный» цвет «Сафари». На вопрос Павла, может ли он оплатить доступ в Интернет на один час, кассир сперва растерялся. Видимо, с такими скромными просьбами сталкивался нечасто. Но, через минуту, пострекотав клавишами клавиатуры, обрадовал:
- Место номер сто восемнадцать, в самом конце игрового зала. Сейчас народу мало, все, кто есть, будут от вас далеко, — так что не помешают.
- Сколько с меня? — Павел поразмыслил, не стоит ли за заботу дать кассиру «на чай».
- Пятнадцать долларов. То есть, по сегодняшнему курсу, четыреста семьдесят рублей, — Сообщил юнец.
- Однако! — управдом ощутил себя Кисой Воробьяниновым из «Двенадцати стульев», который только что ознакомился с меню ресторана «Прага». — А почему так дорого?
- У нас… игровой клуб. — Кассир смешался. — В эту сумму включена гарнитура для гейм-чата, весь софт, периферия… дать список всего, чем вы сможете воспользоваться?
- Не стоит. — Павел вытащил из кошелька последнюю тысячерублёвую купюру. Дождался, пока кассир отсчитает сдачу, и забрал её всю, до десятки. Потом, по светящимся стрелкам на полу — наверное, дизайнер хотел, чтобы было похоже на коридор звездолёта, — двинулся в основной игровой зал «Сафари».
- Чай и кофе тоже бесплатно, — выкрикнул в спину управдому кассир; видимо, всё-таки его одолела неловкость.
Игровой зал напоминал университетскую аудиторию: открытые кабинки, повышаясь по рядам, создавали полукруг с центром внимания — маленькой сценой, над которой нависала огромная плазменная панель. Видимо, Интернет-клуб готовился приглашать именитых гостей для выступлений и транслировать сетевые интересности — на экран.
Каждая геймерская кабинка была снабжена хлипкой дверцей. Поблизости от сцены, на свободном пятачке пространства, нашлось место для пары кофе-машин и такого же числа бойлеров. Народу в заведении в этот час и впрямь было совсем немного. И, похоже, все посетители гоняли чаи, толпясь на сцене. Там собрались человек десять подростков и что-то шумно обсуждали, размахивая руками. Павел, не заинтересовав никого, отыскал свою кабинку и скрылся в ней. Кассир не обманул: не только соседние «нумера», но и, похоже, оба соседних ряда пустовали. Полный покой был Павлу гарантирован. Приобщение к прогрессу — тоже: системный блок и монитор казались совсем новенькими, с иголочки.
Хотелось хлебнуть кофе, или хотя бы простого кипятка, но вторгаться в чужое общество — совсем не хотелось. Павел решил потерпеть, пока молодёжь разойдётся со сцены. Может, получится сбегать за бодрящим напитком попозже: час — он ведь длинный.
Длинный ли?
Управдом, наконец, задумался над тем, как именно ему искать родственников Струве. С чего начать поиски?
Он знал о социальных сетях, блогах и онлайн-дневниках лишь понаслышке, но был почти уверен, что Струве не злоупотреблял сетевым общением. Для человека, облечённого профессорским званием, тот казался совсем не старым. Значит, на своём поприще, вкалывал — от души. А значит, у него оставалось не так уж много времени на всё остальное.
Павел решил начать с простого: вбил в поисковик «Профессор Струве», — и дождался результатов поиска. Число ответов — несколько десятков тысяч — его ошеломило. О каких только Струве ни был готов рассказать Интернет. Эту фамилию в давнем и недавнем прошлом носили: профессор римской словесности и древностей Казанского университета, марксист, экономист, виолончелист, философ и даже директор Пулковской обсерватории, открывший пятьсот двойных звёзд.
Павел переформулировал запрос: «Профессор Владлен Струве, эпидемиолог». На сей раз, вместо растерянности, управдомом овладело раздражение. Результатов поиска высветилось куда меньше, но многие ссылки вели на Интернет-сайты различных жёлтых изданий, наподобие «Городских легенд», которые рассказывали о потере профессором памяти в свойственном им духе. Большинство газетёнок существовали исключительно в сетевом формате, не имея бумажных версий. Однако управдом удивился, что история профессора привлекла к себе довольно пристальное внимание щелкопёров. Чаще всего встречались безыскусные дословные перепечатки из «Городских легенд» — Павел порадовался, что он, по крайней мере, изначально имел дело с первоисточником, — но некоторые представители прессы добавляли в историю «шокирующих подробностей». Кто-то утверждал, что Струве откусил полицейскому палец, когда тот попробовал усадить его в патрульную машину. А кто-то и вовсе уверял, что профессор, перед поимкой, искусал около двадцати студентов МГУ и заразил их всех, при этом, Босфорским гриппом.
Павел пролистывал страницы поисковика, переходил по ссылкам, тратил на это драгоценные минуты и с горечью думал, что в мире ведь наверняка есть специалисты по сетевому поиску информации; вот бы залучить кого-то из них в Интернет-клуб «Сафари» хотя бы на пятнадцать минут!
Один из бульварных листков, вероятно, решил придать описанию скандала благородные черты полноценного журналистского расследования. Правда, журналист ограничился тем, что включил в статейку некоторые биографические данные и перечислил названия научных работ Струве. Павел не знал, можно ли доверять этой информации. Согласно ей, выходило, что Владлену Струве — пятьдесят два года от роду, он — выпускник петербургской Военно-медицинской академии имени Кирова, почётный член Парижской и Нью-Йоркской медицинских академий. Написал полтора десятка научных трудов с труднопроизносимыми названиями.
Павел вбил в строку запроса эти сомнительные факты.
Результаты поиска — удручили. Вместо того чтобы вычленить важное и полезное, управдом завалил себя целым ворохом ссылок на англоязычные научные сайты, приводившие названия работ Струве в библиографических ссылках.
Павел, спустя рукава, пролистал в поисковике две страницы результатов.
«Даже не верится, что такая жуть могла случиться с Владиком Струве. Он же «ботаник» с головы до пят. У кого рука-то поднялась? А информация точная — не газетная утка?»
Управдом насторожился. Перечитал текст. Перешёл по ссылке и оказался на каком-то медицинском форуме. Нет, поправка! Не на медицинском в чистом виде, хотя вопросы, связанные с врачебной практикой, здесь преобладали.
На неофициальном форуме выпускников Военно-медицинской академии — той самой, питерской. Альма-матер Владлена Струве.
Вопрос, привлёкший внимание управдома, задала форумчанка с ником So_Nata — в теме, заведённой другой дамой, назвавшейся «Странницей». Первое сообщение: «Наших бьют», — содержало ссылку на сайт «Городских легенд», и больше ничего. Автор, видимо, не посчитала нужным досказывать что-то своими словами.
Ажиотажа тема не вызвала. Комментариев оказалось ровным счётом три штуки.
Первый можно было вовсе не брать в расчёт: некто «Dushegub» (врачебный юмор?) поставил грустный смайлик — плачущую рожицу.
Второй оставила та самая So_Nata. Напротив её аватарки — забавной белки из мультфильма «Ледниковый период», — значилось: «оффлайн».
Третий был самым толковым.
«К сожалению, пишут правду. Детали — накручены журналюгами. Но то, что у Влада амнезия, вследствие перенесённой травмы, — чистая правда. Сейчас лежит в частной клинике. Там, похоже, какие-то шишки постарались — он же на Минздрав работал, со спецдопуском. Потому сразу в частную. Пока по двадцать третьей. Освидетельствование провёл какой-то Ищенко — из молодых московских. Всё сделал, как говорится, на коленке, за пять минут. Выездного суда — не было. В Москве что-то чудят. Медики все на ушах. Буду держать в курсе».
Комментарий оставил форумчанин Dmitrich. До выбора аватары он не снизошёл, зато, в настоящий момент, находился в сети.
Павел затаил дыхание. Только бы не спугнуть удачу! Он попробовал оставить в теме собственную запись, но форум потребовал пройти для этого регистрацию. Чертыхнувшись, Павел, в несколько шагов, выполнил процедуру. Пока он метался между почтовым ящиком и форумом, пока путался с раскладкой клавиатуры, вбивая свежевыдуманные логин и пароль, Dmitrich исчез из виду, перешёл в оффлайн. Управдом едва не взвыл волком. Потом всё-таки начал набивать сообщение: рано или поздно осведомлённый форуманин его прочтёт и, может, ответит.
«Здравствуйте. Я — знакомый Владлена Струве. Был у него в больнице сегодня утром. Подозреваю, профессору угрожает опасность. Помогите связаться с его родственниками — хочу убедить их забрать Струве домой, или перевести в другую клинику».
Сообщение ушло. Страница форума обновилась. Вот так сюрприз: напротив ника «Dmitrich» опять высвечивалось: «онлайн». И тут же управдом заметил, как, напротив его собственного ника («Pavel2» — ничего веселей не придумалось, а просто Pavel на форуме, вероятно, уже имелся) загорелось: «личных сообщений — 1».
Ещё немного возни, попыток понять, как читать приватную корреспонденцию. У Павла тряслись руки, когда он, наконец, достиг цели.
«Кто вы? — Писал Dmitrich, — Какое отношение имеете к Струве? Если бы на самом деле были его приятелем — знали бы, что у Владлена давно нет родственников. И он не женат».
Чёрт! Как тут общаться? Управдом заметил кнопку: «Ответить».
«Поверьте, я на самом деле беспокоюсь за профессора. Мне кажется, в клинике ему страшно. Вы наверняка знаете его лучше, чем я. И о том, что с ним приключилось, знаете больше. Вы, вероятно, врач и, судя по всему, его друг. Я — не врач, даже не его приятель. Но я почти уверен: Струве не хочет оставаться взаперти. Разве можно удерживать его в психушке насильно? Ведь есть закон».
Прошла минута, потянулась другая… пять минут отсчитал таймер на мониторе. Наконец, Павел догадался обновить страницу вручную. Аллилуйя: Dmitrich ответил.
«Вы так и не признались, кто вы. Не думаю, что есть основания считать вас чёрным риэлтором, или мошенником любой другой специализации. Струве работает на правительство, так что неплохо защищён от такого сброда. Если вы вправду хотите Владу добра — не лезьте не в своё дело. Я-то как раз знаю, что для него лучше. Поверьте мне, как человеку, который вместе со Струве таскался всю молодость — от Заполярья до Казахстана; лечил свиней от чумы и занимался другими похожими мерзостями. Закон о психиатрической помощи, о котором вы говорите, в случае Влада не действует. Поищите в Интернете — двадцать третья статья, часть четвёртая. Там всё сказано. Как только его освидетельствуют по-человечески — будет судебное решение о назначении лечения. Будет решение — начнут лечить. А лечение в психиатрии предполагает, помимо прочего, не принимать на веру слова пациента, когда тот уверяет, что его хотят зарезать, пристрелить, затащить в ад, скормить демонам и крокодилам. Съехать с катушек он мог, но и вернуться — может. Так что не мешайте работе профессионалов. Не имею времени, чтобы общаться далее. Прощайте».
Dmitrich отшил управдома, заткнул Павлу рот — быстро и уверенно. По-хирургически. Может, он и был хирургом — выяснять это Павел не стремился. Он сперва возмутился. Потом сделал отчаянную попутку продолжить диалог и убедить-таки собеседника, что тот не прав, а Струве — в опасности. Даже начал строчить что-то проникновенное, с призывами к совести и состраданию. Но потом, на полуслове, передумал; опустил руки.
В самом деле: какие аргументы он смог бы привести в доказательство своей правоты? Разве что, рассказать последовательно обо всех недавних событиях его жизни? О больных женщине и ребёнке, ради спасения которых он сам готов поверить во что угодно и пойти на любую глупость — на безумство и преступление. О чёрной огромной птице, дважды встававшей на его пути — чтобы спасти или уничтожить — бог весть. Ну и, конечно, о мушкете, украшенном серебряным литьём. Об этом оружии против чумы. Об этакой замене вакцинаций и гигиены. После такого рассказа любой Dmitrich, несомненно, проникнется к Павлу полнейшим доверием и постарается, чтобы исповедь услышал кто-то вроде Ищенко. А что — это вариант: поселиться по соседству со Струве, в тепле и уюте, так сказать, на законных основаниях. Впрочем, хромоватый управдом — не светило эпидемиологии всемирного масштаба. Он не удостоится роскоши ищенковской клиники — его упекут в заведение попроще.
Павел последовал совету собеседника-грубияна и отыскал в Интернете нормативный акт, озаглавленный: «Закон о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании». Согласно этому талмуду, Струве был кругом виноват. Он, несомненно, не мог «самостоятельно удовлетворять основные жизненные потребности», с большой вероятностью представлял «непосредственную опасность для себя или окружающих». Управдом, правда, сомневался, что физическое здоровье профессора пошатнётся «вследствие ухудшения психического состояния, если лицо будет оставлено без психиатрической помощи». Но это уже казалось несущественным. У Струве не было никакой надежды выйти из клиники, «не замарав рук», выпросив у Ищенко свободу.
До конца выкупленного Интернет-часа оставалось ещё двадцать минут, но Павел не видел смысла находиться в кабинке дольше. После случившегося фиаско, он укрепился в нелюбви к глобальной паутине.
Пробираясь к выходу из игрового зала, управдом заметил, что у столиков с кофе-машинами — никого. Им овладела упрямая жадность: деньги, улетевшие в трубу, захотелось «отбить» хотя бы парой чашек кофе. Тем более, вместо баночного быстрорастворимого или пакетиков «три в одном», гостям клуба предлагался кофе в пузатых капсулах, превращавшихся в утробе хромированного агрегата в ароматное варево. Впечатление портили только дешёвые пластиковые чашки — позор уличного общепита.
Павел повозился с кофе-машиной, — разобрался, что в ней и как, сравнительно быстро. Агрегат заурчал, задрожал мелкой дрожью и — тоненькой струйкой — начал наполнять чашку чёрным американо. Управдом присел на край стола. Достал Айфон, попробовал связаться с Людвигом.
- Уважаемый абонент, сегодня, на протяжении всего дня, возможны перебои связи, вызванные атмосферными явлениями. Приносим свои извинения за доставленные неудобства. — Отчеканила трубка.
Ещё ни разу в жизни управдом не слышал ничего подобного. «Интересно, врубили стандартную запись, или наболтали только что?» — Подумал он. Это была самая безболезненная мысль. Остальные — угнетали и злили.
Отчаянный марш-бросок на Москву оказался безрассудством, в худшем понимании слова. «Римские легионы застряли в британских болотах», — Вспомнилось школьное. Павел не разжился ни подельником, в лице Струве, ни даже информацией. Ничего нового — ни одного паззла в картину мира, поражённого болезнью. Разве что, прояснилось семейное положение Струве. Людвиг наверняка задвинул бы, на этот счёт, одну из своих теорий. Сформулировал бы, например, так. Для успешного переселения средневекового разума мало современного носителя, подходящего по профессиональному признаку, — тот ещё должен быть одинок, не обременён родственными связями и обязательствами. Для чего? Чтобы его не бросились искать, в случае пропажи? Чтобы жена и дети не удивлялись «перерождению»? Кстати, очень может быть, что, во времена средневековья, выбор «жертвы» по таким критериям казался логичным: вряд ли шесть веков назад были сильно развиты иные связи, кроме родственных. Вряд ли ремесленника, не вышедшего поутру на работу, бросились бы искать средневековый прораб вместе со средневековой полицией; вряд ли выпивоха, не явившийся вечером в любимый средневековый кабак пропустить кружку чего-нибудь средневекового, стал бы темой обсуждения среди собутыльников. Если верить учёным мужам современности, ценность человеческой жизни в те далёкие века была ничтожной. Люди походили на взаимозаменяемые кирпичики в кладке стены. Что же касается перерождения — так с этим ещё проще. Уклад жизни, окружение, мораль, детали быта, — для разума-паразита всё это оставалось точно таким же, как и для разума-носителя, если они были современниками друг друга. Карлик Нос, превратившийся из милого мальчика в горбатого уродца, несомненно, испытывал психологический шок, но не культурный: и мальчик Яков, и карлик, жили в одном и том же мире, в одних и тех же его реалиях.
Павел спохватился, что кофе давно готов. Отхлебнул обжигающей горечи; принципиально обошёлся без сахара. Айфон всё ещё лежал в руке, и управдом, от нечего делать, отстучал Людвигу смс: «Съездил впустую, возвращаюсь». Помедлил, передумал отправлять и стёр. От нечего делать, с нездоровым любопытством, покопался в разделе контактов. Если телефон принадлежал владельцу икшинского поместья, значит, в числе прочих, там наверняка была записана Еленка. Список контактов оказался внушительным, но никакой Елены в нём не значилось, как и «любимой», «солнышка», «зайчика» и другой подобной пошлятины. Впрочем, Людвиг ведь уверял, что отыскал Айфон где-то в недрах поместья. Может, им владел и не хозяин дома, а, скажем, его повар или конюх — судя по общей потрёпанности аппарата, модель была далеко не новой. Павел продолжил исследование телефона. Папка входящих сообщений оказалась пуста, если не считать ммс, присланного Людвигом. Управдом, от нечего делать, открыл его и — в который раз — оценил мастерство неизвестного мастера, изготовившего мушкет. Даже запечатлённый на плохонькой фотографии, тот приковывал к себе взгляд филигранностью серебряного литья. Какая-то новая мысль зашевелилась в мозгу управдома. Верней, мысль старая, но не додуманная до конца.
Павел вспомнил, как гадал, пока трясся в тамбуре электрички, каким образом «ариец» мог завладеть мушкетом в современной Москве. Выходя на Савеловском, он остановился на том, что Валтасар не отправился бы за оружием в музей. Даже если современный носитель его сознания, к примеру, первоклассный вор, культурный шок от попадания в другое время и другую реальность нивелировал бы все профессиональные навыки. Да что тут миндальничать: Павел ведь видел «арийца» без прикрас. Разве, валяясь нагишом на бетонном полу подвала, тот походил на ловкого домушника или медвежатника со стажем? Скорее на Тарзана, волею злой судьбы вырванного из родных джунглей и посаженного в клетку зоопарка. Нет, «ариец» никоим образом не «добывал» мушкет. Любая деятельность, связанная с «добычей» чего-либо, была для него невозможна. Всё, что он мог, — взять оружие. Ни украсть, ни купить, ни собрать в подпольной мастерской — только протянуть руку и взять никем не охраняемый мушкет. Если он не тянет на музейного вора — может, он музейный смотритель?
Кофе закончился. Управдом повернулся к кофе-машине за второй чашкой.
- Блин! О, блин! Мужик…эээ… чувак, слушай, извини! — Совсем молодой пацан — немыслимая «кислотная» водолазка поверх свитера с высоким воротом, широченные штаны с множеством карманов, кроссовки на непомерно высокой подошве, грязноватые дреды на голове — шарил под столом в поисках Айфона, который закатился туда после маленькой аварии: столкновения с Павлом. В общем-то, в аварии были равно виноваты обе стороны: Павел выполнил разворот, задумавшись, уставившись на дисплей и не глядя по сторонам, а кислотный пацан — и вовсе отступил от кофе-машины задом. Получалось, он выбил аппарат из рук управдома не то позвоночником, не то лопаткой. Наверное, это выглядело забавно, если смотреть со стороны. Но парню было не до смеха: он испугался, заметив под ногами продукт высоких технологий с надкусанным яблоком на борту, бросился поднимать ценную вещицу. Наконец выпрямился, разогнулся, протянул Павлу Айфон. Видимо, сын своего века, пока пребывал на карачках, убедился, что аппарат — не новый, к тому же практически не пострадал, потому испуга в его глазах почти не оставалось.
- Не парься, машина — зверь, заведётся. — Пацан улыбнулся, бросил взгляд на дисплей; там по-прежнему красовался мушкет, от удара картинка не закрылась и не разбилась на тысячу осколков. — Отличный ствол. Любишь оружие? — За словами не крылось настоящего интереса, кислотный просто пытался быть дружелюбным.
- Обожаю. — Буркнул Павел, принимая аппарат. Общаться ему не хотелось, тем более с таким колоритным кадром.
- Давай с нами в пати, — пацан развеселился. — Гномом будешь. У гномов ружья — бест. Расовый бонус. У меня у самого самый старый перс — гном. Хай левел, хедшотит тока так! Ружьё ему сам скрафтил — вот как у тебя почти.
- У меня — настоящее. — Едко уязвил говорливого управдом. Павел не сумел объяснить бы даже себе самому, зачем ввязался в бессмысленный разговор с пустоголовым подростком. Да в какой там разговор — в болтовню, в обмен ершистыми репликами, в неостроумную перепалку, когда один дурак по-дурацки подкалывает дурака другого. Скорее всего, все неудачи дня зарядили Павла избытком мегаватт злобы. Его требовалось хоть на кого-то излить. Но разбитной собеседник, вместо того чтобы отвалить за ненадобностью, неподдельно изумился.
- Гонишь! — Убеждённо заявил он. — Это ж антиквариат. Он миллион бакинских стоит.
- Моё ружьё! — Тупо повторил Павел, не переставая удивляться самому себе.
- Спорим, докажу, что гонишь! — Подросток полыхнул азартом. — На пятихатку. Идёт?
Он покопался в многочисленных карманах штанов и наскрёб по сусекам пять сторублёвых купюр.
Павел ухмыльнулся. Неожиданная мысль развеселила его: хоть что-то полезное от мушкета! Управдом догадывался: подросток попытается привлечь на свою сторону Интернет; отыскать в сети фотографию, максимально похожую на ту, что раскрыта на дисплее. И, конечно, обмишурится по всем статьям. Ведь Павел не скачивал фото из паутины, чтобы любоваться им на досуге или поставить фоном на дисплей. Фотография — эксклюзив, работы Людвига. Как и сам мушкет.
- Согласен. — Управдом показал пацану последнюю пятисотенную. Он твёрдо решил поправить финансовое положение за счёт подростка: не очень-то благородно, но и совесть заедать не станет — мальчонка явно не из детдома сюда прибежал, и не после разгрузки товарных вагонов, где в поте лица зарабатывал на мороженое: золотая молодёжь — одно слово. Хочет спорить — пускай спорит.
- Эй, чуваки, дуйте сюда, — кислотный махнул рукой, подзывая приятелей, которые уже давно высыпали из кабинок и толпились в отдалении, прислушиваясь. — Чтобы всё без гонева! Мы на бабло поспорили. — Он вкратце объяснил суть спора. На удивление по-деловому, без рисовки, чем снискал даже лёгкое уважение Павла.
- Гугл-поиск по изображениям? — Уточнил один из «секундантов» у кислотного.
- Угу, — кивнул тот. — Попробую.
- Чувак, это лажа, — буркнул «секундант». — Тридцать процентов совпадений. Тебе оно нужно?
- Пятихат — не деньги. — Отмахнулся спорщик. Видимо, Павлу повезло: нарвался на азартного.
- Прошу! — широким жестом кислотный пригласил Павла в одну из кабинок. — Только яблоко своё пожертвуй, плиз, на недолго.
Павел протянул Айфон.
Всё, что происходило дальше, в глазах управдома походило на некое священнодействие. Молодёжь толпилась за спиной кислотного и отпускала на его счёт беззлобные шутки. Тот, словно никого не замечая, бормотал что-то невнятное: «перегоню по блютусу», «ещё в джипег переводить», «надо качнуть софтину, чистый поиск — нах». Картина, доступная пониманию Павла, нарисовалась только через четверть часа: в верхней части монитора высветилась крупная фотография мушкета, продукт творчества Людвига, в нижней — десятки маленьких фото, на большинстве из которых не было изображено никакого оружия.
Толпа загудела, оттеснила Павла назад и принялась оживлённо комментировать результаты. Слышалось: «я же говорил — лажа», «вот это немного похоже», «это манга, придурок», «тут без рюшек, а у него — с рюшками», «смотри, косплей с ружьями», «это не косплей, это в Греции, я с родаками гонял; называются — эвзоны», «да вот же, только фотка галимая», «оно, что ли?», «чё, правда это ружьё?», «оно, только боком», «мля, точно».
Шум стих. Подростки словно опомнились, устыдились собственного энтузиазма. И расступились перед Павлом, как библейское море — перед Моисеем.
- Вот, смотри, мужик… эээ… чувак, — стараясь не выдавать радости, кислотный кликнул по одной из фотографий, выводя изображение на весь экран. — Твой ствол. Который не твой ствол, чувак. Извини, быстрей не получилось. Тут поиск такой — по комбинациям цветов, по тому, куда тень падает, по контурам, короче, по всякой такой лаже. Но ствол твой — точно. Тот, который не твой.
Павел приблизился к монитору — чуть не уткнулся в него носом.
Вгляделся в изображение.
И онемел.
С монитора злыми рубиновыми глазками на него смотрела серебряная змея. Не узнать её было невозможно. Ракурс на фотографии, взятой из сети, казался слегка иным, чем на фото Людвига: мушкет находился чуть дальше от камеры, был повёрнут так, чтобы попадал в кадр целиком. Но в том, что он — это он, — сомневаться не приходилось.
- Ну что, чувак, ес или ноу? — Кислотный подмигнул.
Павел кивнул головой.
- Окэ, теперь читай. — Следующим кликом подросток перешёл на сайт, обильно украшенный рисованными изображениями кинжалов, пистолетов, ружей и даже маленьких пушек.
Управдом, поражённый простотой процедуры раскрытия тайны, послушно начал читать.
Сперва «шапку» сайта: «Богатая Коллекция». Крупнейший общероссийский ресурс, объединяющий коллекционеров холодного и огнестрельного оружия 5-го — 19-го веков.
Потом, ниже, в описании к фотографии: «Аркебуза, предположительно — 15 век. Предположительно — Германия. Украшена серебряным литьём, изображающим — предположительно — страдания грешных душ в аду. Дульнозарядная. Пороховой заряд поджигался с помощью фитильного замка. Калибр — 17 миллиметров. Стреляла каменными или свинцовыми пулями. Дульная скорость — около 300 м/ сек, прицельная дальность — 30–35 метров. Уникальной особенностью данного экземпляра является малый вес — менее двух килограмм. Предположительно — вес был снижен за счёт сознательного придания изделию конструкционной хрупкости, использования в процессе изготовления лёгких материалов пониженной прочности. Предположительно — в боевых действиях не использовалась, выполняла декоративные функции, хотя баллистическая экспертиза (2002 год, Москва) подтверждает, что несколько выстрелов данное оружие произвело. Имя мастера-оружейника — не установлено. Имена предыдущих владельцев — не установлены. В настоящее время находится в собственности и частной коллекции Вениамина Александровича Третьякова».
Павел постарался проглотить комок в горле.
- Ну что, чувак, убедился? — Кислотный, с подтекстом «против правды — не попрёшь», развёл руками. — Платить будешь, или как?
- Кто он? — Просипел Павел.
- Что говоришь? Громче, плиз. — Небрежно бросил подросток.
- Я спрашиваю: кто он, этот человек, владелец оружия… аркебузы… — Прокашлявшись, выдавил Павел. Он просмаковал языком незнакомое слово. — Можно с ним связаться? Поговорить по телефону? Написать письмо?
- Э, ты что, в отказку? — Возмутился кислотный. — Такого уговора не было. Все свидетели.
Толпа сзади согласно загудела.
- Всё в порядке, — Павел поспешно сунул в руку подростка пятьсот рублей. — Ты выиграл. А теперь скажи: как мне связаться с Вениамином Александровичем Третьяковым?
- Ну…Попробовать-то можно. — Подросток, похоже, уже настроился на долгий спор; капитуляция Павла была для него неожиданна и, пожалуй, неприятна. Может, он уже и не рад был, что обобрал взрослого незнакомца на немалую для того сумму. А идти на попятную, отказаться от выигрыша — значило, потерять лицо среди своих, дышавших в спину. — Дайте мне пять минут. — Кислотный обернулся. — Всех касается.
Толпа подростков, похожая на длинную нескладную многоножку, начала неуклюже выбираться из кабинки. Павел вышел последним. Он снова связался с кофе-машиной, выбил из неё ещё одну чашку горечи.
Мысли путались.
Выходило, что Валтасар — всё-таки вор. Он не грабил музея, но забрал мушкет из частной коллекции.
Павел решил, что «аркебуза» — звучит как-то не так, грубовато, — и продолжил мысленно именовать мушкет — мушкетом…
Итак, «ариец» — вор. Или нет? Может ли коллекционер, владевший мушкетом, быть в сговоре со средневековым стрелком? Павел неосторожно сделал большой глоток из пластиковой чашки. Чёрт! Язык и нижняя губа болезненно онемели, обожжённые кипятком.
- Готово, чувак. — Павел обернулся. Кислотный забавно махнул дредами, — Дуй на капитанский мостик.
- Что нашёл? — Управдом, отчего-то, разволновался, как на первом свидании. — Телефон? Электронную почту?
- Ну… — Подросток помялся. — Там только скайп был. Я написал, мне ответили. Он сначала говорить не хотел, чего-то бычил даже. Типа: ты говно, а я — Бэтмен. Я тогда ему твою фотку переслал. Ствол, который с твоего яблока снял. Он сразу заверещал: мир, дружба. В общем, я вам конференц-связь организовал. Иди, он там, в монике уже.
- Что? Где? — Павел не понял половины из сказанного подростком.
- Хочешь поговорить с этим коллекционером? — Терпеливо вопросил кислотный.
- Ну, — уподобляясь собеседнику, выдохнул Павел.
- Иди в мою кабинку, он там, я пока курну.
Павел, наконец, осознав, какую удачу ухватил за хвост, рванул наверх по рядам, ворвался в кабинку, плюхнулся на высокий офисный стул перед монитором. Сперва, вопреки обещаниям кислотного, «по ту сторону экрана» он не увидел никого. Камера «в зазеркалье» была включена, но показывала только пустую комнату: высокий потолок, с привешенной к нему на здоровенном крюке тяжёлой люстрой о пяти рожках, на заднем плане — массивный шкаф, похожий на картотечный, — и всё. Потом откуда-то сбоку надвинулась тень, в кадре показалась рука; на рукаве канареечной рубашки блеснула изящная запонка. Человек придвинулся к камере — и глаза Павла от изумления раскрылись так широко, что едва не выскочили из глазниц. На него, спокойно и проницательно, с лёгким недобрым прищуром, смотрел Валтасар, он же «ариец», он же средневековый стрелок. Изумление управдома переросло себя самого, выплеснулось за пределы Интернет-клуба, больного города, а может, и всей солнечной системы. И ему казалось, что дальше — некуда. Ещё одна капля — и он переполнится этим изумлением, взорвётся. Как же он бы не прав! Валтасар в кадре нахмурился.
- Меня зовут Вениамин Третьяков. С кем имею честь? Правильно ли я понял, что вы располагаете информацией об одном ценном предмете, пропавшем из моей коллекции несколько дней назад? — Произнёс он хорошо поставленным баритоном на прекрасном русском языке. У шельмеца не было даже акцента.
Чёрный джип, похожий на огромный грязный башмак, клюнул носом, просел на рессорах, взвизгнул колодками тормозов, избегая столкновения с пешеходом. Павел, ступив с тротуара на проезжую часть, вырос перед ним, как айсберг перед «Титаником». Он словно бы не замечал, что играет по своим правилам на чужой территории: не притормозил в ответ и не обернулся, продолжил путь.
- Эй, придурок, ты бессмертный, что ли? Глаза разуй! — Выкрикнул ему в спину водитель джипа.
На сей раз Павел удостоил крикуна вниманием: замер посередине шоссе, вернулся на несколько шагов. Автомобили истошно сигналили и объезжали пешехода зигзагами.
- Хочешь поговорить? — Управдом наклонился к водителю. — Давай, вылезай. У меня Босфорский грипп. Сейчас кашляну тебе в морду — отдашь концы через неделю.
Коротко стриженый громила за рулём, ещё секунду назад смотревший на пешехода с вызовом, поигрывая хорошо накачанными бицепсами, отшатнулся; с трудом, несколько раз промахнувшись, нащупал кнопку подъёма стекла. Павел услышал приглушённое: «Козёл, сам сдохнешь!», — и дорогое авто рвануло с места.
- Вот то-то же, сука, — пробормотал управдом себе под нос. — Вот то-то же.
К вечеру ещё похолодало. Ветер, выстудивший столичные улицы с утра, никак не желал угомониться. Павел дрожал мелкой дрожью, семеня по направлению к клинике и речке Яузе. Но сейчас он не боялся простудиться, попасть под машину, даже встретиться с дотошным полицейским нарядом. Им овладело равнодушие, смешанное с отчаянием. Поистине адская смесь! Он горько усмехался, вспоминая, как Людвиг записывал их обоих в небесное воинство. Вот уж нет! Не по Сеньке шапка! Единственное, что позволено нелепому управдому — быть божьим шутом. Павлу казалось: сонмы ангелов хохочут над ним, потешаются, то протягивая надежду, как конфету, на раскрытой ладони, — то сжимая кулак и пряча в нём лакомство. А потом — фокус-покус: ладонь вновь раскрывается, и в лицо Павлу летит пыль, серая пепельная мука. Ну ничего: шут не уйдёт с манежа, пока его не прогонят пинками. Если нужно продолжать шутовство, чтобы спасти дорогих ему людей — он не отступится. Он мало что может. Разве что, болтаться возле клиники и подсматривать в её окна через окуляры театрального бинокля. Он — один. Людвиг не выходит на связь, Струве — беспомощен, как котёнок. А Валтасар… Он больше не Валтасар, не Стрелок. Он — коллекционер с невнятным прошлым, по имени Вениамин Третьяков.
Павел с неприязнью вспоминал странную и короткую беседу, которая состоялась в кабинке Интернет-клуба «Сафари».
Когда он услышал голос «арийца», от изумления онемел без малого на минуту. Потом попробовал устроиться перед камерой получше, чтобы собеседник увидел его лицо. Всё это помогло мало.
- Почему вы молчите? — Недовольный «ариец» тоже наклонился к камере со своей стороны. — Вы похититель? Посредник? Попробовали продать вещицу — и ничего не вышло? Я готов на переговоры, если не станете зарываться и просить невозможного… миллиона долларов я вам не дам… ну, и конечно, мы не договоримся, если вы не обретёте дар речи. — «Ариец» сложил руки на груди, крест-накрест, и выжидающе уставился на собеседника.
- Вы меня… не помните? Не узнаёте?.. — Чувствуя себя чрезвычайно глупо, выдавил Павел.
- Что-то не припоминаю, — «Ариец» нахмурился. — А мы знакомы?
- Да… Вот уже несколько дней… — Управдом с трудом подыскивал слова. — Я знаю вас как человека, по имени Валтасар. Вы не позабыли Латынь?
- Что за чушь! — Коллекционер скривился; гримаса на его лице явно говорила: «угораздило меня связаться с психом!» — Какой Валтасар? Какая Латынь? Вы имеете сведения об аркебузе, похищенной из моего дома, или нет? Я довольно занятой человек. Мистика, эзотерика, переселение душ, — меня не интересуют.
- Неужели вы ничего не помните? — Павел вдруг осознал, что это и впрямь может оказаться правдой. А если «ариец» — больше не Валтасар, — значит, охота на чуму — не состоится!
- Если вам нечего сказать, я отключаюсь! — Третьяков — а это, несомненно, был именно он на экране, и никто другой, — сделал попытку разорвать связь.
- Стойте! — Павел яростно стукнул кулаком по столу; монитор аж подпрыгнул, и по экрану пробежала лёгкая рябь. — Я знаю, где ваш мушкет… чёрт!.. ваша аркебуза… Могу вернуть её вам, если согласитесь встретиться со мной.
- Каковы условия? — Сквозь зубы процедил «ариец».
- Условия? — Павел сперва не понял, что речь — о деньгах. — Условие одно: вам придётся убить из этого оружия Чёрную Смерть.
- Вы издеваетесь надо мной? — Третьяков уже не скрывал злобы. — По-вашему, это забавно? Так вот что я вам скажу: идите к дьяволу, или к врачу… уж не знаю, кто вам лучше поможет.
- Не глупите! — Управдом тоже сорвался на крик. — Подумайте! Разве у вас пропал только предмет из коллекции? У вас пропали три дня жизни. Я прав? У вас пропадала память, а теперь вы думаете, что она вернулась. Но это не совсем так. Встретьтесь со мной через час — и узнаете об этом всё!
Павел перевёл дыхание. С надеждой уставился на монитор. Некоторое время ему казалось: цель достигнута. «Ариец» задумался. Он молчал, сидел неподвижно. Наконец, управдом уяснил: что-то не так. Коллекционер был слишком уж статичен, заморожен, недвижим.
- Завис, чувак? — Раздался за спиной голос кислотного пацана, и Павел понял, что худшие его подозрения — подтвердились. Неустойчивая связь ли была тому виной, или желание «арийца» закончить разговор — в любом случае, на Павла теперь смотрела пустота.
- Завис, — повторил он чуть слышно. — А можно вернуть? — Управдом перевёл взгляд на кислотного. — Можно снова… связаться?
- Не, чувак, — парень качнул дредами. — Не пойдёт. Меня чуваки ждут. Время — деньги, чувак.
- Это очень важно! — Выкрикнул Павел с такой горячностью, что кислотный отшатнулся. Потом обиженно засопел, но всё-таки склонился над клавиатурой и попытался восстановить коммуникацию.
- Сдох контакт, — после пятиминутных усилий выдохнул подросток. — Извини, чувак. В следующий раз.
- А письмо? — Неожиданно осенило управдома. — Могу я отправить письмо?
- Давай, стучи, — кислотный пожал плечами, пододвигая Павлу клавиатуру. — Когда тот чувак снова в сеть вылезет — получит.
Павел, словно опасаясь, что хозяин кабинки передумает, навис над компьютерным столом всем своим весом; практически заслонил и клавиатуру, и монитор, от случайных взглядов. Он лихорадочно размышлял, каким должно быть послание, чтобы получивший его «ариец» поверил в невероятное.
- Чувак, злоупотребляешь! Время! — Высказался кислотный.
И тут Павел сдулся. Как-то неожиданно ощутил смертельную усталость и потерял веру в то, что его дело — правое. Нет, совсем не оклик подростка стал тому причиной; управдом внезапно понял: не найти для «арийца» слов, помимо тех, что уже были сказаны. Ещё сутки назад он бы сам не поверил себе нынешнему. Слова бессильны. Даже телепатия — бессильна! Только если бы удалось пересадить коллекционеру своё сердце, в котором — страх за жизнь женщины и ребёнка, боязнь оказаться беспомощным перед властью маятника-убийцы, ужас при виде занесённого для удара мясницкого ножа чумы, — вот тогда, может, что-нибудь бы и получилось. Да и то — не наверняка.
Павел отстучал адрес клиники, где содержался Струве. Подумал и дописал: «Постараюсь проникнуть внутрь с наступлением темноты». Повернулся к кислотному.
- Спасибо. Ты мне очень помог. Удачи! Потрать мои пять сотен с умом.
- И тебе, чувак! Береги себя.
Управдом кивнул. Выбрался из кабинки. Оставил позади игровой зал. Миновал коридор, похожий на коридор киношного звездолёта. Спустился по лестнице на первый этаж торгового центра. Вышел из дверей. Глотнул ветра. Вот и всё: Элвис покинул здание.
Этот день выпотрошил Павла до печёнок, словно умелый головорез. Вынул из него почти всё. Утверждение не было преувеличением, не являлось только лишь фигурой речи. Управдом не просто выдохся и огрубел душой — ему даже в сортир не хотелось. Левая нога промокла, утонув в луже. Павел не придал этому значения. Холод! Его управдом ещё не разучился замечать. К ветру, холодившему плечи и поясницу, добавился холод, поднимавшийся к колену, бедру и паху от мокрого носка.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ