Писатель: Назад в СССР 2

Глава 21

Не думать я, конечно, не мог, но понимал, что должен вести себя безмятежно, делая вид, что разговора с Бердымухамедовым не было. Так я и сделал.

Музыкально-танцевальный эпизод завершился, гости со сдержанным гомоном рассаживались по местам. Я видел, что и все люди стараются вести себя так, будто ничего не случилось. Никакого скандала. Не орал этот перепивший чудак, не бросал обвинений, не выводили его скрюченным из зала…

Между прочим, в этих пьяных упреках мне почудился какой-никакой проблеск истины. Как говорится, нет дыма без огня. Другой вопрос, как тут отделить зерна от плевел, то есть правду от лжи… По правде-то сказать, уже никак не отделишь, хотя кто знает. Над романом-то мне работать, а в материалах наверняка сквозь строки проглянет нечто в том же духе… Ну, посмотрим, не будем гадать!

Тем временем тамада уверенно порулил процессом:

— Уважаемые гости, наш праздник продолжается!.. — и дальше по знакомой колее.

Озабоченный Курбан быстрым шагом промчался мимо, я поймал его взгляд, и показалось, что он неуловимо подмигнул мне: все в порядке, все под контролем!

Расслабляться не позволяло писательское нутро. Конечно, я выпил и, конечно, от коньяка захорошело, мир начал понемногу окрашиваться в светло-радостные тона… но это не мешало мне отслеживать происходящее, фиксируя все, что может впоследствии попасть в той или иной мой будущий текст. Активная авторская настройка — вот как я называю эту способность. У меня, слава Богу, она работает. И я, исправно потреблял холодные закуски, спиртные напитки, плов — кстати, неописуемо шикарный! Все-таки по-настоящему плов умеют готовить только в Средней Азии… Добросовестно потребляя все это, я не забывал подмечать типажи, манеру держать ложки, вилки, даже брать в руки рюмки и стаканы. Все это здесь чем-то неуловимо отличалось от нашего, и я не преминул «сфотографировать» это в памяти.

Но есть-пить, понятно, не главная фишка торжества. Продолжались речи и поздравления, практически полностью состоявшие из славословий в адрес молодых и пожилых, в основном последних. Поскольку о молодых еще мало что можно было сказать, кроме того, что они молодые, стало быть, перед ними расстилается светлая, широкая, прекрасная дорога… А вот о заслугах пожилых можно было петь дифирамбы, что и делалось неустанно. Особенно отличилась некая тоже немолодая дама, одетая подчеркнуто по-туркменски, в шелковом переливчато-цветном балахоне, не знаю уж, как он правильно называется. Мадам эта была заметно ухоженная, «элитарная», говорила она благозвучным, хорошо поставленным голосом. Что именно, я, конечно, не понял, но ясно — нечто чрезвычайно комплиментарное, судя по старательно невозмутимым, но довольным лицам, а в завершение этой женской речи оба свата солидно привстали, с улыбками обнялись, похлопали друг друга по плечам, спинам…

Да! — подумал я. Восток есть восток. Эти двое, возможно, друг друга ненавидят, но и бровью не поведут, чтобы выдать свои чувства. Будут демонстрировать вежливость и приязнь, сознавая, что обнимающий тебя держит камень за пазухой… Да и у самого приготовлен тот еще булыжник.

Как бы там ни было, торжество катилось словно по рельсам, без эксцессов, только и звучали филиппики, опять же премежающиеся песенными и музыкально-танцевальными номерами. В один из таких перерывов меня отозвал Курбан:

— Идем еще раз в кабинет, хозяин зовет…

Зашли туда. Бердымухамедов и прежде-то относился ко мне тепло, а тут и вовсе руки расставил по-братски:

— Ну, дорогой, спасибо тебе!..

— За что? — удивился я.

— За многое, — он засмеялся. — Во-первых за то, что просто гостем был. Во-вторых, как ты ловко этого скрутил. Молодец! Мужчина. Ну и третье: за то, что пишешь. Это же какой ум надо иметь!..

Похоже, он натурально расчувствовался, вышел из советско-байского образа. Я увидел настоящего Бердымухамедова, и это, конечно, был высший знак доверия, который только мог быть им оказан. Я поздравил себя: наверное, немного людей на свете удостоились этого. А заговорил он искренне, пусть и коряво, о том, какое огромное уважение питает к людям, профессионально умеющим писать. Ведь это чудо — превращать слова в рассказы, в стихи, в то, что так глубоко трогает людские сердца!

Повторюсь, может, и не так складно он говорил, но суть такова. От души! Не стану скрывать, мне было приятно это слушать. Я ведь и сам знал, что писатель — очень необычный человек. Какой-то совершенно особый склад души. Если хотите, аномалия. Психологическая мутация. Но услыхать подтверждение своих мыслей от постороннего, да еще от настолько человека приземленного, для которого вроде бы все эти творческие материи — чепуха, пустой звук, блажь каких-то шатких интеллигентов… это дорогого стоит.

Впрочем, я понимал, что это лишь присказка, пусть и славная. И не ошибся.

Бердымухамедов, хотя и сохранил на лице приязненную улыбку, заговорил всерьез.

— Вот что. Ты сейчас поезжай на квартиру. Отдохни как следует. Если хочешь, покушай, выпей… Там все есть? — он перевел взгляд на Курбана, и тот поспешил кивнуть:

— Обязательно! Все готово!

— Вот и хорошо. Поезжай, отдыхай. А завтра в Москву. Билет обеспечь, — это опять Курбану.

— Конечно.

Видимо, во взгляде моем хозяину почудился немой вопрос, и он улыбнулся пошире:

— То, что тебе надо, ты уже здесь увидел. Остальное не так интересно.

— А…

— А все остальное, это уже мое дело. Не думай об этом. Отдыхай. Материалы тебе он завтра привезет.

Босс взглядом указал на Курбана.

— Я хотел спросить: не будет это выглядеть так, что я как будто сбежал?

— Э! — махнул рукой Бердымухамедов. — Ты не представляешь, как тебя уважать стали! Когда ты на этого бросился. А у него нож в руке.

Я пожал плечами:

— Да ну, какой там нож! Столовый ножик для закусок.

— Э, не скажи. Не скажи, — серьезно произнес Бердымухамедов. — Не в том дело. Ты же не стал шататься-мотаться, быть или не быть… — вдруг поразил он меня знанием классики. — Сразу бросился! А это главное. А не то, какой там нож. Это все видели. У нас вслух говорить не будут, но все поймут, как надо. Даже не думай!

И далее сказал, что к моему отсутствию гости отнесутся с уважительным пониманием: ну, ясное дело, писатель! Как же. Ему работать надо. Никто и не спросил, здесь это не принято. Невоспитанно задавать такие вопросы. Но если все же кто и брякнет, то ему так и объяснят. И на прощание он тепло обнял меня, похлопал по спине — и опять-таки я в этом уловил искренность, приоткрытие души, насколько это возможно в восточных традициях.

— Ну, давай! — сказал он, наконец. — В Москве увидимся. Да, тут вот отдельный выход есть, так вы это… через него.

— У меня пальто в гардеробе.

— А! Давай номерок.

Курбан моментально смотался с моим номерком в раздевалку, вернувшись с пальто. Мы оделись и вышли через местный выход.

Зимняя южная ночь дыхнула на меня неповторимым запахом, который вряд ли можно объяснить. Его надо ощутить. Я закрыл глаза, вдохнул поглубже… И это тоже, конечно, активная настройка, и это в копилку впечатлений! Есть. Зафиксировано.

Знакомая черная «Волга» со вторым водителем, включенными огнями, ровно урчащим мотором уже стояла здесь. Поехали. Домчались мигом.

К некоторому моему удивлению, Курбан отпустил шофера и сказал:

— Останусь здесь. На всякий случай.

— Хм! Неужели такой случай может быть?

— Э, да нет, конечно, — засверкал зубным золотом он. — Но… лучше подстраховаться.

Я не стал спорить.

В квартире Курбан развил бурную и продуктивную деятельность. Минут через десять был сервирован стол по всем правилам — изящно, не обжорно, слегка выпить-закусить на двоих.

— Давай, брат, — он взялся за бутылку. — Так, чуть-чуть, чтобы спалось лучше.

И мы жахнули по рюмашке.

— Слушай, — поинтересовался я после того, как закусили бутербродами с икрой, — а можно чуть подробнее… Я про того типа, который за столом распсиховался. Кто он? Как вообще на свадьбе очутился?

— Ха! — воскликнул Курбан, с видимым удовольствием жуя бутер. — Кто такой!.. Это, брат, целая история. Тебе это интересно?

— Ну еще бы! Я ж писатель, мне все интересно. То есть все может пригодиться! Понимаешь?

— Понимаю, — важно кивнул Курбан.

— Давай по второй.

— Давай, — охотно поддержал он.

И мы замахнули по второй.

Курбан поведал следующее. Скандальный персонаж — из здешней богемы (признаться, я так и подумал). Сын крупного туркменского просветителя, поэта, педагога, вообще гуманитария широкого профиля. Такого местного Ушинского+Макаренко. Имя этого человека в республике овеяно почетом и славой, в честь него названа улица в Ашхабаде, а в приморском городе Красноводске (он родом из тех мест) стоит памятник. Бюст — честно поправился Курбан, хотя бюст, разумеется, тоже памятник. Впрочем, и улица там тоже есть. В Красноводске. И… И как часто водится, на детях гениев природа отдохнула.

Курбан увлекся, ударился в рассказ, а я, слушая его, думал, что не природа тут отдохнула, а случился слишком резкий переход из одной цивилизации в другую. Из патриархального устойчивого общества в тревожно-динамичный социум модерна. Причем получилось точно по присказке «сапожник без сапог»: педагог не смог нормально воспитать собственных детей в новой формации. Дочь пустилась во все тяжкие — уже под сорок лет, ни мужа, ни детей. Кошмар и ужас всей родни. С одним развелась, с кем-то еще сожительствовала вне брака, тоже расплевались, и в разные стороны… И сын примерно такой же. Не пойми кто: закончил Московский институт культуры, в просторечии «Кулёк», журналист-не журналист, драматург-не драматург… Числится в редакции журнала, что-то вроде бы пишет, да толком никто его произведений не видал, не читал. Пьет, безобразничает. Но все делают вид, что не замечают: уж очень уважаемым человеком был отец, да и принадлежал к почтенному старинному роду.

Здесь Курбан засмеялся несколько смущенно:

— Ну вот у нас так… Очень почитают предков.

— Так это ж здорово, — искренне сказал я. — Мне только непонятно, зачем его… сына, то есть, на свадьбу приглашать?

— Хозяин с отцом очень дружны были, — объяснил Курбан. — Хоть из разных родов, но была дружба. Уважение. Поэтому никак нельзя было не пригласить.

А далее я узнал, что с отцом невесты у журналиста были давние нелады. Трудно сказать, какие тут были корни — наверняка они были, но Курбан о них деликатно умолчал. Возможно, они уходили в родоплеменную глубь… Словом, только туркмен может это понять и вряд ли захочет сказать постороннему. Ну, а я, естественно, не стал настаивать.

Приглашая, организаторы все же надеялись, что горе-драматург удержится от скандалов. Но не сбылось.

— И что теперь?

Курбан сделал такое замысловатое выражение лица, по которому я понял, что, скорее всего, ничего не изменится. Бузотера все так же будут терпеть, держа в уме заслуги его отца. Ну, разве что…

Тут рассказчик запнулся, а я понял его без слов. Так и сказал:

— Понял. Дальше можно не говорить.

Ясно, что директор племсовхоза может и не стерпеть оскорбления. И с журналистом вдруг произойдет нечто. Несчастный случай, например. И все поймут, и никто ничего не скажет вслух. Но будут обмениваться многозначительными взглядами, читая в них все то, чего нельзя произнести.

Вот и мы с Курбаном молча все прочитали верно. Он чуть приметно улыбнулся, одобряя то, как я начал понимать местные тонкости. И сказал:

— Ну, давай еще по одной. И мне хватит. А ты, если хочешь… — он повел рукой и заговорил деловито: — А насчет завтра так. Я утром возьму билет. На вечерний рейс. Он вылетает в шесть. Это нормально же?.. Ну вот. А до того отдыхай.

И тут мне почудилась особая интонация в его словах… а может, я уже так научился по-здешнему видеть то, чего нет. Но тут я решил сказать прямо:

— Скажи, а Карина сможет завтра ко мне прийти?

Говоря это, я ожидал любой реакции, типа хитрого подмигивания, лукавой усмешки, однако Курбан ответил просто и спокойно:

— Если нужно помочь, пришлю. Надо?

— Надо, — кивнул я.

— Сделаем.

И все. И больше ни слова об этом. Курбан после третьей рюмки и правда не стал больше пить, да и я одну выпил и на том тормознул. Он сказал, что еще телек посмотрит, а я отправился в дальнюю комнату спать, но, конечно, прихватил с собой ручку, блокнот, сделал пару эскизов будущих новелл. Сюжеты я подобрал из того, что со мной за последние дни случилось, домыслилось воображением… ну и заработала творческая лаборатория. Писал с удовольствием, чиркал, марал, зачеркивал целые абзацы, переписывал набело. Короче говоря, поработал. Уснул крепким здоровым сном, а когда утром проснулся, завтрак был уже готов.

— Прошу к столу! — весело воскликнул Курбан.

За завтраком мы еще обговорили детали, хотя вроде бы все уже было переговорено. Я хотел было напомнить про Карину, но подумал, что столь ответственному и пунктуальному человеку напоминать излишне. И не ошибся.

Курбан забрал мой паспорт, мотанул за билетом. И часа через полтора я услышал легкий скрежет замка.

Я поспешил в прихожую… и увидел как в нее со смущенным видом входит Карина, а за ней маячит довольный Курбан. Вот тут он позволил себе, весело скалясь, подмигнуть мне так, чтобы девушка не увидела.

Она и не увидела. Смущенно потупясь, прошла в прихожую, скромно встала поодаль. А Курбан вручил мне билет, указал на время вылета, сказал, что заедет за мной примерно за час до регистрации — и откланялся.

Мы остались наедине.

— Проходи, — улыбнулся я. — Выпьешь, поешь что-нибудь?

— Спасибо, — улыбнулась и она. — Вина немного, если можно?

Я тоже не стал пить коньяк, а оба мы немного пригубили превосходного полусладкого вина.

— … как странно, — говорила она. — Мы случайно встретились, а теперь расстаемся и, наверное, никогда больше не встретимся. Но и не забудем никогда эти два зимних дня… По крайней мере, я.

— Я тоже, — честно говорил я, не собираясь уверять девушку в том, что это была любовь, и что меня в меня попала стрела Купидона… Нет, конечно. Ничего такого в меня не попадало. И тем не менее своим писательским нутром я чувствовал некую музыку хрустальных сфер, что-то смещалось во вселенной, когда мы, вот эти случайные женщина и мужчина были один на один, смотрели друг другу в глаза… Как-то мы поворачивали мироздание, сами не зная, куда и зачем, да и знать нам это было не по чину. А оно, мироздание, все знало. Зачем столкнуло нас двоих, что из этого должно выйти. Зачем-то это ему надо. Не может всемирная история обойтись без того, чтобы эти двое не встретились…

Примерно такие мысли крутились у меня в голове, когда мы уже лежали под одеялом, отдыхая, и Карина прижалась ко мне, задремала, а я лежа на спине, легонько поглаживал ее плечо и руку, обхватившую меня, и чувствовал, что теперь эти мысли не отстанут от меня, из них обязательно начет расти сюжет. А это, я вам скажу, настоящее писательское счастье.

И вот с Кариной я простился, зная, что это разлука навсегда. И вот с Курбаном дружески распростились в аэропорту, и я получил от него объемистую папку с бумагами… И вот самолет взлетел в Ашхабаде, приземлился в Домодедово, и вот я уже в будке телефона-автомата, набираю Настин номер…

— Да, — ее голос, от которого что-то сразу подтаяло в моей душе…

— Это я.

— Ты вернулся? — вопрос без удивления.

— Да. Я в Домодедово.

— Я тебя жду.