Песни умирающей земли

Джефф Вандермеер ПОСЛЕДНЕЕ ПОРУЧЕНИЕ САРНОДА^{8} (перевод М. Савиной-Баблоян)

В то утро, когда Носяра Памяти явился нарушить покой чародея Сарнода, волшебник пробудился ото сна точно так же, как и во все прочие дни на закате времен Умирающей Земли. Он облачился в сине-зеленые одежды из чешуи чудовищной рыбы и выглянул в окно, расположенное на самом верху башни. Скоро он спустится, чтобы, как всегда, позавтракать саламандрами: одну ему подавали холодной, для памяти, другую — горячей, для сердца, а третью — живой, для ума. Но первым делом ему хотелось обрести желанный покой и осмотреть свои владения.

Башня возвышалась на острове посреди озера Бакил, которое питал длинный палец реки Дерны. За озером простирались густые дебри лесов и зловещие луга, по которым без позволения чародея не мог пройти незамеченным никто, даже эрб или деодан. И все же Сарнод поймал себя на том, что уже больше года каждое новое утро его терзает беспокойство, будто в сердце вонзается острый крюк, и накатывает странная жажда. Возникало чувство, что он вечно обезвожен и его туго натянутая кожа зудит. В покоях у него стояла чаша с водой, но это не помогало. Свежее и влажное дыхание озера врывалось в окно как нечто физическое и более грозное и пугающее, чем та громадная рыба, что ходит под его темной гладью.

Сарнод одиноко жил в башне с двумя слугами, которых заколдовал в соответствии с собственными нуждами, воспользовавшись для их создания своей кровью. Одного звали Бесшумная Птаха, это существо незримым стражем всегда присутствовало там, где находился чародей. Сарнод не мог постичь безмолвной поэтики существования Птахи. Тот жил невидимо, отчужденно, а Сарнод общался с ним мысленно и лаконично.

В то утро Бесшумная Птаха всполошил его, возвестив прямо в ухо:

— На золотом помосте под Устами Нижнего мира явилось существо.

— Существо из Низовья? Невозможно, — отмахнулся Сарнод.

— И все же… это правда, — ответил Бесшумная Птаха.

Точно так же как существовал Верхний мир, внизу располагались Подземные миры, один из которых, безымянный и невыразительный, Сарнод обнаружил и подчинил своей воле. Намеренно принижая значимость этого места, он называл его просто Низовьем, ибо мир тот был крохотным, и там, среди сот узких туннелей и крошечных пещер, сполна осознавая чудовищность своего положения, как нравилось думать Сарноду, жили все его враги, в наказание изрядно уменьшенные им в размерах.

— Я разберусь с этим, — пообещал Сарнод, и как бы в ответ Бесшумная Птаха одновременно теплой и студеной волной скользнул прямо сквозь чародея к двери, заставив Сарнода содрогнуться: что за дух, что за существо он усмирил?

Человек из плоти и крови и невидимое существо вдвоем отправились взглянуть, что нарушило их каждодневный ритуал.

Каждое утро вторая прислуга чародея, Т'сейс, готовила господину завтрак из саламандр. Однако этим утром саламандры Сарнода, блестяще-зеленые, выловленные в жирном озерном иле, лежали на кухонном столе позабытые, с выколотыми глазами (Сарноду не нравилось, когда еда глядит на него). Из расположенного внизу Зала встреч, где находились Уста и золотой помост, доносились звуки дыхания.

Уста существовали в башне задолго до того, как в ней поселился Сарнод. Он лично создал два немигающих глаза над загадочными губами — каждый из них был порталом в один из участков Низовья. Точно так же как и глядящая на него еда, Сарноду не нравились безглазые рты. Чародей заколдовал Уста таким образом, чтобы они работали в качестве тайного портала из Низовья.

До сего дня Уста вещали лишь трижды.

В первый раз они изрекли: «Остерегайся ложных воспоминаний».

Во второй: «Кому знать, как не тебе?»

В третий раз Уста молвили: «Рыба гниет с головы».

Больше они ничего не издавали, разве что запахи, приятные или смрадные. До сих пор.

В дальнем конце древнего Зала встреч располагались Уста и золотой помост. Через большой круг высеченного в белом мраморе мерцающего окна бесчисленными оттенками синего отражалось озеро и небо.

Замерев возле помоста, Т'сейс взирала на вторгшегося. Стоило Сарноду увидеть бледную темноволосую Т'сейс, как незримый крюк отпустил его сердце, которое словно нырнуло вглубь. Сложив руки, она отсутствующим взглядом взирала на помост. Т'сейс была двойником женщины, созданной в котле из сказок и зелий далекого Эмбелиона. Ничто в ней не принадлежало Сарноду: она его не желала, а ему не хотелось принуждать ее и сообщать об истинной ее природе. Казалось, она была лишена всех страстей и пыла оригинала — ему не удалось справиться с какой-то составляющей формулы, которая по-прежнему ускользала от него. По-своему осторожная и сдержанная, как Бесшумная Птаха, Т'сейс лишь подняла бровь, когда Сарнод подошел. Чародея огорчало это ее выражение лица — отчасти тоскливое, отчасти угрюмое. Она была последним порождением теперь уже остывших котлов: разочарованный неудачами, Сарнод занялся другими делами.

— Что это к нам пожаловало? — спросил он.

— Оно безголово, но все же наделено жизнью, — проговорила Т'сейс. — Но почему?

— Оно явилось со струей холодного и в то же время горячего воздуха, — заметил откуда-то слева Бесшумная Птаха.

Сарнод подошел ближе. На золотом помосте под большим стеклянным колпаком лежало то, что поймала Т'сейс.

Он достал увеличительное стекло, которое нашел в башне, — там все вещи обладали собственным разумом. Пока чародей наводил лупу на неведомое существо, овал линзы стал мутным, затем прояснился, а ручка внезапно нагрелась. Действительно, у существа отсутствовала голова. И глаза тоже. И рот. Хотя Сарнод смотрел прямо на него, оно словно было не в фокусе и норовило ускользнуть на периферию зрения. Сначала казалось, будто оно сморщилось, потом вытянулось, как потягивающаяся кошка.

Неожиданное, словно внушенное, воспоминание дохнуло на Сарнода вестью из давно позабытого прошлого: пыльная книга, раскрытая на вполне определенной странице.

Сарнод вслух озвучил незваную мысль:

— Это же Носяра Памяти, он приносит какое-либо послание.

— Уничтожим его? — тихонько предложил Бесшумная Птаха, который сперва находился поблизости от Сарнода, затем отдалился от него.

Чародей остановил его взмахом руки и проговорил:

— Давайте сначала посмотрим, что оно хочет нам предложить. Я смогу нас защитить, если оно решит навредить. — Поселившееся в сердце Сарнода беспокойство не стихало, к тому же ему передалась тревога Т'сейс. Нежданное вторжение разожгло его любопытство.

— Готов, Бесшумная Птаха? — Как полагал Сарнод, Птаху оживляла первооснова одновременно совы и цапли — одна настороженная, другая недвижимая, и обе, когда надо, смертоносные.

Т'сейс отступила назад, а Птаха из-за левого плеча чародея прошипел:

— Да-а-а!

На этот раз Сарнод не вздрогнул. Он убрал увеличительное стекло и наложил на прозрачный колпак заклятье истинного размера.

Все больше, и больше, и больше во всем своем безголовом величии разрастался Носяра Памяти, пока не начал свисать с помоста. Он сделался размером со среднюю собаку, приземистый, серый и неподвижный, а стеклянный колпак пошатывался на нем сверху, наподобие нескладной шапчонки. От него пахло молоком, травами и рассолом.

Теперь стало ясно, что Носяра Памяти не зря так зовется: это был здоровенный нос с пятью ноздрями, и теперь он недурно дополнял физиономию на стене. Он лежал на постаменте некоторое время, так что Сарнод успел сделать шаг вперед. И тут Носяра громогласно всхрапнул — чародей даже вздрогнул от этого звука.

— Птаха, не нужно ничего делать, — приказал Сарнод и на всякий случай приготовился наложить заклятье тщетности на то, что могло последовать.

Сначала одна ноздря, потом вторая, затем третья, четвертая — и наконец все пять отверстий Носяры Памяти начали выпускать послания в виде тонких спиралек голубого дыма с буквами, которые, стоило их учуять, превращались в мозгу Сарнода в изображения. Завитки дыма удлинялись, сливались воедино и становились облаками, а Носяра Памяти тем временем все уменьшался и уменьшался, пока не достиг своего исходного размера, а затем превратился в обмякший безжизненный мешочек.

Дым навеял такие тяжкие воспоминания, что Сарнод позабыл заготовленное заклятье и зарыдал, хотя выражение лица у него осталось прежним. Ему привиделась Вендра, созданная для того, чтобы быть его возлюбленной, и его брат Гандрил, который согрешил с ней, предав Сарнода. Воспоминание отозвалось кислым привкусом во рту, отчетливым, ярким, но быстро угасающим.

Сарнод нежно любил их обоих, он охотно пригласил Гандрила в башню после долгой службы у царя ящериц Раткара, а спустя несколько недель обнаружил их вдвоем в роще на берегу озера, прильнувших друг к другу в чувственных объятиях. Чародея обуял такой гнев, что поверхность озера вспыхнула огнем. Затем охватившая его печаль сковала воду льдом, после чего сердце его оцепенело и все стало как прежде.

Несмотря на слезы и мольбы, Сарнод изгнал обоих в Низовье. Он поступил с ними точно так же, как со всеми своими врагами: наложил заклятья, чтобы те стали маленькими и ощутили себя ничтожными, на время позабыв о прошлом. Они очутились в Низовье и пробыли там долгие годы.

Внезапные вспышки ненависти оставляли глубокие шрамы на сердце чародея, они тревожили его сон и побуждали бросаться на все живое, бродившее средь равнин и лесов; немало путешественников вдруг в ужасе обнаруживали, что их схватила громадная невидимая рука, которая затем швыряла их прочь на несколько лиг, обычно изрядно при этом помяв.

Но теперь, когда видение прошлого столь ярко оживило остроту прежней любви и былой радости, к терзавшему сердце крюку присоединились, усугубляя страдания, еще два беспокойства. Вестницей смерти являлась физическая боль. Душевные страдания предвещали расплату, ибо за свою жизнь Сарнод совершил немало ужасных поступков, продиктованных чувством мести, пусть даже некоторые из них содеяло его второе «я».

Он вдруг понял, что провел без Вендры и Гандрила очень много времени, будучи одинок и окружен холодом и пустотой, со странным и опасным миром, простирающимся окрест. Одновременно со стремлением к брату и любовью к женщине он вновь почувствовал, что пересыхает, что ему отчаянно нужны очищающие воды озера. На миг ему ужасно захотелось выскочить из огромного окна Зала встреч и нырнуть в волны, обретя свободу.

— Ты — Сарнод, могущественный волшебник! Не пристало тебе так поступать, — вслух проговорил он.

— И вот что мы слышим, — сказал на это Бесшумная Птаха с ноткой предостережения в голосе, — после долгих минут странной тишины.

— Кто мог это прислать? — спросил Сарнод. Стоило ему озвучить вопрос, как на него навалилось чувство беспомощности.

— Господин, может, не стоит посвящать нас, как далеко простирается твое неведение? — несколько сконфуженно предложил Бесшумная Птаха.

— Мне пора ткать гобелен, работа ждет меня, — со вздохом сказала Т'сейс. — Можно я пойду?

— Довольно! — воскликнул Сарнод, дабы подвести итог происшествию. — Не имеет значения, как и для чего это сюда прислали, важно то, что мы сами отправим в Низовье.

— И что же мы можем туда отправить? — вяло поинтересовалась Т'сейс.

— Тебя. — Он ткнул в нее пальцем. — И тебя, — продолжал чародей, указывая туда, где, как он полагал, мог таиться Птаха. — Вас обоих я отправлю в место, которое наилучшим образом отвечает вашей натуре. Вы разыщете и приведете сюда женщину по имени Вендра и мужчину Гандрила, моего брата, давным-давно изгнанных в Низовье. — Затем он предостерег слуг: — Только этих двоих, любой другой погибнет по пути назад! В Низовье находится тюрьма, таковой она и останется впредь.

— Тебе придется нас уменьшить, — только и сказал Бесшумная Птаха.

— Мне всегда нравился мой рост, — заявила Т'сейс, — и моя работа тоже.

Сарнод знал, что она ткет исключительно гобелены, и лишь потому, что он наложил на нее заклятье утонченного увлечения.

Бесшумная Птаха что-то смиренно пробормотал на языке настолько древнем, что Сарнод не понял его, но прозвучало это словно скрип ворот посреди безлюдной равнины.

Чародей проигнорировал обоих и с помощью древних механизмов, установленных в толще башенных стен, показал им изображения Вендры и Гандрила, сосланных задолго до того, как он сотворил Т'сейс и околдовал Птаху. Затем он наделил посланцев способностью проецировать эти изображения непосредственно в разум тех, кого они встретят по пути. Наконец он уменьшил Т'сейс, а Птаха стал маленьким сам, при этом он сделался почти что видимым — солнечным зайчиком, парящим где-то на периферии зрения.

Крошечные, они стояли на золотом помосте и смотрели на чародея, который тем временем наделил каждого из них способностью пользоваться тремя заклинаниями.

— Берегитесь моего брата Гандрила, — предостерег он. — Он некогда тоже был волшебником, хоть и нельзя сказать, что могущественным, но он найдет способ подчинить своей воле окружающих. Что касается Вендры, остерегайтесь ее коварства. Учтите, время в Низовье течет по-другому. То, что здесь может уложиться в полчаса, для вас там окажется годом, и вы, вернувшись после долгих приключений, обнаружите, что тут прошел всего лишь день. Уменьшение размеров — магия капризная, тут возможны неожиданные выкрутасы времени.

Сарнод по очереди поднял обоих в воздух и отправил каждого в один из двух распахнутых глаз — то есть в Низовье.

Когда они исчезли, Уста скривились и изрекли:

— В поисках можно многое потерять.

Впившийся в сердце Сарнода крюк вонзился еще глубже.

Носяра Памяти, теперь похожий на мешок с костями, испустил последний вздох.

Бесшумная Птаха не почувствовал — впрочем, он и не стремился ощутить — зловонную близость уровня под названием Низовье, известного также как Область тишины и грибов. Это была протяженная пещера с безобразными белесыми, словно кости, омарами, поджидавшими неосторожных в холодной илистой воде. Сизые, зеленые и серые грибы образовывали здесь густой покров, они прислушивались и смотрели по сторонам. Тут селились летучие мыши, крысы и слепые плотоядные кабаны, а также похожие на бескрылых драконов громадные прожорливые черви. Все это бурлило средь вездесущего смрада разложения в бледно-изумрудном свечении, более уместном для морского дна.

Практически невидимый, Бесшумная Птаха передвигался все же не совсем беззвучно и обладал запахом, поэтому нервы его были напряжены до предела. Даже сама его незримость являлась иллюзией, следствием наложенного заклятья, которое лишило его человеческого вида и обрекло существовать не только на Умирающей Земле, но в то же самое время и в далеком Эмбелионе, так что он скитался одновременно в двух местах, не тут и не там, и тело его было словно отражением в зеркалах по обе стороны длиннющего коридора. Даже сейчас, когда он в Низовье разыскивал мужчину и женщину, безжалостно изгнанных Сарнодом из своей жизни, вторая половина Бесшумной Птахи бродила по лесам и равнинам Эмбелиона.

Вокруг него прислушивалось столько настороженных ушей на весьма опасных телах, что Бесшумная Птаха умерил бег мыслей и постарался усугубить страх, настолько слабый, что он едва его ощущал. С такой поддержкой он продвигался вперед, пока наконец с тревогой не обратил внимание на все возрастающий рокот — сотрясавший землю отдаленный гул, разносимый жутким шепотом здешних существ. Рокот приближался и усиливался, складываясь в слово «Дутожаба», которое постоянно повторялось — то ли как предостережение, то ли как молитвенное песнопение.

Теперь мимо него проплывали большие делянки бледных грибов, тянувшихся, словно ряды медуз, и ловивших неосторожных или раненых существ. Тьма-тьмущая колышущихся усиков грибов. Пирамида вопящей плоти. В пределах досягаемости их ядовитых отростков невредимыми перемещались отвратительные трупно-белесые сгустки — подвижные, крепкие и клыкастые, они крались сквозь вечную ночь.

Воспользовавшись первым заклятьем, литанией бессловесного обуздания Фандааля, Бесшумная Птаха заставил приблизиться один сгусток и мысленно продемонстрировал ему изображения Гандрила и Вендры.

«Видел кого-нибудь из них?»

Птаха содрогнулся, когда прочел ответные мысли существа, похожие на пауков с крохотными мокрыми телами и длинными, усеянными колючками ногами: Раздеру-ка я тебя на части. Созову братьев и сестер, станем есть твою плоть.

Бесшумная Птаха повторил вопрос и почувствовал, как от силы заклятья мозг сгустка сжался.

«Ты найдешь то, что ищешь, за этой пещерой, а потом дальше за туннелем и за Дутожабой. В деревне».

«Что такое Дутожаба?» — спросил Бесшумная Птаха.

«Это тебе и загадка, и ответ», — сказал сгусток.

«Что это значит?»

Но существо лишь захохотало в ответ, и Бесшумная Птаха, не желая дожидаться его быстро приближавшихся сородичей, продолжил путь во тьме, внушив существу мысль размозжить себя о стену.

Теперь он ощущал вокруг вибрацию нестройного хора, слепленного из бормотания мыслей, отчетливо взывавших в темноте: Дутожаба… Дутожаба… Дутожаба…

Если Птахе приходилось передвигаться медленно и бесшумно, Т'сейс надлежало действовать проворно и быстро — жаль, что она была не птицей. После «наступления ночи» она попала в Низовье на уровень под названием Область сводящего с ума стекла, где только далекое зеленоватое сияние над головой обозначало потолок: свет просачивался с верхнего уровня, где Бесшумная Птаха проводил поиски так же, как она — здесь. Ее окружали сотни тысяч сверкающих острых зубцов — светящихся зеркальных осколков, отражавших такую путаницу картин, что Т'сейс не могла понять, какие из них настоящие, а какие — нет.

На ее запах быстро примчались медведи-вурдалаки и деоданы. Т'сейс не была создана для рукопашной схватки, а потому задействовала первое заклинание путешествия по воздуху и вызвала человечков-твк. Они спустились сверху на стрекозах, которые здесь казались размером с небольшого дракончика.

Четверо человечков понесли ее вверх в гамаке из переплетенных ветвей. Между трепещущими в танце полета крылышками стрекоз места было так мало, что Т'сейс опасалась, не перехлестнутся ли они и, сбившись с ритма, не упадут ли на острые зубцы. Но ничего такого не случилось.

Твк показались ей настолько заботливыми и доброжелательными, что она даже вслух поинтересовалась, за что их сюда изгнали.

— Я дерзнул попросить чуточку больше сахара за то, что добывал Сарноду информацию о его врагах, — ответил один.

— Я посмел пролететь над озером тогда, когда он смотрел на него, — рассказал второй. — Дело было летом, меня разморило, захотелось скользнуть над водой и смочить стрекозьи крылышки.

— Не могу припомнить, за что меня изгнали сюда, — призадумался третий. — Но мне кажется, что жизнь здесь не сильно отличается от той, что была наверху. Мы умираем тут и умираем там, и хотя мы не можем увидеть солнце, но знаем, что оно тоже умрет.

Четвертый, предводитель, не ответил, а спросил сам:

— Куда ты держишь путь и зачем? И найдется ли у тебя для нас щепотка соли?

— Я ищу двух изгнанников, — ответила Т'сейс, проецируя всем четырем человечкам изображения Вендры и Гандрила, отчего те, по обыкновению своего народа, принялись быстро-быстро тараторить между собой.

— Один изгнанник нам известен. Женщина, — заявил предводитель. — Сколько соли ты нам дашь, если мы отнесем тебя к ней?

У Т'сейс радостно екнуло сердце, ибо ей вовсе не хотелось торчать здесь дольше, чем было нужно.

— Щепотка соли здесь оказалась бы с гору камней или же, если б я принесла ее с собой, стала бы ничтожно мала для обмена с вами, — ответила Т'сейс. — Придется вам довольствоваться принуждением в виде заклятья.

— Что ж, логично, — согласился предводитель, хотя голос его прозвучал не очень-то радостно, и стрекозьи крылья зажужжали громче.

— Так где мне ее найти?

Он рассмеялся и ответил:

— Она лежит в гамаке, который несут по воздуху четверо несчастных твк.

— Что за дурацкая шутка?

— Шутку, похоже, сыграли с тобой, — мрачно заметил предводитель. — Может, тебе следует искать не то, о чем ты думаешь.

— Последи-ка за полетом и доставь меня в безопасное место, иначе придется мне пустить в ход еще одно заклятье, — пригрозила Т'сейс, хотя ей не мешало бы приберечь дары Сарнода.

Свирепо улыбаясь, твк повернулся в седле и поднес к лицу Т'сейс зеркало со словами:

— В этом мире, куда изгнал нас Сарнод, мы повсюду видим лица друг друга. Может, в своем мире ты не удосужилась взглянуть на себя?

Услышанное было правдой, в чем немедленно убедилась потрясенная Т'сейс, — и как только она раньше не догадалась? — прежняя возлюбленная Сарнода оказалась как две капли воды похожа на нее саму. В таком случае выходило, что ее саму обманом отправили в забвение? Или поиски Вендры и Гандрила были взаправду?

— Не нравятся мне твои фокусы, твк, совсем не нравятся.

— Ночка-то темная, — заметил твк, — время идет, и, когда мы оставим тебя, заклятье ослабеет.

Слова злополучного сгустка оказались верными. Дутожаба была размером не больше человеческого кулака и восседала посреди обширной пустой пещеры, заляпанной темно-красными пятнами. Попахивало тухлятиной. Воображение Бесшумной Птахи рисовало ему существо огромное, как бронтозавр, и смертельно опасное. На самом же деле, если не считать светящихся золотистых глаз и сине-зеленой призмы на пупырчатой коже, Дутожаба выглядела вполне безобидно.

Бесшумная Птаха стоял прямо перед этим существом в своего рода храме пыли и сухого воздуха — невидимая тень против незлобивого врага.

Враг уставился на него.

Неужели он увеличился в размерах?

Или Бесшумная Птаха стал меньше?

Птаха шагнул в сторону от Дутожабы, но стоило ноге его опуститься…

КРА-А-А О-ОК!

…как его ударило и подбросило в воздух телом амфибии, которая вдруг стала совершенно громадной, и швырнуло об стену пещеры. В хрупкой груди Птахи перехватило дыханье. Да, он существовал одновременно в двух мирах, но все же ему было больно так, словно его пронзила сотня кинжалов. Упругая и при этом рыхлая плоть Дутожабы, воняющая застоявшейся болотной жижей, на несколько жутких мгновений удерживала его в этом положении.

Потом давление ослабло. Бесшумная Птаха бессильно шмякнулся наземь.

Очнувшись, он обнаружил, что Дутожаба восседает посреди пещеры. Амфибия снова уменьшилась и переливалась сине-зеленым и зеленовато-синим.

Теперь Бесшумная Птаха понял, откуда взялись на стенах пятна. Если б он существовал только в одном этом мире, он уже был бы мертв.

Как следует поразмыслив и придя в себя, он еще дважды попробовал миновать Дутожабу: один раз пытался тихонько прокрасться, второй — быстро промчаться без оглядки. И дважды амфибия, на которую не действовали заклинания, с победоносным кваканьем заполняла собой пещеру и давила Бесшумную Птаху. Он чувствовал себя словно мешок с песком, высыпающимся в дырку.

Согнувшись в три погибели, охромевший и потрясенный, он еще раз встал перед Дутожабой.

Терзаемый болью Птаха постарался максимально сконцентрироваться на втором своем «я», находящемся в Эмбелионе: ощутил себя средь лесов и волнующихся полей, меняющих цвет, подстраиваясь под небо. Там его жена и малолетний сын жили в домике на поляне в глубине леса, выращивали себе пропитание на огороде и считали себя счастливчиками, потому что ими не интересовались могущественные правители и колдуны, борющиеся за власть. Им не хотелось думать о том, что Земля умирает, они радовались, что живы. Кто мог сказать, сколько сейчас лет его сыну, появилась ли седина в волосах жены? Никто бы не признал в нем сейчас человека.

Не исключено, что когда-нибудь Бесшумная Птаха станет единым целым и воссоединится с семьей, но сперва ему надо было пережить этот миг.

Бесшумная Птаха все смотрел на Дутожабу, а Дутожаба таращилась на него.

— Интересно, ты можешь говорить, Дутожаба? Безмозглая ты или разумная? Неужели нет ничего, что способно сдвинуть тебя с места? — спрашивал Бесшумная Птаха, до дрожи боясь, что его слова вынудят жабу действовать.

Только Дутожабе до слов дела было не больше, чем до обстоятельств кабалы Птахи. Она смотрела на него снизу вверх и самодовольно квакала. Кра-а-о-ок…

Существо более прямодушное попыталось бы уничтожить Дутожабу молотом и сплясать на ее расплющенных останках. Но у Бесшумной Птахи такого оружия не было; он располагал только своей призрачной раздвоенностью.

Это навело его на мысль, что вполне реально по желанию расщепить себя снова, и это возможно благодаря тому, что знание о его Основном Разъединении всегда было с ним, словно незаживающая рана.

Приняв решение, Птаха застыл перед Дутожабой, а затем прыгнул сразу в две разные стороны — словно взметнулись два одинаковых крыла, между которыми не было тела. Как будто он решил умереть.

Дутожаба с невероятной скоростью увеличилась в размерах, недоуменно квакнула — каждым глазом она следила за разными Птахами — и вдруг исчезла.

Всадники-твк несли Т'сейс над равниной, покрытой битым стеклом. Вскоре она поняла истинную природу зеркал и то, почему давным-давно поблизости никто не живет. Каждый осколок запечатлел и теперь отражал события прошлого, игравшие и преломлявшиеся во множестве призм. За время путешествия Т'сейс видела простиравшиеся под ней сады Мазириана (об этом ей сказали человечки-твк), невозможно огромного и свирепого медведя-вурдалака Тхранга, а также Садларка, сражающегося с демоном Ундерхердом. Она узрела короля Кутта Сумасшедшего с войском волшебных монстров, башню Замороженной крови Колгхута и, что самое ужасное, вечно воспроизводимую на протяжении многих лиг сцену позорного грабежа Голиканом Кодеком Завоевателем народа Баутику и последующего возведения корчащейся пирамиды из человеческой плоти высотой в пять футов. Кроме того, сумасшедшее стекло внизу пестрело многочисленными отражениями ее самой: крохотными, а также громадными и жуткими. Она решила не обращать на них внимания. Через некоторое время обуявший Т'сейс ужас стал настолько сильным, что она уже не осмеливалась смотреть вниз, словно интерес был чем-то опасным для здоровья.

— Что происходит с теми, кто оказывается там? — спросила она у твк. Они направлялись туда, где на горизонте громоздилась полоса унылых и странных облаков.

— Сходят с ума, — ответил один из них.

— Становятся тем, что они видят, — сказал другой.

— Забывают есть и пить.

— Они умирают, полагая, что пируют в залах Золотого Кандива или шепчут на ухо колдуна Туржана.

— Как же Сарнод создал это стекло?

Предводитель неприятно рассмеялся:

— Такое ему не под силу. Стекло — это все, что осталось от всевидящего Ока Парассиса, разрушенного во времена войны Нижних миров. Сарноду просто повезло, что его тюрьма оказалась усыпана осколками, ведь это делает жизнь побежденных им врагов куда хуже.

— И все же, — ответила Т'сейс, — стекло освещает Низовье.

В мире без солнца день и ночь не имеют значения. В зависимости от того, насколько ярко сверкали осколки, здесь была вечная заря или сумерки. Стекла ярко вспыхивали и сияли золотым и зеленым, когда в них отображались древние войны, блистали балы минувших времен и плыли по безбрежным высохшим океанам призрачные галеры. Тогда Низовье освещало слабое подобие восхода солнца.

Вскоре Т'сейс увидела, что громоздящиеся впереди облака превратились в движущиеся странные, продолговатые пульсирующие шары; то тут, то там виднелись руки и головы, которые на таком расстоянии казались крохотными точками.

— Парящие мермеланты, — пояснили твк. К шарам с помощью веревок, тросов и шкивов крепились каркасы кораблей, коробы, висячие платформы и корзины. Еще более неожиданным выглядело обширное переплетение цветов, виноградных лоз и овощей, свисавших с сырых и мшистых корпусов воздушных кораблей.

— Кто они, те, которые там живут? — спросила Т'сейс.

— Налетчики, строители и садоводы, — ответил предводитель. — Душегубы, разбойники, фермеры и воздухоплаватели.

— Как им удается все это?

Твк мрачно усмехнулся:

— Чтобы попасть сюда, надо быть приличным мерзавцем, но, чтобы здесь жить, следует стать кем-то еще.

— А что, если я не желаю оказаться у них? — Несмотря на чары, ее вдруг обуяло чувство беспомощности. Ее тяготило быть обязанной народцу твк, но еще хуже казалась зависимость от незнакомцев, которые не подчинялись ее воле.

— Выбора у тебя нет. Мы не станем таскать тебя на воздушном плоту по всему здешнему миру; если ты не освободишь нас, мы рискнем воспротивиться твоему слабеющему заклинанию. К тому же эти люди бывают повсюду.

Сказав так, они увеличили скорость и вскоре бросили Т'сейс на палубе одного из кораблей. Живой шар наверху фыркал и выпускал газы, которые пахли сильно, но приятно.

Ее ожидал капитан корабля, головорезы его экипажа попятились то ли из соображений безопасности, то ли из уважения — Т'сейс не поняла.

Левый глаз капитана прятался под двумя повязками сразу, словно одной было недостаточно. Правый, светло-голубой, так задорно сиял, что капитан казался моложе своих лет. Густая черная борода скрывала большую часть лица. Он обладал могучим телосложением, которое Т'сейс ценила в мужчинах, а еще от него приятно пахло табаком.

Точно так же как Т'сейс не могла позабыть о том, что от падения на осколки стекла летательный корабль удерживало лишь живое существо над ее головой, ей никак не удавалось выкинуть из головы мысль о том, что в ее мире капитан оказался бы меньше наперстка.

— Добро пожаловать в ад, — сказал мужчина без тени улыбки.

— Добро пожаловать под заклинание, — парировала Т'сейс, причем с таким жаром, что сама удивилась, и наслала на капитана ликующее заклятье, благодаря которому он должен был к ней привязаться.

Но тот лишь усмехнулся, сорвал с глаза одну повязку, и заклинание отскочило обратно к ней. Т'сейс почувствовала всепоглощающее желание подчиняться каждому слову капитана.

— Не заставляй меня снимать вторую повязку, — чуть шутливо предупредил он.

Глядя прямо в глаз капитану и пытаясь сопротивляться заклинанию, которое уже одолело ее, Т'сейс спросила:

— Почему же? Я умру?

— Нет, но тебя так возмутит то, что живет у меня в глазу, что ты откажешься сесть со мной за стол и отобедать.

Из пещеры, которую прежде охраняла необъяснимо исчезнувшая Дутожаба, Бесшумная Птаха вышел к окраине деревни, где, как сказал давешний сгусток, он мог найти то, что искал. Каменный свод над головой светился зеленым из-за беспорядочно разросшихся там лишайников и находился настолько высоко, что почти казался фантазией. Но было видно, как там, в вышине, движется что-то, беспокоившее Птаху.

Сначала ему показалось, что деревня притулилась среди старых-престарых костей давно почивших чудовищ. Но вскоре стало ясно, что она была выстроена из этих самых костей. Ибо здесь явно не обошлось без жутких кровопролитий, хоть и давным-давно. Среди шатких домишек бродили немногие осмелившиеся выбраться из укрытий жители. Они были ужасно бледные и в большинстве своем жили здесь так долго, что за несколько поколений ослепли, глазницы у них запали, уши стали похожи на крылья летучих мышей, а ноздри разрослись от постоянной привычки принюхиваться. Эти люди передвигались медленно и совершенно бесшумно, а дрожали при каждом шаге так сильно, что Птаха никак не мог понять, отчего это: то ли от вырождения, то ли от ужаса перед неведомым хищником.

Посреди деревенской площади на черепе какого-то фантастического трехглазого клыкастого зверя восседал старик-слепец. Борода у него была из бледно-лилового лишайника, а волосы на голове — из колышущихся усиков тонких белых грибов. Одежды старца тоже шевелились, Птаха не мог смотреть долго, его начинало трясти.

Бесшумная Птаха подошел к старцу и сказал:

— Не бойся. Я разыскиваю одного мужчину и женщину, только и всего. — Тут он мысленно передал их изображения. — Знаешь ли ты их?

Тот рассмеялся в ответ:

— Известно ли тебе, кто я и что? Я могу убить тебя, щелкнув пальцами. Стоит мне только захотеть, как жизнь покинет тебя.

— Что ж, действуй, если таково твое желание, — проговорил Бесшумная Птаха. — Коль скоро мы обмениваемся бесцельными угрозами, спешу сообщить: я могу с легкостью избавить тебя от тяжкой ноши, которую ты зовешь жизнью, и мне это ничуть не сложнее, чем повторить вопрос: тебе знаком этот мужчина или эта женщина?

— Тварь, я прекрасно ощущаю невидимое, — проигнорировав вопрос, ответил старец. — Твои очертания отпечатались у меня в мозгу, и я знаю: ты не человек и не птица, а нечто среднее.

— Не называй меня тварью, — запретил Бесшумная Птаха.

— Хорошо, тогда буду звать тебя нежитью. Известно ли тебе, что ты — портал?

— Так меня тоже не нужно называть, — отмахнулся Птаха. Он утомился. Тело его питал солнечный свет, который остался в другом мире. Здесь же были тусклые сумерки, похожие на густой наваристый суп. Теперь половина его сущности соображала медленно и вполсилы, мысли путались, зато вторая часть думала остро и быстро.

— Ты же, нежить, самый настоящий портал, — рассмеялся старик. — Ты позабыл об этом. Даже без глаз я вижу сквозь тебя сияние Эмбелиона. Туда отправилась Дутожаба, до недавнего времени бывшая стражем деревни.

— Ты знаешь о Дутожабе? — удивился Бесшумная Птаха.

— Мудрец бы догадался, что именно я посадил ее там в качестве сторожевого пса, охраняющего нас от врагов.

— Не очень-то я тебе верю, — заявил Птаха, — что бы ты ни говорил.

Старец, по-прежнему игнорируя его слова, продолжал:

— Ежели тебе удастся продержаться здесь некоторое время, я смогу с твоей помощью выбраться отсюда. Скакну через тебя на другую сторону и вдохну воздух Эмбелиона.

— Даже если ты, старец, говоришь правду, то окажешься там ростом с муравья и участь твоя будет соответствующей. Ты готов сбежать отсюда только для того, чтобы тебя раздавила первая попавшаяся мышь?

Старик опять рассмеялся.

— Твоя правда. Но ради того, чтобы взглянуть на солнечный свет и на землю, может, мне хватит несколько мгновений!

— Долго мне здесь не продержаться, это я тебе обещаю, — сказал Птаха. То, что его могут использовать в качестве портала, ужасно его тревожило.

— Тягостно так жить? — спросил старик.

— Если ты не будешь осторожен, то скоро узришь, как твое сердце пронзают острые перья.

Старик зашелся неистовым смехом.

— Ты подстрекаешь меня такими нелюбезными речами; что же мне остается, кроме как использовать тебя в качестве двери, а потом захлопнуть?

Бесшумная Птаха почувствовал давление в своей голове, звон и эхо, и, хотя ни он, ни старик не двигались, между их сознаниями разыгралось великое сражение. Сильнее обычного Птаха соединил две расходящиеся стороны барьера, который против его воли вынуждали раздвинуться. На темных равнинах сошлись и бушевали армии мысли, меж ними клокотал очистительный огонь войны.

Обед не очень-то оправдал ожидания Т'сейс. Она по-прежнему пребывала под действием заклинания и чувствовала полнейшую покорность капитану. Два лейтенанта провели ее в каюту, в которой стояли стеллажи с древними пергаментами и томами. Книги были из числа недоброго наследия и изначально принадлежали ссыльным путешественникам — плененным, сошедшим с ума и погибшим средь осколков стекла внизу (гораздо позже она ему скажет: «Тебе должно быть известно множество заклинаний», на что он ответит: «Не все книги полны ими, любовь моя. Кроме того, человек мудрый не станет слишком сильно полагаться на заклятья»).

Сквозь толстые круглые окна по левой стороне каюты виднелось небо, все испещренное темно-зелеными, синими и пурпурными вспышками. От мха, покрывавшего весь корпус, шел слабый пряный аромат. Сверху постоянно раздавался, разносясь по древесине, неспешный спокойный звук: ритмичный рокот — дыхание мермеланта.

Посредине каюты стояли потертые, видавшие виды столы и стулья. На одном из них лежала карта Умирающей Земли, а рядом с ней — другая, большая часть которой была пуста, а за рамкой карты пестрели примечания и записи. (Позже Т'сейс узнает, что это карта Нижнего мира — такого, каким его знал капитан.)

На третьем столе были расставлены наглядные подтверждения изрядного усердия и тщательных приготовлений в виде праздничного угощения из странной дичи, а также овощи и грибы, которые выращивали на корабле. Аппетитный запах чуть не отвлек ее от объекта противоестественного обожания.

Когда они вдвоем уселись за накрытый стол, а два лейтенанта удалились в овальную деревянную дверь, капитан избавил Т'сейс от влияния отскочившего на нее заклинания. Сердце у нее унялось, и она смогла смотреть на книги, стулья и окна без постоянного желания вновь и вновь возвращаться взглядом к капитану.

Скрыв глаз под второй дополнительной повязкой, капитан проговорил:

— Я не сниму ее до тех пор, пока тебе не вздумается воспользоваться очередным заклятьем. Если нарушишь правило, придется вышвырнуть тебя за борт. Лететь вниз очень далеко.

— Ясно. — Т'сейс была совершенно побеждена. — Спасибо тебе за доброту.

Капитан кивнул ей в ответ и добавил:

— Я же благодарен тебе за то, что ты согласилась разделить со мной эту немудреную трапезу, которая теперь требует полного моего внимания.

Заправив за ворот салфетку, капитан больше не произнес ни слова и принялся наслаждаться сочными ножками дичи с хрустящей корочкой, а также испускающей пар картошкой и отварными грибами. Т'сейс пришлось признать, что пища была очень вкусной, хоть и не изысканной.

Относительно всего прочего Т'сейс не чувствовала уверенности. Она понятия не имела, стоит ли ей считать себя пленницей, или отчасти пленницей, отчасти гостьей, или же просто гостьей, а также не знала, насколько ей можно откровенничать насчет возложенного на нее задания, особенно принимая во внимание тот факт, что в запасе у нее осталось одно-единственное заклятье. А потому она попивала горьковатое вкусное вино и наблюдала за тем, как капитан с энтузиазмом поглощает обед. Невозможно было представить себе человека, более непохожего на Сарнода, которого ей на протяжении многих лет доводилось видеть, поэтому капитан приводил ее в замешательство и в восхищение одновременно. Не подлежало сомнению то, что команда уважала своего предводителя, а ведь он явно не был склонен браниться и распускать кулаки.

Капитан с удовольствием закончил трапезу, вытер губы и разрешил убрать тарелки.

— Редко к нам забредает какой-нибудь незнакомец, — сказал капитан. — Новичков сюда отправляет чародей Сарнод, обычно они сходят с ума, насмотревшись в осколки стекла, задолго до того, как мы их находим. Поэтому мне любопытно, кто ты такая, называющая себя Т'сейс, и зачем к нам пожаловала? Вооруженная заклинаниями, на воздушном плоту и с эскортом четырех человечков-твк. Признаюсь, я изрядно озадачен. Загадки меня порой забавляют, но я не стану терпеть те из них, что угрожают моему флоту. Следует ли мне беспокоиться?

Во время монолога капитан смотрел ей в глаза долгим взглядом, и ее охватило желание. В этот миг во время самого первого обеда она почувствовала, что ее берут штурмом. Стоило ли ей солгать? Если она скроет правду сейчас, что ее ждет?

Глядя в глаз капитану, она сказала:

— Я разыскиваю Вендру, женщину, с которой мы похожи как две капли воды, и мужчину по имени Гандрил. Я покажу их тебе, мысленно отправив картинку, только ты не подумай, что я таким образом насылаю на тебя заклятье.

Улыбка — капитан явно желал утаить большую радость.

— Твоя правда — я бы наверняка принял столь странное вторжение за заклятье. Давай отложим на потом вопрос о предмете твоих поисков. Почему ты ищешь? Кто вынудил тебя пуститься в путь, если этот кто-то, конечно, существует?

Теперь он был настолько серьезен, что Т'сейс, даже освобожденная от заклятья, выдала всю правду.

— Сарнод, — призналась она.

Помрачнел ли он? Она не поняла.

— Что ты сделаешь, когда найдешь кого-то из названных людей или обоих?

— Я должна буду взять их с собой и вернуться.

— А если я попрошу тебя вернуться со мной?

Вид сидящего напротив нее за столом капитана вдруг словно стал более весомым, более целеустремленным, она даже испугалась.

— Я не смогу это сделать, даже если захочу, — ответила она. — Любой другой во время пути погибнет. Так сказал Сарнод.

Что он теперь с ней сделает? Однако капитан не стал ничего предпринимать, только, заметно ослабев, немного откинулся в кресле. И вздохнул.

— Не важно. Не могу же я бросить команду. Теперь я с ними чуть ли не узами брака связан.

Обуявший ее страх Т'сейс сочла полнейшей глупостью и рассердилась, а затем спросила:

— Интересно, как ты потерял глаз?

— А? — переспросил капитан. — Я не терял его, а лишился.

— Что у тебя вместо него?

Не отвечая на последний вопрос, он продолжил:

— Это Сарнод забрал у меня глаз. И изгнал меня сюда вместе с командой. За долгие годы, проведенные здесь, у нас появились новые мермеланты, мы добавили их к нашему флоту. Пытались спастись. Только нам это пока не удалось. — На миг он показался ей совсем старым.

Однако у Т'сейс было свое мнение на этот счет. Или ей казалось, что оно есть.

— Значит, теперь я ваша пленница.

Капитан немного устало ответил ей:

— Месть — орудие дураков, а желание отомстить посредством доверенных лиц — еще большая гнусность. Т'сейс, ты же просто орудие. Меня, скорее, беспокоит мысль, что это может значить. Жизнь и без того опасна, нам неизвестно, где мы находимся и когда такому существованию придет конец, и я поклялся провести остаток отпущенного мне срока в поисках ответа. Возможно, отчасти ответом являешься ты… или же ты просто довесок к хитрым козням Сарнода.

Т'сейс чуть не расплакалась от этих слов, но все же сдержала слезы.

— Я не хотел расстраивать тебя без серьезных оснований, — заверил капитан.

— Причина моих страданий — здесь! Разве ты не видел все мои личины в битом стекле?

— Сложно их не заметить.

— Они тревожат меня. Я лишена собственного «я», я просто отражение отражения!

— И все же, — неожиданно мягко проговорил капитан, и голос его был подобен шелковой перчатке, — именно они разожгли мое любопытство и нетерпение встретить это самое изображение во плоти.

— Твоя любезность не умеряет моей тревоги, — сказала Т'сейс. — Но знание, вероятно, поможет. Известно ли тебе мое происхождение?

— Так вышло, что да, — начал капитан. — Из книг, которые нас окружают.

Он поведал ей о Т'сейс и Т'сейн и обо всем том, что с ними произошло, а также о Туржане и его поисках. Капитан рассказывал очень хорошо, на ее вкус, повествование ужасало и очаровывало ее, хотелось узнать, что было дальше, — и одновременно не знать вовсе.

Когда капитан замолчал и они вновь оказались за столом друг напротив друга, вернувшись из вызванного в воображении древнего таинственного мира Эмбелиона, Т'сейс почувствовала, как в ней нарастает протест, и воскликнула:

— Но в твоем описании нет ничего похожего на меня!

— Уверена? — Казалось, взгляд светло-голубого глаза проникает в самую ее суть.

— Вполне.

Между тем капитан достал из голенища сапога кинжал и метнул его так, чтобы он пролетел мимо левого уха Т'сейс. К вящему своему удивлению, она поймала оружие за рукоять, словно с рождения только этим и занималась.

— Случайность, — пожала плечами она.

Тогда он швырнул в нее яблоко, и Т'сейс поймала его на острие, чувствуя на кинжале вес пронзенного красного плода.

— Ага, — усмехнулся капитан, — случайность. Только если этот мир обладает неким неизвестным мне смыслом.

Т'сейс нахмурилась.

— Не надо мне такого. Это не я, — начала было отпираться она, но, убедившись, что сказанное — правда, выронила из рук кинжал, и яблоко покатилось по полу.

Капитан протянул через стол руку и обхватил пальцы Т'сейс своими. Кожа у него была жесткой, грубой, и ей нравилось его прикосновение.

— Иногда, — проговорил он, — достаточно знать, что в тебе сокрыто. Чтобы извлекать выгоду, совсем не обязательно этим пользоваться.

Т'сейс смотрела на него так, словно он открыл ей ценнейшую истину мира.

Капитан поднялся и выпустил ее пальцы.

— Завтра, — сказал он, — ты станешь членом нашей команды, и я помогу тебе с поисками. А ты поможешь нам в наших. Ибо я, увы, знаю, где находится один из тех, кого тебе надо найти.

Битва бушевала, то ослабевая, то разгораясь вновь, и давление в мозгу Бесшумной Птахи сделалось нестерпимым, где-то внутри у него начало разгораться то, что никогда даже и не теплилось, и тогда он швырнул свой голос в пустоту, взвыл от муки и рывком сбросил навалившуюся на него волю старца.

— Никакая я не дверь! Ни для кого!

Голос Бесшумной Птахи был таким громким, что находившийся поблизости медлительный народец бросился искать убежище среди белых костей.

Старик сгорбился, вздохнул и признал свое поражение:

— Я много учился, долго, ибо чем здесь еще заниматься. И все же этого, полагаю, оказалось недостаточно.

Тут Бесшумная Птаха обратил внимание на то, что за время сражения у мужчины сгорела борода. Глазами, очистившимися от мутной пелены, он посмотрел прямо на Птаху — и тот лишь в этот момент осознал, какой маскарад устроил мнимый старец.

— Как же я раньше не догадался? — воскликнул Бесшумная Птаха.

— Даже ты иногда видишь только то, что зримо.

— Вероятно. Или же я сам не свой.

— Как там, в башне? — спросил Гандрил. — Я храню о ней счастливые воспоминания. Когда Сарнод уезжал навестить дальние пределы своих владений, мы с Вендрой пировали с жителями ближних деревень. Башня представляется мне нескончаемым потоком вина и еды. И музыка там звучала такая радостная!

— Там все как обычно.

— Как брат?

— Чувства твоего брата изменились. Он желает, чтобы ты вернулся со мной.

— Ха, вот так шутка! — воскликнул Гандрил. — Из-за него я потерял Вендру, был изгнан в эти печальные земли. Брат мой мстителен, и изгнание — наименьшее из его беззаконий, совершенных по отношению к Умирающей Земле. Я пытался найти способ выбраться отсюда, но почему я должен возвращаться с тобой?

Бесшумная Птаха вздохнул и сказал:

— Я всего лишь вынужден служить, не питая особого расположения к Сарноду, и стремлюсь вернуться в Эмбелион, стать целым и воссоединиться с семьей.

— Узнают ли тебя теперь родные? — прошептал Гандрил, хотя всевозможные попытки схитрить после того вопля Бесшумной Птахи казались глупыми.

— Я заставлю их признать меня, — сказал Птаха и пожал плечами, потому что понял: они могут никогда его не узнать так, как ему хотелось бы, или же их уже вовсе нет в живых.

Гандрил отвел взгляд, словно Птаха сказал что-то невозможно печальное.

— Я отправлюсь с тобой, — принял решение он. — И мы вместе пойдем навстречу судьбе. Я вижу портал, который ведет назад, к Сарноду, но могу только что-то через него отправить, самому же мне туда дороги нет. И это останется неизменным.

— Значит, Носяру Памяти послал ты? — спросил Бесшумная Птаха.

— Да, — кивнул Гандрил. — В надежде на то, что Сарнод одумается. И мне кажется, я преуспел, — по крайней мере, если верить твоим словам.

— Как бы там ни было, теперь нам нужно отправляться без промедлений, — сказал Птаха, уже уловивший быстро приближающиеся тревожные звуки. — Я словно пробудился от дремы.

— Да, бесспорно, задерживаться у нас причин нет.

С высоты к ним устремились все смертоносные существа здешних мест, которым вопль Бесшумной Птахи показался оглушительным, словно грохот обрушившегося в море утеса.

Птаха произнес заклятье сверхбыстрого передвижения, чтобы поскорей убраться вместе с Гандрилом.

Целых три месяца, два из которых они были любовниками, Т'сейс вместе с капитаном, который как-то раз ночью шепнул ей свое истинное имя, путешествовали над Областью сводящего с ума стекла. На протяжении трех месяцев они искали женщину по имени Вендра и не нашли никаких следов, зато сущностей самой Т'сейс здесь имелось преизрядно: чтобы увидеть призраков, достаточно было просто бросить взгляд вниз. На протяжении трех месяцев она даже не догадывалась о том, что капитан просто откладывает прибытие в нужное ей место. Многое отвлекало ее.

Лежа в постели после бурной ночи, Т'сейс опускала голову на поросший густыми волосами живот капитана и спрашивала:

— Почему ты выбрал именно меня, если существует великое множество других таких же?

И он шептал еще тише, чем Бесшумная Птаха:

— Потому что ты единственная Т'сейс. Только у тебя есть этот нежный пушок на затылке, который мне так нравится целовать. Только у тебя на лице отражается такое милое удивленное замешательство. И вот это. И это… — И через некоторое время, утолив вновь разгоравшуюся страсть, она погружалась в глубокий сон, удовлетворенная правдивыми ответами.

И все же они путешествовали так далеко и так долго, что Т'сейс, которую ежедневно отвлекали многочисленные опасности, все-таки не могла не обратить внимание вот на что: каждый раз, когда они начинали приближаться к скалам на восточном краю этого мира, капитан что-то шептал своему первому помощнику — и на следующий день горы оказывались уже дальше. Каждый раз.

Итак, в конце концов она задала один-единственный важнейший вопрос: почему? И по выражению глаза капитана поняла, что теперь он доставит ее туда, не рискнув снова солгать.

Через неделю они вдвоем на небольшом корабле, который нес малютка-мермелант, прилетели в то место, где осколки стекла внизу вплотную подходили к скале, выдававшейся вперед к ним навстречу. На крошащемся камне, заросшем ползучими растениями, было высечено лицо — точь-в-точь как собственное лицо Т'сейс.

— Что это значит? — спросила она, оборачиваясь к капитану.

— Та, которую ты ищешь, живет здесь в каменных хоромах на вершине скалы. Различай истинное и ложное, — сказал капитан.

— Почему ты говоришь так? — спросила Т'сейс, обнимая его.

— Некоторые жизни иллюзорны. Некоторые места реальнее других, — произнес капитан, затем снял вторую повязку с глаза и надел на Т'сейс. — Используй ее так, как пожелаешь.

Она поняла: капитан говорил о том, что будет после утеса, после каменного дома.

— На твоей спине двадцать семь родинок, — печально сказал капитан, когда она спускалась с корабля на скалу. — Твое левое запястье пересекает шрам там, где ты сломала руку, когда упала с взбрыкнувшей лошади. По утрам твои волосы пахнут лавандой. Тебе не нравится жужжание пчел, но мед ты любишь.

В каменном доме Т'сейс нашла женщину, похожую на нее саму как две капли воды, только волосы у той были с проседью. Дама восседала на растрескавшемся позолоченном троне посреди громадного мраморного зала. Вокруг нее замерли истлевшие скелеты и многочисленные черепа, на некоторых еще сохранились остатки плоти. В помещении пахло так приторно, словно тут упорно пытались избавиться от какого-то другого запаха.

Т'сейс осторожно пошла по направлению к трону.

Дама посмотрела на нее и нехорошо улыбнулась.

— Вижу, как приближаюсь я сама, — сказала она. — Интересно, отчего это зеркало движется, когда я хочу, чтобы оно оставалось на месте?

— Ты Вендра? — спросила Т'сейс, пробираясь сквозь груды костей.

— Вот чудеса, зеркало разговаривает, — проговорила женщина. — Оно назвало избранное мною имя, а не то, которое мне дали, хотя на самом деле я — вечное отражение самой себя. От этого не избавиться.

— Почему здесь столько костей? — спросила Вендру Т'сейс, которой была очень не по душе удушающая тишина и чувство, что она сама оказалась здесь после какой-то катастрофы.

— Эти? — спросила Вендра, махнув унизанной кольцами рукой. — Они спаслись от разбитого стекла, чтобы молиться мне, — взобрались на скалу, но принесли с собой в мыслях осколки, позабыли о еде и питье и потому все равно умерли.

— Но почему? — продолжала недоумевать Т'сейс.

Ей ответом сперва была голодная нехорошая ухмылка, затем последовало объяснение:

— Потому что смотреть на меня — все равно, что глядеть на само стекло, ибо я — воспоминание об Умирающей Земле, живое отражение, совсем как ты. Впрочем, не важно, что они умерли. Придут другие. Таков путь теней.

— Заклятье?

Вендра пожала плечами.

— Я не могу оставить эту преисподнюю собственной воли, зато я выучилась нескольким заклинаниям от тех, кто преклонялся предо мною. Каменные хоромы выстроены с помощью магии. Она же сотворила лицо на скале — это путеводная звезда, маяк. Путеводная звезда, маяк. Путеводная звезда, маяк. Путеводная звезда, маяк…

За сладким нектаром слов Т'сейс почудилось жало, она сдернула повязку с глаза и через несколько мгновений сумела побороть желание лечь и уснуть средь трупов.

Вендра вздохнула, голос и интонации у нее вновь стали нормальными, взгляд с противоестественным напряжением впился в Т'сейс.

— Я освобождаю тебя от твоего собственного заклятья, причем добровольно, — сказала Т'сейс. — Но если ты предпримешь еще одну попытку, клянусь, что скину тебя вниз со скалы. Лететь придется долго.

Вендра вздохнула глубоко, с дрожью.

— Не могу сказать, чтобы я хотела погубить человека по собственной воле, — как ни в чем не бывало продолжила она, не в силах поднять на Т'сейс взгляд. — Явно ты пришла сюда не просто так. Зачем ты здесь?

— Меня послал Сарнод, чтобы вернуть тебя, — ответила Т'сейс, хотя на самом деле Вендра пугала ее почти так же, как мысль о том, чтобы возвратиться к Сарноду и снова стать его слугой.

Вендра горько рассмеялась, изумление ее казалось солью, сыплющейся на рану. Она сказала:

— Сарнод — жестокий человек, но, полагаю, одно доброе дело он себе все же позволил: дал мне возможность избрать такое имя, которое не напоминало бы мне, что я — всего-то лишь отражение, пусть даже из соображений честолюбия мне лучше не пользоваться этим именем.

— И все же, создав меня, — возразила Т'сейс, — он сделал и меня отражением. Однако он ничего не рассказал о моем происхождении, так что я считала себя первообразом.

— Только одно доброе дело, — повторила Вендра. — Одно-единственное среди всего прочего.

— Он очень опечален тем, что тебя нет рядом с ним, — добавила Т'сейс, хотя не знала, правда ли это. На самом деле они с Вендрой были не очень-то и похожи. Такое наблюдение заставило сердце Т'сейс биться сильнее, навело на размышления о капитане, который ждал на корабле. «Что ты будешь делать?» — задал он вопрос, и она ответила: «Не знаю».

Тут глаза Вендры сузились, и она спросила:

— А Гандрил? — На миг она показалась молодой и совсем бесхитростной.

— Сарнод готов все простить. Я здесь для того, чтобы вернуть тебя. Гандрила тоже ищут.

Словно возвращаясь к жизни, Вендра шевельнулась на истлевшем троне.

— Я согласна, — сказала она голосом одновременно усталым и полным надежды. — Даже если это неправда.

— Мне дана власть отправить тебя назад, — проговорила Т'сейс. — Но я с тобой не вернусь. Можешь передать Сарноду, что сначала ему придется меня убить.

Вендра рассмеялась:

— О мое унылое отражение! Он не станет тебя убивать, он накажет тебя, отправив сюда.

Когда Вендра исчезла, Т'сейс с помощью последнего оставшегося в ее арсенале заклинания подчистую разрушила каменный дом и собственное лицо на обрыве скалы, предав все это забвению среди битого стекла внизу.

Затем она вернулась к капитану на корабль.

— Как это понимать? — удивился он.

Т'сейс улыбнулась и, возвращая ему повязку на глаз, сказала:

— У тебя семнадцать шрамов: четыре на левой руке, три на правой, два на груди, три на спине, прочие на ногах. Семь из них от кинжалов, остальные — от всевозможных заклятий и другого оружия. Ты носишь бороду, чтобы скрыть небольшой подбородок. Во сне ты всхрапываешь. Ты настолько же верен и хорош, насколько упрям и уперт. За второй повязкой на глазу у тебя ничего нет, только морщинистый шрам.

Выслушав ответ, капитан почувствовал глубокое удовлетворение.

Уста вопили так, что разбудили и встревожили Сарнода, дремавшего на тахте на самом верху башни. Ему снилась глубокая прохлада озера — видение, навеянное и усиленное тем, что одну сухую руку он опустил в чашу с водой, постоянно находившуюся рядом на столике.

— Они возвращаются из Низовья! Они возвращаются!

Сердце взволнованно затрепыхалось, Сарнод вскочил, подхватил свои сине-зеленые одеяния и спустился в Зал встреч, где предстал перед двумя глазами и на время замолчавшими Устами. Сквозь овал окна солнце изливало на мраморный пол столь нежеланный жар. Огромный зал казался крохотным и душным, словно западня.

— Скоро все это кончится, — изрекли Уста, что никоим образом не успокоило Сарнода.

Раздался такой звук, как будто по всему миру разнесся пронзительный крик.

Неожиданно появился брат Сарнода, Гандрил, причем в своих белых одеждах он выглядел вполне живым и здоровым, таким же, как прежде, если не считать запачканных рук и морщинок в углах глаз.

Гандрил в замешательстве уставился на него, и Сарнод понял, что точно такое же выражение лица у него самого. Глядя на брата, он не испытывал ни родственных чувств, ни облегчения, а впившийся в сердце крюк по-прежнему терзал. Даже наоборот — Сарноду стало хуже и тревожней.

И все же, подумал он, виной тому могло быть замешательство первой встречи, усугубленное воспоминаниями о том, как они расстались. Так, успокаивая себя, Сарнод шагнул вперед и приветствовал Гандрила:

— Дорогой брат, добро пожаловать домой после всех печалей, сумятиц и долгого изгнания.

Гандрил нахмурился пуще прежнего и уклонился от объятий брата, сказав:

— Непросто мне сейчас встретиться с человеком, который некогда был моим братом. Теперь ты даже не Сарнод. Кто ты такой? — Он говорил жестко, а на лице его не было даже намека на дружеское расположение. — По какому праву ты находишься здесь?

Слева от Сарнода послышался голос Бесшумной Птахи, неожиданно исполненный волнения:

— Если не Сарноду, то кому я тогда служил все эти годы?

— Вы что, оба свихнулись? — воскликнул Сарнод. — У вас в Низовье разум помрачился? Сарнод — это я! Ты — Гандрил, мой брат, которого я по ошибке сослал. А ты, Бесшумная Птаха, обязан слушаться меня, если не хочешь неприятностей, ибо я твой хозяин.

— Я готов служить. Что прикажешь мне сделать? — неожиданно близко раздался голос Птахи.

Не успел чародей ответить, как Уста изрекли:

— Иногда отражения становятся тенями.

— Возможно, так оно и есть, — согласился Бесшумная Птаха. — Только какое это имеет значение сейчас?

Вновь послышался вопль. Уста явили Вендру, такую же постаревшую, как Гандрил, но вместе с тем почему-то совсем юную.

— Теперь служить я буду вдвойне старательней, — сказал Бесшумная Птаха Сарноду. Тот при виде Вендры проигнорировал его слова и оставил постепенно затухающую обиду на оскорбление Гандрила.

— Прекрасная, восхитительная Вендра, — сказал он, для того чтобы проверить действие сорвавшихся с губ слов. Паника затопила его: он ничего не чувствовал, совершенно ничего. Ни страсти. Ни ненависти.

Вендра же смотрела только на Гандрила, а тот — на нее, и взгляд его, в отличие от взгляда Сарнода, был глубоким и любящим. Он обнял Вендру, повернувшись спиной к брату, они словно заново знакомились друг с другом, а Сарнод тем временем наблюдал за ними и колебался, не зная, что же предпринять дальше.

— Ты еще прекрасней, чем прежде! — сказал Вендре Гандрил.

— О тебе теперь такого не скажешь, — признала Вендра. — Хотя ты, как всегда, гораздо симпатичнее братца. Что мы будем делать теперь, когда мы свободны?

— Я могу играть на лютне, — ответил Гандрил, озорно сверкая глазами. — Ты будешь петь. Мы вернемся ко двору короля ящериц, если он еще жив.

Вендра рассмеялась, хотя шутки не поняла. И решила уточнить:

— Любовь моя, что ты предпочитаешь: выступать ради нескольких грошей или обрести могущество с помощью нашего колдовства? В Низовье я многому научилась и собираюсь найти своим знаниям достойное применение здесь.

Гандрил некоторое время внимательно на нее смотрел, словно размышляя, как ее следует понимать, затем сказал:

— Какая разница, ведь мы живы, мы вместе и для нас открыт весь мир!

Хотя Вендра не возражала, «Сарнод» интуитивно почувствовал, что она недовольна услышанным.

Затем женщина обратила внимание на Сарнода, губы ее насмешливо скривились, и она впилась в него глазами, глядя из-за плеча Гандрила, обвив возлюбленного руками и явно не собираясь впредь никогда с ним разлучаться.

— Сарнодова служанка мне не говорила, что теперь в башне правит чужак, — заметила она. — Кто ты? Ты явно не Сарнод.

Сарнод ужаснулся, услышав такое из уст Вендры, хотя он почему-то совершенно ничего по отношению к ней не испытывал. Он закричал на нее и на Гандрила, который тоже повернулся, чтобы взглянуть на него:

— Я — Сарнод! Вы в моей башне и потому обязаны мне повиноваться!

Но при этом он чувствовал себя, словно актер в театре, а гнев его был порожден странным и неясным замешательством. Словно каждый раз, когда он претендовал на имя «Сарнод», оно все больше и больше переставало быть его собственным.

Он подумал, что неплохо бы наложить заклятье на этих двух, но тут Уста изрекли:

— Мало толку спорить с тем, кто уже все решил.

— А также служить тому, кто не определился с принятием решения, — добавил, к досаде Сарнода, Бесшумная Птаха.

О третьем прибытии возвестил новый вопль.

В клубах дыма стоял некто высокий и мрачный. Когда он шагнул вперед, дым рассеялся, и его лицо оказалось… лицом самого Сарнода!

Чародей в замешательстве содрогнулся.

— Что за обман? Бесшумная Птаха, это твоих рук дело?

— Во мне лишь один обман: двойная жизнь, которую я веду, — ответил Птаха. — А к происходящему здесь я отношения не имею.

— Обман? — переспросил Гандрил. — Это еще хуже — когда тебя заманивают обещаниями того, кто не может соблюдать их!

Новый Сарнод блеснул глазами на Гандрила, затем обратил горящий взгляд на прежнего Сарнода, неприятно сверкнув острыми белоснежными зубами.

— О, никакого обмана здесь нет! Сарнод — это я, а он — просто гигантская рыба, которую я поймал, заколдовал и оставил здесь вместо себя, вооружив почти всеми известными мне заклинаниями и воспоминаниями, чтобы никто не мог извлечь из моего отсутствия преимущество. Рыба. Не более того. Но и не менее.

— Держи язык за зубами! — вскричал Сарнод. — Ты самозванец!

Однако новый Сарнод остановил его, подняв руку, и рявкнул:

— Пусть твой собственный язык умолкнет, рыба, а заодно и ты весь! Полагаешь, я позволю собственному колдовству обратиться против себя самого? Или ты надеешься сохранить полномочия после моего возвращения? Теперь, когда ты не оправдал моих надежд в качестве хранителя и стража, я провозглашаю пустой год скверного рыбьего правления завершенным!

В горле прежнего Сарнода замерли звуки, и он застыл, недвижим и бессловесен, перед всеми собравшимися, оставшись лишь наблюдателем и наблюдаемым. Охватившая его паника не имела голоса, выразить страдания он никак не мог. В нем всколыхнулось не находившее выхода безумие. Он отчаянно пытался сообразить, какие воспоминания реальны, а какие навязаны ему.

— Теперь я не знаю, кому служить и зачем, — проговорил Бесшумная Птаха.

Новый Сарнод повернулся к настороженным Гандрилу и Вендре и содрогнулся от муки, не имевшей никакого отношения к физической боли.

— Стоило мне уехать, чтобы обсудить с коллегами ошибки созидания и устранение дефектов и отклонений, приводящих, например, к такому, — он показал на Вендру, — как мне тут же пришлось вернуться, оттого что вы вторглись в мои владения. Я опять вижу двух давным-давно изгнанных негодяев. Предателя-брата. Неверную возлюбленную. По какому праву вы надеялись избежать изгнания?

— Только попробуй наложить заклятье, — пригрозила Вендра, — и, клянусь, я приговорю тебя к кое-чему похуже. Я освободилась не для того, чтобы вновь туда вернуться.

— Тщетная угроза бестолкового умишки, — глумливо ухмыльнулся Сарнод.

— Брат, — вмешался Гандрил, — давай не будем продолжать в том же духе.

— Не тебе решать. — Сарнод угрожающе шагнул вперед.

— Гандрил, забудь жалость! Придется убить Сарнода ради нашей свободы, — сказала Вендра. — Их обоих.

Даже сквозь снедавшую его тревогу лже-Сарнод заметил, как Гандрил посмотрел на нее, словно видел впервые.

— Мы не можем их убить, — сказал он. — Даже такой Сарнод — мой брат.

— Порой в этом заключается высшее милосердие, — заметила Вендра.

— Довольно! — сказал Сарнод. — Совершенное вами предательство по-прежнему свежо у меня в памяти, словно это случилось вчера. Рыбу терзает один вонзившийся в сердце крюк, а у меня их целых два. Наказание за измену, — теперь Сарнод обратил внимание всецело на Гандрила и Вендру, тогда как лже-Сарнод оставался беспомощным наблюдателем, — смерть, ибо изгнания вам явно оказалось мало.

Сказав так, Сарнод проговорил заклятье вращающей разрушительной силы и попытался с огромной скоростью поднять Гандрила в воздух. Но тот встретил магию брата четырьмя словами, приложив к ним такое усилие, что на шее у него вздулись вены. Мощь заклятья утекла в Уста и высвободилась где-то в другом месте. Гандрил упал с изрядной высоты.

— С помощью такого ничтожного колдовства недолго ты сможешь спасать свою шкуру, — пообещал Сарнод Гандрилу, посеревшему, опустившемуся на одно колено.

На сей раз чародей приготовил заклятие внутреннего разложения, желая заставить биться в агонии сразу обоих, Гандрила и Вендру.

Но, даже терзаемая муками, Вендра все же нашла в себе силы сделать некий знак и проговорила несколько слов на незнакомом лже-Сарноду языке, отразив с их помощью злую магию настоящего Сарнода. Толчок швырнул женщину и ударил ее о колонну. Шатаясь, она поднялась на ноги, из рассеченного лба текла кровь.

— Остановись, брат, — взмолился Гандрил. — Во имя милосердия!

— Милосердие? Да чтоб Краан потопил ваши живые мозги в кислоте! — возопил Сарнод. — Пусть темный Тиал выколет вам глаза! — Если обычно выражение лица у него было властным, теперь оно стало более чем величественным. — Милосердием с моей стороны является уже то, что вы станете гнить вместе, а не порознь и звери придут пожрать вашу плоть. — Если в обращенном на Гандрила взгляде Сарнода светилась хоть какая-то печаль, то рыба ее не приметила.

Сказав так, Сарнод наслал на них третье и самое жуткое заклятье призматического спрея — в них должны были полететь многоцветные острые стрелы, предавая их мучительной смерти. Повинуясь взмаху правой руки Сарнода, над головой у него закружили острые копья, засветились, заблестели; Гандрил и Вендра в отчаянии попытались противостоять заклятьями куда менее сильными, но сообща смогли лишь ослабить, а не прекратить появление этих копий.

Чародей захохотал как сумасшедший.

— Увы! У вас здесь нет союзников. Ибо Бесшумная Птаха принадлежит мне, равно как и рыба. И пока вы пытаетесь парировать мое заклятье, я пошлю их обоих против вас.

Сказав так, Сарнод обернулся к лже-Сарноду и вскричал, одновременно делая быстрое круговое движение левой рукой:

— Да обернется сия глупая рыба тем, чем была когда-то!

Крюк перестал терзать сердце лже-Сарнода, и он испытал неизъяснимое облегчение. Он почувствовал, как тает его человеческая плоть, а на ее месте нарастает другая, укрепляясь и разрастаясь все больше и больше. Лже-Сарнод превратился в прежнюю гигантскую рыбину с сине-зеленой чешуей. Он балансировал на хвосте и плавниках, а его жабры, терзаемые воздухом, жаждали воды. Постепенно угасающие человеческие мысли встречались с его прежними ощущениями. Задыхаясь, он ловил воздух ртом, бился и пытался заговорить, а все остальные в изумлении взирали на него.

— А теперь, рыба, сожри врагов! — приказал Сарнод. — Ты же, Бесшумная Птаха, обрати против них свое невидимое оружие. Вы оба, доведите мою борьбу до конца!

— Как пожелаешь, Сарнод, — сказал Бесшумная Птаха, — только мне понадобится некоторое время, чтобы дойти от рыбины до врага.

Тем временем рыба-Сарнод, побуждаемая затухающими мыслями о том, что она — могущественный чародей, пребывала в смущении, чувствовала испуг и гнев и в конце концов взревела:

— Я — Сарнод!

Всех до единого в Зале встреч поразил этот вопль, даже самого Сарнода. Дрогнули светящиеся копья над его головой. Гандрил уставился на рыбу, опустившись на одно колено. Тусклый страдальческий взгляд Вендры обратился в том же направлении.

— Рыба полагает, что она — это ты, брат мой, — хмыкнул Гандрил. — Так, может статься, ты действительно самозванец?

— Возможно, эти мысли поддаются усилению, — проговорила Вендра, сосредоточившись на рыбе.

Между тем рыба, глядя на окружающие ее видения, сопровождаемые странными звуками, напоследок еще раз выдала утверждение:

— Я — Сарнод! — хотя она уже не понимала значения этих слов и, сказав так, подвела черту под всеми спорами: мощным рывком она метнулась к смутно осознаваемому источнику своих страданий и в два счета проглотила застигнутого врасплох Сарнода. Беспорядочно замелькали наполовину оформившиеся острые копья. Рыба бросилась к огромному окну, выскочила наружу и нырнула в прохладные печально-темные воды озера; родная стихия обласкала ее. Все заклятья Сарнода улетучились вместе с его последним придушенным воплем: Бесшумная Птаха с тяжким вздохом устремился в Эмбелион, и где-то очень далеко Т'сейс ощутила кардинальные изменения в мире. Исходящие из Уст мудрые изречения затихали по мере того, как рыба уходила все глубже и глубже, погружалась в мутный ил на дне озера. И поскольку последнее поручение Сарнода подошло к своему логическому завершению, ей осталось только беспамятство и безмыслие, никакой чужой власти и много вкусных саламандр там, куда свет умирающего солнца проникает лишь бледным и быстро затухающим воспоминанием.

Первым произведением Джека Вэнса, которое я прочитал, стала повесть «Хозяева драконов». Когда мне было двенадцать лет, нас, школьников, повели на экскурсию в библиотеку, где я и нашел эту книгу. Она так меня поразила, что я разыскал рассказы Вэнса об Умирающей Земле. В детстве мне очень нравились приключения и диковинные истории.

Взрослея, я полюбил Вэнса еще больше, потому что находил в его книгах много того, чего не замечал раньше. Например, Кугель — это такой человек, который делает все, чтобы выжить в очень и очень жестоком мире. И его можно назвать скорее антигероем, чем героем, потому что его действия в нравственном отношении подчас весьма сомнительны. Иногда он даже излишне жесток. Что же помогает ему при этом не выглядеть отвратительным? Прочие негодяи. Всегда есть кто-то хуже него, против кого мы готовы выступить.

Также, уже будучи взрослым, я оценил гениальность фантазии Вэнса. Подростком этого не замечаешь — торопишься скорее прочесть, чтобы узнать, что там дальше, а не наслаждаешься чтением и к стилистическим изъянам относишься гораздо снисходительнее, а к языковым изыскам — проще. Поэтому в юности я не считал Вэнса более выдающимся писателем, нежели другие. А теперь, возвращаясь к его книгам, я в самом деле нахожу в них и глубоко ценю высочайшее качество письма и удивительный, но довольно-таки черный юмор.

Что касается моего собственного творчества, замечу, что у меня всегда находила отклик идея о том, что Вэнс творит в жанре «научного фэнтези», или научной фантастики, повествующей о далеком будущем, которая при этом читается совсем как фэнтези. Хотя у меня нет серьезного научного образования, мне нравится думать, что читатель так толкует написанное: он сквозь пальцы смотрит на все «заклятья», полагая, что это некая высокоразвитая форма нанотехнологий, сегодня для нас непостижимая. Таким образом, Вэнс, а еще Кордвейнер Смит оказали колоссальное влияние на мой роман «Veniss Underground» и относящиеся к тому же циклу рассказы. Без Вэнса и Смита я никогда не взялся бы писать научную фантастику.

Всеобъемлющие влияние Вэнса на меня трудно переоценить. Карьера некоторых писателей оказывается длительной и продуктивной, за свою долгую жизнь они становятся культовыми. С Вэнсом дело обстоит иначе. Он был новатором и в конечном итоге повел за собой всех. Сомневаюсь, что без Вэнса могли бы воплотиться некоторые концепции в моем творчестве, а также в работах других авторов. Еще мне кажется важным то, что его влияние широко распространилось на разные направления художественной литературы. Это оттого, что читатель может по-разному трактовать сказания Умирающей Земли: читать их как чисто фэнтезийные истории, видеть в них реальность далекого будущего или рассматривать их в качестве постмодернистской игры, ведь в них столько подтекста. Вот что, на мой взгляд, делает эти рассказы классикой и объясняет неослабевающий интерес к ним как писателей, так и читателей.