Первый психоаналитик в космосе

1 часть Лобанов

Он, то взвивался к облакам, то с ревом бросался вниз, а то проносился на бреющем что ли полете, укладывая бомбы со свистом. Волосы у него были всклокочены, глаза под веками бешено вращались. Сашка спал так, что завидно. Лобанов применил гипноз на прекращение храпа, не сработало. Не то, чтобы Сашкин храп доставлял какие-то неудобства, он уже встал и умылся.

Лобанов вышел наружу, сел на крыльцо и закурил. Сам он уже давно жил на территории бывшего завода, больше его нигде не ждали, а Сашка семейный, но непоседливый, натура такая. А жена прощает, или еще что. Он иногда ночует у Лобанова. Не то, что у него каждую ночь бабы, иногда его срубает по дороге к дому, а что такого? Вот один врач рассказывал, как в Бразилии к нему пришел сантехник чинить трубу, лег на пол у трубы и заснул. В порядке вещей у них. Устал бразильский человек, да и лег отдохнуть. Не надо его беспокоить, когда проснется, тогда и починит. А вообще, Сашка — как брат, можно на него положиться. И в разведку, как говориться, с ним можно. Только чтоб бабы по дороге не попадались.

Лобанов поднялся и пошел размяться на площадь между цехов. Вдоль стен стояли строительные леса, на нижнем уровне спал человек с кошками на груди и животе.

— Эй! Вставай!

Тот не просыпался.

— Мустафа!

Спит.

— Милиция! — крикнул Лобанов.

Человек соскочил с лесов на землю, кошки приземлились на лапы и рванули в разные стороны, да и он хотел было рвануть, но растянулся на клумбе.

— Будь здоров, Мустафа Иваныч, — сказал Лобанов. — Просил разбудить.

— Ай, спасибо. — Мустафа заулыбался.

— Старший будет сегодня? — спросил Лобанов.

— Мурат не будет, — Мустафа встал и отряхнул штаны. — Сказал платить нету завода опять. Видишь, мы леса поставил, гудрончик наверх поднял, надо крышу уже починить, а директор Каштанов аванс не дал. Мурат сказал, когда начнет денги платить, снова работать будем.

— А чего ждать? Другой работы у вас пока нет. Навалились бы, да сделали, а то и денег нет, и работы.

— Мурата слушать надо! Работать на лесах будем, нас всех видно очень хорошо! Без денег нас маленько милиция подвинтит.

— Так если вас на работе примут, начальник стройки ж платит?

— Начальники их начальникам платят, а простым милиционерам как жить тогда? Мустафа Иваныч, слезай вниз, цап-царап тебя, денег нет, будем в обезьянник держать тебя, незаконный.

— А чего ж вы к нам ездите, если над вами здесь, кто ни попадя, издеваться может?

— Брат, если место знаешь другое, скажи, пожалста. Мустафа Иваныч туда поедет, тебе оттуда одна-два бутылка пришлет. Пойду я, брат, пока милиция спит.

Лобанов прошелся по территории завода. Производство вывели уж несколько лет как, но бизнес-центров пока не настроили. По заграничной моде, помещения временно заняли сопляки-художники и понаехавшая богема. Приличных людей немного, зато понты колотят все, кому не лень… Думают, теперь у них здесь гнездо на всю жизнь. Стали говорить: лофт, лофт, лофт. Смысла в слове никакого — называют так и цеха, и мастерские, и управление. Все подряд, без разницы. Обычный прием захватчика — сделать прививку молодым дебилам, чтобы наши вещи называть по-ихнему. Со временем наш смысл забудется, получится, что и вещи уже не наши, а их, привозные, раз это они им название дали.

Лобанов в лучшие времена был инженером. Потом все покатилось. Так вышло, остался без жилья и с тех пор квартировал здесь. Места пока хватало, а для временного начальства Лобанов и вовсе был находкой — и слесарь, и сторож, и пожарный, и специалист по всем вопросам. Видеть, что теперь делается здесь, было противно, но если от него что-то зависело… В общем, надо уравновешивать эпоху. Живем сегодняшним днем, но хотя бы ведем себя прилично. Не как Каштаныч, который вдруг вынырнул из-за угла.

— Алексеичу привет! — поздоровался он. Это как раз и есть временное начальство, директор называется.

— Здравия желаем! — ответил Лобанов. — Чего так рано?

— Не спится чего-то. Думаю, чем ворочаться, лучше поработаю.

— Так поработай, чего ж. А чего узбеки разбежались?

— Они денег хотят. А у нас сам знаешь как с этим.

— Я‑то знаю. Но главный-то ты. Перехватил бы уже где-то, да перекрутился. На что еще директор нужен? Видишь же в каком состоянии все! Не починим крыши сейчас, отсыреют стены, никакой ремонт уже не спасет.

— А чего ты мне это говоришь? Ты начальству нашему говори, у меня уже голос сел на этой теме, а оно не чешется.

— Да у меня ты начальство!

— …Позитивнее надо быть, Лобанов! А то испортишь настроение с утра… — Каштанов проскользнул мимо.

Будешь с ним позитивным. Так-то он может быть и не вредный, но ненадежный и не на своем месте. А что касается денег, то лучше с ним дела вообще не иметь. У него к ним какое-то болезненное отношение… И чего-то он темнит. Приперся в такую рань…

За воротами забибикали. Лобанов пошел посмотреть. По дороге сыпанул в миску сухого корма, кошкам на заводе жилось привольно. За годы разорения завода их стало видимо-невидимо.

Он вышел через проходную. Из джипа высовывалась крашеная баба.

— Открывай!

— По какому вопросу беспокоите?

— Что встал? Директор Каштанов ждет. У нас назначены переговоры.

— Какой директор такие и переговоры.

— Что?

— Не понял!

— Что ты сказал?

— А что это вы мне все время тыкаете, мадам? Давайте выпьем уж тогда? У вас есть?

— Открывайте ворота, или я расскажу вашему директору.

— Ясное дело, что нашему, а то какому же. Но вот беда, ключи я куда-то дел, придется вам обождать, пока я искать-то буду.

Ключи он никуда не терял, полезно было пропозиционироваться. Лобанов закурил и полистал журнал. В окно он видел, как она, вся красная, кричит в телефон. Лобанов встал и пошел к себе.

Сашка уже проснулся и пил воду из чайника.

— Доброе утро! — приветствовал его Лобанов.

— Уху! — Сашка от чайника не отрывался.

— Ты б умылся и сходил ворота открыл, там одна к Каштанычу просится, но некрасиво себя ведет, я ее поучил. Будет вопить, скажи, что не знаешь, кто с ней разговаривал, какой-то посторонний, мол, забрел к нам на проходную, пока ты в туалет ходил.

Сашка на ходу поставил чайник и вышел. Наверное, за это его и любили женщины, за покладистый характер. Другой бы на его месте сказал — а чего это я должен, не видишь — у меня голова и так далее, а у него — никаких претензий.

Каштаныч хорош гусь, понимает, что поставлен сюда ненадолго, пока территорию не отдали какому-нибудь эффективному людоеду. Торопится и старательность продемонстрировать, и срубить копеечку. Смешно на него смотреть, когда про завод говорит. В одном глазу тревога, а в другом копеечка. Если, как учили в детстве, его кулаком при этом по лбу е…нуть, то у него косоглазие и зафиксируется. Скверно, что узбеки слились, скверно. Крыши у цехов как решето, покрытие надо менять и перекрытия кое-где, если стены зиму мокрые простоят, разруха уже наступит настоящая. Нормальный директор давно бы уже украл, а крыши бы сделал. А он, вместо того, чтобы завод спасать, с дурами переговоры ведет… Дураков-то уже не переучишь. Только если в них самих что-то треснет. Вот треснуло бы у нашего Каштанова, выпросил бы он денег или машину бы свою продал, а крышу бы починил. Но куда уж. Скорей у него морда треснет.

Вернулся Сашка. Стал умываться.

— Чего хотел сказать… Если моя будет спрашивать, ты ей по-честному и скажи, что я у тебя переночевал, напился, буянил, все такое. И ты меня силой удержал, чтоб для семьи, значит, сохранить кормильца.

— Скажу, а чего, Тань, он пьяный уже был, а уголков у нас тихих на территории столько, что женщин туда не хочешь, а заведешь.

— Ты чего? Она шуток не понимает, все близко к сердцу сразу.

— Ну, тогда сдержусь. Чего этой нужно было?

— Я так понял, у них фирма какая-то… фарма-шмарма… чего-то такое. Биодобавки пенсионерам втюхивают. С Каштановым какой-то договор у них…

— Чего это? Они у нас бодяжить будут свою бурду? Или офис открывать?

— Я не знаю. У нее вид такой — сейчас я вам всем капитально засру мозги, я не готов сегодня к таким процедурам.

— Вот я раньше был готов идти с тобой разведку, потому что считал, что пацан ты надежный, а больше я в разведку с тобой не готов.

— Это еще почему?

— Потому что с тупыми в разведку ходить опасно.

— Леша, у меня сегодня с намеками не очень. Меня еще жена ждет на лекцию, где и как должны ночевать мужья. А тут ты еще… Если у тебя нет, чем поправиться, не имеешь права наводить критику тут.

— Вот обрати внимание, Сашка, это первый признак. Как человек тупым становится, сразу борется за свои права на это.

Тем временем сам Лобанов открыл бутылку, припрятанную для друга, и уже даже наливал ему.

— А ты? — спросил Сашка.

— А мне по какому поводу? За то, что одним разведчиком на земле стало меньше?

Но Лобанов налил и себе рюмку, чтобы не обидеть друга.

Вышли с рюмками покурить на улицу.

— Вот они где! — к ним подкрался человек с выпученными глазами.

— Намек понял, Лев Денисович, сейчас, — Лобанов вернулся в дом за третьей рюмкой.

— Да я ж не об этом, — Лев Денисович сморщился, но рюмку принял.

— А я об этом! Я поэтому и налил, чтобы ты не начинал.

— И когда вы, наконец, избавитесь от предрассудков, я не пойму? Ну, давайте!

Выпили.

— За ваше, так сказать, здоровье. А оно, как известно, не дается просто так. Для того, чтобы вы укрепляли и сохраняли свое здоровье, испокон веков существует уринотерапия.

— Бежим, Сашка, начинается.

Друзья укрылись в помещении и включили радио, чтобы не слушать лекцию уринотерапевта.

Провожать психованную Лобанов тоже не пошел, а дождался, когда машина уедет и закрыл ворота.

Этот визит почему-то беспокоил его, он зашел в контору. Каштанова уже на месте не было, но на столе лежал договор. Фирма «Русская народная биодобавка» и завод заключали соглашение о проведении торжества компании на заводской территории. Лобанов нахмурился. Был здесь когда-то почетный труд, а не ресторан и не публичный дом. Ассортимент продукции, между прочим, был такой, что во все концы ее отпускали и даже за границу. Также помогали немцам и венграм свое производство ставить на наших мощностях, опытом с ними делились. От них, кстати, было все уважение нашим спецам. Не по казенному, а от души. Лобанова, после того как он в Берлине производство запустил, немцы отправили на горный курорт в благодарность. Он не привык и не любил этого, но там было от души. Он пока все налаживал, спал по два часа в сутки, волновался, какое сложится впечатление о наших инженерах за границей. И впечатление сложилось — что надо. Неизвестно как в другой отрасли, а в этой — точно. Я, конечно, на заводе уже никто, да и что с того завода осталось, одни стены. Но зато какие! И нечего тут!.. Отмечать хрен знает что… Это все равно как оскорбление памяти будет, и за все за это может прилететь такая обратка, никто не обрадуется. Но эти же гуси из другого времени, никаких понятий у них уже нет. Что для них Лобанов? Чокнутый старпец кому на том свете уже прогулы пишут. Но если не он, то кто? Лобанов списал телефон компании. Каштаныч, кстати, договор на столе оставил, а допсоглашение, в котором сумма указывается, припрятал.

С телефоном ничего не вышло. Он позвонил, началась обычная карусель: если вы позвонили по вопросу такому-то, нажмите один и дальше по всей арифметике до «ваш звонок очень важен для нас», «оператор обязательно ответит вам через тридцать девять минут». Нажмите сами себе.

Ноги не отвалятся, Лобанов переодел брюки и поехал. Директриса, конечно, сразу вызвала службу безопасности. Пришел мужик в возрасте, бывший военный. Может, это к лучшему. Мировоззрение у них было похожее. Разница только в том, что Лобанов не состоял на службе у дьявола, а Александр Демьянович Черниловец состоял. Он выслушал Лобанова и предложил пройти вместе с ним. Вышли во двор, пересекли его, Александр Демьянович открыл ворота склада.

— Посмотри сюда, — вдоль стены стояли коробки, корзины, ящики с бутылками, какие-то упаковки. Выглядело так, будто благодарные лилипуты решили заготовить на зиму харчей для дорогого Гулливера. — Это малая часть того, что приготовлено для праздника. Скажи, куда теперь все это деть и тогда, может быть, твой вопрос решится?

— Но если я тебе отвечу, ты перейдешь к пункту номер два — как вернуть деньги, которые компания заплатила и так далее. Но я тебе все же отвечу. Возьмите все это и поезжайте в лес, на море, на речку, в баню. Мало ли подходящих для праздника мест, но не к нам. Это что? Публичный дом или ресторан? Что вам сдался этот завод? Медом намазан?

— Не будет никакого другого места, — Черниловец выделил «другого». — Это не директрисы выбор и не оху…вших баб… Так хозяин захотел.

— Ну, хоть куда-то мы сдвинулись. А кто у вас хозяин?

— Человек серьезный. Он поручил снять именно это место. Попробуй, конечно, найти на него выходы, но я, как понимаешь, в этом тебе не помощник и даже наоборот… Если мне поручат тебя до него не допускать, я это сделаю.

— Ну, спасибо и на том… что поговорил.

— Так нема за що, скризь же люди.

— А как зовут хозяина вашего?

— Копытин Яков Васильевич.

— …Так вот оно что.

— Ты его знаешь?

— Нет. Спасибо, что не отмудохали. Я пойду.

Так получилось, что накануне вечером Сашка познакомился с прекрасной дамой, позвал ее на заводскую экскурсию и утром снова проснулся у Лобанова. Но тот уже не был такой уравновешенный.

— Чего с тобой? — спросил Саша.

— А что?

— Да лица на тебе нет.

Лобанов подошел к зеркалу, подвигал щеки под глазами.

— Лицо как лицо.

— Если ты из-за этих биодобавок, не стоят они этого. Плюнь!

— Ну, раз все плюют, то, конечно, и я.

— … Но не вся же жизнь из ништяков состоит? Приходится иногда потерпеть.

— Спасибо, что поучил. Хотелось бы верить, что ничего такого не случится.

— А чего случится-то?

— А и действительно. Ну, осквернят немного да намусорят.

— Какой-то ты все-таки… Что-то случилось?

— Знаешь, чья компания у нас гулять будет?

— В смысле? Американская что ли?

— Нет, кому принадлежит.

— Ну и кому?

— Копытину.

— Яше?

Лобанов кивнул.

— …Это, конечно… А, может, журналистов подключим, расскажем чего и как? У нас же какая-то газета сидит на территории.

— Это мы опоздали. У них сейчас свои дела.

— Какие дела?

— Ну, як этим нашим раньше заходил из любопытства, но давно уже… У них сейчас такой декаданс, что ли. Раньше они придумывали разные штукенции, чтоб дурить публику. А сейчас одни журналисты других журналистов дурят. Это проще. Они более-менее все ходы знают, не надо мусолить. Вжик — сделал. Вжик — вас понял. Навроде: анекдот № 21. Сейчас мода не на то, кто лучше обдурит, а на искренность восприятия. Новая искренность, что ли, называется… Что — вот глядите на меня — я по чесноку обдурился. К примеру, если один автор смог чистым сердцем обмануться наеб…ловом другого автора, бестактно говорить: «Кого ты слушаешь? Это ж такой козел, на нем же пробу негде ставить!» Комильфо быть отзывчивым. Что вот я искренне обманут, ну надо же, так похвалите теперь меня. Нарциссы, короче.

— Это как пассивные пидарасы?

— Суть примерно такая, да. На себе зациклены. А тут история бытовая, негде им покрасоваться.

— Попробуем может с Каштанычем поговорить?

— Как раз собираюсь.

В окно постучали.

— Кто там?

— Пусти, пожалста.

— Привет, заходи.

Зашел Мустафа Иваныч.

— Здрасте. Хочу инструмент взять, брат, который у тебя оставлял.

— Чего? Работу вам Мурат нашел? Или Каштаныч раскошелился?

— Нет, уйти хочу. Другой место найти спать-ночевать. Здесь нельзя теперь.

— Милиция вас раскрыла?

— Нет, такой место стал. Сегодня не мог спать, боялся.

— Чего ты боялся?

— Не знаю, как сказать.

— А ты не обкурился, Мустафа Иваныч?

— Анаша не курил никогда вообще… Я так думаю, днем туг не знаю как, а ночью нельзя. И ты, Лобанов, тоже лучше уходи теперь. Плохо будет.

— Чего плохо-то?

— Плохой место здесь теперь. Шайтанский.

— И почему это?

— Я не знаю. Мне и не надо знать такие поганые вещи. Днем буду работать, если Мурат скажет, а спать никогда не буду.

— Слыхал, Сашка? А куда ж ты теперь баб водить будешь?

— И правда! — откликнулся Сашка.

Но Мустафа Иваныч больше ничего говорить не стал, собрал инструменты в древний чемодан и ушел, не глядя в глаза.

— Чего скажешь? — спросил Лобанов.

— Да как-то все по-твоему. Я‑то вчера тоже поздно… кех-кхе… освободился, но… слушай, когда я у тебя укладывался, какие-то странные звуки были, как вот ветер в бутылку подул, только бутылка не знаю, насколько здоровенная должна быть, чтоб так вышло… И сразу после этого завыло несколько собак, как будто под облаву попали к живодерщикам… Было дело. Но я все ж заснул, по-моему.

— Пошли к Каштанке.

Перед дверью в контору Лобанов остановился.

— Про Копытина не говори. Он его не знает, а объяснять бесполезно, не поймет. Понял?

— Да. Но правильно ли это?

— Правильно.

— А чем тогда мотивировать?

— Техникой безопасности.

Сашка фыркнул.

— Ничего смешного, между прочим. Если что, придется отвечать персонально ему, а он этого не любит.

Каштанов сидел за столом добрый, улыбался.

— Кого я вижу! — приподнялся он со стула.

— Слыхали мы, что у нас какие-то шарлатаны собираются чего-то отмечать. А ты знаешь, что по новым правилам надо утверждать у пожарных и у санэпидемстанции такие праздники?

— Это по каким таким правилам?

— А по муниципальным!

— Ты думай, что говоришь! Мы их и так еле-еле удерживаем. Им только покажи, что с нас что-то содрать можно, так они ж потом не слезут.

— А если несчастный случай? Или пожар?

— Я эти вопросы обсуждал с их руководством, у них полная страховка на все. Все вопросы решают в ноль часов ноль минут. Ты знаешь, какая крутая фирма? Можешь быть спокоен, специально мы проработали этот вопрос.

— Проработали они. А если человеческие жертвы будут?

— Не каркай, Лобанов… И ты прекрасно знаешь, что они для нас спасители просто. Мы на их деньги, наконец, сможем ремонт завершить. Сам же говорил, что будет, если до осени не починим.

— И чего ж тогда Мурат у нас уже не работает?

— А то ты не знаешь, как у нас платежи идут? А нам еще потом обналичку придется производить, узбеки безналом не берут. Ну и, кроме того, как ты себе представляешь — фирма празднует, а тут работы строительные, от них же грязь, шум.

— Я тебе предупредил! Если что случится, я тебя прикрывать не буду.

— А чего это может случиться, я не понял? Я тебя, в таком случае, тоже предупреждаю — ты, конечно, специалист нужный, но жить тебе на территории нежилой тоже не по феншую. И будешь на меня наезжать, останешься без плацкарты!

— Пошли, Сашка! Вот от того у нас страна в жопе, что везде такие как ты насажены.

— А мне кажется от того, что такие как ты, Лобанов, родину нашу не любят.

Лобанов провожал Сашку домой.

— Ты знаешь, — говорил он, — когда я в Берлине был, мне рассказывали, что у них до Первой мировой буквально в каждом дворе были какие-то мастерские, где берлинские мужики работали.

— И что?

— А потом, после войны, страна в нокауте, они потеряли работу, мастерские тоже не могли прокормить, поэтому Гитлеру легко было их под свои знамена собирать. Они без работы совсем озверели, а тут им решение подогнали — мужики, ваша работа захватывать земли и убивать чужаков.

— Это ты к чему вообще?

— Я так думаю, что есть какие-то силы, подземные что ли… скрытые в общем. Если на земле все как-то уравновешено, они отдыхают, в расслабухе. А если равновесие нарушено, начинается жуть.

— То есть, по-твоему, мы чему-то служили, когда на заводе работали? А чему служили-то?

— До этого пока не додумался я. Раньше думал, что труду. Но вроде как-то корявая мысль выходит, трудились во славу труду. Чему-то другому. А сейчас мы, вроде жрецов, руины обслуживаем, но скоро и они рухнут.

— Мне кажется, на наш век хватит. Но, в целом, стройная теория у тебя. Завод — это был как будто храм… А Лев Денисович у нас за юродивого что ли?

— Святые уходят, юродивые приходят. Такой сценарий уже имелся.

— А я раньше думал, что в истории теория не так связана с практикой, как в жизни. — Сказал Сашка тоже коряво, но понятно. — А чего ты себе телик не заведешь?

— А чего там смотреть. Кино ночью показывают, я уже сплю. Атак, как не включишь, болтают. Про фальсификацию истории теперь. Сидят, круглый стол у них. Сидор Никодимович, зачем же вы утверждаете, что паяльник в жопу засовывать и ставить утюги на живот придумали именно вы? Ведь еще живы люди, которые помнят, как это было… Что нам скажет эксперт? Тот факт, что в каждом доме был паяльник, сам по себе говорит об уровне развития той России, которую мы потеряли.

Следующей ночью Сашка у Лобанова не ночевал. Ночью опять завыли собаки. Лобанов вышел посмотреть. Он последним закрывал ворота и столько собак на территорию протыриться не могли. Их на территории и не оказалось. Зато за забором собралось несколько десятков. Все они сидели на одинаковом расстоянии от заводского забора, как будто боялись приблизиться. И по всему периметру выли, задрав голову. Уринотерапевт тоже оказался на улице. Стоял и смотрел на собак. Ну и дела.

Утром Лобанов встречал Каштанку на проходной.

— Ты подумал, о чем я тебе сказал?

— Не понял.

— Не придуривайся. Если до завтра не отменишь мероприятие, я сам отменю.

Каштанов не любил, когда ему сутра портили настроение. Он от этого заводился, а это приводит к стрессам. Резко зазвонил телефон. Это директриса биодобавок.

— Завтра к вам приедут оформители. Мы обсуждали с вами строительные леса, если их нельзя разобрать, нужно хотя бы как-то творчески вписать в пространство.

— Извините, это в каком смысле?

— Прикрыть или украсить.

— А… да.

— У вас все нормально?

— А что?

— Просто предупреждаю, что если с вашей стороны не будут решены все вопросы, последствия я вам обещаю самые неприятные.

— Я думаю, что с нашей стороны… Но… знаете, у нас тут один человечек работает по технике безопасности, он, честно говоря, угрожает сорвать мероприятие.

— …Когда мы подписывали с вами договор предполагалось, что вы отвечаете по своим обязательствам…

— Конечно, отвечаю, а как же не отвечать… по своим обязательствам…

— А что же вы мне тогда рассказываете какую-то муть? Хотите набить цену?

— Ни в коем случае! Вы меня неверно поняли!

— А что тогда?

— У нас все хорошо, и мы очень рады сотрудничеству… Просто он сумасшедший.

— Это ваши проблемы, что вы работаете с сумасшедшими. Кроме того, что вы не получите денег, проблем у вас прибавится. Знаете, каких?

— …Каких?

— Каких только можете себе представить, таких и прибавится. Всего хорошего.

Каштанов сидел и не знал, что теперь делать.

— И чего теперь? — спрашивал он сам себя раз за разом. В его голову приходили разные версии, например, можно ли, чисто теоретически, заказать Лобанова. Хорошо было бы еще, чтобы Лобанов умер самостоятельно, но на это надежды маловато. Что же еще? Что же еще?

Зазвонил телефон.

— Это снова я. Судя по вашему настрою — вы не в состоянии справиться с вашей проблемой, придется подключаться. Я отвечаю перед нашим основным акционером за это мероприятие. Так вы говорите — он сумасшедший?

— Может быть, я не правильно выразился. Так-то он нормальный…

— У меня нет времени на неконструктивные разговоры… Есть ли у вас еще кто-то, кто похож на сумасшедшего?

— А как же! Есть, конечно!

— Отлично. Слушайте задачу. Пункт первый: нужно чтобы этот «сумасшедший номер два» и этот ваш проблемный «сумасшедший номер один» оказались вместе, скажем в 16 часов. Пункт два: они должны быть на взводе: ругаться или, если получиться, драться — это было бы предпочтительней. И вы там тоже нужны поблизости для координации. Проще говоря, вам нужно стравить их. И не говорите, что вы этого не сможете сделать.

Каштанов прошелся по территории завода. Нарисовался, как обычно, уринотерапевт.

— А я вас искал, Лев Денисович! — Лев Денисович очень удивился. Он привык к тому, что его избегали.

— Я как раз вам, как руководителю, хотел доложить про подозрительное поведение собак в ночное время.

— Пойдемте, пойдемте ко мне. Вы мне все расскажете, я очень, видите ли, нуждаюсь в умных собеседниках. Знаете, забегаешься на дню, так не хватает кого-то, кто бы мог услышать тебя и понять. Ведь правда? Люди иногда делают вид, что слушают, да? Но не слышат. Пойдемте ко мне, выпьем чаю, поговорим. У меня есть халва. Вы любите халву?

В конторе Каштанов усадил Льва Денисовича, и так же, тараторя без пауз, налил ему чаю и накрошил халвы.

— Лев Денисович, я много думал о вашей теме.

— Вы имеете в виду…

— Ха! Уринотерапию, а что же еще? И, знаете, как ни парадоксально, я пришел к выводу, что это именно то, чего так не хватает нашей стране. Во-первых, нам не нужно ждать, чтоб кто-то пришел, помог, дал каких-то денег сомнительного происхождения. Ведь все, что нужно, извините за выражение, у нас и так есть. Просто нужно перестать быть ханжами и дать отпор лицемерам. А от меня требуется просто немного помочь вам — и дальше все получится само собой, как снежный ком, катящийся с горки, если вы мне позволите использовать такой избитый поэтический образ.

— Еще бы! А я что вам говорил!

— Вот именно, что вы! Ведь для того, чтобы любая идея пошла в народ, нужен подвижник, который не за страх, а за совесть… Так кто же это может быть, если не вы, ведь правда?

— Ну, честно говоря, конечно я не один, кто… Но остальные как-то в других районах, а здесь… вы же сами видели, как тяжело здесь найти единомышленников?

— Как же не видел? Еще как видел. Я именно на себе это и прочувствовал… можно сказать, психологически… как поначалу ваша идея вызывала у меня неприятие, но потом … так сказать, с помощью духовной работы я смог, разумеется, приподняться над предрассудками и только тогда мне было дано оценить весь масштаб… и кроме того до меня дошло, чего же вам стоит эта вот борьба!

— Вы… правда… поняли?

— Да о чем вы говорите! И самое главное, знаете что?

— Что?

— Я понял, насколько трагичен ваш подвиг, ваше подвижничество. Когда вы вынуждены быть одиноким на вашем пути! Это настоящий, я бы сказал, самурайский подвиг. Не каждый способен двигать идею без соратников, без учеников, под градом критики заскорузлых умов. Дайте вашу руку! В моем лице вы нашли самого преданного друга и соратника! — он схватил Льва Денисовича за руку. — А давайте споем? Знаете, у Синатры есть такая песня:

— Подпевайте — мааай вэй!

Обалдевший уринотерапевт подтянул.

— Хотите, расскажу, как мне открылась истина? — спросил его Каштанов.

— Безусловно!

— Как вы знаете — действие вызывает противодействие. По закону Ньютона.

— Я в курсе.

— Мы с коллегами планировали, как можно было бы использовать свободные помещения на заводской территории. И я предложил отдать вам механический цех под лекции об уринотерапии. Ведь их пока много, помещений, которые пока не используются. Ну и чего же им стоять, чего же простаивать? Не знаю, почему я предложил это. Скажем, это было как откровение свыше. Но против этого категорически высказался один наш коллега, мы вступили в жаркую дискуссию. В ней, в этом споре, и родилась истина! Я понял, насколько вы были правы! Я вспомнил… как будто у меня в мозгу бабахнуло! Ведь мой дедушка вылечился с помощью уринотерапии от ревматизма, представляете себе? Вы не знали?

— А как бы еще он мог вылечиться? Но кто он, этот коллега? С кем вы вступили в дискуссию?

— Да вы его прекрасно знаете, это Лобанов. А я‑то всегда считал его европейски образованным человеком, правда, с техническим образованием, но оказалось, что и он не лишен мракобесия. Представляете себе?

— К сожалению, да, хотя в некотором смысле это для меня, разумеется, неожиданность. И чем у вас закончилось? Вы, правда, готовы предоставить мне этот цех для просветительских мероприятий?

— Безусловно! Но, к сожалению, вы же знаете, какой вес у нас имеет Лобанов. К тому же в сложившихся условиях, я имею в виду в масштабах даже страны, мы должны все решения принимать коллегиально, этим мы, наконец, и отличаемся от так называемых менеджеров-людоедов. У нас пока не пропал общинный момент, знаете ли.

— Но вы же главнее! — застонал Лев Денисович. — Кто такой Лобанов? А вы ге-не-раль-ный директор! Вы же можете включить рычаги!

— Голубчик, а вы знаете какую ответственность накладывает моя должность на человека с принципами в наше время на моем месте? Я не могу себе позволить топтать чужие воззрения, даже если считаю их неверными, вы понимаете?

— Ну что же тогда делать? Вы же понимаете…

— Конечно, понимаю, я с этого и начал. Я все понял, осознал и тогда мне открылся масштаб вашей просветительской деятельности. Вы из команды Монтескье, Вольтера, Жан-Жака Руссо, Джордано Бруно. А все-таки она лечит!.. Но мы строим гражданское общество, нам нужны горизонтальные связи, а не сверху, знаете ли, вниз… Вам нужно договориться с Лобановым. Если я вас понял, то и он способен. И если вы достигнете с ним компромисса — дело уринотерапии в нашем районе станет делом каждого, кто здесь живет и кто здесь работает. Я просто-напросто уверен в этом. Поймите, мой дорогой! Если вам удалось убедить такого скептика, как я — у вас такой потенциал, что вы горы можете сворачивать!

— Я сейчас же пойду к нему и поговорю!

Каштанов посмотрел на часы.

— Лучше не сейчас. Часа через полтора.

— Почему?

— Он к этому времени узнает кое-что, что может сыграть в нашу пользу.

— Пардон! Не будет ли здесь манипуляции? Не будет ли честнее просто подойти к нему прямо сейчас и сказать все, что я о нем думаю, безо всякой подготовки.

— Я понимаю, что вы хотите действовать как настоящий апостол, потому что масштаб вашей личности… Но поверьте мне, лучше обойтись без острых углов. Для дела! Будьте мягче. Это сложнее, но достойнее.

— Я вас понял. Вы, безусловно, правы. Тогда я подготовлюсь, а через полтора часа пойду к Лобанову и сделаю все, чтобы его убедить.

— Еще одну тему хочу затронуть затронуть в нашей беседе. Дело в том, что, как вы знаете, нам обязательно до осени надо отремонтировать крыши. И нам неожиданно повезло, одна фирма хочет провести у нас торжество. Денег, которые они заплатят, как раз хватит на ремонт, то есть на спасение, так сказать, нашего городка. Ведь можно так сказать? У нас — художники, журналисты и вы! Если мы назовем себя городом — это будет так созвучно, так в стиле эпохи Просвещения! Вы не находите? Но вот Лобанов, он, знаете ли, как большевик уперся и всячески протестует против этого. Он, вероятно, тоже считает, что чем хуже, чем лучше. Пускай, дескать, все обострится, чтобы начали уже хоть что-то решать. И его тоже можно понять, потому что он относился к заводу как к святыне и предпочитает, чтоб он совсем разрушился, лишь бы здесь не проводили корпоративы. Но я вас уверяю, дорогой мой, время идет, и эти методы уже не работают. Однако приходится признать, что и в вашей истории, и в истории нашей с вами страны Лобанов стал настоящим тормозом. Что называется, ни себе, ни людям. Вы знаете, как хорошо я к нему отношусь, но не могу отрицать, что по отношению к вам он поступает не совсем хорошо. Обязательно с ним поговорите! Только на меня лучше не ссылаться. А то он, чтобы заболтать вас, может перевести стрелки на разборку со мной, а ваш вопрос так и не решится.

После того, как завод покинули животные, пропали птицы. Не было ни голубей, ни воробьев. При этом Лобанов специально крошил батоны на облюбованные пернатыми места. Он взял свою супердлинную стремянку и обошел всю территорию. В известных ему гнездах умирали птенцы, родители их бросили. Лобанов решил удостовериться в том, что у него нет паранойи. Он отошел за несколько кварталов, нашел дворовую непуганую кошку, прикормил ее и взял на руки. Кошка вела себя нормально и даже урчала. Сделал несколько шагов… Ничего… Понес… При приближении к той границе, на которой Лобанов видел собак, кошка стала волноваться и напряженными лапами уперлась ему в грудь, а когда он попытался пересечь эту границу, кошка зашипела, выпустила когти, вырвалась и дала деру в обратную сторону.

Лобанов сидел на ступеньках проходной и курил. Пришел Сашка.

— Меня тут пробило. Я жене сочинил стихи на день рожденья, как думаешь, понравится ей?

— Валяй!

— Ей не очень понравится, — сказал Лобанов. — Женщины не любят, когда их с другими сравнивают.

— Пусть пропадают тогда, сочиню какие-нибудь другие, — он присел рядом с Лобановым.

Лобанов рассказал ему про эксперимент с кошкой.

— А давай попробуем хомяков, а? Я сейчас слетаю домой. У меня у дочки в клетке живут. Посмотрим, как они.

— Известно, что будет. Они или убьют друг друга или сами умрут. Зачем тебе это?

— Для чистоты эксперимента.

— И дочку опять же травмируешь…

— А чего ты думаешь? Радиация какая-то? Может, горслужбы крыс потравили как-то? Животные тот яд чувствуют, они ж более чуткие, а мы-то нет. Так может?

— Нет, это как-то связано с этим сраным праздником.

— Ладно тебе, Леш. Я тебя вполне понимаю и разделяю… Но не надо все-таки перегибать. Опять же, вот посмотри, летает муха. Она как летала, так и летает. И ничего ей не делается. Знаешь, что это означает?

— Что?

— Значит, тут только для теплокровных может быть какая-то угроза, но мы ее не чувствуем, потому что, опять же…

— Я чувствую. И я точно это знаю. А ты, если хочешь, бери пример с мух.

— Ну, если это неизбежное зло, чего ты мучаешься? Давай на неделю махнем ко мне на дачу, рыбу будем ловить, пиво пить, а ворота пусть Каштанка открывает.

— Согласимся, что у нас это все уже отобрали, раз и навсегда, да? Теперь это просто грядка для бизнесцентра, а мы никто и звать нас никак? Вот уж хер!

Лобанов продемонстрировал это дело мирозданию, вставая со ступенек, и увидел, что напротив него стоит Лев Денисович. Он пришел, так сказать, для конструктивного диалога, но жест, конечно, принял на свой счет.

— Вы что, говорили обо мне? — спросил он.

— Нет, ты ничего такого не подумай, — попытался успокоить его Сашка.

— Ах, вот как?! И о чем же вы тогда, позвольте узнать, здесь говорили? — спросил он.

— О победе уринотерапии, — Сашка хотел отшутиться, но шутка угодила в самое больное место.

— Вот как! — воскликнул Лев Денисович, обращаясь при этом не к Сашке, а к Лобанову. — Объясните мне, по какому праву вы считаете возможным выносить свой приговор любому начинанию?

— Лев Денисович, мы не о тебе вовсе говорили. Извини, мы спешим, — попытался уклониться от разборок Лобанов.

— А вот и не извиню! — сказал Лев Денисович. — По какому праву вы считаете возможным распоряжаться механическим цехом?

— И как я им распоряжался?

— Не юлите! Я все досконально знаю! И вы считаете возможным, только потому что ваше мировоззрение не совпадает с моим, решать мою судьбу и судьбу моего учения?

— Да какого, в жопу, учения?

— Вы не давали себе труд поинтересоваться, что рядом с вами живут люди со своими интересами, со своей правдой, если хотите. Но зарубите себе на носу, это территория, эта земля — не ваша!

— А чья она? — разозлился Лобанов. — Чья земля? Уринотерапевтов, что ли?

— А вот представьте себе, да! Гражданское общество состоит не только из таких, как вы! — заявил Леонид Денисович. — И из таких пьяниц и бабников, как он! — уринотерапевт ткнул пальцем в Сашку. — Гражданское общество, представьте себе, состоит также из уринотерапевтов!

— Да на хер нужно такое общество, которое состоит из уринотерапевтов?!

— Ага! Вот вы и раскрылись! А если вам не нужно общество, то и уходите из него! Прошу вас! — он указал в сторону. — Никто не заплачет.

— Ага, значит и земли теперь ваши, и общество? Все теперь уринотерапевтам принадлежит?

— Не все, не надо передергивать! Но все принадлежит тем, кто признает нашу миссию, а для тех, кто не признает, у нас больше места нет.

— Вон что! И куда же теперь идти тем, кто вас не признает?

— А это уж куда хотите! Хотите — идите в лес, в пустыню! Туда, где нет гражданского общества!

— Спасибо! Разрешите перед пустыней, напоследок, гражданскому обществу в лице уринотерапевта в табло настучать?

Лобанов по-боксерски поднял кулаки. Лев Денисович схватил лопату, которая стояла у стенки.

— Ладно, Леш! Чего ты? — попытался его успокоить Сашка и положил руку на плечо. — Ну смешно же он выступает? К этому же нельзя серьезно относиться, он же клоун!

— Кто клоун? — воскликнул Лев Денисович. — Я добьюсь серьезного отношения! — И треснул Сашку лопатой по голове.

Сашка рухнул. Лобанов перехватил черенок лопаты, дал уринотерапевту в поддых и когда тот согнулся, добавил кулаком по шее. Вдруг сами открылись ворота, на территорию ворвалась скорая помощь. Оттуда выскочили несколько санитаров, скрутили Лобанова и уринотерапевта, затолкали в машину. Взвизгнули тормоза, заработала сирена.

Сашка встал, его стало рвать, без сотрясения мозга не обошлось.

2 часть Сашка

Хмурый капитан милиции сидел на работе за столом и жевал сухой бутерброд.

— Чего там, лейтенант?

— Есть звонок. Говорит сбивчиво. Но вроде не пьяный. По ходу, с территории бывшего завода похитили двух человек.

— Кто?

— Неизвестные!

— В неизвестном направлении?

— Так точно! — лейтенант посмотрел на свои записи. — В общем, со слов звонившего, там на заводе работал какой-то грамотный спец со старых времен. И там же работал какой-то жулик… когда началась приватизация, он какие-то документы подделал, чтобы завод прибрать, но этот спец его разоблачил и как-то с ним воевал внутри трудового коллектива, а тот жулик параллельно, при Ельцине, у спеца увел жену, тогда этому спецу показалось, что теперь западло преследовать жулика, ну, чтоб не подумали, что он ему за бабу мстит.

— Чего-то от царя Гороха начинаешь…

— Я самую суть пересказываю. Ну и вот, тогда вроде справедливость победила, общественность проснулась и жулика этого с завода выперли. Прошли, так сказать, годы. Этот спец остался при заводе, хотя производство тоже вывели. Но цеха стоят, земельный участок там не маленький. И вот этот спец узнает, что бывший его коллега-жулик теперь дико поднялся на биодобавках и хочет на территории завода забацать корпоратив своей компании. Спец, понятно, выступает против. В итоге приезжают какие-то качки в белых халатах и увозят его насильно неизвестно куда.

— Ну понятно же… спец этот завидует жулику. И чего дальше?

— Ну я позвонил по больницам, и выяснил, что увезли его не неизвестно куда, а вполне даже известно в какую психиатрическую лечебницу. Там все оформлено чин-чинарем, у человека психоз, агрессия, вызов скорой, доставка, оформление. Говорят надо его недельку подержать, а то он буйный и покамест социально опасный, а они ему пока укольчики делают и от кровати не отвязывают.

— У человека стресс, — капитан похрустел пальцами. — Жулик вел себя не по понятиям, жену увел, а теперь жирует… Да-а… Но к чему ты про это рассказываешь тогда? Если уж сам все выяснил? Чего от меня-то требуется? Мы теперь будем экспертную оценку диагноза производить что ли? Нам заняться нечем?

— Этот тип звонит каждый час. Говорит, добром не кончится. Хотел с вами посоветоваться.

— Давай так, лейтенант, ты выясни про этого вот звонилу. Что за человек, как зовут, кем работает, наведи справки, с какой целью он бесит органы и тогда уже доложи. Уяснил?

— Так точно!

Капитан спал за столом, положив голову на руки. В дверь постучали. Он поднял голову и потер глаза.

— Да!

Вошел лейтенант.

— Связался с директором завода этого. Этот, который звонит, тоже ненормальный, ему дали лопатой по голове в тот же день и он сам находится в больнице с сотрясением. Такое впечатление, что его заклинило на этой теме. Директор подтвердил также, что тот спец, который в дурку попал, вел себя в последнее время неадекватно, бросался на людей.

— Ну, видишь, лейтенант, — капитан побарабанил пальцами по столу, — совсем немного тебя надо направлять, и ты сам уже вполне способен во всем разобраться. Слетай в магазин за лимоном, чай будем пить.

Наконец пришел этот день. Сашка сбежал из больницы и наблюдал с крыши механического цеха.

Подвезли празднующий коллектив. Тысяча женщин разных возрастов, нарядно одетых и накрашенных. Если б не было растущей тревоги, это мероприятие могло бы и понравиться. Конечно, много пожилых теток, но основная часть как чуть перележавшие персики. В этом что-то есть.

Чтобы придать праздничный вид строительным лесам, их украсили шариками и придурочными лозунгами. Женщин построили в каре. На середину к микрофонам вышла директриса и холеный мужчина в дорогих очках. Началась торжественная часть.

— Дорогие коллеги! — начала директриса и завернула обычную пургу, что наша сраная компания — это наш сраный дом, за такой-то аналогичный период текущего года мы обалденно увеличили удельный вес нашей сраной марки на рынке. — А теперь слово предоставляется основателю нашей фирмы, нашему талисману и бессменному руководителю Якову Васильевичу Копытину.

Сашка не сразу его признал. Поработал над собой Копытин. Когда он начал говорить, бабы так на него смотрели, поедом ели. Ели его на лету прямо с говном. При таком отношении что ни скажи — на руках носить будут.

— Дорогие наши женщины! — сказал босс. — Когда я только начинал свое дело, я и не подозревал, что оно подарит мне счастье общения с нашими российскими женщинами, которые, как известно, достаточно высоко оцениваются во всем мире. Мы с вами достаточно много достигли, и все это благодаря вам, мои дорогие. Ведь наших женщин с большой буквы, как говорится, не остановит ни конь, ни изба. Если бы не вы, возможно не было бы и России. Желаю вам достаточно хорошо отпраздновать сегодня, но на этом вы меня, пожалуйста, извините, меня срочно вызывают в правительство!

При этом видно, что ему просто делать тут нечего, не такой он теперь человек, чтобы как лох среди сотрудниц оттягиваться. Но для того, чтобы дойти до своей машины, ему нужно преодолеть женскую толщу. Женщинам выпал редкий случай, когда о кумира можно как-то потереться. Открылся, что называется, непосредственный доступ к телу. Каждая пыталась его придержать, чтобы сняться вместе или просто прикоснуться. Видно было, что ему это не по кайфу, но он терпит, никому не отказывает, вежливо улыбается, однако с пути к машине не свернул. И уже было приоткрыл дверцу, но тут его слегка придержала за талию одна тетя-мурлыка:

— Дорогой наш султан! Можно я вас сегодня буду так называть? Посмотрите, как интересно получилось, что день рождения нашей фирмы совпал с днем рождения одной нашей сотрудницы Киры. — Она показывает на женщину, которая почему-то не так уж принаряжена и накрашена.

Да это ж бывшая лобановская жена! Сашка чуть с крыши не свалился.

Видно, что эта встреча боссу неприятна и он, глядя в небо, практически на Сашку, повторяет несколько галопом ранее произнесенную речь о русских женщинах и когда экспресс-методом добирается до коня и избы, именинница поднимает руку, на руке браслет, а в ней пистолет и стреляет шефу в шею. Пуля пробивает какую-то шейную артерию, струя крови хлещет на всех окружающих.

Шефа подхватывает Демьянович. Пытается пальцами зажать рану, но получается как в детских играх с фонтанчиками, тугие струи вырываются у него из под пальцев и обдают всех вокруг. Все молчат и только тетя-мурлыка, остановившая Копытина, что-то неразборчиво причитает. Потом слышно, она кричит: «Простите! Простите! Я не знала! Простите!» А потом кровь иссякает, а вместе с ней и жизнь коммерсанта.

Начинается общий визг, гвалт, метания и бестолковщина. Потом все стихает и эту, которая стреляла, держат за руки. Тетки бьют ее по лицу.

И тут директриса включает микрофон.

— Коллеги… Благодаря Якову Васильевичу, которого все так любили, у всех были заработки, они росли… мало того, Яков Васильевич всех любил и всем и каждой помогал… у него собака и кошка, остались две дочки заграницей, и вот эта сволочь его убила и всему нашему бизнесу получается теперь копец! Всей благородной деятельности, включая благотворительность, копец! И многие… мно-о-огие из вас вскоре окажутся на улице и сдохнут на помойке от голода!

Речь вышла зажигательная, по ходу публика еще больше завелась. Все кричали, что у них так все было хорошо, благодаря Якову Васильевичу, которого все так любили, у них так прекрасно шли дела, да будь она проклята, эта тварь, которая лишила их его самого и уверенности в завтрашнем дне. Дрянь! Мерзавка! Как такие ходят! Как земля носит! И уже звучит предложение отомстить. И даже сделать это немедленно. Конечно, ей много не дадут, вдруг у нее уже есть справка, что она психбольная, или вдруг эту справку она вот-вот получит и скроется от справедливого наказания в психушке. А тут уж они все, у которых на глазах это происходило, как коллективный разум, как гражданское общество, обязаны осуществить акт социального возмездия. И по ходу речи убийцу Копытина метелят сначала самые оголтелые, а потом уже и все подряд.

Трубку взял тот самый лейтенант. Сашка пытается ему обо всем сразу рассказать, чтобы они приезжали, а то будет еще хуже и неизвестно что…

— О! — говорит лейтенант. — Старый знакомый! Вас там по новой лопатой стукнули или вы с прошлого раза не отошли?

В это время Киру били кирпичами, палками, всем, что попадалось под руку. И тут тетя, задержавшая на свою беду босса, подняла с земли пистолет и выстрелила в Киру. Конечно. Ей же надо оправдаться перед коллективом. Кира упала. Все смолкли.

— Сестры! Раз уж так вышло! — директриса пробивалась сквозь толпу с канистрой. — Давайте избавимся от нее! — Она облила тело бензином и подожгла, выхватила у тетки пистолет и кинула туда же. В огонь.

Пока пламя распространяется, слышатся звуки как ночью. Как будто ветер дует в огромное бутылочное горлышко. Сначало низко, еще ниже, а потом срывается.

А Кира вдруг вскочила, и заметалась, горящая, билась об стенки и людей.

Тут и все заметались, обожженные ей и испуганные!

Рванула канистра, вспыхнули шарики с гелием, запылали леса, а тут еще кто-то сшиб в давке опору и сверху на женщин полился гудрон.

Черные женщины горели, кричали, катались по земле.

Сашка помчался вниз, размотал пожарный шланг и стал их всех поливать.

Огонь бушевал.

Приехали пожарные. Выжившие обгорелые тронувшиеся умом бродили вокруг и стонали. А когда огонь стих, начали голосить, вот как бабы умеют, сначала одна, потом другая, и целый хор. Тут и милиция подъехала, но долго не могла разобраться, что происходит. Видно, что ужас-ужас, а чего и как — попробуй, разберись в таком чаду.

Потом судили Каштанова и Лобанова. Лобанова оправдали, потому что он еще до всех этих событий попал в психушку. Каштанов тоже решил прикинуться психом, и задвинул на суде речь, что никто ни в чем не виноват, а виноват призрак завода Михельсона, его наблюдали по ночам, следовательно, надо рассматривать это происшествие как необъяснимое явление, как форс-мажор. Но отмазаться не удалось, ему дали шесть лет за тяжкий вред здоровью и гибель людей.

Про бывшую жену Сашка с Лобановым не говорил. И так человеку пришлось. Вскоре после суда он уехал из Москвы и не сказал куда. А завод снесли. И пока не забудется, что тут произошло, ничего на этой земле строить не будут.