Первый художник. Повесть из времен каменного века

ГЛАВА IV

Посуда. — Кремень делает горшок с украшениями. — Восторг Клыка. — Первый заказ. — Топор Клыка. — Мучительные думы. — Счастливая мысль. — Зимние работы.

Итак, наши переселенцы приготовились встретить надвигавшуюся зиму. Припасов было заготовлено достаточно, топлива тоже, хотя последние не особенно заботили Клыка: лес был близко, а потому всегда можно будет добыть сколько понадобится. На первый план выступили заботы о теплой одежде и посуде. Летом, когда постоянно имелась свежая дичь, все довольствовались жареным на угольях мясом, но зимой предстояло питаться сушеным мясом, которое дикари предпочитали варить для размягчения и этим обращать его в более съедобный вид.

Для этого необходимо было изготовить побольше глиняной посуды, за что и принялись женщины. В окрестностях оказалось много глины, и не представляло никакого затруднения перенести ее в пещеру. Самое трудное было вылепить из глины нужную форму и обжечь ее так, чтобы она не развалилась, когда посуду поставят для обжига в огонь. Кремень принимал деятельное участие в приготовлении горшков и часто приходил в отчаяние, когда видел, что из десяти-пятнадцати сделанных горшков годных получалось не более двух; остальные трескались и разваливались, как только их ставили в огонь.

Когда лепились большие горшки, то для прочности их обвязывали ремнем или свитой жгутом веткой, или прямо брали и делали из прутьев нужной формы корзину, обмазывали глиной и ставили в огонь. Обвязка или корзина быстро выгорали, и Кремень бывал поражен, находя на обожженных горшках точный отпечаток прутьев: очевидно, глина сохраняла все ямки и бороздки, которые получались от прутьев.

«Отчего бы не сделать это нарочно? — думалось Кремню. — Сделаю узоры, как на коре».

Не говоря никому ни слова, Кремень тайком вылепил небольшой горшок и, пока глина была сырая, стал выцарапывать на нем палочкой точки и черточки. От обвязки обыкновенно оставался ряд наклонных черточек, и Кремень изобразил на горлышке такие же; ниже он расположил два ряда точек, а затем ему пришла в голову мысль соединить эти точки наклонными черточками то вправо, то влево, и когда у него вышел ряд зубцов, то он пришел в полный восторг.

Однако ему постоянно приходилось отказываться от своего занятия и идти помогать то тому, то другому. Клык ценил его ловкость и уменье и не давал ему сидеть без дела: то он должен был плести корзины, то острыми раковинами скоблить внутреннюю сторону шкур, то отыскивать по берегам большие куски кремня, из которого опытные мастера делали топоры, ножи, наконечники для копий и проч.

Несмотря на то, что Кремень часто отрывался от своего горшка, он в конце концов кончил его и любовался пестрыми узорами. Оставалось обжечь его. Глина совершенно высохла, и однажды, когда все заснули, Кремень сунул свое произведение в костер и обложил раскаленными углями. Он боялся, что сухая глина совсем рассыплется в огне, и был очень удивлен и обрадован, когда вышло наоборот и горшок не только нигде не дал ни одной трещины, но сделался прочным как камень, и даже звенел, когда по нему ударяли твердым предметом.

Вытащив рано утром из костра свой горшочек и увидев, как он удачно вышел, Кремень надел его на палку и выбежал из пещеры. Положив его на траву, он отдался восторгу: хохотал, прыгал, визжал и вообще выражал свое удовольствие всеми способами, какие у него были в распоряжении, затем присел к роднику и старательно смыл с горшка копоть и золу.

Между тем, чутко спавший Клык услышал веселые крики Кремня и, обозленный, выскочил из пещеры, чтобы наказать дерзкого нарушителя спокойствия. Быстрыми шагами он подошел к Кремню, и его сильная рука схватила курчавые волосы мальчугана.

— А, звереныш! что ты кричишь?

Кремень жалобно застонал и выпустил из рук горшок, звонко ударившийся о камень и покатившийся по траве. Глаза Клыка уставились на красивый горшок, и рука мало-помалу разжалась. Широко открытыми от удивления глазами он смотрел на невиданные украшения и не мог понять, откуда они явились.

— Где ты взял этот горшок? — спросил он, схватив его и не сводя глаз с рядов зубчиков, черточек и точек.

— Это я сделал, сам! Никому не говорил, взял глину и сделал! — захлебываясь, говорил Кремень; он уже забыл встряску, заданную вождем, и был вполне удовлетворен произведенным на Клыка впечатлением.

— И это сам? — спросил последний, указывая на узоры.

— Да, это я, я много-много делал на коре, на камнях, на песке, даже на костях, только на костях долго, трудно!

Клык, пораженный, переводил взгляды с Кремня на узоры и обратно, не находя слов.

— А на ручке топора можешь?

— На всем могу, все могу! — не задумываясь, отвечал Кремень, вдруг выросший в своих собственных глазах.

— Хорошо, сделай мне ручку топора.

— Большого, вождь, боевого?

— Да, а если не сделаешь, если ты мне врал и нашел этот горшок, то я тебя убью.

— Нет, Клык, я не обманываю, это я сам сделал. Я взял палочку и делал на глине так, потом так, потом снова так, а потом такие черточки!

И Кремень наскоро нацарапал на песке тот же узор.

— Умная голова, хорошо думаешь! — воскликнул одобрительно Клык. — Ничего не работай, делай мне ручку для топора.

— О, как я рад! я хорошо сделаю, вождь будет доволен, очень доволен! — радовался юный художник, готовый немедленно приняться за работу.

В его голове уже вихрем закружились точки, черточки, зубцы, кружки, замысловато переплетаясь между собою; мысленно он видел уже ручку громадного топора, всю покрытую самыми причудливыми узорами. Ему вспомнились все те узоры, которые он постоянно выцарапывал на чем только мог, и в предстоящей работе он хотел повторить в улучшенном виде все, что делал раньше.

Между тем, население пещеры проснулось и с удивлением обступило вождя и Кремня. Восторженные и веселые крики огласили воздух. Наивные дикари искренно радовались и удивлялись, видя на горшке непонятно как явившийся рисунок. Несмотря на объяснения вождя и Кремня, многие не поверили, что это сделал мальчик, и считали это чудом. Даже когда Кремень взял один из свежих горшков и на глазах всех начал выцарапывать узоры, то и тогда многие не могли все-таки сообразить, как это так: он царапает по глине, а получается что-то очень красивое и привлекательное. Наивные и глупые головы многих не могли переварить непонятной вещи, и дикари только хохотали, как исступленные, и с удивлением, а отчасти и с суеверным страхом следили за ловкими пальцами Кремня.

Кремень был героем дня; сделанный им горшок переходил из рук в руки, возбуждая в дикарях все тот же восторг, до тех пор, пока он не попал в неуклюжие руки Медвежьего Зуба, который уронил его и разбил на мелкие куски.

Трудно было решить, что было сильнее: огорчение неловкого великана, разбившего драгоценную вещь, или гнев Клыка, чуть не убившего в припадке гнева своего приятеля. Только заявление Кремня, что он сделает еще много таких горшков, несколько успокоило расходившегося вождя.

Весь день вокруг Кремня толпились его соплеменники, внимательно следя за работой мальчика и радостно приветствуя каждую полосу узоров. Как только несколько горшков было покрыто рисунками, их поставили в огонь, но увы, они, как это и раньше бывало, почти совсем рассыпались.

Между тем, старик внимательно рассматривал осколки разбитого Медвежьим Зубом горшка и удивлялся их крепости сравнительно с осколками только что обожженных.

— Кремень, — спросил наконец он, — где ты брал глину? Эта глина крепкая, а наша совсем мягкая.

— Нет, дед, эта наша глина, только я положил горшок в огонь, когда он совсем высох и стал твердым; я думал, что он совсем рассыплется, а он стал очень крепким.

— Надо испробовать, — задумчиво произнес старик.

Проба превзошла все ожидания. Оказалось, что высушенная глиняная посуда обжигалась великолепно и приобретала несокрушимую крепость. Таким образом, благодаря случайности, племя сделало громадное приобретение: преимущество новой посуды состояло в том, что ее можно было ставить прямо на огонь и кипятить в ней воду; раньше же приходилось кипятить, бросая в воду раскаленные камни, что было и хлопотливо, да и мясо, сваренное в такой воде, выходило грязное, с копотью и пеплом. На последнее, положим, раньше никто не обращал внимания, но теперь, применив новый способ варки, все оценили его по достоинству.

Между тем Кремень усердно трудился над украшением ручки топора. Несмотря на всю свою самонадеянность, он приступил к своей работе со страхом. Да еще бы: в его полное распоряжение был отдан лучший топор лучшего воина: до этого топора, как до святыни, никто, кроме владельца, не смел притрагиваться.

А топор был действительно удивительный! Много лет Клык выращивал свое оружие, именно не сделал, а вырастил. Еще за много лет до переселения, когда Клык жил, со своим главным племенем, далеко от теперешней пещеры, он нашел отличный, большой кусок кремня темной окраски. Несколько сильных и уверенных ударов другим кремнем откололи куски, и оставшаяся часть приняла грубую форму топора. Затем несколько месяцев Клык усердно трудился, отбивая кусочек за кусочком, пока не получил более правильной формы. Но больше всего времени пошло на выдалбливание бороздки, которую должна охватить рукоятка.

Когда наконец эта кропотливая работа была кончена, Клык выбрал в лесу, в укромном уголке небольшой, в руку толщиной дубок, расщепил его в одном месте и в расщеп вставил приготовленный топор так, что половинки деревца плотно сдавили бороздку. Остальное он предоставил природе: деревце продолжало расти, расщеп стал заплывать, охватывая камень все крепче и крепче, а лет через пять Клык, срубив дерево, получил великолепный топор с длинной рукояткой и лезвием, составлявшим с нею одно целое.

Это-то драгоценное оружие и попало в руки юного художника, с благоговением смотревшего на гладкую, отполированную от постоянного употребления рукоятку, которую ему надо было украсить всевозможными узорами.

Сильное волнение охватывало мальчика, — он боялся испортить дорогую вещь и, вместе с тем, смутно чувствовал, что сумеет выполнить свою работу. Его сильно смущала форма рукоятки. До сих пор он всегда выбирал для своих узоров большие плоскости: береговой песок, плоские камни, кору на толстых стволах и т. п., и там он свободно царапал все, что угодно, не задаваясь вопросом, выйдет ли хорошо или дурно. Если выходило плохо, он начинал на новом месте, стараясь как можно точнее, передать то, что задумал. Ему не приходилось считаться с формой предмета, на котором он изображал рисунки: было бы достаточно гладкое и большое пространство, и ему больше ничего не было нужно.

Но теперь не то: рукоятка топора, длинная, круглая и сравнительно тонкая, смущала его. С чего бы начать? С какой части? Что изобразить? Эти мысли мучили юного художника и заставляли сильно трепетать его сердце. Перед его внутренним взором стояли вереницы исполненных им рисунков, но они не удовлетворяли его, он чувствовал, что применить их для рукоятки нельзя, что будет нехорошо, так как в них не было ничего вполне определенного.

Не зная покоя от таких мыслей, Кремень уходил иногда из пещеры в свои любимые уголки и думал, думал и думал. Он по обыкновению наблюдал все, что происходило вокруг него, но не находил ничего подходящего. Он вглядывался в окраску крыльев бабочек, но эти пятнышки на плоских крыльях были бы неуместны на круглом предмете. Перебирая других насекомых и животных, Кремень все не мог ни на чем остановиться. Он уже готов был прийти в отчаяние, но, однажды, сидя под скалой, он услыхал тихий шелест, раздавшийся в сухой траве. Машинально взглянув в ту сторону, он вдруг подпрыгнул, широко раскрыв глаза.

— Змее! — невольно воскликнул он. — Вот где узор! Рукоятка — как змея!

Через несколько мгновений небольшой уж был убит, и Кремень с увлечением рассматривал его пеструю спинку. Вооружившись хорошей палкой, он принялся рыться в кустах, сухой траве и на берегу. Поиски дали хорошие результаты, и скоро у Кремня оказалось штук пять ужей. Прихватил он еще на всякий случай несколько ящериц и потащил все это в пещеру. Конечно, здесь его добычу встретили далеко не дружелюбно, но он упорно отстаивал свободу своих действий, и его наконец оставили в покое, особенно когда он забрался в отдаленную часть пещеры. Он расположился с большим удобством перед небольшим отверстием, служившим ему вместо окна. Здесь по стенам он вбил в щели небольшие колышки, на которые развесил своих змей и ящериц, а также устроил небольшой очаг для костра, так как становилось уже холодно.

Здесь, в стороне от всех своих соплеменников, голоса которых глухо доносились до него по узкому коридору, Кремень усердно принялся за работу. Он заготовил себе целую кучу острых раковин, кремней и костей, которые служили ему инструментами. Работа его шла, конечно, очень медленно: дубовая рукоятка топора была тверда как кость, и самые острые кремни прорезали углубления на ее поверхности лишь после долгого царапания и ударов по одному и тому же месту.

Впрочем, Кремень не торопился: в его распоряжении было несколько месяцев зимы, а к кропотливой работе он привык, как и остальные его племенники. Да оно и понятно: ведь для того, чтобы сделать из кремня или даже из более мягкого камня топор, нож или наконечник для копья, требовалось несколько месяцев упорной работы с утра до вечера.

И Кремень работал, пока в щель смотрел дневной свет. Он старательно выцарапывал черточку за черточкой, выбивал точку за точкой, стараясь передать как можно точнее узор, покрывавший спинку ужа. Легкими царапинами он наметил рисунок в несколько дней, а затем стал усердно углублять намеченные бороздки.

Иногда Клык, старик-дед или еще кто-нибудь заходили к нему и с удивлением смотрели, как неясные черточки и точки мало-помалу сливались в пестрый рисунок, охватывавший всю рукоятку топора.

— Ручка, — говорил Кремень вождю, — будет как змея.

— Да, да! — отвечал Клык, улыбаясь и кивая головой, но смутно соображая то, что ему говорил Кремень. Перед ним пока были лишь какие-то непонятные знаки, и только в одном, почти законченном месте он замечал нечто похожее на те узоры, которыми была покрыта змея.

Но Кремень ясно и отчетливо видел, что выйдет из его работы. Отодвинув от себя топор и прищурив глаза, он ясно представлял себе рукоятку совершенно отделанной.

Его воображение так точно разработало все задуманное, что те намеки на будущий рисунок, которые он слегка нанес на рукоятку, были для него совершенно достаточны.

В то время, когда Кремень с увлечением отдавался любимой работе, все племя приготовлялось к зимовке. Дни становились холоднее, а по ночам бывали даже заморозки и небольшие лужицы покрывались тонкими ледяными пленками. Птицы покидали свои летние убежища и длинными вереницами или большими стаями уносились в более приветливые и теплые места. Леса пожелтели и поредели, и между стволов, шурша сухими листьями, шныряли мелкие лесные хищники.

Мужчины изредка ходили на охоту, отчасти для собственного удовольствия, а отчасти для того, чтобы не тратить без нужды зимние запасы. Раза два охотники с испугом прибегали домой с тревожной вестью, что видели толпы каких-то людей. При первой же вести все в пещере всполошилось. В одно мгновение костер был растащен и засыпан, за исключением горсти углей; все вооружились и с тревогой стали ждать неприятеля. Но и в первый и во второй раз бродячие шайки прошли далеко, не заметив пещеры; они шли в том же направлении, в каком улетели птицы.

Во всяком случае, Клык встревожился и решил до наступления настоящей зимы, когда невозможны будут никакие передвижения кочевников, быть особенно бдительным. Днем в окрестностях пещеры он ставил сторожей, а в пещере не позволял разводить большого огня, чтобы дымом не привлечь нежелательных гостей. Для той же цели ночью отверстия пещеры закрывались щитами, сплетенными из хвороста и обмазанными глиной.

Через несколько времени одно из отверстий было закрыто наглухо, а в другом оставлена лишь небольшая лазейка, прикрывавшаяся шкурой; для выхода же дыма оставалась небольшая щель. Кремень тоже закрыл шкурой и сухой травой свое окошко, и пещера погрузилась на всю зиму в темноту. Работа шла только около нескольких костров.

Женщины усердно сшивали при помощи костяных иголок и шила шкуры для зимней одежды и варили в горшках сушеное и копченое мясо; мужчины же приводили в порядок оружие или мастерили новое, большею же частью ничего не делали и спали на кучах травы, покрытых шкурами, чуть не круглые сутки.

Они точно хотели наверстать те бессонные ночи, которые не раз приходилось им переносить во время летних охот.

Кремень уютно устроился в своем уголку, и с ним вместе поместился и его дед. Они жили очень дружно и часто по вечерам вели длинные беседы о разных предметах. Кремень делился своими мечтами со стариком, рассказывал, что он будет делать, когда кончит работу для вождя. Старик же рассказывал внуку свои воспоминания из далекого прошлого, рассказывал о каких-то жилищах не в скалах, а на земле, сложенных из больших камней, или о жилищах, выстроенных на бревнах, вбитых в дно реки или озера. Его старческая память сохранила многое из прошлого, и он отрывочными фразами и словами старался нарисовать перед внуком образы людей, среди которых жил, когда был еще мальчиком.

— Люди, — рассказывал он, — носили ожерелья из камней и раковин.

— Как у Клыка?

— Да, как у Клыка, и еще лучше. Камни очень блестящие и разного цвета. На голове длинные перья. Были перья орлов, были перья других птиц. Когда говорили с Великим Духом, то вождь надевал на голову перья, на плечи — длинный плащ, а тело украшал полосами: красными, желтыми, черными…

Кремень не всему верил. Старик, повторяя свои рассказы, каждый раз изменял то те, то другие подробности, путал, очевидно, время и места, но, во всяком случае, образы той жизни, чуждой и странной, живо захватывали воображение мальчика, и в сновидениях ему являлись какие-то странные картины: ему чудились люди с перьями вместо волос, увешанные ожерельями и раскрашенные в разные краски, чудилось, будто они, размахивая оружием, бросались вдруг на него, и он в ужасе просыпался, но быстро успокаивался: догоравший костер переливался голубыми огнями, и закопченные стены и потолок с выступами были так знакомы.

— Это злые духи тревожат! — говорил старик. — Плюнь во все стороны.

Мальчик исполнял приказание, а старик бормотал какое-то заклинание, и через минуту Кремень опять погружался в сон, но уже тихий и покойный, не прерываемый странными грезами и видениями, навеянными дедовскими рассказами.