Пастухи призраков (СИ)

8

— Ты обещала, что он приедет, — Лида рубила слова, точно кубики льда.

Лена с невинным и озабоченным видом дёрнула плечом.

— Весь день ему звонила. C папой бывает.

— Надолго он обычно опаздывает?

— Папа не опаздывает, у него пунктик насчёт точности. Но спокойно может пропасть на несколько лет.

В дверь просунулась рыжеватая головка помощницы.

— Лидия Валентиновна, предложить гостям ещё чаю?

— Дальше ждать не имеет смысла, скажи, что мы начинаем. Лена, подожди минуточку. Очень важно, чтобы ты сосредоточилась на нашей ситуации. Не имеет значения, как ты её для себя сформулируешь, лишь бы в постановке присутствовала Анна.

На обложенных яркими восточными подушками диванчиках томились участники мероприятия. Рома рвал сигаретную пачку. Разругавшиеся по дороге в пух Димка с Настей пялились один в занавешенное окно, другая — в толстую унылого вида книгу. Лидины помощницы унесли чашки и сразу вернулись. За ними явился восточной человек с ненавязчивой, но убедительной мускулатурой.

— Я закрыл офис, Лидия Валентиновна, — сообщил он.

— Спасибо, Адиль.

Лена топталась в дверях, от взглядов окружающих у неё зудела кожа. Вместо сосредоточения на какой бы то ни было ситуации по голове гулял стишок:

— Что же ты стоишь, Лена? — Лида указала кресло напротив себя. — Присаживайся!

По-крабьи, боком Лена воспользовалась приглашением. Сестра ободряюще ей улыбнулась.

— Пожалуйста, выбери на столе любую картинку и опиши. Единственная просьба: нас меньше, чем обычно требуется для расстановки, поэтому постарайся уложиться в несколько слов.

Лена схватила первую подвернувшуюся бумажку.

— Откуда творчество? — фыркнул Рома, заглянув ей через плечо. — Лида, ты ведёшь кружок некромантии для самых маленьких или в дурдомах мастер-классы проводишь?

— Пожалуйста, вернись на место, — мягко попросила Лида.

Кинув на картинку трусливый взгляд, Лена узнала один из арканов Таро в любительском исполнении. Во избежание разночтений художник завершил рисунок волнистым полотенцем с подписью «Луна». Означенное светило смахивало на взрыв галактики. Зайцы с некупированными хвостами изображали волка и собаку. В лужице на переднем плане варился успевший покраснеть рак, а на заднем маячили два кариозных зуба — башни, так сказать.

В своё время Лену чуть не перевели в коррекционную школу из-за систематических отказов отвечать на уроках. Негуманно запрещать детям материться — у них больше поводов, чем у взрослых. Лена это всегда понимала, заранее преподав Нюсе несколько уроков. А они смотрели. Лена прочистила горло:

– $%*^*!

— Будем считать это вступлением, — предложила Лида.

— Собака и волк воют на Луну, вот! Ну, теперь выбрать этих… заместителей?

Улыбка Лиды съёжилась в тревожную гримасу.

— Будь добра.

Лена подошла к Насте.

— Ты — Луна.

«Кругломордая и плаксивая, как на картинке», — прокомментировала она про себя свой выбор.

Как бы подтвердив правильность выбора, Настя хлюпнула носом и покосилась на Димку горько.

— Надо сказать: «Настя, ты — Луна», — поправила Лида.

— Угу. Насть, ты — Луна.

Собака — это Димка, без вопросов. С Ромки волков хватит, жаль, что Лидка вне игры. Охранник почему-то не годился, хотя Лена была уверена, что волк мужского пола. Тёмненькая помощница? Совсем мелкая девчушка, худенькая, глаза янтарные, как у кота… Нет. Вторая девушка, рыжая, больше походила на лису, ну да ладно.

— Ты — волк.

— «Света, ты — волк», — снова поправила Лида.

— Хорошо-хорошо, Свет, ну, ты меня поняла. Ах да, Дим, а ты — собака.

Дима показал ей из-под стула безымянный палец правой руки.

Последовавшие за тем полчаса Лена постаралась прочно и безуспешно забыть: расставленные хороводом персонажи зажили настолько личной жизнью, что ей сразу сделалось неловко. Настя легла на пол, Света присела рядом, гладя её руки и утирая слёзы (впрочем, ревели обе). Едва Лида побеспокоила их расспросами насчёт ощущений, чувства хлынули из девиц, как понос из ноздрей нищего, производившего дефекацию на кладбище и застуканного жильцом могилы. Речь шла, главным образом, о любви. Димка также улёгся на пол — багровый, веки подозрительно дёргались. Девушки внимания на него не обращали, развернулись спинами. На осторожные Лидкины расспросы Дима реагировал невнятно: борьба со слёзными железами сказывалась на дикции. Лена не знала, куда деваться. Её жизнь изобиловала позорными моментами, но по части любовей она за себя ручалась: кроме бабушки и собак ни-ни. Папа разве что, но он вполне жив, если это важно для расстановки. И вообще, папа бы себя до такого не допустил. Любовь не пользовалась популярностью в Ленином семействе. Как пить дать, в бедолаг просочились посторонние мелодраматические духи.

— Анны нет, — шепнула Лида Лене, и, вслух: — Расстановка неполная, пожалуйста, опиши карту подробней.

— Ну, там ещё две башни и в речке рак. Упс! Одного заместителя не хватает. Либо забиваем, либо ловим прохожих в подворотне. Какое слово выкинуть?

Лида встала.

— Я тоже участвую.

— Тебе видней, — кивнула Лена. — А ты уверена, что нас тут песцом не накроет?

Рома заёрзал. Чернявая пигалица попыталась что-то сказать, но заткнулась под взглядом начальницы. Лампа бросала блики на череп Адиля.

— Выбирай! — искры вспыхнули в серьгах Лиды и пропали.

Лена обратилась к чернявой:

— Тебя как зовут?

— Вика.

— Вот и славненько, Вика, ты — первая башня («маломерная»). Адиль — ты вторая башня («в этом хоть какой-то смысл есть»). Рома, ты — вода. Лиды, ты — рак («прицепишься — не отцепишься»).

Расставить новых участников Лена не успела.

— У, дурища! — пропела Вика голосом, в котором кончились зубы.

Лида выскочила вон, хлопнув дверью. На этом представление кончилось. Заместители растерянно переглядывались, троим первым возвращение к реальности давалось с немалым трудом. Лена отправилась на поиски сестры. Офис закрыт, значит — кабинет. Заперто.

— Идиотка! — сдавленно прошипела Лида из-за двери. — Скажи, что я не рак!

— А я всё гадал, кто у нас волком будет, — раздался сзади глумливый Ромин голос. — Лен, как думаешь, что случится, если мы выломаем эту дверь и войдём? Лида прыгнет от нас в окошко? Всё равно этаж первый…

— Отвали! — шикнула на него Лена. — Лид, ты не рак. Выйди уже наконец.

Прибежали помощницы. Света всхлипывала, Вика опасливо посматривала в зеркало.

Замок щёлкнул. На Лену с новой силой навалился Дракула Брема Стокера: кровавые струйки под носом, аппетитные пятна в вырезе платья, макияж Лиды эффектно дополняли слипшиеся от крови ресницы.

— Э… — выразилась Лена. — Тебе легче?

Кое-как умытая встрёпанная Лида сидела в кресле. Вокруг суетился Рома, пытаясь соорудить вокруг неё нечто вроде кокона при помощи белой шёлковой верёвочки.

— Напрасно возимся, — бурчал он, — одержимые обладают силой нескольких десятков человек, тут цепь надо или две.

Верёвочка из сушилки для белья (прикупленная Викой себе в ванную) доверия и правда не внушала. Ещё меньше внушал его бантик, которым Рома увенчал труды.

— Нашёл время издеваться! — зло бросила ему Лена.

— Слушайте, я нормальный лузер, а не склонный к бандажу и дисциплине террорист. Не умею я вязать заложников!

— Уйди.

— Этому клоуну ничего нельзя доверить, — поморщилась Лида.

— Конечно-конечно, — радостно отозвался Рома. — Лид, просто признайся, где прячешь наручники, и мы сделаем всё, как полагается. У девочек вроде тебя может и дыба заваляться — для особых случаев. Хотя я бы предпочёл клетку. В смысле в данной ситуации. Лид, у тебя нет складной клетки? Честное слово, папе не скажу.

На Лидином лице застыло доброжелательное выражение цирковой кошки, бегущей по канату кверху задом.

— Если в твоём черепе когда-нибудь имелось образование в форме мозга, то за ненадобностью оно давно превратилось в творог.

Рома улыбнулся ещё шире.

— Не надо стесняться внутренних потребностей, ты же психолог. А ещё есть специальные скамьи для фиксации. Ведь ты не собираешься сорваться с привязи и всех нас перекусать? Ни фига себе! Тётя Лена, ты где научилась таким узлам? В магазине тренинги проводят? Повышаете качество обслуживания?

— Ром, за… — Лена осеклась. — В общем, хватит фигню пороть.

Испуганно на неё покосившись, Рома притих, но его настроение оказалось заразным.

— Что теперь? — спросила Лена, разминая пальцы. — Начертать мелом круг и зажечь три чёрные свечки из жира чёрного кота?

— Включи телевизор, — Лида мотнула головой в сторону стеллажа.

Под восточной тканью скрывался немаленький и очень плоский экран. Рома мерзко присвистнул.

— Мы собираемся баловаться торсионными лучами? — пугливый взгляд в сторону Лены. — Что же ты такое смотришь, Лида? Чего-нибудь ужасно гадкое. И ты нам это сейчас покажешь? Правда-правда?

— Ещё слово, и я заткну тебе пасть носками, — обещала Лена. — Твоими собственными. Ты их когда менял?

Лида слабо улыбнулась.

— Намного гуманней сунуть ему голову в пакет и проскотчевать. Пожалуйста, не выключай ящик, пока не выудишь из Анны всё, что она знает о твари.

Похоже, в телевизоре не хватало антенны. По экрану бежала рябь, ни одного работающего канала. Лена обернулась к сестре.

— По-моему, он сломан или к антенне не подключён… Лид?!

Лида провисла на верёвках, волосы закрывали лицо, что, вероятно, было к лучшему. Кровь капала на колени нерешительно, точно из крана, не успевшего вполне освоить искусство протекания.

— Мысль с кругом была неплоха, — пробормотал Рома, отодвигаясь от кресла.

— Анна? — позвала Лена.

— В подполе он, в сенцах, — сообщил знакомый беззубый голос.

Лена присела на корточки, вслушиваясь в слова, долетавшие, судя по качеству звука, из того самого подполья.

— Кто? — шепнула она.

— Да кто? Серый. Я схоронила. Изба погорела, клети тож, а банька цела. Там серый. Забери, не то будет жрать кто нашего семейства, пока всех не переведёт.

— Ан… бабушка Анна, какая банька! Восемьдесят лет прошло, на месте деревни поле. Предлагаешь перекопать в поисках костных останков?

— Чегой-то копать? Не понимаю я тебя.

— Ну, дохлого волка. В поле откопать.

— Бригаду с экскаватором папа обеспечит, — встрял Рома. — Если скелет сохранился, откопают.

— Тебя не спросили, толстомясый. Шкилет ему дай! Сума там запрятана. Дед папе делал, чтоб пасти. Папаша в тех делах не смыслили, а наши-то мужики все были пастухи, ну, и делали себе. Звали серого послужить. Зубы, когти, куски шкуры и ещё что, не знаю, ложили в суму, наговаривали, да в подпол. Серый пастуху помощник наилучший: пастух на печи полёживает, серый за скотиной глядит; в лесу-в поле рыщет, хозяину доказывает, сильный сторож, не даровой, но и гроши не тянет. А дядька Макар трусоват, свёл у барина аглицкого кобеля и себе сделал. Хорошо пас, но люди смеялись.

Анна хихикнула, точно бумагой прошелестела.

— Неужели никого не напрягало, что волки вас типа едят? — воскликнула Лена. — Пастухам настолько хорошо платили?

— Мы в достатке жили, нас звали: не бывало, чтоб у Лукашеных пропажа, — степенно ответила Анна. — «Едят», эко выдумала! Жив был пастух, серого собой кормил, вот как духов, ну да ты поболе мого знаешь, что ж с того? А помирал, серого отпускали. Дядя Анисим в бане угорел, дед егойную суму на костре спалил, пепел в реку покидал. Я деду хворост носила, токо не расслыхала, какие он слова говорил. То мужское колдовство, девки его не перенимали. Как папаша с дедом разругамшись, ушли папаша из деревни. Меня мать била сильно. Думаю: «Чего мне тут?». И ушла с папашей. Папашину суму у деда стянула, без неё папаше пасти было б не способно. После папаши надо бы мне серого отпустить, да я забоялась. Без наговору забоялась отпускать. Замуж пошла, в клети в новой избе суму схоронила. Невестка такая попалась любопытница, я в баньку перепрятала. Крепкая сума, ещё стока пролежит.

От возмущения Лена не сразу нашла, что сказать.

— У тебя муж молодой умер, из двенадцати детей выжил только сын, и то на войне погиб, а из пяти внуков осталась одна Татьяна. У которой мужа убили через месяц после свадьбы! И ты всё это время боялась сжечь грёбаную сумку?!

Лида встряхнулась сломанной марионеткой.

— Нельзя без наговору, грех!

— Ясно, — кивнула Лена. — А кормить тварь своей семьёй нормально. Что же ты его собой не кормила?

— Нашла чем попрекнуть! Ты-то — меня! Не шёл ко мне серый. Что ж, настоящего вреда с него не было. Серый, он навроде фелшера: навещал, кому равно конец, малую долю себе урывал. Что ж, коли война али мор, али кто с крыши упавший, как мой Сергуня. Детки же мёрли, так то дело обнакновенное, у кого других ни один до свадьбы не дожил. А Тане я наперёд сказывала: «Не жилец твой Мишка, судьба ему положена коротенька». Да припёрло ей, вишь, замуж: в город разохотилась, сапожки там носить. Только скоренько воротилась, Наталку в подоле принесла.

Лена придвинулась ближе, ощутив прерывистое Лидино дыхание на своём лице.

— А ты? Он тебя… ну… я видела, в общем.

— Я девятый десяток разменяла, я пожила. Спину погнуло, ночью кости так-то ломило, хоть криком кричи. Председателишка, дурной, стал своей тыкалкой махать: «Лечи Ванятку! Заявлю! По этапу пойдёте за вашу контра про попа…» Тьфу, не выговоришь поганого слова. С него б сталося, с окаянного. Танька хворая была, Наталка — малая. А знахарей у нас в семействе не водилось, не по той мы части. Вот было колдовство, трудное, я дважды делала: губернаторше да Тане. За губернаторшу хорошо меня подарили. Крюков Никишка тогда пришёл, всё одно от водки б околел, беспутный. За Таню Верка Немоляевская явилась. У Немоляевых без неё десять девок, невелика печаль. Невестка с внучонками от испанки сгорели, но Таню я отстояла. Ей от меня перешло в нужное время. Я так знала, третий раз мне последний будет. И вышло: стою я это со свечкой, глядь, Наталка ко мне через поле идёт, ручонки тянет: «Бабаня, бабаня!». Я свечу бросила, Наталку на чём свет изругала. Она реветь, и нет её, а свечка горит на снегу, не гаснет. Я, чего ж, перекрестилась да приняла свечку-то. Знала, на какое дело иду.

В позе Лиды появилось что-то неприятное. Кровь образовала на коленях лужицу, стекала по ногам.

— Дай сестре руку! — приказала Анна на удивление громко.

— По моим подсчётам, ей уже минут пятнадцать полагается биться в припадке, — беспокойно заметил Рома.

— Бабушка Анна, спасибо, уходи, мы сами разберёмся! — быстро сказала Лена.

— Руку, руку ей дай!

Инопланетный погреб припечатали крышкой, Лена с трудом расслышала последние слова. Она коснулась пальцев сестры — ледяных и липко-влажных.

— Крепче… — это был голос Лиды, хоть и наводивший на мысль о трёх пачках «Беломора» в день.

Лена сжала безжизненную ладонь. Озноб пополз от руки, заполняя тело. К горлу подступила тошнота.

— Она хитра, Лидка-то, слабенька, да хитра, — вполне бодро скрипела Анна. — Пилюлек от падучей наглоталась. Досадовала я на Иду, зачем дар поделила, от меня половину отрезала, ан куда вам, малахольным. Васька Лидкина справится, нет ли, но навряд. Не передавай ей! Последняя она девка в роду, уйдёт, и я с ней, а я не хочу. Не передавай!

— Разве это не само получится? — растерялась Лена. — Если у Лиды не нарисуется ещё детей… девочек… Про Нюсю даже не думай!

— Чего бы лучше: крепенькая, здоровая, — умильно прошамкала Анна. — Жаль, не перейдёт дар — чужая кровь.

— Вот и ладненько. Но знаешь, не могу обещать, что дождусь внучатых племянниц, — Лене стало по-настоящему нехорошо, пора было заканчивать. Она собралась с силами. — Так суму что, сжечь, и пепел в реку? Ну, если отроем.

— Снова-здорово! Ямы рыть ума не надо. К косорылому своему ступай, пусть научит достать суму. Через неё серого приманишь. Он при тебе состоять должон, тогда разбой прекратит.

— Обалденная идея, — взвилась Лена. — Ни за что!

— Дурища! Ты вред начала — ты ему конец положи.

— Это какой это вред я начала?

— Свезло тебе, тетёхе, уж свезло. Прикипел к тебе серый, весь был в твоей воле. Нельзя ему без пастуха, пастух его водит, без пастуха серый — что кутёнок слепой. Так делают. Кабы мне! Я б попользовалась. А ты… ай-ай… Ты должна была собой кормить, коли случилось, а ты бегать, других ему через себя показала, натравила, разлакомила, а после прогнала. Видит он теперь пищу. Не заберёшь, нет с ним сладу.

— Да провались оно всё!

— Чего ерепенишься? Сама сгинешь без серого, как твой отец.

— Что с папой? — пролепетала Лена сквозь дурноту.

— С тобой то ж будет без серого, — ответила Анна холодно. — К косорылому ступай. Достань суму. У-у-у-х, бесстыжие твои глаза! Бабку с тёткой серому скормила! Бывало у нас. Дед своего серого на Урюпина Макара пустил. Повздорили они, дед нравный был, и пустил. Но чтоб родне такое делать…

Лена отдёрнула руку, будто сидевшая перед ней Лида рассыпалась на миллион червяков и принялась расползаться по углам. Холод отпустил сердце. Шатаясь, Лена добрела до телевизора и выдернула адскую машину из розетки. Лида вздохнула, расслабилась, откинулась на спинку кресла.

— Звони в скорую, — велела Лена Роме. — Мне пора, пока.

— У нас снег падает один день, под Новый Год. Как-то раз, я маленький был, брат кричит: «Снег!» Мы выбежали — нет снега. По телевизору объявили, что будет. Брат опять: «Снег!» Опять нет. Уже часы должны бить, и тут брат: «Снег идёт!» А мы не поверили и не хотели идти. Глядим — снег, соседи на улице, так на улице и праздновали всей деревней, а не в домах. Приехал в Москву — снег как на открытках, красиво. Каждый год шесть месяцев снег, холод, слякоть…

Воровато потупившись, таксист сунул что-то в рот и принялся жевать.

— Ага, — согласился женский голос, — вместо того чтобы жить у моря, в тепле, люди едут сюда, где большую часть года на улицу не высунуться. Глупость какая.

— Совсем работы нет! — проныл таксист. — Нет работы у нас.

— А тут нет ничего, кроме работы, — хмыкнула женщина.

Лена оглянулась — на заднем сидении пусто. В сумрачном состоянии, в котором она пребывала, данный факт её не обескуражил.

«Это я могла бы жить в тепле, — думала Лена. — У моря. То есть мы с Фантой и Нюсей. Купались бы, когда хотели. Научились бы нырять, если купить герметичные очки… ну, или с чем там ныряют. Никаких пуховиков, двойных штанов на подкладке, прорезиненных говнодавов! У нас больше не было бы соплей. Или чтоб кашель с осени по весну, гадость! Фанта перестала бы травиться помоями в парке, а я — бояться, что её отравит какой-нибудь урод. Лесом детские площадки. И мамаш. И собачников. В задницу метро, пускай передавят друг друга насмерть. А главное, я никогда, ни за что не стала бы работать! В магазины даже за покупками бы не ходила — только на рынок и не чаще раза в неделю».

Между тем таксист продолжал говорить неведомо с кем.

— У тебя муж есть? — спрашивал он.

— Нет, — в голосе женщины лязгнул замок.

— А детки?

— Угу.

— Сын?

— Дочь.

— Одна дочка! Как хорошо! — таксист хлопнула по рулю обеими ладонями. — У меня шесть дочек. Старшую замуж выдал — машину продал, других двух выдал — дом продал. Всё продал, сюда уехал: ещё три дочки замуж надо.

Подумаешь, Страшная Бабка разговаривает с девятью внутренними голосами одновременно (то есть орёт), и это слышит весь дом. В том числе то, что голоса ей отвечают. Будь у Лены шесть дочек, она бы тоже за себя не ручалась… Да, для поездок понадобится маленькая машинка. Джип. Большой. Широкий. Чтобы влезло несколько собак. Мастифа, что ли, завести? Можно ещё одного ротвейлера в пару к Фанте. И мастифа. И, может быть, кота. Только не бессмысленный меховой шар с мордой кирпичом, а мощную зверюгу с наглой мордахой и в тигровых кольцах. Пить кофе, глядя на волны. Научиться печь лепёшки в печи. Не тащить с собой вещей, даже фотографий… сжечь их. Всё сжечь. Уехать с пустыми руками: в левой — поводок, в правой — Нюся. Закопалась в чужом старье! Сто лет назад расчленённые волки на тебя охотятся, духи предков твою кровь пьют. Ничего удивительного: у тебя в бабушкином комоде платье, в котором прабабушка Татьяна замуж шла. Хорошо, если не трусы. Нет, трусов тогда не носили. Бабушка рассказывала, ещё при ней на гулянке девки уходили к завалинке, расставляли ноги и стоя писали. Удобно, за юбками не видно.

— Ты куда едешь одна так поздно? — таксист открыл окно и смачно сплюнул.

— К папе.

— Заболел папа? — посочувствовал таксист.

— Трубку не берёт.

Лена с возрастающим интересом следила за разговором.

— Родителей надо беречь, — плевок в окно. — А мама с папой не живёт? Умерла мама?

— А что это вы всё плюётесь? — окрысилась Лена. — У вас слюнонедержание?

— Очень тяжёлая работа, — смешался таксист. — Приехали, какой дом?

«Ну вот! — грустила Лена, прыгая через лужи к будке охранника. — Полчаса с мужиком трепалась и не замечала, размечталась — домик у моря, джип широкий! А у самой раздвоение личности начинается».

Неужели мечтала?! Такого с Леной не случалось. Даже в детстве. Жизнь тащила на верёвке, точно упирающуюся собаку, непонятно, куда и зачем. Собака упирается не потому, что у неё собственные планы, а потому, что паршиво, когда тащат на верёвке. Испарись верёвка, подохла бы собака на месте, не зная, что предпринять. Или бы не подохла. Трудно сказать: верёвка всегда сжимала шею.

— Не отвечают, — повторил охранник. — Не могу я вас пустить на территорию, раз никого нет.

Мозг сжался, привычно готовый приказать, но Лена передумала. Ну, войдёт она, и? Дверь ломать? Эти… духи… любую фигню могут сморозить по самым разным причинам (в точности как люди). Анна и при жизни слыла вздорной бабой, а папа объявится, как всегда — рано или поздно. Дура, сорвалась, жаль денег на такси, ещё обратно ехать.

«Хорошо не жили, не стоит и начинать», — любил повторять дед. Бабушка говорила, что от мечтаний ум за разум заходит. Удовольствия надо заслужить, употреблять тишком по чайной ложечке и готовиться к худшему. «Не всё коту масленица», «По Сеньке шапка», «Не до жиру, быть бы живу», «Без труда не выловишь рыбку из пруда», — последняя поговорка вызывала в Лене наибольшее уныние. Бабушка смеялась: «Ида после школы чего удумала: на курсы художников записалася, картинки малевать. Тоже работа, прости Господи, ладно б маляром — маляры хорошо получают. Спасибо, дед прикрутил хвост дурынде нашей! В чертёжной теперь работает, деньги небольшие, ну так в тепле и работа немаркая, а денег всех не заработаешь».

Идея, что жизнь может быть приятной, обходила Лену стороной. Поменьше геморроя — максимум, на который уместно рассчитывать. Поступила в медучилище, так как медсестрой работала бабушкина подружка (медсёстры душевней и лучше во всём понимают, а врачи врут). «Кусок хлеба заработаешь». Мыла полы в ветклинике — рядом с домом. Готовилась в ветакадемию, решив, что с собаками проще, чем с людьми. Занялась дрессировкой — так получилось. То же самое с продажей шмоток. С Нюсей. Со всем остальным. Как бы то ни было, геморроя могло случиться куда больше, и с этим сложно спорить. Лена ещё легко отделалась. Она считала себя оптимисткой.

Умей очередной таксист читать мысли, ему не понадобилось бы слушать радио. Лена ненавидела себя: привычное занятие, которому способствовало случившееся с ней раздвоение, крепчавшее с каждой минутой.

— За одну ночь ничего не произойдёт, — отбивалась Лена первая. — Утром съезжу на рынок к Ване, расспрошу про сумку, потом в спокойной обстановке…

— Правильно, — истекала ядом новорожденная Лена, — ещё Эдика переводчиком позови, как в прошлый раз. Ваня сразу так разоткровенничается!

— Не полезу я снова в зелёную лужу! Я там рассосусь.

— Ваня тебя поймает. До сих пор у него получалось.

— Он что, сидит и меня перманентно караулит?

— Забери у Татьяны Викторовны Нюсю.

— …которая увидит волка, разорётся, и я проснусь. Ещё истерику успокаивать.

— Истерика, ах, это ужасно! Тогда поступи как всегда: выгони Ромку и забей на всё, как-нибудь само рассосётся. Ты у нас сидишь на попе ровно, всё с тобой случается само. Правда, через то самое место, на котором сидишь, зато хвост от стула отрывать не надо. Только знаешь, было бы честней, если б ты просто приказала бабушке разбежаться головой об ванну. Типа «надоела ты мне, старая кошёлка, освободи жилплощадь».

— Я никогда не…

— Что ж ты ручку у Анны так резко вырвала? Все всегда всё про себя знают. Тётю волку скормила, и никаких колик с тобой по этому поводу не случилось. Только не говори, что тебе её вот прямо ужас как жалко!

— А я и не говорю. Мне хотелось, чтоб тёти Иды не стало… ну, в квартире. Но это не значит, что тётю угробила я. Даже если я, то я же не знала…

— Все всегда всё про себя знают, — жёстко повторила новая Лена.

— А я — нет! Вообще не факт, что с нами разговаривала именно Анна! Мало ли с какой нечистью Лидка возится, почему я должна верить…

— Ну да, ну да.

— Тётю сбил паршивый мусоровоз, точка! И заруби себе на носу: я секунды не хотела избавиться от бабушки, чуть с катушек не съехала, когда она…

— Съехала, съехала, чего другого, а это ты умеешь. Не пора ли назвать вещи своими именами? Бабушка за всю жизнь ни разу не ходила в поликлинику, типичный долгожитель. Годиков через пятнадцать ты с ней окончательно превратилась бы в тётю Иду. Хотя тётя Ида ты и есть, вот за что ты её терпеть не могла. Да тебя мамаша родила только потому, что у старшей сестры не сложилось с самооплодотворением, — родила и с облегчением слиняла. Ты отличаешься от тёти только тем, что та не была зацикленной на собственных психозах злобной сукой, поэтому она оттрубила при бабушке сорок шесть лет, отдавала зарплату до копейки, её сбил мусоровоз, и похоронила бабушка со своими подружками. А ты белая да пушистая. Ни тебе бабушки, ни тёти, пустая квартирка, ура. Не понадобилось становиться редиской вроде мамаши, бросать родственников, пускаться во все тяжкие в поисках нормальной жизни — всё же само устроилось. Ты спиться, и то сама не сумела: низкий гематоэнцефальный барьер, дерматит, кариес. Вот ведь не уродилась!

Умей таксист читать мысли, он работал бы экстрасенсом на расстоянии, а не крутил баранку, так что в любом случае наслаждаться разборкой Лены между собой ему не светило. Удовольствовавшись деньгами, он оставил Лену тупо стоять возле дороги.

— От того, что я превращусь в компот, никто не выиграет, — говорила Лена первая. — Кроме меня. Это довольно приятно. И разом решит все проблемы. Мои.

— Тогда чего время тянуть? — подзуживала новая Лена. — Бегом в постельку.

— Фанта не гулянная.

— Вот-вот. А ты тут торчишь.

Пихаясь и переругиваясь, Лена ввалилась домой. На прогулке Фанта грызла палки и помойные кости — хозяйке было не до ротвейлерного пищеварения.

— Без меня Фанту ждёт приют, в лучшем случае. И фиг там станут возиться с её медициной! — выложила Лена первая свой главный козырь.

— Тебе ж сказали: Фанта последует за тобой куда угодно — это и значит быть собакой. Зелёный компот на все сто более приятная смерть, чем под капельницами от собачьей старости. Ты ведь этого боишься. Гладишь её и боишься, с каждым годом всё сильней. Тебе придётся усыпить её своими руками. И смотреть, как она умирает. Затем тебя отправят в дурдом. Зелёный компот — находка для вас обеих.

Из прикушенной губы хлынула кровь, но ни одна из Лен этого не заметила.

— Рита задушила мать подушкой, — говорила первая Лена, — по пьяни призналась. Врачи со скорой всё поняли, но Ритку не заложили. Обезболивающие уже не помогали, даже если их удавалось достать. Бабушка была здоровей меня, но, если бы с ней что-то случилось… рано или поздно могло случиться…

— Ты бы задушила её подушкой, — равнодушно заметила новая Лена.

— Вроде того. Не смогла бы допустить, чтоб она мучилась. Потом себя.

— Тут волк тебе здорово посодействовал. Получила от бабушки, что могла, а саночки возить не надо. Твой принцип. Поехавшая крыша не идёт ни в какое сравнение с совместным проживанием в малогабаритной квартирке с больной старухой. Самое смешное, что и с волком ты поступила, как со всеми: попользовалась да послала. Как же мерзко быть тобой!

— Я — это ты!

— Нет. Ты ничего не делала, а я собираюсь сделать кое-что. Для начала навещу Ваню. Фанта, домой! — крикнула новая Лена.

— Нюся попадёт в детдом, — пискнула Лена прежняя.

— Американцы заберут. Да хоть алкаши, и то лучше, чем с тобой киснуть. У алкашей жизнь активная, весёлая: делают только то, что хотят, не напрягаются, ходят в гости, бьют морды, мирятся, обнимаются, каждый день праздник. Так и умирают детьми, кто в тридцать, кто в пятьдесят. А ты? Единственное, чему ты можешь научить ребёнка — это как провафлить свою жизнь наиболее унылым образом.

— Какая ни на есть, это наша жизнь! Ради чего всё рушить? Ради Лидки и мамаши? Окажись мы с Нюсей на их месте, они б не расплескались, сказали бы, что «всегда ждали чего-то в таком роде».

— Твою «какую ни на есть» жизнь надо сломать! — заявила новая Лена. — Как же тебя перекособочило, когда Нюся предложила «жить в домике у моря»! Какое море! Надо в крысятнике между заводом и трассой, чтоб восемь месяцев в году морозец, сопли, работа за три копейки и ещё дерматит, да, да, дерматит обязательно.

— Домики на море мне объективно не светят. Торговля шмотками говно, дерматит — ещё большее говно, только по-другому зарабатывать я не умею, а ты гонишь телеги в Серёгином стиле.

— Серёга, между прочим, жил как ему нравилось, это тебя и бесило.

— Меня бесило, что он жил за мой счёт! Я ни у кого на шее не сидела и не собираюсь.

— Ой-ой-ой, прямо очередь выстроилась из желающих! Ты зарабатываешь, ну конечно, купила бы рюкзак, а то весь в дырах, барахло наружу сыплется.

— Рюкзак я куплю. Когда дойду до магазина.

— Второй год идёшь. Путь неблизкий, учитывая, что ты там работаешь. Ты ничего не хочешь по-настоящему, начинаешь дёргаться, только когда припрёт, а припирает тебя всякая гадость, из которой ты умудряешься сделать ещё худшую.

— Нет, это Лида про Ромку говорила.

— Тебе больше подходит.

— Насть? — робкий шёпот в темноте.

— Что?

— Выйдешь за меня?

Настя мурлыкнула в ответ неразборчиво.

— Ответь, мне важно.

— У-м…

— Завтра идём в ЗАГС.

— Идём.

— Привезём твои манатки из общаги и пойдём.

Пушистый мячик счастья щекотал Настю, гоня сон, которого требовали основательно потрёпанные тело и нервы. Тебя тащат на сборище секты (может быть, даже тоталитарной), всю дорогу кроют последними словами, что выглядишь, будто только из села; потом ты на глазах у сектантов рыдаешь от любви к незнакомой девушке, а у той ноги кривые, с такими носить мини — уродство. Под конец тебя волокут во двор и… На двадцать пятом году жизни Настя открыла секс. Она не считала себя фригидной, просто немногочисленные предыдущие сеансы, в том числе с Димочкой, не шли ни в какое сравнение с…

Первый раз случился слишком молниеносно, а, когда способность понимать вернулась к Насте, начинался второй раз (уже в машине, а не во дворе за гаражами). На кухонном столе во время третьего раза Настя умерла бы со стыда, но было не до того. Татьяна Викторовна ведь мечтает, чтобы у них с Димочкой уладилось — вот, кажется, и уладилось, тьфу, тьфу, тьфу. При воспоминании о последнем, четвёртом, разе Настины губы расползлись в улыбке, она тесней прижалась к безволосой Димочкиной груди, горячей, точно брюшко кота, и мускулисто-упругой от его спортивных упражнений. Настя провела рукой по Димочкиному животу, с удовольствием ощупав «кубики».

— Дим, а Дим? Что это было?

— А ты не догадываешься? — самодовольно пробормотал Дима.

— Какой ты…

— Тебе не понравилось?

— Спрашиваешь! Подожди, Димочка, я про куда ты меня возил. У Лены полно комплексов, сразу заметно, но какая странная у её сестры групповая терапия!

— Нормальная.

— Ты уверен, что эта Лида — психолог?

— Я к ней лечиться не собираюсь.

— И правильно. Пока я там лежала, мне всё казалось, что я умерла. Не я, а какая-то женщина. Старая. А та Света была как бы моей внучкой. Не моей, конечно, старушки, которая умерла. И мне было её так жалко, так жалко, я так за неё беспокоилась, и я так не хотела от неё уходить…

Настя расплакалась, до дрожи захваченная воспоминаниями.

Дима приподнялся на локте.

— А ко мне что ты чувствовала? — спросил он с укором. — Ко мне, я рядом лежал, а ты даже отвернулась.

— Не помню. Правда, Димочка, это так необычно — почувствовать себя мёртвой бабушкой!

Некоторое время Дима молчал. Настя проклинала свой длинный язык: «Неужели снова всё испортила?»

— Успеешь ещё привыкнуть, куда денешься, — фыркнул Дима.

— Тебе смешно, а у меня тогда чуть голова не лопнула. Подожди, вспомнила! Ты был как бы моя дочка, только я тебя чуточку побаивалась. И мне кажется, ты тоже был мёртвенький, да?

Дима притянул Настю к себе.

— Сейчас не боишься?

Поцелуй. И ещё.

— Ты моя, — говорил Дима. — Моя и ничья больше. Только моя. Навсегда. Скажи!

— Твоя. Навсегда.

— Тебе всегда было не до меня. У тебя вечно были другие…

Ошеломлённая Настя не знала, что сказать. Вроде бы дело обстояло как раз наоборот!

— Почему ты не обращала на меня внимания? — как-то по-бабьи воскликнул Дима. — Я всегда делал, что ты хотела, а ты… Ты меня боялась? Я странный, да? Я — зануда и неудачник? Знаю, так и есть. Но я тебя люблю, Настюха! Никуда не отпущу, я с тобой, ты со мной, навсегда, поняла?!

— Ой, Димочка, ты опять…

— А ты не хочешь?

— Нет… да… а-а-а… у Лены такие странные комплексы… м-м-м…

Света приняла холодный душ, как Лидия Валентиновна учила делать после расстановок. На этот раз совершенно не помогло: всё ещё хотелось позвонить бабушке — просто убедиться, что бабушке можно позвонить. Глупость будить бабушку в час ночи: перепугается позднего звонка, напридумывает всякого, пока трубку найдёт. Не ставит на базу, потом ищет по всему дому. Какое счастье, что бабушка есть!

На кухню зашла мама.

— Как ты сегодня поздно. Ты плачешь?

— Ты бабушке звонила? У неё всё в порядке?

— Света, что случилось?

— Ничего. Бабушка хорошо себя чувствует?

— Почему ты спрашиваешь?

— Мне надо знать.

— Жаловалась на давление, но ей как-никак семьдесят пять. Не замечала, чтобы ты раньше беспокоилась о бабушке, с праздником поздравить, и то не допросишься.

— Если с бабушкой что-то случится… рано или поздно может случиться…

— Что за мысли на ночь глядя? Я тебя предупреждала, мне не нравятся методы работы Лидии Валентиновны. От того, что ты мне рассказывала, попахивает сектантством. Может быть, ты всё же поищешь себе более… традиционную практику?

Света зло сверкнула на неё заплаканными глазами.

— Да, мама, подыщу. Подыщу другое занятие — не знаю, какое, но психологом я не стану! Ни за что им больше не позволю лить в меня своё дерьмо!

— Прекрати ругаться.

— Не позволю! На свете столько дерьма, с которым я незнакома, и хочу, чтобы так и продолжалось как можно дольше.

— Мне нравится, — заметила Вика, прохаживаясь по кухне. — Столько разных штучек… Неужели ими всеми пользуются?

— Ну да, повариха у Лидки классная, — при воспоминании об Ириной стряпне Рома мысленно облизнулся и впервые заметил, что сарафан на Вике с довольно глубоким вырезом, почти не скрывавшим щуплую полудетскую грудь.

Ехать в больницу Лидка отказалась наотрез. Пришлось Роме сесть за руль её тачки. Опоздавшая на метро Вика вызвалась провожать. По приезде Лида сразу ушла спать. Соваться в свою уже бывшую мансарду Рома не решился, кухня показалась ему идеальным местом, чтобы переждать ночь: первый этаж, если что, можно сигануть в окно. Вряд ли до утра у Лидки хватит пороху зазвать в себя очередного буйного покойника, и всё-таки… Он не чувствовал внутренней готовности к сеансу укрощения бесноватой. Рома направился к холодильнику.

— Пиццы, разумеется, нет. И пива, — ковырнув что-то в тарелке, Рома с отвращением облизал палец. — Тофу, блин. Котлеты по-киевски будешь?

— А это удобно? — спросила Вика, запуская в котлету зубы. — Вкуснятина! Прямо как в ресторане! Только надо было подогреть. Хлеб есть?

— Салат ничего. Кстати, этот козий сыр надо есть с мёдом, попробуй. Так, вино — ординарная фигня, но мне надо выпить. Тебе налить?

— Как думаешь, мне удастся со временем прикупить такой домишко, если вместо расстановок толкать клиентам гороскопы? Психологические? — спросила сытая и развеселившаяся Вика.

Рома подавил зевок.

— Ты занимаешься гороскопами?

— Да, отлично сочетается с психоанализом, только я после каждого гороскопа заболеваю. Лидия Валентиновна говорит, что обязательно надо брать деньги, тогда и клиент серьёзней относится, и ты не принимаешь на себя его проблемы. Но мне пока денег не предлагают, а забесплатно я перестала соглашаться, надоело болеть из-за халявщиков.

— У Лидки, конечно, офигеть какое здоровье, — перебил Рома. — Уборщица решит, что мы всю ночь баранов в кабинете резали: кровища даже на потолке.

Вика повернулась к нему. В уголках длинного рта поблёскивал мёд.

— Ты сын мужа Лидии Валентиновны, да? Здесь живёшь?

Он приосанился и отругал себя за это.

— Жил, но давно съехал. На свою квартиру. И вообще собираюсь немного проветриться. Поездить. По разным местам.

Вика длинно ухмыльнулась медовыми губами.

«Да, я не работаю и живу на папины деньги, убей меня за это», — подумал Рома и решил, что Вика похожа на соседскую собачонку — зверюшку с лохматыми ушами и в шипастом ошейнике. В отличие от собачки, ошейника Вика не носила, зато чуть ниже икры и чуть выше сандалии на её ноге была вытатуирована игуана.

Взгляд Вики упёрся в зеркальную поверхность холодильника. Вздрогнув, девушка ощупала щёки.

— Можно спросить? — осведомился Рома. — Ты была старухой? На расстановке?

— С чего ты взял?

— Озарение накатило. А ещё ты всё время косишься в зеркала и трогаешь лицо.

— И что? Прыщи под тональным кремом чешутся, — огрызнулась она.

— Нет, в самом деле, ты что-нибудь помнишь? — попросил Рома.

— Только снег и свечу на снегу. Много раз участвовала в расстановках, но сегодня меня полностью расколбасило. И мне кажется, приколись, кажется, что теперь я умею резать кур. Вот бы проверить!

Рома нервно хихикнул.

— Не понимаю, как ты выносишь Лидкины расстановки.

— А что такого? Возможность пережить чужой жизненный опыт, знаешь, как полезно для психоаналитика?!

— Особенно когда крыша едет. Судя по Лидке, не обязательно быть чокнутым, чтобы работать психологом, но это помогает.

Вика повела плечиком. Не только плечи — ключицы, нос и уши у неё были острыми, а лакированными когтями она могла разрыть термитник.

— Крыша у меня крепко приколочена. Хватит наезжать на Лидию, лучше колись, что сам-то видел?

— Ничего, — буркнул Рома.

Он действительно видел ничего, одновременно получив представление о том, что значит быть всем, всюду, всегда и кишеть хаттифнаттами. Представление то и дело просилось наружу из человеческой головы, главным образом через рот. Рома старался не думать о том, что вырвало бы его зелёным. Лучше уж кур резать! Муми-тролли были любимой книжкой Роминого детства, вряд ли он решится открыть её ещё хоть раз.

— Сеанс слишком быстро прервался, — вздохнула Вика. — Знаешь, по-моему Лена отпустила не всех заместителей. У меня сомнения насчёт того дядьки, похожего на мента или на военного, который вас с Леной привёз, с красной физиономией.

— Димы? — Рома пожевал губу, перебирая кадры последних нескольких часов. — Так, первым делом она отпустила Лидку. Потом вас со Светой и меня, охранника, Настю… А Диму действительно нет, потому что он не стал дожидаться, схватил Настю за руку и утащил. Вид у него был… На месте Насти я б смутился. И что, теперь он продолжает считать себя собакой? Вроде его собакой выбрали. Ладно, Лена говорила, что Настя — ветеринар.

— Не собакой, а тем, кого он замещал, — фыркнула Вика, — Собака — просто символ, скорей всего кого-то из Лениных родственников. Таких накладок при мне не случалось, завтра Лидии Валентиновне расскажу.

Рома вздрогнул.

— Видишь ли, у Лены своеобразные родственники, не хотел бы я, чтоб кто-то из них увлёк меня в ночную тьму. Помнишь, что творилось за гаражами? Такие звуки я слышал в одной жёсткой японской порнушке про новогодний корпоратив. Не смотрела? Где секретаршу использовали как подставку к ёлке?

Сидевшая на столешнице Вика скрестила ноги. Роме показалось, что игуана на её правом бедре дёрнула спинкой — очень чёрная чешуйчатая игуана на очень белой коже.

Адиль не пил. Алкоголь делал его болтливым, что недостойно мужчины, после чего делал его агрессивным, что нехорошо, тем более для человека, много лет занимавшегося вольной борьбой. Ворочаясь на диване в приёмной, он пытался выгнать из памяти воспоминания о том, как сбился с тропинки, увяз и не смог подняться.

Холодно не было, скорей жарко от самогона и долгого барахтанья в снегу. Засыпая, Татьяна смотрела на горящие окна собственной избы и пьяно посмеивалась. Хоть теперь отдохнёт, уработалась, за семерых лямку тянула. Выпростав из снега кукиш, показала избе: «Выкуси!» Бабка Анна тоже вот в снегу померла, ну да чего уж, знать и Татьяне судьба. От избы отделилась тень, подкатила на неслышных лапах, навалилась, сжимая затылок.

Адиль умылся холодной водой из-под крана. Нанялся охранником — значит, ты охранник, и никакие другие дела тебя не касаются. Завтра он скажет это Лидии Валентиновне. Адиль некстати вспомнил свою учительницу русского языка, Татьяну Васильевну. Нет, Николаевну. Татьяна Николаевна, так звали учительницу, да.