Пача argentino

Глава 12

— Дядька Афанасий! Дядька Афанасий! Открой! — Сёмка начал стучал в ворота и кричать во всё горло. На его стук и вопли во дворе отозвалась собака.

Через пару минут раздался недовольный голос:

— Кого там чёрт ночью принес?..

Тут уж к разговору подключился и я.

— Хозяин, доброй ночи! Митяй твой дома?

— Добрые люди по ночам не ходют. Спит Митяй, и вы спать идите…

— Эй, Афанасий, Подь сюды! — подключился сосед Осадчих, — Тут разговор до тебя с Митяем есть. Кликни сына то!

— Спит Митяй, говорю.

— А ты разбуди! Обчество просит.

Шикнув на собаку и что-то ворча, Афанасий уходит в дом. А у меня аж желудок от злости сводит. Убить готов ублюдка… Ну Митяй… Ну козёл…

Минут через пять скрипнула калитка и появились давно ожидаемые персонажи. Митяй старательно зевает. Но в даже при свете луны было заметно, что сна у него ни в одном глазу.

При виде Митяя Незнай дёрнулся было к нему, но был удержан за повод Семёном.

Вперёд выступил наш сосед.

— Тут вот что, Афанасий… Павло с Семёном говорят, что Митяй твой нынче ночью измазал их ворота дёгтем, желая Сёмкину сестру Лизавету опозорить перед обчеством…

— Лжа это! Не был я там! — перебивает его Митяй.

— А ну цыть! — рявкает на него отец. Митяй затыкается… А сосед продолжает.

— Павло его видел и выстрелом спугнул…

— Не мазал я ничего! — опять начинает Митяй, но получив от отца подзатыльник, вновь затыкается.

— Так вот, осталось там ведро с дёгтем. И фуражка евоная… Павло, покажь…

Я выставляю вперёд простреленное ведро и показываю фуражку.

— И собака ихняя по следу сюда привела. При мне всё это уже было… Так что скажешь станичникам, Афоня?

— А что я скажу, православные? Разбираться надо. Обвинение то тяжкое… И Митяя мово вы знаете все. А вот Павло пришлый. Мало ли, повздорили или ещё чего… Вот он на Митяя поклёп и наводит…

— А расскажи-ка Павло, как дело то было.

И я начинаю рассказывать… Как проснулся посреди ночи, как рычание собаки услышал…

— Как же! Небось от Лизки с постели вылез, пока дядьки Никифора нет! — опять встревает Митяй. Сёмка дёргается на него с кулаками, но я успеваю его перехватить. Народ вокруг неодобрительно заворчал. А я продолжил рассказать. Когда дошёл до выстрела, то меня спросили, почему не в Митяя я стрелял, а в ведро.

Ну я же не убийца, чтобы всех подряд отстреливать за всё подряд… Но тут опять влез Митяй.

— Как же! А левольверт постоянно с собой таскаешь!

— Ну а что прикажешь мне делать, если вы втроём на одного да с нагайками нападаете?..

— Постой, Павло, кто на кого напал и когда? — перебил меня один из присутствующих здесь стариков.

— Так вчера днём… Митяй с двумя дружками. Хотели чтоб я от Лизаветы отстал да нагайками угрожали…

— А ты что?

— А я отказался. Нагайки у них забрал и домой пошёл…

— У всех троих забрал?

— Ну да…

— Они Павлу голову рассекли! — тут и Сёмка встрял.

Пришлось мне и голову показывать народу. Казаки начали понемногу шуметь.

— Тихо, станичники! Давайте дослухаем уже! Рассказывай Павло.

А чего рассказывать то? Уже всё почти. Узнал я Митяя. Ну и подобрал потом ведро с фуражкой, да и собака сюда привела.

— Ну а ты, Митрий, что нам скажешь?

— Не был я там! Спал я! А аргентинец лжу на меня возводит! Мало ли что в темноте ему привиделось?!

— Семён, подержи пожалуйста, — я отдаю свой карабин Сёмке и подхожу к Митяю.

— Руки покажи…

— Да пошёл ты! — Митяй прячет руки за спину.

— Руки покажи! В дёгте они у тебя! Показывай давай!

Митяй отпихивает меня, но я его не пускаю. Тот пытается вырваться и лупит меня по лицу. Ах ты ж блять! И я дёргаю Митяя на себя и с силой бью его коленом по яйцам… И тот с выпучеными глазами валится на землю…

Я хватаю его за правую руку и показываю народу. А там до сих пор видны не до конца стёртые следы дёгтя…

— Да Лизка твоя, она со всеми… — злобно сипит Митяй, за что тут же и получает от меня по морде.

— Слушай сюда, урод! Если окажется, что ты врёшь, я тебе лично язык отрежу! Понял, мудила! — ору я на Митяя.

Собравшиеся начинают нас успокаивать и удерживают рвущегося в драку Семёна…

А Афанасий принародно принялся лупить своего сына. А Митяй лишь прикрывал руками голову и молча терпел…

Короче, будем мы ждать приезда Осадчего. Ну а пока нам виновные очистят или же заменят ворота…

По возвращению на подворье, я отвёл дожидающуюся нас Лизу в сторону и на ухо спросил её:

— Солнышко! Ты сможешь, если что, проверку у бабок пройти?

— Какую проверку?..

— Понимаешь, Митяй обвинил тебя, что ты со всеми… Я этому не верю, но он обвинил принародно… И надо доказать, что это ложь… Пройти проверку у бабок… Сможешь?

— Да ты что?! Да я!.. Да как он мог?!

Девушка от возмущения краснеет и аж задыхается от нехватки слов.

— Тихо, тихо… Успокойся, моя хорошая!.. Ты моя самая любимая! Ты лучше всех! Самая-самая!

— Даже лучше той гольдки?

— Какой гольдки? — я непонимающе уставился на Лизу.

— Ну с которой ты был…

Эх… Не люблю я оправдываться, но придётся, однако.

— Солнышко! Я Халандигу из плена у хунхузов отбил. Помнишь, я рассказывал? Ну и попросил её до людей меня вывести. А за это я ружьё ей отдал… А тебя я люблю! Люблю несмотря ни на что! Ну так ты как, согласна?

— На что согласна?

— Ну проверку пройти…

Лизавета опять краснеет, но твёрдо отвечает:

— Да, согласна!

— Ну вот и ладушки! Ты у меня самая лучшая!

… Осадчий приехал уже после обеда. И ни слова не говоря сразу же влепил дочери пощёчину…

Мы все даже оторопели… А плачущая Лиза убежала в дом.

— Батька! Не виновна Лизка! Это Митяй от злости ворота измазал! Мы его поймали на этом!

— Ты извини, Никифор Степаныч, но ты не прав! Лизавета тут невиновна! Не веришь если, проверку устрой…

— И устрою! Блядства не потерпю!

— Вот и договорились… А пока успокойся и не кричи… Пошли лучше посидим, покурим. Расскажешь, как съездил…

Бурчащий себе под нос Осадчий усаживается на лавку под навесом и мы с ним закуриваем. А Семён начал разгружать и рассёдлывать его коня.

Посидели, покурили. А потом Осадчий попросил меня рассказать, как дело было. Рассказал, конечно. Всё подробно описал…

Сёмка меж тем закончил с конём и тоже уселся рядом с нами.

Степаныч наконец-то успокоился и стал рассказывать, как он съездил.

Короче, казак я теперь даже официально. Документы все сделали, какие положено. Пришлось, конечно, кое-кому заплатить, но бумаги все оформили. И даже денег немного ещё осталось.

Патроны он мне тоже привез, да и свои дела тоже все сделал. Так что нам осталось лишь с обвинением Лизаветы в блядстве разобраться…

Ну а для начала успокоить бы её сейчас следовало…

Через пару часов по улице станицы к правлению следовала целая процессия.

Впереди шёл глава семейства, за ним гордо шествовала немного бледная Елизавета, а следом за ней я в новой казачьей фуражке с желтым околышем, но без кокарды, и Семён. А следом за нами шли ещё несколько человек.

И у правления тоже народ толпился. Все уже знали про суть обвинения и с интересом ожидали его разрешения.

На крыльце стояло всё правление и наиболее авторитетные старики.

Мы остановились перед крыльцом. Толпа затихла.

— Станичники! — обратился ко всем старик Авдонин, казак лет под шестьдесят, с почти белой бородой, но крепкий ещё.

— Вы все знаете, чего мы здесь собрались, но я повторю. Наш новый станичник Павло, вместе с Сёмкой Осадчим поймали нынче ночью Митрия Матюшина, когда тот ворота дёгтем им мазал.

Но это один вопрос. А только Митрий обвинил Лизавету, дочку Никифора Осадчего и сестру Сёмкину принародно в блядстве. А Павло, тоже при всём народе, пообещал за клевету языка Митрия лишить.

— А какое право Павло имел Митяю угрожать? Он же пришлый! Не имел он права! — раздался из толпы голос.

— Был пришлый, да весь вышел. — ответил на это уже сам Степаныч, — Со вчерашнего дня Павло такой же казак, как и все вы. Все бумаги окружным подписаны…

— Ну что станичники? — вновь перехватил нить разговора старик Авдонин, — Чего решать будем? Митяй сознался, что ворота он от злости измазал. Вина его доказана.

— А пущай Никифор с батькой Митяя Афанасием про виру договариваются! А мы потом решим! — раздались голоса.

— Добре… Тогда второй вопрос…

— Нечего тут решать! — взял слово Осадчий. — Лизку мою пусть бабы досмотрят. А потом уже решать надобно. Лжа это или правда…

На этом и договорились. Бледную Лизавету увели с собою две бабки, а народ зашушукался, закурил. Я тоже достал свою трубку.

А Осадчий то нервничает стоит. Сомневается. Переживает…

— Не переживай, Никифор Степаныч, я Лизе верю!

— Верю, не верю… А вдруг? Вот позору то будет…

— Не будет позора! И вообще… Отдай мне Лизавету в жёны! Люба она мне!

Осадчий аж вытаращился на меня. Заметно, что никак он не может переключится… Тут его дочку в блядстве обвиняют, а тут я сватаюсь… Поневоле шарики за ролики зайдут.

Тут наконец-то появляются бабки и по лицу идущей следом за ними Лизы стало ясно, что всё в полном порядке.

Рядом с облегчением выдохнул Осадчий. И возблагодарил бога вполголоса…

А между тем бабки с девушкой подошли к нам и передняя из них провозгласила результат осмотра.

— Не тронутая Лизавета! Девка ещё!

А Осадчий просто обнял свою плачущую от облегчения дочку.

… Короче, народ что-то решал, даже ругался, а я любовался своей Лизонькой. И она тоже смотрела только на меня. Мило краснела, улыбалась и смотрела мне в глаза.

А в её глазах я видел и облегчение, что всё закончилось, и радость, и любовь… Я самый счастливый человек сейчас!..

Тычок Семёна мне в бок приводит меня в чувство. Оказывается, уже все всё порешали и теперь нужно решить вопрос со мной. Отхерачить Митяю язык я то принародно пообещал…

Вот и стоят теперь передо мной бледный Митяй с разукрашенной рожей и его батька Афанасий.

— Не лишай Митяя языка Павло! Дурень он! Не подумавши ляпнул!

— Митяй твой не меня оскорбил, а невесту мою Лизавету! Пусть он у неё просит прощения! Простит она его если, то и я прощу. Ну а если нет, то не обессудь… Я за неё любому башку сверну!

В ответ на мои слова Лиза радостно вспыхивает, а Осадчий одобрительно качает головой. По толпе пробежала волна обсуждений и всё опять стихло.

Всё ждали решения Лизаветы.

А та вопросительно уставилась мне в глаза. А я одобрительно ей киваю. Давай мол, говори.

— Не надо Митяю язык резать… Сейчас не надо… И пусть на свадьбу не приходит… Видеть его не желаю…

А я дополнил.

— Повезло твоему сыну, дядька Афанасий. Но это только сегодня. Слышал небось, что только сегодня Лизавета его простила? И не дай боже, он опять что против неё ляпнет!

Против меня он может всё, что угодно говорить, я разберусь как нибудь. Но за неё я ведь и не только языка лишить могу.

А на тебя, дядька Афанасий, у меня зла нет. И надеюсь, что и у тебя на меня нет тоже…

В ответ на наши слова Афанасий сбил подзатыльником с головы Митяя фуражку и, сняв свою, поклонился сначала нам, а потом и всем остальным.

— Спасибо, люди добрые! Что простили неразумного. Я тоже виноват, упустил парня. Один у меня он. Порол мало! Ну ничё! Ещё не поздно!

А ты, Павло, не беспокойся. Нет зла у меня ни к тебе, ни к невесте твоей. Жди от меня подарок на свадьбу!

… Назад Лиза, как моя уже официальная невеста, шла со мной под ручку. Красивая, гордая, с высоко поднятой головой…

По прибытию на своё подворье, Осадчий наказал ей готовить на стол, а сам прошёл вместе со мной в снимаемый мной у него домик и, спросив у меня разрешения, сел на лавку у стола.

— Да, Павло… Не ожидал я… Ну и шустрый ты парень! Я даже сказать тебе ничего не сказал, а ты уже всем сказал, что Лизку мою за себя берёшь…

— Так ты что, против, Никифор Степаныч?

— Да нет, с чего против мне быть? Быстро тока всё у вас. Раз! И уже сговорились!

— Так и ситуация то какая была? А дочка твоя мне люба, да и она не против. Я ж спрашивал её. Поговорили, да твоего приезда ждали. А тут вишь как завертелось…

— Ну и ладно! Судьба знать у вас с ней такая! Ты как, отселяться будешь?

— Ну, коль не выгонишь, хотел бы и дальше в этом доме жить. Да и Лизавета тебе помогать по дому будет. Так и будем семьёй жить. Не против?

— А с чего мне против быть? Сам тебе это предложить хотел. А ты уже всё решил. Ну так и я согласный.

— Только это, Степаныч, я то городской житель. В хозяйстве слабо понимаю…

— Да не журись! Моя Лизка хозяйственная! А ты своими ружьями занимайся. Я с окружным то поговорил, на днях приехать должон. Он тебе помочь обещал…

Так когда свадьбу то играть будем вашу?

— Не знаю… Я то хоть сегодня согласен, но обычаев то я не знаю… Когда у вас их играть принято?

— Ишь, прыткий какой! Сегодня он собрался! Нет! Всё как у людёв должно быть! И даже лучше! Подготовиться надоть, да и подарки приготовить… Ладноть, пошли, с Лизкой ещё поговорим… Да и поедим заодно.

Не успели мы усесться под навесом, как к нам заглянул сосед, тот что ночью так сильно мне помог.

— Доброго всем вечера! Как съездил, Никифор?

— Здравствуй, Антип. Да неплохо съездил. Всё сделал. Приехал, а тут такое…

— Знаю я. Павло всё правильно ночью сделал. Сразу следом кинулся вместе с Сёмкой твоим и не дали Митяю руки от дёгтя отмыть.

— Ага. Шустрый паря… Даже с Лизкой моей сговориться уже успел… Моего приезда лишь ждали, говорят.

— Был бы я на его месте, сам бы так сделал! Девка то у тебя всем девкам девка! Правильно Павло сделал. Лизавета то у него как за каменной стеной будет. Но и воли он ей не даст. Видал же, как она слушается его? Прямо как тебя…

А потом они сидели, пили самогон, разговаривали. Лиза накрыла стол, все поужинали и Степаныч нас с ней благословил. И назначил день свадьбы.

И ждать нам этого дня месяц ещё.

А потом во двор набралась целая куча народу! Всё подходили и подходили.

Поздравляли, интересовались, когда свадьба. Пили со Степанычем и дядькой Антипом. Разговаривали…

Короче, вечер сегодня превратился в банальную пьянку! Лиза только и успевала закуски на стол таскать…

И мне с ними тоже пить приходилось. Хоть и по глотку, но под конец даже у меня в голове зашумело…

Наконец-то все начали разбредаться по домам. Двоих так вообще под руки уводили…

Да и Степаныч тоже набрался. Он держался, пока гости были. Но стоило народу разойтись, как тот и уснул, сидя за столом.

Пришлось нам с Сёмкой буквально тащить его на себе. Хоть и не толстый он совсем, но тяжёлый! Да ещё и я выпивший…

Но дотащили. Стянули с него сапоги и забросили прям одетого на кровать. Ух… Устал…

Вышел на свежий воздух. На дворе уже темень, только под навесом при свете керосиновой лампы виднелась фигура моей невесты. Та мыла грязную посуду. Странно даже как-то… Моя невеста…

Я добрёл до лавки и буквально рухнул на неё. Ну и нахрена я столько много пил?

Лиза мыла посуду, а я сидел и любовался ею. Какая же она всё-таки красивая! А при свете лампы ещё и таинственная немного…

И чего я такой пьяный?..

Солнышко моё домыла и убрала посуду, а затем села рядом со мной на лавку. Я обнял её, прижал к себе.

Лизавета доверчиво прижалась к моему боку и из-под моей руки глянула мне в глаза. А у меня словно огонь по жилам пробежал!

Я сгрёб её в охапку, перебросил к себе на коленки и принялся целовать! Ммм!.. Какие же у неё губы сладкие! Нежные, чувственные…

Мы самозабвенно целовались, не обращая ни на что внимания. Да и подсматривал за нами только один Незнай, лежащий неподалёку. А все остальные уже спать улеглись…

А потом Лиза с большой неохотой выбралась из моих объятий и тоже отправилась спать. Ночь то уже глубокая на дворе, а ей рано вставать надо…

А я сидел в темноте, курил и улыбался…

И чувствовал себя счастливым…