Ответный удар

26 декабря 1978 года (Продолжение)

— Да? — в глазах старика мелькнула насмешка. — И о чём же я сейчас вспоминал?

— О том, что произошло с вами в июне 1943 года на Ленинградском фронте, недалеко от поселка Коккорево, где до прорыва блокады проходила знаменитая «Дорога Жизни». Тогда вы были старшим лейтенантом ОКР «СМЕРШ». Патрулировали побережье Ладожского озера, наткнулись на группу немецких диверсантов, изображавших двух красноармейцев и деревенскую девушку. После короткого допроса и проверки документов вы их разоблачили. Одного диверсанта убили, второго ранили, а девушка пыталась убежать. Она была похожей на вашу младшую сестренку Татьяну, поэтому у вас рука не поднялась выстрелить ей в спину или ногу. А потом эта Катя, талантливо изобразила истерику девчонки, случайно попавшей в переплет. И вы ей поверили. Почти. А она вас чуть не убила. Достала ствол, который был прикреплен почти у самых трусов, в специальной кобуре, и влупила в упор. Вы чудом успели отпрыгнуть в сторону и на автомате выстрелили в ответ. Девку убили, но и она вас подранила.

Сейчас вспоминаете этот случай и многие другие, и мне особо не доверяете. Как сами сказали, пришел подозрительный пацан с оружием, заклеенной пластырем бровью и перевязанной башкой. Да и ещё второй ствол подозрительный американский. С чего бы ему верить?

Брови Ивана Дмитриевича изумленно взлетели вверх. Дед открыл рот, потом закрыл. Задумчиво пожевал губами, исподлобья посматривая на меня.

— Странно, — буркнул он. — Я об этом случае, после войны никому не рассказывал. Глушков погиб в 44-ом. Васюта — в 45-ом. Даже в служебных документах не распространялся. Кратко описал ситуацию и всё. Откуда ты об этом мог знать?

— Но ведь сейчас вспомнили об этом?

— Допустим, — после паузы, нехотя согласился дед. — Но на мой вопрос ты так и не ответил. Откуда узнал?

— Дар у меня такой, видеть, — признался я. — И прошлое и будущее. Специально вам его продемонстрировал, чтобы в дальнейшем недоверия к моим словам не было.

— Прямо дельфийский оракул, — криво ухмыльнулся Иван Дмитриевич. — Насчёт недоверия, ты, юноша, правильно сказал. Доверие необходимо заслужить. Еще как-нибудь продемонстрировать свой… эээ….дар можешь?

— Запросто, — улыбнулся я. Затем на пару секунд замолчал, сортируя всплывшую в голове информацию.

— Наступающая зима будет аномально холодной. 30 декабря в Москве температура упадет до — 37 градусов Цельсия. В отдельных местах нашей страны дойдет до — 50-ти градусов. А у вас в Терехово и Авдеевке до — 45 градусов дойдет. Это будет самая низкая температура с 1881 года, когда в Российской Империи начали их официально измерять.

— Извини, но не убеждает, — покачал головой старый чекист. — Прогноз, даже если он подтвердится, ты мог и от кого-то из взрослых слышать. А Терехово и Авдеевку для убедительности приплел. Знаешь примерный диапазон будущих температур в Подмосковье, вот и выдал. И вообще, неизвестно, какие у тебя и родителей знакомые. Может кто-то из ваших друзей в Гидрометеорологическом НИР работает. Что-нибудь другое привести для примера можешь?

— Могу, — кивнул я. — Об авиакатастрофе в Палермо 23 декабря слышали?

— Да. В программе «Время» рассказывали, — усмехнулся дед. — А что, ты её предсказать собрался? Так она уже произошла.

— Нет, через пару дней будет ещё одна. 28 декабря пассажирский самолет «Юнайтед Эйрлайнс» совершающий рейс Нью-Йорк-Денвер-Портленд, потерпит крушение. Из-за проблем с уровнем авиатоплива двигатели откажут. И авиалайнер совершит вынужденную посадку в пригороде Портленда, не долетев до аэродрома 11 километров. Погибнут десять человек и ещё 23 получат ранения.

— Это уже что-то, — признал Иван Дмитриевич. — Если всё будет так, как ты рассказываешь, то крыть нечем. Поверю, что у тебя есть такой дар.

— А хотите, я ещё пару фактов из вашей биографии расскажу?

— Давай, — улыбнулся дед.

— В 1951-ом году Берия вместе с Маленковым решили устранить мешавшего им министра госбезопасности Виктора Семеновича Абакумова. Науськанный ими начальник оперчасти подполковник Рюмин написал лживый донос, в котором обвинял своего начальника в многочисленных преступлениях, в частности торможении следствий по «делу врачей» и молодежной организации, якобы готовившей покушение на Сталина. Стоящие за его спиной Маленков и Берия сделали всё, чтобы доносу дали ход. На заседании Политбюро обвинения против Абакумова были признаны объективными. Вместе с Виктором Семеновичем был арестован ещё целый ряд офицеров МГБ. И вы в том числе. Абакумов никого не оговорил, держался до конца, хоть и пошел под расстрел, уже после смерти Сталина. Вас и еще ряд офицеров были вынуждены отпустить. Но некоторое время жестоко допрашивали. Тогда у вас впервые появилось желание плюнуть на всё и уйти в отставку. Но вы передумали. Хотя долгое время колебались.

Иван Дмитриевич сжал челюсти. На скулах заиграли желваки. Глаза потемнели от нахлынувших воспоминаний. Минуту он сидел молча, устремив невидящий взгляд куда-то вдаль.

Затем выдавил:

— Да, было такое. Хозяин уже был болен и слаб. А за его спиной эти упыри играли в свои подковёрные игры. Оклеветали Виктора. Боялись, что он преемником станет. Слишком близок был к Иосифу Виссарионовичу. И во время войны отличился, почти с нуля создал самую эффективную службу контрразведки. Так, как СМЕРШ работал, никто не мог.

— Вот видите, — улыбнулся я, — кстати, вы письмо деда до сих пор не прочитали. Оно в наружном кармашке рюкзака лежит.

— Сейчас прочту, — старик с трудом оторвался от тяжелых воспоминаний, — заодно посмотрим, что у тебя в сидоре.

— В рюкзаке, — поправил я.

— Да какая разница, — отмахнулся Иван Дмитриевич, одной рукой развязал лямки рюкзака, не забывая держать меня под контролем, и аккуратно вывалил всё содержимое на пол. Глухо стукнулись о потертый дощатый пол целлофановый пакет с батоном и палкой колбасы. Посыпались пачки денег, звякнул мешочек с царскими червонцами, бесформенной горкой упала одежда, лязгнув спрятанной в брюках железной рукоятью выкидухи. Последним вывалился пакет — «аптечка», аккуратно завернутый в полотенце. Лекарства, перевязочные материалы и дезинфицирующие средства, я приготовил заранее, перед тем как спрятать рюкзак в куче хлама на балконе.

Березин задумчиво посмотрел на рассыпавшиеся пачки денег. Поворошил рукой одежду, достал выкидушку и отправил к себе в карман. Поднял мешочек с червонцами, пальцами расширил завязку, достал одну монетку, попробовал её на зуб. Поднёс золотой кругляш к глазам, задумчиво хмыкнул, и положил обратно в мешочек. Дуло пистолета всё это время твердо смотрело мне в грудь. Я чувствовал: дед контролировал меня каждую секунду, готовый при попытке нападения встретить пулей.

Последней на пол легла извлеченная из бокового кармана фляжка.

— Письмо в другом карманчике, выше, — подсказал я.

— Скажи-ка, юноша, — мои слова Березин проигнорировал. — Ты что, банк ограбил?

— Не банк, — дипломатично ответил я.

— А кого? — прищурился Иван Дмитриевич.

— Ни один хороший человек не пострадал, — клятвенно заверил я.

— Короче, юноша, — глаза деда внезапно стали холодными и колючими. — Ты мне голову не морочь! Не девица, чай, на свидании. Могу и по-плохому спросить. И не таких раскалывал. А разговариваю вежливо с тобой только потому, что ты Костин внук. Колись давай, кого грабанул?

— Расхитителя социалистической собственности, вора, если по-простому, — вздохнув, признался я. — И не грабанул, а экспроприировал на благое дело.

— Так, — Березин тяжело посмотрел на меня, — к этому вопросу мы ещё вернёмся попозже. А сейчас возьми стульчик, отнеси его подальше, вон туда.

Иван Дмитриевич указал пистолетом на противоположную стену.

— Посиди пару минут спокойно, а я пока письмо Кости почитаю. Вижу, что ты парень боевой. Ты уж прости моё стариковское занудство, но ещё раз Христом-богом прошу, не дергайся, не надо. Я в любом случае успею в тебя пулю всадить. А брать грех на душу и стрелять в Костиного внука не хочу. Их и так, у меня довольно.

— Да не буду я дергаться, — пробурчал я. — Судя по тому, что о вас рассказывал дед, вы нормальный человек. Я тоже брать грех на душу не хочу. Своих не трогаю.

— Правильно говорят, наглость — второе счастье, — восхитился Иван Дмитриевич. — Узнаю Костину породу. Сидеть безоружным под дулом пистолета и обещать, что не тронешь старика, это надо уметь.

— Вы письмо прочтите сначала, а потом уже предметно поговорим.

— Ну давай поглядим, что Костя написал, — согласился Березин, и разорвал конверт, глянул на косые строчки.

— Да, это Костин подчерк, — признал он.

Старик пробежал глазами по письму, задумчиво прикусил губу, минуту молчал, вспоминая что-то своё, вздохнул:

— Эх, Костя, Костя…. Как же это ты так?

Затем повернулся ко мне:

— Хочешь прочитать?

— Хочу.

Старик легко встал со стула, сделал два шага ко мне и протянул листок.

— Читай.

Я осторожно взял письмо из его руки и впился глазами в косые строчки текста.

В груди защемило. Перед глазами снова встало улыбающееся волевое лицо деда. Я с шумом вдохнул воздух, пытаясь избавиться от тяжелого чувства вины. Почему-то моё предчувствие в этом случае не сработало. Я не только не смог спасти близкого человека, но и даже не был рядом, когда его шли убивать. И плевать, что ничего не знал о нападении. Легче от этого не становилось.

Березин деликатно отвернулся, шагнул к столу, загремел посудой. Пистолет он положил на стол недалеко от себя. На столе появилась тарелка с нарезанными ломтями розовой варёной колбасы и кусками батона. Старик не глядел в мою сторону, старательно разливая горячую воду в стаканы и добавляя заварку.

«Это тоже проверка», — вдруг понял я. — «Он ствол положил специально. Смотрит, использую ли возможность или продолжу спокойно сидеть. Если дернусь, успеет подхватить пистолет. Ещё не совсем доверяет старый жук».

Старик насыпал в тарелку баранок, выложил и открыл картонную коробку с квадратными кусочками сахара и расставил исходящие паром стаканы с чаем.

Искоса глянул на меня, убедился, что всё в порядке и сказал:

— Пойдем, покажу, где руки помыть, а потом чай пить сядем.

Березин отвел меня в тамбур, где находился пузатый рукомойник с конической ручкой-клапаном внизу. Она поднималась ладонью и на руки проливалась небольшая струйка. Как только клапан возвращался в исходное положение, вода течь переставала. Рядом, в пластмассовой мыльнице, лежал коричневый брусок хозяйственного мыла.

Я быстро ополоснул руки, плеснул на лицо освежающей прохладной водой. Иван Дмитриевич заботливо подал полотенце и через минуту мы уже сидели за столом.

Дед дал мне сделать пару глотков чая, съесть бутерброд с колбасой и баранку, и попросил:

— А теперь рассказывай. Что за переворот упоминал Костя, как он погиб, и откуда ты обо всём знаешь. С самого начала, по порядку. Можешь не торопиться, пить чай, есть, я никуда не спешу.

У меня внутри как будто прорвало плотину. Поток слов хлынул полноводной рекой, растворяя чувство вины. Когда дед передавал письмо, предупредил: «Иван — наш резервный вариант. К нему обратишься только в самом крайнем случае. Человек — кремень, надежный и проверенный. Ты можешь на него во всем положиться. Никогда не предаст и поможет, чем сможет. Сам погибнет, а тебя выручит. Такой человек. Но учти, в силу своего прошлого, он ложь распознает моментально. И тогда просто не будет тебе верить, со всеми вытекающими из этого последствиями. Даже если ты о чём-то захочешь умолчать, почувствует сразу. Не будет между вами доверия — не будет полноценной помощи. Так что, если вам придется разговаривать, будь с ним, максимально искренним».

Иван Дмитриевич слушал меня с каменным лицом, не показывая эмоций. Только в глазах горели злые огоньки и периодически вздувались желваки на челюсти.

Когда я закончил, он долго молчал. Потом вздохнул:

— У меня очень много вопросов появилось. Но я тебе их завтра утром задам. Хочу все как следует обдумать и осмыслить. Страшные ты вещи рассказываешь, Леша. Звучит как чертовщина какая-то. Другой бы не поверил. А я в деревне родился и всякое видел. И бабка тут одна жила, к ней со всей области бегали. Ворожила, предсказывала будущее, зелья приворотные варила. Не знаю, какая она предсказательница, но кое-что умела. Мне зуб больной заговорила. Пошептала и боль сразу прошла. Как будто и не было. А иной раз взглянет так, жутко делается. Хочется бежать без оглядки. И вот сейчас, твой рассказ разум не воспринимает, а сердце и глаза подсказывают — не врешь ты. Да и я что-то подобное предполагал. Так Косте и сказал после XX съезда, когда Хозяина преступником объявили и из мавзолея вынесли — «это начало конца». Никитка думал, что репутацию Сталина уничтожит, а себя возвысит. Ан нет. Он как был тупым засранцем с манией величия, таким и остался. Чуть страну не угробил. Пришлось силком от власти отдирать. Но самое страшное эта мразь сделала. Доверие подорвала, сомнение в душах зародила. Кому верить, если Сталин, выигравший войну, построивший и восстановивший страну, после смерти был объявлен кровавым убийцей и тираном? Люди же, они, как глина, что им рассказывают, тому и верят. Не все, правда, а большинство. Привыкли так.

— Я ваше мнение полностью разделяю, Иван Дмитриевич, — улыбнулся я, — Но вот что интересно. Вы же при Сталине тоже пострадали. Если бы Абакумов не был человеком со стальной волей и сломался бы под пытками, вы все тоже под нож пошли. И вас прессовали следователи при аресте. А вы Иосифа Виссарионовича защищаете. Почему? Ответ я знаю. Просто хочу услышать его от вас.

— Раз знаешь ответ, изложи, — хитро прищурился Березин. — А я послушаю.

— Да потому, что вы видели, что большевики делали для народа. Как страну восстанавливали, промышленность поднимали, клубы и библиотеки строили, больницы и поликлиники возводили. Образование давали, старались всех хлебом и работой обеспечить. Народ в своей массе, нормально жить стал только при большевиках. А эти разборки и репрессии. Были они, чего греха таить. Но большую часть «репрессированных» арестовывали по делу. Время было такое, страшное, кровавое. И внешние враги пытались уничтожить страну, и внутренних, после Гражданской, немало осталось. И миллионы доносов с самыми жуткими обвинениями написал не лично товарищ Сталин.

— Всё правильно говоришь, Алексей, — кивнул Иван Дмитриевич. — Я после войны одно дело расследовал. О нем подробно рассказывать не буду, подписку о неразглашении давал. Другое сказать хочу. В процессе расследования залез в архивы и начал копаться в дореволюционных документах. Надо сказать интересно мне стало, захотелось почитать свидетельства современников о Царской России. Сейчас все эти белоэмигранты в Европах и Америках, рубаху на себе рвут «ах, какую страну потеряли». А что было на самом деле? Я смотрел отчёты общества Русских врачей имени Пирогова. Детская смертность в России была одной из самых высоких в мире. Крестьянки рожали детей десятками, и до совершеннолетия доживала, в лучшем случае, только половина из них. С 1867-го по 1881-ый год включительно, только в Европейской части Российской Империи умерло 50 миллионов младенцев. Это, не считая Финляндии и Сибири. По этим регионам статистика в архивах отсутствовала. В любой европейской стране число детских смертей было на порядок меньше. Сумасшедшие данные о детской смертности подтверждаются книгой учёного-библиографа Рубакина «Россия в Цифрах», выпущенной в 1912 году. И материалами статистика Новосельцева. Последний в своей статье 1916 года утверждал, что детская смертность в Империи на каждую сотню родившихся детей доходила до 27 %.

А взрослые тоже массово умирали. От разнообразных инфекционных болезней и эпидемий. От холеры в начале века ежегодно погибали десятки, а иногда и сотни тысяч крестьян. Происходило это потому, что они питались очень скудно, периодически голодали, жили в антисанитарных условиях. И врачебной помощи не получали. Очень часто на 50–60 тысяч населения был один земский врач, который просто физически не мог всех обслужить, да и был занят лечением состоятельных пациентов. А у бедных денег на медиков не было. Рабочие жили в трущобах. Работали в скотских условиях, что называется «от зари до зари». Не все и не всегда, но большинство. Активно использовался низкооплачиваемый детский труд. И многие обитатели трущоб приобщались к водке с раннего детского возраста.

Что самое интересное, Россия активно экспортировала пшеницу, продавая её за золото, а крестьяне в селах, которые её выращивали, голодали из-за отсутствия хлеба. При этом процветала коррупция, огромные деньги тратились на прихоти монаршей семьи и их окружения. В результате страна жила не по средствам и залезала в огромные долги. Александр Дмитриевич Нечволодов — потомственный военный и дворянин, написал трактат, опубликованный в 1906 году, «От разорения к достатку». На это время, по его словам, займы и долги Российской Империи, имеющие гарантии правительства, составили более 50 % всех золотых денежных средств, выпущенных на всем земном шаре. Это подтверждал член Финансового комитета России Шванебах, заявивший, что страна является крупнейшим мировым должником.

И на фоне беспросветной нищеты и скотской жизни большинства рабочих и крестьян, умиравших от голода, эпидемий, надрывавших здоровье на вредных производствах, кучка аристократов и фабрикантов наслаждалась роскошной жизнью, кутила в ресторанах, ездила по Лондонам и Парижам, устраивала балы в своих имениях. Жизни и смерти черни благородных господ не интересовали.

Я всю жизнь интересовался историей и много разговаривал с людьми в деревнях и городах. Практически всем им советская власть дала шанс на достойную жизнь. Ты правильно всё сказал. Большевики ликвидировали безграмотность, построили больницы, спортивные секции, библиотеки, дали возможность трудиться и достойно жить большинству народа. Конечно, это произошло не сразу. Гражданская война, засухи, борьба с кулаками и вредителями, Великая Отечественная — приходилось терпеть и трудиться, ради будущего. Но люди видели, что для них делается, верили, жили мечтой и поэтому преодолевали любые трудности. И Сталин, как бы его не ругали такие гниды, как Никитка, сумел восстановить страну после Гражданской, создать передовую промышленность, выиграть войну с фашистами. Он великий человек, хоть и не без недостатков. Но у кого их нет? Все мы люди. Вот поэтому, я не мог спокойно видеть, как этот плешивый жирный Никитка воюет с тем, кому при жизни в глаза глянуть боялся. И страна эта, со всеми её достоинствами и недостатками — моя Родина. Я воевал за неё в Великую Отечественную, и сейчас без колебаний возьмусь за оружие. Хоть силы и здоровье уже не те.

— Согласен, Иван Дмитриевич, полностью и со всем, — горячо поддержал Березина я. — Тоже так думаю. Поэтому, мы с дедом и не могли сидеть сложа руки. И сейчас все решается, кто победит, мы или они. Вам придется завтра важное дело сделать. Промедление смерти подобно.