Отступник

Глава 19 ЧТО ЖЕ В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ ЗАЩИЩАЕТ НАДЁЖНЕЙ ДОСПЕХА?

Как только на высоких облаках погас последний луч, и они из сияющих вуалей превратились в грязноватые тряпки, развешанные на просушку под темно-синим потолком неба, по набережной побежали ручейки огней: выбранные от кланов юноши и девушки с факелами в руках бросились поджигать сложенные в пирамидки дрова. Факельщики соревновались друг с другом и стремились перекрыть однажды поставленный рекорд — тридцать два костерка.

Нуклеары, за ними пара десятков «прощенных», а затем и остальные люди, положив правую руку на плечо впереди стоящего, выстроились в длинную цепочку, конца которой Олег не увидел, потому что Каур, подмигнув: «Пользуйся привилегией, ты же новичок в общине!» — отвела его в самое начало. Достаточно быстро они продвинулись к тройной колонне, над которой парил ангел-защитник города. Там уже пылали три огромных костра; возле них каждый получал ритуальную еду. Несмотря на большое число участников праздника все действо причащения проходило в абсолютном молчании, и только слова руководителей общины разносились в торжественной тишине.

Когда настала очередь новоиспеченного нуклеара, он, взяв с широкого стола миску, подошел к вождю, сменившему свои обычные черные штаны и рубашку на такие же, но белоснежные, что выглядело очень празднично.

― Пусть всегда будет племя сытым, — проговорил Кислов, кладя кусочек зажаренного мяса.

Затем Олег повернулся к судье.

― Пусть всегда будет племя сильным, — сказал Дрожжин, отрывая от большого каравая кусок и протягивая хлеб.

Но, увидев шамана, юноша опешил, настолько наряд Заквасского был непохож на все, что доводилось видеть Олегу прежде. Черный пиджак, спереди доходивший до талии, на спине спускался до колен двумя фалдами, наподобие хвоста ласточки; черные узкие брюки были отделаны атласными лампасами; кипенно-белая рубашка вместо воротника имела какой-то платочек, завязанный вокруг шеи наподобие крылышек бабочки, но несомненно, самой удивительной деталью была конструкция на шамановой голове: Олегу сперва показалось, что это жестяная труба, но потом он решил, что все-таки это совершенно диковинная шляпа. Заквасский улыбнулся, оценив произведенный эффект, и подал юноше раскуренную трубку с измельченными киндеровыми листьями.

― Пусть никогда не потеряет племя покровительство духов, — произнес Ян.

Олег затянулся, закашлялся, но Заквасский показал жестом, что очередь задерживается, и Каур потащила юношу на лужайку. Они выкурили трубку, передавая ее друг другу, что очень понравилось Олегу, а потом быстро расправились с едой, и теперь он с любопытством озирался. Предметы, как и в прошлую ночь, приобрели непривычную резкость. Люди и нуклеары, усаживаясь вокруг памятника, двигались замедленно, их жесты были изумительно плавными, а негромкие слова, казалось, плавали рядом с говорящими. Вдруг мир резко посветлел, запузырился миллионами маленьких ярких точечек; несколько секунд спустя мрак вновь накрыл поляну, а потом все снова озарилось сиянием.

― Не пугайся, — услышал Олег незнакомый голос, — это океан майи, в котором мы все живем, ты видишь его волны.

Юноша посмотрел на Каур, сидящую рядом.

― Что такое океан майи?

― Так говорит шаман, — пожала плечами мулатка и улыбнулась. — Океан майи, океан иллюзий, океан жизни и смерти…

Олег коснулся щеки девушки.

― Ты жестоко красива… — юноша задумался: как же правильно ее назвать.

Сперва Олег хотел сказать «любимая», но потом вспомнил, что теперь они из одного клана. Каур негромко засмеялась. Юноша словно впервые увидел ее. Да что там… он, простой смертный, впервые видел смеющуюся юную богиню, прекрасную до безумия, рвущую на части душу. Она с изящной легкостью играла его сердцем, и было во всем этом столько боли и столько сладости!

―…сестричка, — Олег потянулся к ней, но нуклеарка прохладными пальцами коснулась его горячих губ и прошептала:

― Я Каур Обжигающая, и сегодня я буду твоей проводницей на Празднике Откровения. Смотри, не пропусти важный момент! — она указала куда-то вверх. — Ради него многие сюда и приходят.

Олег повернулся и остолбенел: ангел, стоявший на верхушке трех колонн, вдруг взмахнул крыльями. Послышался гул, и люди протянули руки к памятнику.

― Прощения!.. прощения!.. прощения!.. — повторяли они нараспев.

― Тот, кого коснется Защитник города, — шепнула Каур, обжигая горячим Дыханием щеку Олега, — будет прощен.

― Прощен? — переспросил юноша, с изумлением наблюдая за летящим ангелом, который (Олег это знал совершенно точно) еще пару часов назад был просто статуей из металла. — Что значит — прощен?

― Наши родители, — Каур почти касалась губами его уха, — все, кто жил до Великой Катастрофы, за исключением Саши, вождя, судьи, шамана и его жены, были прокляты за ужасные преступления. Но Защитник может даровать прощение…

Ангел бесшумно, почти касаясь голов, покружил над толпой, а потом резко взмыл вверх в ночную тьму. Над набережной разнесся вздох разочарования.

―…но так бывает очень редко, — с грустью сказала мулатка.

Участники праздника поднялись со своих мест и начали расходиться.

Одни останавливались, сбиваясь в небольшие группки, другие разговаривали сами с собой, а третьи, опустив головы, молча разбредались прочь.

― Что теперь? Все кончилось и надо идти домой? — спросил юноша.

― Что ты! Все только начинается, ночь праздника полна чудес и какие-то из них ты можешь увидеть, — ответила нуклеарка, протянув руку к огромной оранжевой луне, встающей из моря. — Мы будем гулять всю ночь, если повезет, встретим духов, может быть, даже поговорим с ними, но этого никогда не узнаешь заранее. Сперва пойдем к Иноземцу, он произнесет пророчество.

Олег заглянул в кошачьи глаза Каур, и ему показалось, что они сверкнули огнем, как многочисленные костерки, что озаряли набережную, и к которым со всех сторон слетались ночные мотыльки, вспыхивая на мгновение и падая на землю обугленными комочками. Он тоже без оглядки летел навстречу манящему пламени в девичьем взгляде… и без сожалений, но с удовольствием сгорел бы заживо в объятьях темнокожей богини.

Парень снова потянулся к любимой, но она, озорно засмеявшись, увернулась от его рук, а потом прижалась к спине, обняла за плечи и прошептала:

― Не торопись, братик. Сегодня волшебная ночь, когда нарушаются все запреты, когда исполняются заветные желания, когда каждый видит то, что может видеть и не видит того, чего не должен. Но ты торопишь события…

Он хотел бесконечно длить этот миг, а потому крепко схватил ее за руки. Но тут рядом возникла фигура, в которой Олег со смущением узнал Леонида Дрожжина. Впрочем, судья не замечал стоящую пару, потому что глаза его были устремлены куда-то вбок, где по земле скользила густая тень, хотя, юноша не решился бы это утверждать наверняка.

― Всегда, восхищался вашим талантом, Антон Павлович, — сказал Дрожжин, обращаясь к невидимому собеседнику. — Вот так просто все у вас, так складно, и на жизнь смотрите не так, как я. Завидую я вам… Но как бы вы разрешили такой парадокс: с одной стороны, нельзя отказать в помощи, а с другой — знаешь, что эта помощь принесет неисчислимые беды…

― С кем он говорит? — прошептал Олег.

― С духом Сказителя, — ответила Каур, руки ее выскользнули из-под ладоней юноши. — Мы не можем его увидеть, потому что принадлежим к другому клану, и он не наш покровитель.

― Я не могу понять, как получается, что неживые вещи начинают ходить и разговаривать, — растерянно произнес Олег, вспоминая свою недавнюю встречу с императором и его державным орлом. — Ведь это видят только сумасшедшие… но мы же нормальные?!

― Саша сказал бы, что на самом деле мы мерещимся духам, а не они нам, — вкрадчиво прошептала Каур. — И вся наша жизнь — это глупая беготня сквозь фантазии богов…

Олегу не понравилось, как она произнесла имя «Саша» — слишком мягко и слишком нежно, даже, пожалуй, с каким-то особым трепетом. Злая ревность вскипела в сердце, но мулатка, засмеявшись, прильнула к юноше, коснулась губами его губ и тут же отскочила. Олег оторопел, не зная, что предпринять в ответ, а юная проводница уже позвала:

― Идем быстрее, узнаем твою судьбу.

Олег взял ее за руку, и они пошли по дороге, ведущей от набережной к порту. Слева слышался шум прибоя, справа доносился едва уловимый шелест деревьев. Цепочка костров уже во многих местах порвалась: там дрова прогорели до углей, но луна светила все ярче и в море плескались ее осколки. Навстречу Каур и Олегу попадались молчаливые парочки или группки нуклеаров, сосредоточенно шагающие к своим целям.

Внезапно один из них вздрогнул, вжав голову в плечи.

― Слыхали? — восхищенно проговорил паренек, почти еще мальчишка. — Опять из пушек палят. Никак не могу привыкнуть!

― О чем это он? — удивился Олег.

― Это дух Творца и вождь развлекаются, из пушек стреляют, — пояснила девушка. — Но мы ничего не слышим, потому что не принадлежим к их клану.

Наконец, показалась стела с бюстом Иноземца. Около памятника было почти пусто, лишь трое нуклеаров, облаченных в длинные белые плащи, несли свою почетную службу.

― Это кузнецы в праздничных нарядах, они расшифровывают пророчества, — тихо произнесла мулатка.

Олег подошел ближе и сразу узнал женщину, которая стояла на ступеньке. Преклонив колено и опираясь на стелу левой рукой, Ольга Михайловна прижимала к себе журнал с голой красавицей Галиной Грильска. Вдруг краем глаза Олег заметил движение — голова Иноземца вроде бы шевельнулся и послышался рокот:

― Nessun maggior dolore che ricordarsi del tempo felice nella miseria.[3]

― Нет большего мученья… — начал переводить старший из кузнецов.

― Ах, не надо, — печально вздохнула Ольга Михайловна, поднимаясь. — Я и так знаю. Он каждый раз говорит одно и то же.

Когда женщина ушла, Каур легонько подтолкнула Олега к памятнику.

― Иди, встань так же, — шепнула она. — Можешь получить ответ на любой вопрос, только не спрашивай вслух.

Юноша опустился на широкую ступень и коснулся стелы. По телу прошла дрожь, в глазах потемнело, и парень услышал внушающий трепет голос:

― Tulascieraiognicosadilettapiucaramente; equestoequellostralechel'arcodel'es iliopriasaetta.

Старший клана открыл было рот, чтобы растолковать пророчество, но Иноземец, грозно сверкнул глазами:

― Non dire tutto cio che sai![4]

― Прости, — проговорил удивленный кузнец, — я даже не помню такой второй случай, чтобы наш дух-покровитель запретил переводить изреченное…

Олег был разочарован, и все показалось каким-то глупым фарсом, разыгранным, чтобы посмеяться над новичком, хотя объяснить собственную дрожь и голос, пронизавший его от макушки до пят, юноша не мог.

― А ты, — он заглянул в синие глаза красавицы, — не хочешь узнать свою судьбу?

― В чем уверена, о том не загадываю, — ответила мулатка, улыбнувшись краешком губ и становясь на мгновение той самой прежней Каур.

― И в чем же ты уверена? — юноша никак не мог оторвать взгляд от юной богини.

Нуклеарка засмеялась и, отбежав на несколько метров, поманила его пальцем. Юноша потерял голову. Она дразнила его с самого заката, играла с ним, забавлялась его неловкостью, но прелюдия слишком затянулась, и Олег бросился вслед. Он не был лучшим бегуном среди молодых воинов Лакедемона, но не сомневался, что с легкостью сможет догнать любую девушку. Однако сейчас настигнуть Каур решительно не получалось. С невероятной быстротой они промчались по дороге, выскочили на набережную, распугивая прохожих, потом мулатка, с ловкостью пантеры, перемахнула балюстраду и, выбивая фонтаны брызг, понеслась вдоль кромки воды. Олег задыхался, но сдаваться не думал. Он прибавил ходу. В боку начало покалывать, а воздух буквально выжигал легкие, но зато гибкая фигурка приближалась… Вот она, вот! Еще чуть-чуть — и быстроногая нимфа будет скована крепкими объятиями, больше никуда не денется. Вдруг его ступня запнулась о клубок водорослей, юноша неуклюже взмахнул руками и, перекувыркнувшись, рухнул в мокрый песок. Над ухом прозвучал заливистый девичий смех, незадачливый преследователь резко рванул вбок, но поймал пустоту и, споткнувшись, ушиб колено. Олег вскочил, готовясь к новому броску, и на краткий миг будто провалился куда-то, а когда пришел в себя — Каур уже не было. Вокруг царила тишина, и только волны непрестанно катились под ноги, будто насмехаясь.

Тяжело дыша, парень вертелся на месте, но пляж, освещенный равнодушной луной, оказался пустым. Откуда-то донеслась красивая печальная мелодия.

― Это скрипка и контрабас, — прозвучал все тот же голос, который недавно рассказал об океане майи, но теперь, Олег мог поклясться, что услышал пробивающийся орлиный клекот. — Чем тут без дела болтаться, пойди посмотри, как шаман играет.

― Что такое скрипка и контрабас? — Олег послушно поплелся в сторону звуков.

― Музыкальные инструменты.

― А ты откуда знаешь?

Но больше голос отвечать не соизволил.

Через несколько минут Олег перелез баллюстраду набережной и оказался на площадке. Посередине ее стоял Заквасский, обратившись лицом к морю, в левой руке у него была странная плоская коробочка с неровно вырезанным краем, которую музыкант страстно прижимал подбородком к плечу, а другая рука, вооруженная чем-то наподобие стрелы, выделывала плавные движения, рождающие звуки. Шаманов немыслимый пиджак висел на памятнике, там же пристроилась рубашка, а самая верхушка, увенчанная шляпой-трубой, производила такое забавное впечатление, что юноша засмеялся. Однако было и что-то кошмарно неправильное в этой сцене. Олег сперва зажмурился, а потом потер глаза, не веря тому, что видит: бронзовой девушки, которую так любовно шаман гладил по плечу, когда несколько дней тому назад показывал это место Ане и Артуру — вот девушки на месте не оказалось. И более того, если раньше памятник-футляр был чуть приоткрыт, то сейчас он был распахнут, и между створками клубилась живая, непередаваемо черная мгла. Это ласковое Ничто притягивало, словно приглашая подойти поближе и заглянуть…

«Что будет, если сделать шаг туда, за край?» — подумалось юноше.

«Не знаю, кажется, такой ерунды еще никто сотворить не пробовал, и тебе не советую!» — ответил голос.

― Что такое жизнь? — сказал Ян, вроде бы ни к кому не обращаясь, выводя очередной отрывок мелодии. — Для чего мы живем? Жизнь есть миф, мечта — чревовещание…

Изумленный Олег не заметил, в какой момент это произошло, но теперь он ясно видел, как рядом с четкой тенью Заквасского появилась неясная тень — женская. Она ласково пригладила растрепанные волосы Яна.

― Да, ты права, довольно о грустном! — улыбнулся шаман, оборвав тоскливую мелодию на немыслимо высокой ноте. — Я в Неаполе знал музыканта, который творил буквально чудеса! Ты не поверишь! На контрабасе он выводил такие чертовские трели, что просто ужас! А чем мы хуже? Бери смычок!

И грянуло нечто умопомрачительное. От безудержного напора музыки Олег пошатнулся, подался назад и, возможно, даже упал бы, но наткнулся на фонарный столб. Никогда юноша не слышал мелодии в столь невероятно быстром темпе, хотя, если честно признаться, кроме самодельных лакедемонских флейт и расстроенных гитар с оборванными струнами, никакой иной музыки он не знал.

― Лабай, крошка, лабай! — заорал Заквасский. — Отожжем забористый кавер!

Ян с неимоверной скоростью перебирал и подергивал пальцами, выдавая невообразимые вибрато, тени от смычков с быстротой молнии проносились из стороны в сторону, музыка безумными волнами накатывала на набережную, земля вибрировала, отражая яростные трели, которые устремлялись ввысь и сотрясали небесный свод, и Олегу уже казалось, что звезды вместе с луной упадут сейчас в воды Азовского моря.

Наконец, когда безумная звуковая вакханалия закончилась, шаман вытер пот со лба, положил скрипку на постамент и, протянув руку, сказал:

― Пойдем, чудное виденье, искупаемся и половим рыбу, как ты любишь…

Заквасский и его тень, обнимавшая еще одну тень (непонятно, кто ее отбрасывал — рядом со скрипачом никого не было), давно ушли к морю, но Олег все никак не мог прийти в себя.

― Мне кажется, — растерянно шептал он, — мне все это кажется, не может такого происходить на самом деле!

Костры больше не освещали набережную, но яркий лунный свет не давал мраку затопить город. Олег брел вперед, раздумывая: где сейчас может быть Каур? Он злился, совершенно не понимая ее поведения — сначала столько обещать, завлекать, а потом без всякой причины убежать и спрятаться, но еще больше, конечно, злился на себя — это ж надо быть таким дураком, чтобы не догнать девушку, а свалиться, как малый ребенок, запутавшись в водорослях… И от этой злости еще сильнее жаждал найти ее, потому что сердцем помнил предупреждение шамана: правила можно нарушать только в ночь Откровения, а завтра они снова должны стать братом и сестрой.

Ноги принесли его к подножию Каменной лестницы, мимо которой совсем недавно они шли с мулаткой, рука в руке, чтобы послушать пророчество. Быстро поднявшись по ступеням, юноша оглянулся и замер: желтолицая луна преображала все, сглаживая следы разрушений и запустения, и порт внизу казался заново отстроенным, а ржавые полузатопленные корабли будто бы только что приплыли со всех уголков света и ждали разгрузки. Не в силах отвести глаз от этой необыкновенной картины, Олег не сразу заметил, что он тут не один: боясь пошевельнуться, юноша во все глаза уставился на вождя, который в одиночестве стоял на самом обрыве, но рядом с его тенью на земле виднелась еще одна, и отбрасывать ее должен был некто высоченного роста в чудной треугольной шляпе, при шпаге на левом бедре и с тростью, зажатой в правой руке.

Раскуривая очередную трубку, Кислов с тоскою вглядывался в дым пожарищ, поднимавшихся отовсюду. Как непохожи были черные обугленные деревья и разрушенная набережная на умиротворяющий вид, который он наблюдал отсюда уже добрый десяток лет.

― А хорош ли у тебя табачок, друг Валерка? — разнесся сиповатый голос духа Творца, словно желая отвлечь Кислова от тяжелых впечатлений.

― Так это, Петр Алексеевич, и не табачок вовсе, — ответил Кислов, затягиваясь очередной порцией дыма.

― Да? — дух протянул руку. — Ну-ка, дай отведать твоего зелья.

― Пожалуйте, — Кислов передал призраку трубку.

― Да… — сказал Петр Алексеевич, поправляя треуголку. — Хорош у тебя нетабачок! Ох, хорош!

С минуту они простояли в молчании, а потом основатель города спросил: — А расскажи-ка мне, друг Валерка, как Русь-матушка погибла, как отец-Третий Рим пал?

― Так я, Петр Алексеевич, вроде как при каждой встрече с вами, об этом рассказываю.

― А ты снова расскажи, — настаивал на своем дух, — а я послушаю. Для меня слова твои — что песня задушевная: слезы горючие накатят, сердце трепетное кровью обольется, воспоминания о былом как нахлынут, а душа то свернется, то развернется… так-то вот. Как, говоришь, звали последнего государя всероссийского?

― Видите ли, Петр Алексеевич, я не помню, — вздохнул вождь. — Вот хоть убейте, не помню. Дела его были столь мерзки и недалеки, что Бессущностный стер всякую память о нем. Хотя, осмелюсь предположить…

― Да ты не боись, друг Валерка! — основатель города похлопал Кислова по спине, отчего тот закашлялся. — Предполагай, не убудет!

― Ну вот, если Первый Рим заложил Ромул, — начал вождь, — а последним императором римским был Ромул Августул, а Второй Рим, Византию пресветлую, основал Константин Великий, утвердивши веру православную, а погибло государство ромейское при Константине Одиннадцатом, и ежели Русь Святая, Третий Рим, началась с Владимира Красно Солнышка, крестителя земли киевской, то думаю, что последнего правителя российского звали также.

― А говорил — «не помню ничего», — погрозил пальцем дух. — Все ты помнишь, друг Валерка, ох, помнишь! Да как звался по циркуляру царь-то ваш?

― Не знаю, — задумался Кислов. — Но не царь точно, может, как я, вождем был. Вот что-то у меня всплывает в памяти эдакое: Сатанинскою поспешествующею милостию, Великий Вождь Всероссийский, Питерский, Московский, Волгодонский, Курский, Бесланский, Ульяновский, Крымский, Сочинский, Великий Старейшина Ичкерийский, Предводитель журавлей, Повелитель тигриц и прочая, и прочая, и прочая… как-то так…

― Вождем, значит, был… — проговорил дух. — А ежели вождем, то из какого клана?

― Известно из какого, Петр Алексеевич, — усмехнулся Кислов. — Из клана беспутных медведей. У него даже такая животина в обер-министрах числилась. Добрая, но глупая скотинка была. Калигула же, кесарь римский, коня своего любимого сделал сенатором, так и вождь наш последний мишку несмышленого главным по коллегиям назначил.

― Гляжу я, друг Валерка, был ваш последний государь самодуром великим, — основатель Таганрога затянулся дымом и мечтательно проговорил: — На кол бы его, окаянного.

― Я бы предпочел использовать дыбу, Петр Алексеевич, — возразил Кислов. — Как-то оно наглядней получается…

― Э-э-э, не скажи, друг Валерка, — запротестовал дух. — Дыба тоже вещь хорошая, но все же на кол сажать куда как полезней и нагляднее, ибо понятно тогда, каким местом думал казнимый…

На этих словах ступор отпустил Олега, и предполагая, что он видел нечто запретное, юноша крадучись отступил к лестнице и побежал вниз, будто за ним гнались все призраки и духи этого немыслимого города.

Добежав до пляжа, подойдя к кромке воды и намочив горящие ладони и пылающее лицо, юноша почувствовал невыразимую душевную усталость и понял: хотя эта ночь показала множество странных, красивых и даже пугающих вещей, каких он никогда не видывал за восемнадцать лет жизни, но самый главный приз Праздника Откровения, его чудо с кошачьими глазами — Каур Прекрасная — был потерян.

С досады Олег пнул море ногой, и тысячи капель отразили лунное сияние. Злость и обида переполняли сердце. Постояв еще немного и решив, что надо взять себя в руки и забыть обо всем происшедшем, юноша присел возле самой кромки ленивого прибоя, так как идти в хижину спать совершенно не хотелось.

― Ты все еще желаешь знать, в чем я уверена? — услышал он мягкий обволакивающий голос, почувствовав нежные руки на плечах.

Олег развернулся — перед ним стояла мулатка. Больше всего на свете боясь, что Каур снова исчезнет, Олег схватил девушку и они упали на песок.

― Не отпущу… — прохрипел он, задыхаясь. — Не отпущу никогда… ты моя… Моя прекрасная богиня…

― Я Каур Обжигающая, сегодня стану ведьмой, и я вольна сама выбрать своего первого мужчину, — прошептала она.

Олег почувствовал на лице горячие лучи солнца. Где-то в отдалении шумел прибой и шелестели на ветру деревья. Не желая окончательно просыпаться, он перебрал в памяти видения прошедшей ночи — сейчас, когда, судя по всему, уже наступило утро, они казались невероятным сном: и ангел, порхающий над головами людей; и шаман, ушедший ловить рыбу с бронзовой девушкой; и белый Иноземец, не пожелавший сказать пророчество; и дразнящая Каур…

Олег почувствовал, как тоской сжалось сердце, при мысли, что безумство телесной страсти было всего лишь мечтой одурманенного ума.

Открыв глаза, он увидел стоящую рядом обнаженную мулатку, которая при свете дня, на фоне ярко-голубого неба казалась еще прекрасней, чем ночью в лунном сиянии.

«Богиня… моя богиня… восхитительная… единственная…»

Сердце забилось чаще, он потянулся к ней, желая коснуться губами шеи, зарыться в черных волосах и… Но Каур отступила на пару шагов.

― Ночь Откровения закончилась, — сказала она, сузив зрачки в узенькие щелки. — Прошло время нарушенных запретов.

Олег задохнулся, но не от стыда или гнева, а от шокирующей новости: ночь Откровения закончилась… Ночь, когда океан иллюзий штормит, а из гигантских волн, из темных вод ты выхватываешь желанное, и тебя бросает из стороны в сторону, словно щепку. Вот, наконец, поймав мечту, ты просыпаешься, но это значит лишь одно — ночь Откровения закончилась.

― Ха! Неплохо тебя вчера углючило, пацанчик, аж на сестричку залез, — послышался ироничный голос шамана. — Еле нашел вас.

Парень бросил ошарашенный взгляд на Заквасского, потом подумал, что надо закрыть собой Каур, но, кажется, она в этом не нуждалась, так как, ничуть не стесняясь своей наготы, побежала в сторону моря, весело крикнув:

― Мне нужно искупаться.

Смущенный Олег принялся судорожно шарить по траве в поисках своей одежды.

― Штаны твои вон, на кусту висят, — весело произнес Ян. — Впрочем, не волнуйся, ты меня не стесняешь, можешь оставаться и в чем мать родила.

Юноша надел штаны, отыскал ботинки и рубаху.

― Тут мелководье, — сказал шаман. — И твоей любимой сестричке придется шлепать по воде метров двести, чтобы хоть по шею зайти. Так что предлагаю уйти не дожидаясь.

― А морские гидры? — Олег с тревогой посмотрел в сторону моря.

― Ну, во-первых, — наставительно заговорил Заквасский, — зуреланы сюда не заплывают, потому что Запретная зона идет не только по земле, но и по морю, а во-вторых, все подростки из клана Отшельника прижигаются щупальцами гидр, как вы их называете, после чего получают иммунитет к яду. Так что, если сразу не помер, потом уже точно не помрешь.

― Так и у меня…

― Если тебя жалили, значит, да, — будто прочитав его прошлое, подвел итог шаман. — Пошли, поищем нашего великого вождя. Война на носу.

Юноша, понурив голову, поплелся вслед за Заквасским. Беспощадная мысль, что ближайшая ночь Откровения случится только через три месяца, останавливала сердце. Девяносто долгих дней он должен смотреть на свою возлюбленную, не смея прикоснуться. Девяносто ночей она должна быть для него просто сестрой, пусть самой любимой, но всего лишь сестрой. Слишком долго, слишком мучительно. Рано или поздно Каур найдет нуклеара из другого клана, выйдет за него замуж, а Олегу придется всю жизнь страдать, ненавидеть глупые порядки… да лучше уж вообще не жить!

Парень до боли стиснул зубы и сжал кулаки.

― Учти, если ты на меня собираешься броситься, до катастрофы я имел черный пояс по карате, — предостерегающе сказал шаман, подглядев его жест. — Впрочем, ты понятия не имеешь, что это такое.

― Почему? — не согласился Олег, радуясь, что можно отвлечься. — Карате — это боевое искусство.

― Надо же, — Заквасский изобразил удивление. — У вас там, в Лакедемоне, видимо, серьезно к таким вещам относятся. Но если вернуться к нашим делам, то вот, что я тебе скажу, — Заквасский строго сдвинул брови. — У греков было две богини: Афродита Урания и Афродита Пандемос, то есть небесная и земная. Не путай одно с другим. Афродита, о которой постоянно вспоминали до катастрофы всякие поэты и прочие любители порно, была воплощением не любви, а страсти, потому и гуляла от кузнеца Гефеста, творца и созидателя. Ей, видишь ли, был понятней Арес, ибо война и любовная страсть близки друг к другу: обе склонны к разрушению. Так что, пацанчик, какая разница, отчего помирать? Давай лучше сражаться. Ведь таким образом сердце любой девы, а тем более твоей сестрички, завоевать проще всего!

Юноше никак не удавалось собрать мысли: с одной стороны, шаман подчеркивал, что Олег и Каур переступили черту, и значит, произошедшее ночью было преступлением. С другой же — все слова этого странного человека дышали такой искренней расположенностью, что выходило, как будто никакого преступления тут и не было…

«Как звук хлопка одной ладонью. И есть, и нет его».

Тем временем они подошли к подножью Новой лестницы, на ступеньках которой сидела худощавая женщина в длинном холщовом платье. На ее лице проступали многочисленные морщинки, однако она была все еще очень красива увядающим очарованием поздней осени.

― Инесса, здравствуй, любовь моя! Камень холодный, ты простудишься, — шаман расплылся в улыбке, но взгляд его был как вата, в которую спрятали колючку. — Олег, позволь представить тебе мою жену, старшую из клана Лицедейки.

Олег понятия не имел, что надо сделать, и потому молча поклонился.

― Козел ты, Яшка. Безрогий, — сказала женщина, нахмурившись. — Опять вчера со своей контрабандисткой барахтался?!

― Не контрабандисткой, а контрабасисткой, — умиротворяюще возразил Заквасский, поднимаясь по лестнице мимо жены. — И не барахтался, а ловил рыбу. Ты же знаешь, у меня с ней платонические отношения.

― Платон был тем еще извращенцем, — ответила Инесса с нотками иронии.

― Я тебя уважать начинаю, — заулыбался шаман, остановившись на мгновение. — Гляжу, общение с Фаиной на пользу идет. Уже сарказму тебя научила.

― Не она, а ты меня научил, и не сарказму, а цинизму, — проговорила Инесса, отворачиваясь от мужа. — Ты так и не поинтересуешься: приходила Фаина или нет?

― А чего интересоваться? По тебе и так ясно: приходила!

Заквасский с Олегом продолжали подниматься, и когда Инесса больше не могла их слышать, шаман сказал:

― Вот так уже тридцать лет она меня к статуям ревнует. Так что, пацанчик, еще неизвестно, может, оно и к лучшему, что тебе на Каур жениться нельзя. Наши женщины очень похожи!

― А кто такая эта Фаина? — спросил Олег, чувствуя, как опять вторгается пугающая реальность, сбивая привычные рамки разумной жизни.

― О! Необыкновенная женщина. И превосходнейшая актриса, — Ян даже глаза закатил от восторга. — Родилась в Таганроге. Я так жалею, что нам не довелось познакомиться. Она умерла в год моего рождения. Вот будет время, сходим, проведаем ее. Но это позже, как ты сам догадываешься. А пока нужно понять, кто из покровителей почтил своим присутствием наш праздник.

― Зачем нужно?

― Только на основании этих сведений я смогу сделать верное предсказание о судьбе общины, — ответил шаман с тяжелым вздохом. — И меня уже очень сильно беспокоит, что дух Отшельника не появился.

― Кажется, со мной говорил державный орел, — произнес Олег.

Он помедлил минуту, а потом выложил все, что довелось ему испытать в ночь Откровения.

― Радует, что Творец и Сказитель появились, — сказал Заквасский. — Значит, с урожаем будет все в порядке. Что ж два великих духа-покровителя присутствовали на празднестве, один отсутствовал… все-таки хороших примет больше! Но то, что вчера нашего покровителя не наблюдалось, это очень плохо.

― Почему? — спросил Олег.

― Потому что Отшельник — дух увядания. И, значит, малой кровью не обойдется, не миновать многих смертей…

― Но скажите, как такое возможно?! Ходящие фигуры, летающие, говорящие… один даже курил… они же из металла, неживые! — закричал юноша, схватившись за голову, так как боялся по-настоящему сойти с ума.

― Испугался? Понимаю, — шаман успокоительно похлопал его по плечу. — Когда я начал экспериментировать с листьями киндеровых деревьев и все это со мной начало происходить, я тоже боялся. Не знаю, насколько тебя устроит моя гипотеза, но видишь ли, глупо считать нашу планету просто куском космической грязи, который летает по орбите вокруг затухающей звезды. Природа-то живая. Может быть, иначе, чем ты или я, но живая и думающая. Поэтому, когда ядерные взрывы, которых были сотни или тысячи, перемешали ментальные слои и выжгли часть астрала, то в самой ткани мироздания образовались дыры и начали случаться вещи, о которых говорилось только в сказках.

Заквасский остановился и обвел руками небо и землю таким широким жестом, будто обнимался с окружающим.

― Просто запомни, что мы живем совсем в другом мире, чем раньше, — продолжал Ян. — Эпоха людей прошла, наступила эпоха нуклеаров. Жаль, что там, в Лакедемоновке этого еще не поняли. А может быть, догадались, но хотят сохранить прежний порядок, консерваторы хреновы, поэтому уничтожают всех мутантов, чуют за ними будущее. Конечно, чтоб полноценно исследовать явление, пригодился бы научный институт, да где ж его взять? Ведь у меня нет элементарных ответов: только ли в Таганроге так происходит, или в других местах тоже? Что усиливает реакцию? Возможно, скопление нуклеаров-воспринимающих, или наличие многовекового культурного слоя в городе, или еще что-то… Все это надо обязательно узнать, но потом, потом, а сейчас сам видишь, наиглавнейшее — выжить!

Как ни странно, однако Олег немедленно расслабился. Хотя он не понял и половины из сказанного Заквасским, но оказалось — всем диким явлениям есть рациональное объяснение, пусть пока для него недоступное; а еще успокаивал тот факт, что даже такой знающий человек, как шаман, был сперва устрашен. Но более всего помогло слово «выжить!», которое сразу же переключило внимание на решение неотложных практических задач.

Несмотря на бессонную ночь, животноводы не могли себе позволить такую роскошь, как утренний отдых, потому что домашние животные не имели понятия о Празднике Откровения и требовали как обычно кормежку.

Поэтому, когда шаман и Олег появились в землях клана Творца, то увидели, что работа производилась, как в любой обычный день; кто-то чистил курятник, кто-то, вымыв корыто, наливал свежую воду, кто-то перебивал на новые места колья, к которым были привязаны козы…

Кислова удалось обнаружить возле памятника Петру Первому, где он благочинно храпел, привалившись плечом к постаменту.

― Вот, пацанчик, посмотри на идеального правителя, — шаман изобразил восхищение и почтительность. — Он не вмешивается в дела подчиненных, а каждый подчиненный знает свои задачи и место. Гораздо хуже, когда правитель деятелен и непоседлив, а все инициативы его тонут в болоте неисполнения и пофигизма. Отсюда какой мы можем сделать вывод?

Юноша пожал плечами.

― Что построение правильной системы важнее личных качеств, — ответил сам себе Заквасский. — Так воздадим личности личное, а системе системное… Валера, Валера! — Ян принялся расталкивать Кислова.

Вождь, скривив гримасу, недовольно заворчал, приоткрыл глаз, посмотрел мутным взглядом на шамана и, произнеся сокровенное: «Просрали родину, суки», вновь захрапел.

― Понятно, — утвердительно кивнул Заквасский.

― И что теперь? — задал вопрос Олег.

― А что теперь, — развел руками шаман, — действуем по плану. Всех, кто не может держать оружие, эвакуируем вместе со скотиной, птицами и продуктами. Остальных вооружаем и ждем неприятеля.

― А что делать с… — юноша указал на Кислова.

― Я же только что тебе объяснил, — шаман легонько стукнул парня костяшками пальцев по лбу. — Наш вождь великий стратег, настолько великий, что может не контролировать переселение нуклеаров в Приморский парк, ибо все сделается и без него по высшему разряду.