Отшельник Книга 3

Глава 11

Маментию Бартошу всё же пришлось выбрать время для организации достойной встречи с турками-огузами. Как ни крути, а это возможные и весьма вероятные союзники в войне с турками-османами. В принципе, можно и без них обойтись, но только зачем? Всегда удобнее загребать жар чужими руками. Это только в рай на чужом… хм… на чужой спине не въедешь, а в жизни такое случается повсеместно и считается нормой.

Огузы, кстати, это прекрасно понимают, но и у них от предполагаемой войны вырисовываются замечательные перспективы и не менее замечательная выгода. Во-первых, это оружие, которое можно будет купить по сносной цене, не переплачивая нескольким посредникам в лице жадных купцов. Понятное дело, что пищали огненного боя никто не продаст, но даже холодное оружие из русского железа славится своей прочностью, качеством, но гораздо дешевле индийского булата.

А доспехи? Русские доспехи славятся непревзойдённой непробиваемостью и надёжностью, их даже копьём не возьмёшь с первого раза. В лучшем случае царапина останется, а в худшем — вмятина. Ну… вообще-то расковырять можно, но если только долго долбить в одно и то же место. Только кто же позволить сделать это в бою? Если снарядить в такие доспехи хотя бы тысячу всадников, на большее не хватит ни золота, ни серебра, то эта тысяча с лёгкостью разметает хвалёную персидскую конницу, втопчет в пыль свиноподобных мамлюков, а османов вообще раздавит, не заметив сопротивления.

Но про мамлюков это так, к слову… Русы с ними и сами успешно справляются, заявившись пару лет назад в Египет силой трёх пехотных полков. Вроде бы и немного, но хватило. Как раз хватило, чтобы выдавить врагов частично в Аравию, частично в Судан, а прочих же или уничтожить, или отправить на очистку древнего Канала Фараонов. Осваивают и переваривают вкусную добычу, и уж точно не допустят посторонних к своему пиршественному столу.

Но не беда, есть и другие земли, изнывающие под тяжёлым гнётом чужеземных захватчиков, и ожидающие прихода огузов-освободителей! Тот же Багдад, например. Или Персия, погрязшая в междоусобных войнах. Вот появятся достойные доспехи и не менее достойное оружие…

Найти бы ещё, чем за всё это расплатиться! Ходят упорные слухи, что в загадочной Руси золото, серебро и драгоценные камни не являются высшей ценностью. Да, их охотно принимают к оплате за редкие и диковинные товары — за зеркала, меха, стеклянную посуду дивной красоты, и прочее, но что-то для войны за монеты уже не купишь. Разве топоры, лопаты, ножи. И всё, пожалуй.

Бартош решил не пожмотиться, и устроил для делегации возможных союзников небольшой военно-полевой пир. Ровная площадка с видом на море, прикрываемая от уже осеннего, но всё ещё жаркого солнышка высокими кипарисами. На площадке столы под белоснежными шёлковыми скатертями. Посуда преимущественно стеклянная и хрустальная, разве что ложки костяные из зуба северного зверя-моржа. Угощение самое простое и непритязательное, но ведь важен сам факт пира, а не сопутствующее ему обжорство. Хотя с точки зрения кочевников угощение более чем щедрое и изысканное, и вообще выше всяких похвал.

Маментий сел во главе стола, а справа и слева от него командиры полков, занявшие места как полагается по старине в соответствии со званиями и должностями, а не с заслугами предков. Если звания и должности одинаковые, то учитывались награды — обладатель Креста Славы садился ближе к командующему, чем награждённый Боевой Вифлеемской Звездой. Гости разбирались с местами сами, что заняло почти половину часа. Но вот расселись.

Бартош же наоборот, встал, подняв кубок с вином. Вообще-то он предпочитал мёд, но если вместо бочонка хмельного на корабль можно погрузить бочонок с порохом, то выбор очевиден.

— Возблагодарим Всевышнего, пославшего нам это вино, чтобы мы могли выпить его за здоровье государя-кесаря Иоанна Васильевича и императора Касима! Многия лета!

Выпили дружно, причём огузы сделали это очень охотно и с определённой жадностью. У кочевников всегда и вообще было хреново с соблюдением заповедей пророка, особенно в части, касающейся удовольствий.

Тут же последовал второй тост, не оставляющий времени на закуску:

— За нашу общую победу, друзья!

Вторая тоже пролетела без возражений и задержек, после чего наконец-то приступили к закускам. В основном на столах была гусятина в самом разнообразном виде — жареная, печёная, копчёная, варёная, вяленая и даже в виде редких по этим временам котлет, долмы в виноградных листьях, и голубцов. И, разумеется, как начинка многочисленных пирогов.

Откуда столько гусей? Так и козе понятно, что гуси есть важный военный ресурс, чьи перья используются при вделке стрел, и лишить турок одного из главных боеприпасов является первейшим делом. Сразу после высадки был зачитан указ государя-кесаря о запрещении гусеводства, а имеющуюся в наличии птицу предлагалось сдать для прокормления войска по твёрдым, хотя и невысоким ценам. Вот и давились уже через силу…

Гостям, однако, угощение понравилось чрезвычайно. Громко чавкали, сыто отрыгивали, вытирали жирные пальцы о собственные волосы, халаты и белоснежные скатерти. То есть, вели себя свински естественно.

А предводитель посольства как бы невзначай поинтересовался:

— Позволено ли мне будет узнать, о великий Маментий-хан, куда деваются перья этих великолепных и очень вкусных птиц?

Намекает, сучонок, на восточный обычай, когда хозяин дарит гостю понравившуюся тому и похваленную вещь. Не так, чтобы закон такой неписаный, но по правилам хорошего тона полагается подарить. Но вот тут хрен он угадал!

— Продаём грамотеям для письма, а частью отдаём бесплатно в государевы училища, — Маментий так и не запомнил витиевато-заковыристое имя предводителя огузского посольства, потому обращался неопределённо. — У нас очень много пишут.

И нисколько не покривил душой — за годы с обретения врат в Беловодье общая грамотность населения дошла чуть ли не до половины численности. В городах из десяти человек семеро свободно читали и писали, в деревнях и прочих сёлах таковыми были четверо из десятка. А в государеву военную службу неграмотных просто не брали.

— А нам продадите? — глаза огуза блеснули жадностью и тоскливым ожиданием отказа.

— Нет, не продадим, — подтвердил его догадки Маментий. Но уточнил. — А вот обменять можем. На гору Афон и её монастыри. Неразграбленные, но можно без населения.

Неравноценный обмен, и даже полудикий кочевник это прекрасно понимает:

— Как же не грабить, о великий Маментий-хан? Люди придут в ужас от попрания традиций, и будут спрашивать, за что они вообще воюют. Наши степи и пустыни настолько бедны, что…

— Жалобы на скудость могут огорчить Аллаха всемилостивейшего, — глубокомысленно заметил Маментий.

Огуз удивлённо вытаращил глаза, и сделал ритуальный жест, обозначающий омовение, что смешно выглядело при перемазанной и блестящей от гусиного жира физиономии. Но был настойчив в желании получить хоть что-нибудь:

— Если у нас будет хорошее оружие и надёжные доспехи, то всевышний простит.

— И то и другое, разумеется, русской выделки? А харя не треснет, уважаемый?

Уважаемый глава посольства нисколько не обиделся и самодовольно ухмыльнулся, восприняв риторический вопрос как комплимент. В самом деле, в степи пухлые щёки могут быть только у богатого и облечённого властью человека, не тратящего силы на всякие мелочи. А ухмыльнувшись, придвинул к себе глубокое опустевшее блюдо из-под жареной гусятины и вылил туда вино из ближайшего кувшина. Прямо в плавающие в жире шкварки. С громким хлюпаньем выпил, отрыгнул, и вытер губы рукавом.

— Вот видишь, великий Маментий-хан, лицо не может треснуть, потому что в нём уже есть ротовая дырка! А доспехи и в самом деле нужны хорошие. Разве есть на свете что-то лучше русских доспехов?

— У нас много чего есть, — кивнул Бартош. — Но могу предложить только османские доспехи и османское же оружие. В долг.

— Как это в долг? — удивился огуз.

— Как все дают в долг, так и я дам. Осмотрим товар, оценим, составим договор, а через год вернёте стоимость и две десятые части сверху. Позвать писаря с бумагой, или предпочитаешь пергамент?

Глава посольства загрустил и надолго задумался. Османская защита и вооружение не славились ни качеством, ни прочностью, а в последнее время вообще стали переходить на кожаную броню с нашитыми пластинками из конских копыт и коровьих рогов. Железо утекало скупщикам на ежегодном хлебном торге, терялось в мелких стычках и крупных битвах, уходило вместе с дезертирами в неизвестном направлении. Впрочем, у самих ещё хуже…

Да уж… причём намного хуже. Из восьмитысячного войска лишь две тысячи вооружены саблями, луками и имеют обтянутые кожей плетёные щиты, ещё четыре тысячи вооружены короткими охотничьими копьями с наконечниками из дрянного железа, а у остальных только обожжённые на огне длинные жерди, изредка украшенные заострённой костью. Драный халат такого же степного бродяги пробьют, но от серьёзного противника лучше всего сразу бежать как можно дальше и быстрее.

Есть, правда, Железная Сотня, где каждый имеет кольчугу, железный шлем, крепкое копьё, саблю, да по два десятка стел в саадаке. Но туда идут отпрыски самых богатых и уважаемых семей, а их не пошлёшь штурмовать стены афонских монастырей и многочисленные пещеры Святой Горы. И что теперь делать? Хотя выбора, в общем-то, и нет.

— Я согласен подписать договор, о благороднейший из благородных, и предпочитаю пергамент. Но сначала хотел бы осмотреть предлагаемое нам… э-э-э…

— Богатство? — с едва видимой усмешкой уточнил Маментий.

— Да, оно самое. Как насчёт завтрашнего дня?

— Хоть прямо сейчас, у нас давно всё готово.

— И гусиные перья для стрел?

— Они тоже готовы.

Глава посольства покосился на кувшины с вином, на богатую закуску, и помотал головой:

— Завтра осмотрим, о великий Маментий-хан. Аллах не простит, если мы ещё несколько раз не выпьем за здоровье государя-кесаря Иоанна Васильевича и императора Касима Чингизида.

Но завтра для посольства не наступило, так же, как и послезавтра. Да и третий день тоже. Сначала непривычные к обильным и халявным возлияниям организмы огузов категорически отказывались выходить из блаженного состояния алкогольной нирваны, а потом наступило жуткое похмелье. Такое, что многие просили их удавить без пролития крови во имя Аллаха милосердного, чтобы прекратить страдания.

Пришлось применять для оживления испытанные способы. Капустный и огуречный рассолы, слегка разбавленные вином и уксусом, сотворили чудо, и на четвёртый день кое-кто даже нашёл в себе силы встать и протолкнуть в себя немного острой, жирной и наваристой шурпы из баранины и гусиных потрохов. Не выжили всего четверо, но они и не представляли особой ценности на переговорах. Так, массовка…

Сам Маментий Бартош реанимацией не занимался, посвятив время небольшому морскому сражению. Собственно, и не сражение вовсе, а небольшое избиение младенцев, да и то немного не тех, кого следовало избивать. Дело в том, что основные силы огузов, озабоченные отсутствием известий от своего посольства, предприняли попытку переправиться на европейский берег Босфора. И их командующий не придумал ничего лучше, как сделать это на конфискованных у османов галерах. Естественно, эти кораблики тут же опознали как вражеский десант и бросили на перехват все боевые ушкуи с мощной дальнобойной артиллерией. А когда разобрались, было уже поздно, и претензии никто не предъявил, за неимением высокопоставленных предъявителей. Мелочь, выловленную экипажами ушкуев из тёплой водички пролива, можно было не принимать во внимание.

— Мой султан мне этого не простит! — искренне причитал едва оклемавшийся предводитель посольства Энвер-паша, чьё почтенное имя Маментий узнал только что. — На кол посадит! Кожу с живого сдерёт! Сварит в протухшем бараньем жире!

— Но причём здесь ты, уважаемый? Кто отдал приказ о переправе? Кто командовал войском в твоё отсутствие? Да, произошло недоразумение, но у каждого недоразумения, как и у ошибки, есть имя.

— Медельин-бек?

— Вот этого я не знаю, так как в ваших беках не разбираюсь, — покачал головой Бартош. — Решай сам, но лучше найди такого, что уже никогда не сможет оправдаться.

— Оправдаться в чём? — удивлённо спросил Энвер-паша. — Шайтан с ним, с утонувшим войском, но ведь мой султан останется без поставок вашего оружия и доспехов, а это непростительно! Ведь я же не смогу исполнить договор и силами одного только посольства взять иблисов Афон!

— Мы выловили почти четыре тысячи человек. Почему-то думается, что этого будет достаточно.

— Да, — кивнул огуз, и выдернул из бороды клок крашенных хной волос. — Выплыли самые… Мы прекрасно знаем, что не может тонуть.

— Ничем не могу помочь, разве что укажу лесок, где можно вырезать приличные дубинки для ваших воинов.

— Дубинки?

— Ну да, ведь всё остальное на дне морском.

— И как же теперь быть?

Маментий ухмыльнулся:

— Договор подписан, и твоя жизнь ему порукой. И жизнь твоей семьи. И жизнь твоего султана. Впрочем, последнее может тебя и не волновать, но…

— Разве в договоре такое есть?

— В самом конце мелкими буквами. Нужно внимательнее читать, уважаемый друг мой.

А святая гора Афон жила своей жизнью, даже не подозревая о сгущающихся над ней грозовых тучах с фатальными последствиями. Нет, понятно, что облечённые властью люди были в курсе текущих событий, благо слухи и реальные сведения из Константинополя и его окрестностей доносились до нужных ушей вовремя и с подробностями. Но остальным-то насельникам святых мест зачем забивать голову подобными мелочами? Вот потому там и царила самая благостная атмосфера. Во всех восьми монастырях, шестнадцати скитах, одиннадцати пещерных обителях, и тридцати двух уютных отдельных келий, вырубленных в скалах специально для особо благочестивых отшельников.

Вот как раз облечённые властью духовные владыки и собрались сегодня на совет, чтобы обсудить два жизненно важных извечных вопроса — кто виноват, и что делать. Они, эти вопросы, не только на Руси чрезвычайно актуальны.

Начали сразу со второго, потому что обсуждение первого грозило тут же перейти в мордобой и таскание друг друга за бороды, что несколько невместно для особо приближённых к Господу лиц. Всё же происхождение святые отцы имеют из самых благородных, знатных и древних семей Ромейской Империи, у многих даже базилевсы в предках или ближайших родственниках, а двое хоть и не ромеи, зато вполне себе царских кровей, хотя и болгарских.

Скромная келья, в которой собрались старцы, имела в длину шагов семьдесят, в ширину не больше пятидесяти, и была отделана неброским мрамором из италийской Каррары. Местный камень смотрелся бы излишне богато и вызывающе, что недопустимо в монашеской обители. Скромность и смирение, вот два главных украшения братии. Круглый стол на четырнадцать человек тоже выглядит просто и непритязательно — никакого золото или перламутра, просто обычное эбеновое дерево. Чёрное, как и подобает. Да и посуда не из драгоценных металлов, а всего лишь расписанный драконами и цветами фарфор. Тончайший и лёгкий, чтобы изнурённая постами братия могла без напряжения поднять и донести до рта чашу с освящённым хиосским вином.

Старший не по возрасту, но по влиянию и богатству настоятель не самого крупного, но древнего монастыря отец Пелагий, в миру когда-то звавшийся Алексием Ангелом, открыл собрание упрёком своему коллеге по святому бизнесу:

— Не ты ли, отец Валериан, совсем недавно утверждал, что власть султана незыблема, и любые попытки выбить их за проливы будит выглядеть жалко, и заранее обречены на неудачу? Что-то войска русского кесаря совсем не похожи на неудачников, не так ли?

Коллега промолчал, так как возразить было нечего. Но потом всё же попытался свалить вину с больной головы на здоровые:

— Я делал выводы на основании донесений послушников, в том числе и послушников из твоего монастыря, отец Пелагий. Кто же знал, что они так жестоко ошибаются. Кстати, предлагаю выяснить, не была ли та ошибка злонамеренным деянием.

— А больше ты ничего не можешь предложить?

— Предложение есть у меня, — отшельник Феофилакт, нарушивший обет молчания ради чрезвычайной ситуации, поднял руку с зажатыми в ладони чётками из крупных чёрных жемчужин. — От русских нужно откупиться, как в своё время откупились от их князя Олега. И пусть опять к воротам Константинополя что-нибудь приколотят, мы потерпим.

— Откупиться? — сильная ладонь, когда-то более привыкшая к рукояти меча, а не пасторскому посоху, сжала тонкий фарфор и на стол пролилось красное хиосское вино с осколками расписной чаши. — Ты в своём ли уме, Феофилакт? Мы даже от султана не откупались, ограничившись небольшими подарками и ежегодной данью. Тоже, кстати, небольшой.

Отшельник пожал плечами и чётки в его руке блеснули странным чёрным огнём, идущим изнутри жемчужин:

— С турками было совсем другое. Они пришли и собирались остаться насовсем, и им нет никакого смысла резать дойную корову. Или орвцу, дающую шерсть каждый год. А с русами иначе.

— Что же иначе?

— А до тебя разве не доносили, что их архистратиг Маментий собирается покарать нас показательно, в назидание другим, чтобы тем неповадно было. Или тебе, Пелагий, злато дороже жизни? Тем более чужое злато.

Пелагий побагровел. Золото Патриарха, переданное на хранение в его монастырь, он уже давно не считал чужим. Какое же оно чужое, если Патриарха уже нет среди живых, и никто точно не знает, сколько там золото вообще. Да многие и не слышали про него никогда, так как дело тайное, лишних ушей не любит, а морские гады охотно принимают на обед излишне любопытных. Море, оно легко и надёжно скрывает следы и никогда не выдаёт тайны.

— Молчишь? — удовлетворённо кивнул Феофилакт. — Но если надумаешь откупаться, то можешь рассчитывать на мои личные сбережения. Там немного, всего двенадцать тысяч, но зато это солиды времён самого Юстиниана!

Собравшаяся на совет братия дружно охнула. Они и сами происходили не из бедных семей, и двенадцать тысяч порой могли потратить за пару дней, но такая сумма именно в старой монете поражала воображение. Это указывала на древность рода лучше любых пергаментов — старые деньги, они и есть старые деньги.

— Мы тоже не нищие! — отец Никифор, в своё время изрядно погревший руки… да что руки, он много лет душой и всем телом грелся в императорской казне… Так вот, отец Никифор не числил гордыню таким уж великим грехом, о чём не замедлил заявить прямо и открыто. — Мы тоже можем предъявить кое-что! Звонкое, блестящее и древнее! Род Вардов в сравнении с вами, выскочками…

— Утихомирься, Никифор! — отец Пелагий хлопнул ладонью по столу, забрызгав пролитым вином ближайших соседей. — Ещё не хватало, чтобы вы тут друг другу в бороды вцепились. Вопрос же в другом!

— Так ты же его не задал, — хмыкнул отшельник.

— Что делать будем, братие? — нахмурился Пелагий. — Такой вопрос тебя устоит?

— Лишь бы ответ устроил, — глубокомысленно заметил отец Георгий, настоятель населённого преимущественно болгарами монастыря. — Можно венецианцев нанять для обороны, и это не так уж дорого получится. Есть у меня несколько надёжных кондотьеров на примете.

— Швейцарцы дешевле и надёжнее, — возразил Никифор.

— После них, как после саранчи, только голые камни остаются. А венецианцы половина жалования на вино спустят, причём вино будет из наших же погребов. Двойная выгода.

— А ещё девок непотребных с собой притащат.

Общий вздох стал комментарием к этому замечанию. На святой земле Афона запрещено находиться любому существу женского пола, будь то коза, корова, свинья или даже престарелая монашка, чьи прелести увяли лет пятьдесят тому как. Исключение лишь для кошек, так как мышей ловят, и птиц диких, что вообще разрешения не спрашивают. Но среди настоятелей есть ещё мужчины в силе и здравии… Эта тема тяжёлая, обсуждению не подлежит, и каждый решает её самостоятельно в меру своего разумения. И с большой осторожностью!

— Дело не в девках и не в прибылях от продажи вина, — заметил отшельник, коего в силу преклонного возраста эта проблема давно не заботила. — Я против венецианцев совсем по другой причине.

— Это какой же? — попросил уточнить отец Георгий, имеющий долю от венецианских кондотьеров.

— Венецианцы, суть наши извечные враги, уже много веков прикладывающие все силы для умаления власти императора. Или кто забыл разграбление города крестоносцами и Латинскую империю? Не венецианцы ли были в первых рядах тех грабителей? В Святой Земле не блистали ни храбростью ни воинскими умениями, а тут… И ещё у них есть скверная привычка оставаться там, куда их хоть раз позвали. Этого хотите, братия?

— Да лучше венецианцы, чем турки и русы! — воскликнул отец Георгий. — Добровольно отдаться в руки народа Гога и Магога…

— Мы говорим только об откупе! — возразил отшельник Феофилакт.

— Откупе за жизни, да, — согласился болгарин. — А что потом? Или ты думаешь, будто нас оставят в покое? Оставят в покое наши деньги? Я против откупа и за наём венецианцев! Кто согласен с моим мнением?