Отрыв

13

Вылетел я в начале четвёртого. Торопился не зря — обещания вроде "освободить от боевых" мы уже проходили. Обязательно стрясётся какая-нибудь дрянь… Я себе места не находил до самого вылета. Но — пронесло.

Ещё я мечтал, что если задержусь в госпитале на часик-полтора-два… Никто особо не придерётся. Вылетел-то раньше; могут у Ская, к примеру, какие-нибудь бумаги оказаться недооформленными? Или процедуры недоделанными… Он-то задержаться не откажется, парень свой… Мелькнула даже совсем уж шальная мысль — сказаться больным и застрять до утра. Ну, это… Посмотрим…

Домчался я быстро, даже слишком — покрутиться пришлось, пока протащили по всем опознавателям. На указанной площадке приткнул леталку меж двумя санитарными. Из одной выскочил летун, обложил меня по-матушке; я удивился сначала — чего это он… Потом сообразил: здесь, оказывается, квадраты краской размечены под посадочные места, только разметку эту пылью занесло, я и не углядел. Ну, подумаешь, вщемился посерединке… Места хватает. Но — вылез, извинился. Летун присмотрелся — и ругаться перестал, замолчал. Ну и ладно, ну и хорошо… Не до него мне было.

Больничную клумбу многострадальную я, конечно, внаглую ободрал. А где ещё цветов было взять? Тут кругом как-то больше колючки, с цветами туго…

Сжимая букет, волнуясь, как первоклассник, поднялся на реабилитационный уровень. Скай подождёт, не переломится. Уже у кабинета вздрогнул от мысли — а вдруг Ро не работает сегодня? Вот тогда — куда кидаться, где искать? Вперился взглядом в график на двери. Перевёл дух: работает…

Вздохнул глубоко, как перед нырком в воду.

Ворвался в кабинет — пусто… "Аквариумы" гудят тихонько, монотонно…

Держа перед собой букет, как таран, прошёл через коридорчик к потайной комнатке, толкнул дверь.

И остолбенел.

Потом, много времени спустя, я стал думать, что, наверное, подсознательно допускал что-то подобное; допускал, что она может оказаться не одна… В конце концов, она была свободной женщиной и никогда мне ничего не обещала… Может, я бы справился с собой — несмотря ни на что, я был ей благодарен.

Но никак я не мог ожидать, что она будет со Скаем.

Сам не понимаю и не способен объяснить, почему именно это меня так потрясло.

Они замерли оба; Скай испугался — надо было видеть, как он испугался.

— Псих… — протянул он и побледнел, будто увидел призрак. — Ты… Только спокойно, Псих… Только спокойно… Ничего не… Я не…

— Пошёл вон. — прошипел я сквозь зубы.

Он исчез — будто испарился.

Роми, закусив губу, дёргаными, неверными движениями торопливо застёгивала халат.

И вдруг закричала тонко, визгливо:

— Не смей меня осуждать!

Я стоял и молчал, пока не удалось усмирить бешеную, сотрясавшую всё тело дрожь, загнать её куда-то в кончики пальцев; руки, безжалостно мочалящие жёсткие стебли цветов, я спрятал за спину. Потом выговорил одеревеневшим голосом:

— Я. Не осуждаю. За что?

— Данил. — она потянула руку к моей щеке, но я отстранился; тонкая кисть беспомощно повисла в воздухе, отдёрнулась.

Я стоял — с мыслью, что нельзя оставаться, но и не было сил уйти; наконец, бросил на топчан изломанный букет — потребовалось изрядное усилие воли, чтобы разжать пальцы; снова спрятал руки…

Роми сказала:

— Я рада тебя видеть, правда. Данил, правда! Данил… Не уходи так. Выслушай меня. Пожалуйста…

Я стоял и слушал, а она говорила, одну за другой ломая в пальцах такие знакомые тонкие сигареты с золотым ободком. Закурила наконец, сломала снова. Закурила другую…

— Я, наверное, не смогу объяснить. Я хотела бы, так, чтобы ты понял. Это так всё… трудно, а понять… Ещё труднее, я знаю, но… Хотя бы выслушай. Всё не так, как кажется… Всё не так! Я виновата, жутко виновата перед тобой, только… Как же мне… Что же мне делать, Данил? Я…

Затягивалась она торопливо, жадно, а потом забывала про зажжённую сигарету, и та догорала; падал на пол, на халат серый пепел.

— Ты мне дорог, Данил. Ты мне по-настоящему дорог. А Скай… Это была ошибка, конечно… Глупость… Я… Ну, я скучала… Нет, не то. Я боялась. Страшно боялась, что могу тебя больше не увидеть. И не потому, что… А просто… Я ведь намного старше. Тебе дадут рано или поздно досрочное, не могут не дать. И что тебе тогда я? Старая вешалка… Я ведь неудачница, Данил. Не в работе, нет. По жизни… Мне всегда нужно было что-то… Чего, казалось, не существует…

Тлеющий огонёк добрался до фильтра, выпустил струйку дыма, потух. Ро вытащила другую сигарету, прикурила снова.

— Так бывает — ждёшь, ждёшь, а дождёшься — и не узнаешь. Выпустишь из рук… Потом поздно… Гадай — было ли, не было… Я глупости говорю, да? Так путано всё…

Тонкий, длинный столбик пепла лёг на белый воротник, рассыпался хлопьями, взметнувшись от движения её волос.

— Понимаешь, он вдруг напомнил мне тебя… Это было, как… Весточка, что ли? Или… воспоминание. Пережить снова… — Роми дёрнула головой, в уголках глаз набухли, налились упрямые, злые слезинки. — Ну, я дура, конечно, дура! Оказалось всё не то… И теперь вот… — она растерянно развела руками. — Но я же не могла, ты понимаешь? Не могла так поступить тоже… Он был тут такой жалкий, потерянный… Данил? Ты что, Данил?

Я выдавил хрипло:

— Ты и меня тогда так… пожалела?

А она сказала:

— Боже, какая же я идиотка.

Я шёл, почти бежал по коридору, и Роми ещё что-то кричала мне вслед, не смущаясь множества любопытных и бесстыдных глаз… Потом отстала…

Уже в леталке нахохлившийся, взъерошенный Скай вдруг заговорил запальчиво и отчаянно:

— Я не знал, что вы с ней… Не знал! А ты бы отказался? На моем месте — ты бы отказался?!

Я хотел дать ему в морду. Потом передумал.

Скай дёрнулся от моего движения, отшатнулся, крикнул хрипло:

— Ну, бей!!!

Отвернувшись, я устроился в кресле. Приладил захваты.

— Псих, я не знал, что ты и она… — уже совсем другим тоном проговорил мне в спину Скай. — Что она… Что вы… Правда. Честно! Потом узнал… Но уже…

Я помолчал, потирая руками лицо. Сказал устало:

— Заткнись.

— Псих, она расспрашивала о тебе. Правда. Я потому и понял… Даже обиделся поначалу. Только о тебе и…

— Заткнись.

Ещё помолчал и добавил:

— Никогда не говори со мной об этом.

Долетели мы без приключений.

Роми погибла два месяца спустя. Я узнал об этом случайно и с опозданием, когда уже даже тела её — или того, что от него осталось — не было на Варвуре; так что мой первый порыв — мчаться, спасать, успеть вопреки всему что-то изменить — остался невостребованным. Был терракт в госпитале, начался пожар; она и ещё двое врачей экстренно извлекали пациентов из "аквариумов", а другие выводили. Вывести успели почти всех, когда раздался второй взрыв. Роми потом опознали по идентификационному жетону.

Я пошёл вразнос… Помню, как хотел лететь, бомбить и взрывать, разметать всё в пух и прах, пройтись огненным валом по этой сволочной планетке — меня остановили, просто физически не пустили к леталке, кто-то вовремя сообразил. Помню, как бился дико, как меня держали. Рвался, шипя от ярости, и вырвался, кажется; помню детали — рот чей-то, искажённый в оре, нос, в кровь расквашенный… Заломали — прижали к бетону — помню, руку кто-то подсунул волосатую, и как я в неё зубами… Прибежал Док со шприцем… Дальше совсем смутно — лекарство то ли работало недолго, то ли подействовало слабо… Снова дрался с кем-то… Кажется, я всё-таки набил морду Скаю. Или то уже были глюки?

Очнувшись, я долго не мог понять, где нахожусь. Не казарма — точно. Вроде, не губа. И уж совершенно определённо не лазарет…

Потом дошло. Каморка в ангаре, та самая, Тарасова. Я лежу на раскладушке. Почему-то не могу шевельнуться.

— Ну вот, — произнёс кто-то. — Глядите, очнулся. А вы — в медчасть, в медчасть… Фуфло наша медицина. Не видели, что ли?

Я узнал говорившего — Скай. Присмотрелся… Батюшки светы, это что же, это я его так?

Рядом ребята — Дин, Джуба, даже Лёнчик где-то на заднем плане… Набились в каморку, не повернуться. Стоп. Почему же я двигаться-то не могу?

Скай придвинул табуретку, сел рядом.

— Ну ты как? — спросил.

Я выговорил хрипло:

— Двигаться не могу.

Вокруг хохотнули.

— А кроме?

— Голова болит дико.

— Это ничего, потерпишь. Так развязывать, что ли, уже тебя? Драться не будешь?

— Не буду, — я помолчал, соображая со скрипом. — Я разве опять дрался?

Вопрос почему-то вызвал дружный смех.

— Ты только Дока обманул, — подмигнул мне Скай. — Он вкатил тебе полный шприц какой-то дряни, говорит — ведите его спать… Ты вроде вялый стал… Но до койки не дошёл. — Скай хмыкнул. — Сколько народищу с твоими отметками на роже ходит — жуть. И не только на роже, конечно, но тех хоть не видно. Ну уж и тебе перепало, не взыщи. Озлил народ. Эким бульдозером пёр, чуть сладили! Хотели мужики опять медицину звать, я отговорил. Кто знает, что они там намутят и во что всё это выльется. А мы — народными средствами: повязали и спиртика влили. Доку сказали — спит… Караулили тут… А теперь подумай и скажи ещё раз: ты в порядке? Можно тебя развязывать?

— В порядке я, в порядке.

Руки-ноги чертовски затекли — долго я всё-таки валялся…

Стоило появиться на лётном поле — меня захомутали и засадили на гауптвахту. В лазарет, видать, не рискнули — на всякий пожарный. На "губе" замки крепче.

Нормально. При нашем ритме жизни "губа" — считай, что отпуск. Нервы подлечить…

Док приходил несколько раз. Поначалу ещё колол что-то. Позже обследовал, остался доволен. Подарил упаковку таблеток — глюкозы с витаминами, я их грыз на сладкое, как конфеты.

Пять дней просидел.

Вышел — стал летать. Как обычно. С мужиками проблем особых не имел — никто зла не затаил.

Со Скаем мы потом распили флакошку.

В общем, постепенно всё вошло в колею.

Сон только стал мне частенько сниться. Будто я опять в госпитальном коридоре, Роми бежит за мной, что-то кричит… И я знаю, что это — что-то очень важное, жизненно важное, и для меня, и для неё, и вообще для всего на свете. Знаю, что страшное случится, если я её не выслушаю; хочу остановиться — и не могу. Прислушиваюсь — но все заглушает рёв ветра…

Сколько раз мне снился этот сон, но так ни разу я её и не услышал.