Отрыв

11

На базе кое-что изменилось. Появились новые лица, ушли многие из старых. Погиб Одноглазый — глупо, на поле, от взрыва неиспользованной ракеты в завалившейся на посадке леталке. Скай стал водить свою тройку. Мне в ведомые определили по старой памяти Тёму, и ещё одного совсем зелёного, чуть ли не вчера с транспорта, парнишку. Этот новичок пожелал себе позывной "Орёл". Я сначала посмеялся, а потом поразмыслил, да так его и записал. Все равно прежняя система поэтапного именования гикнулась вместе с Одноглазым. Так пусть парень порадуется — вдруг да повезёт ему с таким позывным.

Уже после этого я случайно услышал, как пацан выспрашивает у Тёмы, что за "погоняло" такое у их ведущего.

— Непростое погоняло, известное, — важно ответствовал Тёмка, подпуская туману. — Ты, парень, вот что, ты его лучше не зли, а летун он от бога, с таким ведомым ходить — считай, счастливый билет вытянул.

— Не, а почему псих? — громким шёпотом переспросил новичок.

И испуганно добавил:

— ПСНА у его, что ли?

— Не-ет, — задумчиво протянул Тёма. — Это не ПСНА, это так, по жизни.

И, спохватившись, рявкнул:

— Работай лучше, салага! Слишком много вопросов задаёшь.

Я пожал плечами и ушёл незамеченным.

Док, которому я относил какие-то бумаги из госпиталя, обрадовался мне, как родному, и тут же нагрузил тестами. Посмотрев результаты, сказал:

— Молодец. Воюй дальше.

В общем, кое-что изменилось, но в основном всё осталось по-прежнему.

Ещё на базе меня дожидались письма от матери.

Почту нам привозили с орбиталки теми же грузовиками, что и всё остальное — новобранцев и оборудование, запчасти и сами бифлаи, провизию, боеприпасы и многое другое. Обычная, бумажная почта казалась жутко устаревшей. Однако связь была дорога и не про нас; а письма ползли себе потихоньку на перекладных — иногда по три, по четыре месяца гуляли в пространстве — и приходили, как правило, сразу пачками. Если, конечно, был кто-то, кто давал себе труд писать штрафнику.

Было что-то особенное в том, чтобы взять в руки лист бумаги, которого прежде касался родной тебе человек, всматриваться в строчки, пытаясь угадать, ощутить за словами его мысли и чувства. Мать писала от руки. Это было удивительно — дома она даже записки обычно набивала на компьютере. А тут выписывала вязь букв, немного неровную — с непривычки, немного рваную — возможно, от волнения. Информации в письмах было мало. Эмоций — больше…

Я отвечал ей реже, чем она писала мне, и, наверное, намного реже, чем следовало. Тут всё валилось в кучу — и нехватка времени, и длиннющий перечень тем, затрагивать которые не разрешалось, и то, что о многом я и сам бы не написал никогда и никому, тем более — матери. Муссировать без конца тему "а живу я хорошо" я был не мастак, а откровенного разговора не получалось. Может, играло роль ещё и то, что письма мы отдавали к отправке незапечатанными, и было противно думать, кто и где запустит в твои мысли свой любопытный нос. С другой стороны, получали-то мы почту тоже распечатанной — но это её абсолютно не обесценивало.

Я разложил конверты по датам. Пять писем; самое давнее отправлено больше четырёх месяцев назад, самое свежее — почти два. Ещё как минимум столько же наверняка уже бродят где-то меж звёзд… Интересно, какая из моих немногочисленных весточек доползла по назначению. Иногда я ловил себя на трусоватенькой такой мыслишке, что если завтра гробанусь все-таки здесь, мать сначала получит официальное извещение, а потом ещё чуть не полгода будет время от времени вынимать из ящика заплутавшее письмо. Доставучий, как зубная боль, страх жил в этой мысли — о письмах, путешествующих своими неведомыми путями, когда тебя уже нет…

Новостей было немного. Роман опять в санатории. Маму прочат на повышение. Снова подорожали продукты. На работе у одной из сослуживиц сын-срочник угодил на Варвур (надо запомнить фамилию, вдруг столкнёт жизнь… а впрочем — зачем?) Всё чаще мелькал в письмах некий доктор Каминский: Каминский сказал то, Каминский считает этак… Прежде этот доктор лечил Романа, а теперь, похоже, вошёл в мамин личный круг общения. Это, пожалуй, хорошо. Хоть не будет одна, если…

Тьфу, что за чёрт. Не думал я об этом прежде столь часто. Или на меня госпиталь так повлиял?

Вспомнилась Роми…

Письма я так и не дочитал — ушёл на вылет.

О страхе.

С этим Орлом мы таки влипли в передрягу.

Вообще на вылетах боятся все. Нет таких дураков, чтобы не боялись. Привыкают со временем этот свой страх… Ну, тут у каждого своя метода… Кто-то давит, кто — переплавляет в агрессию, в ярость, в азарт, в отчаянность даже… Некоторые учатся жить с этим страхом, летать с ним, использовать его — как лишний орган чувств. Но это враньё, будто с опытом страх уходит — он лишь переходит в иное качество.

Новички боятся откровенно и неприкрыто. Они ещё не знают, что самого-то страха бояться не надо — и оттого им тяжелее. Но если такой парень, бледный и дрожащий, обливающийся холодным потом от ужаса, после боя выползающий из леталки позеленевшим, иногда чуть не на четвереньках — если такой парень всё же делает на вылете то, что нужно — он летун.

Иной раз случается: впервые угодив в нешуточную мясорубку, салага "замерзает" — впадает в некий ступор, с опозданием реагирует на ситуацию или вовсе не реагирует. Если он не гибнет сразу, если, пережив мгновения паники, выходит из этого состояния, сумев взять себя в руки — становится бойцом. Так "замёрз" у меня когда-то Скай, попав в оборот на одном из вылетов. Мне пришлось туго, но я прикрывал его почти целую минуту, пока он не начал хоть что-то соображать… И после ни разу не имел повода пожалеть о сделанном. Теперь Скай сам водит тройку. Дело житейское — никто не попеняет новичку, однажды "замёрзшему" в бою.

Бывает и иначе; бывает всякое. Бывает — косят своих, вкруговую, не глядя; ощерившись, будто зубами, щедрым веером отстреливают ракеты по мельтешащим в поле радара теням; бывает — гробятся сами, предпочитая определённость невыносимости длящегося кошмара…

Бывает всякое… Порой вообще приходят люди чужие: нейродрайву, полёту, бою, войне… Таких видно сразу. Будто на лбу написано: не жилец. Их и трусами не назовёшь. Просто — чужие. Была б моя воля — отправлял бы таких сходу назад. И люди были б целее, и леталки.

Бывает всякое, и потому идти на боевое с необстрелянным салагой под боком не любит никто. Я не исключение. И вовсе не добрый самаритянин — своих забот хватает. Но всё же по временам "утиной охоты", когда проблема решалась намного проще, я не скучаю. Да, стоит труда и нервов слепить себе хорошего ведомого. Зато потом твёрдо знаешь, когда и до каких пределов ты можешь на него опереться. И он знает то же о тебе.

С Орлом у нас не станцевалось.

Задание мы получили самое рядовое: контроль участка трассы Кирдаг — Тарси — Шукан. Задание обычное; трасса, правда, нерядовая — и по рельефу (сплошь ущелья, мосты, туннели), и по значимости (одна из последних функционирующих трансконтинентальных артерий), и по напряжённости боевых действий (только в Тарсийском ущелье сколько наших ребят полегло — вспомнить жутко).

Нам достался как раз кусок, включающий Тарсийское ущелье, и принимая во внимание первый вылет с новичком, это было не слишком здорово.

Однако Орёл держался уверенно. Я порадовался этому факту; правда, пока вокруг не шныряли ракеты и не вспухали зонтики плазменных разрывов, но уже то, что парень стабильно держал эшелон, чётко следовал манёвру и не боялся "гладить рельеф" — летать над поверхностью на небольших скоростях, что в горах иногда очень проблемно — было немало. Помнится, в какой-то момент я понадеялся даже, что сегодня этим всё и обойдётся — уж очень не подходил заданный участок для отработки взаимодействия с новым членом группы. Тройка, которую мы сменили, ушла на базу чисто…

Не с моим везением.

Признаки неприятностей я усмотрел только на шестом проходе. Мог бы и не увидеть — если бы скользящее за хребет солнце не высветило бы вдруг каким-то косым лучом непонятный, мимолётный отблеск в скальном скоплении на одном из склонов.

Вообще в Варвурских горах со средствами обнаружения туго; я об этом уже, кажется, упоминал. Радары и даже более тонкие, чувствительные сканеры пасуют перед каруселью многократно отражённых и взаимопроникающих сигналов, чему немало способствует ещё и сложная структура и необычный состав горных пород. Тепло- и инфравизоры более-менее эффективны ночью, особенно ближе к утру, а днём и вечером от них можно заработать только головную боль. Остаётся оптика — то есть, по сути, глаза. Не самый надёжный из инструментов. Замеченный мной отблеск мог с равной вероятностью свидетельствовать о поверхностном выходе в этом месте жилы кварца, о брошенной кем-нибудь, к примеру, консервной банке — или о скрытом передвижении ирзайских боевиков.

Тем не менее, предупреждение я отбил сразу — не тот случай, чтобы долго размышлять на тему "видел — не видел". Развернулся. Выполнил "воронку", выставив ведомых на внешние круги. На следующем облёте только что носом в эти скалы не воткнулся.

Ничего.

Но — не нравились мне эти камни.

Оставил Тёмку барражировать зону и продолжил маршрут. Перевалили за хребет, прошли вдоль русла — засёк движение. Тут уж явно движение, причём идут практически не скрываясь. Человек двадцать, кто такие — непонятно, что-то тащат, что — опять-таки не ясно. Направляются к трассе, далеко ещё пока, но если пойдут так и дальше — выскочат как раз в сектор "ноль". Это область, откуда можно прямой наводкой по туннелю садануть. Я запросил базу. Район здесь хоть и "строгий", но без явных агрессивных действий с их стороны огонь тоже не откроешь. Нынче тут все подряд в камуфляже. А помимо "вайрско-ирзайской", навязшей в зубах, проблемы, есть ведь ещё и другой риск — чем черт не шутит, вдруг это свои откуда-то выбираются?

С базы ответили, что КП высылает патруль, велели подстраховать. Страховка парням нужна, это точно. Попробуйте-ка выставиться вчетвером, ну, вшестером от силы, на какой-нибудь неповоротливой пехотной ломачине навстречу отряду в двадцать человек и документики спросить. Но и ближе к КП непонятных этих подпускать нельзя. Вдруг у них ракеты, подавят пост — и сектор "ноль" открыт. За туннель командование трясётся как за последний глаз.

А у меня душа болела за Тёмку. Не так, не так было что-то с теми камнями…

Спросил по связи:

— Тёма, что видишь?

— Всё спокойно, командир!

— Смотри в оба.

Ему спокойно. Мне вот — нет почему-то. С той стороны гребня тоже ведь есть сектор "ноль". Там — второй выход туннеля.

Мелькнула мысль: а если группа, которую мы тут пасём — отвлекающий манёвр?

Тогда масштаб операции покрупнее будет.

Я наплевал на правила и запросил подкрепление.

— У вас там что, огневой контакт? — ехидно поинтересовалась база.

Знают ведь, сволочи, что нет.

И не объяснишь им.

Скрепя сердце я отправил Орла на облёт территории. Одного.

Сам пасу тех, что внизу. Во взаимодействии с наземной группой работать — дельце точно не для новичка.

Ждём.

Вот выползли мои пехотинцы. На "кузнечике" — это шагоход такой, ненадёжная машинка страшно, хоть и разработана специально для горных условий. И защищена чисто символически. Остановились поодаль — молодцы. Вроде, разговаривают. Вышли двое, навстречу — парочка от той группы…

И почти сразу — сигнал:

— Орёл — Психу! Вижу людей! Прыгают, руками машут! Наши, что ли?

— Не суйся, — говорю. — Обходи кругом и сообщай всё, что видишь. — И — базе: — Слышали?

— Проверим.

— Тёма?

— У меня всё чисто! Дёрнуть на подмогу?

— Я те дёрну. Смотри в оба вокруг камней, в оба! И тоже не суйся близко.

Пехотинцы сошлись с теми двумя; парочка, вроде, безоружна, а вот остальные сгрудились возле тюков своих, нехорошо как-то сгрудились, неправильно… Расположение неестественное — вот в чем дело: будто сектора обстрела распределяют… Случайность? Те двое ведь в любом случае на линии огня…

А потом до меня дошло. Если эта группа — отвлекающая, то передо мной — смертники. "Драххиры", добровольцы в ирзайский рай…

— Пехота, аларм! Парни, в машину!

Ор этот — в пользу бедных. Нет у меня прямой связи с пехотой, не знаю я их волны, не догадались ребята, как когда-то группа Змея, первыми до меня докричаться. А с базы — пока передадут…

Я заходил, пикируя, со стороны "кузнечика", видя крупным планом, будто в замедленной съёмке, ползущие под брезент руки, уже понимая, что двое пехотинцев снаружи, пока ещё оживлённо беседующие со своими визави — мертвецы однозначно; за тех, кто в машине, я повоюю, если успею; и в этот момент — вот всегда то густо, то пусто — меня прострелила электрическим разрядом новая мысль. Я понял, что не так с этими камнями.

Просто не было там прежде никаких камней.

Бифлай — быстрая машина. Каждый раз, вылетая на патрулирование, мы охватываем наблюдением огромные площади; невозможно запомнить рельеф во всех подробностях, проносясь над ним на скорости, когда глаз едва успевает замечать детали, а мозг — их обрабатывать. И всё же есть места, которые мы видим чаще остальных; их профиль западает — не в сознание даже, куда-то в спинной мозг, как мне кажется…

Не было там этой группы камней. Точно.

— Тёмка, огонь по камням! Это камуфляж! — заорал я, швыряя поток плазмы навстречу раструбу ручника — на таком расстоянии не увернёшься и не промахнёшься, тут либо ты, либо тебя, кто первый успеет. — Тёмка! Там пусковая!

"Кузнечик", раскачиваясь и спотыкаясь, удирал в кусты.

Обугленные трупы катились по обугленной земле, а вот там, справа — пушкой не успеть, развернуться не успеть — накрениться, "прогладить" на излете; бифлай — крепкая машинка, стерпит; держись, родимая, и я переживу…

— Поражена! — это мой дисциплинированный ведомый. — Точно! Псих! Точно! Передвижка взлетела, зуб даю!

Сколько ж это они её под камуфляжем тащили?

Терпеливые, сволочи.

Ракету вниз на закуску.

И тут же:

— Псих! Тут вторая! Залповая! Я не у-у…

Тишина.

— Тёма?

Тишина.

Туннель между Тарсийским ущельем и долиной Мурави видал всякое. Но никто, по-моему, ещё не летал сквозь него на бифлае. Я успел заметить разбегающихся пехотинцев, пехотинцев падающих, катящихся, накрывающих голову ладонями…

Извините, ребятки. Иначе не успеть.

Вынырнуть из туннеля прямо навстречу уже нацеленной серии — вот это было весело. Стационарная противоракетка жалобно тявкала, безнадёжно запаздывая — она рассчитана в основном на дальние запуски, с ближними ей тяжко, не настолько она расторопна…

Если бы первый же залп пошёл на туннель — накрылась бы, пожалуй, наша трасса. Но первый залп принял на себя Тёмка.

Из второго часть ракет расстрелял я, часть — стационарка. Одна или две влепились все-таки в склон чуть повыше устья, но туннель не обрушили. А третьего залпа не было. Тяжёлая "сигара" — самая мощная из ракет, имевшихся у меня на борту — подняла в воздух мешанину камней и земли, пластика и металла, и плоти и крови, наверное — образовав кратер на месте бывшей скальной группы, снова — и теперь уже необратимо — изменив рельеф.

Я не помню уже, в какой именно момент этой недолгой, но дико напряжённой схватки я услышал по связи вопль Орла:

— В меня стреляют!

Всё, что я мог — это дать ему команду "огонь".

Некогда было даже бросить что-нибудь банальное вроде "держись, парень".

А чуть погодя я услышал:

— Цели поражены, сектор чист. Я ранен, ухожу на базу.

Слишком хладнокровно для новичка, чересчур по-уставному звучал его доклад, но в горячке боя я не обратил на это внимания. Подумал только — "молодец, салага".

К нам шло долгожданное, подзапоздавшее теперь уж подкрепление — две тройки из соседних квадратов. База спохватилась.

Я ещё утюжил ущелье, заново придирчиво вглядываясь в каждый камень, когда услышал приказ базы занять шестой сектор — тот самый, где обстреляли Орла. Приказ был адресован не мне — Даку, ведущему одной из троек.

Как так вышло, что и Дак, и его первый ведомый подставились под наведённый в упор с удобнейшей, практически открытой позиции залп, я не знаю. Драххиры даже не дали себе труда прятаться, а Дак не был новичком. Но парни только заходили на патрулирование в сектор, минуты назад объявленный чистым.

И есть у меня…

Не подозрение даже. Страх.

Когда-то — со мной тогда летал Скай и, кажется, уже Тёмка — я услышал разговор по связи, не предназначенный для моих ушей. Два летуна — не помню, кто — трепались на своей волне; один спросил у другого, чью тройку они сегодня меняют.

Тот ответил:

— Психа.

— Хорошо, — заметил первый. — После этих ребят я хоть уверен, что уж если сказали — "чисто", значит, чисто и есть.

Тогда, помню, я порадовался. Приятно сознавать, что хорошо делаешь свою работу…

На базе я первым делом направился к площадке, где стояла леталка Орла.

Он ещё был у машины. Прислонялся изнеможённо к корпусу, и Док светил ему в зрачки своим приборчиком.

Я прислонился рядом. Быстро вошёл в слияние, прямо снаружи. Док покосился на меня неодобрительно.

Совершенно целая леталка. Ни одного следа — ни плазменного, ни лучемётного, не говоря уж о взрывных. Ракет, тем не менее, действительно не хватает.

Промазал с перепугу? Не разглядел? Это может быть, конечно.

Я спокойно дождался, пока Док выскажет свой вердикт, пригласит парня на тесты и удалится. Проговорил негромко:

— Рассказывай.

— Что ещё?

Не понравилось мне, как он шарахнулся. Тон наглый, а глаза бегают. И страх в них — не тот, многократно мной виденный, в котором прикосновение смерти отражается. Скорей как у крысы, спёршей кусок мяса и боящейся, как бы не отобрали.

Я сказал:

— Слушай, парень. Нам летать с тобой ещё. То, что ты из боя удрал на целой машине, я тебе на первый раз прощу. Показалось в горячке; бывает. Но сейчас ты мне честно, как на духу, расскажешь, что там было, что ты видел, что делал и куда стрелял. Мне надо знать, понимаешь?

— Зачем? — прищурился он.

— Затем, что мне с тобой летать.

Орёл поёрзал глазами по сторонам.

И вдруг прошипел по-змеиному, брызгая слюной:

— Заложить меня хочешь, да? Думаешь, ты самый умный здесь?

— Ты о чём?

— Знаешь ты, о чём. Думаешь, я не понял, как это делается? Как очки набираются? Думаешь, ты один сообразил, как выживать-то тут, а? А, старожил? А других заложить, чтоб всерьёз гробились?

Я не сразу понял, о чем он говорит. А Орёл подмигнул похабно, пропел обрётшим силу голоском:

— Рука руку моет, а Псих? Нам-то сверху лучше видать. Так что ты уж меня не держи за лоха тупого. Лохи пусть под выстрелы сунутся. А мы с тобой тихонечко, ты за меня, я за тебя, и оба проживём подольше, ага? А? А-ах!

Он захрипел, получив ребром ладони по кадыку — не так, чтоб убить, но так, чтоб забыл на какое-то время, как дышать — и только задавленно булькал горлом, когда я впечатал его в корпус леталки, хорошенько взяв за грудки. Он был выше меня и изрядно крупнее, но не сделал даже попытки сопротивляться. А когда я зажал предплечьем его шею, рыпаться было уже поздно.

Видимо, я с самого начала взял с ним неправильный тон. Есть такие люди — любую доброжелательность воспринимают как слабость. Следовало окрестить его каким-нибудь "Червяком", вытирать об него ноги и держать в страхе — и я мог бы иметь преданную шестёрку.

Но мне это было не надо.

А летун из него не получится никогда.

— Думаю, я тебя понял, — я не отпускал его, а говорил тихо и размеренно, тщательно контролируя себя, чтобы не придушить всерьёз. — Насчёт выживания. Ты удрал, как только увидел оружие, да? Удрал далеко и быстро. А ракеты выпустил в белый свет, как в копеечку. Тебе подвезло — никто не мониторил тебя в это время. Потом ты наврал, что ранен. Ладно. Знаешь, я даже могу всё это понять. Ей-богу. Не могу, — я усилил нажим на его шею, — не могу объяснить другого. Зачем ты орал на весь эфир, что уничтожил противника? Что сектор чист? Растолкуй уж мне, тупому. Зачем? Ты ведь мог сказать, что промазал. Что не уверен в результате. Мог сказать, что просто не видел, куда попал. Это нормально! Так зачем же? Ну?!

Парень начал икать, как только я принял руку, и икал долго и натужно; несмело потянулся утереть рот ладонью. Утёрся. Проморгался. Поднял взгляд — и подмигнул мне. Так же похабненько, как прежде, будто и не было всей предыдущей сцены; или скорей — будто именно такого он ожидал. Я даже отшатнулся — скорей от отвращения, чем от неожиданности; Орёл же просипел:

— А типа ты-то… Всех своих… В самом деле замочил, ага?

И продолжил, зашептал торопливо, постепенно прорезаясь голоском:

— Ты старший, я ж не спорю. Я ж не спорю. Тут нет вопросов, Псих. Я ж только того и возбухнул, что ты меня за лоха держать надумал. Я под тобой ходить согласен как скажешь. Я сразу понял, что тебя надо держаться. Ты мне верь, я никому, могила; лохи есть лохи, что ж я, не понимаю? Ты мне верь, я за тебя…

Я слушал и медленно кивал. Протянул руку — он напрягся, скукожился, но я всего лишь положил ладонь ему на плечо. Выждал. А потом резким движением содрал с его шеи симбионта.

Вопль: "Ты чё-о?!" — был слышен, наверное, на соседних площадках.

— А вот что. — я помолчал, запихивая гусеничку в нагрудный карман робы. — Вот что. Ты сейчас пойдёшь в бункер. Тебя туда не пустят, но — плачь, просись к отцам-командирам, кто-нибудь да заинтересуется. Скажешь им, что летать ты не можешь; умоляй, пиши любые бумаги, пусть отправляют тебя по месту приговора суда или хоть к богу в рай. — Я поймал взгляд его забегавших глазок. — Ты действительно могила. Готовый гроб для всех, кто с тобою рядом. Поэтому летать ты не будешь. Насколько это от меня зависит — никогда.

Подумав, добавил:

— Спросят про симбионта — отправляй ко мне. И ещё. Если ты не сделаешь, как я сказал. Если надумаешь остаться.

Орёл пялился на меня, отвесив челюсть, и я отвернулся от него, сунув руки глубоко в карманы. Посмотрел на поле, не задерживаясь взглядом на пустых площадках. Поёжился, как от ветра.

Закончил фразу будничным:

— Тогда я тебя убью.

Мне показалось, он мне не поверил.

Тем не менее, Орла я больше не видел.

К счастью.

К счастью — потому, что я бы сделал то, что сказал.

Здесь нет рисовки. Я был свидетелем многих смертей. Эта — была бы не самой большой бедой. Правда, я всё равно рад, что мне не пришлось этим заниматься.

Наверное, нашёлся кто-то, кто доверял мне больше, чем мой несостоявшийся ведомый.

За симбионтом ко мне пришёл ротный, капитан Лесковски. Ничего не спросил — просто велел отдать гусеничку. Я отдал. И тоже ничего не спросил.

Не знаю, как они поступили с парнем. И, если честно, знать не хочу. Надеюсь только, что это никому больше не стоило жизни.

Я взял двоих новых ведомых. Возни с ними было выше крыши, но оба оказались нормальными парнями.

А за тот вылет я получил медаль и выговор. Медаль — за оборону стратегически важного объекта, то бишь туннеля, а выговор — за пролёт через этот самый туннель.

Вот так.