Отражение во мгле

16 ТЕМНОТА

Жрец рассчитал верно. Конечно, первой мыслью было броситься к ближайшим руинам и дворами добраться до убежища секты. Но всюду снег; если бы нападавшие решили его выследить и догнать, то им бы это удалось. Следы на снегу, и этим все сказано. А в том, что его хотят догнать, Жрец не сомневался. Ведь на плечах у него «винторез» и помповое ружье. Убить могут и за горсть патронов, а уж за огнестрельное оружие и подавно.

Но Жрец не прожил бы столько лет в этом царстве хаоса, где резко уменьшилось число людей, но многократно умножились ранее скрытые, а теперь обретшие статус аксиом и законов пороки человека. Не прожил бы он столько, не будь умен и способен просчитывать варианты, как подобает поступать хищникам и падальщикам. Ведь в таком мире любой падальщик и даже хищник рискует стать дичью, если оступится. Если потеряет чутье и остроту восприятия. Те, кого убили сектанты, потеряли бдительность. Потеряли и его менее опытные подельники. Но не он.

Жрец быстро отсек возможность возвращения дворами домой. Еще когда перемахнул через снежный бархан, он понял, что это гибельно. Он буквально на брюхе заскользил по снежному насту вниз, отталкиваясь руками. Спасение было на замерзшей реке. Вылизанный ветрами лед не сохранял на себе следов. И там торчали притопленные суда. В одном из них он и спрятался. Потом осторожно стал наблюдать за стороной вероятного появления врага через оптику «винтореза». Однако либо неприятель решил, что он ушел в город, либо тоже был не прост и следил за рекой из укрытия, понимая, с кем имеет дело.

Жрец не был обладателем такой роскоши, как часы. В систему его жизненных координат четкий хронометраж не вписывался по причине ненадобности. Однако сейчас ему очень хотелось знать, сколько часов он провел в полуутопленной ржавой посудине, сильно накренившейся на левый борт. Течение времени определяла лишь наступившая темнота. Значит, вечер. Или уже ночь. Но самое скверное — это холод, голод и вьюга. Есть хотелось страшно, и била сильнейшая дрожь — вот она, расплата за неподвижность. И теперь, когда снаружи завыл жуткий ветер и снежные гранулы наждаком зашелестели по бурой от коррозии барже, он вдруг подумал, не допустил ли ошибку в выборе пути. И не стала ли эта ошибка роковой. Может, надо было именно дворами, пусть и по снегу, уходить домой? В тепло, в укрытие от ненастья, туда, где есть что сожрать и выпить. А что вышло? Вышло, что он сам загнал себя в ледяную ловушку. И как теперь быть?

Ясно одно: в барже оставаться нельзя. Он, конечно, вооружен, но теперь едва ли закоченевшие руки смогут эффективно стрелять.

Жрец осторожно выбрался из надстройки, грозившей превратиться из убежища в могилу. Снаружи отчаянно выл ветер, он тут же набросился на человека всей своей мощью. Тьма была кромешная, в ней худо-бедно угадывалась только белизна льда и снега. Утопив голову в меховом капюшоне своего одеяния, сшитого из добытых в мертвом городе предметов зимней одежды и звериных шкур, он осторожно двигался по краю баржи, держась за ржавые леера, чтобы не упасть. Вьюга упорно боролась с его равновесием, и, когда он наконец достиг глади речного льда, ветер все же свалил его с ног.

Ворча под нос отборные ругательства, Жрец поднялся, сделал несколько шагов, но очередной порыв ветра снова опрокинул его на лед, да еще и протащил несколько метров по скользкой поверхности. Тогда сектант решил, что эффективнее двигаться на четвереньках. Лишь бы добраться до руин. Там снег и не скользко и есть где укрыться от ветра. Главное сейчас — уйти с реки.

Крутой склон, ощетинившийся густым сухим кустарником, торчащим из снега, на сколько хватало глаз, спускался в ледяную пойму Оби, по которой проходила Сухарная-Береговая улица, где еще местами сохранились невзрачные постройки. Ударная волна не разрушила их, она прошла поверху и лишь сорвала крыши. Позже разобрали большинство домов — те, которые деревянные. Каменные еще стояли, и в подвалах сохранились печи. Видимо, в самом начале, когда выживших было куда больше, чем нынче, они переселялись туда, прячась от холодов и мародеров. Сейчас, однако, этот район, как и практически весь город, был безжизненным. Но в эту ночь одна из подвальных печей вновь вспомнила жар огня и копоть дыма.

Бронислав и Рябой растопили ее найденными остатками деревянных домов и сараев, а также хворостом из прибрежного кустарника.

Свое движение по следам неизвестного снегохода они прервали у поселка Затон, на том берегу реки. Выяснить происхождение следов так и не удалось, охотников заставили повернуть сгустившиеся сумерки и разгулявшееся ненастье.

— Черт, как не вовремя-то все… — ворчал Бронислав, грея руки у печи.

— Чего ты нервничаешь, командир? — сонно буркнул сидевший в углу на охапке хвороста Рябой.

— Как не нервничать? При нормальном раскладе минут тридцать — сорок до Архиона. А мы тут застряли. Вот сиди и думай до конца этой вьюги, что там за пальба была.

— Бронь, ну не кипиши ты раньше срока, а? Сам ведь сказал, что выстрелы не пистолетные. А у Тора и Масуда пистолеты. Значит, не наши это.

— Молодец, — хмыкнул недовольно Бронислав. — Отличное наблюдение. Только что это значит? Может, положили ребят, а те и не успели ответить. А там Сабрина…

— Да перестрелка это была, командир. Перестрелка. И ни одного хлопка пистолетного я не слышал. Не было там наших.

— На таком расстоянии пистолет и не услышали бы.

— Вот для чего ты себя сейчас накручиваешь? Легче будет от мысли, что наши в засаду попали, что ли?

— Не грузи, Рябой, — поморщился Бронислав. — Надо погреться и идти на «Речной вокзал».

— Совсем ума лишился?! — воскликнул Рябой, привстав. — В такую погоду да потемну? И куда мы придем? Сейчас на улице даже свою вытянутую руку не видно. Заплутаем и будем шарахаться, пока новый день не настанет да буря не стихнет. И что толку? Я уже не говорю про то, что вообще сгинем в буране этом.

Бронислав покачал головой, словно отчасти соглашаясь с доводами Рябого. Прислушался, не стихла ли вьюга. Нет. Снова покачал головой, вздохнул и тихо выругался.

— Надо было их не на «Речной» отправить, а до «Площади Ленина». Быстро бы туда дошли.

— Ну конечно, — хмыкнул Рябой. — Вот там бы и напоролись на засаду, точно. Ближайшая к Перекрестку Миров станция. И самый логичный вывод — ждать нас возле нее. А если не те, кто за девкой пошел, то монахи Аидовы сцапали бы. На улице их перемирие не действует, ни с кем. Жратву добывают себе, суки.

— Да знаю я, — дернул головой Бронислав.

— Ну так и не нервничай, коли знаешь. «Речной вокзал» — это верняк. Там точно никто бы не ждал. Просто не успели бы туда дойти, даже если б и догадались. Но не догадались, это я тебе гарантирую.

— А следы?

— А что следы? У нас фора по времени какая? Тем более что разделились мы. Поди знай, кто и куда пошел.

— А снегоход?

— Здрасьте, приехали. Ты сам видел, в какую тмутаракань эти следы убрались.

— Ну да… ну да… — Бронислав почесал небритое лицо.

— Да хватит мандражировать, командир. Уже бесит, честное слово. Тор и Масуд, между прочим, тоже не пальцем деланные. И преследователя завалят, и засаду перебьют, ежели надо. Чего стоят эти лохи с центральной общины в бою? Да ничего. Едаков, молодчага, сделал из них стадо тупое и жвачное. Оглупил, охмурил речами елейными. «Массандрой» ублажил. Думаешь, отчего в центральной общине больше всего самогона делают? Да чтобы пили и не дергались. Допустить, что он сам да вояки его решили отбить жертву?.. Чепуха. Едаков — наш человек. Все он сделал для своего благополучия и для нашего промысла. Войны ой как не хочет. К чему ему все это? У него бабы. У него роскошный быт. У него власть. Все ресурсы общины под его контролем, и их в достатке. И что нужно Анатолику нашему? Правильно. Чтобы все так и было. Чтобы народ работал и добывал для него эти самые ресурсы. Да еще налоги со своих мизерных паек платил. И чтобы не бузил народ. А народ бузить не будет. Ведь у нас с Едаковым договор о мире. И стадо ихнее знает, что не станет Едакова, так и договоры все аннулируются. И мы уже не ограничены квотой в одну жертву за охотничий сезон. И Аид с себя снимет все обязательства, дескать, под землей никого не ловить, а просто выторговывать трупы. И армагедетели тоже с цепи сорвутся. И это ихнее быдло все прекрасно понимает. Тупые, пропившиеся, но главное — понимают. Понимают, что им на свою власть молиться надо. Понимают, что если вместо Едакова, радеющего за эту. — Рябой зло засмеялся, — интеграцию, мать ее, и сотрудничество придет какой-нибудь народный патриот, коему будет дело до благополучия и выживания своих землячков, то мы сделаем все, чтобы их передушить. А серьезного отпора Перекресток Миров дать не сможет. И в том опять-таки заслуга Едакова. Вояк совсем мало, да и у тех иммунитет от нас. Они верны Едакову. А если что не так, то ни одна община просто не даст времени им вооружиться да узнать, как этим оружием пользоваться. И Едаков понимает: измени он сейчас политику в пользу своих людишек, и ни нам, ни Аиду, ни кому другому он живой и власть имущий уже не нужен будет. Вот так-то, Бронислав. Да впрочем, чего я тебе разжевываю? Ты ж не дурнее меня, сам все понимаешь.

— Понимаю. — Старший охотник в очередной раз покачал головой, глядя на огонь в печи.

— Ну вот и славно, что понимаешь. Отсюда и вывод. Лошары энтузиасты пошли за бабой. А лошары против Тора и Масуда… Да и против дивчины твоей, кстати… Вон она как трутня ухлопала, любо-дорого посмотреть. Так что не волнуйся, в порядке они полном.

— Надеюсь, что ты прав.

— Да конечно прав, старина. Очень даже прав. — Рябой подошел к нему и ободряюще похлопал по плечу. — Они, небось, дрыхнут себе там, в тепле и сытые, а ты волнуешься. — Он засмеялся. — Вот и нам, кстати, поспать не мешало бы. К чему то время, что двигаться не можем, тратить впустую?

— Плохая идея. Аидова станция к нам сейчас ближе всех. Не хотел бы я даже бодрствующим с его монахами столкнуться на поверхности. А уж спящими к ним попасть…

— И что, они в такую погоду шастают по городу? — Рябой сделал скептическое выражение лица.

— Ну знаешь. Чем черт не шутит.

— Давай тогда по очереди, что ли, спать?

— Спи. Я не хочу.

— Ладно. — Напарник улегся на хворост, отчего тот неприятно захрустел. — Толкнешь, как кемарить начнешь. Только хоть часок дай поспать. — Он засмеялся.

— Спи, спи.

— Слушай, а что за тайна такая?

— Какая еще тайна?

— Ну, про крота этого. Стукача с Перекрестка Миров. Ни ты, ни другие старшины охотничьих групп не делитесь информацией. Кто таков? Как сведения сливает? И что за сведения?

— Тебе-то зачем?

— Да ладно. Не доверяешь, что ли?

— Дело не в доверии. Просто есть правило: не трепаться об этом. И все.

— Да брось, командир. Кто он?

— Веришь, нет, я не знаю.

— Как это?

— Да вот так. Просто получаю информацию определенным образом. Знаю, что есть у них человек, который по определенным дням и в определенное время суток, с началом охотничьего сезона и до поимки жертвы, оставляет нам информацию. Вот и все.

— Ну а как с ним законтачили-то?

— Да как… Он вроде сам на связь с нашими вышел. Давно еще, в первые сезоны. Ну, когда все устаканилось и наше мироустройство современный вид приняло. Собственно, потому мы столько времени баланс держим, потерь не несем практически и спокойно берем жертву, что помогают нам оттуда. Без него пришлось бы дольше возиться.

— Ну, я бы не сказал, что сейчас шибко легко.

— Да просто привык. А без крота представь каково. В этот раз мы четко знали, что в этой норе, которую беглый трутень прорыл еще два года назад, стенка тонкая и за ней девка. Просто он подал нам сигнал, и мы спокойно взяли добычу.

— Ну да. Просто было, не спорю. Только вот одно не пойму: а как он сигнал-то подает?

Бронислав вдруг засмеялся тихо и покачал головой.

— Помнишь, я вам зеркала у Перекрестка Миров показывал? Помнишь? А потом я еще ходил к ним.

— Ну, помню. Они, зеркала эти, вроде дневной свет к ним на ферму проводят, да?

— Ну да. Я так и сказал. Так вот, по этим зеркалам он и сливает нам информацию. — Да ты что? И как это? По зеркалам-то…

— Да очень просто. Зеркала, это ведь отражения. Ну, днем они свет ловят и отражают друг от друга. Свет идет в оранжереи ихние и жукам. Ну а в сумерках… Или там вообще во мгле ночной, отражение обратное. На ферме у них тогда лучины горят или лампы масляные, не знаю. И свет этот на поверхность пробивается. На ночь-то, и в непогоду, они чехлят свои зеркала, что на улице. Но если чехол поднять, то отражение — вот оно, никуда не делось. И он оставляет особым образом между зеркалами, что внутри, у него под носом, весточку шифрованную. К примеру, такого-то дня в такой-то район пойдут собиратели дров и снега. Или еще что-то в этом роде. В этот раз он нам сообщил, что про нору никто, кроме него, не знает. А там девица какая-то в расстроенных чувствах прячется от всех и плачет. Легкая добыча. Вот и весь секрет.

— Надо же, — усмехнулся Рябой. — Не зря говорят, что все гениальное просто. Иначе и не скажешь. Весь наш уклад, все наше мироустройство — не более чем отражения в зеркалах.

— Да. — Бронислав задумчиво кивнул. — Отражение во мгле.

— Значит, это кто-то из обслуги оранжерей и питомника жуков? Кто-то, кто имеет туда доступ? Это ведь вроде как режимный объект, опора нашей мировой экономики.

— Наверное, да. Не знаю я.

— Знаешь, небось, да говорить не хочешь, — прищурился Рябой.

— Ублюдок он. Поганый вонючий ублюдок. Вот все, что я знаю.

— Ох ты! — Охотник сделал удивленное лицо. — А чего ты так на него понес-то? Он же наш. Помогает нам, сам говорил. Разве не так?

— Так-то оно так. Но ведь подумай, он же предатель. Разве так можно? Живет с людьми. Жрет с ними. Пьет с ними. Здоровается за руку. Улыбается им. И продает. Причем мы-то не платим ему ничем. Ну, может, ему так удобнее. Может, он нашу охоту держит под контролем, чтобы никого из его близких не увели да себя обезопасить. Но все равно. Шкура ведь. Предатель. Гнида. Тварь. Не могу я понять. Ну вот хоть убей, не могу. Можно пойти против своих в открытую. Можно. Всякие бывают причины. Просто бросить вызов. Но чтоб вот так, подло, по-тихому сливать? Не понимаю я этого, Рябой.

— Да и хрен с ним. Оно нам сподручнее. А его мотивы сучьи да гниль нутряная — не наш головняк. — Напарник махнул рукой. — А почему они зеркала без присмотра оставляют? Не боятся?

— А чего бояться?

— Ну как чего… Побьет кто. Или стихия…

— Да кому это надо? При современном раскладе никому не выгодно. А в городе-то и нет никого. Случайные люди не бродят. А те, кто бродит по нуждам всяким, знают, что зеркала — это наше все, а не только прихоть Перекрестка Миров. Есть у них обслуга. Но прячется в метро она почти все время. Иммунитета от нас, от охотников-то, у этих людей нет. Так, периодически чистят от снега и наледи. Чехлят от ненастья, я же говорил.

— Н-да. Толково, конечно.

— Толково. — Бронислав задумчиво закивал. — А знаешь, в такие моменты, когда делать особо нечего и голова просто по инерции начинает думать о бытии нашем, о всяких там материях, не могу я отделаться от ощущения, что весь наш мир, современный имею в виду, весь наш уклад жизни, общий уклад, не только Архиона… наша возня, политика, цели — все это лишь крохотное отражение былой цивилизации в маленьком осколке разбитого мира. Как в этих зеркалах. Отражение былого величия и сопутствующей грязи в первобытной мгле, в которую мы сами себя загнали.

— Что тебя на философию потянуло? — Рябой ухмыльнулся.

— А почему бы и нет? Я же говорю, в минуты досуга задумываюсь. По инерции. И до дурноты все это… Знаешь, ничто и ничему человека не учит. Вот ведь люди порознь жили когда-то. Каждый со своим укладом. Может, так оно и надо? Не могут быть все люди одинаковыми. Да и не должны, наверное. Равными — возможно, но не одинаковыми. Ну, потом договаривались. Искали пути, чтобы в мире жить и при этом быть готовыми напасть или отразить. Наконец и у тех и у других главные решили: а на фига все это? Ну вот мы, главные, будем собираться вместе. Саммиты всякие… да клубы по интересам — это на самом деле. Оргии типа наших собраний в том поезде, в туннеле. Так и у них было. Игры в преферанс. Только вот колоды карт — это люди. Простые. Подданные. И фишки игральные, жетоны там, тоже люди. И вот играют большие люди в свои игры. А маленькие — разменный материал. Но кто-то из маленьких вдруг дергается, и начинают крутиться какие-то шестеренки. Кто может контролировать зеркала? Зеркала — это важная часть быта общины. Как раньше телефон, телеграф, телевизор. Конечно, не кто попало у зеркал этих. Кто-то важный и властный наверняка. А почему нам сливает? Да для поддержания мира. И еще. Возможно, если кто-то затевает у них бузу против такого уклада жизни, то его и сливают нам. Как тебе такой вариант? Двух зайцев, так сказать, одним камнем.

— Логично. Умно. Я как-то даже не задумывался.

— А я вот задумывался. А ты говоришь, философия.

— Ну а какая разница? — зевнул Рябой. — Этот уклад жизни и нас ведь устраивает. Или ты стал жалеть нашу добычу?

— Нет. Не жалею я людей, а презираю. Вот за то, что так живут, презираю. За то, что ничего лучше придумать не смогли за тысячи лет. За то, что мир разрушили. За то, что не сопротивляются. За недочеловекость. Все ведь знают простую истину, с которой не хотят спорить. Если не давать тварям периодически жертву, твари начнут охотиться сами и станет хуже. Ну а сколько этих тварей, кто знает?

— Мало? — пожал плечами Рябой.

— А ты думаешь, много? Ну я-то не знаю, сколько их. Но ведь если подумать… Они жрут одного человека в девять месяцев. Сколько их, по-твоему? Ну не может быть много. А вот взяли бы люди, да и собрались вместе, да и избавили бы себя от общей угрозы. Так нет, сидит каждый в своей норе. Одни думают, сегодня не меня схватили, чтобы к твари отвести, и хорошо, поживу еще спокойно. Другие, как мы, решили: схватим кого-нибудь чужого и отдадим твари, чтобы она в нас кормильца видела и не угрожала. И всех это устраивает. А кого не устраивает, тот «Массандру» жрет и уже доволен всем. И что? Я этих мразей жалеть должен? Да пошли они все на хер. Ничтожества. Презираю. И того крота презираю. Шкура, предатель и мразь.

— Так что же это, Бронислав, получается? Ты и себя презираешь?

Старший охотник приоткрыл скрипучую дверку печи и подкинул хвороста.

Подвал наполнился мрачным и неестественным в замершем мире огненным светом.

— Ну, если на то пошло, и себя тоже, — произнес Бронислав после долгой паузы.

— Отчего же? У тебя такой авторитет. Опыт…

— А жена моя? Нет ее. Не уберег. Самое дорогое не уберег.

— А дочурка? Сабринка-то?

— Дочурка? — Бронислав стал нервно тереть подбородок. — А что дочурка… Такое детство у нее должно было быть? Такая жизнь? Не уберег я, Рябой. Не уберег. От людей не уберег семью. Вот и люди не уберегли. Себя, близких, весь мир. От самих себя и не уберегли. Ненавижу людей. Презираю их. Пусть жрет их тварь. Пусть жрет!.. Знаешь, я когда-то давно слышал, что в одном зоопарке стояла клетка и на ней было написано: «Самый опасный и страшный хищник на земле». И в клетке не было тигра, льва, крокодила или там ядовитой змеи. Не медведь гризли. Не варан и не баран. Не скунс или сумасшедший хомячок. Не безумный кролик из игры компьютерной.

— А что там было? Тварь?

— Тварь? — Бронислав усмехнулся. — Нет, дружище. Там стояло зеркало. Каждый человек подходил и видел свое отражение.

Рябой задумчиво покачал головой. Видно, слова Бронислава произвели на него впечатление. И наверное, он представил это зеркало в клетке. Возможно, и отражение свое представил, потому как дернул головой, словно отгоняя липкие и тягостные мысли.

— Слушай, Броник, меня одна вещь беспокоит.

— Какая?

— Снегоходец этот… по следу которого мы шли.

— И чего?

— Как чего. Он же на том берегу. Тот берег у тварей. А ну как баланс нарушит?

— Он в Затон укатил. И вроде дальше следы так и шли, на запад или северо-запад. Ну, где раньше северо-запад был. Затон вроде как пригород. Так что не особо интересно тварям, ежели там кто появится. Главное, участок между мостами. Горский микрорайон, ну и основная территория, от площади Маркса до кирпичного завода. Вот если бы туда сунулся, то я думаю, что воины уже бы давно на нашем берегу рыскали.

— А ну как опять сунется? Ну, если он не наш, не с Новосиба, и понятия о местных делах не имеет?

— Ну, тогда ему шандец там и настанет. А нам надо будет быстрее к алтарю девку вести, чтобы успокоить мамашу. Дескать, мы все еще в деле, заботимся, не повернули против нее.

— Ну хорошо, если все обойдется.

— А я смотрю, Рябой, что теперь ты кипишить начинаешь, — тихо засмеялся Бронислав.

— Просто мыслишка тревожная имеется, и все, — пожал тот плечами.

— Ну вот я тебе и объяснил, что да к чему. Ты вроде как спать хотел? Передумал?

— Да нет.

— Ну вот и спи. Хорош уже мне мозги шлифовать.

— Еще кто кому шлифовал, — хмыкнул Рябой. — Это ведь ты со своими зеркалами…

— Все, спи, — отрезал старший охотник.

— Ну что, думаю, в такую вьюгу смысла идти дальше пока нет, надо привал организовывать. — Мелиш в очередной раз провел перчаткой по фаре снегохода, убирая налипший снег. — Что думаешь, Рипазха?

— Думаю, как повезло мне с таким чертовски сообразительным напарником, — ухмыльнулся рейдер.

— Что есть, то есть, — засмеялся в ответ Мелиш.

— Все это хорошо. Только надо местечко подобрать поукромнее.

— Согласен. Ну, ты днем был здесь, лучше ориентируешься.

— Смеешься, что ли? Если б даже я тут жил, то хрен бы сейчас понял, где что. В этой метели сам черт заблудится и перебздит от страха.

— Позади нас, это что было? — Мелиш махнул рукой. — Стадион?

— Нет, — ответил Рипазха, мотнув головой. — Ипподром. Если верить карте, что Дьяк дал. И кстати, я в этом районе не был. В основном реку и набережную на той стороне исследовал. Если в городе есть река, именно там надо в первую очередь искать признаки жизнедеятельности уцелевших людей. Или на льду, или на берегу.

— Это я знаю, конечно. Ну а там, впереди, завод вроде?

— Да черт его знает. Наверное. Ну, может, где-нибудь приткнемся, пока не утихнет? Некоторые строения вроде целы, и места должно быть много. Большие стены-то.

— Сомневаюсь, что есть пригодные для укрытия здания. От эпицентра там километров десять. Если полмегатонны… или вся мегатонна… Для такого города заряд серьезный должен был быть. Думаю, снесло капитально. Либо крыши нет, либо половины стен.

— Ну так давай подкатим да посмотрим? Тут рукой подать до них.

— Да я вот думаю, может, есть смысл в базовый лагерь вернуться, к аэропорту?

— Ага, молодец, — покачал головой Мелиш. — Эдак мы весь топливный запас искатаем без толку. Будем шарахаться туда-сюда… Сам говорил: десять верст до эпицентра. А до лагеря, значит, все двенадцать.

— Ну а пока пристанище искать будем, не больше топлива машина сожрет, а?

— Да что тут думать и гадать? Свяжись с Дьяконом. Пусть сам и скажет, вертаться нам или схорониться тут.

— Не берет рация в пургу эту. Небось, еще и бури какие магнитные. Скрипит, трещит, и весь разговор. Я и с Бароном связаться не могу. Хотя он ближе должен быть, чем лагерь. А в лагере, небось, уже давно антенну свернули с усилителем. Иначе сдует ко всем чертям.

— Ладно, Рип, сам решай, ты же старший. Но я думаю, возвращаться глупо. Потеряем топливо и время. Может, и стихнет, пока доедем. Это мое ИМХО, а последнее слово за тобой.

— Что еще за ИМХО?

— Ну помнишь, в Интернете было такое сокращение? Типа по моему скромному мнению или что-то в этом роде.

Рипазха усмехнулся.

— Ну ты даешь! Интернет! Еще вспомни, как на пляже загорал, и про жару в то лето тоже вспомни.

— Да не сыпь ты соль, — отмахнулся Мелиш. — Я в то лето как раз из Интернета не вылезал почти. С девкой познакомился. Ну, по Сети. Хотел к ней махнуть на выходные, в Анапу. Да только следующие деньки такие жаркие выдались, что до сих пор холодно, мля.

— Не расстраивайся. Она, небось, страшная была, как эта самая война.

— Не, Рип. Симпотная она была.

— Откуда знаешь, если по Интернету?

— Так фотку прислала.

— Ну конечно, — усмехнулся Рипазха в очередной раз. — Прислала тебе фотографию какой-нибудь Родилины Самбриш, а ты и слюни пустил. Симпотной-то с чего по Интернету себе парня искать?

— Думаешь? Так значит, спасибо всемирной атомной войне за то, что упредила мой конфуз?

— Точно!

И они хором расхохотались.

Миновав бухту, тупым копьем вонзившуюся со стороны реки в южный берег, огибая полуостров, на котором когда-то находился микрорайон «Лесоперевалка», они выехали к большому зданию без окон. Позади остались огрызки эллингов, дамба и торчащие в бухте изо льда катера и лодки. Впереди, по обе стороны от Димитровского проспекта, когда-то высились безобразные громады торговых центров. Далее, судя по карте, должна быть еще лодочная база под названием «Якорь». Ну и тот самый полуостров со скупыми напоминаниями о микрорайоне, разделившем участь не только своего города, но и всего человеческого мира.

Комплексы, что справа от проспекта, не уцелели. О них напоминали лишь покореженные несущие конструкции, которые еще торчали из снега. А вот слева от дороги огромному ангару торгового центра посчастливилось больше. Видимых повреждений было мало, что удивительно: в эпоху заката цивилизации подобные строения возводились так небрежно, что зачастую рушились сами собой, хороня под своими обломками посетителей. Но это здание все еще стояло, напоминая о том, что всякое бывает на свете. Один торговый центр развалится за три года до войны, а другой продержится семнадцать лет после.

Когда-то напротив этого ангара стояли два таких же громадных, но к сегодняшней ненастной ночи они успели истлеть.

Рейдеры Барон и Штерн единогласно решили, что лучшее место для стоянки едва ли удастся найти.

— Ведь строили как попало, халтурили всюду, — приговаривал Штерн, когда они волокли снегоход внутри здания, проникнув через развороченный грузовиком, который там же и застрял, вход. — Недаром чаще разваливалось то, что было сделано не при советах, а позже. А этот дом все еще стоит, ведь странно, да, старшой?

— Ну стоит, как видишь, — буркнул Барон.

— А если рухнет, пока ночевать будем?

— Сплюнь, дурак. С чего ему рушиться именно сегодня? Ведь столько лет простоял.

— Ну а вдруг срок уже подошел?

— Почему же тогда ты согласился на ночь тут приткнуться, а, балда?

— Да ветер в харю задолбал уже, если честно. И темень. Что там на дворе искать?

— Вот и не свисти, что рухнет.

— Да это я так, к слову.

Они заволокли машину под эскалатор. Барон тут же нашел большое клеенчатое полотно — похоже, рекламный плакат, — накрыл машину и осмотрелся, водя вокруг фонарем. Ветер внутри здания гудел совсем не так, как снаружи. Проникая через многочисленные пробоины в стенах, он рождал басовитый вой, наводивший на мысли о страшной беснующейся твари невиданных размеров и очертаний, которая бродит наверху и ищет тех, кто посягнул на ее покой. — Что-то я не пойму, откуда снег залетает? — Барон продолжал водить лучом фонаря, в который попадали то редкие снежинки, а то и целые горсти снега.

— Похоже, дырка большая на втором этаже. Пойду посмотрю. Может, заткну чем или задвину.

— Давай, — кивнул Барон. — Зови, если что. Только не заблудись там.

— Да ладно, не маленький. С чего бы мне заблудиться? — усмехнулся Штерн.

— А ты что, не знаешь, для чего торговые центры строили?

— И для чего же?

— Да чтобы посетитель не сразу выход нашел.

— Это еще зачем?

— Ну ты чудак, ей-богу. Чтобы люди бродили там подолгу, на товары смотрели. Соблазнялись что-нибудь купить. Оставляли денежки свои кровные. Даже самую бестолковую хрень скорее купят в супермаркете, чем в каком-нибудь ларьке.

— А если пожар? Выход тоже надо долго искать?

— Да кому это интересно? Ты, главное, деньги оставь. А сгоришь, задохнешься, завалит тебя… это уже твои трудности.

— Ладно, не грузи. Я пошел.

— А я тут сварганю сейчас нам какую-нибудь юрту.

Штерн включил фонарь, надел его на голову поверх плотного армированного капюшона рейдерского костюма и осторожно пошел по эскалатору наверх, проверяя ногой прочность каждой ступеньки.

Барон тем временем сдвигал к эскалатору прилавки, создавая фундамент временного пристанища и добавляя к царившей в здании какофонии еще более неприятные скрипучие нотки; все новые следы появлялись на устланном снегом и мусором полу. То и дело поглядывая наверх и замечая луч фонаря напарника, Барон довольно быстро завершил эту работу и приступил к возведению стен из различной утвари, мало-мальски годившейся на роль строительных блоков. Затем он нашел стальную тележку для покупок, отломал все лишнее, оставив только корзину, и установил ее в центре домика. После чего прошелся вдоль полок, набрал стальных и пластиковых листов. Пластиковые сгодились для кровли, а стальные, изрядно проржавевшие, он разделил на куски, каковыми обложил корзину, — вот и готов очаг, а топливо тут наверняка найдется.

Прямо у эскалатора наверху Штерна встретил опрокинутый банкомат. Его, похоже, курочили ломами и фомками, извлекая наличность. Видимо, после всемирного апокалипсиса кто-то еще всерьез верил, что деньги будут иметь цену. На втором этаже снега было больше, этому поспособствовали разнокалиберные дыры в стенах и потолке. К счастью, самые крупные пробоины находились далеко от эскалатора, и заносимый ветром снег большей частью оседал среди стеллажей, поваленных и стоящих, и стен бутиков. На потолке давно растрескались гипсоплиты, весь пол был усеян их обломками. Кое-где еще свисали на проводах и раскачивались осветительные приборы. Найти здесь что-нибудь из товара было совершенно нереально, мародеры давно утащили из гипермаркета все до последнего памперса. Похоже, они даже уволокли часть стеллажей, прилавков и кассовых аппаратов. Большинство стен, что разделяли отделы магазина, тоже исчезли — либо их унесли, либо повалили, либо сами они рассыпались от времени и непогоды, проникающей сюда без особых хлопот.

Вот, кажется, место, где сидел кассир. Столик в бурых потеках — возможно, кровь. Поломанный стул, рядом кости. Череп пробит навылет, через глазницу. Штерн оттолкнул его ногой и двинулся дальше. Вот уцелевшая перегородка. Зайдя за нее, рейдер вдруг зажмурился от яркой вспышки и резко присел за какой-то прилавок, вскинув автомат. Впереди — движение! Штерн спешно погасил фонарь на голове, включил тот, что был приделан к стволу «абакана» и заметил, что впереди свет пропал. Рейдер осторожно высунулся, держа оружие в готовности к применению. И снова вспышка!

— Черт! — Рейдер отпрянул.

Чужой свет опять погас. Родилась догадка; чтобы проверить ее, Штерн взял с пола небольшой обломок гипсоплиты и бросил через прилавок, служивший сейчас бруствером, в ту сторону, где полыхало. Послышался характерный стук. Штерн осторожно выглянул и поводил подствольным фонарем. Впереди синхронно скользнул луч.

— Да это же зеркало! — Рейдер усмехнулся и встал во весь рост.

Впереди действительно была стена с неизвестно каким чудом сохранившимся большим зеркалом. Он подошел ближе, глядя на свое отражение. Каким же монстром он, должно быть, казался тем, кто прежде никогда не видел рейдеров и не знал о них. Боевой костюм с бронепластинами — словно хитиновый панцирь огромного хищного насекомого. И без того широкие плечи увеличены бронированными наплечниками с торчащими откосами, чтобы не соскакивали лямки автомата. Высокий армированный воротник закрывает шею. Дыхательная маска защищает носоглотку от лютых холодов. Жесткий капюшон, конечно, не спасет от пули или сильного удара по башке, но не позволит вонзить сзади в шею нож. Хотя, конечно, можно напялить и шлем от защитного костюма 6Б25, на основе которого были созданы многие элементы рейдерской экипировки еще перед войной. Такой шлем действительно сделает его очень похожим на насекомое, превратив человеческую голову в стрекозиную. Но братство все же предпочитает капюшоны утепленные и армированные титановой кольчугой, которая начинается у поясницы и прикрывает спину, шею и голову. Костюм отнюдь не легок, хоть и позволяет носить тяжелое оружие — его вес рационально распределяется по суставным и прочим ортопедическим элементам экзоскелета.

Штерн усмехнулся, помахал рукой.

— Ну, здорово, придурок, — сказал он своему отражению, которого минуту назад так испугался. — Ох и постарел же ты.

Подойдя еще на два шага к зеркалу, обнаружил на его поверхности какие-то надписи, сделанные, похоже, помадой.

«Ты чудовище».

«Ты во всем виноват».

И в самом низу:

«Ну что, долбоебы, допрыгались? А ведь вас, мудаков, предупреждали. Второго шанса не будет!»

— Ага, точно, — хмыкнул Штерн и двинулся дальше, обходя зеркало.

Впереди в стене зияла дыра. Эта была самая близкая к стоянке рейдеров пробоина, через нее вовсю задувал ветер и заносил уйму снега. Штерн поискал, чем бы прикрыть отверстие, но свет фонаря скользил лишь по всякому хламу, который никак для этой цели не годился. Чуть дальше обнаружилась еще одна здоровенная пробоина, уже в потолке; она открывала мрачный вид на небо. Стальные каркасы, на которых когда-то держались светильники и гипсоплиты, были сплошь покрыты льдом, отовсюду свисали сосульки. Самые крупные из них обрамляли дыру, причем они на манер сталактитов спускались к полу, а навстречу выросла ледяная гора. Очевидно, это замерзшая вода самых первых послевоенных месяцев, от тех жутких, смертельно опасных дождей. А значит, этот лед может быть радиоактивным. Он был грязным, почти черным, и это лишь подтверждало догадку о том, что без ядовитых дождей здесь не обошлось.

Рейдер сделал логичный вывод, что даже затыкание дыры в стене не решит проблему с потолком. Проще, да и рациональней, повозиться с домиком, нежели ходить всю ночь по циклопическому зданию, пытаясь закрыть дорогу сквознякам.

Штерн выключил фонарь и подошел к отверстию. Погода как будто испортилась вконец, ветер отчаянно пытался свалить вставшего у стены человека. В такую вьюгу едва ли можно увидеть свет на расстоянии больше чем полсотни метров. А шансы, что тут есть кто-то еще, наверное, так же ничтожно малы, как и шансы добраться от Москвы до Аляски в этом мертвом мире. И рейдер снова включил фонарь…

Барон все-таки раздобыл топливо. Тряпки, пластик и полиэтилен, конечно, не годились: дыма много, а толку ноль. Но к счастью, повсюду валялись остатки деревянных частей интерьера, мебели и тому подобного. Чуть с большим трудом, но все же нашлась и бумага: рекламные проспектики, плакаты, газеты, что в изобилии были когда-то на кассах. В терминалах оплаты сотовой связи и кассовых аппаратах обнаружилось несколько рулонов для печати чеков. Уже когда Барон сваливал возле очага драгоценный горючий хлам, зашипела рация в воротнике.

— Бара, слышь? — раздался голос Штерна.

— Чего?

— Я тут на целое зеркало наткнулся. Увидев свое отражение, чуть сердце не высрал от страха. — Напарник засмеялся.

— Ну ты герой, — хохотнул в ответ Барон. — Хорошо, шмалять в зеркало не начал. А то как увидел бы, что и он в тебя садит, так точно сердце через жопу потерял бы. Вот иди потом и ищи его в говне.

— Ладно. Это все прикольно, но я тут на улице кое-что странное вижу.

— А зачем ты на улицу поперся?

— Да не на улицу. Я на втором этаже, а тут дырень, что у той Сарочки из анекдота. В стене. Это с другой стороны здания, мы не видели, когда подъезжали.

— Так чего там?

— БТР. Разбитый в хлам, будто из пушки врезали. Нет, два БТРа. А дальше БРДМка на боку, тоже вдребезги. И что примечательно, ее, похоже, танк протаранил. Он тут же стоит. Снегом хорошо припорошен, но впечатление, что у него детонация боекомплекта была.

— Ну и что с того?

— Тут, похоже, был бой, вот что.

— Бой? Погоди, а чья это бронетехника? Принадлежность можно разобрать?

— Да в том-то и дело, что и БТРы наши, восьмидесятки. И танк тоже. Семьдесятдвойка. Чего они друг друга-то?

— Да брось. На этих тачках армии половины мира катались.

— Ты что думаешь… тут вторжение было?

— Да ничего не думаю. Знаю, что граница относительно недалеко, вот и все. Ладно, спускайся. Поглядим. Чего батареи в рациях сажать?

— Хорошо, иду.

У человека, искушенного войной, пробоины сразу вызвали четкое понимание причины и следствия их происхождения.

— КПВТ, — произнес Барон, указывая рукой на вереницу дыр в стене торгового комплекса. — А вот еще, справа.

Штерн осмотрел следы крупнокалиберного пулемета Владимирова, которым оснащались бронетранспортеры, что добавляло в название оружия букву «Т» — танковый. Принятый на вооружение советской армии еще при жизни Сталина, этот пулемет калибра четырнадцать сантиметров и пять миллиметров оставлял весьма характерные отметины, особенно на тонких стенах подобных зданий. Да и подсказка была совсем близко — в паре десятков шагов навсегда застыл бронетранспортер. Корпус пробит навылет, и дыры внушительные. Следы горения. Ствол КПВТ, торчащий из башни, сильно деформирован. Дальше — еще один БТР-80. Корма, разворочена взрывом, башня сорвана — должно быть, лежит где-то поблизости, под снегом. Все люки открыты; похоже, из них когда-то вырывались языки пламени. На носовой части второй бронемашины, перед колесом, от которого остались только обод и полуистлевший корд покрышки, обнаружилась полустертая эмблема; изучив ее, рейдеры пришли к выводу, что броневик принадлежал подразделению внутренних войск.

Штерн бросил взгляд на второй этаж, на дыру, из которой он впервые увидел разбитую бронетехнику. Затем опять взглянул на следы пулеметных очередей. И снова на бронетранспортер.

— Ты заметил, что на стене у дыр пятна крови? — проговорил он сквозь гул ветра.

— Заметил, — кивнул Барон. — Пойдем-ка на БРДМку поглядим и на танк.

— Пошли.

Четырехколесная бронемашина не горела, и снарядов на нее не тратили. Но она была сильно разбита таранным ударом танка в левый борт и опрокинута на правый. На башне БРДМ тоже сохранилась эмблема. Действительно, это было подразделение внутренних войск, подчинявшееся не Министерству обороны, а главе МВД. Из люка механика-водителя торчал скелет в остатках одежды. Череп был размозжен, на шее висела гнилая неровная фанерка. Без труда удалось прочесть надпись сажей: «Смерть полицаям». Барон подцепил скелет стволом автомата и выдернул из люка. Посветил фонарем внутрь. В недрах маленькой бронемашины было полно консервных банок, битых бутылок, пакетов с чипсами и еще черт знает с чем. Увидел он и блоки сигарет, и коробки с изображениями мобильных телефонов и фотоаппаратов — и, вероятно, с этими вещами внутри. Еще там были кассовый аппарат и куча различной обуви.

— Ничего себе, сколько тут добра. Знатный шопинг пацаны устроили. Слушай, Штерн…

— Чего?

— А ну, глянь. В БТРах то лее самое?

— Да сгорели ведь коробочки.

— Ну, ты все равно посмотри.

— Ладно. Сейчас.

Штерн пошел к сожженным бронемашинам. Барон тем временем принялся изучать танк Т-72, который протаранил БРДМку.

Вблизи он выглядел еще плачевнее. Аккуратная оплавленная дыра в верхнем бронелисте у башни — характерный след кумулятивного боеприпаса от ручного гранатомета. Раскаленная струя вошла во внутреннее пространство танка как раз там, где располагалась боеукладка, и вызвала детонацию. Взрыв распорол швы корпуса, сбросил часть опорных катков с обоих бортов, начисто оторвал бортовые экраны из армированной резины, снес блоки динамической защиты, выкорчевал башню из погона и даже, наверное, подбросил, поскольку она лежала над правой гусеницей. На корпусе, естественно, не только опознавательных знаков не осталось, но и базовой краски. Не было никакого смысла заглядывать внутрь. А вот дальше, где когда-то, похоже, была автозаправочная станция, стоял еще один танк. Сохранился он гораздо лучше. Видимых повреждений не имелось, кроме оторванного ведущего колеса и разбитой в том же месте гусеницы. Вероятно, танк потому и бросили, что он был обездвижен. На терзаемом непогодой выцветшем корпусе тоже не уцелело никаких знаков.

Башня танка была слегка повернута, и Барон смог заглянуть в приоткрытый люк механика-водителя. Под слоем скопившегося там снега обнаружился армейский бушлат, весь в дырах и заскорузлый от крови. Порывшись в карманах, рейдер нашел деформированный шоколадный батончик, початую и смятую пачку сигарет, календарь за тот самый роковой год с проколотыми иглой днями до конца июня и военный билет. Судя по записям, он принадлежал солдату срочной службы, механику-водителю. И это было уже не подразделение внутренних войск, а армейское формирование. Причем вооруженных сил родной России, а не одного из множества государств, чьи войска катались на российской технике и при случае не упустили бы возможности урвать от ослабленной и израненной державы кусок послаще.

Барон почувствовал облегчение от того факта, что танк свой. Почему стало легче, он и сам не понял. Наверное, не давало покоя однажды увиденное. Российская 58-я армия идет принуждать грузин к миру, и в колонне старенькие Т-62. А грузины встречают их на прошедших израильскую модернизацию, более современных семьдесятдвойках…

В танке также оказались блоки сигарет, чипсы, консервы, пакеты с крупами, солью и чаем, бутылки со спиртным и всякими безалкогольными напитками. И два мумифицированных трупа — обглоданного человека в остатках танкистской робы и дохлой собаки рядом с ним.

— Барон, слышь? — раздался голос Штерна.

Рейдер вылез из танка и принялся стряхивать с себя снег, швырнув при этом военный билет обратно в люк.

— Чего там?

— Ну, короче, посмотрел я.

— И?

— Коробочки обгорели капитально, но остатки похожего товара в обоих БТРах имеются. И вот что я думаю: товар из этого магазина.

— Долго соображал? — усмехнулся Барон.

— Да знаешь, как-то думать об этом не очень-то и хотелось. Наши парни… Коллеги, так сказать… Защитники Родины с присягой и всеми делами, что получается, мародерствовать приехали?

— А почему тебя это удивляет?

— Да как-то… Военные же. Не сброд бандитский.

— Да брось. Любой военный любой страны в схожих обстоятельствах действует именно так. Я не знаю, как в твоей части было, а вот у нас в гарнизоне вышел такой случай. Приехала инспекция из генштаба, морды, как мы их называли. Ну, смотрели одну часть. И вот прикопались, что не облагорожена территория. Клумб, дескать, с цветами нет. Что бронетехника уже все мыслимые сроки выслужила, это им побоку. Что условия службы поганые, по хер. Что кидняки сплошные с жильем, не беда. А вот цветочков нет, хреново. Ну, комбат собрал ротных, зампотылу и всю свою свиту. Говорит, хрен вам, а не выходные. Как хотите, но чтобы в понедельник утром по приходе на службу я обнаружил клумбы с цветами по всей территории. Они ему, дескать, как можно за два дня вырастить цветы? А он им: ваши половые трудности. Это приказ. Как хотите, так и растите. Ну, те выстроили солдат и говорят, как хотите, но чтоб были клумбы с цветами. Или сдохнете на физо.

— Так чем дело кончилось? К чему ты?

— Чем дело кончилось? — Барон усмехнулся. — Солдаты ночью пошли в ближайший детский сад и утащили оттуда все цветы вместе с клумбами. Вот так-то. А ты о благородных мотивах. Ежели все в армии стоит на том, что, дескать, выкручивайся как хочешь, но чтобы было, то понятия о чести и прочих позитивных вещах ты едва ли воспитаешь в людях. Скорее наоборот.

— Но эти убивали друг друга за шмотки, жрачку, бухло и курево. Это ведь не клумбы у детей воровать.

— А тут, друг мой, изволь сделать скидку на особые условия. Армегедец всеобщий, он преображает человека очень. Заставляет его всю душу открыть окружающему миру. Все свое нутро. И чем больше у человека в этих условиях оружия, тем заметней он выступит и громче заявит о себе.

— Это еще не все, Барон.

— В смысле?

— Там, у стены, где дыры от КПВТ. Короче, я снег поворошил. Кости везде. Хоть где копни. Уйму народу там положили. Судя по остаткам одежды, гражданских. И тоже с барахлом из магазина.

— Ну, этого и следовало ожидать. После ударов выжившие ломанулись в ближайший уцелевший магазин, стали хватать все подряд. Небось, и друг друга мочили. Потом подкатили вэвэшники и вояки, решили, что все это ихнее. Пошмаляли людей и друг друга заодно.

— А почему товара столько осталось? В той бээрдээмке, например?

— Да, наверное, те, кто в этой бойне уцелел, забрали, сколько можно на себе унести. Транспорта ведь они лишились. Там вон еще и два «урала» разбитых.

— Может, мы заберем тогда? Консервы, наверное, стухли, а вот сигареты, шмотки, соль, еще всякое.

— А потащим как? Вот утихнет буря, связь с лагерем восстановится, скажу Дьякону. Пусть вездеход сюда гонят и собирают. Ладно, пошли ночевать.

— Ну, пошли, — вздохнул Штерн.

Тепло от печи успокаивало и умиротворяло. Константин чувствовал непреодолимую тяжесть в постоянно закрывающихся веках. Накопленная за день усталость пыталась загнать его в сон, но тревога за жену, а еще голод, который так и не унялся после ужина, да и не оставлял его, казалось, ни разу за все эти годы жизни после всемирной катастрофы, никак не давали сну окончательно овладеть сознанием.

— Костя, чего не спишь, носом клюешь? — шепотом проговорил Волков и зашуршал куском газеты, мастеря самокрутку.

— Как же спать? Страшно за Марину. Ты и представить себе не… — Ломака вдруг осекся. — Прости.

— Да ладно, чего уж. Для меня все это в далеком прошлом. Хотя боль… Боль, она такая штука. Как трещина в штукатурке на потолке квартиры. Не всегда ее видишь, не всегда о ней думаешь. Но стоит бросить взгляд, и вот она. Тут как тут. Никуда не делась.

— Прости, — еще раз произнес Константин, вздохнув.

— Да перестань. Нормально. Ничего. — Степан приоткрыл чугунную дверку печи, подкинул хвороста.

Поджег тонкий прутик, прикурил от него и кинул обратно в печь.

— Слушай, не курил бы ты, а, — прошептал Ломака. — Тут и так откуда-то дым сочится. Только угореть не хватало.

Волков посмотрел на спящих Жуковского и Селиверстова. Дальше в углу храпел связанный Паздеев.

— Ну ладно, пойду наверх. Составишь компанию?

— Идем, — пожал плечами Константин.

Здание, подвал которого они облюбовали на эту ночь, сохранило несколько стен и часть крыши. Полного спасения от вьюги это не давало, но посидеть там некоторое время, подышать свежим воздухом да покурить можно было вполне сносно.

— А может, и тебе самокрутку сварганить? — спросил Волков, жадно затянувшись.

— Да я же не курю, — мотнул головой Костя.

— Ну и молодец. От этой махры нашей горло дерет так, что край. За цивильную сигаретку убил бы, ей-богу.

— А чего не бросишь?

— Так ведь одна радость в жизни-то, — усмехнулся Степан.

— Сомнительная радость.

— А у нас в жизни все сомнительно да относительно. Разве нет?

— Ну, не знаю. — Ломака пожал плечами.

— Слушай, Костя, ты это… Ты вот извинялся внизу. Я чего сказать-то хотел… Ты меня тоже прости, парень.

— За что? — Константин удивленно взглянул на товарища.

— Ну, за это. Когда ты в клетке был, а я надзирателем… Моя неправда. Прости, братка.

— Да прекрати, Степан. Я ведь тогда тебе гадостей наговорил. Да и не за что извиняться. Ты же выпустил меня, с нами пошел. Чтобы мне помочь.

— Пойти-то я пошел… — тихо и как-то многозначительно произнес Волков, снова затянувшись и кашлянув.

— Что-то не так? — Эта фраза насторожила Ломаку.

— Да все так, конечно. Только есть еще причина. Ну… причина, по которой я пошел.

— Не понял. — Константин совсем напрягся. — Ты что хочешь сказать?

— Да расслабься, парень. Никакого дурного умысла.

— А что тогда?

— Ты в курсе, что время от времени я поднимаюсь на поверхность, в город выхожу? — Степан посмотрел на Ломаку.

— Ты? На поверхность? Нет. Не знал.

— Да никто не знал.

— То есть? А как же ты выходил? Как же посты?

— Есть секрет у меня. Помнишь, в туннеле, перед нашим выходом, завал был? Еще Андрей с Василием туда ходили, болтали о чем-то. Ну, туннель обваленный?

— Помню, конечно. — Костя кивнул.

— Ну так вот, лаз там есть. Плиту отодвинуть надо, и будет что-то типа колодца, наверное, для вентиляции, или там для циркуляции воздуха в метро. По нему можно на поверхность выбраться. Я же надзиратель, за тюрьмой слежу. Следил, вернее. А в нее, сам знаешь, редко кого сажают. Только в особых случаях. Так что времени, когда я сам себе предоставлен, достаточно. Ну, ходил-бродил и нашел лазейку-то. А на улице оказался, аж голова закружилась. Первая мысль была: мне это знак свыше. Дескать, не возвращаться надо, а дальше идти. Давно это было, лет восемь, наверное, если не больше.

— Даже так?

— Ага.

— А куда идти?

— Ну, домой, — вздохнул Волков. — В Москву.

— Да ты что?! Это же даль какая!

— А то я не знаю. Но ведь, Кость, сердце все эти годы в клочья рвалось. Душа не на месте. Вот как у тебя сейчас, но помножено на тысячи верст. В Москве остались супруга моя и дочка. И брат Артем. — Степан горько усмехнулся. — Его невеста отчего-то Ветром называла. Готовились свадьбу сыграть. Золотой парень, отчаянный, не чета мне. Все-таки, наверное, он погиб. Был бы жив, непременно пришел бы в Новосибирск и разыскал меня.

— Да брось. Может, просто возможности нет. Может, живы они, близкие твои все…

— А представь, каково мне думать, что они живы? Больно до жути. Вот знал бы наверняка, что мертвы, так и спокойней было бы. Или сам бы с легким сердцем уже давно богу душу отдал. Но нет, сидит во мне надежда эта и грызет. Да ты не смотри на меня так. Хоть и темно, но все же чувствую.

— Да, но… Как же…

— Костя, я прекрасно понимаю, что так говорить плохо. Нельзя так даже думать. Но просто представь меня на своем месте. Или себя на моем, как правильнее…

— Я понимаю, но…

— Пытался я, Костя. Пытался уйти. Вот тогда и пытался. Далеко ушел. Замерз так, что думал, все, смерть. Не выдержал, повернул назад. Хотел сначала через пост.

Но подумал, начнутся расспросы: как на поверхности оказался и все такое. Ну и полез тем же путем. Никто даже и не заметил, что меня не было. Не хотел я свой секрет выдавать, поскольку не оставлял мысли уйти в столицу. Думал, с кондачка нельзя, надо подготовиться хорошенько: лыжами обзавестись, одежду справить получше. Припасы и все такое.

— И что потом?

— Готовился. Пытался еще несколько раз, да все что-то не получалось. Будто останавливала сила какая-то за городом. Дескать, вернись, а то сгинешь. И возвращался. Ненавидел себя за это, ругал на чем свет стоит, но возвращался. И с ума сходил от слабости и малодушия. От того, что поделать ничего не могу. И от понимания, что даже если заставлю себя, то в самом деле не дойду. Сдохну в пути. Вот за эти мысли я и проклинал себя. Дескать, ищу причины, чтобы не идти. Я тогда на грани был, конечно. Реально, это как раздвоение личности. Один хочет пойти, другой говорит, что это смерть. И доказывают что-то друг другу все время… даже дерутся в кровь. Помнишь, ты в клетке сидел, а Жуковский все так и сказал мне да про меня же. Как насквозь меня видел, все мои чувства. Н-да. Все так…

Но были еще попытки. В последний раз я в бурю попал. Далеко не прошел. Спрятался от непогоды в подвале, как мы сейчас. Наткнулся там на вещи какие-то. И среди них были книги. Помню, долго я сидел и листал одну. Темно, читать не могу, просто страницы переворачиваю. Это успокаивало. Ну а как буря стихла, так и пошел я опять в метро наше. И книги с собой взял. Уединялся там и читал. Это, конечно, помогло мне с ума не сойти окончательно. Целостность себе вернул. Весь в чтение ушел от бед и мыслей своих. Прочитал книги, и аж запекло: надо еще. Вот как курево это. Бросить не могу, и все тут.

Как наркотик. Ну и стал я выходить уже за книгами. Бродил по руинам да искал, что можно почитать. Слава богу, наша продвинутая цивилизация не отказалась от бумажных книг в пользу всяких там электронных, а иначе что бы я сейчас делал? — Волков засмеялся, но как-то грустно и обреченно. — А бумажные книги, они простые и надежные. Лежат себе и еще долго будут лежать повсюду. И оставшихся людей, наверное, переживут. Они в себе знания хранят. Мысли, сюжеты. Интересно. Другой мир. Я просто отключался. Уходил из этого мира. Никогда не думал, что книга — это такое великое чудо света. В общем, выбирался я в город. Конечно, чего греха таить, делал это после того, как охотники жертву брали. Чтобы не рисковать. Но бывало, что припечет. Сезон охотничий еще не закрыт, а читать нечего. Но мне везло, не попался. А идея пойти в столицу растворилась в чтении. И вот в прошлый сезон, аккурат перед тем, как охотники последнюю, до Марины твоей, добычу взяли, возвращался я с парой найденных книг. А уже совсем стемнело. И гляжу, в стороне отсвет какой-то. Я затаился, наблюдаю. Опять отсвет. И фонарик. Пригляделся, а там охотники.

— Охотники? — снова напрягся Константин.

— Да-да, именно, — закивал Волков. — Те самые охотники-тварелюбы, в этих своих дурацких нарядах и шлемах. Знаешь, что они сделали?

— Откуда?

— Несколько наших зеркал расчехлили, что мы закрываем на ночь и в пургу. Потому-то и заметил я неладное — свет с фермы по зеркалам пришел. А фонарь был у охотников, его выключили, когда к зеркалам приблизились.

— Что-то я не слышал, чтобы за последние десять лет хоть одно зеркало украли или испортили.

— Правильно. Охотники этого и не делали. Так вот, слушай дальше. Страх меня взял нешуточный, ведь жетона с иммунитетом от охоты нет, а эти сволочи — в трех шагах. Сижу тише мыши и наблюдаю. А они в зеркала посмотрели некоторое время, потом обратно зачехлили и ушли. Я еще долго сидел еле живой от страха, но потом не выдержал и подошел. Любопытство пересилило. Открыл я зеркала, а там отражение таблички с буквами и цифрами. Смотрю. Читаю. Понять ничего не могу. Тарабарщина какая-то. Потом вдруг руки чьи-то табличку забрали, и все. Ну, я не в понятках. Зачехлил и вернулся в берлогу свою. Думал, что же это было? А спрашивать не решаюсь. Так и не сказал никому. Во-первых, пришлось бы объяснять, как я на поверхности оказался, ну и дальше, сам понимаешь. А во-вторых, подозрения у меня появились. А ну как нечисто что-то? В-третьих, я и не особо-то общителен по известным причинам. И тут через два дня Михея этого, помнишь, на дровозаготовке чисто так, аккуратно взяли?

— Конечно помню.

— Будто знали, что он там появится, и ждали. И меня осенило. Табличка, что в зеркалах отражалась… информация это. Зашифрованная информация о том, где и когда будут наши люди, не имеющие иммунитета. Понимаешь?

— Погоди… Для кого информация?

— Для этих самых охотников-тварелюбов, для кого же еще! — повысил голос Степан.

Константин почувствовал, как все внутри похолодело. Куда не мог проникнуть всесильный мороз вечной ядерной зимы, опустился ледяной страх.

— Ты хочешь сказать, что у нас в общине… — медленно заговорил Ломака.

— Да-да. Именно. У нас в общине ихний информатор. Шпион тварелюбов. Подлая крыса. И веришь, нет, до икоты хочется выяснить, что это за паскуда такая.

— Черт возьми, Степан! — воскликнул Константин. Почему же ты никому не сказал об этом?!

— Тише ты!

— Да что — тише!..

— Цыц, говорю! Никому не сказал, да? А кому бы я сказал? Что, если сообщу человеку о своем открытии, а он как раз и окажется предателем? И что потом? Найдут меня в моей конуре с перерезанным горлом. А что? Москвича зажравшегося у нас ведь все не любят. И тайна останется тайной. А вдруг предатель не один? Вдруг их целая группа? Тогда мне точно конец, а они будут продолжать свое дело, но уже осторожнее. Охотники шерстить начнут вокруг зеркал, перед съемом информации.

— Черт, вот же гад какой! Скотина.

— Что? — опешил Волков.

— Да не про тебя я. Про суку эту. Как так можно, а, Степан? У меня в голове не укладывается. Как можно сливать своих?

Степан тихо засмеялся.

— Наивный ты. Бывало, что руководители огромной страны всю эту страну с ее населением, с ее будущим и прошлым, не говоря уже про настоящее, сливали за милую душу.

— Постой, а если это Едаков?! — перебил Ломака.

— Да не ори же ты, парень.

— Ладно. Хорошо. Ну так что, если это Едаков?

— Я думал об этом. Конечно, староста общины не стал бы сам охотников оповещать, но у него имеются шестерки верные. Вполне вероятно. При таком раскладе мне бы точно рот заткнули сразу. У Едакова есть свой интерес, без базара. Во-первых, договор о мире. Официально ведь у нас как? Архион не враг нам, а партнер. Аидово царство тоже партнер. Армагедетели — всего лишь беспокойные соседи, у которых царит нестабильность. Падшие? Да какой из них враг. Недоразвитое отрепье. Главная сила, конечно, община тварелюбов. Мощные ребята. Они — буфер между нашим миром и миром тварей. И главное для Едакова — поддерживать достигнутый баланс. А что до того, что приходится жертвовать своими людьми, так политика — на то она и политика. Даже, видимо, посчитал в свое время, что такими темпами, плюс уровень смертности, он может остаться без подданных, потому и сократил число неприкосновенных. И минимальный возрастной порог для жертв снизил. А всех своих близких оградил жетонами. Зато среди тех, у кого нет иммунитета, поощряет рождаемость, вовлекая их в оргии на том поезде. Демография ему нужна. Но не о выживании рода людского он печется, а о том, чтобы его партнерам было кого отдавать на заклание твари. Ну и чтобы было кому горбатиться на него. Конечно, Едаков может быть стукачом. Но и не только он. Кто еще бывает на ферме? Таких больше половины общины. Кто имеет доступ к зеркалам? Чуть меньше, но все равно уйма народу. Нет, не мог я вот так просто взять и заговорить об этом. А теперь эта история с тобой. Я видел, как ты реагировал на похищение Марины, ну и подумал: точно не Ломака. Не стал бы ты сливать собственную жену и потом устраивать такое, чтобы ее вернуть. Вот я тебе свой секрет и открыл.

— А как же Жуковский и Селиверстов? Почему им не сказал?

— А почему я должен им доверять, а, Костя? — усмехнулся Степан.

— То есть как? — удивился Ломака. — Как это — им не доверять? Они же с нами в одной связке. Они нормальные люди и ни за что бы…

— Брось. Костя. У того, кто это делает, на лбу не написано, что он сука и предатель. А эти два закадычных друга, Селиверстов и Жуковский, отчего с нами пошли? Почему вдруг вызвались тебе помочь? Им что, плохо жилось в общине? Привилегированные люди. Нет разве? Так вот подумай, ради чего они все бросили. Не для того ли, чтобы не дать тебе совершить задуманное? Мы день шли по следу, но так и не столкнулись с охотниками. Так и не приблизились к твоей Марине. Почему?

— Черт! — Ломака изо всех сил зажмурился. — Нет, Степан, — замотал он головой. — Этого не может быть. Я не верю, что это они, слышишь?

— Да успокойся. Я не говорю, что это они. Я озвучиваю варианты и объясняю, почему не стоит говорить этим людям о шакале в нашей общине. Понимаешь?

— Да не они это! С чего тогда Едаков послал за нами Паздеева и остальных?

— Ну, на первый взгляд да. Однако это говорит лишь о том, что Едаков не имеет отношения к предателю. А Васька и Андрей могут действовать чисто инициативно. И в этом случае они, конечно, не смогут вернуться на Перекресток Миров, хотя Жуковский говорит, что смогут. Сможем, вернее. Но вот найти убежище у своих хозяев в Архионе — на такое они вполне вправе рассчитывать за свои заслуги.

— Да прекрати так про них говорить, черт тебя дери! Не верю я, что это они!

— Ну, не верь. Твое право. Но сбрасывать со счетов такую возможность нельзя по-любому. И подумай еще вот над чем. Маринку забрали под землей. Там этот лаз прорытый странный. Никто у нас о нем не знал. Охотники, ясное дело, знали. Но раньше тварелюбы брали добычу на улице. И не случайных людей, а тех, кто по разнарядке выполнял те или иные работы. Наряды назначались дня за два или за три. Кто-то, имевший доступ к графикам работ, мог подготовить послание для охотников и выставлять его в зеркале по ночам в условленное время и на определенный срок. Наверное, он и сам при этом сидел у своей записки, а потом ее убирал. Но вот Марина. Она же, как ты говорил, поссорилась с тобой и ушла на ферму, чтобы побыть одной и выплакаться. Следовательно, о ее появлении там никто не мог знать заранее. Верно?

— Верно. — Ломака повесил голову и в очередной раз обругал себя за потерю возлюбленной. — Не должна она была там находиться.

— Ну так вот. Когда стало ясно, что ее похитили? Часа через полтора после того, как пошла на ферму?

— Наверное, — угрюмо подтвердил Костя.

— Следовательно, времени, чтобы отправить сообщение, было предостаточно. Но кто мог знать, где она? Кто был на ферме?

— Охрана. Четыре человека, кажется. Еще три бабы, вахтерши из ночной смены. Которые поддерживают там системы да за зверушками следят. Ну и… еще отдельно сидели Селиверстов и Жуковский. Выпивали они там.

— Вот видишь? Следовательно, если это Селиверстов, то только в паре с Жуковским. А если Жуковский, то, конечно, заодно с Селиверстовым.

— А если это охрана фермы и бабы с питомника? Бабы ведь с Мариной были. Успокаивали ее и все такое. Ну, говорили, конечно, что потом она захотела одна побыть, попросила, чтобы оставили ее. Но все-таки: бабы те на месте, а Марины нет. Может быть, и так. Я и говорю: ничего исключать нельзя.

Константин на минуту задумался.

— А вдруг кто-то один? — пробормотал он.

— Чего?

— Не оба, а один. Или Андрей, или Василий. Кто-то предатель, а другого держал рядом и пил с ним для этого, как его… Слово забыл.

— Алиби?

— Ну да. Алиби. Ну, чтобы… Да ты знаешь, что это слово означает…

— Конечно, в книжках читал. А что, такой вариант тоже возможен. Сидят пьют. Один на пару минут отлучается, типа, за закуской или за второй бутылкой. Или там поссать банально. А сам дело свое сделал, послание отправил. Вполне может быть.

— Черт, Степан, ну не могу я на них грешить! Ну хоть что мне говори! Не могу! Единственные люди, которых я уважаю. Кому доверял. Кого друзьями своими назвал бы. Ну и тебя, конечно. Не могу я так.

— Да ладно, успокойся. Мы ведь еще ничего не выяснили. Может, и не они. Эти двое мне тоже, признаться, симпатичны. Так что не терзайся раньше времени.

— Если узнаю, кто предатель, я его изорву в клочья. Кем бы он ни был. По кускам Аиду лично отдам. Падла…

— Солидарен с тобой, братка…

Внизу у подвальной лестницы послышалась возня, затем скрип петель ржавой железной двери.

— Эй, черт! — послышался голос. — Костя, Степа, это вы?

— Нет, не мы, — хмыкнул Степан и затем шепнул Ломаке: — Ни слова им не говори.

— Угу, — тихо отозвался Костя.

— Вы какого хрена тут делаете? — Это был Жуковский.

— Да покурить мы вышли, Андрей. — Отозвался Волков. — А что, нельзя?

— Не в этом дело. Я уж грешным делом подумал, что Костя не выдержал и пошел дальше Маринку спасать, а ты с ним.

— Да что мы, больные, в такую погоду? — Степан толкнул локтем Константина.

Ломака намек понял. Конечно, это могло быть просто беспокойством старшего товарища за Костю, которого отчаяние способно толкнуть на необдуманный поступок. Но после разговора со своим бывшим надзирателем Ломака совсем иначе воспринял озабоченность Жуковского.

Невозможно было разобрать, что собой представляли эти сооружения много лет назад. Может, здесь был какой-то завод, а может, просто большие склады. То, что улица называлась Станционной, никоим образом не помогало с определением функции этого массивного комплекса зданий, явно не жилого и не муниципального значения. Никакой станции поблизости не наблюдалось.

Однако сейчас это было совсем не актуально. Главное, что Рипазха и Мелиш довольно быстро нашли место, где можно переждать бурю.

Здание было в два этажа. Но это основная часть. К торцу было пристроено сооружение чуть повыше, четырехэтажное. Возможно, в пристройке размещались некие административные помещения. Основной корпус имел обширные дыры в стенах — все, что осталось от огромных окон. Стекла и рамы отсутствовали. Оба этажа большего крыла были весьма высоки, почти без перегородок внутри. Однако степень загроможденности давала лишь условное представление и о назначении, и о размерах залов. Здесь были и станки, и какие-то беспорядочно стоящие ящики различной величины и сохранности. Много снега, прилетевшего из оконных глазниц. Всякий хлам, наводивший на мысль о том, что здесь какое-то время ютилось немало людей. Возможно, даже семьями.

Рейдеры выбрали наименее подверженный воздействию внешней стихии угол первого этажа, прямо у стены, где был пустой дверной проем, ведущий в пристройку. Конечно, было бы лучше укрыть машину в этой пристройке, но лаза подходящего размера они так и не нашли. Снегоход оставили снаружи, накрыв его специальным чехлом, способным удерживать под собой тепло от только что заглушённого двигателя. Сами же перебрались в пристройку, облюбовав ближайшее к снегоходу помещение, где практически не было ветра.

Найдя в большом зале половину железной бочки, в которой когда-то горел огонь, рейдеры перетащили ее на свою стоянку. Горючего материала здесь было в избытке, что наводило на мысли о полном отсутствии в городе людей, иначе как объяснить то, что в таких климатических условиях все это не пошло давным-давно на отопление убежищ?

— Может, радиация? — предположил Мелиш, грея руки над занявшимся в бочке пламенем.

— Да нет, — мотнул головой, разминая уставшие от костюма плечи, Рипазха. Я замерил: не сильнее, чем всюду здесь.

— Ну, может, раньше тут радиации было больше?

— Раньше ее везде было больше. Все может быть.

— Похаваем?

— Так ведь перед рейдом в город хавали, — усмехнулся Рипазха.

— Еще хочется. Да у нас на трое суток сухпая в разгрузках. Зачем таскать лишнее? И так костюм этот да стволы. В желудке-то жрачка меньше тяготит.

— Ну, давай. Что у нас там?

— Сало, картофельные хлебцы. Еще… ну, стандартный рацион из нашей гидропоники.

— Давай. А термос ты прихватил?

— Конечно, старшой. За кого ты меня принимаешь? Первым делом пожрать да горяченького хлебнуть.

— Что у тебя там, чай?

— Бульон, — весело ответил Мелиш. — С жирком да калориями. То, что надо.

— А я бы и от нашего аркаимского чая сейчас не отказался. Ну да ладно. Начисляй. А то из-за тебя аппетит разыгрался.

Мелиш быстро организовал сверхпоздний ужин, разлив в складные алюминиевые кружки парящий ароматный бульон. Они все съели и выпили на удивление быстро и даже молча, словно второпях. Калорийный рейдерский паек эффективно насыщал и восстанавливал силы, на что, собственно, и был рассчитан.

— Вот что, старшой. — Мелиш причмокнул и вытер ладонью рот. — Давай решать: спать ложимся оба или по очереди?

— Ты что, инструкцию забыл? По очереди, конечно.

— Тогда кто первый дрыхнет, а кто вахтит?

— Спать хочешь? — спросил Рипазха.

— А то!..

— Я, представь себе, тоже не отказался бы. Особливо после бульона твоего.

— Тогда что, конаемся? Камень, ножницы, бумага? — Мелиш улыбнулся, выставив перед собой кулак.

— Детский сад какой-то, — хмыкнул Рипазха. — Ну, давай.

Они три раза тряхнули кулаками. В итоге Мелиш сделал ножницы, а Рипазха неприличную фигуру, оттопырив средний палец.

— Это еще что? — поморщился Мелиш.

— Это межконтинентальная баллистическая термоядерная ракета. Она все бьет. И камень, и ножницы, и бумагу.

— Ну ты и тип, Репейник, — засмеялся младший рейдер. — Сразу бы сказал, что я вахчу первым.

— Не хотел, чтобы ты ворчал, будто я пользуюсь властью, данной мне Дьяконом, — засмеялся в ответ Рипазха.

— Да ладно! В первый раз, что ли?

— Только вот на чем спать-то?

Старший рейдер осмотрелся. В небольшом помещении было только то, что принесли рейдеры: бочка для костра и два алюминиевых бидона вместо стульев. Метрах в пяти во мраке проглядывали нижние ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж.

— Раз уж ты первый спишь, Рип, ты и ищи лежанку, — ухмыльнулся Мелиш.

— Так и быть, поищу.

Рипазха не успел подняться и на три ступеньки, как его остановил жуткий металлический скрежет, донесшийся из большого зала. Рейдер быстро вернулся к напарнику, который озабоченно глядел в черный дверной проем.

— Что за херня, Мел? — пробормотал Рип.

Мелиш пожал плечами.

— Черт его знает. Наверное, ветром железку какую дернуло. Там же хлама столько всякого и вьюга гуляет как у себя дома.

Скрежет повторился, и на сей раз он звучал дольше. Рейдеры переглянулись. Стало тихо, но через миг затрещало что-то вроде деревянного настила. Снова скрежет, и сверху посыпалась пыль.

— Может, здание рухнет сейчас, а? — проворчал Мелиш. — Надо бы другую стоянку подыскать.

Однако тотчас раздались совсем иные звуки. Это были быстрые шаги достаточно тяжелого, чтобы своим движением ворошить скопившийся в зале хлам, существа.

— Гаси фонарь и надевай ПНВ, — быстро скомандовал Рипазха.

Он и сам выключил фонарь, прикрепленный к цевью автомата, и водрузил на голову прибор ночного видения.

— Черт! Кто это может быть? Вдруг наш клиент? А давай ты включишь свой прибор и засечешь его нейрочип, — бормотал Мелиш, выполняя команду.

— Нет смысла.

— Почему?

— Это не человек.

— Что?

— Это не человек, Мел. Человек так не двигается. Все. Заткнись, и за мной.

— Думаешь, это та штука, чьи следы ты нашел?

— Заткнись, говорю. Уступом вправо. Пошли.

Рипазха включил на фонаре инфракрасную подсветку цели и на полусогнутых ногах двинулся в темноту. В приборе ночного видения вырисовывались станки, ящики, всякая брошенная утварь, обвисшие конструкции. Ничего, что давало бы хоть намек на биологическое происхождение, в поле зрения не попадало. Невольно возникла мысль, а не почудилось ли? Далеко не секрет, что в подобной обстановке любой услышанный звук способен вызвать в подсознании самые дикие образы. Инстинкты будят страх и дают нереальные объяснения обычным потрескиваниям, скрипам и хлопкам — результатам воздействия ветра на различные предметы. И такое случалось порой даже с натренированными профессионалами, коими и являлись рейдеры, бывшие сотрудники различных силовых структур, завербованные некими влиятельными людьми в тайное братство накануне мировой войны.

Но сейчас стоило всерьез относиться к тому, что уловил минуту назад слух. Днем Рипазха обнаружил на снегу жуткие следы, а значит, необходимо быть готовым к малоприятной встрече с существом, которое их оставило. Тем более что из центра пришла так не понравившаяся Дьякону команда добыть разнополых особей. В общем, случай из тех, когда рейдерам не сильно по душе чрезмерная трудоспособность ученых мужей из научного отдела горного убежища. Ведь приказ явно инициирован ими. Сомнительно, что Дитриху, члену совета и куратору экспедиции, понадобились какие-то неизвестные существа. Военным хватает этих треклятых молохитов, искусственно выведенных монстров, оккупировавших один из подземных комплексов там, на далеком Урале…

Что-то качнулось у окна. Рипазха направил туда взгляд и ствол оружия. Снова качнулось. Рваный лист железа колышется под ветром? Может быть. Рейдер бесшумно, стараясь ничего не задеть, двинулся в ту сторону. Еще раз колыхнулось и резко замерло, словно кто-то схватил лист железа и заставил его замереть. Нет, на такие фокусы ветер не способен. Да он и продолжает лютовать, заволакивая оконные проемы снежной крупой и гуляя в огромном зале.

Еще шаг. Еще. Оно больше не колышется! И новый мощный порыв ветра не заставил это шевельнуться, хотя сильно качнул тяжелые бронированные тела рейдеров.

Но вот сзади заскрежетало. Люди резко обернулись, присев. Рипазха дал знак Мелишу стеречь тыл, а сам снова повернулся к окну. Но странный неровный силуэт уже исчез.

Рип мысленно чертыхнулся и принялся быстро сканировать взглядом пространство вокруг. Сверху! Огромная тень скользнула по высокому потолку, юркнула в большой провал окна, устремляясь на второй этаж. Рейдер смог отчетливо разглядеть лишь жуткий длинный хвост, будто состоящий из голых позвонков.

— Черт, Мел, ты это видел?!

— Что? — Мелиш резко повернулся к товарищу. — Что видел? Я назад смотрел!

— Что сзади?

— Чисто вроде.

— Вроде?!

— Да чисто там! Чисто!

— Бегом наверх! Оно туда дернуло!

— Кто?

— ОНО!

Рипазха кинулся к дверному проему, мельком взглянув на укрытый снаружи снегоход. Напарник бежал следом.

— Черт, Рип, как оно могло наверх уйти? Тут высота какая?

— Могло!

Они ворвались в помещение, где стояла бочка с огнем. В углу должны быть рюкзаки с провиантом и прочими нужными в рейдах вещами. Один рюкзак отсутствовал, второй был изорван в клочья.

— Черт! — воскликнул Мелиш. — Как же это?!

— За мной! Некогда!

Они взлетели по лестнице. На втором этаже пристройки не обнаружилось выхода в верхний зал. Тяжело дыша, рейдеры одолели еще один лестничный марш. Вход в верхний зал, или цех, или чем это было в другой жизни и в другом мире, оказался там.

Верхний зал походил на тот, что внизу, но не так сильно захламлен. И ветер здесь орудовал куда пуще, встречая меньше препятствий; способствовала ему и обрушенная кровля в дальнем конце. Снежная крупа пролетала насквозь из одного огромного окна до другого, практически не успевая осесть.

Снова осторожные движения на полусогнутых ногах. Под подошвами захрустело. Рипазха посмотрел вниз: кости всякие, много. Вот человеческий череп, вот собачий. А этот огромный… коровы? Или лошади?

— Черт, что за жуткое место, — прошептал Мелиш.

— Тише.

Еще несколько шагов, и окрашенная зеленоватым светом приборов ночного видения темнота впереди вдруг зашевелилась.

— Что за… — Рипазха сорвал с головы ПНВ, повисший на шее, и включил автоматный фонарь.

То, что увидели рейдеры, на мгновение ввело их в ступор. Это были существа высотой от двух до трех метров, словно покрытые дорогим черным автомобильным лаком, блестящим в лучах фонарей. Веретенообразная голова с исполинскими фасеточными глазами, в которых свет фонарей переливался всеми цветами радуги, дезориентируя людей. Мерзко шевелящийся, словно опарыш в тухлом мясе, белый воротник обрамлял тонкую шею. Лапы оканчивались большими клешнями, и секунду спустя рейдеры с ужасом поняли, что у твари, имеющей одну пару «ног», вдвое больше «рук»! Те, что с клешнями, — длинные и развитые. Ниже, чуть выше «талии», конечности на вид послабее, но с трехпалыми когтистыми кистями. У существа были две огромные, вертикально расположенные челюсти и по два когтистых «пальца» в верхнем и нижнем углу рта.

Все это рейдеры заметили за секунду — больше времени для оценки ситуации им не дали. Твари, что поменьше, ринулись вперед.

— Огонь! — заорал Рипазха и надавил на спуск автомата.

Монотонный вой опостылевшей вьюги наконец уступил лидерство автоматам рейдеров.

Оружие откликнулось на нестерпимое желание своих хозяев стрелять, словно в нетерпении ждало этого момента. Первые две твари схватили достаточную для своей гибели порцию свинца. Пули входили со странным звуком, словно кромсали лист пластика. Отлетали куски хитина, из ран выливалась густая, как джем, темно-оранжевая масса.

Еще двое нашли свою смерть в этой нежданной встрече. Остальные синхронно, как по команде, веером рванули назад. Но оказалось, что сопротивление людей и гибель сородичей не напугали их, а лишь заставили сменить тактику.

Рипазха моргнул от вспышки: второй трассер вылетел из ствола. Уже двадцати патронов нет? Как же быстро.

— Пустой! — крикнул Мелиш, быстро отстегивая рожок от своего автомата и подсоединяя полный, что был примотан к первому.

— Не части! Короткими и наверняка!

— Да сколько их! На всех не хватит! Черт!

Твари отступали в темноту, подальше от света фонарей.

— Уходят?! — с надеждой крикнул Мелиш.

— Хрен там! Осторожней!

Одно из существ вдруг прыгнуло вперед, через два каких-то вмонтированных в пол агрегата. Этого рейдеры совсем не ждали. Рипазха дал две очереди навстречу летящему исчадию ада, вторая попала. Тварь грохнулась рядом, издавая громкие сверчащие звуки. Рейдер ударил ее прикладом по голове, но хитин оказался на удивление крепок. Тем временем Мелиш подстрелил вторую тварь, тоже решившую атаковать.

— Пустой! — крикнул Рипазха, всадив остававшиеся в рожке пули в раненую тварь.

— Прикрываю! Меняй!

Рейдер быстро сменил рожок и примкнул к автомату штык-нож, решив, что сейчас он будет как нельзя кстати.

Те твари, что прыгали, похоже, отвлекали внимание стрелков. Несколько чудовищ тем временем, прижимаясь к полу, чтобы как молено дольше оставаться незамеченными, продвигались между агрегатов, избегая света фонарей. Рипазха заметил одно из существ, когда клешня уже была готова сомкнуться на его левой ноге. Однако хитин лишь клацнул по титановой пластине, нашитой спереди на кевларовую ткань и прикрывающей голень. Рейдер не медля вскрыл твари шею штык-ножом.

Скрытно атакующие существа были несколько крупнее. Пристрелив еще одного монстра, Рипазха заметил, что враги вклинились между рейдерами. Мелиш уже был дальше, чем минуту назад. Он отстреливался от трех наседавших и пятился вправо, к провалу окна. Рип с радостью помог бы товарищу, но его самого веером атаковала другая группа, вынуждая отходить влево.

— Черт, вашу мать!

Мелиш выкроил мгновение, чтобы зажечь фальшфейер и швырнуть его подальше в зал. Еще не устремившиеся в атаку твари, что были там, бросились в стороны от яркого пламени. Однако рейдеры уже поняли: первоначальная оценка численности противника была ошибочной. Тварей было не так много, как показалось вначале, — просто их величина, многочисленные конечности и издаваемые звуки создавали впечатление, что в зале кишит целое полчище.

— Авось одолеем, а, Рип?! — воскликнул Мелиш.

— Надеюсь!

Мелиш был уже рядом с окном. Одно из существ пало от последних пуль из очередного рожка. Рейдер стал судорожно перезаряжаться, и тут же на него прыгнула другая тварь.

— Мел! Нет! — заорал Рипазха, только и успев заметить, как, сцепившись, человек и монстр вывалились в оконный проем и исчезли в снежной буре. — Суки!

Рейдер взмахом автомата вспорол новому врагу грудной хитин, отхватив при этом среднюю лапу, и кинулся в дверь, через которую они с Мелишем сюда вошли.

Грохот подошв по ступенькам все же позволял слышать, как заверещали в покинутом зале твари. Надо перезарядиться. Сколько их еще там? Пять? Шесть? Все ерунда. Главное, чтобы напарник был в порядке. А остальное — мелочи.

Выломав инерцией своего движения остатки двери и упав в сугроб, Рипазха выругался и, быстро поднявшись, бросился туда, где должен был упасть его товарищ. Хлопки пистолетных выстрелов подсказали, что он бежит в правильном направлении.

Падать было высоко, но могли спасти многолетние сугробы.

Однако Мелиш лежал на снегу, из которого торчали обломки железобетонной конструкции. Рядом — две мертвые твари. Одна — видимо, та, с которой рейдер выпал из окна. Вторую он застрелил только что из пистолета. Чуть в стороне третья, лежит, скрипит и дергает конечностями. И похоже, патроны в пистолете Мелиша кончились. Рипазха добил раненую тварь короткой очередью и кинулся к товарищу.

— Миша! Ты цел?! — перекричал он лютующий ветер.

— Как же спина болит, Рип! Как же больно! Я ног не чую! — кривясь, отвечал рейдер. — У меня позвоночник перебит!

— Нет! Ерунда, ушибся просто, — быстро проговорил Рипазха и, аккуратно подхватив товарища, поволок ко входу в здание, чтобы положить там у костра. — Сейчас в тепле быстро в себя придешь. А я пока остальных перебью. Потом сядем на снегоход и поедем обратно в лагерь. Там Дьякон тебе шила нальет, вмажешь и будешь как новенький.

— Рип… Брат… Тебе в одиночку не выкатить оттуда снегоход. А я помочь не могу… Позвоночник перебит… Что же мне, всю жизнь теперь под себя ходить?..

— Перестань. Ты просто ударился сильно, говорю я тебе. Потерпи чуток. Все нормально будет. До свадьбы заживет.

— До свадьбы, — простонал Мелиш — Как же так… Чего нас в Анапу не отправили, а, Рип? Неужто там некого искать для нашего научного отдела? Анапу ведь не бомбили? Зачем бомбить Анапу?

— Мы потом и в Анапу поедем, Миша. Ты, главное, потерпи, — бормотал Рипазха, волоча покалеченного друга.

— Ведь не бомбили, а?

— Ну конечно не бомбили. Зачем ее бомбить?

— И Анжела живая там… Это ее фотографии были, Рип. Она мне свои фото прислала…

— Конечно ее, Миша. Я просто так, глупость сказал. Она это была. Точно она. И она живая в Анапе. И помнит про тебя. Ведь их никто не бомбил. Это тут…

Сверху спрыгнула довольно крупная особь. Прямо перед ними. Рипазха отпустил товарища и сдернул с плеча автомат. Тварь растопырила обе пары верхних конечностей и зашипела, вытянув вперед шею и раскрыв отвратительную пасть. Луч подствольного фонаря прочертил линию и высветил жуткую морду существа. Еще миг, и Рипазха убьет его.

Тварь взмахнула длинным хвостом, и его окончание, подобное острию большой пики, вдруг вонзилось Мелишу прямо в лицо. Раненый рейдер только вскинул руки и замер, тут же безвольно уронив их на снег.

— Су-у-ука!!! — закричал потерявший друга Рипазха, разряжая рожок автомата и не думая больше о расходе патронов.