15 НАДЛОМ

На улице вдруг стало темно. Сначала плывущее где-то за облаками солнце, отгороженное много лет назад от людей беспросветным сводом туч, плавно подготавливало мир к своему очередному многочасовому отсутствию, а потом оно вдруг ухнуло за невидимый горизонт.

Константин так и представил себе: нечто круглое и желтое, сохранившееся в памяти как яичный желток, сорвалось и с небесной синевы унеслось в неведомое запределье реальности и расшиблось там в лепешку.

Наверное, эта ассоциация и повлекла за собой мысль о том, до чего же осточертели хрустящие на зубах жареные медведки, и растущая под землей горькая черемша, и прочие «кулинарные изыски» современного мира. Ужиная обычным для нового времени рационом, он думал о том, с каким бы удовольствием сейчас постучал десертной ложечкой по сваренному всмятку яйцу. Потом снял бы скорлупу сверху. Щедро посыпал солью белесую массу. Наконец зачерпнул бы ложечкой и с неописуемым наслаждением стал есть…

Ночь решили провести в подвале одного из строений, чье существование выдавали лишь торчащие из сугроба обломки стен. Холод ночной стороны Земли наступал на дневные морозы, словно напоминая о том, что до его абсолютного предела еще далеко.

Нужен был костер, но в такой обстановке огонь мог принести помимо тепла еще и массу бед. Если дым ночью не виден, то отсветы пламени могут выдать далекому наблюдателю местоположение стоянки. А сейчас это было бы весьма некстати. Ведь где-то в городе шарахается вооруженный свидетель Армагеддона. Возможно, среди развалин бродят тварелюбы, встревоженные недавней стрельбой неподалеку от их владений. Едаков мог отправить новую группу ликвидаторов. А еще некто на снегоходе…

Короче, в городе было многолюдно. Что в данных обстоятельствах совсем не воодушевляло четверых спрятавшихся в подвале спасателей, да и пятого, побитого Паздеева, имевшего теперь статус пленника.

Жуковский и Селиверстов сооружали из набранных в руинах кирпичей что-то вроде печи, у которой предстояло провести ночь. Работу свою они подсвечивали парой лучин. Волков стоял у входа в подвал на стреме. А Ломака доедал свой ужин, сторожа при этом пленника со связанными за спиной руками.

— Пожрать-то дай, — проворчал Паздеев.

— Перебьешься, скотина, — отрезал Константин. — Мы с Мариной столько вкалывали в питомнике, выращивая жуков да траву эту. А ты, нахлебник, убить меня пошел, да еще предлагаешь смириться с тем, что Марину увели.

— Мне что, с голоду подыхать теперь? — повысил голос Семен.

Ломака недобро посмотрел на него.

— А это твой выбор, — сказал он. — Можешь и подохнуть. Ты, главное, смирись с потерей-то.

— Да пошел ты! Щенок.

Ничего больше не говоря и даже не поднимаясь с места, Костя врезал Паздееву подошвой по разбитому колену. Тот вскрикнул и упал на бетонное крошево, осыпавшееся с потолка подвала.

— Сссука, — прошипел он, корчась от боли.

— Сука тебя родила, гнида. А меня зовут Константин Ломака. — Парень склонился над жертвой и добавил кулаком по голове.

Не рассчитал. Удар молодого человека, рискующего стать вдовцом, оказался таким, что Паздеев не выработал рефлекс воздержания от оскорблений, а просто потерял сознание.

— Костя! — воскликнул Селиверстов. — Ну какого хрена ты делаешь?! Вообще доконать его решил?!

— А чего ты его жалеешь, дядя Василий? Он тебе руку прострелил…

— Я мстить за свою руку не просил, кажется!

— Слушайте, хватит ругаться, — встрял в спор Жуковский. — Ни к чему это. Костя, смени Волкова. Пусть погреется да поест.

— Где тут греться, вы еще костер не развели, — проворчал Ломака, но тем не менее отправился наверх.

Андрей тем временем проверил пульс у Паздеева. Живой, но в отключке.

— Слушай, Вася, а в самом деле, что ты жалеешь пса этого? — произнес он тихо.

— Да не по-людски это, Андрей, — поморщился Селиверстов. — Ну мы же из одной общины. Под одной крышей живем. Зачем так с ним?

— Да ведь он, когда за нами шел, такими аспектами не руководствовался. Только не надо мне тут загонять, что типа он в тебя стрелял и ты его прощаешь. Он мог попасть и в меня, и в Ломаку, и в Волкова. Причем не в руку, а в голову. Ну, это во-первых. Во-вторых, на кой черт нам обуза? И в-третьих. Он ясно слышал мое, да и Костино мнение по поводу нашей общины. Если он вернется на Перекресток Миров, то сами мы вернуться туда уже не сможем.

— Андрей, скажи, а как ты вообще представляешь наше возвращение в общину? Ведь если там уже знают, что мы вчетвером пошли выручать Марину Светлую, то вся община нас за это ненавидит. Паздеев ведь прав: мы теперь предатели интересов своей страны. Мы подставили всех остальных своим решением отбить у охотников трофей. Ну разве нет?

— Вася, ты на месте Едакова объявил бы о том, что затеяли четыре человека? Причем на одном из них держится вся продовольственная программа Перекрестка Миров, а второй — опытный искатель. Ты сказал бы населению, что четыре вооруженных человека пошли убить охотников и вернуть захваченного ими члена общины, который уже вычеркнут из списков живых на радость оставшимся? Ты бы сказал, что мы на грани большой войны с одной из самых боеспособных группировок нашего города, и это в то время, когда ты, в смысле Едаков, принял ряд законов, запрещающих владение оружием, даже серьезными ножами, для большинства? После того как ты сократил военизированные дружины и искателей, сделав их простыми работягами на фермах, ради увеличения товарообмена с другими общинами. Вот подумай, сказал бы ты на месте нашего непререкаемого и авторитетного лидера, — последние слова он произнес с жесткой издевкой, — о том, что за угроза нависла над всеми, а? И подумай, какие у такого поступка могут быть последствия.

— Ну ладно. Допустим, он засекретил происшествие. Потому и отправил этих уродов ликвидировать нас, что решил по-тихому свести проблему на нет. И наверное, уже придумал версию исчезновения всем известных Жуковского и Селиверстова, овдовевшего Ломаки и нелюдимого, да и никем не любимого Волкова. Но если у нас получится, хочешь не хочешь, а община и так узнает все. Пусть даже тварелюбы не объявят войну, возвращение Марины будет означать, что кому-то придется пойти на алтарь твари вместо нее. И что мы таки бросили вызов охотникам, наведя угрозу на Перекресток. Вот теперь ты подумай.

— Послушай, Василий… — заговорил Жуковский, но смолк, поскольку у дверного проема, за которым находилась ведущая на поверхность лестница, показались два облепленных с ног до головы снегом человека. Это были Ломака и Волков.

— Мужики, там такая вьюга началась, что караул, — посопел Степан, отряхиваясь. — Я вот что думаю, на кой черт торчать наверху? Никто сейчас и носа из своей норы не высунет, даже твари. Вы так не считаете?

— Ну, раз серьезная вьюга, то сидите оба тут, заодно поможете печь доделать, — разрешил Селиверстов.

— Блин, я думал, она уже вовсю греет, — разочарованно вздохнул Волков, затем кивнул на лежащего Паздеева. — А с этим что?

— Устал, отдыхает, — махнул рукой Жуковский.

— У меня еще мыслишка, — проговорил Степан, выбирая место, чтобы присесть. Таковым оказалась ржавая труба с остатками обмотки. — Там, наверху, лежат три трупа: Бочков, Фрол и Чудь. Плюс еще два жмура из числа армагедетелей. Итого пять на круг. А что, если мы пойдем к тварелюбам в их Архион и скажем: давайте меняться. Вы нам Маринку, мы вам целых пять туш на корм мамаше. Что думаете?

— Мать тварей не ест покойников, брезгливая очень, — ответил Жуковский.

— А это точно?

— Точно.

— Откуда знаешь?

— Ну, знаю, если говорю, — раздраженно бросил Андрей. — Помоги лучше.

— Тогда, может, этого отдадим? — Ломака кивнул на Паздеева, который лежал, не подавая признаков того, что уже очнулся.

— А что, неплохая идея, — одобрил Волков. — И массу проблем с плеч снимаем, и никакой войны с тварелюбами..

По выражению лица Жуковского было видно, что идея ему совсем не по душе. Константина данное обстоятельство, мягко говоря, удивило. Ведь действительно обмен Марины на Паздеева мог существенно облегчить их миссию. Однако задавать вопрос Андрею Ломака не спешил. Не знал, как сформулировать. И подозревал, что Жуковский найдет вескую причину. Вообще Костя уже явственно чувствовал, что Андрей строит какой-то свой, сугубо личный, расчет. И было похоже, что ему необходима конфронтация с охотниками. Это объясняло то, с какими легкостью и воодушевлением сам Андрей и организовал весь этот поход: и вербовку Волкова, и освобождение Ломаки из клетки. Константин всячески пытался унять подозрения, ведь вполне может оказаться: это не что иное, как паранойя. Ведь нельзя не учитывать переживаемый им стресс из-за похищения Марины, из-за отказа руководства в помощи, из-за ареста с заточением в клетку… Да, Костя чувствовал, что сильно изменился за столь короткое время. Временно изменился или навсегда — покажет успех или провал предприятия. Но сейчас для него нет ничего важнее спасения Марины. И ребенка, еще не родившегося. А все остальное…

— Слушайте, мужики, — произнес он, глядя на возню Жуковского, Селиверстова и присоединившегося к ним Волкова с печкой, — мы впустую время не тратим, а? Ведь каждая минута дорога, а мы на всю ночь остановиться решили.

— Успокойся, Костя, — проворчал Жуковский. — Во-первых, жертву на алтарь они ведут не сразу. И уж тем более не ночью. И конечно, не в такую погоду. Так что не кипиши.

— А следы? Мы же их потеряем! Заметет пургой.

— Ну, коли по горячим следам не догнали, есть другие варианты, — взял слово Селиверстов. — Мы знаем, где они живут. Мы знаем, где примерно алтарь твари. Но мы не протянем на улице долго даже в нашей одежде. Нам нужны периодические привалы и огонь. Не беспокойся, время еще есть. К тому же у нас появился объект для обмена, и это все упрощает.

— А с теми трупами наверху что делать? — спросил Степан. — Может, Аиду их снесем?

— Вот на это мы действительно много драгоценного времени и сил потратим, — мотнул головой Василий.

— Жаль, — вздохнул Волков. — Столько добра могли бы выменять.


Поднявшийся ветер гонял снежную пыль и гудел по всей округе. Особенно четко изменения погоды просматривались в лучах от фар вездехода — они освещали рейдерам процедуру свертывания радиопередатчика. Когда оставались последние метры тросов, люди уже с трудом удерживали наполненный гелием шар. Причем делать это приходилось группой — одного человека запросто могло унести вместе с шаром. Рейдеры спешно закрепили шланг и стали перекачивать гелий обратно в резервуар.

Обелиск, радист группы, теперь оказался не при делах. Он вышел из второго вездехода и приблизился к наблюдавшему за работой Дьякону.

— Повезло нам, да? — громко, чтобы перекрыть вьюгу, произнес командир.

— В смысле?

— Ну, буря сорвала ближайшие сеансы связи. Хрен его знает, какие еще ценные указания для нас подготовил Дитрих. То мы конкретно ехали за конкретным человеком, теперь неизвестное существо подавай, да к тому же в двух экземплярах. А еще что нам закажут? Мосты через Обь восстановить? Или вообще по всей округе собрать каждой твари по паре? Я ведь не этот… не Ной!

Обелиск засмеялся.

— Крамольно мыслишь, командир!

— А ты меня сдай совету, как вернемся. Повышение получишь.

— За кого ты меня принимаешь, Дьяк?

— Да шучу я. Ладно. Ну, на самом деле. Задачи у нас есть. А связь, по сути, и ни к чему. Мы же автономная группа как-никак.

— Ну, это верно, — кивнул связист. — А если буря стихнет, мы что же, антенный зонд заново запускать не будем?

— Так ведь в Аркаиме откуда знают, буря у нас или нет? К чему спешить? — Дьякон лукаво посмотрел на связиста. — Меня одно беспокоит: ребята-то уже в городе. Мы теперь сможем связь с ними поддерживать без зонда?

— Конечно. Для этого хватит антенн нашей машины. — Обелиск кивнул на два цилиндра по бортам вездехода, на самой корме. Оттуда уже были выдвинуты телескопические антенны связи. — Ты можешь со своей рации напрямую говорить, без моего оборудования. Он автоматически работает на прием и передачу, как ретранслятор. Но лучше им, конечно, вернуться.

— И не в таком буране бывать приходилось, — махнул рукой Дьякон. — Но я им скажу. Если сочтут необходимым, пусть возвращаются. Да только, думаю, все хотят сделать дело и убраться отсюда поскорее.


Она увидела то, что и ожидала увидеть. И чего боялась. То, что предчувствовала и чего хотела избежать.

Нет, не в том помещении, с коптящей лампой из ужатой артиллерийской гильзы, где вповалку валялись пьяные церберы. В другом, еще дальше.

Сначала услышала сдавленные возгласы за тяжелой железной дверью. Потом тихий скрип этой двери. Увидела свет от «летучей мыши». И в этом свете…

Волосатый Масуд был раздет по пояс. Тор держал сзади за руки извивающуюся Марину; с нее уже сорвали комбинезон и до колен спустили теплые трико. Свободной пятерней Тор то и дело задирал ее теплый свитер, под которым была водолазка. А Масуд тем временем сжимал пальцами подбородок девушки, заставляя ее открыть рот, и пытался влить туда алкоголь.

— Да че ты дергаешься, сучка! — приговаривал Масуд. — Выпей да расслабься, дура! Тебе сейчас хорошо будет. Повеселись напоследок! Все равно сожрут тебя… Открой рот, шалава! Пей!

А Тор тем временем смеялся, норовя забраться ей под одежду. Совсем не тот спокойный и малоразговорчивый человек, которого знала охотница всю свою жизнь. Масуд был сейчас похож, как подумалось девушке, сам на себя, а вот дядя Тор… Нет, это какое-то отвратительное, мерзкое существо. Какая-то гнилая погань!

— Отошли от нее, живо, пидоры!!! — Жуткий крик Сабрины, казалось, раскатился по всем подземельям города — и населенным людьми, и опустошенным смертью.

Масуд резко обернулся.

— Опа, какие люди! — усмехнулся он. — А ну, проваливай отсюда!

— Я сказала, оставьте ее! Ну!!!

— А иначе что? — Масуд, продолжая ухмыляться, почесал свою волосатую грудь, а затем медленно двинулся к Сабрине. — Иначе что, маленькая дрянь? А? Может, присоединиться хочешь? Так давай. Мы тебя в два ствола… А подружка твоя пусть посмотрит. Вдруг да передумает и тоже захочет покувыркаться…

— Братка, отстань от нее, ты не знаешь… — заговорил было Тор, но Масуд отмахнулся.

— Помолчи. Тут такая возможность. Я ведь давно на упругую жопку нашей смазливой Брониславны виды имею. Ну, что скажешь, деточка?

Он подошел совсем близко, смердя потом и перегаром. Голова у молодой охотницы пошла кругом от ненависти и страшных воспоминаний. Из них донесся жуткий скрип ржавых качелей на игровой площадке сгоревшего и сметенного ударной волной детского сада, в подвале которого она оказалась в тот ненастный день, когда ей исполнилось двенадцать лет… Жуткий и навязчивый скрип…

— Никогда… не называй меня… деточкой, мразь! — прошипела Сабрина.

И тут же она резко присела, отведя левую ногу в сторону, вытягивая руки с обломком алебарды. Лезвие, которое наточил перед охотой сам Бронислав, прочертило ровную линию на животе Масуда. Все было сделано быстро и четко. Как и учил ее отец. Из длинной и глубокой раны повалились кишки, воняя самогоном и дерьмом.

Масуд упал на колени и завизжал, совсем по-бабьи, выронив бутылку и хватая свои внутренности, судорожно пытаясь запихнуть их обратно.

Ошарашенный Тор разжал пальцы, и Марина тут же отскочила от него, спеша оправить на себе одежду.

— Т-ты… С-сука, что натворила! — заикаясь, выдавил Тор. — Какого хрена ты наделала, овца?!

Сабрина вонзила в Тора немигающий взгляд. Для нее этот человек уже был мертв, оставалось только свести к логическому знаменателю его шевеления и речь. Ведь мертвые не шевелятся и не говорят. Она быстро расстегнула молнию своего комбинезона и ловко выпорхнула из него, оставаясь в теплом спортивном костюме, не так стесняющем движения натренированного тела.

— Убей эту суку! — визжал еще живой Масуд, продолжавший возиться со своими кишками.

Сабрина подняла оброненную им бутылку и, не сводя взгляда с Тора, принялась лить пойло прямо на внутренности. Масуд заверещал еще громче. Когда бутылка опустела, молодая охотница разбила ее о темя раненого. Схватив за волосы, запрокинула его голову. Молниеносным движением перерезала «розочкой» горло насильника и оттолкнула хрипящего ногой. И все это время она смотрела на Тора.

На его лице застыл ужас.

— Ты что творишь, падла?! — выкрикнул он и, выхватив нож, бросился на девушку.

Сабрина ждала этого. Потому и освободилась от теплого комбинезона.

Прыгнуть навстречу врагу. Затем присесть, сбив с толку. Резко подняться и с разворота врезать ногой по башке.

Сработало. Тор отшатнулся, и тут же второй удар выбил из его руки нож. Не давая опомниться, еще разворот и хай-кик в голову. Совсем дезориентированный Тор упал на колено. Теперь схватить его нож. Есть!

— Сяба, — промычал Тор, тряся головой, — ты же на руках у меня выросла… Ты что делаешь?..

— Я не просила меня растить, ублюдок. — Сказав это, Сабрина вонзила нож в шею Тора и провернула, разрывая трахею.

Затем бросилась к вещам Масуда. Выхватила ПМ, сняла с предохранителя и метнулась к выходу. Она знала, что сейчас на пороге появится Кожевников. Однако тот был без оружия. Распахнув дверь, он переменился в лице — сначала от изумления, потом от ужаса. Полуголый Масуд лежал в широкой луже крови рядом с осколками бутылки. В трех шагах от него хрипел и сучил ногой Тор, из его развороченной шеи торчала рукоятка ножа и вытекала бурая пена.

— Ты знал, дядя Витя. — Вставшая на пути отшельника молодая охотница произнесла эти слова как приговор. — Знал, что они собирались делать. Ты для этого меня задержал, старый сраный пес.

— Господи, девочка, зачем? Зачем ты так? Ну ведь мужикам-то надо… Ну какая разница, помирать ей все одно… Что же ты натворила? — бормотал Кожевников.

— Это еще не все. — Сабрина вскинула руку и спустила курок, прострелив отшельнику голову.

Звук падающего тела ознаменовал его смерть. И сзади уже затих Тор. Молодая охотница зажмурилась и бессильно опустила руки. Теперь и она себе мысленно сказала: «Что же ты натворила?!»

Она не отреагировала на шорох. Просто тихо произнесла:

— Марина, как ты?

Пленница, выйдя из ступора, резко подскочила к охотнице. Схватила ее руками со спины и крепко обняла.

— Спасибо… — шептала она, плача. — Сябочка, спасибо тебе, милая. Спасибо огромное!

— Помнишь, ты спросила… ты сказала, что у меня не было никогда мужчины, — тихо заговорила Сабрина. — Ты ошиблась. Были… Двое. Одновременно. И мне было двенадцать… И их совсем не интересовало, что я об этом думаю. И то, что я кричала и плакала… умоляла не делать этого, только сильнее подстегивало эту пьяную мразь… Они сделали это. Они были из твоей общины. Затащили меня в подвал детского садика… А на улице метель. Качели скрипят… Потом отец поймал их. С этого началось мое обучение. Он велел отрезать им головы. Они тоже умоляли сжалиться. И это взбесило меня. Сначала я не хотела резать… но когда они стали умолять… Я отрезала одному голову. Трудно было с позвоночником. Хрящ очень жесткий… Второму не смогла. Меня вырвало. Второго отец скормил тварям. Живьем. Но одному я голову отрезала… Мне было всего двенадцать лет… Никто не смеет так поступать. Никто…

— Господи! — вскрикнула Марина и резко развернула девушку к себе лицом. — Бедная… Родная моя Сабриночка!

Пленница осыпала лицо спасительницы горячими поцелуями.

— Все кончено. Все будет хорошо, родная, — приговаривала она, целуя щеки, брови, виски, подбородок Сабрины.

Та вдруг обхватила ладонями лицо Марины и прижалась губами к ее губам. Ей захотелось, чтобы это сладкое мгновение длилось до конца ее жизни. Но Марина испуганно отстранилась.

— Ты чего? — прошептала она, прикрыв рот ладонью.

Охотница горько усмехнулась. Обессиленно опустилась на колени и повесила голову.

— Марина, ты знаешь, что такое одиночество? Ты ведь не знаешь, что такое одиночество. Не знаешь, как это страшно. И самое страшное одиночество — это когда ты не одна. Когда вокруг тебя люди. Они есть, но их как будто нет. Ты одинока среди людей. Это страшно. Даже отец. Он ведь… Я умерла для него тогда. Когда он увидел, что те два упыря сделали с его маленькой девочкой. И не стало для него той его маленькой девочки. Он, конечно, воспитывал меня после. Растил. Но воспитывал и растил он не родную дочь, а охотничью собаку, ловкую, сильную и безжалостную. И у него это получилось. Ведь я ненавидела весь мир. Мужчин. Твою общину. Когда ненавидишь весь мир, ты одинок. И от одиночества ты ненавидишь еще больше. Ведь никого нет рядом. А ты не одинока. Ведь с тобой… в тебе… ребеночек…

И Сабрина уронила лицо в ладони и заплакала. Горько и отчаянно. Впервые с двенадцати лет…

Марина деликатно присела рядом и крепко обняла свою спасительницу.

— Ты не одинока, милая, — шепнула она.

Загрузка...