Отделённые

Глава 7

Кампания опять складывалась успешно. В дни, последовавшие за захватом первого погребального зала, силы вторжения пробились на девять лиг под землю, прорезав кишащую автоматонами кору Доахта, как силовой клинок — плоть. Саутехи занимали одну камеру за другой, каждая глубже предыдущей, а их криптеки быстро устанавливали там трансляционные якори, способствующие дальнейшему продвижению. Отделённые продолжали подниматься из недр мёртвого мира, но его дух был слишком велик, слишком нерасторопен, чтобы приспособиться к вторжению. Раз за разом бывшие лорды, действовавшие как командные узлы, выявлялись и уничтожались, оставляя подконтрольных воинов смятёнными и беспомощными, как тростник перед косой.

Как бы неприятно Обирону ни было это признавать, но атака протекала ещё быстрее с того момента, как он согласился принять три легиона смертоуказателей Сетеха. Вначале он колебался, поскольку Зандреху всегда претило использовать любого рода ассасинов против почтенного врага, но чем глубже варгард проникал в катакомбы без направляющего голоса своего хозяина, тем более неуместными казались привычные угрызения совести немесора. К тому же с тем же успехом их причиной могла быть очередная повреждённая энграмма, сгоревшая из–за его перенапряжения.

Правда же заключалась в том, что огромные пространства и непонятная привычка командных узлов парить над своими легионами обеспечивали идеальную тактическую среду для снайперов. Безмолвные убийцы, сверкающие единственным сапфировым глазом, могли уничтожать марионеточных аристократов на расстоянии десятков хетов, что позволяло саутехской пехоте наступать практически без сопротивления. Обирон всегда шёл впереди, сражая неприятелей сотнями, однако насилие не помогало заглушить ни его ярость, ни горе, скрываемое под маской гнева.

К тому времени, как они проникли в давно остывшую астеносферу Доахта, военная экспедиция проходила настолько эффективно, что её авангард почти постоянно находился в походе, останавливаясь лишь ненадолго, чтобы закрепиться в очередном склепе, прежде чем направиться дальше. Иногда они натыкались на целые декурии Отделённых, спавших в своих гробах свесив головы, и тогда династические скарабеи нападали на них для сбора материи.

Дожидаясь начала новой атаки, Обирон нередко замечал в погребальных покоях уже знакомые причудливые каракули, вырезанные на фризах. Хотя он старался не обращать на них внимания, они всегда притягивали его взгляд. Но сколько бы он ни смотрел на них, они оставались непонятными слиянием математических обозначений и абсурдных виршей. Эти надписи заставляли его размышлять над словами Сетеха о тайнах и сокровищах, и он часто задавался вопросом, к средоточию какого безумия захватчики пробивают себе путь. Впрочем, он не позволял себе отвлекаться надолго, поскольку в его обязанности не входило понимать конечную цель их кампании или рассуждать о загадках этого мира — от него требовалось одолеть противника. Да и зачем было нагружать себя лишними думами, когда нужно было сражаться?

В конечном счёте натиск замедлился. Сродни неповоротливому чудовищу, смутно сознающему, что от него не отстают падальщики, Доахт начинал свирепеть. Обучаясь медленно, но неумолимо, автономный дух стал назначать в качестве командных узлов рядовых воинов, сокрытых в глубине строя, что лишило смертоуказателей лёгкой добычи. Как следствие, теперь с большим трудом приходилось продираться сквозь толпы пехоты, что угрожало завести наступление в тупик, пока саутехские криптеки не определяли возможную узловую структуру неприятеля и не идентифицировали приоритетные цели. Обряды проведения такого анализа затягивались всё дольше и дольше по мере того, как искусственный интеллект гробницы вносил разнообразие в свои командные схемы. Схватки становились всё более ожесточёнными, а число врагов, казалось, увеличивается в геометрической прогрессии.

Обирону, однако, было не привыкать драться с безбрежными ордами. Его клинок пролил океаны грибковой жижи, заменявшей оркам кровь, и очистил целые звёздные системы от мерзких тиранидов, коих Зандрех принимал за невообразимо крупных гончих. Однако полчища его собственного народа — совсем другое дело. Несмотря на их проклятье, Отделённые относились к одному с ним виду. Ослабленные временем и недостатком должного техобслуживания, они тем не менее состояли из того же самовосстанавливающегося некродермиса, что и воины Саутехов, и демонстрировали ту же зловещую стойкость. Один на один, конечно, они не могли сравниться даже с самыми худшими воинами Обирона, но армии вторжения очень бы повезло, встреть она снова подобное соотношение сил на такой глубине.

На двадцатый день кампании наступление полностью застопорилось в огромной пещере, разделённой надвое глубокой трещиной, которую пересекали всего три узких мостика. Пропасть тянулась через галереи гробницы на многие лиги в обоих направлениях, и отправленные на разведку каноптековые призраки Сетеха не сумели найти более лёгких переправ в пределах радиуса действия ближайшего ретранслятора. Криптеки подсчитали, сколько недель уйдёт на то, чтобы проложить маршрут к другой точке перехода, и теперь, когда Доахт с каждым днём становился всё более злобным, Саутехи не могли позволить себе терять ни минуты.

Зандрех обязательно придумал бы план, но он перестал говорить, и пока продолжалось его молчание, возможности Обирона в качестве заместителя были невелики. Даже обладай он стратегическим гением для решения проблемы — а он знал, что это не так, — варгард не смог бы ничего предпринять, в открытую не отобрав контроль над войсками у своего хозяина. Что до Сетеха, то даже если ему что–то и пришло на ум, он явно не желал делиться советом, пока варгард не отнимет у своего генерала власть. «Раз так, — твердил про себя Обирон, — то бледный немесор будет жестоко разочарован». Потому что пока Обирон видел перед собой врага и сжимал в руке клинок, он мог избежать столь радикальной меры. Посему, учитывая единственный оставшийся у него выход, Обирон решил сражаться на переправе.

Но всё складывалось не очень–то хорошо. На противоположной стороне разлома скопилось непостижимое количество врагов, и лишь для их удержания требовалось всё, что имелось в запасе у захватчиков. Артиллерийские платформы обрушили статуи вдоль двух из трёх мостов, тем самым направив безмозглые массы Отделённых через центральный переход. Неприятели прибывали тягучими волнами, словно плотные грязевые потоки, из–за чего на мосту образовалась давка: воины то и дело срывались с края и падали прямо в бездну, что, однако, едва ли отражалось на их численности.

Силы противника казались неисчерпаемыми, чего нельзя было сказать о легионах Обирона. Под землёй Доахта единовременно находилось не менее шестидесяти процентов войск экспедиционной группы, и на каждом звездолёте обеих армад на полную мощность работали ремонтные мастерские, благодаря чему достигался похвально низкий коэффициент потерь. Особенно по сравнению с вражеской армией, чьи устройства отзыва функционировали откровенно плохо и часто отказывали, оставляя после неудавшихся перемещений на базу шипящие груды металлолома вместо воинов. Однако в недрах планеты скрывались такие полчища, что едва ли это играло значение. Доахт мог потратить тысячу воинов на каждого из захватчиков, и всё равно первыми отступили бы Саутехи.

Но это при условии, что они сохранили бы линии снабжения. Каждый день Отделённые пробивали новые бреши в удерживаемых противником склепах всё дальше по лабиринту гробничного комплекса, заставляя выделять подкрепления для обороны. Хуже того, доахтские протоколы глушения с каждым часом становились всё более изощренными, медленно сужая пузырь, внутри которого силы вторжения могли беспрепятственно передавать сообщения и пересылать свежие войска. Даже мантия призрачного прохода, которая, как Обирон по высокомерию полагал, всегда будет превосходить возможности автономного духа, теперь обладала сомнительной полезностью.

Варгард не представлял, как справляться с этим кошмаром логистики и техномагии, ведь это была не его сфера деятельности. Кем бы Сетех ни хотел видеть его, за военными успехами Гидрима стоял вовсе не Обирон — он лишь выступал грубой физической силой, обеспечивавшей безопасность подлинного лидера. И без Зандреха, который указывал бы ему путь вперёд, каким бы безумным тот ни казался, всё, что мог варгард, — это продолжать махать руками в темноте.

— Лич-стража, вперёд! За Гидрим! За немесора!

Эти семь слов — единственные, которые Обирон произносил вслух в течение многих дней, но он выкрикивал их так часто, что они утратили для него почти всякий смысл. В них даже не было необходимости; он мог давать сигнал к наступлению с той же подсознательной лёгкостью, с какой переставлял ноги. Однако он всё равно проговаривал эти фразы, потому что лишь они поддерживали иллюзию товарищества.

Лич-стража в сто шестнадцатый раз двинулась в пучину безумия, творящегося на мосте. На протяжении трёх хетов позиции захватчиков озарялись зелёным огнём, в то время как с противоположной стороны им вторила буря красных лучей. Минуло уже шесть дней с начала битвы у расщелины, и энергия, высвобожденная сотнями миллионов гаусс-выстрелов, нагрела пещеру до адских температур. Металлический настил моста испускал тусклое багровое свечение, от которого почернела бы плоть смертного существа, и даже скальные породы раскалились, словно дух Доахта, пылавший в линзах Отделённых, распространился на всё поле битвы.

Линия фронта до сих пор не сдвинулась. Десятки раз Обирон вёл авангард в противоположный конец моста, но неприятель постоянно отбрасывал захватчиков назад, прежде чем им удавалось закрепиться. Битва превратилась в сводящее с ума бесконечное самоповторение, и Обирон мог поклясться, что его хроновосприятие начинает рушиться. Хотя он не нуждался во сне, варгард обычно проводил несколько часов в день, попеременно отключая части своего сознания, чтобы поддерживать эффективную работоспособность. Но с тех пор, как они вошли в пещеру, у него не было ни минуты отдыха, и, как следствие, он страдал от утечек памяти.

— Лич-стража, вперёд! — снова скомандовал он и, врезавшись всем телом в переднюю шеренгу Отделённых, клином вонзился в толпу, раскидывая воинов в пропасть по обе стороны от себя. — За Гидрим! За… немесора! — Он запнулся в конце команды, поскольку речевые процедуры затопили мусорные глифы, когда его разум подвергся каскадному эффекту обратной связи. Но это продлилось совсем недолго, и, кроме того, заклинивание полностью заглушилось яростным шумом боестолкновения.

Давно утекло то время, когда существовал хоть какой–то смысл в форме или изяществе, ибо после стольких штурмов выявление победителя в борьбе за мост стала вопросом грубой силы. И потому Обирон сражался с такой свирепостью, что Зандрех пришёл бы в ужас. Варгард бросался в ряды Отделённых, будто гладиатор, расталкивая врагов плечами и сметая их в сторону рукоятью косы. Он неистово орудовал клинком, вонзая его в лицевые пластины и пробивая ребра, и кубит за кубитом продвигался по мосту, обдуваемый выхлопами реакторного газа поверженных воинов. Стеной из клинков за ним неотступно следовали лич-стражи, рубящие пропущенных им Отделённых.

Но всякий раз, когда Саутехи атаковали мост, они продвигались всё медленнее. Большую часть воинств Доахта по-прежнему составляли обычные воины, и многие из них уже по третьему или четвёртому разу бились на передовой, лишённые конечностей и истекающие жидкостью из плохо залеченных ран. Рядом с ними, однако, наблюдалось много свежих солдат, к которым поспевали более мощные подкрепления. Примерно на шестидесятом штурме Обирон стал изредка встречать фалангу Бессмертных среди общей массы, а к настоящему моменту почти треть противостоящей армии образовывали тяжёлые ударные бойцы. Пусть они были такими же заторможенными и безмозглыми, как и их собратья, но чтобы вывести их из строя, требовалось немного больше времени, а в конфликте на истощение даже столь мизерная разница угрожала склонить чашу весов в пользу неприятеля.

Когда Обирон достиг середины пролёта моста, в углу его зрения замигало скопление глифов, умоляющих его обратить на них внимание, чего он делать не собирался. Без сомнения, ему поступила очередная кучка отчётов от криптеков в ретрансляционном зале, сообщающих ему ещё больше дурных вестей, с которыми он всё равно ничего поделать не мог. С тех пор как атака захлебнулась, хорошего происходило мало. Из шахт на южном полюсе Доахта поднимались летательные аппараты Отделённых, и хотя пока что они плохо управлялись, их было так много, что вскоре они смогут бросить вызов экспедиционным силам за господство в воздухе. В последнем донесении, которое Обирон потрудился изучить, говорилось о пробуждении на окраинах системы вражеских капитальных кораблей, извергнутых из карманных измерений, где они пережидали эоны.

Едва он очистил с экрана уведомления, Обирона обуял гнев, и он использовал его, чтобы врезаться в четвёрку неприятельских Бессмертных. Превосходство в воздухе? Маневрирование флота? Он был солдатом, и его это не касалось. Это были заботы Зандреха — Старейшие его побери! — но старый болван всё ещё прятался в своём нелепом саду, погрязший в трусости. Ругаться на хозяина причиняло едва ли не физическую боль, но Обирон не мог иначе. Зандрех подвёл его, но что ещё важнее, он подвёл Повелителя Бурь.

Уже не в первый раз за день варгарда охватило искушение со всем покончить. А ведь это было так просто: только и требовалось что перенестись на «Хорактис», совершить короткую прогулку до сада удовольствий немесора и нанести один резкий удар. Все произойдёт быстро, и войска Саутехов примут его как законного командира. Тогда под руководством коварного бледного лорда они отыщут способ положить конец ужасам Доахта. Каким бы отталкивающим ни казался подобный замысел, он выглядел всё более неизбежным. У Обирона даже возникло подозрение, что именно этого хотел бы сам Повелитель Бурь, будь он здесь.

Но этого и ждал Сетех, что само по себе отвращало Обирона и удерживало от решительных действий. За тысячелетия, что он варился в котле феодальной политики Гидрима, варгард научился тонко различать зловоние манипуляций, и борьба ещё не настолько истощила его разум, чтобы он не смог уловить характерный смрад. Сетех намеренно давал ему утонуть в необъятных проблемах командования и позволял всему идти своим чередом, пока Обирон не увидел бы в предательстве единственный выход. Бледный немесор не мог открыто покушаться на Зандреха, так как в результате междоусобной ссоры кампанию на поверхности постигла бы неудача, поэтому он ждал, что Обирон сделает всё за него.

Но тогда как Зандреха подкосил ментальный недуг, и Обирон не прекращал верить, что хозяин способен выздороветь, Сетех же, напротив, никогда не перестанет быть отъявленным мерзавцем. И пока у престарелого генерала оставалась надежда — а она должна была быть, — его охранник не мог прекратить сражаться во имя него. Расставив ноги на дымящемся мосту, пока приближалась следующая волна Отделённых, Обирон на мгновение закрыл глаза и вспомнил, когда в последний раз видел хозяина.

«Кто ты?» Это были последние слова Зандреха, обращённые к нему, когда тот поднял взгляд из глубин своего безумия. Тогда варгард был слишком ошарашен, чтобы подобрать ответ, но теперь он знал, что бы сказал. Обирон снова включил окуляры и занёс над собой клинок.

— Лич-стража! — взревел он, разжигая из углей своей убеждённости новый костёр. — Впе…

Клич прервал мощный всполох красного огня. Обирона отбросило назад, и лишь по чистой случайности он не рухнул в пропасть. Вместо этого он приземлился на спину и заскользил по поверхности моста, выбивая под собой искры. Он едва успел перекатиться и встать на колени, как раздался ещё один взрыв, всего в нескольких шагах от него. На этот раз ему удалось удержаться на ногах, но затем прогремел очередной залп. Рявкнув приказ отступать, он пополз к краю расщелины Саутехов. Под таким обстрелом они никак не могли удержать мост: один только первый взрыв уничтожил переднюю шеренгу лич-стражей и опалил тридцать два процента его усиленного некродермиса. К тому времени, как он добрался до линии, с ним оставалось всего восемь личей.

Когда ещё несколько выстрелов по дуге обрушились на толпы династической пехоты, Обирон бросил взгляд на другую сторону разлома, и то, что он увидел, наполнило его отчаянием. Выстроившись вдоль выступа каменной гряды и сверкая оптикой в бурлящем воздухе пещеры, там расположилась целая фаланга Уничтожителей, в центре которой возвышался один из их лордов.

Уничтожители, без сомнения, были худшими из всех, кто прежде имел право называться некронтир. Зандрех не выносил их до такой степени, что запретил гидримской знати применять их на поле брани, и даже Обирон, который никогда не разделял щепетильности своего господина, люто ненавидел их. Травмированные биопереносом и доведённые до нигилистических идей, они являлись настоящими монстрами, не имеющими и малейшего остатка цивилизованности или здравомыслия. Их крупногабаритные оболочки мало что сохранили от некронтирского облика, так как Уничтожители потеряли всякую надежду вернуться к нему и переделали себя в оружие.

Появление Уничтожителей среди Отделённых ничего хорошего не сулило, и Обирон почувствовал досаду, догадавшись, о чём предупреждал тот глиф, который он убрал с глаз долой при штурме. Скольких лич-стражей бы он спас, прочти он тогда оповещение? И даже пока он думал об этом, батарея разоряла силы Саутехов. Заряды гаусс-пушек дождём сыпались в толпу солдат за мостом, истребляя их десятками. Перед лицом такой опустошительной огневой мощи количество отозванных боевых единиц будет поистине ужасным. И что ещё хуже, Обирону нечего было противопоставить — он настолько зациклился на бесконечных и бессмысленных наступлениях через переправу, что не предвосхитил такое изменение в составе войск противника.

Оцепеневший, он изумлённо наблюдал за уничтожением армии своего господина, как вдруг ещё больше глифов загорелось на дисплее: подчинённые запрашивали у него инструкции, но он просто не мог им ответить. Столкнувшись с проблемой, которую был не в состоянии решить, просто бросившись вперёд с косой наперевес, он почувствовал, как сгорает от стыда. Он не понятия не имел, что ему делать.

Обирон замедлил хроновосприятие до такой степени, что гаусс-выстрелы Уничтожителей, казалось, плывут через пропасть, сродни облакам пламени. Но он не мог остановить время — только прятаться в нём, перебегая от миллисекунды к миллисекунде, словно они сгорали у него под ногами. В некотором роде это напоминало гонки со смертью, хотя он и вполовину никогда не боялся умереть так сильно, как потерпеть неудачу.

По прошествии нескольких субъективных часов он решился наконец обратиться за помощью к Сетеху. Каким бы позором он ни покрыл себя, всё же это было предпочтительнее, чем лицезреть, как очередной его товарищ растворяется в клубах бушующих ионов. Но затем, когда на вершине пролёта моста вспыхнул ореол льдисто-голубого света, он понял, что будет избавлен от этого унижения.

Даже в осадочном слое вяло текущего времени всё произошло быстро: одно мгновение на мосту не было ничего, а затем там стоял Cетех. Его плащ мерцал от остаточной энергии перехода, а рядом держались каноптековые охотничьи животные. Как только Обирон вернул поток времени в обычное русло, немесор с треском синих молний опустил свой посох на поверхность моста и выставил левую ладонь в сторону Отделённого, излучающего высокомерную непокорность. Со звуком, похожим на звон свинцового колокола, из ладони вырвалась ударная волна, повалившая врагов с ног по всей пещере. Даже Уничтожители покачнулись на своих репульсорных платформах. Обирон никогда не видел ничего подобного, но кто знал, какие древние сокровища Сетех нашёл в глубинах м'ват?

На короткий миг после этого воцарилась тишина, прежде чем Сетех нарушил её гулким повелительным криком.

— Сепа, Сата… фас! — Встав на дыбы от восторга, близнецы пронзительно зачирикали и помчались вперёд. Почти сразу же плотные ряды Отделённых накрыли их градом огня, но звери, казалось, пропадали из реальности, в результате чего гаусс-лучи безвредно проходили сквозь них, и ныряли в материю моста, будто в воду.

Подобно двум ракетам, по спирали летящим к цели, каноптековые конструкции пересекли пропасть и погрузились в ржаво-красную массу неприятельских солдат. Те кололи и рубили созданий штыками, но даже не осознавали, что едва ли выбивают из них искры. Периодически одно из фантомных существ бросалось на противника и перекусывало его пополам острыми жвалами, но Обирон хорошо знал, что пока это всего лишь игра, ибо, как только у зверей появлялась конкретная цель, они ни на что не отвлекались.

И действительно, через несколько мгновений механические сколопендры напали на батарею Уничтожителей, остервенело извиваясь, карабкаясь по их телам и отрезая им конечности. Затем Сепа (по крайней мере, так думал Обирон) подкралась сзади к повелителю некронов-нигилистов и вцепилась в его корпус загнутыми когтями. Словно одна рука, работающая в унисон с другой, вторая из тварей — Сата, как предположил варгард, — выросла перед проткнутым лордом и повертела головой туда-сюда, словно любуясь ломтём мяса. Молниеносно, прежде чем жертва успела хотя бы наставить пушку, сколопендра атаковала, и голова Уничтожителя с глухим стуком упала на пол.

Противник растерялся; его боевые порядки разрушились с ликвидацией командного узла.

Искусственный интеллект с каждым разом всё быстрее и быстрее реорганизовывал узловую структуру и прямо сейчас расписывал новую иерархию. Тут и там уже формировались островки порядка, но тем не менее он не успевал восстановить сплочённость вовремя, чтобы вернуть преимущество.

Чуть ли не с игривым настроем скача меж дезориентированных Отделённых, два каноптека разорвали остальных Уничтожителей на мелкие кусочки, а затем проскочили обратно через мост и ласково уткнулись головами в броню хозяина. Величаво похлопав своих питомцев, Сетех дал указание пехоте снова открыть стрельбу, и когда повторно разразилась буря гаусс-огня, он зашагал прочь в сопровождении близнецов. Обирон же рвался к краю разлома, собирая новый отряд лич-стражей. Теперь, когда враг лишился превосходства в связи с гибелью лорда-уничтожителя, имелись все шансы на то, что в этот раз штурм через мост пройдёт удачно.

Но несмотря на самые отчаянные и нелогичные надежды варгарда, Сетех не покидал пещеру. Пышущий холодным гневом, он направлялся Обирону на перехват и, когда приблизился, нисколько не замедлился, а вместо этого направил импульс своего движения в суровый удар наотмашь по челюсти варгарда. Хотя Обирон был почти вдвое тяжелее стройного владыки, он зашатался и отступил на шаг, чтобы сохранить равновесие.

— Хватит валять дурака, — прорычал Сетех достаточно громко, чтобы его услышали на линии фронта. — Ты не хуже меня знаешь, что исход войны не решается в этой проклятой пещере, и мне уже надоедают твои проволочки. Почему ты тратишь время впустую? Даже если ты захватишь этот участок голого камня, то увязнешь в следующем узком проходе.

Подавив злость, вызванную этим предостережением, и вновь обнаружив под ней стыд, Обирон опустил голову. Сетех продолжал, теперь раздражённо и заговорщически шипя:

— Делай, что должно, Обирон. Я проявил милосердие, простив тебе затянувшуюся нерешительность, но у меня нет привычки даровать помилование дважды.

— Если я должен это сделать, — начал Обирон, стараясь не выдать собственную безысходность, — то, прошу, хотя бы… поведайте мне, за что мы сражаемся.

— За само выживание, и всё благодаря твоему промедлению! Пока ты здесь мешкаешь, с каждым часом наши шансы выбраться отсюда уменьшаются. Несмотря на вопиющую наглость твоего вопроса, я великодушно раскрою тебе правду, но рассчитываю, этого будет достаточно, чтобы вывести тебя из пассивного состояния.

Когда Сетех отвёл его подальше от скопления войск, Обирон удивился, почему он до сих пор знает всей правды, и прислушался.

— Если ты до сих пор не сложил картину воедино, то вот. Я наткнулся на Доахт не потому, что он пробуждался, и вовсе не по случайности. Это были долгие и трудные поиски. Я шёл по тропинке из легенд и страшилок несколько столетий, проверяя даже самые невнятные и диковинные слухи.

С презрительной усмешкой немесор указал на древнюю каменную стену пещеры.

— Когда я нашёл его, этот мир спал беспробудным сном, и меньше всего на свете мне хотелось тревожить его. Но если Доахт действительно хранил то, чем так славился, то это осиное гнездо надлежало непременно разорить.

— А что в нём хранится? — поинтересовался Обирон. При этих словах бледнобронный немесор кивнул вверх, на фризы, разрисованные теми же неровными иероглифами, которые повсеместно встречались по мере продвижения экспедиции вглубь планеты.

— Ты видел эту резьбу? Говорят, это дело рук одного существа. — В этот момент Сетех перешёл на тон придворного рассказчика, и вскоре стало ясно, что он наслаждается звуком собственного голоса не меньше, чем Зандрех.

— Одинокого криптека исключительной гениальности, который пробудился за сотни тысячелетий до положенного ему срока и намного раньше прочих обитателей коронного мира. Насколько он знал, он был единственным некронтир, бодрствующим в Галактике, и изоляция… сделала его странным.

Сетех вздохнул и пробежал пальцем по резьбе.

— Он провёл целую вечность здесь, в темноте, поглощённый дикими теориями и царапающий свои вычисления на стенах. А потом, когда он наконец пришёл к выводам, то обнаружил, что они не укладываются даже в его вместительном разуме, и его рассудок дал трещину. Но, сойдя с ума, он построил некий агрегат в центре мира, о назначении которого мы едва ли можем догадываться.

— Оружие? — предположил очевидное Обирон. Они с Зандрехом во многих кампаниях наталкивались на планетарные суперорудия, и те, что действительно функционировали, в конечном итоге обычно попадали в арсенал Гидрима. Так что это не было для него чем–то новым.

— Нет, не оружие. Спасение.

Обирон застыл, уловив дрожь в подкорке сознания. Что же подразумевал немесор?

— Что бы из себя ни представлял этот агрегат, но, когда криптек запустил его, разум каждого погребённого здесь существа — от фаэрона до нижайшего воина — исчез. Вот почему наш уважаемый друг автономный дух теперь управляет всеми как игрушками.

— Значит, их разумы были стёрты? — растерянно спросил Обирон.

— Не совсем, Обирон. Если верить мифам — а из того, что я могу разобрать на этих рисунках, так оно и есть, судя по всему, — то сознание каждого члена династии… куда–то переместилось и там восстановилось. Куда именно, не знаю. Возможно, даже не в эту реальность. Но если эти каракули рассказывают о том, что я подозреваю, то некронтир родились заново, причём в телах из плоти.

Обирон слышал слова собеседника, но не мог их толком разобрать. За долгие годы под словом «надежда» он научился понимать лишь более светлую тень отчаяния. Но это… это была самая настоящая надежда. Воображаемое сердце замерло у него в груди, и он задрожал всем телом, вытащив из памяти давнее воспоминание о солнечном свете, ласкающем настоящую кожу. Если всё обстояло действительно так, то некронтир смогли бы избавиться от проклятия и решить проблему своего несчастного существования. Мысли об этом приносили даже большее облегчение, нежели об освобождении от смерти. Это была подлинная жизнь. Сетех дал ему немного времени, чтобы осознать всю значимость происходящего, а затем продолжил:

— Теперь ты, наверное, понимаешь, варгард, почему я осмелился расшевелить Доахт. Да и как я мог не стремиться довести до Имотеха сведения о такой находке? Даже если вероятность того, что это правда, ничтожна мала, и это всего-навсего небылица, выдуманная негодяями Дразака, разве не стоило пойти на любой риск, чтобы узнать наверняка?

— И поэтому вы послали весточку Повелителю Бурь и попросили прислать Зандреха, хотя и знали, что он слишком мягок для этой задачи?

— Ну, точно я этого не знал, — признался Сетех, отстранённо любуясь когтями на одной руке, — лишь подозревал, основываясь на сообщениях с Гидрима. И увы, так оно и оказалось. Но, по правде говоря, я охотился вовсе не за Зандрехом.

Гнев Сетеха уже давно остыл, сменившись чем–то гораздо более мягким, что, впрочем, Обирону всё равно нисколько нравилось.

— О нет, варгард. Я нуждался не столько в разуме лучшей боевой машины Гидрима, сколько в её теле. Как тебе хорошо известно, армии Зандреха едва ли знавали поражения со времён Ямы, а я видел достаточно в те далёкие дни, чтобы понять, в чём заключается их истинная сила. — Сетех бросил на него пронизывающий взгляд, и на мгновение Обирон снова оказался среди тех гудящих болот, отбиваясь от хищников у входа в покои господина.

— Речь обо мне, — сообразил Обирон.

— О тебе, — подтвердил Сетех. — И да, я прекрасно знаю, что мы считали друг друга врагами, во многом из–за твоей привязанности к хозяину. Но та же самая любовь сейчас угрожает сорвать всю операцию. И ты должен понять, Обирон, некронтир никогда не славились любовью и приязнью. Если ты сможешь преодолеть эту слабость и сплотить армии Гидрима подле меня, тогда у нас ещё будут все шансы изменить судьбу нашего народа.

Обирон молчал. У него складывалось впечатление, словно он проваливается сквозь землю под тяжестью того, что поведал ему Сетех. В ответ варгард только покачал головой, как будто это сняло бы давление на него.

— Теперь ступай, Обирон. Иди и освободи себя от прошлого. Пускай старый генерал покоится во славе прошлого, а будущее ты будешь ковать уже вместе со мной.

Сетех щёлкнул пальцами, чтобы разбудить Сепу и Сату, развернулся и взмахом руки велел солдатам расступиться перед ним. Глядя, как он удаляется через толпу, Обирон с ледяной уверенностью понял, что уже принял верное решение.