Осколки небес

ГЛАВА 6

Междугородний автобус шел полупустым. Пассажиров набралось десятка полтора. Сонные и угрюмые, они рассредоточились по салону как можно дальше друг от друга, рассовали по полкам багаж и затаились.

За промерзшими окнами тянулись однообразные заснеженные поля и перелески. Обогреватель в салоне дышал на ладан. Спина в неудобном кресле быстро устала и затекла. От тряски укачивало. Двигатель натужно рычал и время от времени заходился страшным предсмертным кашлем. Андрей не припоминал, чтобы ему когда-нибудь доводилось ездить на подобном драндулете, и всерьез опасался за благополучное завершение поездки.

Бледная и совсем неразговорчивая Варя, едва усевшись, достала книжку и погрузилась в чтение псалмов. Некоторое время Андрей следил за ее обветренными, покрытыми цыпками пальцами, скользившими по строчкам и листавшими страницы, и не мог сдержать скептического осуждения. Не похоже, чтобы ее простодушные молитвы кто-нибудь слышал. Не похоже, чтобы кто-то торопился ее защищать. Даже хваленый Ангел Хранитель, которому Варя приписывала исключительные заслуги, — куда он испарился, когда демоны швыряли ее по церкви, точно пушинку?.. Возможно, мелкотравчатых бесов молитвы и приструняли слегка, но до высших сфер явно не долетали. А если бы и долетели — какое Всевышнему дело до просьб серой, скучной безвестной Вари, пусть даже и праведницы? Таких миллионы, а у Него свои соображения, свой загадочный и непостижимый промысел.

Чувствуя, как тягостно ноет исцеленное Азариилом тело, как мучительно кружится голова, Андрей сомневался, что когда-нибудь сочтет этот промысел оправданным. Проще было обойтись одной справедливостью: когда бы каждый ещё при жизни получал по заслугам, мир стал бы понятнее, а жилось не в пример легче.

— Опасно упрощать мироздание и низводить истину до уровня простых и понятных заблуждений, — буднично возразил Азариил, сидевший через проход. Очутившись в этом кресле часом раньше, он сложил руки на коленях, устремил немигающий взгляд в спинку переднего кресла и с тех пор не шелохнулся. Не в меру серьезный и сосредоточенный, сегодня он выглядел мрачнее и настороженнее обычного — настолько, что Андрей даже усовестился обвинять его в подслушивании мыслей.

— Легко тебе рассуждать. Мы тут тычемся, как слепые котята, и никто не подскажет, куда идти, зачем, для чего… Вот ты когда-нибудь задавался вопросом о смысле жизни?

Азариил едва заметно качнул головой.

— Правильно! В отличие от нас, ты с Всевышним на короткой ноге. Требования — изложат в конкретной и доступной форме. Плохое и хорошее — разграничат и объяснят. Будущее? Пожалуйста! И к гадалке не ходи. Все в рот положат да за тебя же и разжуют. И никаких сомнений, никаких промахов, беззаконий…

— Ошибаешься.

— А с нами так за что? Ее — за что? — Андрей понизил голос и кивнул на сестру.

Вопрос звучал не совсем понятно, да и не о Варе был задан. Но случившееся в католической часовне не обсуждалось, Андрей избегал возвращаться к тем событиям даже в мыслях, хотя и осознавал, что надолго терпения и воли не хватит.

— Бесам под горячую руку попалась — скажешь, это тоже входило в божественные планы?

— Мне о том неведомо.

— Да никому до нее и дела нет!

— Ошибаешься, — повторил Азариил. — Ты должен был заметить: она жива.

— Воскресла.

— Как воскресали те, кого Он оживлял, о ком Он молился.

— А если бы я…

В голову стрельнула изумительная догадка, однако ангел оборвал ее на полуслове.

— Нет, — он пребывал в задумчивости, избегая прямых взглядов, и разговаривая так, словно одновременно размышлял сразу над несколькими дилеммами. — Ты бы не справился: вера твоя слаба, а молиться и вовсе не умеешь.

— Слаба?! — вполголоса возмутился Андрей. — После стольких свидетельств, думаешь, мне еще требуются доказательства?

— Столкнуться со сверхъестественным и верить — разные вещи. Твердо знать о существовании Бога недостаточно для чудотворений и воскрешения мертвых. Здесь под верой подразумевается вовсе не механическое знание, доказанное собственным опытом.

— Тогда что? — Андрей не сумел скрыть разочарования.

— Смирение, — губы у Азариила дрогнули в намеке на улыбку. — Осознание собственной немощи и упование на милость и промысел Всевышнего. Безоговорочное и благодарное принятие любой Его воли.

— Когда убивают детей? Насилуют женщин? — с вызовом уточнил Андрей.

— Любой, — все с тем же намеком на блаженную улыбку отозвался ангел.

— Ты чокнулся. Вы все там чокнулись, — задохнувшись от бессилия, выдавил Андрей. — Этот ваш промысел по ходу дела подгоняется под обстоятельства и оправдывает то, что иначе оправдать невозможно. Дикость, зверство, грязь и самую поганую мерзость.

— Всегда важны обстоятельства. И прошлое. И тысячи «случайных» цепочек, из которых выстраиваются причинно-следственные связи. И будущее, ожидающее после смерти. Ты мыслишь слишком по-человечески. Зациклившись на жизни, только ее и возводишь в ранг высшей ценности. Но по-настоящему ценно не материальное, не тленное! Не боль от убийства или насилия, не предательство, не несчастная любовь или разрушенная карьера. Оно все пустое, хоть и кажется фундаментальным. Ценна вечность, Андрей, и то, кем вы, люди, в нее приходите, какой духовный багаж приносите с собой. Ты жалеешь Варвару, но ведь ей как праведнице было уготовано блаженство. Можно ли вообразить исход счастливее? — ангел грустно замолчал, наклонил голову и потер кончик носа. — А теперь…

Варя по-прежнему сидела, погрузившись в чтение, и Андрей внезапно сообразил, что монолог Азариила прозвучал лишь для него одного.

— Что — теперь? — спросил он едва слышно, смущенный недосказанностью и недобрым предчувствием.

— Ее ждут искушения, — объяснил Азариил коротко и, как показалось, нехотя. — И чем они обернутся — большой вопрос.

— Тебе известно будущее?

— Лишь вероятности, для которых уже существуют предпосылки.

— И каковы они, скажем, у меня?

Андрей не надеялся на ответ, но ангел отозвался:

— Удручающие.

По коже побежал холодок.

— Из-за Асмодея? Теперь их с Белфегором двое на мою душу, да?

Азариил молчал.

— Из-за ранения? — встревоженный Андрей принялся перебирать предположения одно за другим в надежде на реакцию. — Из-за Хранителя? Он ведь покинул меня, правильно?

— От него было мало толку.

— Тогда из-за неприятностей, которые у тебя начнутся после моего исцеления?

— Ты помнишь больше, чем я предполагал, — удивленно заметил Азариил. В его низком голосе появилась характерная хрипотца: значит, занервничал.

— Но ведь ты не совершил ничего… гм, противозаконного? — Андрей перегнулся через проход: — Зар?..

— Ничего, — отстраненно подтвердил ангел.

— Не ври мне! — импульсивно выдохнул Андрей, озаренный внезапной догадкой. — Меня выпотрошили! Я умер. И никто не должен был вмешаться, никто не имел права…

В памяти молнией блеснуло ужасное воспоминание. Много часов он старательно гнал от себя мысли и подавлял болезненные всполохи, освещавшие кровоточившую душу, но сколько ни лукавь, сколько ни прячься — случившееся догонит.

Автобус затрясся, древний движок закашлялся. Пара старушек на передних сидениях трескучими голосами перемывала кости общим знакомым.

Варя больше не шуршала страницами, а дремала, обмякнув в кресле и уронив голову на грудь.

— Пусть отдыхает, — тихо произнес Азариил.

— Твоих рук дело? Усыпил ее? — проворчал Андрей в жгучем раздражении. — Что происходит, Зар? Я видел вас настоящими, бестелесными! Видел истинное обличье демонов! Ведь я действительно умер! Ты вернул меня, вот только поправь, если ошибусь: безо всяких молитв. Самовольно.

Азариил сидел, будто каменное изваяние: натянутый и оцепеневший.

— Говори!

Ангел проигнорировал требование.

— Самоуправство наверняка аукнется, да?

Молчание.

— Хранитель доложит наверх — и что тогда? Тебя отзовут? Накажут? Заменят? — последнее допущение по-настоящему напугало.

Андрей угрюмо, почти враждебно уставился на Азариила, изо всех сил сжимая жесткий край сиденья. Пальцы свело от напряжения.

— Зар, ты рискнул… ради меня, — вместо признательности внутри зародился страх: тоскливый, гнусный. Что бы ангел ни поставил на кон: нимб, крылья, благодать, райские кущи или чистую репутацию — добром это не кончится.

Догадка попала в цель и растопила ледяную корку неестественного ангельского хладнокровия: впервые за целое утро Азариил посмотрел в глаза. И произнес в смятении:

— У меня есть подозрение. Перед появлением Асмодея я услышал зов, но на встречу никто не явился. Я долго пребывал в ожидании, пока не донесся твой крик о помощи.

— Думаешь, кто-то из ваших в сговоре с демонами? — Андрей растерялся. — Разве такое возможно?

Азариил пожал плечами и горестно потупился.

— Конечно, в семье не без урода, — развил мысль Андрей. — Денница, Аваддон и иже с ними — целые легионы падших духов когда-то были ангелами. Но если Бог столь всемогущ, каким ты Его описываешь, разве Он не должен пресекать всякие подлые делишки? Или, на худой конец, находиться в курсе чужих намерений?

— Должен.

— Тогда почему бы у Него напрямую не выспросить?

Азариил удивленно приподнял брови и уточнил:

— У Отца?

Андрей почувствовал себя невеждой, сморозившим несусветную глупость.

— О такой вопиющей дерзости я не смею и помыслить. Исключено. Отец обладает всеобъемлющим знанием, но он сам открывает истину и волю свою, когда наступает нужное время. Это называется…

— …промысел, — Андрей закатил глаза. Куда ни кинься — всюду промысел!

— Именно. Существование предательства, и мое неповиновение, и твое воскрешение в результате этого неповиновения может быть допущено, если на то воля Его.

— То есть Он мог бы спасти сотни и тысячи, но не спасает? Мог бы обличить и наказать предателя… — ангел болезненно вскинулся, и Андрей поднял руку в успокаивающем жесте: — Хорошо-хорошо, потенциального предателя, но опять же не обличает и не наказывает. И за этим кроется некий глубинный смысл?

Азариил хмуро кивнул.

— Бред, — усомнился Андрей.

— Вот поэтому нет пользы обсуждать с тобою вещи, выходящие за пределы примитивной человеческой логики.

— Примитивной? — Андрей ухмыльнулся. — С каких пор ты не гнушаешься уничижительных оценок? Где оценки, там гордыня, а от гордыни рукой подать и до… — он сбился под суровым, холодным прищуром синих глаз, в которых, казалось, вспыхивали молнии.

— Не смей судить о том, в чем не смыслишь, — жестко укорил Азариил. — У меня имелась веская причина поступить наперекор Хранителю, отсрочив твою гибель.

— Интересно, какая?

— Веская, — с нажимом повторил Азариил.

— Причины всегда веские, Зар, — Андрей устало потер лицо руками. — И это авторитетно подтвердят все семь миллиардов, живущие на земле. Ты поступаешь так, как поступаешь, поскольку уверен в собственной правоте. А потом отправляешься в ад.

Ангел не стал спорить, но и согласия не выразил.

— Я могу спрятать тебя на время, — задумчиво предложил он.

— А раньше чем занимался?

— Не так, как раньше, — добавил Азариил с пасмурным видом, будто пришедшая на ум перспектива, скорее, удручала его, нежели вдохновляла. — Свет опаляет бесов, но одновременно и привлекает. Где бы я ни пытался тебя укрыть с помощью света и молитвы, рано или поздно демоны дотуда доберутся: у них везде соглядатаи, а святые места и праведники наперечет. Но есть и иные методы, — ангел поморщился от отвращения, — запрещенные, но действенные.

Думал, думал пернатый — и на тебе, надумал!

— Дай догадаюсь, — нахмурился Андрей. — Магия?

Попал пальцем в небо. Азариила передернуло: мысль о богомерзких приемах претила его безгрешной сущности.

— Магия — это сделка с бесами! — вспылила Варя, перегнувшись через брата и гневно сверкая на ангела глазами.

— Проснулась, — заметил Андрей.

— Я и не спала.

— Подслушивала?

— И подглядывала! Гадания, привороты, ворожба, заговоры и магические ритуалы — прямое соглашение с демонами! — запальчиво заговорила Варя. — А демоны врут. Договор с ними запятнает душу, а ещё они выдадут тебя Мастеме быстрее, чем потухнет последняя ритуальная свечка.

Андрей вскинул брови, озадаченный ее осведомленностью.

— А его вообще в преисподнюю спровадят, — насуплено закончила Варя, кивком указав на ангела.

— Это правда?

— Она преувеличивает.

— А вот и нет!

— Человеческая магия не всегда обращается к духам злобы, — возразил Азариил. — Иногда и к свету. Но затруднение не в этом…

— В отступничестве, — припечатала Варя. — Ангел не может восстать против своих, не должен принимать самовольных решений. Каждый недозволенный поступок чреват падением.

Азариил молчал, сжав челюсти.

— И сколько поступков требуется, чтобы пасть? — осторожно поинтересовался Андрей.

Тишина в ответ.

— Зар, слушай, я ценю твое участие, и сострадание, и привязанность, но тащить тебя за собою в ад подло и бесчеловечно…

— Нет никакой привязанности, — жестко оборвал Азариил. — Разговор закончен. Приехали.

Он поднялся с сиденья и протиснулся вперед по проходу.

Автобус действительно остановился, простужено чихнув напоследок.

На улице разбушевалась метель: дома тонули в летящем снежном вихре и походили на пестрые кляксы. Ветер презрительно плевал в лицо хлопьями снега, продувал одежду насквозь и торопил убраться с открытой местности.

Андрей решил не задавать вопросов, хотя главный из них: «Куда идем?» — так и вертелся на языке. Азариил без объяснений углубился в лабиринт улиц, его не волновали ни снег, ни стылый ветер. Варя зябко куталась в свое легкое демисезонное пальтишко, зарывалась носом в шарф, и дрожала как осиновый лист.

— У меня в Муроме крестная живет, — поведала она, стараясь подстроиться под размашистую поступь Азариила. — На Кленовой

— Вряд ли мы направляемся к ней, — отозвался Андрей. — Опасно.

— Теперь всюду опасно.

— Зар! — он ускорил шаг и поравнялся с ангелом, щурясь от падающего снега. — У тебя на мою сестру еще остались планы? Из нее, конечно, получился первоклассный противодемонский щит, и рай в качестве награды — тоже очень заманчиво (вряд ли Азариил оценил язвительность в тоне). Но, может, хватит злоупотреблять ее доверием? Это для вас, крылатых, человеческая жизнь, как разменная монета, а нам жить хочется здесь, на земле, а не в вашей блаженной вечности.

— Я вовсе не умаляю ценности…

— Ой, избавь от занудства! Посадим ее на автобус и отправим домой.

Поколебавшись, Азариил благосклонно кивнул:

— Предложи ей.

— С какой стати?! — не выслушав и половины доводов, возмутилась Варя. — Как молитвы читать, так меня на передовую, а едва шумиха утряслась, коленкой под зад — и топай в свою деревню?

— Наоборот, — опешил Андрей. — Я же о тебе пекусь.

— Не надо обо мне печься, — Варя шмыгнула носом и надулась, плотнее кутаясь в шарф.

— Да мы с тобой едва знакомы, а этот… — Андрей зацепился взглядом за гордо реющую впереди взъерошенную макушку ангела, припорошенную снегом, и понизил голос: — вообще не человек!

— Закончил? — Варя холодно сощурилась. Глаза у нее подозрительно заблестели. Не разревелась бы.

— Ты уже умерла однажды. Мало?

Безжалостные слова хлестнули пощечиной. Варя споткнулась. Азариил заметно напрягся и замедлил шаг. Вокруг ее гибели еще в Москве возник негласный заговор молчания: Азариил избегал опасной темы, а Андрей не выпытывал подробностей и не подозревал, сохранилась ли у сестры хоть тень воспоминаний о коротком пребывании в загробном мире.

И вдруг — сорвалось с языка…

— По крайней мере, я знаю, чего ожидать от смерти, — произнесла Варя натянуто.

— Ты догадывался, что она заупрямится, — прошипел Андрей, буравя угрюмым взглядом ангельский затылок.

— Ее восприятие реальности нарушилось, — ответ прозвучал в мыслях. — Понятие смерти из области абстракции перешло в область опыта, поэтому страх притупился.

— Море по колено? — хмыкнул Андрей.

— Тоже этого не одобряю.

— Вот и отошли ее домой.

— Тогда у Мастемы появится лишний шанс повлиять на нас. Он доберется до Вари и будет истязать, пока не получит тебя. А тебя он не получит, — убежденно заверил Азариил. — Хотя мученическая кончина — самый легкий путь на Небеса, едва ли ты оценишь подобный результат по достоинству.

Подходящего возражения не нашлось, и Андрей скрепя сердце признал его правоту.

Между тем они уже достаточно долго блуждали по муромским улицам. После монументальной и плотной московской застройки местные приземистые домики выглядели несерьезными, даже игрушечными. Автомобили лениво ползали по узким дорогам, устраивая стоянки, где придется: прямо на обочинах, у сугробов. Редкие прохожие сонно волоклись по своим делам, увязая по щиколотку в рыхлом снегу. Метель усиливалась, проглатывая очертания зданий и превращая людей в снеговиков, а от машин и вовсе остались лишь тусклые огни фар.

Андрей обрадовался, когда Азариил свернул во двор и поднялся на скользкое крыльцо под навесом, принадлежавшее ветхому двухэтажному дому с рассохшимися форточками на допотопных окнах. Из-под трещин на грязно-бежевых стенах проглядывал предыдущий слой штукатурки, желтый. Входная дверь привела в тесный темный подъезд, на крошечную площадку. Отсюда одна лестница поднималась к квартирам, другая терялась во мраке подвала.

Азариил неслышно двинулся вниз.

Любопытно, какую защиту он приготовил на сей раз? Очередную богомольную бабульку, благообразного старца или сурового чернеца?

Дверь отворил парнишка лет двадцати. Исхудавший, полупрозрачный и ссохшийся — наверное, от постоянных постов. Мятый свитер из синтетики и темные брюки неприглядно болтались на его костях, отросшие волосы доставали до глаз жирными сосульками. Но вот что странно: при всей своей внешней неопрятности и неказистости, подчеркнутой худобой, мальчик вызывал, скорее, симпатию, нежели отторжение.

Завидев гостей на пороге, он не выразил удивлени, лишь посторонился, приглашая войти. Его чуть ссутуленная фигура показалась Андрею средоточием вселенской молчаливой покорности.

Крохотная прихожая с трудом вместила посетителей. Одну треть подвала занимала кухня, две других — старомодно обставленная комната. Окошки здесь упирались в потолок, снаружи их карнизы лежали аккурат на тротуаре, который сейчас замело снегом.

— Боюсь даже спрашивать, к кому мы вторглись на сей раз, — пробормотал Андрей, разглядывая выцветшие, покрытые пятнами и потеками обои, раза в два старше его самого.

— Вениамин, — представил Азариил.

— Вы можете отдохнуть, — предложил мальчик тихим голосом, столь же бесцветным, как и весь его невыразительный облик. И, не поднимая глаз, скрылся в кухне.

— Это что еще за рыцарь печального образа? — Андрей в недоумении проводил его взглядом. — Очередной праведник?

— Он учится в местном духовном училище не территории Спасо-Преображенского монастыря, остальное тебе знать ни к чему, — ответил Азариил.

— А хотелось бы, — Андрей прошел в глубь комнаты к письменному столу, над которым громоздились самодельные полки с книгами. «Катехизис», «История религии», «Основное богословие», «Патрология», «Литургика» — от названий на корешках заныли зубы.

— Он тоже особенный, да? — спросила Варя.

— Нет, — Азариил пожал плечами. — Обычный.

— Обычные интересуются гостями и не пускают на порог кого попало, — сказал Андрей.

И пошатнулся.

В тепле, в безопасности усталость навалилась внезапно и непреоборимо. Дыхание сбилось, ноющая боль разрослась и растеклась по телу, а от тошнотворной слабости стало невмоготу держаться на ногах. Андрей с силой потер лицо и запустил пальцы в волосы, массируя голову. Не помогло. Сонливость захлестывала волнами.

— Посижу, — пробормотал он, рухнув на старый диван-раскладушку. Откликнулась ли Варя, встревожился ли Азариил — это ускользнуло от сознания, ибо сон оплел его липкой, грязной паутиной стремительно и безжалостно.

Разлепив веки, он уперся взглядом в круглый хирургический светильник, погашенный, но от того не менее пугающий. Пахло резко и дурно — дезинфекцией. Широкий полукруг стены с окнами, за которыми колыхались развесистые ветви берез, отчего-то навевал сравнение с апсидой. С алтарем.

В груди болело. Шевельнувшись, он обнаружил, что руки разведены в стороны и крепко-накрепко пристегнуты ремнями к операционному столу: в одной катетер от капельницы, другая стянута рукавом тонометра. Распятый и беспомощный, он лежал в центре зала и чувствовал, как внутри все коченеет от смертельной тоски.

Он никогда не жаловался на сердце, и вдруг — приступ, диагноз, направление на операцию. Стены тюрьмы сменились стенами больницы.

Только отчего же не включался свет? Куда подевались врачи? Почему никто не следил за аппаратурой?

— Эй? — позвал он хрипло и содрогнулся от кашля: в пересохшем горле запершило. — Есть здесь кто? Эй!

Послышался звук шагов — мягких и невесомых, точно идущий скользил по полу, едва дотрагиваясь до поверхности.

— Есть, — над ним склонилось лицо: кожа гладкая, натянутая, белая, как алебастр. От прозрачных светлых глаз расходились лучики морщинок, будто высеченные резцом. Крапинки зрачков отливали краснотой, точно крохотные окошки в жаровни преисподней, где полыхали костры.

— Легче стало?

Нет…

— Хорошая работа, друг мой, — обратился подошедший к кому-то позади стола.

— Я тебе не друг, — по стене метнулся сгусток мрака, похожий на тень от гигантского крыла с растопыренными перьями. Метнулся и сгинул. Повеяло холодной снежной свежестью — какой-то далекой, недосягаемой, нездешней, долетевшей, казалось, с горных вершин. Пробудившаяся тоска, как наждак, содрала с костей мясо. И лишившаяся покровов душа содрогнулась от этой погребальной тоски, натянулась струнами и низко, надрывно застонала и загудела.

Лежа прикованным к операционному столу, он разрыдался, сжимая челюсти и горло до боли. Сердце затрепетало в груди, дыхание сперло, ладони покрылись потом и стиснулись в кулаки.

— Друг или нет, сейчас мы на одной стороне, — обладатель безупречного лица не стал препираться. — И я снова на шаг впереди остальных.

— Без моей помощи ты бы недалеко ушел. Да и с помощью умудрился попасть впросак, — бесстрастно и скупо кинул второй. Тот, за чьей спиной росли крылья.

— Досадная неудача не в счет! Азариил своего смертного поднатаскал. Если бы не его религиозная пропаганда, на моем счету было бы уже четверо!

— Гордыня.

— Обожаю этот порок. Питаю к нему прямо-таки человеческую слабость. Хотя, заметь: нынче для него не так уж мало оснований. Наш брат сильно расстроился, не досчитавшись своего подопечного в стройных рядах заключенных?

— Наш?

— Брось. Оставим расовые предрассудки. Я до сих пор остаюсь серафимом и, в отличие от безмозглых демонов, не собираюсь менять личину: все эти вульгарные львиные морды, раздвоенные языки и злобные гримасы — уволь. Идеальные пропорции и тонкие черты лица, лишенные чувственности, завораживают и пленяют смертных.

— Суть не спрячешь, какую личину ни накинь.

— И чем тебя не устраивает моя суть? Чем, скажи на милость, она отличается от твоей?

Шелест и дуновение пронизывающего ветра. Темные волосы над гладким белым лбом разметались, в насмешливых глазах отразилась вспышка света. Однако белокожий и бровью не повел.

— Между прочим, я выше тебя по чину, — заметил он спокойно. — Подумаешь, падший. Все там будем, вечностью раньше, вечностью позже. Так как поживает брат наш Катехил, лишившись подопечного? Заливает безутешными слезами опустевшую камеру или бормочет покаянные молитвы?

— Доведи дело до конца, — его собеседник был не многословен и явно не настроен на длительные беседы.

— С чем не справился Валафар, с тем совладает Асмодей, — алебастровый пожал плечами. Перевел взгляд на прикованное к операционному столу тело и вкрадчиво шепнул: — Добро пожаловать в вессаон.

Из его вытянутой руки выскользнул глинный сосуд на цепочке…

— Зар! — выдохнул Андрей и заорал во все горло: — Зар!

В живот будто вонзились стальные когти, боль вышибла из легких остатки воздуха. Он захрипел, мечась по операционному столу… или алтарю… или скрипучему древнему дивану в подвальной квартирке. Тяжелый, спертый воздух просочился в ноздри, вытравив воспоминания о запахе больничного хлора. Здесь пахло старостью: книжной пылью, столетними ткаными половиками и рассохшимися досками самодельных полок. Здесь не раскачивалась над головой ловушка для души и не скрещивались на стенах тени чудовищных крыльев. И руки оставались свободными — Андрей лихорадочно ощупал запястья, локти, плечи.

Азариил склонился над ним, и на долю секунды в его встревоженных глазах почудились отсветы адского огня. Андрей, обезумев, отпрянул, отползая к стене, сбивая покрывало в гармошку.

— Тише, тише, — ангел выставил вперед ладони, подчеркивая собственную безобидность. — Это я.

Андрей замер полулежа, вжимаясь лопатками в стену. Мышцы звенели от напряжения.

— Ты спал не дольше минуты и снова видел кошмар.

— Нет, — перед мысленным взором светилось лицо Асмодея: четкий рисунок губ, колючий, ледяной взгляд. — Нет.

Слов не хватало. Слова начисто стерлись из памяти.

Азариил всматривался в Андрея. Неземная синева его глаз завораживала, затягивала, повергала в оцепенение и жгла, жгла невыносимо. Сердце едва не разорвалось, переполненное мучительной, неизбывной горечью. Хотелось разрыдаться — собственными слезами потушить бушующее внутри пламя и смыть с души пепел и жирную черную копоть.

— Прекрати! — Андрей из последних сил зажмурился, отвернулся и уткнулся в жесткую обивку.

— Третий Осколок пойман, — произнес Азариил. — Асмодей не ведает о твоей способности чувствовать других на жертвеннике. И я был прав.

Он возвел глаза к потолку и надолго застыл посреди комнаты, отрешенный, погруженный в размышления — или молитву. Андрей уже успел прийти в себя и отделаться от послевкусия ангельского вторжения, а тот все не шевелился.

— Я должен отлучиться, — вымолвил он наконец после тягостной паузы.

— Опять? — сникла Варя, теребя пуговицы на кофте. — Куда?

— Скоро вернусь, — Азариил, как обычно, был до неприличия скрытен. — Постараюсь не задерживаться, — добавил он уже из прихожей.

И исчез.

— Между прочим, кто-то обещал достать денег! — крикнул разозлившийся Андрей в закрытую дверь. Но ответа не дождался.

К утру ангел не вернулся. Не вернулся и через сутки.

Загадочный Вениамин без лишних оправданий убрался восвояси. Варя предположила, что его приютили в монастыре, в братском корпусе, где располагалось училище, но хозяин квартиры Андрея интересовал мало.

Сидеть в подвале было тесно, душно и утомительно. Несколько дней подряд гудели мышцы, ломило кости, накатывали приступы головокружения и дурноты. Это паскудное болевое нытье — расплата за чудесное воскрешение из мертвых! — выматывало, злило и отупляло. Андрей жестоко страдал, лежа пластом на разобранном диване. Стоило прикрыть глаза, как память щедрыми, яркими мазками малевала устрашающие картины недавнего прошлого, изнуряя и повергая в безысходную тоску. Тут бы отвлечься, разогнать скуку и душевный трепет! Но из развлечений в комнате нашлось лишь чтение. Варя не преминула им воспользоваться — ну кто бы сомневался! Столько богословской литературы она, поди, нигде не встречала, и теперь наверстывала упущенное, лишь изредка отрываясь, чтобы вскипятить чайник или приготовить поесть. Андрей же, пролистав пару книг, лишь горестно вздохнул: труды святых отцов усыпляли на десятой минуте.

Дни тянулись за днями. От постной картошки с маринованными огурцами и чая с вареньем потихоньку начинало подташнивать. Варина фигурка, сгорбленная над книгой у стола, сделалась привычным сопровождением унылых, тягучих, как резина, вечеров, приправленных болью и страхом, переработанным в злость. Андрей ворчал, язвил, презрительно отзывался о книгах на полках и всячески срывал злость на диване, старой перьевой подушке и вытертом плюшевом покрывале. Варя терпеливо сносила его дурное настроение и продолжала читать, а по вечерам закрывалась в кухне и молилась. А ещё плакала. Андрей предпочитал не видеть ее слез, не слышать всхлипов. По кому она так безутешно убивалась? По нему, обреченному на вечные муки? Вряд ли. Он не находил в ее воспаленных глазах ни тепла, ни сострадания. Отстраненная, замкнутая, в мыслях Варя пребывала далеко от этого провонявшего плесенью подвала, тревога ее следовала за потрепанным синеглазым ангелом, бороздившим небеса обетованные. Андрей не пытался ее вразумить или пристыдить. И чувствовал, как постепенно между ними пролегает пропасть куда более глубокая, чем та, что разделяла в прежние годы.

От безделья он много спал, и его мучили кошмары. Осколки разбитых зеркал вонзались в грудь; из кромешной первородной тьмы земных недр вырисовывались нагорья и вулканы ада; песок заметал тысячи и тысячи голых скорченных тел, выстилавших бесконечные сухие равнины. А еще снился коридор: синий, пустой. И призрачные стоны, горестные стенания, продирающий до костей шепот. И лица, лица, лица: они наплывали из стен коридора и растворялись, едва приблизившись, едва мелькнув. Лица тех, кого Андрей знал раньше. Двоюродного брата, погибшего в аварии. Отца… Было чудовищно осознавать, что все они томятся, опаленные Божественной любовью, которая для них, не раскаявшихся, не очищенных, ощущалась невыносимым жаром преисподней. И никто не вернется на землю, никто не будет оправдан ни до Страшного Суда, ни после.

Проснувшись в одну из таких кошмарных ночей, вымотанный до отчаяния, Андрей вдруг ощутил, как нежная, теплая ладонь успокаивающе гладит его по щеке.

Свет в кухне не горел. За окном завывал ветер и ярилась метель.

— Это просто дурной сон, Андрюш, — прошептала Варя, не отнимая рук и не стыдясь столь странной, непривычной близости. Темнота придавала ей уверенности. — Все пройдет, уляжется. И тебя минует чаша сия… Ты только верь.

Он поймал рукой хрупкое, тонкое запястье и, поглощенный внезапным чувством, прижался к нему губами. Замер так, зажмурившись. Надолго. Внутри словно что-то хрустнуло, сломалось, и развернулась тугая, давным-давно сдерживаемая пружина: неужели она действительно переживала о нем? неужели он стал ей не безразличен? хоть кому-то в этом мире — по-настоящему дорог?

Или он обманывался? И все это: родное тепло, сочувствие — просто дань долгу? Вымученное сиюминутное милосердие, готовое раствориться в ночи?

Он бы многое отдал, чтобы эти руки не исчезали, чтобы шепот не прекращался и не иссякала нежность.

— Прости меня, — выдохнул Андрей в Варино запястье, — за всю эту чушь.

«Не за историю, в которую я втянул тебя, хотя и за нее тоже. И даже не за смерть. За презрение прости, за надменность и высокомерие, за снобизм и гордыню. За мои деньги. За отца, которого ты не имела и никогда не знала. За нищету и глухую провинцию. За пошлые, безвкусные художества…»

Наверное, Варя истолковала правильно. Наклонившись, она мягко поцеловала его в висок.

— А знаешь, ты была права насчет моих картин, — усмехнулся Андрей в порыве откровенности. — Тех, что пылились в мастерской, и других, которые я рисовал на заказ. Шлак это все и дрянь редкостная.

— Самокритика — добрый знак, — улыбнулась Варя. — Можно сообщить Азариилу, что «пациент» идет на поправку. То-то будет радости.

— Вы сговорились? Он водил меня на смотрины какого-то ракового больного, душил нравоучениями, лишил средств к существованию… — Андрей запнулся. — Слушай-ка, можно тут поблизости продать пару-тройку акварелей?

— Талантливых? — придирчиво уточнила Варя.

— Старых. Поостерегусь оценивать.

— Возле «Витязя» часто торгуют картинами с рук, но в такую непогоду…

— Скоро ведь Новый год, да?

— Со дня на день.

— Я продам картины, и устроим себе праздник.

— Вообще-то сейчас рождественский пост идет, праздники устраивать не положено. А во-вторых, тебе нельзя выходить.

— Зар не запрещал.

— Вениамин советовал…

— М-да? И кто он такой?

— Трудно сказать. По виду обычный молодой человек, будущий семинарист, но мне кажется, с ним все не просто. Иначе бы Азариил не привел нас сюда. Я ему доверяю.

— Кому, Зару?

— Обоим.

Андрей сел на диване и с сожалением выпустил руку сестры. Та пристроилась рядом. От окна тянуло зимним холодом, и он накинул Варе на плечи покрывало.

— Если меня не подводит умение считать, мы торчим здесь уже вторую неделю. И Азариил до сих пор не улучил минутки, чтобы наведаться и выяснить, как мы тут поживаем, не померли ли ненароком от голода, скуки или демонов.

— Наверняка есть причины, — голос у девушки предательски дрогнул.

— Он тебе нравится, да? — слова сорвались с губ быстрее, чем Андрей успел прикусить язык.

Варя не торопилась отвечать, но ощутимо напряглась под покрывалом. Сидя с нею бок о бок, он чувствовал ее нервозность.

— И даже больше, чем нравится, — продолжил Андрей, дивясь собственной проницательности. — Твое дело, в душу не лезу. Но что ты станешь делать, когда он обстряпает на земле свои ангельские дела и упорхнет обратно на облако? Ведь с собой не позовет. И весточку не пришлет. Ангелам запрещено общаться с людьми.

— Зачем низводить любые отношения до плотского уровня? — пробормотала Варя дрожащим, срывающимся голосом, будто едва сдерживала слезы. — Есть чувства серьезнее, глубже, светлее. Есть восхищение и благоговение, есть родство… Азариил лучше многих. Чище. Порядочнее, ответственнее, великодушнее, внимательнее…

— Красивее, — поддакнул Андрей.

— Прекрати!

— Я вижу, как ты на него смотришь.

— Он ангел! Это же… в голове не умещается! Ангел Господень спустился с небес, а у тебя одна похоть на уме!

— Не злись, — слова сестры вызвали стыд и досаду. — Азариил пророчит всякое нехорошее по поводу твоей праведности, я волнуюсь.

— Неужели ты вообразил, будто я… — Варя задохнулась от возмущения, — будто я… Это же кощунство!

— Стало быть, ты осознаешь, какая между вами пропасть. На твой счет я готов успокоиться. Но меня пугает другое, — признался Андрей с тяжелым сердцем. — Он вернул меня с того света вопреки воле… гм, руководства. Попер против своих. Предложил ритуал для защиты.

— Никому не рассказывай!

Детский сад.

— Азариил меняется, Варь. Что-то перемкнуло в его блаженных мозгах, и те дают сбои. Поэтому послушай совета: держись от него подальше. Не провоцируй. Не строй глазки.

— Ты говоришь ужасные вещи.

— Жизненные. Не буди лихо, пока спит тихо. На твоем месте я бы убрался из города и забыл обо всем.

— Не могу, — Варя мотнула головой.

— Из-за него? Ну признайся хоть раз честно: только из-за него?

— Из-за тебя.

— Да ладно… — Андрей смутился, потому что она сама нащупала на покрывале его ладонь и сжала.

— Я останусь, если еще хоть на что-нибудь сгожусь. Буду помогать. Знаешь, пока ты лежал без сознания, Азариил суетился вокруг и все время повторял: «В нем теплится искра… я чувствую свет». Может, он защищает тебя именно поэтому? И воскресил — поэтому? Из-за внутреннего света?

— Глупости. Нет во мне никакой искры. Что я ему, лампочка?

— Ты назвал картины вульгарными. И много другого осознал. Вдруг Азариил чувствует раскаяние, или, скорее, способность к раскаянию, предрасположенность, готовность? Ведь Бог никогда не призовет душу, пока для той остается шанс на исправление. Может, оттого и допустил самочинство… А может, как раз сейчас и наказывает Азариила за неповиновение.

Варя неожиданно всхлипнула, плечи у нее мелко задрожали. Андрей со вздохом обнял ее и прижал к себе.

— Успокойся. Вернется наш пернатый, никуда не денется. И снова будет нести чушь про ритуалы, заниматься религиозной пропагандой и вещать загробным басом о муках ада и моей безнадежной греховности.

Варя вымученно засмеялась.

— А вот картошка мне уже в глотку не лезет, — подытожил Андрей. — Пойду-ка завтра пообщаюсь с уличной богемой, но сначала неплохо бы разжиться рамами для акварелей. Есть тут поблизости багетная мастерская?

— Выясни у торговцев. Ты настолько уверен в успехе продаж?

Андрей ухмыльнулся:

— Талант не пропьешь.

— На твоем месте я бы не ходила.

— Еще сутки в подвале — и я сгнию. Прогуляться не повредит. К тому же, этот Новый год грозит оказаться последним в моей жизни, а в преисподней не разгуляешься. Хоть повеселюсь напоследок.

— Ну о чем я тебе втолковываю, а? О вере, о надежде, о промысле. Все как-нибудь устроится.

— Как-нибудь — точно, — хмыкнул Андрей. — Боюсь расстроить, но от надежды уже мало что зависит. Верь, не верь — а мы с тобой уже однажды умирали и оба понимаем, что происходящее не абстрактно. Это не тот случай, когда плохое случиться может где-то и с кем-то, только не здесь и не с тобой. Верь, надейся, а назавтра тебя переедет грузовик.

— Верить надо не в избежание смерти, а в милость Божью.

— Мой приговор давно подписан, Варь.

— Не впадай в отчаяние. Азариил на нашей стороне. Он за тебя ходатайствует, он справится.

— Тогда давай ты будешь верить за нас обоих, — Андрей грустно улыбнулся ее простодушной горячности. — А то моя надежда уже давно испарилась… не иначе как отправилась копать могилу. Давай, ложись спать.

Варя плотнее закуталась в шерстяное одеяло и вытянулась на диване. Она ещё долго возилась, и, лежа рядом с ней на спине, разглядывая потолок, Андрей впервые за много дней ощущал себя обнадеженным и успокоенным.

— Та-дам! — провозгласил Андрей с порога, топая ногами по линялому коврику и стряхивая с ботинок снег. — Ну, кто был прав? Три картины за пару часов — чуть с руками не оторвали. У нас теперь куча денег. Пойдешь выбирать елку?

Квартира откликнулась мертвой тишиной.

— Варя? — он напрягся. Засунул обратно в карман деньги, которые сжимал в ладони, и, не разуваясь, заглянул в комнату, в кухню. Никого.

В первые мгновения стало дурно. Однако на кухонном столе обнаружилась записка: утешительная и разочаровывающая одновременно.

«Я встретила крестную», — писала Варя: «Она пригласила на чай, потом — в Спасо-Преображенский монастырь на ночную службу. Утром пойдем с Вениамином на молебен по случаю новолетия. Тебе лучше не выходить. Вернусь завтра. Варя».

— С Вениамином, — проворчал Андрей с презрением, опустившись на стул и вертя бумажку в руках. С подошв на пол стекал тающий снег, скапливаясь в грязноватые лужицы. — Ну и якшайся со своим Вениамином.

Он чувствовал себя задетым. Столько времени потратил на поиски рам! Договорился, чтобы пошустрее сделали, выбрал самые стоящие акварели, которые любила мама. И мерз на ветру возле универмага, и торговался с покупателями, понятия не имевшими, чьи работы берут и сколько на самом деле стоят эти картины. Не говоря уже о художниках-завсегдатаях, у которых перебил торговлю: к концу первого часа ребята набычились, к концу второго явно приняли коллективное решение вытравить самозванца из своих бездарных рядов. Андрей счел за благо ретироваться раньше, чем в ход пошли угрозы и нецензурная лексика.

И ради чего столько мучений?

— Крестная! — проворчал Андрей угрюмо. — Вениамин! Какой-то худосочный прыщ поманил ее пальцем — и побежала! Ну да, с ним есть о чем побеседовать: миллион общих тем, миллион схожих увлечений. Книжки, псалмы, посты. А ты как торчал тут две недели, так и торчи, пока не сдохнешь с тоски. И что еще за нелепые запреты? Разве в церкви не самое безопасное место? Зар об этом без конца твердит, и вдруг — нате вам! — не смей являться. А сегодня, между прочим, тридцать первое декабря, — с претензией заявил Андрей записке и оскорблено уставился на старый эмалированный чайник, словно тот посмел возразить.

Бесы бесами, души душами, но это, черт возьми, была новогодняя ночь. С салютами, фейерверками, массовыми гуляниями и весельем до утра. И он думал… рассчитывал… надеялся… Должны в мире хоть иногда случаться чудеса? Пусть самые завалящие, самые обыденные? Новогодняя ночь с новообретенной сестрой, к примеру. Шампанское, «оливье», индейка, цветные огоньки гирлянд, развешанных по разлапистой елке, и полосатые леденцы, и хлопушки…

Андрей тяжко вздохнул. Последние сутки года могли обернуться последними сутками жизни, и сейчас он бы согласился даже на фетровый носок с нагло ухмыляющимся оленем. Но от него отделались, как от прокаженного. Словно он монстр, чудовище, неприкасаемый или какая-нибудь уродливая черепашка-ниндзя, от которой с души воротит.

Не сказать, чтобы сильно хотелось хороводов и леденцов. За душу шла война — какие уж тут пляски-сладости! Но в прозрачном вечернем воздухе за окнами, в загадочном мерцании звезд, в торопливом мелькании сапог и ботинок за окном и даже в опостылевшем подвале витало нечто призрачно-тонкое, звенящее, сказочное. Наверное, это по-детски неуемное и капризное желание волшебства бередило душу: вынь да положь чего-нибудь чудесное. Только не грозного Ангела с обнаженным мечом и весами, не исцеление безнадежно больных, не дыхание смерти в затылок, а настоящее диво, лишенное горькой безысходности. Например, добрую фею со звездой из фольги на кончике волшебной палочки, колючую ветку ели, обсыпанную блестками и пенопластовой крошкой, фигурку рождественского ангела с золотыми крылышками и фарфоровыми щечками. Искусственные чудеса куда добрее и человечнее настоящих.

Андрей решительно поднялся со стула и шагнул в прихожую. Довольно с него было трусливых, унизительных отсидок в укрытии. Довольно осторожностей. Он пережил такой ужас, по сравнению с которым инквизиторские допросы казались детской забавой. Он умер, он видел изнанку, ощущал дыхание ада. И с течением времени понял: в мире не осталось вещи, способной напугать его. Бесы в округе не появлялись, а появятся — такова жизнь. Ну, или промысел, на который безостановочно уповал Азариил. При воспоминании об ангеле губы досадливо поджались.

— Ты как хочешь, а у меня сегодня будет и елка, и олень, и рождественский ангелок, и если уж совсем повезет, фея! — с вызовом проворчал Андрей. — Пойду выясню, где водятся самые симпатичные.

Выбор пал на торговый центр под названием «Витязь». Идти до него было прилично, но предвкушение бодрило и подзадоривало. После вынужденного заточения свобода опьяняла: и воздух казался слаще, и краски ярче, и людные места притягательнее.

Запыхавшийся Андрей уже взбегал на широкое, скользкое крыльцо, когда прямо перед ним буквально из-под земли вырос раздосадованный Азариил. Синие глазищи метали молнии, перекошенное убийственной миной лицо не сулило ничего доброго. Андрей поскользнулся и чудом избежал столкновения.

— Зар! — воскликнул он восторженно и испуганно одновременно. — А вот и ты!

Азариил прожег его свирепым взглядом. Таким свирепым, что хоть волосы на себе рви в порыве раскаяния.

— Объявился наконец, а мы уж панихиду да поминки заказывали, — Андрей с развязной непринужденностью засунул руки в карманы куртки — и крепко стиснул кулаки.

Ангел все смотрел — кровь в жилах стыла! А ну как схватит при всем честном народе и поволочет назад в подвал? Или того хуже: вдруг у него… приказ на убийство?

От шальной мысли в глазах раздвоилось.

— Тебе велено было оставаться в квартире, — жестко отчеканил Азариил, испепеляя взглядом исподлобья, — а не шататься по городу, навлекая беду.

— Не припомню, — Андрей занял оборонительную позицию, отодвигаясь от греха подальше.

Мимо сновала веселая молодежь, пара дюжих парней добродушно курила, облокотившись на перила крыльца.

— Ты испарился без указаний. И без объяснений. Обещал скоро вернуться, а сам пропал, как будто тебя черт с квасом съел. Я две недели гнил в подвале на кислых огурцах и картошке и носа на улицу не высовывал. Ни телевизора, ни компьютера, ни телефона, ни допотопного транзистора. Ни даже книг удобоваримых — одна богословская чепуха. Как в дремучем средневековье. Чуть крыша не поехала!

Азариил оторопел от такого горячего отпора.

— Терпение — важнейшая из добродетелей, — он смягчился и перешел гневного тона на назидательный. — Я не задавался целью играть на твоих нервах, но мне кажется, тут и усилий не требуется: тебе лишь бы повод найти для возмущения.

— Как и любому, кого кидают без оправданий.

— Я был занят.

— Рад, что теперь освободился.

— Тебя оскорбляет моя скрытность?

— Да плевать я хотел!..

— Здесь не лучшее место для серьезных бесед.

— Ну, в подвал я не вернусь. Во всяком случае, не в ближайший час.

— Почему?

Андрей недовольно выдохнул и шагнул к дверям.

— Дурное легкомыслие может выйти боком, — Азариил потащился следом, продолжая капать на мозги. — Я потратил много усилий, чтобы запутать бесов и пустить Белфегора по ложному следу, но вместо благодарности получаю безрассудные выходки, грозящие уничтожить плоды моего труда!

— Расслабься, — осадил Андрей, — и не паникуй. Кто нас тут знает? Кому мы нужны? Какие бе… — он подавился словом, когда мимо проплыла компания хихикающих малолетних девиц, и понизил голос: — Какие бесы в торговом центре?

— Людские пороки притягивают всякую гнусь, — уперся Азариил.

— Окстись. Сегодня новогодняя ночь. Да сегодня даже гнусь обязана праздновать!

— Бестолковый праздник, — ангел, похоже, вознамерился убить хорошее настроение, прямо-таки выкорчевать с корнем и на освободившемся месте замешать привычную постную бурду о плаче и скрежете зубов…

— Отличный праздник, — огрызнулся Андрей, твердо решив не поддаваться на провокацию.

— Дождаться полуночи, чтобы наесться и напиться так, словно в жизни не ели и не пили. Пуститься во все тяжкие, чтобы наутро проснуться с жестоким похмельем и опустошенной душой. Где логика? А где причина торжества? Точка отсчета времени не привязана ни к одному важному событию года: ни к зимнему солнцестоянию — оно раньше! — ни к пробуждению природы — оно позже! — ни к началу какого-нибудь сезона. Ты видишь в этом смысл?

— Все видят! — разозлился Андрей. — Чего ты прицепился? Не нравятся наши праздники — не справляй! Топай отсюда и не отравляй жизнь тем, кому весело.

Наверное, отповедь получилась чересчур злой от обиды — Азариил отстал и затерялся в череде отделов. Андрей даже замедлил шаг, растерянно озираясь, когда заметил его отсутствие. Но разве он не был прав? Разве Зар не хватил через край? Как бы то ни было, настроение съехало к нулю. Напускная веселость улетучилась, а от восторженного героизма, выгнавшего из безопасной, пусть даже и опостылевшей квартиры, теперь за версту несло непростительной самоубийственной глупостью.

Насупившись, обшаривая пестрые витрины пустым взглядом, Андрей побрел наугад. А ведь он и впрямь подставился сам, подставил Азариила… Тот за него горой стоял.

Не поздно ли будет вернуться?

Приняв внезапное решение, Андрей с облегчением круто развернулся на каблуках — да так и подпрыгнул. Ангел застыл перед ним на расстоянии вытянутой руки: собранный, сосредоточенный и серьезный.

— С наступающим Новым годом! — торжественным хрипловатым, низким голосом произнес он.

— Ты пьян? — осторожно уточнил остолбеневший Андрей.

Молчание продлилось секунд пять.

— Почему ты так решил?

— Поздравляешь с новолетием…

— А разве не принято? — встревожился Азариил.

Андрей посторонился, пропуская в отдел мужской одежды какую-то взъерошенную дамочку, явно припозднившуюся с подарком мужу. Или брату. Или соседу.

— Вообще-то принято ходить с мешочком по домам, распевать веселые песенки и клянчить конфеты.

На сей раз молчание затянулось секунд на десять. Андрей испугался, что невинная шутка повергла доверчивого ангела в шок. С другой стороны, не такая уж и шутка, верно? Хуже, если бы он намекнул на поцелуи под омелой.

— Пытаюсь вспомнить веселую песенку, — сообщил Азариил растерянно.

— Э-э-э, нетушки, избавь. Не хватало еще, чтобы ты разродился псалмами. Пожалей мои уши.

— Я не пою псалмы, — возразил Азариил. Помялся. И наконец решился: — А конфеты клянчить обязательно? Я имею в виду, ты действительно хочешь конфет?

— Забудь.

Азариил послушно забыл. Но зашел теперь с другого бока:

— Тебе было грустно одному в квартире?

Андрей подумал и рассудил, что расценивать вопрос как вторжение в душу преждевременно. Поэтому ответил:

— Я был не один. С Варей.

— Она поживет у крестной. Так пока лучше всего, — распространяться дальше на тему сестры Азариил не собирался, Андрей понял это по вздернутому ангельскому подбородку и отсутствующему взгляду.

— А бесы?

— Затаились. Мастема гостит в преисподней. Белфегора удалось направить по ложному следу: он разыскивает тебя в Арзамасе. Я покрутился там немного, помелькал — демоны не скоро поймут, что их провели.

— А пернатые? Если среди них стукач…

Похоже, Андрей наступил на больную мозоль.

— И братья тоже, — Азариил поморщился. — Но мои действия не противоречат приказу обеспечивать твою безопасность.

— Значит, этим ты и занимался, пока отсутствовал. Уводил погоню. Обеспечивал безопасность. Но раз уж ты теперь здесь, составь компанию, — опрометчивое предложение вырвалось нечаянно.

— Это неразумно.

— Зато весело.

Азариил усомнился. Вообще, эмоции на его небритом лице смотрелись на зависть выразительно и органично.

— Подарки — это здорово, а праздничный ужин — вкусно, — напирал Андрей, чувствуя себя жалким перед этой суровой и непререкаемой ходячей добродетелью. — Хочу нормальной еды и елку! — в отчаянии произнес он, прежде чем окончательно скиснуть, признавая чужую правоту. Еда и елка — какое убожество…

— Хорошо, — со скрипом согласился Азариил. — Час беды не навлечет. Но только час, не больше.

Сочувственная интонация в его голосе неприятно царапнула самолюбие, однако Андрей решил не заострять на ней внимание. Не сейчас.

Бок о бок они продолжили путь по первому этажу, пока не очутились в отделе подарков.

Здесь было тесно. Играла ненавязчивая музыка. Витрины ломились от всевозможной ерунды: статуэток, масок, расшитых бисером павлинов, уродливых арлекинов с веревочными ножками, ваз, свечей, ароматических ламп, коллекционных кукол, фонариков и ещё сотен наименований бесполезного сверкающего хлама. Искусственные елки, перегруженные новогодними игрушками, при ближайшем рассмотрении вызывали недоумение. Птички, платьица, туфельки, раскоряченные статуэтки балерин с постными лицами и изломанными ручонками — неужели такое безобразие пользовалось спросом?

— Если кого подозрительного заметишь, предупреждай, — посоветовал Андрей ангелу. — Мимо тебя ведь ни одна тварь не проскользнет, да? Ну, вот и бди.

— Буду, — пообещал Азариил.

— Здравствуйте! — поприветствовала продавщица с улыбкой. — Могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет, — твердо отказался Азариил.

— Да, — возразил Андрей. — Мы ищем рождественских ангелочков.

Азариил стрельнул в него пронзительным взглядом. Взъерошенный, одетый не по погоде, недовольный, почти сердитый, он даже не старался вписаться в обстановку — и в общество. Андрей заметил, как робеют и нервничают люди в его присутствии.

— Сюда, пожалуйста. Вам нужны подсвечники, статуэтки, свечки, мягкие игрушки, елочные украшения или веночки?

— Спасибо, мы сами подберем, — заверил Андрей с сожалением и проворчал сквозь зубы: — Затея с феей накрылась медным тазом.

— У нее есть муж, — сообщил Азариил с похоронной миной. — Приедет через час на красном Опеле на стоянку за магазином, заберет ее с собой…

— Кого, стоянку? — проворчал Андрей раздраженно. — Зар, ты хоть полчаса можешь побыть нормальным? Без всех этих штучек-дрючек вроде ясновидения, телекинеза и болтовни о высших силах?

— Я не подозревал, что выделяюсь.

— Выделяешься. Ладно. Смотри лучше на барахло. Проникайся праздничной атмосферой. Наслаждайся человеческой жизнью.

Азариил пожал плечами и принялся с преувеличенным вниманием изучать витрины. На какое-то время Андрей потерял его из виду, увлекшись выбором идеального, с его точки зрения, ангелочка. Но чем дольше выбирал, тем быстрее росло недоумение.

Ангелочек номер раз представлял собой кривую железку с десятком завитушек и отростками, отдаленно напоминающими крылышки. В голову были вправлены цветные кристаллы, над которыми нависало колечко, изображающее нимб. Стилизация на грани гротеска.

Ангелочек номер два оказался жирным рахитичным чудовищем.

Третьим номером шла пара уродцев на ножках-ниточках, стоящих в обнимку. По похабным мордочкам было сразу видно: падшие.

Четвертый выглядел типичным рафаэлевским переростком с картины "Сикстинская Мадонна". Бронзовым. В перетяжках. С грустным взглядом, обращенным к небу. Ну еще бы: попробуй взлети при такой комплекции.

Растерянный Андрей, потирая подбородок, обернулся, чтобы поделиться с Азариилом впечатлениями и заверить, что не все люди столь жестоки к ангелам, просто мода, наверное, или магазин тематический, или специфическое чувство юмора у производителей.

Азариил стоял возле елки, вперив неподвижный взгляд в украшение из ощипанных перьев, с капелькой гусиного пуха и ценником с надписью "Ангельские крылышки". Андрей поперхнулся. Кашлянул:

— Зар?

— А где остальное? Почему крылья есть, а ангела нет? Вы же не вешаете на елку оторванные головы или руки? А крылья очень важны, их нельзя изображать отдельно.

— Это праздник, — объяснил Андрей. — Символика, понимаешь?

Азариил не понимал.

— Символика должна символизировать правильные вещи. А что могут означать оторванные крылья?

— Да не цепляйся ты к ним. Я не оправдываю тех, кто нацепил их на елки…

— Они бы ещё человеческие органы навешали, — закивал ангел почти фанатично. — Печенку, селезенку, пальцы.

— Гляди! — пытаясь погасить его праведное негодование, Андрей воодушевленно указал на очередную витрину. — Это для подарков!

— Носки? — с убийственной серьезностью осведомился Азариил, и взгляд его сделался… странным.

— Традиция, — Андрей развел руками. — В рождественскую ночь на каминную полку — ну, или куда придется — вешают специальные носочки, чтобы Санта Клаус наполнил их сладостями. Конфетки, полосатые леденцы, Чупа-Чупсы всякие. Для детей.

— Вы кормите детей из носков? — ужаснулся Азариил.

— Это не настоящие носки! Символические! В Англии есть легенда о том, как Санта Клаус однажды уронил несколько золотых монет, когда спускался вниз по дымоходу. Монеты попали в носок, повешенный для просушки. С тех пор дети вешают носки на камин в надежде найти их полными подарков.

— Выдумки, — категорично отрезал Азариил.

— Ну и пусть. Зато смотри, какие огромные и красивые.

С ближайшего носка самодовольно взирал фетровый олень.

— Красивые, — сжалился Азариил. — Только Санта-Клауса не существует. Существует святой Николай, но он никогда не лазал по дымоходам.

— Хочешь носок?

— Меня больше интересует Библия, — ангел ткнул пальцем в стеклянную витрину. — У нее очень впечатляющий переплет. Раритет? Ценный экземпляр священного писания? Такую увесистую наверняка тяжело держать в руках при чтении — потребуется аналой.

— Это подарочный экземпляр, его никто не читает, — еще не договорив, Андрей уже догадался, что ляпнул лишнее.

— Тогда для чего?..

— Чтобы дарить.

Внутри заворочался стыд за человечество.

— Нивелирование сути ради превозношения внешнего, — глубокомысленно рассудил Азариил. Затея с подарками провалилась с оглушительным треском.

В предвкушении неминуемых нравоучений у Андрея заранее свело зубы.

Но тут ангел его удивил. Просветлев лицом, он взял в ладони снежный буран: лежащий в паре молочно-белых крыльев прозрачный шарик с незамысловатым сюжетом: Иосиф, Мария и младенец Иисус в яслях. Искусственный снег взметнулся и закружился вихрем.

— Как чудесно, — услышал Андрей и, глядя на очарованного, притихшего Азариила, неожиданно вспомнил историю из детства.

Приближалось Рождество, снежное и напоенное волшебством густого, тревожного запаха хвои и ароматических свечей. Теплилась в душе надежда на отца, обещавшего вернуться с работы пораньше. А потом случилось разочарование в существовании Деда Мороза — и разочарование в отце, обманувшем самые наивные, самые доверчивые ожидания. Закрывшись в своей комнате, Андрей плакал, сживая в ладони прохладный снежный буран — подарок матери.

Столько лет прошло… и где теперь отец? Где мама? Где он сам? Куда подевалась иллюзия благополучной и беззаботной жизни?

Ох. Определенно, мыканье по подарочному отделу обернулось новой головной болью. Хотя Азариил теперь выглядел довольным. Андрей выхватил сувенир из его пальцев и достал деньги.

— Тебе завернуть, или так понесешь?

— Это лишнее.

— Брось, — широкая улыбка заглушила навалившуюся тоску. — С Новым годом!

Спустя полчаса они разжились пакетом, до верху набитым мишурой, елочными шариками, звездами с парчовыми кисточками, еловой лапой, серпантином, десятком свечей и пачкой конфетти. Тушеную индейку купить не удалось. Зато в продуктовом магазинчике нашелся мороженый цыпленок. Азариила, правда, смутил его синеватый оттенок, на что Андрей авторитетно заявил:

— Это труп! И он нормального трупного цвета. Запихнем в духовку — поджарится до хрустящей корочки.

Когда возвращались, нагруженные коробками, утрамбованный снег под ногами хрустел изредка и очень лениво, а в небе сверкала россыпь звезд.

— Ну вот, теперь выпьем пива, — размечтался Андрей, — погрызем леденцов — липких и приторных. Терпеть их не могу. А утром Дед Мороз притащит нам огромное такое похмелье в подарок! На двоих.

Азариил воззрился на него с сомнением.

— Леденцы и похмелье? Зачем стремиться к тому, от чего становится плохо?

— Просто… — Андрей вздохнул. — Просто я человек.

Словно это все объясняло.

Цыпленок в духовке угорел, иссох и скончался повторно.

— Стоило посолить, — пробормотал Андрей, вываливая его на тарелку. — Или хотя бы вырезать остатки внутренностей. Ладно, — встряхнулся. — В ляжках кишок нет, поэтому будем грызть ляжки.

С душераздирающим хрустом одна голень отделилась от костлявой тушки.

— На, погрызи, — Андрей поставил на стол у окна тарелку, шлепнул на нее выкорчеванную с корнем ногу.

Ангел отвлекся от созерцания бурана, в котором медленно порхали пенопластовые снежинки, и недоверчиво уставился на предложенное угощение. Видимо, почерневшая косточка, торчащая из обгоревшего мяса, не вызвала восторга.

— Я не голоден, — наконец изрек он.

Бездна такта!

Андрей подумал, но не подобрал аргументов серьезнее чем:

— Ты у меня в гостях. Угощаю!

Лучезарная улыбка быстро выцвела, разбившись о стену убийственной невозмутимости.

— Ладно. Я понимаю. Тебя не прельщают человеческие праздники, а традиции вызывают снисходительную жалость. Носки, елки, глупые легенды и вульгарные пережитки языческих времен. Но люди украшают унылую повседневность, как умеют. Напялил колпак, бабахнул хлопушкой, гирлянду включил — и уже веселее… Наверное, мы бежим и прячемся от самих себя, заполняем душевную пустоту бестолковыми развлечениями, заворачиваем ее в кричащие обертки и бахвалимся друг перед другом, кичимся показным благополучием и беззаботностью. И все ради того, чтобы не видеть собственного крайнего убожества, запущенности и нищеты. Ты прав: нам нечем гордиться.

Ответа не последовало, и Андрей сник.

— Я просто…

— …старался, чтобы получился настоящий праздник, — закончил за него Азариил. — Злишься на сестру?

— Нет, — Андрей с остервенением избавил цыпленка от второй ляжки.

— Я могу отправиться к ней и вразумить.

— Нет! — резко выдохнул Андрей и добавил уже мягче: — Не нужно.

— Но тебе не хватает семьи.

— Переживу.

Азариил смешным птичьим движением наклонил голову набок, и на его лице появилось проникновенно-сочувственное выражение: глазищи в пол лица, брови домиком.

— Ты несчастен.

— Тоже мне новость. Половина планеты несчастна, — Андрей швырнул ножку на вторую тарелку и оседлал стул напротив Азариила. — Вот что я тебе скажу, хотя ты и сам должен был заметить. Люди редко разговаривают по душам, не делятся сокровенным друг с другом — у людей это не принято.

— Личное пространство, — вспомнил ангел.

— Точно.

— По-моему, это неразумно.

— Много ты понимаешь. У вас наверху все одинаково страдают тяжелейшей формой идеализма: блаженство, равенство, братство. У нас иначе. У нас впустишь в душу — завтра в нее плюнут. Это люди, Зар. Это жизнь. Поэтому существует личное пространство, в которое посторонним вход заказан.

— Варвара не посторонняя.

— Неужели?

— Вы нашли общий язык.

Идея провести праздник в компании ангела оказалась ничем не лучше идеи с подарками.

— Ну хватит. Сегодня Новый год, поэтому никаких душещипательных бесед. Больше ни слова.

— Как хочешь, — легко сдался Азариил и снова увлекся бураном. Снежинки всколыхнулись и понеслись по кругу.

— Что ты в нем находишь? — спросил Андрей, вытащив из холодильника пару бутылок пива и вернувшись к столу.

— Гармонию. Вечное движение. Умиротворение. Таинство.

— Мама однажды подарила мне похожий, только с домиком… Долгое время я всюду таскал его с собой, а потом куда-то задевал. Помню, мне казалось, в нем живут счастливые люди, у которых вечное Рождество: зима, елка, подарки и вся семья в сборе.

— Я понимаю.

— Вряд ли, — Андрей открыл обе бутылки, одну протянул ангелу. Тот не стал возражать, хотя и не сделал попытки отхлебнуть из горлышка. — На Небесах все иначе. Никаких сомнений, никакой ответственности, никакой неопределенности. Семья размером с гарнизон.

Он окунул куриную голень в соль и впился зубами в жесткое мясо. Челюсти заработали, точно мельничные жернова. Андрей прикрыл глаза, идентифицируя вкус.

— Ты обязан попробовать, — заявил он. — Исторический момент. В последний раз я готовил, когда мне было лет пятнадцать, поэтому не упускай шанс отведать мою стряпню. Даже если это будет последним, что ты сделаешь в своей жизни.

— Я не нуждаюсь в пище, — напомнил Азариил.

— И в питье, и в сне, — с пониманием кивнул Андрей. — Пора начинать, а то у тебя не жизнь, а унылое дерьмо. Давай, ради меня. В гостях не вежливо отказываться от угощения. Зря я, что ли, в поте лица трудился у плиты? — Пахнет жареными кишками, — нагнувшись через стол, заметил Азариил, но все же послушно захрустел курицей вместе с костью.

— Ну как?

— И на вкус как жареные кишки, — невозмутимо сообщил ангел.

— Семейный рецепт, — проворчал Андрей. — Итак. Расскажешь о жизни на Небесах?

— Что тебя интересует?

— Что-нибудь впечатляющее. И побольше пикантных подробностей.

— Пикантных?

— Ну, знаешь, красавицы ангелицы…

— У нас нет разделения по половому признаку.

— Разве? Значит, у вас там все такие? — содрогнулся Андрей, представив себе легион небритых мужиков с крыльями. — А ты не выглядишь бесполым.

— Я выгляжу таким, каким ты способен меня воспринять…

— Я и симпатичную брюнетку способен воспринять, очень даже, — Андрей плавно очертил руками предпочтительные параметры.

— …головой, — добавил Азариил. — Разве есть недостаток в земных женщинах?

— Хоть одну покажи.

— Варвара.

— Сестра? И кто из нас порочен?

— Я имел в виду, она женщина, — смутился Азариил. — Биологически.

— В любом случае, праведницы не в моем вкусе.

— Тебя отталкивает невинность?

— Меня отталкивает ответственность. Хотя, в свете последних событий… — Андрей замолк и продолжил задумчиво: — Когда осознаешь, что обречен, начинаешь ценить в жизни другие вещи. Не деньги, не развлечения, не игрушки. Я бы теперь, наверное, не стал возражать против серьезных отношений… и даже отцовства… В общем, ты прав, Варя и впрямь лучшая из тех, кого я встречал. Не будь мы родней, женился бы на ней, остепенился… — Андрей вздохнул и глотнул пива.

— У нее другая судьба, — возразил Азариил с легкой грустью. Поставил бутылку на стол и потер замерзшие кончики пальцев друг о дружку.

— Да уж ясное дело, другая! А ты, стало быть, прозорливый? На кофейной гуще гадаешь, или кто сверху докладывает?

— На кофейной гуще цыганки гадают.

— Расскажи.

Ангел покачал головой.

— Почему?

— Вероятностей несколько.

— И все не ахти, да? Но ведь если знаешь, где упасть, можно и соломки подстелить? Предупредить, как-то повлиять, перенаправить — нет?

— Пытаясь избежать чего-то, именно к тому и приходишь.

— Получается, чтобы мы ни делали, все тщетно?

— Промысел Божий не зря существует, — Азариил вернулся на проторенную дорожку постных проповедей. — Смерть Варвары лишь выглядела случайной и нелепой, на деле же была лучшим из возможных исходов. И так происходит каждый раз, когда люди отвергают промысел, самовольно вмешиваются в него или упорно просят желанного, но неполезного для души.

— Зачем же ты ее воскресил?

Ангел ответил не сразу, а когда заговорил, в голосе слышался непривычный надрыв:

— Смертность, горе, страдания — заразительны. На Небе нет ни потерь, ни печали, ни страха, но когда погружаешься в земную жизнь, невольно проникаешься человеческими горестями. И сочувствуешь. И стремишься там исправить, здесь помочь.

— Так помоги Варе.

— Не властен я.

Азариил бесцельно вертел в руках буран.

— А ведь ты за нее переживаешь, — Андрей посмотрел на него испытующе, пытаясь поймать ускользающий взгляд.

— На мне лежит ответственность: я взял на себя смелость просить о ее возвращении к жизни.

— Что-то я себе на этой табуретке всю пятую точку отсидел, — Андрей поднялся из-за стола. Наведался к холодильнику и извлек с верхней полки ещё бутылку пива. — Пошли на диван.

Ангел не заставил себя упрашивать: послушно сгреб со стола свой драгоценный буран и двинулся в комнату.

— Располагайся, — предложил Андрей гостеприимно, воткнул штепсель от гирлянды в розетку и растянулся на диване, прислонив подушку вертикально к спинке. Скрестил ноги, неторопливо потягивая пиво и наблюдая из-под прикрытых век, как Азариил неловко устраивается рядом, копируя позу.

— Ну как?

— Удобно, — ангел поерзал. Запрокинул голову и поглядел наверх, на растянутую по стене мигающую гирлянду.

— Пива?

— Я не нуждаюсь…

— Ладно! Расскажи все-таки, — благодушно щурясь, попросил Андрей, — как там, на Небесах?

— Благодатно.

— А еще?

— Свободно.

— Никаких ограничений за исключением одного: нельзя отправиться на землю или помыслить о неповиновении. Да?

— Подобные желания нас не посещают.

— Расскажи это Люциферу и его последователям. И Аваддону. И тому, который спутался с бесами.

— Они отщепенцы.

— И много вас?

— Бесчисленное воинство. Мы не знаем телесных ощущений. Холод, боль, удовольствие — для нас эти слова лишены окраски. Мы разделяем их на позитивные и негативные, но не все они имеют одно значение. Многозначность сбивает с толку. Можно плакать от счастья или смеяться до слез, иногда наслаждение граничит с агонией, а лед обжигает. Противоречий не разрешить, и каждое новое запутывает картину еще больше.

— Значит, вы не чувствуете ничего.

— Вне физического тела — нет. Абсолютно.

— Теперь понимаю, откуда берется зависть, — хмыкнул Андрей. — И бешенство.

— У вас есть тела.

— Но если ангелы их лишены и поэтому чужды человеческим слабостям и удовольствиям, то как они умудряются захотеть недоступное пониманию?

— Ты имеешь в виду тех сынов Божьих, которые когда-то польстились на прекрасных дочерей человеческих и сошли на землю, чтобы иметь с ними детей?

— Они захотели секса, — поправил Андрей. — Дети тут с боку припека.

— Эта старая история — позорное клеймо на нашем роду, — Азариил недовольно дернул плечом.

— Так как быть с грехопадением?

— Мы не свободны в выборе, но стоит лишь однажды пожелать земных ощущений, как все глубже погружаешься в страсти, сомнения, чувства. Мы рождены беречь жизнь, а не создавать ее.

— Звучит жалко. Безвольные, бесчувственные…

— Тебе доставляет удовольствие меня оскорблять?

— Так я разве о тебе?

— А разве я не ангел?

— Без пяти минут падший.

Он действительно это произнес? Ладони вспотели. Сердце пустилось вскачь. Но происходящее с Азариилом мучило, а неизвестность угнетала, вот и настало время разобраться.

— Восстал против своих. Выходит, падший.

— Нет, — Азариил покачал головой, чуть прикрыв глаза.

— Хорошо. Давай зайдем с другого конца. Что нужно совершить, чтобы загреметь по-настоящему?

Ангел едва заметно вздрогнул.

— Я не стану обсуждать подобные вещи.

Понятно. Ушел в глухую оборону. Вот и разобрались.

Андрей ощутил, как его клонит в сон: то ли из-за пива, то ли из-за ангельского вмешательства. Ни возмущаться, ни противиться почему-то не хотелось.

— Ты ведь в шаге от падения, Зар, — пробормотал он, зевнув. — Можешь на меня рассчитывать, я поддержу, если вдруг…

Должно быть, он уже заснул, убаюканный затянувшимся молчанием, когда почудилось, будто потолок поплыл, растворился, и над головой открылось чистое звездное небо. Мерцающее серебро снежинок, танцуя, опускалось, летело прямо в лицо, но, наталкиваясь на невидимый барьер, соскальзывало в стороны, точно по огромному стеклянному куполу.

Андрей лежал, разглядывая ночное великолепие, дышал морозным воздухом, наслаждался моментом…

Наверное, он тоже очутился на дне чьего-то снежного бурана. Сидя у себя на Небе, этот Кто-то взирал на него сквозь стекло с задумчивой грустью и неусыпным вниманием. И терпеливо ожидал перемен. Ожидал, что он вот-вот вскинет голову и заметит стеклянный колпак. И одумается. Опомнится. Иногда этот Кто-то встряхивал буран, ввергая его жизнь во вьюгу страстей, переживаний и горестей. Но время утекало, и ничего не менялось. И Кто-то предпринял последнюю попытку, послав к нему настоящего ангела, чудо из чудес!

Только вместо исправления и очищения он увлекал небесного посланника за собой в бездну…

Поднебесье распорол белый росчерк метеорита.

Вот ведь! Даже звезды иногда падали…

— А ты не падай, Зар, — прошептал Андрей. — Только не ты.

Прошептал — и провалился в крепкий сон до утра. Чтобы, проснувшись, обнаружить на подоконнике ряд разноцветных носков, набитых леденцами, на тумбочке — мешок с конфетами, а на столе — одинокий буран, в котором дивно кружились снежинки.

— Повтори еще раз, — процедила Белфегор сквозь зубы.

Перед ней елозила на брюхе черная лохматая тварь, похожая на гигантский комок сажи с хваткими паучьими лапами.

— Видел их… — прогудела тварь низким, грудным голосом. — Свет жжется… жжется, проклятый… спугнул Домуш-ш-ша, спугнул… спалил… поганый свет!.. А человек с клеймом там… там!.. Домуш проползал мимо и хотел поживиться — человек злился… так вкусно, так аппетитно злился, а Домуш был голоден… Но свет спустился с неба и выжег Домушу глаза… выжег… — домовой бес мелко задрожал и, поскуливая и подвывая, сорвался на невнятное бормотание.

— Вот, значит, как, Азариил, — Белфегор отвернулась и устремила взгляд на рассветное небо. — Думаешь, обхитрил… Но ничего. Теперь моя очередь хитрить, крылатое отродье!