Осколки небес

ГЛАВА 8

Вениамин оказался немногословным, нелюдимым и удивительно невозмутимым для своего юного возраста. Внимательно выслушав возбужденный рассказ Вари, частенько прерываемый шмыганьем и слезами, он надолго погрузился в размышления.

Андрей не понукал его, хотя от ветра — или, вернее, страха — промерз буквально насквозь. Он уже минут пятнадцать топтался на крыльце училища, на территории Спасо-Преображенского монастыря, в ожидании, пока молодой послушник до чего-нибудь додумается. Рядом, обхватив себя руками, тихонько всхлипывала Варя, покрасневшая от холода и слез, ползущих по щекам. Андрей жалел о том, что перевалил на нее собственные горести. Следовало проявить твердость характера и отправить сестру в ее родную деревню, пока существовала такая возможность. Она непослушна и упряма — но ведь и он не лапоть бесхребетный! Старший брат, называется, заботливый и ответственный. Сам едва не преставился, потом в бега пустился — и ее с собой прихватил!..

А куда деваться? Уходить из города с заплечным мешком? Ловить попутку и мчаться а край света? Хорониться в монастырях? За душу развернули жестокую борьбу потусторонние силы — у кого тут искать помощи? У священников? Прихожан? Бабушек вроде Евдокии?

Последний из Осколков… Вероятно, теперь Мастема натравит на него всех своих гончих разом, и благо, если лично не засвидетельствует почтение.

От мыслей об адском предводителе слегка затошнило и прошиб озноб. Чтобы отвлечься, Андрей повернулся к территории монастыря, разглядывая белые здания церквей и снежные тучи, ползущие из-за реки над золочеными крестами.

— Выходите за ворота на стоянку, — промолвил наконец Вениамин, указывая рукой примерное направление. — Увидите вишневую «четверку». Там ждите.

Не дожидаясь вопросов, он скрылся в училище.

Андрей недоверчиво уставился на закрытую дверь, постоял немного в ступоре, переминаясь с ноги на ногу, и неуверенно спустился с крыльца.

— Считаешь, ему можно доверять? — спросил он по дороге к монастырской стене. В суставах от холода, казалось, хрустел иней.

— Не знаю, — Варя пожала плечами, вытирая нос рукавом пальто. — Раньше считала, да. А теперь уже ни в чем не уверена. Но ведь выбора у нас нет?

— А какой выбор у него? Очередная чудаковатая старушка? Зар утверждал, праведников рано или поздно вычисляют. Даже если рядом не мерцает ангельский фонарик, сигналя: «Все сюда! Я здесь!» — наверняка у бесов имеются списки богоугодных, рассортированных по областям, городам и районам. Они начнут методично обшаривать окрестности, начиная с Мурома…

— Прекрати, — перебила Варя. — Без тебя тошно.

— Вот что, — Андрей взял ее за локоть и остановился. — Садись на автобус и поезжай домой. Тебя искать не будут — да и не найдут, раз Зар спрятал нас обоих. На всякий случай укройся не у матери, а у соседей или у кого-нибудь из родных.

— Я думала, ты поумнел, — Варя выдернула рукав из его пальцев и продолжила путь. В ее голосе не было раздражения, только усталость.

— Да пойми же, это напрасное геройство, оно ничем хорошим не кончится! Ну чем ты могла помочь, когда Зар едва не вогнал меня в гроб? Воплями? — от бессилия Андрей начал злиться. — Так только хуже!

— Я тебя не брошу, — упрямо.

Он проглотил ругательство и вздохнул, признавая поражение.

— Надеешься ещё услышать об ангеле?

— И это тоже, — не стала отрицать Варя.

— Тогда понятно.

«Четверка» обнаружилась за углом, недалеко от часовни Николая Чудотворца, в сугробе. Андрей на всякий случай побродил по улице, но нет, такая развалюха оказалась одна на всю округу.

Вскоре пришел Вениамин, сосредоточенный и молчаливый, и принялся откапывать ее и счищать снег и наледь с лобового стекла.

— С осени не пользовался, да? — спросил Андрей, чтобы нарушить неловкое молчание. И получил в ответ:

— Это не моя машина.

— А чья?

Усердно работая скребком и щеткой, послушник сделал вид, будто не расслышал.

М-да. Любопытно, какие скелеты висели в шкафу у этого Вениамина? Или трупы в багажнике… А может, монастырский устав запрещал разговоры с посторонними? Если он и впредь собирался цедить слова в час по чайной ложке, веселая предстояла поездка.

Устроившись на продавленном пассажирском сиденье, Андрей почувствовал себя крайне неуютно. Варя села сзади. Водитель пристегнул ремень, на минуту прикрыл глаза: вероятно, пробормотал про себя подобающую случаю молитву, — и автомобиль натужно запыхтел и затрясся по колдобинам узких муромских дорог.

Временами так и подмывало спросить о цели путешествия, о дальности и времени в пути, но Андрей решил не навязываться. Надо потерпеть — потерпим, лишь бы толк вышел.

Вскоре городские постройки остались позади, а перед глазами расстелилась заснеженная равнина, точно заплатками, тут и там покрытая лесами и перелесками. Пригревшегося Андрея разморило, сказались бессонные ночи и переутомление. Повесив голову на грудь, он задремал.

Очнулся, когда машина дернулась, словно воткнулась бампером в сугроб, и замерла. Под усталое урчание двигателя, Андрей продрал слипшиеся глаза.

За окном смеркалось. Вот это да! Сколько же часов они колесили по трассам?!

Варя, как выяснилось, тоже прикорнула — да и проспала всю дорогу! В минувшее Рождество и ей досталось будь здоров.

— Идемте, — Вениамин выждал немного, заглушил мотор и первым вылез из машины.

— Ты же не вытолкаешь потом! — заметил Андрей, ужаснувшись условиям парковки: колеса увязли в снегу, который все продолжал сыпать с неба. — На себе тащить придется! Или вообще до весны.

— С Божьей помощью, — послушник не обратил на снежную катастрофу никакого внимания.

Разве что тут тягачи на каждом шагу…

Впрочем, в последнее верилось слабо. Оглядевшись, Андрей вдруг осознал, в какую глушь их занесло. Слева, чуть в отдалении, темнел лес: он утекал куда-то в необозримую даль, серпом огибая равнину и теряясь в дымке на горизонте. Несколько разрозненных домишек маячило за чередой частоколов. Среди них надгробным монументом возвышалась полуразрушенная часовня из мрачного красного кирпича, с колокольней без купола и колоколов. К ней примыкали здания, похожие на монастырские корпуса: некогда двухэтажные, а теперь местами развороченные и выпотрошенные, похожие на обглоданные остовы. К тем, в свою очередь, приткнулись деревянные хозяйственные постройки, и вот они-то как раз выглядели обжитыми.

Андрей обернулся: дорога, по которой прикатила машина, терялась метрах в двадцати, взрытые шинами колеи потихоньку застилала поземка.

По щиколотку увязая в снегу, Вениамин направился к останкам корпусов.

— Я в порядке, — пробормотала Варя, протирая заспанные глаза, хотя Андрей ее, в общем, и не спрашивал. — Думаешь, Азариил догадается, куда нас занесло, когда вернется?

Вернется? Сомнительно. Уж больно сильно последние его слова смахивали на прощальное напутствие, мрачно подумал Андрей. А в слух произнес с деланным воодушевлением:

— Похоже на тайное священное общество, окопавшееся в тут годах этак в пятидесятых прошлого столетия. Или на обычные развалины посреди загнившей деревеньки, где пара девяностолетних старух мирно коротает остатки века. Сейчас отыщем землянку поприличнее, разведем костер, выклянчим у местных банку квашеной капусты…

Если Варя и оценила жалкую попытку поднять ей настроение, то никак не среагировала.

Тем временем, они пробрались между корпусами. Благодаря стенам тропинку здесь не замело. Свернули за угол направо и очутились на крыльце. На продолжительный и громкий стук дверь со скрипом отворилась, и на пороге возникла женщина в длинном черном одеянии и апостольнике, оставляющем открытым лишь бледное, сухое лицо.

— Добрый день, матушка Александра, — Вениамин поклонился в знак приветствия.

Монахиня улыбнулась, но только на мгновение. Заметив посторонних, она озабоченно сдвинула брови, хотя в дом пригласила без лишних расспросов.

Андрей впустил Варю в темный коридор и запер за собой дверь на массивную щеколду. Внутри было не намного теплее, чем снаружи, однако оставаться здесь никто не собирался: шурша юбкой, женщина направилась вглубь дома. По дороге до Андрея долетали обрывки ее разговора с Вениамином, в котором тот обрисовывал ситуацию в привычно скупых выражениях.

— …подвергся нападениям бесовским… под защитой святого ангела небесного… укрыть… единственное место… не хочу навлечь беду на сестричество, но…

— Наш долг помогать ближним, — мягко перебила монахиня. — Сделаем, что в наших силах.

По бокам тянулись затворенные двери комнат, под которыми из щелей пробивалась пара полосок света. Она проследовала мимо и вышла на площадку перед широкой лестницей, ведущей наверх. Андрей успел удивиться: отчетливо ведь запомнил, что от второго этажа лишь кое-где сохранились куски стен да оконные рамы. Но монахиня миновала лестницу и углубилась в тесный черный угол: в подобных часто устраивали чуланы для домашнего инвентаря, вроде швабр и ведер для мытья полов. Никакого чулана за дверцей, конечно, не оказалось, зато обнаружилось совсем уж удивительное! Узкие каменные ступени круто ухнули в подземелье. Матушка взяла масляную лампу, но Андрей, замыкавший шествие, практически ничего не видел, кроме вариной спины и густых теней. Осторожно ощупывая опору подошвами, а стены — ладонями, он насчитал двадцать семь ступеней.

— Подвалы распространяются под всеми корпусами, — поведала монахиня, не иначе как нутром чуя любопытство гостей. — Начало положила одна из затворниц, матушка Серафима, в начале девятнадцатого столетия. Она устроила себе келью прямо по соседству с погребом. Говорила, всякая крыса достойнее ее, грешной, а потому надобно знать свое место. За ней потянулись другие, в основном, схимницы, ищущие уединения. Подземелья продолжали расширять на протяжении полутора веков. В миру о них не упоминали, поэтому по округе долгое время бродили слухи, будто бы в здешних краях люди пропадают.

Матушка повернула за угол, и Андрей заметил улыбку на ее губах.

— По преданиям, некоторые ходы тянутся на несколько километров, но мы не проверяли. В годы гонений глупые суеверия неожиданно пригодились: святыни из сожженной церкви удалось спасти в подземельях. А потом уже люди со всех окрестностей стали свозить сюда церковную утварь, книги и иконы из разрушенных храмов и собственных имений. За пятьдесят лет добра накопилось столько, что до сих пор не разобрали. Какие-то вещи вернули приходам и потомкам бывших владельцев: тем, кого удалось разыскать. Но большей частью все и поныне хранится здесь: многие не оставляли обратных адресов, да и вещи порядком обветшали. Иконы, например, требуют реставрации, только денег у нас нет, иконописцев тоже…

— Я художник, — вырвалось у Андрея.

— Правда? — Александра оглянулась на него через плечо. — Значит, нам вас Бог послал. Догадываюсь, о чем вы думаете: Москва могла бы привлечь сюда паломников и туристов, восстановить монастырь. Но мы не жалуемся, не бедствуем и не стремимся к обогащению. У нашей общины другая миссия.

— Тайная?

— Можно и так сказать.

Коридор разветвился.

— Здесь погреб и хозяйственные помещения, — мимоходом объясняла матушка, кивая на боковой проход, откуда сильно тянуло холодом. — Дальше кухня и трапезная. Там часовня, в которой молились опальные сестры во времена репрессий: многие приезжали сюда из разоренных монастырей, отданных под склады и казармы. Когда-то это была пещера, но с годами ее благоустроили, и теперь в ней есть все нужное для богослужений.

Ступени, ведущие к часовне, утекали вниз.

— Под хранилище отведена южная часть подземелий. Путешествовать туда не возбраняется, но лучше соблюдать осторожность: с непривычки легко заблудиться.

Так и подмывало спросить, откуда сестры берут средства к существованию, однако Андрей счел это бестактностью. Наверняка выращивают овощи, держат кур или еще какую скотину — недаром рядом с корпусами несколько хозяйственных построек.

— Свободных келий много, но не все отапливаются. Печки есть здесь, — Александра открыла одну из дверей, потом другую, напротив, — и вот здесь. Растопку принесете сами, Вениамин покажет дровяник. Лампы найдете в подсобке, масло к ним тоже, однако зажигать сразу десяток не советую — запасы ограничены; хорошее освещение мы используем, в основном, в мастерской, — она зажгла лампу, стоявшую в келье. — Ужин в семь. Не опаздывайте.

Матушка ушла, и пятнышко желтого света уплыло вместе с ней по узкому коридору.

Похоже, пророчество насчет землянок и капусты сбывалось, уныло подумал Андрей. Блуждать в потемках, понимая, что над головой кубометры земли, зависеть от допотопной лампадки с пыльным плафоном, и вытирать плечами стены, пробираясь по тесному проходу, — не так он представлял себе укрытие, когда просил Вениамина о помощи. Это же настоящие каменные тиски! Защемят — не вырвешься!

Фитилек едва тлел, жиденького света хватало лишь на то, чтобы оценить крошечные размеры комнатки. Жесткая койка, рассохшийся сундук и буржуйка с трубой, уткнувшейся в стену, — вот и вся обстановка.

— По-твоему, здесь безопасно? — обратился Андрей к Вениамину.

— Вполне, — лаконично ответил тот. И больше, по обыкновению, не добавил ни слова.

Позже, когда поленья разгорелись за ржавой железной дверцей печки, а на сундуке в рядок выстроились сразу три лампы, Андрей сидел, пригорюнившись, на кровати и ждал ужина. До семи оставалось полтора часа, живот сводило от голода. В душе образовалась тошная, болезненная, безысходная пустота. Душу терзали страхи и сомнения — не за себя, ибо леденящий ужас, испытанный в преддверии смерти, надежно притупил чувствительность. Беспокойство вызывал Азариил: что грозило непокорному ангелу на Небесах?..

— Не помешаю? — угрюмо осведомился Андрей, постучавшись в соседнюю келью.

Варя читала, взобравшись с ногами на койку и держа горящую лампаду прямо над страницей.

— Все молишься? — он кивнул на книжку в ее руках и не стал прикрывать дверь: в замкнутом пространстве развивалась клаустрофобия. — Чувствую себя замурованным заживо.

— Мне тоже неуютно, но Вениамин…

— По-прежнему доверяешь ему?

— Азариил доверял.

— Азариил едва не перерезал мне горло, — в груди всколыхнулся гнев. Может, если разозлиться, станет не так погано?

— Он защитил тебя.

— От кого? От ангелов и демонов — вероятно, и то лишь на время. Но ведь от Него не скроешься. Он-то знает, где мы, и в любой миг способен прислать сюда небесное воинство. Ума не приложу, к чему прятаться, да ещё под землю лезть, а главное — разве Зар не осознавал бессмысленности собственного поступка? Вздумал тягаться со Всевышним?!

— Он верил в тебя…

— Больше, чем в Бога? — Андрей бессильно привалился плечом к косяку, ощущая, как давит на плечи тяжелая ноша ответственности. — Выходит, из-за меня он взбунтовался и пал?..

— Не говори так, — голос сестры звучал на удивление спокойно и серьезно, словно она приняла решение за прошедший час, пока он таскал дрова и возился с буржуйками. — Разве ты до сих пор не понял? Бог вмешивается лишь в самых крайних случаях, во всех остальных люди вольны решать сами.

— То-то мы и нарешали.

— Он всемогущий, — последнее слово Варя прошептала с благоговением, — всеведущий. Он мог стереть с лица земли всех бесов, защитить Осколки или, наоборот, уничтожить их за мгновение, но вместо этого послал ангелов. Для чего?

— Хороший вопрос.

— Он не желает твоей гибели.

— Я заметил.

— Нет, серьезно!

— То есть теперь будем всю жизнь прятаться в подвалах, как крысы? Из-за меня Азариилу наверняка досталось… — вспомнился белый росчерк метеорита на ночном небе. «А ты не падай, Зар…»

— С ним все будет в порядке, — пробормотала Варвара, крепче стиснув в руках книжку.

Так вот о ком она молилась! Вот за кого читала! Ну и ну. Нет, ангелы, конечно, просили за людей, Хранители, в основном. Так уж принято. Но чтобы люди за ангелов…

— Пойду осмотрюсь, — Андрей неожиданно ощутил себя лишним в тесной келье. Вторгся, куда не звали. Притащил кучу ненужных тревог.

Прикрыв за собой дверь, он долго слонялся по пустым коридорам, взращивая в себе хрупкую надежду, что на сей раз молитва поможет. Когда-то ведь ее должны услышать?

Андрей бродил из угла в угол. Три шага от двери, два налево наискосок к кушетке, на которой стопками лежали книги, тетради, рукописи, альбомы. Снова к двери, а оттуда — шагов десять между старыми самодельными деревянными полками, заваленными всякой всячиной. По-видимому, буржуйку здесь время от времени протапливали, но это не сильно помогало: в помещении стоял тяжелый запах плесени.

Время давно перевалило за полночь. Позади остался ужин в окружении нескольких молчаливых сестер, не поднимавших глаз от тарелок; и тщетные попытки уснуть на жесткой койке при обморочном свете единственной масляной лампы… Лежать и пялиться в густую, жирную черноту кельи было невыносимо, а стоило закрыть глаза и поддаться сонному оцепенению, как откуда ни возьмись наползала, наваливалась безумная тревога. И тогда пробирал озноб, кружилась голова, не хватало кислорода и начинало нещадно подташнивать.

Промучившись неизвестно сколько, Андрей не выдержал. Прихватил с собой лампу и выбрался из жуткой кельи. Поначалу собирался навестить Варю, но вовремя одумался: вдруг она уже спала? Или снова молилась за Азариила? Или еще за кого? Трудно сказать, в котором из этих случаев его вторжение принесло бы больше вреда.

Бесцельно, неприкаянно он долго блуждал по коридорам до тех пор, пока не наткнулся на хранилище. Как утверждала матушка Александра, их было несколько, но ему хватило и одного.

Среди пыльных книг и стеклянных киотов нашлись ещё три лампы с достаточным количеством масла. Андрей зажег их. И здесь, во мраке каменной клетки, обнаружил настоящую сокровищницу. Он перебирал потемневшие образа святых, пытаясь прочесть надписи, разглядывал металлические оклады: медные, бронзовые и, похоже, даже серебряные. Осторожно листал старинные книги в тертых переплетах: у многих уже отмокли и заплесневели страницы.

На глаза попалась «Полевая тетрадь», датированная 1937-м годом, принадлежавшая священнику Василию Орлову. Каллиграфическим почерком с помощью туши и тонкого пера в нее от руки были переписаны три акафиста разным святым, в том числе великомученице Варваре. О ней Андрей слыхом не слыхивал, однако дивная красота почерка и усердие, с которым буковка за буковкой были выведены слова молитвенного обращения, произвели сильное впечатление. Андрей отложил тетрадь, чтобы при случае вручить сестре — Александра ведь не запретит? — и двинулся вдоль полок.

Как любой человек, плененный вещами, он испытывал непреоборимый зуд любопытства. Как художник не мог побороть соблазн прикоснуться к чужим творениям. За каждым мазком кисти, за каждой золотой завитушкой, в каждой трещинке, возникшей от старости или повреждения, таились целые судьбы, целые жизни! Кто столь заботливо вырисовывал тончайшие морщинки на коричневом лице святого? Кто вложил в глаза Богородицы столько неизбывной печали? Кто высекал лучи нимба на медном окладе и вырезал из металла дивные ювелирные кружева? О чем думали все эти люди? Чем они жили? Чем дышали? Для чего — или для кого? — давно почившему священнику Василию Орлову понадобилось переносить в тетрадь акафисты? Быть может, его дочь звали Варварой, и она молилась своей небесной покровительнице? Или нехватка православных книг заставляла его трудиться долгими зимними вечерами, чтобы подарить и другим прихожанам молитву?.. Куда отправилась его душа после смерти? А души остальных: иконописцев, священников, их родственников?..

Ответы теперь навсегда останутся в минувшем столетии: туда не вернешься, и некого спросить. Но, прикасаясь к собранным здесь вещам, любуясь ими, Андрей ощущал необъяснимую, волнующую связь с прошлым. И благоговейный трепет. И пронзительную грусть.

Ведь и он мог оставить след: спокойный, чистый, светлый, утверждающий веру, а не пошлость. И вложить душу в достойное произведение — вовсе не обязательно признанное или знаменитое на весь мир! Чтобы кто-то лет через сто достал его творение из пыльного сундука на чердаке и прошептал ему, неизвестному, неузнанному: «Спасибо». Чтобы в чьей-то усталой душе шевельнулась затаенная боль и тоска по неведомому, отвергнутому, давно забытому Небу…

Разве оно не ценнее любых сокровищ? Напоминание о главном. Пусть даже в него и верится с трудом или не верится вовсе — душа сама знает, и помнит, и стремится.

Разве не для того дается талант?

Андрей долго бродил между полками. Казалось, вот-вот отыщется среди теней прошлого нечто важное: завуалированное послание, или нечаянный ответ на давно терзающий вопрос, или указание к действию, или ни много, ни мало — разгадка смысла жизни.

И оно действительно отыскалось.

Икона была храмовой, свыше метра высотой. Узкой, затянутой серой паутиной. Присыпанной пылью. Поначалу Андрей не обратил на нее внимания, и, лишь пристально изучив всякую мелочевку, составленную в ряды на стеллаже, без особого интереса тронул впечатляющих размеров тяжелую доску. С усилием повернул к себе. Липкие серые обрывки тенет пристали к пальцам. Вытирая руку о джинсы, он медленно опустился на корточки и оцепенел.

На иконе изображался ангел. Ниспадающие синие одежды потускнели и местами протерлись до белой грунтовки. Очертания тела вырисовывались под тканью тонкими штрихами, золотистые локоны спадали на плечи, от сложенных за спиной крыльев веяло силой и одновременно изящной легкостью, достойной лишь бесплотного создания. Образ будто светился изнутри, таинственный и непостижимый. Андрей провел по нему ладонью, стирая пыль. А потом сел на пол, упершись локтями в колени, и сдавил голову руками.

Безымянный ангел — время не пощадило надписей — взирал на него с безропотной, смиренной печалью. Глубина его глаз завораживала, но долго выносить ее не хватало сил. Где-то Андрей уже видел этот взгляд: пробуждающий голос совести, выворачивающий нутро наизнанку, выжигающий вросшие в душу тернии страстей.

Азариил находился сейчас в таких необозримых далях, какие ему, убогому, обреченному на вечные муки человеку, никогда не постигнуть. И при этом глядел в душу! И Андрей вдруг понял, что теперь этот взгляд будет преследовать его повсюду. И испытывать. И обличать. И просить о чем-то.

Тогда он неожиданно понял и другое.

Из-за него взбунтовался ангел. Из-за него пал. И прятаться, ускользая от возмездия, значило окончательно деградировать.

Он должен был ответить за все. За свою непутевую жизнь. За смерти, к которым невольно оказался причастен, о которых упоминала Евдокия. За бедную Варю. За падшего Азариила. За собственную душу, изуродованную клеймом Аваддона. Трусость — один из тех пороков, которые всегда казались ему несерьезными или нелепыми. Вроде гордыни или самолюбия. Но завуалированная под инстинкт самосохранения трусость истребляла остатки достоинства, а его Андрей терять не хотел. Смерть — значит, смерть. Ад — прекрасно, раз на Небесах сочли его заслуживающим ада. В конце концов, не ему судить. И даже не святому ангелу. Судить Тому, Кто смотрел на него однажды сквозь царские врата — и два тысячелетия.

Исполненный мрачной решимости, Андрей поднялся с пола. Прихватил с собой лампу и двинулся прочь из хранилища.

В подземельях царила мертвая тишина, но он не ошибся: матушка Александра еще не спала. Она встретила его на пороге собственной кельи со спокойствием человека, повидавшего на своем веку многое.

— Вы безошибочно отыскали дорогу.

— Третья дверь от трапезной, как вы и сказали.

— По лицу вижу, стряслось нечто серьезное. Итак?

— Отец Олег, о котором рассказывали за ужином. Он мне нужен.

— Прямо сейчас?

Андрей кивнул. Вот за что он сразу проникся к этой женщине симпатией: она не возмущалась откровенно возмутительным требованиям! Хотя откуда бы здесь, в заснеженной глуши среди ночи взяться священнику?! Его тут, поди, видели исключительно по праздникам.

— Идемте, — монахиня сдернула с вешалки черный балахон.

Андрей опешил.

— Хотите сказать, он здесь?..

Случаются ли подобные совпадения?

— Вениамин еще днем попросил срочно вызвать отца Олега, — сказала Александра, выходя в коридор.

— Срочно?

Но ведь ещё десять минут назад он и сам не подозревал…

— По его словам, ангел настаивал, — кинула монахиня через плечо. — Застегните куртку, на улице метель.

Робкий рассвет забрезжил на горизонте и застиг Андрея бродящим по окрестностям монастыря. Из туч сыпались хлопья снега: огромные, сухие. Они кружились в воздухе, словно перья из разорванной подушки, и чудилось, будто где-то в небесной высоте ангелы бьются с силами зла или друг с другом — не на жизнь, а на смерть.

Встревоженный, он вернулся в подземелья. От мыслей о тесноте кельи делалось не по себе, поэтому выбор пал на хранилище. Здесь было просторнее, дышалось легче, а соседство множества вещей, как ни странно, умиротворяло. Освободив кушетку от книг, Андрей присел, собираясь полистать найденный старый манускрипт, но успел только сдуть пыль. Сон одолел его в мгновение ока.

Перед глазами разверзлось темное, точно закопченное, небо. Вспученные грозой тучи клубились, извергая на землю хлесткие струи дождя, пепел и плевки мокрых, окровавленных перьев. Вода горчила на губах. В громовых раскатах слышался зов — далекий, отчаянный, надрывный.

Андрей подскочил и едва не свалился с кушетки. Крик отдавался в ушах, вокруг бушевала стихия, носились черные вихри, скрещивались мечи-молнии… Потребовалось время, чтобы осознать: все это лишь пригрезилось во сне. Сев, он провел рукой по губам, пытаясь стереть гадкий, горький привкус.

И в тот же миг посреди комнаты возник Азариил.

Мимолетная радость сменилась ужасом, когда ангел пошатнулся и рухнул на колени.

— Зар!

Бросившись на пол, Андрей едва успел подхватить его.

— В чем дело? Тебе плохо?

С трудом удерживая ослабевшее тело от падения, отчаянно озираясь в поисках опоры, Андрей нащупал на его спине жесткие выступы. Перегнулся через плечо и похолодел: ладонь блестела от мокрого, липкого…

— Ты ранен, — голос осип.

— Андрей, — судорожный выдох. И ещё слова заплетающимся языком — не разобрать.

— Что?

Азариил закашлялся, с посиневших губ брызнула кровь. Андрей кое-как дотащил его до койки, сгибаясь под ощутимой тяжестью и силясь вспомнить причину, побудившую ангела облачиться в плоть.

— Поговори со мной! Слышишь? Не смей засыпать!

Возникло страшное предчувствие: стоит Азариилу провалиться в беспамятство, как его не удержишь, не вернешь. Быть может, его тело мгновенно рассыплется на атомы и исчезнет, вернув природе заимствованные химические элементы?

Ангел молчал. И захотелось броситься на стену, порвать в клочья и разгромить здесь все, лишь бы не видеть этих выжженных смертельной мукой глаз.

— Очнись! Ну же! Что мне сделать? Как помочь?

— Больно…

Андрей зажмурился. Отчаяние и тяжелый, парализующий ужас жег душу, доводя до исступления. Куда броситься? Где искать помощи? Как спасти ангела? Разве он, святой, одним мановением руки истребляющий бесов, не должен невредимым миновать огонь любых сражений? Разве он, способный врачевать телесные раны и болезни, не властен исцелиться сам?

Да что толку гадать!

Бежать за Александрой? Звать священника? Искать аптечку?

Внезапно ноги обволокло густой, вязкой прохладой, словно сюда, в подземелье, откуда-то проник утренний туман: свежий, напоенный благоуханием росы и полевых трав.

— Мать честная! — пошатнувшись, простонал Андрей, с силой вытирая рот ладонью. По стенам поползли тени огромных незримых крыльев. Левое смялось, сложилось пополам и развернулось вверх вдоль стены, касаясь кончиками потолка и загибаясь, не уместившись в тесноте. Правое расстелилось до двери, проникая сквозь полки, стопки книг и залежи икон. Бесплотные, не подвластные законам физики, они ошеломляли свой неземной сущностью и вызывали глубокий, благословенный трепет и священный ужас.

— Зар, подожми свое богатство, — попросил Андрей севшим голосом. — Не распускай, а то к тебе не подступиться.

Вот сейчас он скажет: «Остынь, дружище, я в порядке; минута — и буду как новенький». И сядет, выпрямится, спрячет свои перья — довольно уже, эффект произведен!

— Н-не могу, — хрип.

— Почему?! — взвыл Андрей.

— Больно…

Это не укладывалось в голове.

— Ладно, — Андрей шагнул ближе, наступая на гигантские маховые перья. — Тогда терпи. Ничего, если я тут немного натопчу?

— Н-ничего.

Он схватил лампу, потом вторую: больше, больше света!

— Я тебя не подпалю, если зажгу и здесь поставлю?

— Зажигай, — Азариил облизнул окровавленные губы. Снова закашлялся. Кровь выплеснулась изо рта и потекла по подбородку.

Огоньки под плафонами тревожно задрожали.

— Лежи смирно, — скомандовал Андрей.

Хладнокровие и трезвость — вот единственное требование для спасения. Никаких страхов, никакой жалости, никаких соплей. Только уверенность в собственных силах и железная воля: выяснить причину, помочь, перебороть обстоятельства.

Не время выяснять, куда девались ангельская благодать и могущество. Предположим, перед ним обычный человек.

Андрей склонился над несчастным. У того рубашка под курткой выглядела черной… да она же насквозь промокла! Ткань затрещала, пуговицы разлетелись в стороны, когда он рванул края в разные стороны. Кровь. Везде кровь. Грудь была исполосована, изорвана в клочья. Люди с такими ранами если и живут, то час от силы — в безумной агонии. Но то люди.

Андрей снял с себя рубашку, скомкал в тугой узел, промокнул раны — Азариил дернулся и закричал, в свете ламп блеснула кровавая пленка на зубах.

— Терпи! — с отчаянной злостью приказал Андрей. — Терпи. Все утрясется, я сейчас…

У сестер наверняка отыщется обезболивающее: им в такой глуши положено иметь запас лекарств на все случаи жизни. Не молитвой же единой они лечатся. Но в этом не было смысла: от новокаина не полегчает. Тут, по меньшей мере, требуется общий наркоз. И антисептики, и лошадиная доза антибиотиков, и куча хирургических инструментов, и нитки с иглой. И свет. И вообще — больница, врачи и операционная!

— Терпи, — простонал Андрей в мучительном, безысходном смятении.

— Меня… тянет… вниз…

— Куда? В землю?

— В ад… Я отлучен от Неба…

Так вот она, причина! Вот расплата за дерзость и отступничество: лишенный благодати, Азариил уже не мог исцелиться сам и не смел воззвать к Богу.

Андрея охватил невыразимый ужас.

— Да что же они с тобой сотворили?!

Тишина в ответ. Теплый, сырой запах крови, сухой шелест и дрожание крыльев.

— Не смей уходить! — Андрей вцепился в безвольные, холодные пальцы, с силой сжал, встряхнул. — Должен быть выход! Ты сам учил меня, помнишь? Ты здесь — значит, Бог допустил это! Значит, Он не карает тебя, а милует! Дает тебе шанс! Помоги мне! Помоги разобраться…

Запекшиеся губы шевельнулись.

— Говори, — Андрей наклонился, почти прижимаясь ухом к чужому рту. И разобрал короткое, обреченное:

— П-помолись.

— Что? — выпрямился, обескуражено глядя на ангела, но у того глаза закатились и скрылись под дрожащими веками. — Священника, что ли, позвать? Отходную прочесть? Да я же не умею…

Азариил конвульсивно дернулся, и показалось, будто внутри у него медленно, неумолимо разгорается белое сияние.

— Нет… не вздумай бросать тело! Я тебя за руку могу удержать, а бестелесного — не ухвачу, слышишь?

Свет выплеснулся из распахнутых ангельских глаз, свет пробил смертную оболочку и затопил комнату.

— Господи Боже!.. Зар, дыши! Давай вместе: вдох, выдох, вдох, выдох… Не позволяй им сломить тебя! Не умирай, пожалуйста! Не уходи…

Свет.

Андрей запрокинул голову и, обращаясь одновременно к Небесам и преисподней, заорал что было мочи:

— Не трогайте его! Не смейте его забирать!

Сияние померкло, Азариил хватанул ртом воздух, прижимая скомканную рубашку к ранам. Крылья забились, сухо шелестя по полу и стенам, сталкивая с полок церковную утварь. Стеклянные плафоны ламп один за другим разлетелись осколками.

— Держись, — выдавил Андрей. — Я тебя не отпущу.

— Андрей…

— Да?

— П-помолись…

Новая вспышка света вспорола мрак. Тонкая, сочащаяся первозданным сиянием трещинка прорезала основание правого крыла, растянутого по полу, и, ветвясь, точно молния в грозовом небе, стала расползаться дальше, дальше, вплоть до концевых перьев.

— Нет, — Андрей накрыл ее ладонью: заткнуть, зажать, стянуть края! Но дрожащие пальцы нащупали лишь жесткую обивку койки и пол. Прошли сквозь свечение, провалились в неземную прохладу, утонули в медленно расширяющейся пульсации. Андрея словно ударило током. Он отшатнулся, вскочил, попятился, понимая, что наступает конец. Азариил исчезнет — на сей раз навсегда! И больше не появится на пороге, не зачитает нудную лекцию о промысле и милосердии, не вторгнется в память, не пристыдит. Не защитит, не выдернет из-под носа у бесов, не подхватит за секунду до падения, не пронесет на руках там, где слишком узок и опасен путь. Его защитник, соратник и друг. Его совесть. Его единственная, призрачная и гаснущая, надежда на милосердие Божие.

Прав был Тот, Кто запретил ангелам спускаться с Небес: некоторые из них слишком хороши для проклятого земного мира.

Еще минута. Еще шестьдесят секунд агонии.

И внутри что-то болезненно перевернулось, словно вся боль — плотская, душевная — пережитая за прожитые годы, всколыхнулась, уплотнилась и жестокими адскими тисками сплющила душу.

— Господи! — заорал Андрей, или захрипел, просипел, задыхаясь, зажмурившись. — Не допусти! Не отнимай! Ты слышишь меня, я знаю! Где бы Ты ни был — слышишь! Умоляю, не забирай его! Смилуйся! Ты — прибежище и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю!.. Не убоюсь ужаса в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

Слова рвались с губ сами, рождаясь там, где память о них, казалось, давно стерлась. Слова вспарывали воздух, взвиваясь вверх, ввысь.

— Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя, но к тебе не приблизятся! Только смотреть будешь… и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: Господь — упование мое! Всевышнего избрал ты прибежищем своим! Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему!.. На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею!.. За то, что он возлюбил Меня, избавлю его! Воззовет ко Мне — и услышу его! Долготою дней насыщу его и явлю ему спасение Мое!

Ноги подломились. Колени больно врезались в пол. Тяжело дыша, Андрей нащупал краешек койки. Он боялся открывать глаза, боялся найти пустую комнату, где лишь влажные пятна крови на обивке кушетки и пронзительная свежесть дождливого утра напоминали о присутствии ангела.

Но сердце неистово отсчитывало удары. И безмолвие уже не казалось зловещим затишьем перед бурей.

Андрей нерешительно разлепил веки.

Азариил не исчез. Растрепанные перья казались ожогами на стене, но в их черноте больше не змеились сверкающие трещины. Минуту Андрей смотрел на него, не веря, не испытывая облегчения, — и тени просветлели, растворились в полумраке, словно рассыпались легчайшими хлопьями сажи.

Азариил тихонько застонал и отодвинулся от края. Андрей трясущимися пальцами нашарил на полке лампу и поднес ближе. Крошечный огонек высветил мокрый от пота бледный лоб. Андрей ощупью нашел холодные, влажные пальцы. Легонько сжал, как бы говоря: я здесь, я помогу, если потребуется, я всю жизнь буду за тебя молиться! — и ощутил ответное движение. Поймал мутный, воспаленный взгляд.

— Знаю, — шепнул Азариил. — Поэтому и пришел к тебе.

— Что? — не понял Андрей, наклоняясь ниже. — Что ты знаешь?

— Если потребуется, ты будешь молиться. Ты единственный, к кому я мог обратиться. Единственный, кто мог за меня попросить.

— Да ладно, — Андрей смущенно отодвинулся. — Опять читаешь мысли.

Хотя в душе в кои-то веки был до безобразия счастлив ментальному вторжению. Значит, кризис миновал. Значит, Азариил поправляется, даром что едва шевелит языком.

— Неужели ты мчался сюда раненый только затем, чтобы я прочел над тобой молитву?

— Больше некому, — ангел прикрыл глаза.

— Да я ведь не знаю ни одной!

Азариил взглянул на него сквозь щелочки век.

— Но ты прочел. Девяностый псалом.

— Впервые слышу. Я думал, это так, отсебятина… — неловкая усмешка не скрыла, а лишь подчеркнула смятение.

Азариил не стал возражать.

— И вообще, Варя справилась бы лучше.

А может, и справилась? Может, именно по ее молитвам его и забросило сюда?

Дверь робко заскрипела, отворяясь, и на пороге — легка на помине! — появилась Варвара.

— Андрюш? Ты здесь? Я слышала шум…

Надо отдать должное: заметив Азариила, да в столь плачевном состоянии, она не ударилась в истерику, не завопила дурным голосом и даже не грохнулась в обморок при виде крови. Только обомлела и спала с лица.

— Я уже в порядке, — произнес тот и для пущей убедительности натужно улыбнулся. Зрелище получилось удручающее. У Вари задрожали губы.

— Никуда не уходите, — чужим голосом попросила она, скрываясь за дверью.

Чуть позже, зажав подмышкой стопку полотенец, Варя протиснулась в комнату со старым, покореженным алюминиевым тазом в руках. Присев на край кушетки, она намочила одно из полотенец, отжала и нерешительно, боязливо стерла кровь с ангельского подбородка. Не встретив сопротивления, продолжила уже увереннее. Помутневшая красная вода стекала с осмелевших пальцев, пропитывая ткань, и каждое движение, каждое прикосновение были пронизаны бережной заботой и состраданием.

— Расскажи, что случилось, — попросил Андрей, прервав затянувшееся тягостное молчание.

— Я подвергся заслуженному наказанию на Небесах, — тихо произнес Азариил.

— Пыткам? У вас там принято истязать за всякую провинность?

— Что ты говоришь… Нет. Пытки — ужасное изобретение человечества, — Азариил говорил, не размыкая век, и голос его звучал ровно. — Но для нас не бывает мелких и незначительных «провинностей», есть лишь падение, однозначное и всеобъемлющее. Природа ангелов такова, что, раз уклонившись, мы не имеем возможности к исправлению. Мы слишком просты и за один раз меняемся полностью.

— Значит, ты теперь… плохой? — Андрей с трудом сдержал неуместную усмешку. Какое нелепое предположение!

— Я не чувствую в себе зла, кроме того, которое совершил, отказавшись повиноваться. Но и в нем, как я думал, у меня получилось раскаяться.

— Стоп! Так доступно вам покаяние или нет?

— Мне казалось, я осознал ошибку. И готов был волю подчинить Отцу и долг исполнить. Но осознания, по-видимому, было недостаточно — глубинные изменения уже свершились, восстановлению я не подлежу, и силы мои отняты в доказательство тому. Мне нет пути на Небо.

— А куда есть? — Варя замерла, от волнения прекратив свои процедуры.

— В преисподнюю. На дно где до скончания веков я буду искупать падение.

— Целую вечность! — она задохнулась.

— Целую вечность, — смиренно повторил Азариил.

Потрясенный Андрей только и смог вымолвить:

— Прости.

— Не извиняйся. Я рискнул всем ради твоего спасения: Небесами, благодатью, силами, собственной природой. Все поставил на кон — и проиграл. Но повторись все вновь, поступил бы так же.

— Неужели? — придушенно от досады выплюнул Андрей. — Выходит, я уволок тебя в ад следом за собой? И на это ты готов идти снова и снова?

Азариил неожиданно содрогнулся, будто вспомнив страшное. Синие глаза омертвели, выцвели от нахлынувшего ужаса.

— Разве люди не сражаются за то, во что верят? — с усилием выдавил он. — Разве ты не учил защищать тех, кто нуждается в защите?

— Я учил? Тебя?.. — изумился Андрей. — Боже правый, и ты меня слушал?! Святое, непогрешимое небесное создание пошло на поводу у тупого, дремучего безбожника?.. Да ты представить не можешь, как я жалею…

Он запнулся, сбитый с толку переменой, случившейся с ангелом. Тот улыбался, и его улыбка, лишь легкой тенью тронувшая губы, осветила лицо теплым, неземным светом. Азариил не был похож на падшего! Разве только на безумца, не осознавшего до конца собственной погибели… или наоборот, осознавшего и повредившегося рассудком.

— Чему тут радоваться? — пробормотал Андрей с подозрением.

— Твоей совести. Я верил: рано или поздно она пробудится, и я не зря… — Азариил содрогнулся и натужно, мучительно закашлялся. По его подбородку вновь потекла струйка крови.

— Зря, — припечатал Андрей с тяжелым сердцем. — Я больше не собираюсь прятаться. Слишком дорогую цену приходится платить за жизнь. Пусть забирают.

— Ты хочешь сдаться? — ужаснулась Варя.

— От Бога не спрячешься, Варь. А ты, — он обратился к Азариилу, — может, ещё одумаешься и сам выполнишь приказ? Реабилитируешься в глазах начальства.

— Это ничего не изменит. Я уже видел ад…

Андрей с горечью поглядел на его раны, которые медленно рубцевались прямо на глазах.

— Не ангелы со мною такое сотворили, — возразил Азариил, по обыкновению листая чужие мысли. — Асмодей. Мы следовали на землю за тобой и подверглись нападению. Силы покинули меня, а бывший серафим склонял присоединиться к его воинству и выдать последний Осколок.

— Он мучил тебя? — руки сами собой стиснулись в кулаки.

— Вероятно, ему приятно так думать.

— Не понял.

— Господь попустил мне испытание.

— И как же ты вырвался?

Азариил наморщил лоб, вспоминая.

— Молился… и вдруг очутился здесь.

— Вот видите! — воскликнула Варя в лихорадочном возбуждении, вскочив с кушетки. Окровавленное полотенце с громким плеском бухнулось в таз. — Наши молитвы услышаны! Разве не понимаете? Бог не желает ничьей смерти!

— Спасения, судя по драконовским требованиям, тоже, — буркнул Андрей.

— Неправда!

Ох уж этот ее неутомимый оптимизм…

— Успокойся, Варь. Мне теперь безразлично, смерть или жизнь, ад или рай: то и другое одинаково опротивело за минувшие недели. Я устал. Надо выспаться, прежде чем умирать. Надышаться, так сказать, напоследок — потом возможности не будет.

Со словами: «Поправляйся, Зар», — Андрей вышел из хранилища.

Тошнотворная горечь сожалений жгла душу, внутри тяжелым, колючим комком возилась совесть, распирая грудь, срывая дыхание. Хотелось одного: забыться и не возвращаться в реальность уже никогда. Упав на жесткую постель в убогой комнатушке, подоткнув ладонь под щеку, втягивая носом сырую затхлость подземелья, Андрей ощущал себя лежащим в могиле: кромешный мрак обвился вокруг, как липкая мокрая простыня, над головой простирались тонны земли, в которой копошились черви. Ужас леденил кровь. От тревоги, подкатывавшей стылыми волнами, заходилось сердце. Отчаяние мутило рассудок. Перед мысленным взором не желало таять обезображенное ранами, жестоко изломанное агонией тело: грубые рубцы, бордовые подтеки, переломанные крылья, почерневший от крови рот, а в глазах — ни тени укора. Только какая-то затаенная, глубинная надежда и абсурдная радость: тихая, добрая, незамутненная, как у ребенка.

Андрей перевернулся на спину и проглотил комок нервной тошноты.

«Меня зовут Азариил».

Зар был лучшим, что случилось с ним со времен маминой смерти.

«Я послан, чтобы помочь…»

Лучшим — во всей его жизни.

«Я ангел Господень из чина Сил — среднего звена второй триады».

Лучшим, что вообще могло произойти с человеком.

А теперь он погублен.

— Прости, — почти молитвенно, мучаясь от ужаса и раскаяния, простонал Андрей. И зажмурился. И заснул, погребенный под толщей собственного горя.

Варвара не уходила: так и сидела на краешке кушетки, комкая в руках мокрое полотенце. Минуты текли за минутами, и она решила, что после всего пережитого он уснул. Азариил не собирался вводить ее в заблуждение недостойным притворством, но прежде, чем успел шелохнуться или открыть глаза, уловил отголосок горестных размышлений и невольно прислушался.

Варины мысли побороли природную застенчивость и стыд и вдруг наполнились неизбывной, безнадежной тоской. В них не было жажды обладания, и все-таки откровенности хватило, чтобы смутить неискушенного ангела. Он видел себя глазами праведницы. Смертную плоть, наделенную мыслимыми и немыслимыми достоинствами: каждую черточку своего лица, каждую линию, каждый штрих. Она находила его внешность привлекательной — что ж, с природой не поспоришь, и в этом угадывалась, скорее, закономерность, нежели противоестественность. Но восхищение не сводилось к телесному, оно простиралось куда дальше, охватывая и само ангельское естество. Варю влекла его сущность: непостижимая, нездешняя. Ее очаровывал божественный свет — крошечный осколок Неба, столь близкий сейчас… и неумолимо меркнущий.

Азариил не привык принимать человеческую любовь. Не заслуживал ее. Не для того был создан. Тысячелетиями он относился к себе как к функции, призванной славить Создателя и возвещать волю Его на Небесах и на земле. Он был вестником, проводником — одним из бесчисленного множества. На него щедро изливалась божественная благодать, однако она снисходила на каждого в ангельском воинстве, никого не выделяя, не возвышая…

Привязанность праведницы будоражила. Лишала внутреннего равновесия. Азариил давно искал в себе причину ее симпатии и не находил. И свыкся с мыслью, будто таким странным образом в Варе проявляется стремление к Царству Небесному, чьим косвенным олицетворением он мог представляться.

Впрочем, сидя рядом на кушетке, Варя не вспоминала о Царстве. Ее занимал лишь он один со всем, что в нем было, начиная с целомудрия и заканчивая палеными перьями…

Внезапно ее мысли вспорола короткая, яркая вспышка воспоминаний посмертного опыта — тех минут, когда тело лежало бездыханным на амвоне Всесвятской церкви в Москве, а душа просыпалась, готовясь к возвращению домой. Азариил в тот миг находился рядом, и праведница видела его настоящего, видела то, что не способны воспринимать смертные глаза. После воскрешения образ стерся из памяти, но впечатление сохранилось: радостное и одновременно мучительное, переросшее в чувство невосполнимой утраты.

Тоска перелилась через край. Рыдания стеснили грудь. Варвара порывисто поднялась и вышла из комнаты, но нервная дрожь и напряжение с ее уходом не исчезли.

Азариил сел на кушетке. Застегнул оставшиеся пуговицы на рубашке и стряхнул кровавые пятна — от прикосновений ткань очистилась. Вся боль теперь сосредоточилась в крыльях, вряд ли их будет просто вылечить. Ангела волновало другое. Стоило объяснить праведнице, что не его она любила, а горний мир, чьим олицетворением он являлся. Влечение — лишь видимость, греховное искажение стремления к свету.

Запахнув куртку, Азариил покинул хранилище.

Он нашел Варю наверху, в разрушенной монастырской церкви. Она стояла среди потускневших, облезших фресок перед алтарной стеной. В разбитые окна задувал ветер, сквозь пролом в крыше сыпался снег.

— Ангелам не дано ни сомневаться, ни чувствовать, — произнес Азариил, останавливаясь рядом с ней. — Но лишь до тех пор, пока люди не вносят сумятицу в их мировоззрение.

Варя слушала молча, и он продолжил:

— Вы сотворены по образу и подобию Божьему, а мы — лишь исполнители воли, живой свет, произошедший от Света животворящего. Вы неизмеримо выше нас по образу благодаря силам души: познанию, воле и чувствам, которых мы лишены…

— Но по подобию к Богу ближе ангелы. Безгрешные.

— Люди редко пользуются способностью стремиться к истине и добру, употребляя душевные силы на служение греху.

— И что такое грех? — Варя по-прежнему не отрывала глаз от иконостаса.

— Беззаконие. Нечто достаточно отвратительное по результатам, хотя и приятное в процессе.

Тут она все же обернулась. И улыбнулась кротко и беспомощно. Щеки обветрены, кончик носа порозовел от холода. Верующая, умная девушка, ей не требовалось длинных вразумлений, ее смирение покроет все выверты разума и погасит страсти. И все-таки она казалась несчастной. В порыве сострадании Азариил погладил ее по щеке, стирая следы бессонниц и переживаний. И земля медленно поплыла из-под ног. Это лицо, доверчиво приникшее к его ладони, эти снежинки, порхающие между ними и тающие в дыхании, этот момент вечности, этот вечер, этот мир — сводили с ума…

Должно быть, он не до конца утратил силы: прикосновения погасили боль, терзавшую ее душу. И теперь Варя смотрела на него, потрясенная, внезапно освобожденная от страданий. По ее лицу текли слезы. Азариил провел пальцами по мокрой щеке, опустил взгляд на обветренные губы. Она явно чего-то ждала, и тогда он наклонился, отмечая, как смыкаются веки, и мягко поцеловал ее в лоб. Варя покачнулась, потянулась следом, а потом, сникшая, будто сломленная, уткнулась лбом ему в плечо.

Снег все сыпал сквозь прореху в крыше, а он гладил ее по волосам, легонько прижимая к себе, и просил не расстраиваться.