Осень сорок первого, или Возвращение осознанной необходимости

Глава 9

Они всегда берут меня в кавычки,

Снабжают этикеткой, к стенке прикрепляя

09 октября 1941 года

Утром Михаил начал собираться на почту, проверить, нет ли сообщения из Арзамаса. Он уже вышел из дома, но от калитки вернулся за зонтом: на улице внезапно зарядила противная осенняя морось.

— Андрей, а куда ты зонт дел? — спросил он, копаясь в прихожей.

— Небось, Бублик опять утащил, я его в угол ставил, — ответил Андрей, подбрасывая полено в огонь. На улице уже ощутимо похолодало, печку приходилось топить каждый день.

— Послушай, Миша, — сказал Андрей Михаилу, который перенес поиски зонта в кухню, — а как ты собираешься деда искать, когда Абаськин сообщит, где? Вроде прифронтовая зона — не то место, где можно спокойно передвигаться всем, кому в голову взбредет такое желание? Прикинешься особистом каким? А мне тогда кем при тебе быть? Преданным ординарцем?

— Пожалуй, вариант с особистом неплох, можно и его использовать. А вот с тобой... Ты же в рекламе работал?

— И в рекламе тоже. Копирайтером. Писал всякие рекламные заманухи. А последний год параллельно сммщиком подрабатывал, та же фигня, только в соцсетях. Только к чему это? Сейчас на рекламе много не заработаешь, не поймут. Хотя с моими умениями мы, пожалуй, смогли бы и навоз в пакетиках успешно продавать с очень небольшим успехом.

— Навоз? А фасовать его Тамару Михайловну посадили бы? — засмеялся Михаил. — Нет, с навозом пока повременим. Есть у меня контактик один в «Красной звезде», на Малой Дмитровке. Можно попробовать тебя пристроить туда. Не в штат, конечно, так, фрилансером, писал бы начальнику в свободное время текстики для выступлений, книжку бы какую соорудил. А начальник бы тебе командировку под Тулу организовал, поехали бы вдвоем, всё надежнее немного. Не против?

— Такую ерунду, Миша, я ночью пьяный, не просыпаясь даже, левой ногой написать смогу. Пару-тройку номеров «Правды» с «Красной звездой» почитаю для вхождения в стиль — и погнали. Когда поедем на смотрины?

— Давай сегодня. Ага, вот и зонт нашелся, — сказал Михаил, выуживая зонт из-под кухонного шкафа.

***

На почте, судя по внешнему виду Михаила, новостями не порадовали.

— Тишина? — спросил он для уверенности.

— Тишина. Полковнику никто не пишет, — ответил Михаил.

— Ты же подполом в отставку пошел. Да и еды у нас хватает, вспомнил Андрей сюжет книги [1].

— И Бублик вместо боевого петуха, — рассмеялся Михаил.

Бублик, который после того, как поселился на Верещагина, двенадцать, первые два дня вёл себя скромно и незаметно, только ел и спал. Тамара Михайловна, полюбившая его с первого взгляда, переводила на собаку горы хозяйских харчей, впрочем, организм пса их перерабатывал без единого сбоя. Зато на третий день собаку как подменили. Хрестоматийный терьер Монморанси из книги Джерома, терроризировавший всю округу, удавился бы от зависти, узнав о проделках Бублика. Тихий и скромный с виду эрдельтерьер резко уменьшил поголовье кошек в округе, а те что выжили, явно приобрели невидимость, потому что прежде гордо вышагивающие коты из поля зрения исчезли. Одновременно с уничтожением котов он провел турнир боев без правил с собаками, в котором участвовали все желающие собаки и Бублик. Победитель определился за явным преимуществом инициатора. Инцидент с курицей зарегистрировали всего один: после изобличения виновника разбойного нападения (улики в виде морды, в которой застряли многочисленные куриные перья, оказались неопровержимыми) Михаил пообещал Бублику, что следующий раз окажется последним. Пёс Михаилу поверил и террор прекратил, перенеся внимание на зонт и ботинки, которые он мастерски прятал во всем доме.

— Готов к походу в главную газету армии и флота? — спросил Михаил.

— Как юный пионер. Пойдем? На Малую Дмитровку? Тут недалеко, — ответил Андрей.

От центрального телеграфа они по Тверской (Андрей упорно называл эту улицу про себя именно так, несмотря на таблички с надписью "улица Горького" на каждом доме) поднялись до Пушкинской площади и повернули на Малую Дмитровку. Улица стояла пустая. Казалось, до московских особняков война не дошла. На здании «Ленкома», который сейчас еще носил полный вариант названия, имени Ленинского комсомола, висели старые, еще летние афиши. Дом шестнадцать, в котором жила «Красная звезда», зиял выбитыми со стороны райкома партии окнами, которые заделывали рабочие: упавшая рядом бомба немного повредила здание.

На входе их сразу же остановил вахтер:

— Вы к кому, товарищи?

— Нам к главному редактору, — сказал Михаил, доставая из кармана удостоверение, — к товарищу Ортенбергу.

Вахтер неспешно записал их данные в журнал.

— Вам на второй этаж направо, кабинет двадцать девять.

В приемной у товарища Ортенберга сидела суровая с виду секретарша, с ответственным видом раскладывающая письма по стопкам, на стульях терпеливо ожидали своей очереди к начальнику трое мужчин, рассматривающих какие-то листы в большой картонной папке, лежащей на коленях у сидевшего посередине.

— Вы записаны на прием? — поинтересовалась она у Михаила с Андреем, как только они зашли в приемную.

— Нет, мы без записи, — сказал Михаил, усаживаясь на свободный стул. — Товарищи Баранкин [2] и Волошин, по вопросу подготовки к докладу.

Ожидание продлилось минут сорок: за тремя мужчинами в кабинет забегали и выбегали вызванные сотрудники, из-за двери доносились выкрики горячего обсуждения. Андрей не обращал на это внимания: он изучал лежащую здесь же подшивку «Красной звезды». По дороге он прочитал несколько статей на стоящих везде стендах, но тут решил дополнить знания, пользуясь непредвиденной паузой.

Наконец, вызвали и их.

Давид Иосифович Ортенберг, худощавый, низкого роста, лет тридцати пяти, с густой шевелюрой, встретил их не очень приветливо.

— Что за доклад? Мы договаривались? Работы непочатый край, давайте побыстрее, товарищи, — сказал он.

— Давид Иосифович, мы с Вами встречались в июле, на совещании по поводу Совинформбюро, — начал Михаил.

— Может, может, не помню, — перебил его Ортенберг. — Давайте поконкретнее, товарищи, дел невпроворот.

— Вы, товарищ Ортенберг, тогда тоже говорили, что времени нет, текучка задолбала. Вот я и привел Вам, так сказать, помощника. Андрей Григорьевич — мастер своего дела, не побоюсь этого слова. Он Вам, Давид Иосифович, окажет помощь в написании докладов и прочих малоприятных вещей.

— Да уж, доклады эти. Что же, Андрей Григорьевич, покажете образцы своего ремесла? — спросил он, обращаясь к Андрею.

— Вы знаете, с собой ничего нет, пришлось, знаете ли, спешно эвакуироваться из Гомеля, — озвучил Андрей часть разработанной ими легенды, — но я готов прямо здесь, не отходя от стола, показать, на что способен. Вы позволите? — кивнул он на пишущую машинку, стоящую на отдельном столе.

— Что же, покажите, — уже заинтересованно сказал Ортенберг.

Андрей сел за стол, поправил заряженный в машинку лист бумаги и сказал:

— Я сейчас буду сразу печатать и читать.

— Ну, давайте, удивите меня, — сказал главный редактор.

Андрей занес руки над клавиатурой и начал печатать, одновременно произнося текст: "Как может красноармейское сердце терпеть далее то, что немец наступает, а мы продолжаем отдавать ему нашу землю, наши города и села, обрекать наших детей, жен и матерей на жестокие муки и горькое посмешище! Верховное германское командование торопится упредить неизбежные, страшные ему, события. Оно пытается захватить как можно больше советской земли и воспользоваться не им посеянным хлебом на Дону и Кубани и этим еще раз подхлестнуть настроение у себя в тылу и на фронте; у Гитлера доверчивых дураков еще много, и вагоны с советской пшеницей, несомненно, вызовут взрыв торжества у людей с голодными болячками на губах. Германский тыл смотрит на каждого своего солдата как на добытчика: он-то уж привоюет и хуторок с мельницей и пшеничным полем, и в Берлин пригонит рабынь — славянских девушек, не пропустит ни куска сала, ни хвоста вяленой рыбки, аккуратно упакует для посылки одеяло с пуховой подушкой, и казачьи суконные шаровары, и сдернет с казачки юбку и кофточку, и залезет в ее сундук, вытерев кровь со своей лапы. Гитлеровские солдаты идут на добычу. Они прут: они понимают, что неотделимо связаны с Гитлером и всей фашистской Германией общностью кровавого преступления, — они боятся суда больше, чем смерти. Германское командование намеревается вырваться к богатейшим районам нашей страны, к хлебу и нефти. Тогда немцам уже не понадобится зарывать свои танки, тогда фашистские пикировщики с командами безусых, белобрысых мальчишек, жадных до убийства, снова и снова будут бомбить и жечь наши города и селения, все, что попадет им в окуляр стереотрубы; будут гоняться за одиночной машиной, подстреливать из пулемета путника на дороге, девочку с лукошком грибов или четырнадцатилетнего кормильца в отцовском жилете ниже колен, пропахивающего картошку вместе с меньшим братишкой, который ведет лошадь по борозде. Сейчас и не позже, в эти дни, сегодня каждый воин Красной Армии должен сказать своей совести: Стоп! Ни шагу назад! Стой, русский человек, врасти ногами в родную землю«[3].

Он вытащил листок из машинки и передал его Ортенбергу.

— Пожалуйста, пять минут, ровно сколько Вы будете произносить текст.

— Впечатляет, — сказал Ортенберг. — Но в штат я Вас взять пока не смогу.

— В штат пока и не надо, — ответил Андрей, — пока я согласен помогать так, как говорится, на испытательном сроке. Давайте только договоримся, как работать. Я могу приходить сюда, допустим, раза два в неделю и печатать на месте. Если работать дома, то мне нужна машинка, я, как уже говорил, приехал налегке.

— Машинку организуем, этот вопрос я решу. Зайдите завтра, я найду машинку и подготовлю список тем для докладов, — сказал Ортенберг, провожая их до двери из кабинета, и тут же отвлекся, крикнув проходящему по коридору редакции сотруднику: — Вася! Коротеев! Зайди ко мне, что-то ты в заметке своей начудил опять, надо поправить.

— Вот жук, даже карточки на продукты не пообещал, — сказал Андрей, когда они вышли на улицу.

— Ты и не просил, — ответил Михаил. — Пускай привыкает к халяве, посговорчивее будет через пару недель. Зато увидел крестных отцов всех двадцати восьми панфиловцев и комиссара Клочкова вместе с ними [4].Ну что, поехали домой.

***

После обеда Андрей начал опять собираться.

— Далеко? — спросил Михаил, наблюдающий за поисками ботинок. Бублик с видом оскорбленной невинности смотрел на ползающего по полу Андрея, бормочущего что-то про доставшего его негодяя.

— Съезжу в институт, Елену встречу, — сказал Андрей.

— Что же, удачи. Бублик, пойдем, погуляем, — ответил потерявший интерес к разговору Михаил.

За неделю Андрей трижды ездил встречать Елену, но встречи не задались: ее с первого дня завалили работой и она каждый раз говорила, что именно сегодня ничего не получится. При этом Андрей видел, что встреч она не избегает, просто работы действительно много.

Но сегодня она, увидев Андрея, сама сказала:

— Хорошо, что ты пришел. Подожди меня, я скоро, через полчасика, — и убежала назад в лабораторию.

В коридоре Андрей наткнулся на Энгельгардта.

— Андрей Григорьевич, здравствуйте. Какими судьбами?

— Да вот, зашел Елену Сергеевну встретить.

— Пойдемте пока ко мне, я Вас чаем угощу. Посидим, отдохнем.

Когда профессор принес чай, Андрей, отпив, спросил у него:

— Ну и как, получается что-то?

— Да, не только получается. Получилось. Вчера наконец-то закончили с налидиксовой кислотой, будет ципрофлоксацин. Передадим втихую Гаузе [5],я с ним переговорил уже. Да и всю эту тему надо раздавать. Слишком много нового. Быстро привлечет внимание. Надо остановиться на каком-то этапе, потом осторожно продолжать.

— А что же все эти открытия? Так и останутся в сейфе? Та же спираль ДНК.

— Далась Вам эта спираль, Андрей. Открытие эпохальное, да, я бы с удовольствием занялся этой темой. Но что изменится? Какая разница, откроет это профессор Энгельгардт в сорок первом или Розалинда Франклин с Уотсоном и Криком десятком лет позже? Не скрою, мне лично приятнее первое, но для науки это всё совсем не важно. И не надо забывать о Трофиме Денисовиче. Этот человек зарубит всё, что мешает ему и его камарилье, всем этим Презентам и Лепешинским, так что и тут придется помолчать пока. Да что я рассказываю, Вы и сами знаете.

— Помните, Михаил рассказывал о раздавленной бабочке, ну, рассказ Брэдбери?

— Помню, я потом прочитал и рассказ.

— Я думаю, Владимир Александрович, что Лысенко тоже окажется такой бабочкой. Не сегодня, не завтра, но его раздавит вместе с его ветвящейся пшеницей и бредом на тему зарождения клеток из живого вещества. Может, Розалинда Франклин и опоздает со своей догадкой о рентгеновском исследовании ДНК.

— Успокоили Вы меня, — засмеялся Энгельгардт. — Ладно, чай попили, пойдемте, Елена Сергеевна, наверное, уже освободилась. Не надо заставлять даму ждать.

— Как она, Владимир Александрович? Справляется?

— Справляется. Не могу сказать, что она выдающийся фармаколог, слишком мало мы проработали еще, но грамотная, с работой справляется. Я не жалею, что она у нас работает. Да и коллеги по Институту экспериментальной медицины о ней хорошо отзывались.

— Так Вы о ней справки наводили?

— Естественно. Не мог же я приглашать кого-то только потому что кто-то меня об этом попросил, даже такой полезный человек, как Вы.

— Не спорю, — ответил Андрей. — Извините, я пойду, Елена Сергеевна действительно уже ждет. Рад был встретиться. Да, еще одно, — он снова повернулся к профессору, — Вы же где-то в центре живете?

— В Щепкинском проезде, возле Большого театра.

— Мы до пятнадцатого, может, не увидимся, будьте осторожны.

— Я помню, — сказал Энгельгардт. — До свидания.

Елена ждала Андрея у выхода на лестницу.

— Не очень долго ждала?

— Нет, только что вышла. Пойдем, пройдемся по Нескучному, пока не стемнело.

— У меня фонарик с собой, не страшно, я потом проведу.

Несколько минут они просто шли под руку по аллеям Нескучного сада, пока Елена не начала разговор, судя по тому, как она начала говорить, весьма ее тревожащий.

— Андрей, это ведь ты организовал мой вызов сюда?

— Даже если и я? Я о Насте в первую очередь думал, потому что понимаю, что у меня бы времени не хватило с ней заниматься, ей в школу надо, да и не только это. Девочке мама нужна, а не чужой дядя. У нас сколько дел сейчас планируется, что она неизменно осталась бы без присмотра. Мне надо было определить Настю. Появилась возможность, я попросил Владимира Александровича, — сказал Андрей.

— Послушай, я тебе уже говорила, что за Настю я тебе очень благодарна. Но тут несколько моментов мне совсем непонятных. Да и не только мне. Вот смотри. Я в этой лаборатории человек новый и не знаю, чем они тут раньше занимались. Но Даша мне рассказала, что тема совсем новая и занимаются они этим всего неделю. Но за неделю у нас не поиски получились, а проверка чего-то готового. Мы как будто проверяли чьи-то наработки, сто раз испытанные. А вместо того, чтобы сверлить дырку для ордена, Энгельгардт договаривается о передаче всех материалов другим людям. Хотя то, что мы сделали, это... ну я не знаю, огромное,как когда радио изобрели. А мы уже другую тему готовим. Так в науке не делают, Андрей. Если кто-то что-то большое открывает, то коллектив после этого с темы долго не слезает, статьи пишут, диссертации защищают... И самое интересное, что появилось это, Андрей, после того, как вы с Мишей познакомились с Энгельгардтом и Бахом.

— Да, — сказал Андрей, — так и есть.

— То есть это вы принесли им всё это.

— Мы, Лена, мы. Если честно, хорошо, что этот разговор состоялся сейчас, потому что я и сам не знал, как к нему подступиться. Только постарайся не очень удивляться, сказал Андрей, собираясь с мыслями. — Всё дело в том, что мы с Мишей, мы не совсем отсюда. Как бы тебе всё объяснить, чтобы это не казалось фантастикой?

— Говори уже, — нетерпеливо сказала Елена.

— Ты же помнишь роман Уэллса «Машина времени»?

— Помню, конечно. И что?— Вот и мы с Мишей такие путешественники во времени. Только наша машина сломалась и мы не можем вернуться назад.

______________________________________

[1] Песня группы Би-2 сослужила дурную службу повести Маркеса и читатели моложе сорока нобелевского лауреата из Колумбии уже не очень-то и помнят (и напрасно). Андрей намекает на ставшие хрестоматийными последние слова из повести «Полковнику никто не пишет», когда в ответ на вопрос жены о том, что они будут есть, полковник отвечает «Дерьмо».

[2] Да, это фамилия персонажа из детской книги, написанной Валерием Медведевым. Но написана она в шестидесятые, так что секретарша товарища Ортенберга (литературный псевдоним Д. Вадимов, именно так подписывались номера «Красной звезды») знать этого не может.

[3] Текст из статьи Алексея Толстого «Ни шагу назад!» (газета «Правда» 3 августа 1942 года).

[4] Миф или не миф история о двадцати восьми панфиловцах и бое у Дубосеково, уже никто не знает, у сторонников обеих точек зрения кучи аргументов. Впрочем, не так это и важно.

[5] Как писали в комментариях знающие читатели, Ермольева не одна работала над темой антибиотиков, в 1942 году в Москве Георгий Францевич Гаузе вполне успешно произвел грамицидин (заметьте, пробирки у Флеминга точно никто при этом не воровал!).