Орден во всю спину 3

Глава 18

Не ленимся ставим лайки. Для самых стойких: можно и комментарий оставить. Вам не трудно, а мне приятно.

Толпа зашумела, словно пчелиный рой: крики, шёпот, тяжёлое дыхание сотен глоток сливались в гулкий гул, от которого звенело в ушах. Люди вытягивали шеи, поднимались на цыпочки, стараясь разглядеть, что же там, впереди.

Ярослав Косой коротко шепнул Лёшке:

– Убери ствол и жди меня здесь. Я сам посмотрю, что к чему.

– Ладно, – кивнул Лёха, но в его глазах мелькнуло упрямство. Косой понимал: вечно прикрывать парня он не сможет, рано или поздно тому придётся научиться держать оружие ради себя и ради других.

Ярослав двинулся вперёд. Его плечи пружинисто толкали людей по сторонам, и толпа будто сама расступалась – с его силой ему и десяток человек не помеха. В нос ударил запах пота, пыли и страха, прилипшего к коже, как грязь.

Протиснувшись ближе к эпицентру шума, он увидел картину: управляющий шахтой выставил руку с пистолетом, направив дуло в лицо мужчине в потертых очках.

– Я сказал – отдай мне свою еду! – рявкнул чиновник, голос его был сиплый, с надрывом, словно он лаял. – Или ты глухой?

Мужчина в очках задыхался, губы дрожали:

– Но я… я тоже голоден…, – он закашлялся, слова вырывались с трудом. Казалось, этот тихий книжник впервые в жизни столкнулся с настоящей грубой силой.

Ярослав прищурился. Управляющий – не простой беженец. Таких, как он, крепость выпускала наружу – надзирателей, "имперских" посланников. У них были стволы, полномочия и привычка командовать. Внутри крепости они ещё держали себя в рамках, но стоило оказаться снаружи – и все приличия с них спадали, как рваная рубаха.

Здесь, в пустоши, где правила исчезли, они превращались в зверей. Улыбка власти и сытая жизнь сменялись жадностью и звериной яростью.

Ярослав заметил, что ещё час назад именно этот самый чиновник пытался пресмыкаться перед Левом Станиславовичем Ланским, униженно бормоча просьбы взять его с собой. Но теперь, с пистолетом в руках, он снова ощутил себя хозяином.

Управляющий оглянулся и скомандовал своим людям, стоявшим поодаль:

– Держите этого очкарика! И вещи тоже заберите.

Толпа ахнула. Кто-то отшатнулся, кто-то, наоборот, потянулся посмотреть поближе, но никто не решался вмешаться. Запах страха стал почти осязаемым – тяжёлым, вязким, как дым после пожара.

Толпа замерла, а потом зашевелилась, словно потревоженный муравейник. Воздух наполнился тяжелым запахом пота, пыли и паники. Люди переглядывались, кто-то хватался за рваные сумки, другие – за детей, и всё же большинство не смели двинуться с места: слишком близко к ним стоял управляющий с пистолетом, и слишком звонко отскакивали его слова от стен страха.

– Обыщите его и этих двух пузанов рядом! Живо карманы вывернули! – гаркнул он, вцепившись в рукоять оружия так, что побелели пальцы.

Его люди, бывшие рабочие с шахты, замялись. Там, на предприятии, они привыкли к его приказам: он – хозяин, они – тягловая сила. Но сейчас речь шла не о мешках с грузом, а о людях из крепости. Гордость внутри каждого сопротивлялась.

Увидев, что никто не двигается, управляющий взорвался:

– Вы что, оглохли? Я сказал – обыскивать! У меня ствол! Мои слова – закон! Они безоружные, не ссыте!

Глаза его лихорадочно блестели. Косой сразу понял, в чем тут дело: в крепости наверняка существовали строгие законы об оружии. Вот почему чиновник был так уверен, что у других ничего за пазухой нет. Пистолет делал его полубогом среди безоружной толпы.

Косой отметил и другое – беженцы подсознательно тянулись к управляющему. Виной тому не только оружие, но и память: этот человек уже был фигурой в городе, и многие привыкли видеть в нём власть. В чужом хаосе знакомое лицо могло стать якорем.

И тут из толпы выступил мужчина средних лет, с крепкими плечами и хриплым голосом:

– Управляющий, убери ствол. Мы не потерпим твоего самодурства!

– Шеф! – чиновник даже отшатнулся, будто перед ним восстал мертвец. – Ты… ты что тут делаешь?

Мужчина усмехнулся, уголки губ дрогнули с презрением:

– А что, думал, мы все легли костьми? Нет, дружок, не все. А теперь брось пистолет.

Слово "пистолет" прозвучало как приговор. управляющий машинально опустил глаза на оружие в своей руке. Лицо его закаменело, мысли метнулись, как крысы в тесной клетке.

И вдруг он ухмыльнулся – холодно, мерзко, по-звериному. Поднял руку и нажал на курок.

Грохот выстрела взрезал воздух. Шеф дернулся и рухнул, раскинув руки. Кровь мгновенно расплылась тёмным пятном под его телом. Он даже не успел поверить, что выстрел последовал всерьёз.

Толпа взревела. Кто-то закричал, кто-то пригнулся, женщины завизжали, дети захлебнулись плачем. Люди стали пятиться, толкать друг друга, но в плотной массе отступать было попросту некуда. Запах крови, густой и тягучий, смешался с пылью и потом – и страх стал почти осязаемым.

Управляющий на миг замер, будто сомневался: перед ним стоял человек, которому он когда-то подчинялся. Но это прошлое кануло в тартарары вместе с Крепостью 334. Он резко выдохнул, словно сбрасывая с себя воспоминания, и холодно процедил:

– Крепости 334 больше нет. Когда доберёмся до Крепости 289 – начнём всё с чистого листа. Я не мясник, но, если кто-то осмелится перечить моим приказам – не жалуйтесь потом на грубость.

Толпа замерла. Сотни, тысячи душ, что бежали сюда, наверняка прятали среди себя бывших чиновников и тех, кто ещё вчера вершил судьбы крепости. Но теперь? Теперь они были просто серой массой, лишённой статуса и власти. За стенами 334 они стали никем.

Косой не стал вмешиваться. Он сделал шаг назад, растворяясь в гуле толпы. Выстрел, что только что уложил Шефа, навис над людьми мёртвой тенью. Никто не посмел даже кашлянуть – воздух сгустился до хруста, будто любая лишняя нота могла вызвать новый залп. Чиновник почувствует вкус крови – и станет лишь опаснее, особенно со своей шайкой.

Ярослава это, впрочем, волновало мало. Сам пистолет его не пугал: стойка, в которую встал Ихэн при выстреле, выдала дилетанта. Дай тому пальнуть пару раз подряд – отдача вполне могла бы вышибить железку прямо из рук.

Возвращаясь к Лёхе и остальным, Косой заметил среди потока лиц стайку подростков – парней и девчонок в одинаковой светло-голубой форме. Ткань на них была уже пыльная и помятая, но всё ещё выделялась на фоне рванья беженцев. На груди красовалась нашивка: "Крепость 334. Старшая школа № 2".

– Ученики? – удивился Косой.

Когда-то учитель рассказывал ему, что в крепости есть десятки школ: начальные, средние, старшие. В больших городах – даже университеты. Там ребята его возраста сидели за партами в чистых классах, под лампами, а не бродили по пустошам. Их кормили, учили, иногда даже платили стипендии.

Ярослав тогда кусал губы от зависти. Он мечтал родиться внутри стен – сидеть с тетрадью вместо того, чтобы тянуть тачки и таскать хворост.

Ученики глянули на него исподлобья – усталые, растерянные, но не задержали взгляда. Для них он был просто очередным беженцем. А ведь то, что для них было обыденностью, для Косого когда-то казалось несбыточной мечтой.

Девушка, что шла с ними, прижала ладонь к плечу одной из школьниц и тихо сказала:

– Не бойтесь. Учитель разберётся. Мы уже вышли из крепости, и это главное.

Ярослав пригляделся – учительница. Молодая, крепкая, с лицом, в котором мягкость уживалась с решимостью. "Да уж, – мелькнуло у него, – с такой красавицей даже Даун стал бы зубрить уроки". Она и рядом не стояла с ворчливым учителем, которого знал он сам.

Вид этих ребят вернул его мыслями к побочному квесту: тысяча жетонов благодарности. Когда-то он и понятия не имел, как такое провернуть. Где взять столько благодарностей? В школе? Тогда это казалось логичным. Ведь недавнее задание он как раз выполнил благодаря ученикам.

Но теперь школа в руинах. Где искать благодарность?

Он вспомнил случай с Подопытными, когда семь раз поблагодарил сам себя – и жетоны засчитались. "А если… если повторять это снова и снова?.. Пока счётчик не дойдёт до тысячи?" – мысль кольнула его.

В глубине его сознания тут же дрогнула тень чёрного вибро-клинка "Клиндасту". Он, словно зверь в клетке, плавал где-то в темноте, ждал, пока его позовут. Стоило ему сосредоточиться – и она возникала в руке, тяжёлая, но послушная. Даже сейчас в нём жило то щемящее удовольствие – как легко она рассекала Подопытных в режиме "вибро" одним движением.

"А если это только первая стадия?" – сердце застучало чаще.

Вернувшись к Лёшке и остальным, Ярослав наклонил голову и едва слышно пробормотал "спасибо".

Проныра, заметив это, прищурился и шепнул:

– Ты чего там, с ума сходишь?

– Хочу поблагодарить себя за то, что не убивал невинных? – пробормотал Ярослав Косой, стараясь уловить хоть малейший отклик в том странном дворце внутри себя.

– Хочу поблагодарить себя за то, что вырастил Лёшку до этого возраста? – он скосил взгляд на приятеля, будто проверяя, как звучит со стороны.

– Хочу поблагодарить себя за то, что не выплёвываю виноградную кожуру, когда ем виноград! – последняя фраза прозвучала совсем нелепо, с оттенком досады и отчаянной попытки.

Лёшка застыл, тараща глаза, словно Ярослав только что начал говорить на тарабарщине.

– Ты… ты чего несёшь? – наконец выдавил он. – Совсем того?

Косой тяжело вздохнул, чувствуя, как изнутри накатывает разочарование. Дворец молчал. Ни шороха, ни вибрации, ни привычного отклика – словно вся эта внутренняя громада умерла и превратилась в пустую оболочку.

Он вдруг ощутил неловкость, будто сам себя выставил дураком. Ну, да, в очередной раз обмануть систему не удалось. А так бы было бы красиво….

Возможно, тогда, в тот странный вечер, всё сработало потому, что Ярослав говорил искренне, от души, или, может быть, сам таинственный дворец просто не хотел его гибели – вот и принял все семь его нелепых "спасибо себе" за чистую монету и щедро наградил жетонами благодарности. Но сейчас ничего подобного не произошло. Как он ни пытался, дворец оставался глухим, будто каменная стена.

Ярослав нахмурился: досадно, ох как досадно. Знал бы он заранее, тогда бы благодарил себя сотни раз подряд, пока язык не отвалился!

Рядом Лёшка таращился на него так, словно Косой окончательно поехал крышей. Остальные, может, и не расслышали бормотание Ярослава, но тот-то слышал каждое слово. И теперь в голове у парня клубились странные мысли: ещё недавно его "старший брат" всю ночь заставлял его благодарить, а теперь и вовсе благодарил сам себя – за то, что не убивал невинных, за то, что вырастил Лёшку, и, чтоб совсем добить, за то, что не выплёвывал шкурку винограда, когда ел виноград! Ну это ж… что за чушь? Можно ли придумать что-то ещё менее убедительное?

Проныра моргал, стараясь не рассмеяться от абсурдности ситуации, но внутри его грызло беспокойство: вдруг у Косого с нервами беда?

И тут, словно сама судьба решила прервать этот фарс, в толпе снова поднялась суматоха. Впереди раздавались крики, кто-то ругался, размахивая руками. Управляющий, не теряя времени, уже распоряжался своим сиплым голосом: обыскать всех до последнего!

Ярослав прищурился, выглядывая сквозь плечи и головы. И тут его передёрнуло: люди в серых лохмотьях, что держались при чиновнике, не просто шарили по карманам. Они сдирали с людей всё – снимали часы прямо с запястий, срывали кольца, выдёргивали цепочки, отрывали серёжки. Ни одной побрякушки, ни крошки еды не оставляли. Всё в кучу – в мешки своих хозяев.

Запах пыли, пота и человеческого страха висел над толпой, щекотал ноздри, в горле становилось сухо. Несчастные жители крепости, вырвавшиеся из огня, теперь попадали в молох жадности и беззакония. Утром они потеряли дома, близких, всё прошлое. А к вечеру – последние остатки нажитого. Если так пойдёт дальше, к моменту, когда эта процессия доковыляет до Крепости 289, им нечего будет даже на хлеб разменять.

Старик Ван, шедший рядом, беспокойно оглянулся, почесал затылок и сдавленно пробормотал:

– Ярослав… а вдруг и нас обчистят? Заберут всё ценное, что осталось?

Старик Ван прижимал к себе сумку так, будто в ней лежало его собственное сердце. Там были все его сбережения, лекарства, пара золотых украшений, немного налички – последнее, что связывало его с прошлой жизнью. Всё это в нынешних условиях стоило дороже воздуха, и потому мысль о том, что беженцы могут всё отнять, вызывала у него холодный пот на лбу.

Косой лишь покачал головой, глядя на дрожащие руки старика.

– Не бойся, – сказал он негромко, но уверенно. – У нас ничего не заберут.

На деле же Ярославу меньше всего хотелось сталкиваться с управляющим и его шайкой. Он мечтал лишь тихо, незаметно добраться до Крепости 289 и спрятаться за её стенами. Но жизнь всегда находила способ спутать карты: даже если он сам старательно обходил неприятности, они всё равно находили его.

Толпа впереди шумела и шевелилась, словно огромное стадо овец, согнанных в загон. Больше трёх тысяч человек покорно стояли под руками шести сотен беженцев, позволяя тем обыскивать себя до нитки. Никто не сопротивлялся, никто даже не пытался поднять голос. Казалось, страх выжег у людей остатки воли. В их глазах не было ни искры, ни злости – только тупое смирение.

Ярослав недоумевал. В нём кипела злость: три тысячи против шестисот! Даже если беженцы и злее, и отчаяннее, разве не могли люди дать отпор? "Двум кулакам трудно победить четыре руки", – думал он, но реальность опровергала его расчёт: руки у толпы опустились, а кулаки так и не сжались.

Сквозь давку он заметил учителя. Тот осторожно отводил своих учеников назад, словно надеялся ускользнуть из-под глаз грабителей. Первые минуты, когда беженцы начали шарить по карманам жителей крепости, они ещё держались в узде, не решались зайти слишком далеко. Всё-таки перед ними были "городские", те, кто привык смотреть на них свысока. Но стоило убедиться, что никто и не подумает сопротивляться, как их жадность прорвалась наружу. Теперь они хватали всё подряд, позволяли себе лапать женщин и откровенные издевательства.

Учитель привёл ребят к группе Ярослава и встал позади, будто надеясь укрыться тенью Косого и его людей. Взгляд его был настороженный, цепкий: она выжидала, стоит ли продолжать отступление или лучше прикинуться частью толпы.

Но беда сама нашла их. К ним уже шла дюжина беженцев – мужики с потными лицами и мешками, набитыми чужим добром. На их руках блестели часы – дорогие, хорошие, только что сорванные с запястий тех, кто ещё утром жил в достатке.

Ярослав не удержался от мрачной мысли: когда-то в городе часы имел только кореец Ли из продуктовой лавки – единственный на весь квартал. Даже у старика Вана их никогда не было. А теперь часы красовались на руках у грабителей, словно игрушки. Вещь, бывшая символом достатка и положения, обернулась жалким трофеем.

Толпа беженцев остановилась, завидев Косого. Словно наткнулись на стену. Их взгляды метнулись к нему, и Ярослав понял: маскировка провалилась, они его узнали. Хоть переодевался, хоть терялся в людском море – бесполезно.

Он вздохнул про себя, проклиная собственную неудачу, и приготовился к худшему. Но неожиданно человек, руководивший обысками, махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и увёл свою группу к другим. Будто принял решение обойти стороной.

Ярослав сжал зубы и настороженно следил за их спинами, думая: "Что это было? Повезло? Или всё ещё впереди?"

Те, кто стоял рядом с Ярославом Косым, переглянулись в полном недоумении. Что это сейчас было? Почему свирепые, наглые беженцы вдруг сами свернули с дороги и, как послушные собаки, обошли стороной обычного подростка?

С виду-то он был всего лишь парнишка лет шестнадцати–семнадцати, худой, жилистый, с вечно прищуренными глазами. Но лица у тех, что заметили его, перекосились от страха. Будто увидели не человека, а чудовище, что притаилось среди толпы.

Окружающие не понимали. Но истина была проста: ещё в городе никто не решался нарываться на Косого. Он прослыл жёстким, не знающим жалости – и главное, у него был пистолет. А пистолет, особенно теперь, весил больше, чем целая куча жизней.

Беженцы отлично знали: да, в мешках старика Вана и у Даунa наверняка полно ценностей. Но рискнуть нарваться на выстрел ради золота? Глупость. Жизнь одна, а добра на дороге ещё попадётся.

Учитель со своими учениками стоял позади, молча наблюдая за сценой. Женщина смотрела на широкую спину Ярослава, сжав губы так крепко, что те побелели. В её взгляде читалось что-то тяжёлое – смесь страха и уважения, граничащая с тревогой.

Как только беженцы, перешёптываясь, отвернулись и потянулись обыскивать других, Ярослав вдруг лениво бросил:

– Эй, ребята… идите-ка сюда.

Они замерли. Время будто застыло вместе с ними. Потом медленно повернули головы, как куклы на тугих шарнирах. Один хрипло выдавил:

– Что?..

– Часы у тебя ничего так, – небрежно заметил Косой, словно говорил о семечках на базаре.

Беженцы переглянулись. Они только что обчистили больше тысячи человек, а теперь кто-то посмел ограбить их – да ещё и прилюдно?! Толпа ахнула, раздались приглушённые вздохи. Люди не верили своим глазам: нашёлся тот, кто оказался ещё более безжалостным, чем эти шакалы.

Один из грабителей, побледнев, молча снял с руки часы и протянул их Ярославу. Он помнил. Помнил, как этот паренёк уложил людей в школе – без тени сомнения, без дрожи в руках. Лучше потерять железку на ремешке, чем жизнь.

Но не успели они развернуться, как голос Косого снова полоснул воздух:

– Ты… и ты… и ты! А ваши часы тоже ничего. Давайте сюда.

Четверо нахмурились. Сил никаких, но возразить? Попробуй, когда на тебя смотрят такие глаза. Губы пересохли, пальцы дрожали – и один за другим они сняли свои трофеи и покорно протянули их.

Вся толпа застыла в изумлении. "Насколько же этот парень безжалостен?!" – витало в воздухе.

Ярослав, не торопясь, собрал добычу. Но дальше он не стал давить. Связываться с беженцами ему было ни к чему, слишком много шума. Взмахнул рукой:

– Всё, катитесь.

Те улизнули, будто их ветром сдуло. Недавняя наглость испарилась, осталась лишь тень трусости.

Ярослав выложил часы – блестящие браслеты с циферблатами – и протянул их своим. Старик Ван моргнул, не веря глазам. Лариска осторожно взяла из его рук блестящий корпус. Лёшка Проныра, сияя, уже щёлкал застёжку на запястье.

– Держите, – гордо сказал Косой. – Теперь мы не хуже прочих будем смотреться.

– С этого момента мы всегда будем знать, который час, – с оттенком важности сказал Ярослав Косой, словно вручил товарищам не простые часы, а ключ от новой жизни.

Старик Ван впервые в жизни держал такой предмет. Холодный металл приятно охлаждал ладонь, браслет чуть звякнул, когда он щёлкнул застёжкой. Морщинистое лицо озарила улыбка, будто он снова стал мальчишкой. Он тут же ухватил ещё одни часы – те, что Ярослав кинул для Даунa – и, подмигнув, протянул их сыну:

– Давай, живее, поблагодари дядю Костого!

Даун сморщился, и в глазах у него тут же защипало. Всё внутри протестовало: какого лешего он теперь должен называться "племянником" этого Косого?! Но слова застряли в горле, а гордость и слёзы смешались в один горький ком.

Ярослав же смотрел на происходящее с лёгкой ухмылкой. Мысль о том, что он только что ограбил самих грабителей, щекотала его изнутри, как тёплый ток. Обычно он не любил подобных дел – чужого не трогай, и тебя не тронут. Но сейчас? Разве плохо наказывать мерзавцев их же оружием? Разве грех забирать у шакалов то, что они заграбастали у честных людей?

В груди у него разливалось странное чувство. Смешение вины и сладкого удовольствия. Нечто сродни хмелю: лёгкость в голове, азарт и тихий голосок, шепчущий – "а ведь ты мог бы и дальше так делать… только против злодеев. Разве это не справедливо?". Короче, ему так и захотелось вкусить славы Робин-гуда.