Оникромос

Ивви

Район Энез окружала стена, которая в те времена, когда отец Друсса прибыл в Линвеногр, уже была старой. За ней располагалась довольно большая территория, прилегавшая к порту, потому ее потеря оказалась тяжела для города, однако никто не осмеливался подвергать сомнению решения Совета, даже если они казались лишенными смысла. Впрочем, на фоне последних событий Друсс невольно стал допускать возможность того, что многое видится бессмысленным только ему одному, тогда как для заминов и перусов смысл настолько очевиден, что дополнительных объяснений не требуется.

В район можно было попасть через одни из трех ворот, которые день и ночь охраняли гвардейцы. Друсс с детства был уверен, что вооруженные замины поставлены там для того, чтобы никто не проник внутрь, и только сейчас понял, что все наоборот – чтобы никто не вышел наружу. Периодически кто-то пересекал границу замурованного квартала. Иногда это были отважные перусы, которые, с благословения Совета, в течение многих лет безуспешно пытались наладить диалог с тульпами. Или же это были техники, занимавшиеся обслуживанием трансформаторов, – район пересекала одна из главных биотрических линий, снабжающих энергией порт. Изредка здесь бывали и патрули гвардейцев, о чем упоминал Ракам. И пожалуй, впервые в истории Линвеногра, в закрытый район Энез вошел человек.

Ракам остановился у ворот и протянул Друссу пакет сухарей, завернутых в лист абадо.

– Воды здесь полно, – сказал он. – Но у тебя могут возникнуть проблемы с нахождением еды. Сухари помогут тебе выжить. Я буду связываться с тобой по таблотесору. Раз в день, на закате.

Друсс посмотрел на Ракама с сомнением. Такие разговоры требовали предварительной синхронизации коммуникаторов. На практике означало, что следует открыть свой таблотесор и коснуться им таблотесора того, с кем предполагалось поддерживать связь на расстоянии. Только так устанавливалась прочная связь и обе стороны узнавали таблотесорные образы друг друга. Иначе связь была совершенно невозможна.

– Мы никогда так не общались, может, нам нужно…

– Не нужно, господин Книга о Дробо, я и без этого обойдусь.

Друсс понял, что Ракам использует любую возможность, чтобы дать ему понять, как мало он знает об истинных возможностях жителей города, посеять в нем страх и неуверенность, гася последние искры отваги. Такой несомненно действенный прием ослабления воли имел целью превратить его во внушаемое и послушное орудие Совета, однако Друсс начинал понимать этот механизм и чувствовал, что, несмотря ни на что, способен сопротивляться.

– У тебя есть для меня какие-нибудь советы или указания? – спросил он Ракама. – Где лучше всего начать поиски?

– Если б я знал, то не нуждался бы в тебе. За дело. Ага, вот что! Не дай себя убить. Во всяком случае, не сразу.

Ракам басовито хихикнул, довольный собственной шуткой. Охранники смеялись вместе с ним, когда закрывали ворота. Стальные створки с грохотом захлопнулись, и тяжелый засов сдвинулся с металлическим скрежетом на свое место.

Друсс приложил ухо к воротам и услышал, как Ракам спрашивает охранников:

– Сколько?

– Пятнадцать на то, что не доживет до вечера, – ответил один из них.

– Ставлю еще десять, – добавил второй.

Друсс отскочил назад как ошпаренный. Не это он хотел услышать. Страх смешался с бессильной злобой. Они хотят развлечься за его счет, и он никоим образом не может помешать им в этом. Друсс стиснул зубы, повернулся и беспомощно посмотрел на разрушенный квартал. На рухнувшие дома, поросшие мхом и травой, медленно тонущие в мутной воде, вышедшей из берегов заиленных каналов. И на ближайший заболоченный парк с подтопленными деревьями, зарослями плавающих лиан и разросшимися кустами практо, торчащими над водой благодаря высоким надземным корням. А потом перевел взгляд на нависший над всем этим полупрозрачный пласт, состоящий из множества заходящих друг на друга мыслеформ, созданных тульпами. Существа кружили, оплетая себя лентами мыслематерии, постоянно перестраивали структуру пласта и вместе с ним переливались в лучах полуденного солнца, словно облитые жидким невесомым золотом.

Друсс порой встречал тульп в других частях города, но знал, что чаще всего они пребывают именно здесь и что никому не известно, чем на самом деле они занимаются. Они вроде бы знают языки, на которых говорят в Линвеногре, и умеют ими пользоваться, но делают это крайне редко, а те, кто их слышал, утверждают, что речь тульп лишена всякого смысла. Ходят слухи, что они иногда подлетают к случайным прохожим и просят что-нибудь абсурдное: цветной камень, кусок расколотой черепицы, очищенную от коры ветку или зуб; когда же кто-нибудь пытается дать им этот предмет, тульпы ничего не берут. Как будто слова для них имеют иное значение и на самом деле они имеют в виду совсем другое. Друсс знал тульп с детства, но так и не сумел привыкнуть к их присутствию и внешнему виду. Мало утешала мысль, что замины и перусы, скорее всего, разделяют его чувства. Тульпы жили в этом городе, но так, будто, кроме них, в нем больше никого не было. Они ни на что не обращали внимания. Друсс никогда не слышал, чтобы в Линвеногре нашли мертвого тульпу. Они летали, строили свои мыслеформы – так заумно Магистры называли их воздушные творения – и суетились, делая свою непостижимую работу. Они напоминали огромные костяные колокола, из которых сверху торчали длинные шипы с утолщениями, подобными нанизанным бусинкам, а снизу росли двенадцать сегментарных и покрытых панцирем щупалец. Довольно часто тульпы взмывали в небо, создавали вокруг своих тел шар стекловидной энергии, мгновенно набирали огромную скорость и исчезали из виду. Точно так же они внезапно появлялись в поле зрения, резко сбавляли скорость и, рассеивая стекловидный покров, падали на город. Куда они улетали? Откуда возвращались? Возможно, посещали свою легендарную висячую крепость Унакро?

Друсс дрожал от страха. Он смотрел на тульп, танцующих среди своих мыслеформ, и не мог пошевелиться. Его переполнял хаотический вихрь вопросов.

И что теперь? Что он должен сделать? Почему Ракам сказал, что он такой же, как отец? Существует ли на самом деле Неизменник? Если да, то как его найти? И как выжить?

Однако Друсс не верил, что ответ на любой из этих вопросов чем-либо ему поможет. Надежда, которую пробудили в нем гвардейцы, освободив из плена, бесследно исчезла. Остался лишь горький привкус тревоги и растерянности. Эти чувства, конечно, можно было бы подавить, но Друсс не собирался этого делать, потому что у мертвых не бывает целей. Вдруг в разгар очередного приступа смятения появилось нечто неподвижное, внушающее доверие, что-то вроде твердого лучика инея, с которого начинает замерзать покрытый волнами пруд. Было в этом нечто знакомое и в то же время странное, необычное, излучающее неведомую силу. Кто-то чужой вызывал его с помощью коммуникатора, и Друсс не мог противиться успокаивающей силе этого зова.

Друсс открыл таблотесор. В окошке коммуникатора он увидел большую каплю воды. Восхитительно круглую. Потрясающую своим совершенством. Она падала и в то же время неподвижно висела в воздухе. Друсс начал неподвижно падать вместе с ней. У него закружилась голова.

– Кто ты? – спросил он изумленно.

Капля сморщилась, словно Друсс дунул на ее гладкую поверхность, и мелкая рябь сложились в слова:

– Я? – рефлекторно спросил Друсс, и капля исчезла, оставив его с этим вопросом.

Он закрыл таблотесор, и в тот же миг внутреннее смятение потеряло свой накал. Чутье искателя ксуло, до сих пор притупленное страхом и растерянностью, пронзило Друсса как молния.

Он на всё взглянул по-другому.

Без сожаления он оставил квартиру в Аполлабии, мертвого брата, навязчивую тень отца, Менура, Тенана и Хемеля, которых считал друзьями, хотя, вероятно, они никогда ими не были, заговоры и интриги Совета, Ракама с его пари и вообще всю жизнь в Линвеногре, городе, которого не понимал, потому что всегда держался только проторенных дорожек. Возможно, это был единственный способ выжить здесь, но пришло время сойти с безопасной колеи.

Он двинулся вперед, взглянув на район Энез обостренным чутьем искателя, и восхитился красотой увиденного. Материализация артефактов ксуло в этой части города случалась не реже, чем в других районах, но в течение многих лет их никто не убирал, так как здесь они никому не угрожали, а кроме того, это было бы слишком опасно. Друсс воспринимал их как бесчисленные скопления световых объектов, либо отдельные фигуры, переливающиеся разными цветами – созвездия раскаленных частиц, слегка мерцающих неглубоко под землей, в стенах зданий или образующих сложные узоры в иле на дне канала. Друсс свернул налево, по широкой дуге обогнул болотный парк, частично охваченный двумя пересекающимися временными сферами, образованными свернутой в спираль группой ксуло, и оказался на затопленной улочке. Он обследовал окружающую его местность и, пробираясь по колено в воде, медленно двинулся вперед. Нужно было найти хороший наблюдательный пункт. Желательно, чтобы это было высокое и в меру прочное здание, которое не обрушится ему на голову, когда он туда войдет.

Много раз ему приходилось возвращаться, петлять и протискиваться сквозь узкие проходы или переплывать через затопленные помещения, потому что путь преграждали колышущиеся стены затвердевшего воздуха, столь острые, как зубы осенаки, что способны разрезать тело на куски при легчайшем порыве ветра. Но шаг за шагом, хлюпая по теплой изумрудной воде с цветущими водорослями и зеленоватыми медузами экма, Друсс приближался к тому, что казалось многообещающим. К угловатому сооружению, возвышавшемуся над руинами. С близкого расстояния оно оказалось старой приземистой башней, квадратной в сечении, сложенной из крупных точно подогнанных камней. Башня внушала доверие, хотя внутри была пуста. Лишь вдоль ее стены поднималась вверх замшелая винтовая лестница. Друсс осторожно поднялся по ней. Лестница вела к проему в потолке, открывавшему проход на плоскую крышу, заросшую высокой травой. Друсс подошел к краю и прислонился к разрушенным ветром и осыпающимся зубцам.

Башня была не особо высокой, этажа на четыре, но в этом пейзаже, среди развалин, напоминала ствол чахлого дерева, торчащий среди заболоченных трав. Она нависла над широкой заводью, некогда, должно быть, являвшейся перекрестком двух каналов. Впереди, за несколькими затопленными кварталами, Друсс заметил стену, окружавшую район, а за ней высокие портовые краны, широкие крыши складов, мачты и трубы самых больших кораблей. Он повернулся, чтобы окинуть взглядом путь, который ему пришлось преодолеть, чтобы добраться до башни. Тот вышел короче, чем казалось. Друсс также увидел болотистый парк, примыкающий к стене Энеза, за которой возвышался лес трубодомов района Практо, частично заслоненный внушительной громадой Аполлабия. Окна квартиры Друсса выходили на Салос, поэтому у него никогда не было возможности наблюдать Энез сверху, а жаль, потому что это был бы хороший наблюдательный пункт, а расположение района навсегда врезалось бы в память, что сейчас было бы нелишним. Друсс кинул взгляд в сторону Салоса и прячущегося за ним Унтуса, присутствие которого выдавала только темная пирамида Компостной станции, превосходящая по высоте все здания в той части города, и поискал взглядом золотой купол Аполлабия, парящий в небе. Он висел далеко, над посевными полями томора, а потому его непрестанный следящий взгляд ощущался намного слабее, чем обычно.

С трудом перебираясь через руины, Друсс согрелся и ненадолго забыл о промокшей одежде. К счастью, он уже успел немного просохнуть, но знал, что его еще ждет холодная ночь. Друсс достал сухари, которые получил от Ракама и спрятал под блузой, на животе, чтобы они не занимали рук. Достал один и начал хрустеть. Сухари был вкусными, питательными и так ловко испеченными, что очень медленно впитывали воду, потому можно было не беспокоиться о том, что они намокнут. В то же время они были настолько твердыми, что приходилось беречь зубы и неторопливо размалывать массу во рту. Хрустя сухарем, Друсс стоял в лучах заходящего солнца, подставив себя под сильные порывы теплого ветра, дующего с озера, и с все большим интересом разглядывал тульп.

До сих пор ему казалось, что зыбкий слой мыслеформ парит над всем Энезом. И только сейчас он заметил, что все не так. В воздухе висели четыре больших скопления тульп и мыслематерии и десяток поменьше, разбросанных над районом. Они не перемещались, постоянно занимали одни и те же позиции. У Друсса не было причин искать смысл в действиях созданий, существование которых ускользает от любых попыток его понять, но инстинкт и опыт подсказывали, что в этом что-то кроется. Друсс закрыл глаза, совершил нехитрый ритуал, чтобы очистить разум, максимально обострил чутье искателя ксуло и охватил Энез лучом усиленного восприятия.

Мурашки пробежали по спине – тульпы и пласты мыслематерии точно накладывались на мерцание созвездия ксуло. Почему-то тульпы плели свои мыслеформы точно над материализованными вспышками из Квалла, но еще более странным было то, что у этого правила было одно исключение. Самая большая и плотная группа тульп висела над местом, где не было ни одного ксуло. Заинтригованный, он быстро сузил луч восприятия и сосредоточил его на этом небытии. Бездонном, ошеломляющем небытии…

Там что-то было. То, чего Друсс не мог разглядеть.

Друсс отключил чутье искателя и задумчиво почесал затылок. Если это Неизменник, то его слишком легко найти. Обладающее сознанием ксуло, которое заставило заминов покинуть Энез и до сих пор внушает им такой страх, что они боятся сюда вернуться, должно быть спрятано получше. И тут до Друсса дошло. Он понял смысл топорной шутки Ракама. Замин знал, что Друсс без труда найдет это ксуло, которое даже не прячется. В этом нет необходимости. В конце концов, именно его все боятся, на что, вероятно, есть веские причины. Очевидно, что и перусы, и замины хорошо знают местонахождение Неизменника, но от этого им не легче, так как сделать с ним они ничего не могут. Неизменник такой же неприкасаемый, как и Аворро. В свою очередь, отправить Друсса в Энез – это отличный способ избавиться от последнего человека в городе и между делом проверить, как ксуло отреагирует на его присутствие. Совет хорошо всё спланировал, а Друсс послушно принял эту игру, так как ему не оставили выбора. И всё же он ни о чем не сожалел. Теперь, когда появилась тень вероятности, что Неизменник реально существует, Друсса охватило острое желание добраться до него, увидеть и понять, что он есть на самом деле. И Друсс дал волю своему безудержному любопытству, которое не могла остановить даже вероятность того, что это может быть последним поступком в его жизни. Не обращая внимания на приближающиеся сумерки, он спрятал сухари под блузой и спустился по замшелым ступеням башни. Друсс вновь оказался на затопленных улицах. Обогнул башню, переплыл заводь и двинулся к порту.

Самое большое скопление тульп и мыслематерии висело над комплексом типовых заминских зданий. От большинства из них остались лишь потрескавшиеся стены, окружавшие груды поросших травой обломков. Друсс миновал зигзагообразную линию подземных ксуло, которые так сильно искривляли пространство, что даже мельчайшее из них было способно вывернуть его наизнанку, а затем забрался на ближайшую руину. Бездонное небытие находилось рядом. Друсс ощущал его, но не знал, как к нему подобраться.

Чуть выше из стены торчал обломок оторвавшейся лестницы. Сохранилось всего несколько ступеней, но если бы удалось подняться на них, то оттуда можно было бы добраться до пролома в стене, который вел вглубь развалин. Друсс подпрыгнул и, перебирая ногами, с трудом подтянулся вверх. Он не верил, что ему это удастся, но явно недооценил свою решимость. Кряхтя и пыхтя, он поднялся по лестнице, а потом долго лежал на спине. Вглядываясь в темнеющее небо, пытался успокоить дыхание. Наконец Друсс встал на нетвердые ноги и заглянул в проем. К своему удивлению, он увидел обширное помещение с хорошо сохранившимся полом и неповрежденным потолком, покрытым пятнами грибка. Он неуверенно шагнул внутрь. С каждой минутой становилось все темнее – Друсс понимал, что без жарофонаря или грибницы ему не следует продвигаться дальше, однако не мог остановиться. Пульс стучал у него в ушах, когда он нервно искал спуск вниз и не находил. Быстрым шагом он пересек комнату и в сгущающемся мраке стал ощупывать стены. Безрезультатно. Там ничего не было. Только грубая стена, с которой лоскутами отслаивалась влажная штукатурка. Друсс решил выйти из помещения, обойти здание и попытаться проникнуть в него с другой стороны. Это показалось ему разумным и улучшило настроение. Довольный собой, он повернулся и двинулся к пролому, через который вошел сюда, но успел сделать всего несколько шагов, потому что пол с треском рухнул и Друсс упал во влажную темноту.

Раздался грохот, и Друсс оказался под водой. Он потерял ориентацию и в ужасе не знал, с какой стороны надо выныривать. В панике стал двигать ногами, пока голова не оказалась над поверхностью воды. Друсс спазматически кашлял, до боли в легких. Темнота отвечала громким эхом. Когда всё стихло, прямо перед Друссом с хлюпаньем всплыл бледный молочный свет. В тот же миг он почувствовал, что вода становится все гуще, как сироп или застывающее желе. Ошеломленный, он боролся с ее растущим сопротивлением, пытаясь удержаться на плаву. Бледный свет приблизился, и что-то уцепилось за Друсса. Выхватило его из мгновенно затвердевшей воды и тут же осторожно поставило на совершенно твердую поверхность. Молочное сияние усилилось.

Друсс застонал и присел на корточки на воде, которая превратилась в стекло.

Почти половину просторного помещения с арочными перекрытиями занимала мощная заминская матка, сияющая изнутри бледным светом, игравшим под кожей молочным мерцанием. Ее глаза, напоминавшие однородные белые шары без зрачков, источали яркий свет, но источником холодного свечения был большой угловатый предмет, четко вырисовывающийся в глубине ее широкой груди.

Ядро бездонного небытия. Неизменник.

– Наконец-то, – басовито пробормотала матка. Друсс почувствовал, как под воздействием ее голоса у него дрожат кости. – Не двигайся.

Друсса пронзила жгучая боль, которая исчезла так же быстро, как и появилась.

– Так гораздо лучше, – заявила она, хотя Друсс понятия не имел, что она хотела этим сказать.

– Что ты со мной сделала?

– Я выжгла наблюдение Ракама. Эта обезьяна думает, что умнее меня. Но ты разговаривай не с оболочкой, которую я использую, а со мной. Таких, как я, называют Неизменниками, потому что…

– …они появляются в фиксированной, неизменной форме, имеют собственную волю, и по мере их движения мир застывает на месте, вода затвердевает и время останавливается. Я слышал о вас, но всю жизнь думал, что это просто детские сказки.

– Тогда ты такой же тупой, как эти земноводные обезьяны и пауки-переростки.

Друсс не обиделся. Откровенно говоря, он был о себе даже худшего мнения.

– Ты говоришь о заминах и перусах?

– Ну, раз они так себя называют…

– Я думаю, что они превосходят меня во всех отношениях.

– Ерунда. Ты же человек. Они не могут конкурировать с тобой.

– Правда?

– Я вижу, ты мало о себе знаешь. Это здорово! Просто замечательно!

– Я не понимаю…

– Я тебе все объясню. Как тебя зовут?

– Друсс.

– Приветствую тебя, Друсс, можешь звать меня Ивви. Подожди, ты тот самый известный искатель ксуло?

– Не буду этого скрывать.

– Ты знаешь, что твоя деятельность вредна?

– Не для жителей города.

– Которого?

Друсс потрясенно замолчал.

– Линвеногра? – спросил он наконец тихо, словно сам уже не был уверен, где прожил более пятидесяти лет своей жизни.

– А как же остальные?! Их судьба тебя не волнует?! – прогремел Ивви.

– Их здесь больше?

– Десятки, но все они проистекают из шагающего порта Квалл, а вы сдерживаете его поступь, блокируя пласты реальности и замедляя миграцию сознания.

– Ты говоришь загадками, я думал…

– Лучше перестань это делать, потому что у тебя ничего путного не получается. Квалл перемещается на ногах импульсов, которые материализуются в разных мирах, закрепляются в них и обеспечивают ему непрекращающийся дрейф. Нейтрализуя ксуло, вы устраняете зацепы и замедляете его движение. Это создает вредные сцепления, приводит к отскокам и всплескам энергии. Совсем недавно один из них убил многих жителей этого города.

Друсс оцепенел. Это было слишком. Он должен был убедиться.

– Ты говоришь о том мощном Импульсе, который несколько дней назад случился в Линвеногре? – спросил он с недоверием.

– Да, – подтвердил Ивви. – Это ваша работа – твоя и твоих коллег, которые добросовестно снимают зацепы ксуло.

Потрясение лишило Друсса речи. Его жизнь оказалась подвешенной в воздухе. В ней не было ничего реального, а ложь, в которую он верил, обладала убийственной силой. Он сломался. Как он будет жить дальше, зная, что стал причиной смерти собственного брата?

– Прекрати! – рявкнул Ивви. – Оставь эти сантименты, у тебя нет на это времени. Ты ему больше не поможешь, но ты можешь помочь мне и всем городам, проистекающим из Квалла.

Друсс с усилием поднял голову и взглянул в белые глаза матки.

– Я?

– Ты, Друсс, ты. Если бы ты был пауком или обезьяной, ты бы не прожил в Энезе слишком долго. Большинство из них я убиваю сразу после того, как они пересекают ворота. Я могу свободно манипулировать ксуло и, скажем так, умею творчески использовать их убийственные свойства. Я оставляю в покое только тех, кто пытается поговорить с тульпами, потому что меня забавляют их усилия, а также техников, обслуживающих биотрическую сеть.

– Почему?

– Я ее использую. Я подключился и подслушиваю разговоры по таблотесорам.

– Это возможно?

– Разумеется. И очень просто. Когда-нибудь я покажу тебе, как это делается, но сейчас есть более важные вещи. Я обрадовался, увидев, что они впустили сюда человека, потому что не знал, что в этом городе есть еще люди. Наблюдая за Линвеногром на уровне таблотесоров, трудно это понять.

– Уже нет. Я последний.

– Но хорошо, что ты вообще есть. Обезьяны и пауки не видят в этом проблемы. Они не хотят понимать, что сами привели к тому, что их жизнь оказалась под угрозой. Им не виден ущерб, нанесенный другим городам, проистекающим из порта Квалл. Хотя это совсем не мешает им развлекаться во время карнавалов Таботта. Однако дела обстоят все хуже. По краям этой реальности накапливаются такие мощные заряды, что недавний Импульс покажется безобидной биотрической искоркой, а в Линвеногр прибывает все больше наблюдателей из других эманаций Квалла.

– А мне какое до этого дело? Пусть хоть полностью сотрут этот город с поверхности Усимы, – пробормотал Друсс.

– Если бы это было так просто…

– А разве нет?

– Это ничего не даст. Слишком много зацепов пропало. Ты должен чувствовать это так же ясно, как и я, потому что ты человек и твое сознание существует на многих уровнях. Вот почему я хотел, чтобы ты добрался до меня, я подталкивал тебя и нейтрализовал все ловушки, с которыми ты столкнулся в Энезе.

Друсс раздраженно фыркнул.

– Эта капля воды в таблотесоре – это был ты, да?

– О, нет! Я действовал гораздо тоньше. Это было что-то другое. Мощное послание, но я не знаю, кто его послал.

– Неважно. Я все равно не понимаю, о чем ты говоришь, и не буду тебе помогать. Пусть передохнет весь Линвеногр.

Голова матки склонилась над Друссом, словно Ивви хотел получше рассмотреть его. Неизменник пробормотал что-то непонятное, а потом сказал:

– Я подозреваю, что твое восприятие сильно искажено и ты воспринимаешь все неправильно. Отсюда и происходит большинство твоих проблем. Но это можно исправить.

– Как? – неуверенно спросил Друсс.

– Стань моим учеником.

– Зачем?

– Я научу тебя смотреть и понимать.

– Сам справлюсь.

– Я так не думаю. Ты даже не заметил, что Ракам поставил наблюдение за тобой. Мы изменим это, и ты сделаешь нечто полезное в рамках упражнений.

– Могу я отказаться?

– Можешь, но я не думаю, что у тебя есть выбор.

Друсс тяжело вздохнул. Он знал, что Ивви прав. Его жизнь полностью разрушена, так что теперь ему оставалось всего два выхода. Он мог оставить все как есть и позволить кому-то вроде Ракама завершить его страдания или принять предложение того, кто поможет ему собрать отколотые части воедино. Собрать в новое, иное целое. Даже если Ивви солгал, чтобы использовать его в своих целях, Друсс должен был попробовать эту вторую возможность, так как чувствовал, что, несмотря ни на что, все еще хочет жить.