Одиссей Фокс

Пролог

— Я ухожу.

Ана стояла, прямая и напряжённая, посреди ангара номер три, между экзотичными продуктовыми полками и обыденным обеденным столом. Под глазами пролегли тени, а эмо-волосы утратили жизнерадостную кудрявость, они тяжело и гладко стекали по плечам, отливая сталью принятых решений. Она была не похожа на саму себя.

— Почему? — спросил Фокс.

Не то, чтобы он не догадывался, но любой разговор надо с чего-то начать.

— Больше не хочу быть твоей тенью.

— Ты ей и не была. Без тебя мы бы не раскрыли дело трёх гипер-маяков; не помогли бы маргеланской вдове; без тебя я бы умер от звёздной оспы.

Он не добавил, что до Аны «Мусорог» был пустым и неуютным, а с ней превратился в дом.

— Ты лучшая ученица, о какой можно мечтать.

— А ты лучший учитель, — с вызовом сказала она, бледная и прямая, как летящая олимпийская стрела. — Ты научил меня делать правильный выбор и задавать самый нужный вопрос.

— Какой?

— Почему лучший сыщик галактики, человек с интуицией, не имеющей равных — не сумел отличить меня от моей… сестры?

Одиссей опустил глаза. Этим вопросом за сутки, прошедшие с момента их фееричного свидания, он задавался и сам.

— Потому что, когда дело касается тебя, быть лучшим сыщиком галактики отходит на второй план, — признался он. — А ещё потому, что Афина тебе не сестра. Вы с ней… нечто большее.

Это была правда, но даже со всей мудростью прожитых лет Одиссей ещё не понял, что именно эта правда ранит Ану сильнее всего. Ведь мало того, что эта девушка оказалась низшей ступенью развития самой себя; лишилась отца и семьи, а брат с сестрой пытались стереть её, как ненужный мусор. Хуже: она восхищалась совершенной Афиной и уникальным Фоксом, и в глубине души чувствовала себя ничтожной по сравнению с каждым из них по отдельности… а они предали её вместе. В момент, когда она была уязвимее всего.

Пусть Одиссей сделал это невольно — но Ана испытала такую боль и шок, что не могла отнестись к нему справедливо, хоть и пыталась, говорила себе, что он тоже был обманут… Несколько часов девушка смотрела в стену, не понимая, что чувствовать и как думать, иногда вспоминая, что нужно дышать. Потом рвала и метала снаружи и внутри; в бедной комнатке царил испуганный кавардак. Выместив боль, Ана отыскала смирение, а затем решимость всё изменить. Но чтобы измениться, нужно сделать первый шаг, каким бы трудным он ни был.

— Дальше я полечу сама.

Она резко развернулась и шагнула в свою маленькую спальню, едва успевшую стать родной, отгороженную от общей части ангара ненадёжной стенкой из неровно пригнанных металлических пластин…

Кристалл Фокса мигнул и подсказал, что принцесса вызвала гипер-глайдер: дешёвое средство для быстрых путешествий с минимальным комфортом и максимальными перегрузками; в таких перебрасывают вахтовиков, обедневших наёмников и бригады полунищих кибер-трудяг. Пункт назначения был скрыт.

Умный и справедливый Фазиль, перед тем как отбыть с Бекки и Трайбером по «неотложным экономическим делам», выдал ассистентке долю в полученных гонорарах за все последние дела и справедливую премию за дело в космическом госпитале… У бывшей принцессы появились честно заработанные средства, на которые можно попытаться начать свой собственный путь.

Чёрт возьми, но Одиссей видел будущее! Он знал, что Ана уйдёт не сегодня.

Окружённая высшей защитой, она поднимется по сияющей лестнице и взойдёт на борт имперского рейгата; оставит «Мусорог» вместе с ними всеми и примет судьбу подданной империи. Но это случится позже. Что же помешает ей сейчас?

Ана тоже это знала, она не могла не понимать, что будущее реально и его не изменить! Может, подумал Одиссей, именно поэтому она решилась уйти? Потому что знала, что у неё не получится? Или всё проще, и девушка дала ему классический выбор: отпустить её или остановить?

Фокс уставился на комнату принцессы и внезапно увидел, что дверь туда отливает тончайшим зелёным сиянием — потому что в его чёрном глазу загорелась крошечная зелёная звезда. Вот как. Значит, если Одиссей войдёт в эту дверь, они с Аной сумеют договориться, судьба не изменится, всё вернётся на круги своя.

Совершенно случайно его взгляд упал на приборную панель «Мусорога», где обитал тактичный Гамма, не сказавший ни слова в последние часы. Там мигал жёлтый огонёк: какая-то новость, достаточно веская, чтобы её выделить, но недостаточно важная, чтобы навязать капитану. Она тихо ждала внимания, и ждала бы напрасно — но как только взгляд Одиссея упал на панель, она налилась бледным синим огнём. Он вздрогнул, ведь светили не приборы: это звезда в глубине глаза сайн стала пронзительно-синей. Стоит Фоксу открыть новость, она изменит ход его судьбы.

На мгновение человек застыл перед выбором, пристально глядя в закрытую дверь и размышляя о том, что будет лучше для Аны и для него.

Ведь вопреки впечатлению принцессы, считавшей, что Одиссей всегда готов шагать навстречу судьбе — гораздо чаще он осторожно отступал. В большинстве случаев, когда взгляд прогностического центра сайн падал на потенциально-активный элемент, пронизанный синим, алым или фиолетовым мерцанием, Фокс игнорировал его и приходил мимо.

Детектив не знал об этом, но только за последний год он: упустил второе место в регате Млечного кубка; избежал рабства в Орханском квазарате и превращения в консула Лиги Отвергнутых Планет; чуть-чуть разминулся с карьерой поп-идола и едва не стал экспонатом ЧООМ — галактического музея вневременного искусства.

Но в этот раз детектив вспомнил реакции девушки и внезапно понял всю глубину её мучений, о которых не догадался раньше.

— Тупица, — буркнул Одиссей самому себе.

И, больше не раздумывая, ткнул пальцем в приборную панель.

— Чрезвычайная новость, — безмятежно сообщил Гамма. — В центральном кластере галактики появился Мир Ноль, также известный под названием Планета судьбы. Великая сеть и ещё несколько галактических институтов официально подтвердили, что это тот самый Мир Ноль, возраст которого уходит к начальной эпохе возникновения вселенной. Загадочная планета, которая не существует в общем потоке времени, а является раз в несколько тысячелетий. Сейчас подавляющее большинство информационных источников транслируют и обсуждают значение этого события. Включить трансляцию, предназначенную для людей?

— Включай для всех на борту, — зачарованно сказал Одиссей.

У него была своя, давняя и глубокая причина поучаствовать в Игре Древних. И он не предполагал, что возможность предоставится в этой жизни, да ещё и в такой момент.

— … Невероятная новость всколыхнула уже половину Галактики, друзья мои, а другая половина вот-вот содрогнётся от нарастающей волны изумлений и восторгов! — быстро и бодро вещал профессионал по нагнетанию сенсаций, бессменный ведущий «MilkyWave» Теодорро Хайп.

— Планета загадок, планета чудес, ПЛАНЕТА СУДЬБЫ вернулась, мои дорогие! Вернулась спустя ровно три тысячи двести шестьдесят один оборот, два эместра, семнадцать циклов, сорок четыре сегмента, двадцать три такта и девять тиков после того, как исчезла в прошлый раз! Вернулась, когда её никто не ждал. Ну, кроме горстки увлечённых гиков…

Трансляцию сопровождала эмо-волна зрительских реакций, и Одиссей покачал головой, увидев два скромных значка: двадцать семь триллионов и три с половиной миллиарда. Общее число зрителей всех идущих трансляций о Планете судьбы — и количество подключённых к волне Теодорро Хайпа. Обе цифры поражали: за долгую и полную событий жизнь Фокс ещё не видел настолько массовой аудитории. Двадцать семь триллионов разумных существ… кажется, это сотая часть всего населения галактики.

— Со мной в студии секторально признанный эксперт по Миру Ноль, профессор чудономики и теории невероятности, бубнеанец Бо. Напомню, что язык бубнеанцев скорее символический и настроенческий, чем строго-смысловой, поэтому его ответы можете смело интерпретировать сами. Впрочем, вы же и так будете. Профессор, каково значение нежданного появления Мира Ноль? Есть ли в этом событии смысл или оно абсолютно случайно?

— Бу. Бы. Ба. — пробубнил Бо.

Автопереводчик предпочёл не трогать ёмкое высказывание эксперта и оставил его без перевода.

— Вот как? — удивился Хайп. — Но почему планета появилась ровно три тысячи двести шестьдесят один оборот спустя своего исчезновения? Нет ли в этом закономерности?

— Бу. Ба. Бы.

— Поразительно, профессор, это мне даже в голову не приходило! Но если так, то у неизвестных создателей этого странного мира должна быть цель? Если это, как вы предполагаете, некая вселенская Игра, то какова её задача? Каким будет итог⁈

— Ба. Бу. Бы.

— Невозможно, — поперхнулся Теодорро. — Слишком смелая гипотеза, профессор. Вы всерьёз предполагаете, что победитель получит возможность сделать… что угодно? Это противоречит закону сохранения здравого смысла. Как технически можно осуществить «что угодно»? Особенно в масштабах галактики.

— Бе.

— Ну что же вы так сразу, зачем ругаться, да ещё на такую громадную аудиторию… Профессор?.. Хмм, ладно, с нами в студии Лум Весельчак из народа ваффу, доктор исторических наук и один из основоположников оптимистической истории.

— Здравствуйте, — жизнерадостно подтвердил Весельчак, сверкая большими оранжевыми глазами и оскалив улыбчивый рот. — Чудесного вам времени суток, столь же прекрасного, как предыдущие миллионы лет!

У оптимиста была серо-голубая кожа с красивыми «акварельными» разводами и смешные округлые уши, бодро торчащие в стороны; белоснежная щетинистая бородка обрамляла нижнюю половину лица, а маленькие клычки придавали ему залихватский вид. Несколько гибких и мягких щупов свисали с затылка и загибались вокруг шеи, они выдавали в Весельчаке представителя одной из тактильно-эмпатических рас. Он вырос на безопасной планете, где никогда не было хищников и физической агрессии, а все звери испокон веку безбоязненно взаимодействовали друг с другом к общей выгоде. Тэмпаты привыкли к близким контактам и любили всё как следует общупать. Любопытные серо-синие отростки торчали у ваффу из локтей, запястий, колен, спины и боков.

— Доктор Лум, вы виднейший энтузиаст Мира Ноль, как вы можете прокомментировать слова предыдущего эксперта?

— Согласен с его теорией за исключением некоторых деталей, — быстро заговорил ваффу. — Да, планета Ноль явно рукотворна и совершенно точно предназначена для проведения особых, чрезвычайно серьёзных Игр. Игра Древних проходит раз в несколько тысячелетий, точную дату невозможно установить заранее, иногда между ними тридцать столетий, иногда пятьдесят. Примерно в этих пределах.

— Кому понадобилось создавать целый мир для игр, да ещё такой странный?

— Об этом данных нет, хотя догадок и гипотез много, — улыбнулся Лум. — Лично я придерживаюсь теории вневременной природы Мира Ноль. То есть, не считаю, что он на самом деле был создан на самом первом этапе существования вселенной. Это невозможно: тогда звезды ещё не успели сформироваться, не говоря уж о планетах и развитии форм жизни. До всего этого были ещё миллиарды лет.

— Почему же все виды анализов показывают, что планета почти ровесник нашей вселенной?

— Потому что она находится в далёком прошлом, вне общего временного потока, и только на время игр синхронизируется с датой соответствующих игр. Полагаю, создатели таким элегантным образом сохраняют Мир Ноль в безопасности от любых посягательств.

— Интересно, интересно. Но что касается самого вопиющего момента: легенды о том, что победитель игр получит возможность сделать… что угодно? Как такое вообще может быть реализуемо? Что, если я пожелаю превратить вселенную в джунгарскую тыкву⁈

— Вряд ли постулат о власти над судьбой стоит воспринимать настолько буквально, — кивнул Весельчак. — Но при этом победители игр действительно получали огромную силу. Давайте обратимся к скудным историческим данным: в период фиксируемой истории, то есть, последние двадцать тысяч лет, игры проводились четыре раза. О первых нам ничего не известно, кроме примерной даты и смутных преданий. А вот следующие хоть как-то зафиксированы. Победитель вторых игр, некто Юррас Бесконечный из примитивной расы смуглей превратился в высшее существо — впрочем, нет никаких свидетельств, что он просто не сгинул, ведь став высшим существом, он исчез и никак не повлиял на окружающий мир. Зато выигравшая третьи игры Олашши Т’рин из народа хаммари основала Содружество, к настоящему времени ставшее одной из величайших сил в галактике. Чемпион четвёртых игр, Да’Вир Упорядочиватель, обуздал Силу и с её помощью превратил своих потомков, а через них, по сути, всю расу ру’ун из медленных и угнетаемых существ в могучих кинетиков. Он лично завоевал сотни миров.

— И никто из победителей не использовал огромную власть, которую даёт планета, для простого и понятного личного обогащения? — удивился ведущий. — Неужели в галактике так много альтруистов?

— Возможно, игры влияют на участников так, что победителям становится не до мелочей? — улыбнулся Лум. — Я очень хочу узнать правду, ведь мы с друзьями всю сознательную жизнь собираем легенды и материалы о Мире Ноль. Но всем выжившим участникам начисто стирает память о большинстве аспектов испытаний. Наверное, как раз чтобы они не могли приоткрыть завесу тайны над играми и не оставили инструкций для будущих поколений.

— Дражайший доктор, ваши исторические познания несравненны, как и ваша содержательная речь! — кивнул довольный Теодорро. — Хотя триста тринадцать миллионов зрителей выразили несогласие со всем, что вы сказали, резкое сомнение в вашей компетенции и умственных способностях. Но куда больше народу вас одобряет.

— Гораздо интереснее, сколько этноидов в этот раз решатся на участие в отборочных турах Игры судеб! — воскликнул Весельчак. — Ведь есть целые сообщества люденов, которые собирают всю доступную и недоступную информацию о Мире Ноль, об испытаниях и их результатах, о победителях и тех, кто выжил или погиб на этой поразительной планете. И, передавая данные из поколения в поколение, они живут с надеждой, что именно в их жизни произойдут следующие игры.

— Представьте их состояние прямо сейчас! Когда легенда стала реальностью, а мечта явью! — подхватил опытный ведущий, поймав хайп. — Сегодня каждый желающий сможет принять участие в отборочных испытаниях Планеты судьбы⁈ Кстати, как это сделать?

— При своём появлении Мир Ноль начинает транслировать в окружающее пространство некий зов. Подключиться к нему может любое разумное существо, не важно, какой расы, потому что этот зов интерсемантический, то есть, он меняется в зависимости от того, кто и как будет его воспринимать. Для одних это звук, для других запах, для третьих ментограмма или визуальный знак; для кого-то программный код или комплекс вибраций, даже чистая эмоция.

— Но я не слышу никакого Зова, — испугался Теодорро. — Планета существует всего один оборот, а затем исчезает на тысячи лет! Времени мало, так хочется рискнуть и поучаствовать в величайшей лотерее вселенной! Как же мне быть⁈

— Чтобы ощутить Зов, нужно просто представить себе планету судьбы, — тронутый предметом обсуждения, благоговейно произнёс ваффу. — Не важно, изучал ты её много лет или узнал о ней сегодня; важна лишь сама идея. Идея планеты судьбы открывается любому, кто сосредоточится на ней. И если это сделать, вы услышите или увидите, или как-то ещё поймёте ключ. Этот ключ сделает вас участником Игры.

Эмо-лента сходила с ума от миллионов раздиравших её сообщений, она вышла из берегов, словно взбесившаяся река. Фокс представил невообразимое количество непохожих существ в самых разных мирах, которые сейчас в смятении или в радости, в страхе или отключив все чувства совершают судьбоносный шаг.

— Но будьте предельно осторожны! — воскликнул доктор Лум, и впервые его врождённый оптимизм окрасили волнение и тревога. — Даже отборочные испытания могут быть опасны! Данные о них не стираются из памяти, и мы знаем, что они ещё ни разу не повторялись. Среди них были и сложные, и те, что вредили участникам, и даже смертельные для некоторых из них. Поэтому трижды подумайте, готовы ли вы рисковать? Ведь из всех миллионов участников… победит лишь один. Остальные проиграют. Взвесьте все за и против! А потом подождите и подумайте ещё раз. И только тогда…

— Прощайте, друзья! — воскликнул Теодорро Хайп. — Я поймал Зов планеты и узнал кодовый танец, ключ к величайшей Игре. Левой, правой, хвостом, ррраз!

Наступила тишина.

— Э-э-э, — испуганно пролепетал тоненький робкий голосок. — Хозяин застыл и не двигается. Кажется, он решил всё бросить и стать участником игры… Что ж, мне, Мучарси по кличке Шишон, ничего не остаётся, как героически заменить его и стать новым ведущим… Ох, я так волнуюсь… Дорогие зрители, слушатели и вниматели! Мы продолжаем трансляцию, посвящённую Планете Судь…

Мучарси замолчал, а затем вдруг взорвался:

— Да лети оно всё звёздной пылью! Раз в тысячи лет, такой шанс упускать нельзя! Соберись, тряпка, смелее!

И трансляция прервалась.

За дверью Аны что-то звякнуло, будто руки девушки ослабели и она выронила какую-то мелкую вещь.

Одиссей замер, пронзённый предчувствием огромной истории. В глубине его глаза неистово мерцала синяя звезда. Синий, цвет познания и открытий, бесконечного пути — не красный и фиолетовый, не разрушение, опасность и смерть. Фокс смежил веки и представил Планету судьбы: в его воображении она выглядела, как маленькая синяя звёздочка в необъятной чёрной глубине глаза сайн.

Зов заполнил его сверху донизу, он проносился сквозь тело и уходил куда-то ввысь, в иные измерения, сметая всё на своём пути — но не разрушая, а очищая. Словно лишь этот поток имел направление и смысл, а всё остальное в жизни было хаотичной болтанкой из стороны в сторону, не ведущей никуда. Одиссею отчаянно захотелось поддаться потоку и унестись вместе с ним… в вышние края.

«За бесконечностью?», раздалось глубоко внутри. Вот как звучит мой ключ, понял Фокс. Он очнулся, схватившись за грудь и тяжело дыша, всё тело было в испарине и сжато пугающей, но уверенной, какой-то правильной дрожью.

Одиссей посмотрел на дверь в комнату Аны. Что может помешать ей уйти сегодня?

— За бесконечностью — я, — прошептал он.

Два триллиона, четыреста двадцать девять миллиардов, семь миллионов, шестьсот пятьдесят три тысячи, сто сорок три живых и разумных существа — они были вместе.

Каждый в своей точке галактики, но все теснились в пустом и мягком пространстве, где кроме их коллективного сознания не было ничего. Невообразимое единство, которое сложно описать — оно оказалось сильнее и глубже, чем прямая ментальная или нейро-поточная связь.

— Ух ты, — прошептал Фокс.

И одновременно с ним что-то выкрикнули, выдохнули, высказали или иным способом отреагировали бесчисленные легионы других существ. Все ощутили коллективный «Ах», каким же разнообразным он был! Флегматичные расы бесстрастно отметили новые данные; гипер-эмоционалы впали в фазу эйфории; моторно-когнитивные существа, словно живые конструкторы, изменили конфигурации своих тел; смешливые засмеялись, пугливые заплакали, впечатлительные впали в шок, а полиэмоты, как обычно, испытали всё и сразу; у фактуралов сменилась текстура, у хамелеонов окрас; химо-пластичные расы выдали соответствующую ситуации цепочку биохимических реакций… И так далее, и тому бесподобное.

Было удивительно чувствовать, насколько схожи в своей сути настолько разные существа.

Мозг с самыми мощными апгрейдами не способен осмыслить так много одновременных событий. Ни одна раса в галактике, даже этноиды с роевым восприятием и мышлением не могут быть связаны с таким количеством других. Но два с половиной триллиона участников не просто чувствовали друг друга, а были вместе. Фокс не успел это обдумать, как осознал преобладающие настроения этого единства. Ведь рядом с ним, так близко…

Оорт из пояса астероидов, тяжёлый и одышливый, он только что решился на Игру — из нужды. Жизнь впроголодь, нескончаемая тяжёлая работа и тиски долгов: дни Оорта полны лишений. Внезапное явление Мира Ноль выглядит как чудо и шанс, который нельзя упустить. Оорт поддался нестерпимому порыву всё бросить, всем рискнуть — и выиграть. И таких, как Оорт, вокруг очень много: миллиарды тружеников, честных бедняков, но и тёмных личностей и преступников из неблагополучных миров. Больше всего на свете они хотят изменить свою жизнь.

Легконогая и длиннорукая Ландри с планеты Бинар не пропускает значимых событий, ведь она лайв-хроник, в её сознание включено столько фолловеров! Она бежит вместе с пульсом событий, чтобы дать своему кругу всё самое лучшее! В галактике процветает достаточно миров, жители которых не знакомы с нуждой. Разительно не похожая на Оорта, Ландри стремится быть в центре главных событий, жаждет обратить на себя внимание всего мира, прославиться и стать важной для других… Одиссей знает, как сильна тяга к самовыражению и в какой мере она руководит действиями и жизнью самых разных существ. Никогда не стоит недооценивать её.

Финнифнат Уханду, надутый делец с Позитрона-5, считает по-своему. Дела у него всегда идут неважно: жизнь полна дураков, которых легко обирать, но они цепляются за скользкие щупальца Финнифната, норовя облапошить его в ответ. Спотыкаясь каждым тентаклем о поверхность колючего мира, который он хочет обокрасть, Уханду проклинает всех и вся: разрази великая засуха гримасы шершавой судьбы! Им руководит жажда наживы, чистый и незамутнённый эгоизм. Да пошли они все к сухой лягуше, пусть горят на солнечной стороне, а я буду чавкать в трясине богатства, нагваздайте мне побольше, вы обязаны, мир мне должен, моё, всё будет моё. Вернее, оно уже моё, надо только отобрать.

Резким контрастом с трясиной Финнифната оказалась четвёртая из движущих сил: альтруизм-идеализм, стремление к высокой и важной цели. Когда Олашши Т’рин победила в игре, она выбрала в награду две ключевых технологии, которые заложили основу будущего Содружества — но философию и подход придумала сама. Она всего лишь хотела улучшить непростой уклад своей перенаселённой системы — а ей удалось изменить историю всей галактики и жизнь сотни тысяч миров. Сегодня младший коммунизатор Бимос, маленький роевой снифф из колонии №14−006КН223, аугментированный для выполнения социальных функций, жаждет сделать нечто подобное. Всё его крошечное сморщенное существо мечтает о потоке реформ и перемен. Нюх-нюх.

А это — безымянный и бестелесный айн из почти безграничного океана цифровых реальностей гуманоидного кластера миромоделей. Он лишь функция, одна из сил виртуальной природы, отвечает за обсчёт и реализацию потоковых природных явлений в атмосферах — можно назвать его божеством цифровых ветров. Ему никогда не требовалось больше, чем просто быть. Но сегодня, изменённый новостью о возвращении древней планеты, сервисный айн принял решение встроиться в процессы. За доли секунды он утвердил с админами смену статуса, сконструировал себе личность, выбрал имя, сформировал внешность и получил от высших айнов кластера собственное материальное тело. Наверняка оно понадобится в испытаниях.

Зачем он нарушил размеренный покой и гармонию своей цифровой жизни и вышел в несовершенный оффлайн-мир? Ради чего выделил целых три процента вычислительных мощностей под обработку личностных черт и замкнутого сознания? Ради великого Познания, у которого нет пределов и конца. Ибо как можно упустить редчайший шанс, один на сотню поколений, и не принять участие в загадочной игре на рукотворной планете, которую создали неизвестные Древние с неясной целью? Слишком много нестандартных вероятностей сходятся в одной точке пространства-времени, чтобы мыслящее существо могло проигнорировать их.

Теперь айна зовут Познатель-16-Парадокс, и он ощущает любопытство, страх и нетерпение, совсем как другие живые существа. Но где-то на фоне мелко-минутного существования его новенькой ладно пригнанной личности дуют комплексные ветра из мириадов факторных потоков, сворачиваются и разворачиваются сложные циклоны цифровых атмосфер…

Схазма Чудовищная вошла в игру по совсем другим причинам. Неимоверно сильная как боевой фактор и как личность, она выделялась даже из бесчисленных толп. Витальный энфорсер ордена сэлл, изменчивый биоморф с фанатично-стойким личностным ядром, своё имя Схазма получила от тех, кто её ненавидит и боится — но с гордостью приняла его. «Я Чудовище», соглашается она, убивая и изменяя тех, кто стоит на пути ордена. Схазма сделает всё, что потребно и непотребно, чтобы победить в этой странной игре и получить должное. Ведь чудовищной сэллой движет долг. Как и миллионами других: солдат, чиновников, эмиссаров, миссионеров и детей кланов или родов. Они здесь не за себя, а ради чего-то большего, каждый из служителей представляет свою общность.

Нужда, самовыражение, корысть, идеалы, познание и долг. Эти движущие порывы были сильнейшими, их разделяло невообразимое количество личностей в несчётном числе миров. Мелькали и другие: злоба и месть, желание навредить, злорадное предвкушение «подождите, сейчас я учиню такое…». Философское: «Почему бы и нет», и «Мне всё равно, ведь ничто не имеет смысла». С такими и многими другими помыслами миллионы игроков вошли в Игру. Кажется, были даже отдельные эксцентрики, которые собирались победить и загадать невыполнимое желание, чтобы посмотреть, приведёт ли оно к коллапсу вселенной. Или хотя бы галактики, вот будет номер! Но носители редких мотиваций терялись в общем хоре, их индивидуальные голоса были слишком слабы.

И это хорошо. Ведь чувствуя цели и настроения других, Одиссей старался не думать о себе и не осознавать свою личность — чтобы остаться незамеченным. Цель, с которой он шагнул сюда, лучше скрыть. Если человек сумеет пройти испытания и окажется на Планете Ноль, участников будет совсем немного, и понимание движущих сил каждого из соперников станет преимуществом. Лучше не давать его другим.

К счастью, Фокс был в абсолютном меньшинстве, и вряд ли кто-то его заметил.

Весь этот ворох удивительных ощущений длился не больше десяти секунд. И после взрыва сумбура, многоголосого осознания себя и всех остальных, единство начало умолкать — с каждым мигом нарастали неподвижность и тишина.

Потому что в центре этого не-пространства, где собралось внимание всех участников игры, возник символ — все изучали его и старались понять. В отличие от Ключа, уникального для каждого из игроков, символ был одинаковый для всех. И это сразу заставило Фокса внимательно осмотреть его, ведь скорее всего это был символ древней загадочной расы, создавшей Мир Ноль. И поняв этот символ, можно строить догадки о расе, начертавшей его.

Увы, человеческому восприятию это оказалось сложновато. Странный, изменчивый кривогранник вращался внутрь, на глазах у Фокса схлопывался сам в себя, но каждая исчезающая грань рождала новые грани, они расходились в разные стороны, как фрактал. Выходило, что символ постоянно и стремительно разрастается, ведь он прибавляет много граней за каждую схлопнутую… но почему-то он оставался прежнего размера. Брр, у Фокса зарябило в глазах.

В единстве зашумели множество разных реакций, кажется, абсолютное меньшинство узнали символ, и кто-то скрывал это знание, а кто-то, наоборот, транслировал его остальным. Но всего три секунды спустя символ изменился: фрактальное разрастание и схлопывание прекратилось, теперь кривая фигура просто вращалась сама в себя, словно какая-то игрушка или пазл, всё ещё сложная, но уже на порядок проще предыдущей. Одиссей до сих пор не знал, что всё это значит, как и подавляющее большинство участников игры. Но целые миллионы то ли самых образованных, то ли самых необычных существ уже поняли, в чём смысл. И осознание распространялось по единству со скоростью мысли.

Символ плавно упорядочился и стал кубом. Обычным кубом — и тогда детектив хлопнул себя по лбу. Измерения! Сначала был пятимерный объект, вернее, его проекция, чтобы символ могли воспринимать обычные трёхмерные инвалиды, которых в галактике подавляющее большинство. Затем символ стал четырёхмерной проекцией куба, а теперь собственно трёхмерным, привычным для них. Сейчас он превратится в двумерный квадрат, затем в линию, а после в бесконечно малую, но всё же чётко различимую точку. «Пять, четыре, три, два, один, ноль».

Это был отсчёт до начала игр.

Смех, облегчение и подобные реакции прокатились по всему единству. В голове у Фокса пронеслось, что, если Древние были пятимерными существами, это многое объясняет. Их могущество, их панибратское отношение с временем, может быть, даже их исчезновение. И это подтверждало цель, ради которой Одиссей давным-давно хотел стать участником Игры Древних. Но думать над этим было некогда, он отложил вопрос в сторону и перевёл разум в режим полной готовности. Испытания вот-вот начнутся.

Квадрат, линия, точка. К этому моменту уже половина единства разобрались, что к чему, и молча ждали первый отборочный тур — тогда как вторая половина устроила невыносимый гвалт. Но Одиссей уже научился отключаться от ненужных частей единства, чтобы сосредоточиться на нужном.

Точка погасла, и что-то неуловимо изменилось. Игры начались.

Напротив каждого кандидата снова появился странный фрактально-гранный символ, неудержимо растущий во все стороны, при этом оставаясь на месте. А затем, перегородив его, перед каждым из двух с половиной триллионов участников возник непроницаемый чёрный провал.

Фокс смотрел на него меньше секунды, а уже знал, что делать. Он рванулся вперёд так быстро, как только мог, и канул в темноту. Пока подавляющее большинство участников разглядывали странную штуковину, просчитывали и анализировали её, пытались понять, в чём суть испытания… испытание было завершено. Потому что первой ступенью на пути к участию в игре — была проверка на готовность участвовать в ней.

Те, кто первыми шагнули в провал, прошли в следующий тур. Остальные выбыли, не успев осознать, что происходит, или успев осознать, рванувшись вперёд, но опоздав на миллисекунду.

Во второй тур прошёл ровно триллион существ. Остальные полтора триллиона ахнули, возопили и замолчали: в шоке, разочаровании, гневе, с облегчением и множеством других чувств. Но их безжалостно и равнодушно отсекло от единства и выбросило обратно в скучные будни. Они потеряли свой шанс.

Годы спустя они будут с болью вспоминать этот момент — когда от участия в величайшей игре своей жизни их отделяло простейшее действие из всех возможных: сделать шаг вперёд. Им не хватило для этого доли секунды и грана решимости, и они остались на обочине судьбы…

А Одиссей сделал первый шаг к Планете судьбы.

5−4−3−2−1

Напротив висел четырёхмерный символ: сложный кривогранник, вращавшийся сам в себя. Значит, это не только знаки отсчёта, но и отметки пройденных испытаний. Чтобы попасть на Планету Ноль, нужно пройти ещё четыре… или три?

Перед Фоксом родился сгусток света, тёплого и нежного. Он сиял умерено и мягко, Фокс шагнул поближе, чтобы рассмотреть — но тот засиял гораздо ярче, почти слепя; человек отпрянул назад, и свет заметно угас. Хм, он шагнул ещё дальше: сгусток потемнел и побледнел настолько, что внутри показалась смутно различимая фигура…

Свет слегка танцевал, красивый и манящий, и огромное количество игроков, не раздумывая, сунули руку, пытаясь нащупать, что же внутри. Это было инстинктивное и обманчиво-верное решение: ведь только что решительность и скорость действия оставила каждого из них в игре. Не успев подумать, они повторили предыдущее действие, и это стало их ошибкой.

У Фокса инстинкты сразу восстали против того, чтобы совать в сгусток руку: именно потому, что новое испытание не могло в точности повторять предыдущее — что бы это была за игра?

Если в предыдущем испытании нужно было решительно шагнуть в провал, доказав, что ты готов играть по-крупному, то здесь речь шла об опасностях Мира Ноль, ждущих впереди.

Так и вышло: тысячи, сотни тысяч, миллионы торопыг, сунувших руку в сгусток, зажмурились от слепящего сияния, но реагировали в стиле: «Ага! Вот оно!» Как будто они чего-то нашли. Но тут же игроки стали дёргаться и вскрикивать, потому что сгустки внезапно вырастали и пожирали их в ответ. Нет, проигравшие не умирали, их просто выкидывало из игры, на этом этапе создатели были ещё милосердны. Но Древние хотели, чтобы игроки понимали опасность.

Умно, пронеслось в голове Фокса: те, кто не готов к угрозам, не пройдут в третий тур. Пройдут лишь осторожные. Направленный отсев.

Однако испытание зашло в тупик: под двести миллионов участников разом покинули игру, остальные поняли, что трогать свет нельзя — и просто застыли. Наступила пауза, никто не знал, чего ждать. Сейчас все, кто проявил осторожность, перейдут в третий тур? Шли секунды, ничего не менялось.

Одиссей знал, что всё не так просто, ведь сунувшие руку в сгусток — нащупали тот смутный объект внутри; они восклицали в духе «Нашлось!», и лишь потом исчезали в волнах взбешённого света. А раз там что-то есть, нужно стать одним из первых, кто поймёт, как достать и не быть сожранным светом.

Человек протянул руку к сгустку, и свет стал слепящим; отступил, и сгусток угас. Чем ближе, тем ярче; чем дальше, тем бледнее. Но как достать нечто, если свет готов поглотить тебя тем сильнее, чем ближе ты подносишь руку? Как быть, если свет мешает и стоит на пути?

Фокс закрыл глаза. И вытянул руку вперёд.

Конечно же, там висел маленький куб — ведь испытание было переходом из четрёхмерной фигуры к трёхмерной. Фан-факт: у создателей игр было чувство юмора!

Вынув куб, Одиссей стал шестнадцать тысяч семьсот четвёртым, кто догадался и успел пройти в следующий тур. Кстати, с самым первым их разделяло всего четыре с половиной секунды.

Их тут же отделило от единства, чтобы они не могли подсказать остальным, и те проходили испытание сами. Оно длилось ещё примерно минуту, которая потребовалась миллионному игроку, чтобы безопасно достать куб. Фокс с интересом наблюдал, как подействовали разные способы: кто-то снял одежду и накрыл ей сгусток света, это тоже сработало. Невидимый глазу, свет прекращал быть препятствием и угрозой. Хммм, интересный концепт. И вообще, с каждым новым фактом Древние становились всё интереснее.

Символ куба повис перед миллионом игроков. Одиссей ощутил лёгкое напряжение от факта, что на уровне миллиона он уже играет в высшей лиге, и его медлительный неапгрейженный разум может стать критическим недостатком… Тратить время на размышления об этом он, разумеется, не стал.

Перед Фоксом возникли три объекта, каждый странный по-своему. Первым висел колючий звездогранник, его лучи торчали во все стороны, как у морского ежа, но не так плотно, и они были толще, примерно одинаковых форм, но немного изогнутые и со множеством выемок-вмятин по бокам. С одной стороны виднелось углубление: несколько торчащих лучей оказались ниже остальных.

Вторым объектом был маленький выгнуто-вогнутый клин, похожий на пирамидальную семечку с острым концом, какой-то невнятный и неброский. А третьей была спираль переменной толщины, витки которой поднимались снизу вверх, обрисовывая… довольно ровную сферу, незаполненную внутри. Верхний конец спирали смыкался в гладкую «шапку», а нижний слегка выгибался и торчал наружу.

Каждый объект выглядел неуловимо-притягательно и приятно: они были такого мягкого серого цвета с оттенком морской волны, с такой матовой, но гладкой поверхностью, Одиссею хотелось взять их и погладить, рассмотреть. Прислушавшись к ощущениям единства, он понял, что форма у трёх предметов совершенно одинакова для всех игроков — а вот фактура, текстура и цвет для каждого свои. Секунду подумав об этом и ощутив новый прилив симпатии к странным штукам, Фокс догадался, что текстура и цвет зависят от того, какой ты расы, и объекты специально такие приятные, чтобы каждому хотелось взять их в руки. Это намёк от игры, но для чего их брать?

Куб отсчёта, висящий в воздухе, мигнул. Ещё раз, неторопливо и плавно. Человек понял, что с каждым «мигновением» он будет исчезать и появляться быстрее, пока не замельтешит с сумасшедшей скоростью и раунд не будет закончен. Нужно успеть пройти испытание до того: кажется, у Фокса всего двенадцать-тринадцать секунд! Он мигом вспотел от напряжения: лучший детектив галактики, пятисотлетний долгожитель, такой особенный — как глупо будет проиграть сразу тысяче соперников! Впрочем, тысяче из двух с половиной триллионов… Ненужные мысли панически лезли в голову, но детектив умел с таким справляться.

Нужно выбрать один из трех объектов? Но какой из них правильный? Нет, это не может быть выбором, они не случайно одинаково-притягательны. Фокс не разбирался в топологии, геометрии и механике — зато он умел экстраполировать, и мысли бросились в сторону собственно игры.

Если первое испытание было на решимость играть, а второе на понимание грядущих опасностей, то чему посвящено третье? Интеллекту? Да, в играх часто нужен ум. Но Фоксу подумалось, что игра, где выигрывают по умолчанию только самые умные — это не очень хорошая и правильная игра. Интеллектуальное неравенство, в том числе у разных рас, заведомо определяет, кому победить и кому проиграть. А Древние вряд ли создали такой грандиозный проект и позволили принять участие каждому, таким разным существам — чтобы свести всё к тесту на IQ.

Нет, испытания должны быть более универсальны. Но чему тогда посвящён третий тур?

Много участников вокруг Фокса уже предприняли первые действия: кто-то выбрал один объект из трёх и пытался понять, что дальше; другие хватали все фигуры подряд и ломали их, крушили в труху!

Что, если нужно выбрать не один объект из трёх, а все их вместе? Одиссея пронзило понимание.

Оставалось семь секунд, он схватил спираль, она должна идти первой. Затем звездогранник: вложить его внутрь спирали никак невозможно, в витках не было достаточного просвета, чтобы втиснуть звезду внутрь. Но Фокс вставил слегка выступающий нижний конец спирали в ту самую прореху в лучах звезды, и начал вертеть её по спирали, с восторгом наблюдая, как идеально они смыкаются, наползая друг на друга. Одно движение, другое, и звезда втиснулась внутрь.

Осталось пять секунд, в его руках лежала почти идеальная сфера, и было трудно поверить, что такое ровное и гладкое целое создано из таких острых, мятых и неровных частей. Но на боках сферы шёл ровный ряд выемок, абсолютно идентичных, и конечно же, туда острым краем вниз вставлялся третий объект, то самое «семечко». Но оно было всего одно, а пустот куда больше!

Четыре секунды. Одиссей понимал, что это испытание не на чистый ум, а на трудноуловимое свойство креативного восприятия, понимание сути игр как явления. Только лучшие игроки пройдут в величайшую Игру. И если у тебя нет нужной детали, чтобы завершить идеальную сферу… ты должен найти другой способ завершить её.

Фокс крутанул шар в руках, так быстро, как мог — и тот разом поднялся в воздух и замер, вращаясь сам, стремительно и ровно; первые мгновения выемки мелькали, но затем из-за скорости их стало не видно, шар вертелся так быстро, что вращения стало не видно. Перед человеком зависла идеально гладкая и ровная сфера. А затем она исчезла, и Одиссей вошёл в первую десятку тех, кто прошёл это испытание.

Тысяча кандидатов, напротив каждого повис символ-квадрат. Скорее всего, это предпоследнее испытание: в тур-линию пройдёт сотня, в тур-точку десять игроков, и именно эти десять сильнейших попадут на Планету судьбы.

Под Фоксом развернулась плоская широкая панель, и на ней стали понемногу рождаться крошечные зёрнышки-существа. Эти «Мураши» роились вокруг маленьких муравейников, и с каждой секундой едва заметно прирастали в количестве. Муравейников было десять штук, все серые и похожие друг на друга, и они развивались совершенно одинаковым способом. Затем один из них разом поменял цвет и стал ярко-жёлтый. Фокс, не раздумывая, протянул руку к другому — который находился в нижнем углу, у самого края карты. Как только он коснулся муравейника, тот вместе со всеми мурашами стал синим.

Игроки один за другим осознавали, что участвуют в партии на десятерых, девять других твои соперники, и лишь один победитель выйдет в следующий тур. Муравейники каскадом окрасились в разные цвета, каждый игрок определил, за кого он играет — и внутри общего единства на тысячу разумов появилось мини-единство на десять врагов, играющих против друг друга.

Но карта была совершенно ровной и пустой, а разницы в развитии мурашей не наблюдалось. Значит, сразу понял Одиссей, мы сможем влиять не только на то, как развиваются наши подопечные — но и на то, каким станет сам ландшафт игрового мира.

Он коснулся пустого места на панели, и снизу возникла полоса, на которой лежали: горка твёрдых ребристых ромбиков, горка мягких пушистых зверушек, блестящие самородки, углубление, полное отдельных прозрачных капель, словно застывших слёз, целая заросль маленьких круглых кустов — и, наконец, аккуратные светящиеся энергоблоки. Ресурсы.

Каждого ресурса было ровно по тысяче, человеческие цифры светились рядом специально для Фокса. Он ткнул в капли и провёл пальцем по пустой карте недалеко от синего муравейника — и там появился водоём, вытянутое озеро, а количество слёз в его ресурсах уменьшилось вдвое. Не теряя ни секунды, Одиссей выбрал ромбики и потратил почти все их, чтобы воздвигнуть скалы, откусывая себе максимально возможный кусок карты и отгораживаясь от всех противников, защищаясь горами и уменьшая соперникам территорию для будущего развития. Свои свободные территории он обеими ладонями за секунду заполонил лесом, и ресурсы-кусты закончились.

Фокс был первым, кто догадался всё это сделать, но остальные увидели изменения на карте и тоже начали стремительно делить её с помощью гор, рек и лесов. Только двое замешкались, и сразу сало ясно, что плохой старт в этой игре — почти гарантированный смертный приговор.

Одиссей, не теряя ни секунды, разместил на своих территориях стада пушистых зверей (источник пропитания) и равномерно понатыкал залежи кристаллов, но не все, пару оставил на всякий случай. Мерцающие энергоблоки, похоже, были самым ценным ресурсом игры, но пока не ясно, для чего.

Крохи из синего муравейника моментально отреагировали на все изменения: они потянулись к воде, к лесам, к пушистым существам, и стали стремительно добывать все ресурсы. За десять секунд база разрослась вдвое, число крох увеличивалось на глазах. Среди них появились более крупные мураши, составленные из двух зёрен и даже трёх. Составная форма жизни с блочным функционалом, интересно.

Фокс заметил, что мураши не добывают кристаллы; подумав секунду, он выбрал энергоблоки и затем коснулся своей базы. Угадал: открылось окно возможностей развития. По символам, адаптированным к восприятию человека, всё было чётко и ясно: вот иконка «изучить технологию добычи» (моментальный тык туда), вот «улучшенная охота» (тык, стоит в очереди), вот изучение оружия для атаки, улучшение защиты — и так далее, и тому подобное. Древо технологий тянулось в разные стороны, успевай осмыслять и выбирать. Но тысячи энергоблоков хватало только на изучение первых семи-восьми технологий. Надо понять, где брать энергию потом.

В центре карты уже рубились друг с другом: мураши разных цветов пересекались и начинали войну на истребление. Одиссей покачал головой, ведь он был первым, кто догадался о сути игры и отхватил себе лучшую территорию, сделал удачный ландшафт и начал развитие раньше остальных… но как минимум половина игроков уже опережали его в мелких улучшениях и контроле. Их воины уже владели доспехами и метательным оружием, на базах строились укрепления. Потому что многие игроки анализировали ситуацию, принимали решения и отдавали приказы заметно быстрее, чем Фокс. А ведь он был умный и опытный человек, просто его старомодный мозг без апгрейдов начинал проигрывать гонку.

Главное, что он заметил: уничтожая вражеских существ и разрушая их строения, захватывая их территорию, победитель получал небольшие порции энергоблоков, нужных для технологического развития. Порции были маленькими, чтобы не привести к лавинообразному росту силы игрока, которому довелось победить в одной стычке в одном месте карты. Но энергия медленно копилась, и победы были единственным способом добыть самый ценный ресурс.

Это было сколь логично, столь же и безжалостно. Война на уничтожение в реальном времени, где истребление твоего народа означает твою смерть в игре.

Следующие минуты слились в нарастающий калейдоскоп, шею и спину медленно охватывала пульсирующая боль. Секунды убегали в лихорадочном управлении стремительно растущей армией и усложнявшимся арсеналом возможностей и элементов. Чем сложнее становилась игра, тем больше Одиссей не успевал за тройкой сильнейших игроков: Красный, Оранжевый и Жёлтый. Желтый уже почти уничтожил Зелёного, когда Одиссей только начал столкновения с Пурпурным.

Первые минуты Фокса и его маленький народ держало в лидерах и в безопасности то, как быстро и правильно он понял сущность игры и распорядился своими ресурсами, чтобы отгородиться от ранних угроз и забрать себе максимум пространства и ландшафта. Выставленные племена зверей сами собой размножались по широким лесам, и это, независимо от действий Одиссея, создало богатую ресурсами живую среду для его мурашей. Рано выставленные месторождения, оказывается, тоже со временем «дозревали», добытые самородки начинали попадаться крупнее и ценнее. Мураши Фокса питались до отвала, и потому среди его народа часто рождались «гиганты»: существа из трех-четырёх зёрен — они были явно сильнее и способнее мелкотни.

Синие горы поначалу стали почти непреодолимым препятствием и защищали народ Фокса и его территории от посягательств; не всем из остальных игроков удалось отгородиться горами, потому что самые быстрые и агрессивные соперники предусмотрительно по карте протянули длинные реки. Горы поверх них уже не ставились — и это позволило агрессорам в скором ближайшем будущем проникнуть на территорию противника вплавь. Поэтому стычки в центре карты начались раньше, чем по краям. Там и конкуренция за ресурсы была выше, в связи с большей плотностью соперников — именно поэтому Фокс сразу выбрал себе закрытый угол карты.

Но горы не гарантировали защиту надолго: уже на четвёртой минуте игры Жёлтый игрок открыл технологию переработки горных блоков, получая при этом серую пыль, новый строительный ресурс. В итоге он смог и улучшить инфраструктуру, и добираться до территорий врага через вырытые каньоны, оккупировать их залежи кристаллов, увеличивая свой общий доход.

На карте игры одновременно происходило множество событий. Кто-то пытался защищаться и ушёл в глухую оборону, изучив соответствующие технологии, которые понемногу увеличивали ресурсы внутри закрытого анклава — но довольно медленно. Кто-то пошёл агрессивной стратегией, но не рассчитал силы и проиграл: уже практически вылетели Зелёный и Коричневый, их базы уменьшились до начальных, а от земель остались считанные клочки. Кто-то использовал агрессию идеально и развивался быстрее остальных, это как раз были те самые Желтый, Оранжевый и Красный. Одиссей шёл вслед за ними, потому что его никто не трогал и у него был самый лучший старт. Но он не зарабатывал энергоблоки, и когда стартовые закончились, это остановило его технологический прогресс.

В игре не нашлось технологий для дипломатии или сотрудничества, всё было направлено на взаимное уничтожение — ведь в следующий тур пройдёт только один. Но Фокс понимал, что кроме явных игровых механик существуют неочевидные мета-игровые.

Выше них с Пурпурным активно развивался Красный игрок. Он только что начал войну с Оранжевым, и ему было стратегически выгодно открыть второй фронт против достаточно неагрессивного Синего народа Одиссея, который вкладывался в добычу и рост, а не в завоевание.

Быстро осознав, что Красный не избежит соблазна вторгнуться к нему, Фокс взял остатки своих кристаллов и внезапно разместил их на территории будущего врага. Тот уже двигал первые силы в его сторону и даже отпочковал от основного муравейника второй поменьше, чтобы установить на границе синих гор свою базу. Но после такого жеста доброй воли Красный почти сразу отвёл войска к оранжевым горам и установил базу там. Ведь он без боя получил то, на что собирался потратить силы — так что теперь напал на Оранжевого всем, что у него было.

Одиссей с облегчением перевёл дух: отсрочка куплена, посмотрим, кто из агрессоров победит.

Он тем временем давил Пурпурного игрока, за счёт своих «гигантов», общей сытости и здоровья синих мурашей; а ещё Одиссей раньше Пурпурного первым начал разрабатывать залежи и добывать кристаллы, с помощью которых изучил атакующие технологии. Пурпурный реагировал быстрее и управлял элементами игры лучше Фокса — как и почти любой гражданин галактики с апгрейдами и прошивками первого или высшего класса. Но он неумолимо проигрывал человеку по двум причинам: слишком удачный старт Синего и его наблюдательность, а затем находчивость в принятии верных решений.

Одиссей раньше всех догадался, что мурашей можно скрещивать друг с другом, осуществляя селекцию. Он первым увидел, что тройные мураши получают специализацию добытчиков, двойные остаются в собирателях, а четверные становится сильнейшими воинами. Поняв это, Фокс заставил всех четвертных мурашей собраться на базе и размножаться — после чего они породили одного небывалого пятиблочного гиганта. У других игроков ещё не было «пятёрок», а оказалось, что это могучие и умные вожди. Синий вождь начал действовать самостоятельно: отпочковал от основной базы маленький муравейник и ушёл выше, заложив базу для будущего могущества.

Одиссей создал ещё одного такого же, благодаря своему мирному и защищённому развитию, но после бросил все силы на агрессию и войну. Ударными группами из четверных бойцов с двумя вождями Фокс сокрушил Пурпурного, а Голубой и Красный с разных сторон дожрали земли и ресурсы проигравшего. Зелёный и Коричневый тем временем выбыли из игры.

Оранжевый проигрывал Красному, Желтый начал войну одновременно с Голубым и Салатовым. Бордовый в верхнем углу уступал кусок за куском земли Голубому. Через минуту от Бордового и Фиолетового ничего не осталось. Красный и Жёлтый всё росли и росли, они поглотили почти всех мелких и уткнулись друг в друга, Голубой забился в угол и ушёл в глухую оборону.

Одиссей получил новые энергоблоки, и едва успевал решать, куда направлять развитие. Он больше не мог балансировать между экономикой и вкладом в будущее. Чтобы выжить и поспеть за оставшимися агрессорами, Фокс должен был прямо сейчас что-то завоевать. Он мог вторгнуться в бок Салатовому, но понял, что даже если урвёт себе кусок, получит не так много. Одиссей собрал все свои силы и вошёл в земли Красного.

Жёлтый тем временем получал энергоблоки быстрее всех и достиг предела технологического развития, последняя технология позволила ему ускорить передвижение всех войск. Он за минуту произвёл ошеломительный марш-бросок своих армий на Голубого, и тот перестал существовать.

Красный был хорошим стратегом. Увидев войска Одиссея, он отвёл свои и ударил по оставленным территориям Жёлтого. Это был правильный ход: два лидера неминуемо столкнутся уже скоро, и выгоднее нанести удар первым, пока армии Жёлтого отведены в верхнюю часть игрового мира. При этом он жертвовал частью своей земли Синему, но получал больше. А Одиссей, увидев знак союза от игрока, которому раньше сделал союзное действия сам — захватил оставленные земли, но дальше не пошёл, а переключился на Салатного.

Прошло ещё две минуты, и в игре осталось трое.

Красный проигрывал Жёлтому, но едва-едва, война шла на грани, два по-настоящему сильных и быстрых стратега совершали стремительные размены и перегруппировки, успевая и вести развитие всего своего народа, и руководить вручную чуть ли не каждым мелким мурашом! Одиссей, отстающий от Красного совсем немного, тем не менее, с каждой минутой всё яснее осознавал, что ни того, ни другого врага, явно превосходящего в скорости и мере стратегического контроля — ему в итоге не победить.

При этом все три народа и игрока оказались в патовой ситуации.

Жёлтый поставил энергоблок на территорию Одиссея. Ясный и недвусмысленный жест: давай разделим Красного. Но Фокс знал, что это заведомое поражение: Жёлтый получит большую часть ресурсов Красного и получит больше энергоблоков, а затем с превосходящим интеллектом и силами легко победит Синего и закончит игру.

У Красного вариантов было не больше: он мог отступить от Жёлтого и попытаться победить Одиссея, но всем было ясно, что, даже превосходя его как управляющий и стратег, просто не успеет.

У Фокса было три выбора. Ждать исхода войны, участвовать в ней по минимуму и копить силы — но он не сомневался, что в итоге проиграет. Напасть на Красного — тоже проигрыш, Жёлтый разнесёт ослабевшего победителя ещё быстрее. И третий вариант: выдвигаться наверх карты всеми силами, сражаться против Жёлтого вместе с Красным, пытаясь развиться как можно сильнее и при этом потерять как можно меньше — ведь его армии были всё же вторичной ударной силой, и первичный ответ Жёлтого пройдёт по красным мурашам. Это был очевидно самый лучший выбор, при нём у Одиссея появлялся шанс.

Человек потянулся к единству, в котором осталось лишь трое игроков — чтобы узнать, кто они.

Красный был профессиональным военным, Фокс нервно хмыкнул, увидев гепардиса в форме и с таким количеством аугментов, от которого до киборга оставалась пара шагов. Штабной стратег в отставке, Ррынис Ворск был решительным, угрюмым и максимально хладнокровным бойцом.

А Жёлтым агрессором и лидером по большинству параметров оказался маленький, тщедушный крулианец. Две полоски его тела сплелись в спокойном неплотном узоре, небрежном, а ещё он курил трубку, пыхтел, как ни в чём не бывало. У змея не было ни единого технологических апгрейда, а вот прошивки, судя по скорости реакции и количеству одновременных потоков восприятия, топовые.

Блёклая чешуя и потускневшие роговицы выдавали возраст — змей был уже стар, но его маленькие глазки блестели такой концентрацией яда, которой отродясь не водилось в клыках. Высший магистр космической археологии, презрительный и колкий директор института перспективных исследований, мастер Свийс испытывал к двоим оставшимися врагам большой интерес. Как к милым, слегка недоразвитым зверушкам.

Заметив внимание человека, крулианец свил себя в вежливое кольцо и прошипел:

— Вы ужжже можжжете сссдавацца, молодой человекс. Шахус и матус в пять ходов, если вы понимаете, о чём я.

Молодой человек вздохнул.

Две минуты они вместе с Красным выходили на позиции, пытаясь скоординировать действия, но у них плохо получалось, потому что Жёлтый мастерски менял диспозиции и наносил быстрые и малые удары в ответ. Все трое полностью потратили энергоблоки, и Фоксу с Ррынисом не хватило на технологию быстрого передвижения. Их армии уступали в мобильности, хотя заметно превосходили в числе.

И грянула последняя война на истребление, мураши пошли брат на брата, потоки Синего, Красного и Жёлтого смешались, как в нелепом калейдоскопе или трагически драном макраме.

У Фокса слегка плыло перед глазами, спина и шея пульсировали, охваченные огнём, а голова гудела, как пустой торпедный отсек — но он стоически терпел боль и принимал решения в таких количествах и с такой скоростью, что поразил сам себя. Но этого оказалось недостаточно.

Жёлтый за три минуты разгромил два главных войсковых объединения Красного, не дав Синему получить слишком много, когда их вожди разобрали чужие владения на части.

Гепардис посмотрел на человека, сделал знак уважения, подходящий для гражданских лиц, и передал остатки своих ресурсов и земель синей армии, а последними из красных мурашей уничтожил столько инфраструктуры и армий Жёлтого, сколько сумел. Одиссей успел уничтожить главную базу своего союзника-врага и получил за это крупную партию энергоблоков; он сразу освоил технологию быстрого движения и высшую технологию управляемой рождаемости.

Синий и Жёлтый остались вдвоём.

И если Одиссей думал, что перед этим было сложное и напряжённое сражение, он только сейчас понял, насколько ошибался и насколько комплексное, полное тонкостей и нюансов, не прощающее ни малейших ошибок противостояние ждёт его впереди.

Он сражался лучше, чем когда-либо в своей жизни, совершал неожиданные и творческие ходы. Всё, что крылось в таланте, фантазии и опыте Одиссея, он проявил в этой игре. Благодаря технологии управляемой рождаемости в его армии появилось двое семиблочных мурашей: гигантские медленные сокрушители, они были сильнее остальных воинов в игре.

— Похвально, похвально, — прошипел Свийс, проиграв третье сражение подряд.

Но его отступающие вниз войска окружили и перерезали две логистических артерии Синих, ведущие с юга на север. Центральные армии Фокса оказались без поставок, и он понял, что проигранные бои были приманкой настоящего стратега, которая позволила его войскам отступить в нужные регионы. Бледный Фокс ощутил, как дрожат руки и бессилие растекается по измученному телу: он сделал всё, что мог и даже больше… но этого оказалось мало.

— Упорсссство, досстойное лушшего применения. Впрошем, от кашдого по ссспошобностям, вы и так сссебя превжошли.

Фокс сжал зубы и продолжил игру, минуты тянулись тяжело, как будто сверху навалилась груда камней, которая росла с каждым шагом. Схватка змеиного стратега, который слегка уступал Фоксу по размерам и силе армии и не имел двух семиблочных бойцов, но превосходил по территориям и притоку ресурсов — была бы схваткой двух равных врагов. Но крулианец мыслил быстрее и, главное, благодаря прошивкам физически тратил на мышление меньше сил. А Фокс устал от невероятного темпа, глаза болели от постоянной концентрации на мелких деталях; он совершил одну за другой две ошибки, каждая из которых немного увеличила преимущество врага.

— Печчально, ффух, на это горешно шмотреть, — посочувствовал Свийс.

Но человек продолжал бой, и у него было маленькое, но важное преимущество: умение находить необычные решения. Благодаря таланту мифотворца, Одиссей в поисках правды придумывал потрясающие истории, которые часто оказывались истиной, а иногда даже чем-то большим. Его соперник не обладал этим свойством, это был циничный и ядовитый змей, которым руководили только презрение и расчёт. Воображение было ему непонятно и не близко. Именно эта разница, вместе с несгибаемой волей Фокса, испытавшего в своей жизни практически всё, что можно испытать — давала ему надежду. Он продолжал драться до последнего.

Поэтому пять тяжелейших минут спустя, крулианец распрямился, удивлённо посмотрев на детектива, и произнёс:

— Какая выдумка. А ты неплох, шеловек.

И добил последних синих мурашей.

Ноги не держали Одиссея, он сел на пол, не веря, что всё кончено.

Он не прошёл в четвёртый тур. Единство выветрилось из головы, и его выкинуло из Игры.

Тишина.

Только мстительная боль спины и поясницы, пульсирующая шея и резь в голове — они с удовольствием заполняли опустошение, накрывшее Фокса. Проигравший хотел встать, но не было сил.

— Ана? — спросил он в пустоту.

— Изолировалась от всех контактов и не покидала комнату, — мягко ответил Гамма.

— Фазиль и остальные?

— Отправились в торговый стационар этой системы сразу по нескольким делам: договориться о продаже стада шикарисов, забрать накопления Трайбера из его схрона, а затем подключиться к бирже кластера и инвестировать новые средства. Вернутся ещё не скоро.

— Пить…

Одна из тележек подкатила к Фоксу и вручила Кружбан; холодная вода слегка привела детектива в чувства.

— Ничего не кончено, пока оно реально не кончено, — прошептал Одиссей и вынул из кармана инфокристалл.

Вызов прошёл так быстро, будто на том конце держали открытый канал связи и ждали запроса. Сверкающая друза возникла прямо перед Фоксом и подмигнула ему россыпью зелёных бликов.

— Слушаем, — мелодично прозвенел невесомый хрустальный хор.

— Я считаю, что создатели Мира Ноль были пятимерными существами. По меньшей мере, они были способны воспринимать пятимерность.

— Допустим, — не удивились циоры. — Последние данные с Игр Древних, в которых вы только что поучаствовали, Фокс Одд, подтверждают этот вывод. Так что наш центр и наша левая часть с вами согласны, а правая… пока не спорит.

— Сайны тоже были пятимерные существа, это установленный факт. Из всего, что нам известно, выходит, эти две расы были единственные во вселенной с настолько высоким уровнем восприятия. Не может быть совпадением, что именно они создали две самых высокоразвитых цивилизации. А потом обе исчезли.

— И вы смело предполагаете, что сайны и Древние были связаны, мистер Одд?

— Да. Я думаю, что Мир Ноль и его игры связаны с Сердцем истины и деятельностью сайн.

— Это смелое предположение. Все три наших части считают его таким желанным… но слишком необоснованным.

— И всё же у вас более чем достаточно денег и иных рычагов, чтобы прямо сейчас выйти на связь с сотней финалистов и выкупить ключ одного из них, — сказал Одиссей. — Он покинет единство, а я войду в Игру вместо него, используя ключ.

— Ваша мотивация ясна, — сверкнули кристаллы. — А что насчёт нашей?

— Нас с вами интересуют одни и те же вопросы. Что бы не случилось на Планете Ноль, я постараюсь раскрыть тайны сайн и поделюсь с вами всем, что узнаю. А если мне повезёт… Знаете, своевременная инвестиция в победителя Игры может стать лучшим вложением в истории вашей корпорации.

Циоры молчали, лишь цветные блики и отблески скользили по колонии кристаллов.

— Этот интересный гамбит может и вовсе не сложиться, — заметили они. — Если Мир Ноль не примет одного игрока по ключу другого, мы просто потеряем средства.

— Примет, — слабо улыбнулся Одиссей. — Потому что умение найти слабое место в правилах — тоже часть игры, а Древние ясно дали понять, что воспринимают своё творение всерьёз. В любом случае, даже не обладая вашими прогностическими мощностями, рискну предположить, что риск оправдан.

— Так и есть, мы уже посчитали, — хихикнула правая половина колонии; левая и центр пока думали.

— Время, — напомнил человек.

Чисто по статистике, игра с боевыми мурашами у многих групп завершилась не так быстро, как у Фокса. Часть партий ещё длились, но даже самые затяжные из них скоро закончатся.

— А мы уже вышли на связь с шестерыми и ведём переговоры, — беззаботно откликнулись кристаллы. — С девятерыми. Ну и запросы! Хотя они оправданы.

— Не сомневаюсь.

Каждый из тех, кто умудрился войти в сотню счастливчиков из всей галактики, мог обналичить это невероятное достижение и получить небывалый пожизненный приз. Нельзя предвидеть, что ждёт тебя на Планете Ноль — а вдруг гибель? Не обязательно рисковать и испытывать судьбу, ведь пройдя в финал ты уже победил! Вполне разумно обменять ключ участия на огромную сумму денег. Так рассуждал Фокс. Но жизнь оказалась ещё интереснее, потому что одному из кандидатов ни деньги, и ни иные виды оплаты были не нужны. Ему хватало целесообразности.

— Айн Познатель-16-Парадокс спрашивает, — прошелестели циоры. — «Почему я должен уступить своё место именно вам, Фокс Одд? Почему вы лучше меня подходите для познания тайны Древних и Мира Ноль?» В ответ мы охарактеризовали вас, как выдающегося интуита с чутьём, превышающим разумную статистику, к тому же, уже имевшего прямой опыт взаимодействия с артефактами вымерших рас.

Было видно, как высоко циоры ценят детектива в помятом свитере.

— Но такая характеристика кажется достаточно фрагментарной, — возразил левый бок кристальной колонии. — А что вы сами скажете?

Фокс на секунду прикрыл глаза, стараясь найти не просто правильный, а истинный ответ, потому что от этого в данный момент зависело всё.

— Ветер знает, что ему не под силу сдвинуть гору и написать портрет, — сказал он.

Секунды хрустальной тишины.

— С нашей многогранной точки зрения, Фокс Одд, — весело прокомментировали кристаллы, — У вас больше шансов на победу в игре, чем у Парадокса, из-за того, что он слишком привязан к логике и функциям абстрактных систем. Ваша оперативная мощность неизмеримо ниже, но ваш опыт, бахрома взглядов и разнообразие способностей куда шире, чем у айна, поэтому вы можете преуспеть в более разноплановых испытаниях, чем он. Собственно, вы об этом и сказали своей метафорой. Мы думаем, что Парадокс это понимает.

Тишина длилась и длилась, Одиссей закрыл глаза, чтобы вернуть концентрацию и собраться с силами.

— Познатель-16 согласен уступить вам ключ, — хор кристаллов прозвучал, как ангельский хорал. — Передача состоялась. Вы не сможете воспроизвести ключ айна, он слишком сложен для человека, поэтому мы залили его в ваш коммуникатор. Поднимите его повыше и очертите круг, затем резко перечеркните его, инфокристалл сделает всё остальное.

— Шестнадцать входящих запросов, — сообщил Гамма, и, не дожидаясь вопроса, уточнил, — Три корпорации и два частных лица хотят выкупить ваше право участия в финальном испытании… за невероятные суммы. Ещё четыре корпорации предлагают огромный спонсорский пакет в обмен на упоминание их продукции и бренда. Остальные…

— Время! — настойчиво пискнули кристаллы, Гамма всё понял и замолчал.

Одиссей резко опустил руку, перечёркивая круг.

— Земляне не сдаются, — упрямо улыбнулся он. — Пожелайте мне удачи, она понадобится.

— Желаем удачи! — воодушевлённо звякнули циоры, и связь прервалась.

Единство пронизало человека, и у того едва не выступили слёзы торжества.

Он вернулся в Игру.

Пролетая над бездной

Перед ним висела ровная линия — там, где недавно был квадрат, а чуть раньше куб. До Планеты судьбы остался один шаг. Фокс всеми правдами и неправдами оказался в сотне лучших из двух с половиной триллионов. Но сейчас начиналась решающая схватка — и «сто» было невероятно смешным числом, ведь за каждым в этой сотне стояли миллионы достойных, которых они умудрились обойти.

Интересно, сколько из финальной десятки будут в итоге представлять интересы тех или иных сил, от корпораций и даже до звёздных империй, которые спохватились и активно включились в гонку за уникальный приз?.. Пока этот вопрос оставался риторическим.

В воздухе бесшумно раскрылся серый портал: угловатый и многогранный, он выглядел скромно и даже невзрачно, но от его вида у многих по коже пробежал мороз, распушились вибриссы, набухли ганглии и сжались закрылки. До сих пор испытания шли на территории игроков, теперь Древние приглашали оставить безопасный дом и шагнуть в неизвестность — туда, где может случиться что угодно, включая смерть.

Одиссей ощутил волны чужого страха, опасений и сомнений, прошедшие по единству. В оставшейся сотне претендентов было легко уловить все яркие всплески: испуганное колебание и железное спокойствие, расчётливую готовность, одинокое смирение, а ещё звериную радость и жажду схватки насмерть.

Схазму переполняло предвкушение: уже скоро она встретит противников лицом к лицу и сможет уничтожать их, не защищённых правилами слишком милосердных Игр. Готовность убивать, чудовищная уверенность Схазмы в своей силе и абсолютной правоте внушали трепет. Неужели кто-то из сотни испугается и отступит сейчас? Подойдя так близко к Планете судьбы? Митайни с планеты Кодар, ранцелла-математик, рыдала, что не продала своё место корпорации DarkStar за предложенные сто миллионов энз, о, глупая гордость и наивная вера в себя! Теперь было поздно, она боялась идти в портал, страх уже победил: Митайни хотела сдаться и выйти из игры…

В сером многограннике напротив Фокса появилось светящееся синее число: Десять. Девять. Восемь. Он усмехнулся и шагнул в портал.

Ночное небо полнилось мириадами звёзд, мерцавших, как живой организм. Планета Ноль плыла в самом центре галактики, и невиданное буйство туманностей заполняло небосферу. В любой другой день Одиссей бы остановился, любуясь красотой — но сегодня звёзды были лишь торжественным обрамлением к битве, которая вот-вот начнётся.

Вокруг расстилалась пустынная равнина из окаменевшей слякоти, покрытая тонким слоем воды; все красоты и богатства звёздных небес отражались в ней, удвоенные и бесконечные. То тут, то там из воды выглядывали неровные тоненькие островки и архипелаги, напоминавшие тёмную бахрому, разбросанную по многоцветной глади. Казалось, весь этот мир обратился в жидкую грязь, умер и закаменел, а затем покрылся тонким слоем воды и стал мемориалом самому себе.

Однако там, где возникли игроки, равнина была расколота — обрезанные стены уходили вниз, и девяносто восемь претендентов повисли над пропастью на девяносто восьми двойных каменных платформ. Двое из ста отказались и не вошли в портал.

Сильный ветер проносился над безвидной землёй, он бы смёл Одиссея с платформы — но бледное защитное поле облегало каждого из игроков и держало его на поверхности диска, парящего над бездной. А под ногами, в глубине кратера, вздулся нарыв пространства: маленькая и жадная чёрная дыра. Она была абсолютно бессветной, совсем как Чернушка, только неживой, и при взгляде вниз даже смелым становилось не по себе, ибо всему живому страшно смотреть на непреодолимую смерть.

Дыра ненасытно тянула воздух, оттого над равниной и бесновались ветра. С краёв разлома рушились водопады, они изгибались к центру, притянутые червоточиной, и падали в неё, но не могли достигнуть, лишь вливались в светящийся шлейф из воды, звёздного света и воздуха — сияющим ореолом растянутый вокруг чёрной дыры. Капли воды вытягивались в сверкающие нити, затем задняя часть каждой нитки догоняла передний край, и капля врезалась в горизонт событий, замирая там навсегда, то ли не в силах его преодолеть финальную границу невозврата — то ли просто казалась такой для внешнего наблюдателя.

В общем, окружение чёрной дыры вело себя так, как и положено вблизи сверхмассивного объекта, который своей гравитацией замедляет само время. Но вся её мощь никак не трогала окаменевшее тёмно-серое тело планеты, вокруг не нашлось ни единого камня и ни одной песчинки, словно застывший Мир Ноль был нерушим и неделим.

Сочетание красоты и жуткости этого места производило впечатление. Все поняли, что от бездны их отделяют только висящие в воздухе двойные платформы — и почти все догадались о сути игры, которая вот-вот начнётся. Кто-то содрогнулся, сглотнул, а кто-то оскалился. Одиссей спешно оглядел ближайших соперников, потому что от понимания сущности каждого из них зависело, победит он или упадёт в чёрную дыру.

Ему было хорошо видно лишь шестерых, дальнейшие тонули в ночной темноте и в переливчатых отблесках воды и небес — так было задумано, чтобы каждый игрок мог взаимодействовать только с теми, кто рядом.

Лучший. Зеар из кошачьих рас с могучей львиной гривой, поджарый, мускулистый и молодой — но по едва уловимым признакам Одиссей понял, что старый. В новом синтетическом теле, богатый и улучшенный до предела. В его облике сквозило неявное, но неистребимое превосходство и презрение к тем, кто хуже — то есть, почти ко всем. Почти наверняка все предыдущие испытания прошёл не он, а максимально раскаченный интос, живущий в его голове — но Лучший не знал, что на Планете судьбы его ждёт сюрприз: сюда попадает только сам участник, без дополнительных личностей и суб-личностей. Так что здесь он остался сам по себе.

Хитрый. Гаджит в левикресле, щуплый гуманоид с большой головой и тремя полушариями мозга, с хитрым прищуром и полосой кругового сканера вокруг головы. Наверняка он видит на один ряд платформ дальше остальных и сможет взаимодействовать с бо́льшим числом игроков.

Разрушитель. Высокий чёрный гуманоид неизвестной расы, вырубленный из камня и алеющий прожилками лавы, с демонической короной обломков-рогов. Весь его облик, поза и пылающий взор внушали агрессию и неустрашимость. Он казался представителем неразвитой и дикой расы, как же такой сумел пройти предыдущие испытания?

Хрупкая. Фууми, изящный крылатый стеклопод, похожая на бабочку или стрекозу из живого дутого стекла. Испуганная и трепетная, она озиралась вокруг с ужасом и восторгом, а прерывистый огонёк её разума светил в глубине стеклянистых слоёв.

Стратег. Алеуд с шестнадцатью рогами и множеством резных колец с символами самых разных достижений возвышался над своей платформой, властный и упрямый. Его слезящиеся глаза смотрели цепко и внимательно, в них не было превосходства: умный не станет недооценивать тех, кто прошёл в последнюю сотню.

Цивилизованная. Женщина-кифоид с надутой внешней шкурой и в технологичном защитном облачении: скафандр поверх «скафандра». Вокруг неё было и личное защитное поле высшей категории, впрочем, этим могли похвастать многие из прошедших в сотню претендентов. Как ни старались Древние сделать участие и победу в играх доступной для максимального спектра игроков — у самых технологически развитых всё же были преимущества. Женщина делала знаки всем вокруг, пытаясь начать диалог. Типичный гражданин Содружества.

Каждый видел две-три платформы, до которых было далеко другому игроку, и не видел тех, кто ближе к нему — так возникало сочетание разных подмножеств, которые сливались в общее множество. Одиссей успел оглядеть соперников и прикинуть типаж каждого, когда по чёрной дыре прошёл бледный всполох и спазм, она страшно дёрнулась, и всю планету тряхнуло вместе с ней.

Игра началась.

У каждого претендента появилась маленькая синяя звезда, у гуманоидов она возникла прямо в ладони левой руки — Одиссей чувствовал сжатую мощь, которая хотела вырваться на свободу.

Во-вторых, перед ним возникли три смутных образа, их не было в реальности, только в его сознании, и они гласили: Нападать; Защищаться; Копить силы; Отдать звезду. Четыре выбора.

А в самом центре кратера, выше платформ, загорелся большой светящийся шар, который стал таять и уменьшаться сверху-вниз, показывая, сколько времени осталось для принятия решения. Все поняли, что это таймер — в сотне лучших не осталось тугодумов. И длина раунда, усреднённая по биологической реакции всех участников финальной игры, составляла примерно девять секунд.

— Союз! — крикнул Хитрец-гаджит, вскидывая руки в знакомом любому человеку жесте «я не опасен». — Союз, друзья!

— Согласна, — тут же приняла Цивилизованная женщина и просияла. — В игре побеждает десять из ста; если мы объединимся и не будем нападать друг на друга, а копить звёзды хотя бы два раунда, то станем непобедимы; это лучшая страте…

— Ррааагх! — яростно рявкнул Разрушитель, и все поняли, что его раса не входит в Великую сеть и не имеет автоперевода. Но по его виду и устремлению всё было ясно и так.

— Агрессивный! — рыкнул Лучший-зеар. — Уничтожим его.

Алеуд молча кивнул, причём, так, чтобы любой мог трактовать его действие как согласие с ним. Одиссей промолчал, стараясь быть максимально невзрачным, и выбрал один из четырёх вариантов.

— Жидкие, — переливчато пропела стекловидная бабочка, свет разума трепетал в глубине её хрупкого тела. — Смерть вам.

Три, два, один, большой светящийся круг стёрся, время раунда истекло — чёрная дыра страшно содрогнулась, и всё вместе с ней. Платформы чуть сдвинулись к червоточине, они едва заметно дрожали, словно изо всех сил сопротивлялись притяжению и едва могли устоять.

Пространство прочертили десятки ярких брошенных звёзд и гаснущих шлейфов: каждый, кто выбрал нападение, получил ещё одну звезду, и она метнулась к цели. Часть звёзд ударились в невидимые щиты, которые возникали в самый последний момент и защищали платформы — у тех, кто выбрал защиту.

Разрушитель метнул сразу две звезды: ту, что получил за нападение и ту, что была дана изначально: обе прочертили воздух и врезались в платформы Цивилизованной, одну звезду встретил и распылил щит, но от второй атаки щита уже не было, и звезда достигла цели. Вспышка, взрыв, женщина вскрикнула, её нижнюю платформу разнесло вдребезги, хотя сама она была невредима.

Две платформы — две жизни, понял Фокс. И кроме основного действия, в раунд можно применить заранее накопленную звезду.

Атака властного зеара врезалась в Разрушителя, осколки нижней платформы брызнули вниз, а черно-каменный яростно заревел, и прожилки лавы в его теле ярко заалели, наливаясь расплавленной кровью. Атака Хрупкой ударила в Хитреца, не встретила щита и разбила одну платформу.

— Ай! — испуганно завопил гаджит. — Сучка!!!

В руке Одиссея возникла вторая звезда, потому что он выбрал копить силы, и, судя по отсутствию событий, то же самое сделали Хитрец-гаджит и Стратег-алеуд.

Все эти события произошли одновременно и заняли пару секунд; но в самом конце Стеклянная мелодично рассмеялась и метнула в Цивилизованную ещё одну звезду. Мгновение царила тишина, в которой все отчётливо услышали задушенный вздох женщины; звезда врезалась в неё, вторую платформу смело, и дочь Содружества, лишённая опоры, рухнула в чёрную дыру.

Она закричала в страхе и непонимании: как же так, ведь стратегии взаимного ненападения самые оптимальные, нужен цивилизованный диалог, я же никому не сделала зла, за что⁈ — всё слилось в коротком болезненном вскрике-всхлипе, но жадный зев червоточины схватил женщину и рывком утащил её вниз. Вопль за секунду исказился и стих.

Над игроками вспыхнул шар нового раунда, и он стирался чуть быстрее: за восемь секунд. С каждым раундом времени на переговоры и принятие решений будет всё меньше.

— У меня две звезды! — взвизгнул Хитрец. — Одну тому, кто спасёт!

Зеар торопливо указал на Разрушителя и прикрикнул:

— Опасный! Бьём его!

Алеуд степенно кивнул, Одиссей промолчал, но прямо и неотрывно смотрел Стратегу в глаза, пока тот не заметил. Мгновение бегемот размышлял, затем едва заметно смежил веки.

— Жидкие бьют твёрдых, — неодобрительно пропела бабочка, плавно жестикулируя шестью тонкими ручками и обращаясь к чёрному каменному собрату. — Отвратное мягкое зло.

— Да вы первые начали!! — фальцетом взвизгнул гаджит.

— Конечно, вы же уродливы, — радостно засияла Хрупкая, — И должны проиграть.

Время вышло, чёрная дыра содрогнулась, и десятки новых звёзд расчертили пространство. Повсюду вспыхивали щиты, игроки поняли их ценность, и многие звёзды рассыпались в синюю пыль, но другие ударили по беззащитным платформам; большая часть игроков использовали начальную звезду, чтобы совершить две атаки за раунд и выбить соперника из игры — несколько десятков фигур с криками посыпались вниз. Ведь щит — это здорово, но ты тратишь весь раунд на защиту лишь от первой атаки. А если их две…

Гаджит метнул одну из накопленных звёзд в Хрупкую, её нижняя платформа разлетелась на куски. Звезда стеклянной бабочки метнулась в ответ, её заблокировал щит гаджита, но следом падала атака Разрушителя. Хитрец попытался использовать вторую накопленную звезду, чтобы сбить удар чёрного, она зажглась в его руке — но так и не взлетела. Фокс понял, что больше одной звезды в ход использовать нельзя. Звезда Разрушителя настигла гаджита.

— Сууууууукаааааа! — визг Хитреца исказился, когда его вместе с левикреслом рвануло в распахнутый зев чёрной дыры. Туда же канула его нерастраченная звезда.

Чёрный каменный воин издал яростный рёв, его глаза пылали, как адские огни. Что же это за раса, такой дикий, как он прошёл предыдущие испытания с таким необузданным подходом⁈

— Убейте же гада! — возмущённо вскричал Лучший, гневный от того, что никто его не слушал. В жизни властного зеара боялись, а здесь он был никто. Сам Лучший защитился бледным щитом, да только сейчас его никто не атаковал, и он просто потерял раунд.

— Атакуй, трус, — гулко рявкнул ему алеуд.

Одиссей ощутил, как пульсирует в ладони сила третьей звезды, две предыдущие лежали выше на запястье и придавали уверенности. Стратег наверняка сделал то же самое, потому что вокруг него не произошло никаких событий. Они вдвоём стояли во всеоружии на двух нетронутых платформах, у каждого по три звезды. Но Одиссей не видел звёзд в руках Стратега, а значит, игрокам недоступно количество накопленных друг другом сил.

В последнюю секунду перед началом нового раунда алеуд едва заметно повёл толстыми пальцами в сторону Разрушителя, так, чтобы увидел только Фокс, и человек коротко кивнул.

Мир содрогнулся, платформы просели ещё немного, над игроками возник светящийся шар на семь секунд, и сплетение напряжения, азарта, страха и возбуждения прошло по единству. Одиссей уловил чьё-то смирение: делай что должно и будь что будет — в нём сплавились предельные решимость и чистота. С другой стороны веяло космическим спокойствием неизвестных глубин, а с третьей циничным расчётом, настолько сильным, что вокруг этого эго прогибался весь мир. Но в восприятии Одиссея всё меркло в сравнении с затаённой жаждой побеждать и убивать… Схазма была где-то рядом.

Стеклянная бабочка мелодично засмеялась и указала шестью ручками на человека в мятом свитере.

— Мягкий, пушистый, мерзкий, — пела она, качаясь в воздухе беззаботно, как не знающий несчастья мотылёк. — Сделай мир красивее, спрыгни с платформы.

Алеуд выбрал действие и замер; Одиссей опасался атаки со стороны стеклянной, поставил щит, а затем, ещё до конца раунда метнул в Разрушителя одну из накопленных звёзд. Тот тоже сделал свой выбор, наверняка это была очередная яростная атака. Взгляд зеара со смесью страха и гнева метался между каменным и стеклянной, до последнего решая, атаковать или защищаться.

Червоточина содрогнулась, платформы дрогнули, мелко дрожа, и вокруг заметались действия всех игроков. Звезды, щиты, взрывы, чьи-то крики отчаяния и торжества.

Лучший снова поставил щит, дорожа своей шкурой; атака Одиссея врезалась в Разрушителя, и у каменного воина больше не было защит. Он могуче взревел и, объятый пламенем и осколками платформы, рухнул в чёрную дыру.

— Нееет! — переливчато вскрикнула бабочка. — Мой друг!

Её атака врезалась в вовремя подставленный щит Одиссея и не причинила вреда.

Зато звезда алеуда упала на Хрупкую — только внезапно ей наперерез пришла чужая звезда, откуда-то с дальней платформы, которую не видели ни Стратег, ни Фокс. Нежданная защита перебила удар алеуда и спасла бабочку от верной смерти. Значит, стеклопод отнюдь не была безумной, и взывала к союзу не-углеродных форм потому, что вокруг было несколько таких претендентов. Один из них спас её.

— Союз твёрдых всегда устоит, — засмеялась она.

И тогда звезда яростного Разрушителя, уже канувшего в бездну, мелькнула в небе коротким росчерком и ударила в платформу Хрупкой. Много позже Одиссей узнал, в чём было дело: архоны — раса големов, разум которым придаёт общая кровь Океана огня, текущая в их телах. Предыдущие испытания проходил развитый и утончённый мыслитель, но система Древних пустила на Планету Ноль лишь его оболочку. Дикий архон-ребёнок не знал иных стремлений, кроме разрушения. Каменный воин был равнодушен к расе и виду врага, он жаждал лишь разрушать, не важно, кого.

Мгновение стеклянная застыла в воздухе, крылышки трепетали, свет в глубине красиво изогнутого тела бился, как взволнованное сердце. Но неодолимая хватка чёрной дыры со всхлипом утянула бабочку вниз.

— Ух! — с облегчением воскликнул Лучший. — Наконец-то добили безумцев!

Озабоченный своей синтетической шкурой, он снова потратил раунд впустую: его никто не атаковал. Алеуд широко и презрительно ухмыльнулся.

Чёрная дыра содрогнулась, мир дёрнулся, и сильно поредевшие платформы рывком сдвинуло друг к другу, плотнее к центру разлома. Новые игроки сошлись вокруг тройки:

Низенький. Приземистый, одутловатый коротыш, этноид неизвестной Одиссею расы напряжённо пригнулся на одинокой платформе в ожидании удара. Его запавшие глазки смотрели внимательно и цепко.

Беззащитная. Прекрасная алорианка с гибким телом, прикрытым тонкой жемчужно отличающей тканью и тремя волнами пурпурных волос. У неё тоже осталась одна платформа, а на плече откуда-то взялась кровоточащая резаная рана, удар рассёк часть платья, которое сползло вниз и открывало грудь; девушка зажала рану и прикрылась пурпурной волной, в глазах мелькали страх и призыв о помощи.

Продвинутый. Ящерн в лёгкой технологичной броне, усиленный экзо-скелетом, но не воин, а скорее опытный спортсмен-экстремал.

У всех было шесть секунд на изучение друг друга и принятие решений.

— Помогите! — воскликнула алорианка и указала на ящерна, в её глазах горел страх.

Низенький переводил быстрый оценивающий взгляд исподлобья с одного на другого, Одиссей кивнул ему, чтобы успокоить.

— Мир! — воскликнул ящерн-спортсмен. — В финал пройдут десять, давайте вместе?

— Псст, — шикнул Лучший, стараясь, чтобы услышали только Фокс и алеуд. — Я ему не верю!

Секунды утекали, Одиссей и Стратег одновременно указали друг другу, куда бить. И совпали.

Светящийся шар погас, мир содрогнулся, Продвинутый поставил щит, а Лучший ударил по нему; Низенький потратил звезду, которую накопил раньше, чтобы восстановить себе платформу, и их снова стало две! Если звёзды можно тратить на любое действие, их ценность ещё выше, Фокс мимолётно порадовался трём звёздам, лежащим в его руке.

Алорианка защищалась, неожиданная атака Стратега столкнулась с её щитом и раскололась в синюю пыль. Но идущий следом удар Одиссея взорвал последнюю платформу, и изумлённая красавица в шоке замерла перед моментом падения. Её платье и волосы развевались, как в замедленном визио… но, как и визио, жалостная картинка была фальшивкой, которую смыла хватка чёрной дыры.

Сморщенное, округлое существо без рук и ног, но с несколькими мясистыми хвостами, медленное и неповоротливое от природы, оно было вынуждено развивать способность обманывать других. Каждый из окружающих увидел своё: беззащитную девушку, ребёнка с обломанными рогами, раненого ящерна. Но сейчас иллюзии смыло, и существо камнем рухнуло в провал.

— Менталисты, — презрительно протянул алеуд. — Уверены, что все вокруг глупы.

Новый спазм червоточины; пропасть словно раздвигалась навстречу платформам, которые начинали трескаться по краям от мощи, которую им приходилось преодолевать. Осталось меньше половины игроков; в этом испытании сплелись воедино стратегия, отношения и расчёт, удача и умение обуздать её. Каждое решение могло принести выживание или выбывание из игры.

Новый раунд длился всего пять секунд, Лучший лихорадочно замахал рукой на техно-ящерна, и Одиссей с алеудом и коротышом, не сговариваясь, грохнули Лучшего.

— Возомнил себя повелителем, червь, — спокойно сказал Стратег.

Одутловатый коротышка с цепким взглядом как-то незаметно примкнул к ним, ящерн тоже, и вчетвером они пытались выжить в нарастающем хаосе происходящего. Откуда-то прилетела звезда и вырубила ящерну одну платформу, когда он думал, что в безопасности и не ставил щит, а копил звёзды. Тут же маленькая агломерация Фокса ввязалась в смертельную битву с крошечной коалицией чужих, Одиссей потерял платформу, Стратегу пришлось хуже, он стоял на одной платформе, и звезда в запасе осталась всего одна. Ящерн тоже потратил накопленную, чтобы выжить.

Следующий раунд длился всего четыре секунды, вокруг царило безумие, на чёткую стратегию не оставалось времени; платформы снова сшибло вместе, близко, игроки едва успевали разглядеть новых соперников и сделать выбор. Фокс мельком увидел, как их ящерн и какая-то женщина-птица, каждый с одной жизнью, ударили друг по другу звёздами в надежде выбить беззащитного конкурента — и в ужасе рухнули в объятия чёрной дыры вдвоём.

Но сам Одиссей, не привлекая внимания и ни с кем не конфликтуя, сумел не потерять, а даже накопить дополнительную звезду и снова владел тремя.

Платформы дрожали, их края разламывались на мелкие куски; чёрная дыра зияла так близко и казалась такой необъятной, что вопреки защите Древних все чувствовали её ненасытный, неотвратимый гнёт. Над пропастью зависло меньше двух десятков игроков, Одиссей окинул взглядом почти всех, и на том конце увидел два знакомых силуэта. Внутри него давно была догадка и надежда, сейчас сердце пронзили одновременно радость и страх, впервые за весь ход Игр он по-настоящему испугался.

Схазма была где-то рядом, она затаилась, и Фокс понял, что сэлла, владычица биомассы, поменяла облик, чтобы её не выбили сразу. Она сдерживала свою природу, играла расчётливо и была так близка к Планете судьбы…

Сдавленный крик вселенной, новый светящийся шар: две секунды. Одиссей не успевал понять, как лучше, он разрывался: ставить щит, чтобы выжить, или помочь и спасти.

«Отдать звезду».

На другом конце скопища платформ серо-синий пацифист со смешными ушами больше не улыбался, его обычно весёлые и сверкающие оранжевые глаза сузились от напряжения и подступающего отчаяния. Кто-то ударил в него, он начал падать в бездну — но внезапно получил чужую звезду и успел создать под собой новую платформу. В шоке замер, лёжа на краю, держась руками и мягкими щупами, пытаясь отдышаться и прийти в себя.

Тонкая фигурка дальше всех от Фокса ударила звездой по шестиметровому инсектоиду со сворой стрекочущих шуршар — весь их выводок рухнул в чёрную дыру, но инсектоид ударил в ответ, и фигурка начала падать вниз. Одиссей с невозможной для себя быстротой метнул звезду, чтобы создать под ней платформу; за один раунд он спас двоих.

Взгляды Стратега и одутловатого налились изумлением, как будто они увидели Фокса впервые. Они думали, что трое вместе до смерти, что другого выбора у них нет, что у них союз. А этот странный человек потратил драгоценные звёзды на соперников с другой стороны битвы. Значит, когда они попадут на Планету судьбы, у него будет союз. Но не с ними.

Мир содрогнулся, шар, живущий одну секунду, таял так стремительно, что казалось, сейчас закончится вся вселенная.

Их оставалось всего тринадцать: одутловатый ударил в Одиссея, тот знал, что так будет и уже поставил щит, Стратег отбился щитом от удара какого-то удивительного существа, напоминающего конгломерат парящих геометрических фигур.

— Удручающе, — проронил он, глядя на человека, и его взгляд был непривычно-пронизывающим у всегда подслеповатых алеудов. — Нам не нужны предатели.

Стратег швырнул свою последнюю звезду в платформу Фокса, и она взорвалась. Опора под ногами утратилась, человек повис над распахнутой пастью беспросветной тьмы, беззащитный, но у него тоже осталась одна звезда.

И Одиссей должен был выбрать: спасти себя или не допустить Схазму со всем её проклятым орденом на Планету судьбы. Время замедлилось, человек сжал звезду и метнул её в последнюю платформу алеуда.

Тот рухнул вниз, большой и грузный, и его тело внезапно стало рыхлым, оно вздулось рассыпалось на десятки щупалец, гипнотизирующе танцующих в падении, переливаясь сиренево-серой бахромой. Чудовище пыталась уцепиться за платформы других, но игра не позволила. Хватка чёрной дыры сковала Схазму и Одиссея, падавших в никуда.

«По крайней мере, я остановил апокалипсис», подумал Фокс. Ему было страшно представить, что случится, если сэллы получат доступ к технологиям Древних.

«И мне будет, за кого болеть в этой игре».

Его перевернуло в падении, и Фокс увидел удивительные россыпи из десятков летящих игроков. Ведь это была настоящая чёрная дыра, хоть и крошечная — а значит, чем ближе к ней низвергались несчастные, тем сильнее они замедлялись. Те, что рухнули в бездну первыми, маячили уже на границе преломления света, неестественно растянутые и изогнутые под влиянием гравитационного поля червоточины. А упавшие позже медленно нагоняли их.

Град павших игроков на фоне чёрной дыры — это было зрелище на миллиард энз.

Схазма поняла, что ей не удастся спастись, и метнулась к человеку; силовая хватка не пустила. Её щупальца выстрелили какие-то иглы и споры, она пыталась накрыть его ядом, волной мутаций, пульсары знают, чем ещё. Весь арсенал ордена пытался убить Одиссея, и тот улыбнулся, глядя, как бледное поле Древних блокирует одну атаку за другой.

Ослепительный всполох прошёл по чёрному провалу.

Выбывших из игры разом втянуло в червоточину единым плавным рывком, выкидывая с Планеты судьбы навсегда. И Фокс осознал, что опоздал.

Они со Схазмой стали десятым и девятой.

Их подняло наверх, створки пропасти с ужасающим грохотом сомкнулись, вода моментально разгладилась, и вокруг наступила полная тишина.

Звёзды мерцали в небе и отражались в тонком слое воды так же многоцветно и загадочно, как миллионы лет на этой странной планете. На поверхности окаменевшего Мира Ноль стояли десять… уже не претендентов, а игроков.

Одиссей Фокс, нарративный мифотворец.

Лум Весельчак, историк и эксперт по наследию Древних.

Схазма чудовищная, энфорсер ордена сэлл.

Свийс, ядовитый крулианский археолог-интеллектуал, старый знакомый.

Безымянный роевой боевой трансформер из тысячи компактных техноблоков.

Охотек, одутловатый приземистый делец, владелец шестнадцати корпораций и ста тридцати миров, квинтиллиардер.

Зеро, айн-философ: два высоких робота, одно существо. На масках лиц светились прорези в виде многолучевых крестов — символа Стоиков.

Шера, поджарая хищница-кошка с белоснежно-полосатой шкурой в редкую крапинку, фазовыми когтями и голубыми линзами аугментированных глаз. Совершенная охотница.

Геометрис, сложный конгломерат меняющихся фигур и парящих колец, загадочный и непонятный.

И Ана, решительная и смиренная девушка, опередившая два с половиной триллиона игроков, чтобы попасть сюда, но так окончательно и не решившая, ради чего.

(смотреть в высоком разрешении)

Падающий мир

Они стояли напротив друг друга идеальным кругом на десять игроков. Вокруг расстилалась равнина застывшей слякоти, покрытая тонким слоем воды — а в центре круга возник яркий светящийся символ: схождение рук, лап, щупалец, других конечностей. Что это значит, сотрудничество? Единство?

Символ угас, и на его месте появился другой, бледный: возврата и отмены последнего действия. А в чём смысл этого знака, что можно вернуть и какое действие отменить?..

Фокс не успел ничего обдумать, когда пошла волна реакций: первым был Геометрис, его фигуры пришли в движение и с тихим рокотом перестроились вверх, было сложно понять, что это значит, и какую эмоцию выражает новое построение. Есть ли у него вообще эмоции.

Охотница вжала голову в плечи, глядя вверх, её шерсть встопорщилась; на каждом из тысячи блоков трансформера вспыхнул красный огонёк тревоги. Крестообразные прорези в масках двух высоких роботов в мантиях мигнули белым светом, они подняли головы к небу одновременно с Аной и снова мигнули, а принцесса охнула. И даже Схазма тихо, поражённо зашипела. Вслед за быстрейшими из десятки задрали головы остальные, и у каждого вырвался сдавленный вздох или вскрик.

На них падала планета

Гигантский багровый шар величиной в четверть неба рушился прямо на мир Ноль, он нарастал медленно и вместе с тем слишком быстро и неотвратимо.

В руке Одиссея вспыхнула и запульсировала знакомая синяя звезда. Каждый из игроков получил звезду, и одновременно с этим защитное поле Древних, так надёжно их защищавшее, исчезло. Резкий холодный ветер прошёлся по человеку, трепля волосы и свитер.

Фокс моментально отпрыгнул за робота, он не успел даже подумать, всё внутри говорило: прячься. В следующий момент разразился ад: Схазма всем телом издала страшный парализующий крик, в её шкуре открылась сотня вибрирующих ртов-пор, из которых вместе с визгом во все стороны метнулись тонкие щупальца. Пять штук пробили беззащитного Лума Весельчака насквозь, лицо ваффу исказилось от ужаса и боли, а тело стремительно деформировалось, кричащее лицо потекло, и он за секунды превратился в сгусток управляемой плоти, всосался и влился в поток. Только что здесь стояло живое мыслящее существо, две секунды агонии — и его не стало, Лум распался на биоматериал, послушный воле сэллы, и одним из щупалец метнулся вперёд, убивать следующих.

Его звезда слабо вспыхнула и стёрлась.

Обе части Зеро стремительно взмыли вверх, избегая шквала щупалец; их мантии взметнулись, открывая дюзы в «ногах», и они двойной ракетой ушли навстречу рушащейся планете.

Трансформер накрылся защитной сферой из силовых гексов, такой же блочной, как он сам. Блоки лучше цельных конструкций: сломай структуру — и она мертва, а блоки могут создать любую конфигурацию и пересоздать её заново, если часть разрушат. То ли по случайности, то ли осознанно прозрачный купол накрыл и Фокса; щупальца Схазмы ударили совсем рядом, клацнули острыми жалами и попытались размыто-быстрой тряской вбуравиться внутрь, но не смогли одолеть щиты военного класса и тут же рванулись дальше.

Схазма атаковала сразу всех, её щупальца удлинялись и разветвлялись с умопомрачительной скоростью, нарастая, как лес раковых метастаз. Они ударили в щиты Свийса и Аны, острые жала вкрошились в них, вцепляясь в каждую турбулентность поля. Не знающий ордена сэлл никогда бы не поверил, что какие-то биологические отростки способны преодолеть технологичную силовую броню, которая без труда выдержит залп из базуки. Но Одиссей знал, что способны.

У Аны и Свийса были обычные гражданские поля, купленные на общедоступном рынке, всего лишь категории А+, прекрасные в быту, но слишком слабые для войны. Даже маленький астероид с достаточно высокой скоростью мог пробить их и мчаться дальше; кинетический заряд из любого современного оружия причинял полю и носителю опасный проникающий урон, а залпа из плазмагана мощностью в 50–60 энз хватало и на преодоление щита, и на убийство того, кто внутри.

Шипы Схазмы действовали тоньше: они втыкались в пружинящую поверхность и обрушивали на неё град микро-ударов, каждый из которых проводил компактный, но мощный кинетический импульс вместе с точечным энергетическим. Двойные разряды вносили десинхронизацию в структуру поля, и в образующиеся крошечные, невидимые глазу расхождения тут же жадно врастали микроскопические нити, у которых была одна цель: проникнуть сквозь тонкую оболочку и оказаться внутри. Новые импульсы дестабилизировали поле всё сильнее и углубляли расхождения, приближая конец — на бытовых полях весь процесс занимал одну-две секунды.

Фокс увидел, как по щитам Свийса прошла неровная волна, а затем во мгновение ока всё пространство внутри его силовой оболочки проросло тонкими бело-бурыми корнями, опутавшими старого змея с ног до головы. Корни втыкались в тело археолога, тот извивался и кричал, но совсем недолго; биомасса ломала структуру органики и неорганики — тело профессора, его одежда, прошивки и вещи превратились в единый поток плоти, который устремился дальше. Его звезда упала вниз и погасла в воде.

Силовые щиты Аны содрогнулись и лопнули, Одиссей успел ужаснуться тому, что сейчас произойдёт — когда увидел, что внутри ничего нет. Принцесса спряталась и подставила под удар свой фантом, Фокс вспомнил, что у Олимпиаров прекрасные стелс-технологии. Где она сейчас и что пытается сделать?

Шера, совершенная охотница, оказалась крепким орешком: её пересекающиеся поля были высшего класса, как у Ирелии Кан, и щупальца сэллы не могли их пробить; а мелкие чёрные крапинки на белоснежной шкуре оказались фокусирующими линзами. Тонкие лазерные лучи ближнего боя вырвались во все стороны, вспороли десятки щупалец и отростков и крутанулись «мельницей», перемалывая их в ошмётки — а внешнее поле, на мгновение моргнувшее, чтобы сделать этот удар возможным, тут же вернулось на место.

Но рассечённые ошмётки превращались в дымные облака спор, облепивших Шеру; сквозь их слой охотница стала почти не видна. Она рывком взбежала прямо по воздуху на антигравитационных лапах и наверху, за пределами зоны боя, резко встряхнулась — по полю Охотницы прошла плазменная волна, испепеляя всё живое. Парадоксально, но это убило и её саму.

Плазма формировалась меж двух полей и выплёскивалась наружу через прорехи, возникающие во внешнем слое — и в момент выброса образовалась краткая обратная тяга, затянувшая внутрь лишь пару сотен микроскопических спор. Они попали не в сам кокон, а всего лишь под внешний слой, но система Шеры не засекла чужие молекулы — ведь мастера природы тоже умели прятаться: клетки сэлл сконцентрировали достижения сотен миллионов лет эволюции в тысячах миров.

Поле не материальный объект, и энергощиты не стоят на месте, им требуется ежесекундное обновление и ротация, из-за этого они почти всегда мерцают. Но ротации приводят к движению внутри кокона. Обновление, другое, третье, и тайные молекулы Схазмы проникли в один из системных блоков, который управлял полями. По нему прошёл дестабилизирующий импульс, ещё один — и в продвинутых, непробиваемых полях Шеры образовалась прореха…

Споры, секундой раньше отпрянувшие от плазменного удара и выжившие, теперь хлынули внутрь, как сварм плотоядной саранчи, впиваясь в чужую плоть. Прошивки и аугменты Охотницы встретили их во всеоружии, уничтожая тысячи вражеских клеток, но и сами разрушаясь под их ударами; Шера полыхнула плазмой, сделав страшный выбор, чтобы очистить кокон изнутри — у неё был лишь один шанс. Кошку дважды окутала стремительно тающая пелена невероятных температур, её прожгло даже сквозь термальные прошивки и блокаторы боли — изуродованная хищница утробно, мучительно завыла. Но за секунду до выжигания она не смогла сдержать инстинктивный вдох, и десяток спор проникли внутрь…

Все технологии и апгрейды, все инстинкты Шеры лишь отсрочили её смерть и сделали её более мучительной. В аугментированных глазах мелькнуло отчаяние, но не блеснуло ни слезинки.

Харкая кровью в агонии, в оставшуюся секунду, пока клетки сэлл разрушали её лёгкие, Охотница ударила синей звездой себе в обожжённую грудь — и чистый пронзительный импульс внезапно стёр всё чужеродное внутри её мерцающего кокона… Как и в прошлой игре, звёзды «выполняли желания», их можно было применять разным образом, тратить на ту или иную цель. Жаль, что Шера не успела понять это раньше, а вспомнила только на краю гибели, ведь было уже поздно — она прерывисто выдохнула и умерла, разрушенная снаружи и изнутри. Но не сдавшаяся.

Низенький одутловатый гуманоид недовольно стоял посреди армагеддона, щупальца жадно молотились в него со всех сторон, снимая одно поле за другим, но на их месте появлялись новые. Словно сотни слоёв тончайшей силовой луковицы, они слезали и лопались — это были самые дешёвые и простые поля, которые мог пробить даже обычный импульсник. Но их было… бесконечное число. Генераторы, прошитые в кожу квинтиллиардера, даже не вспыхивали, а просто рождали новые и новые поля.

— Гора ненужной суеты, — неодобрительно пыхнул он, крутя в коротких пальцах синюю звезду, которая в его пухлой руке казалась особенно чужеродной.

Схазма пыталась опутать фигуру олигарха щупальцами и подтащить к себе, накрыть дождём кислотной слизи — но магнетроны высокой мощности на его плечах превратили хозяина в источник мягких неодолимых пульсаций, отталкивающих всё вокруг… кроме воды. Воду он поманил пухлой рукой, на которой красовалось кольцо с Акватики, и волны начали стекаться к олигарху, закручиваясь у него под ногами, словно завитой сталагмит, растущий вверх и поднимающий бизнесмена.

Совсем скоро коротышка, неуязвимый и недосягаемый, смотрел на всё происходящее свысока — и с долей скуки. Чуждый происходящей вокруг вакханалии, он привычно крутил в руках штуковину, похожую на металлический цветок с убийственно-острыми лепестками, от взгляда на который Одиссей удивлённо поднял брови. «Разрази меня бездна, если это не устройство выхода из реальности разработки цедаров», подумал детектив. С такой вещью можно отключиться от самого бытия и пережить даже взрыв сверхновой.

На тёмной и одежде низенького олигарха, похожей на простую рабочую спецовку, виднелось множество небольших карманов. Что, если в каждом из них лежит какая-нибудь редкая и космически-дорогая штука, способная изменить ход всех игр?

Геометрис парил на средней высоте, и вокруг него всё время оставалось пустое пространство, куда не проникали щупальца, споры, дротики и мелкие рои насекомых, а также дождь из слизи — в общем, ни одно оружие Схазмы, как ни пыталось.

Фигуры и грани Геометриса размеренно менялись, как у кубика-рубика, и вместе с ними сдвигались пласты пространства вокруг загадочного существа. Это было завораживающе и пугающе: Фокс увидел, как сдвиг пространства на третьем слое вокруг Геометриса мимолётно и без усилия срезал все пытавшиеся пробиться к нему щупальца, и это был не физический срез, а расслоение вещества сдвигом, чистое и ровное. Это даже не удар фазового меча или аннигилирующей плоскости — такого невозможно избежать, ведь смещается само пространство. Выходит, Геометрис способен убить кого угодно, и никакие физические и полевые защиты не спасут? Потрясающая способность.

«Может ли он расколоть или сместить планету?» пронеслось в голове у Фокса.

Ведь все эти безумные мгновения планета падала вниз.

С каждой секундой становилось темнее: рушащаяся смерть занимала уже полнеба, и звёзды гасли сверху и внизу, в отражении, закрытые багровым шаром. До удара оставалось секунд двадцать.

— Столкновение неизбежно, — сказал мирный, уравновешенный голос у каждого в голове.

Зеро поднялся достаточно высоко, чтобы не участвовать в происходящем внизу и оценил ситуацию достаточно быстро и всесторонне, чтобы ничего не упустить. Он передавал мысли с помощью волновой речи, то есть, излучением прямо в мозг.

— Сила импакта будет такова, что….

Айн выдал быстрый поток данных, понятный любому современному этноиду, да, в общем-то, и старинному Фоксу. Масса, скорость, сила удара, выделенная энергия, температура в десятки миллионов градусов… Неразрушимая поверхность Мира Ноль не пострадает, чего нельзя сказать о гостях.

— Гибель каждого из участников игры, кроме Охотека, неизбежна.

Прошедшие пару десятков секунд Схазма эволюционировала часть своих клеток, окружавших трансформера с Одиссем, и сейчас направленная эволюция была завершена. Тысячи маленьких листиков срослись в одну растительную мембрану, окутавшую силовую сферу — а в следующий миг мембрана издала тончайший проникающий звук на частоте, недоступной человеческому уху, но, тем не менее, оказывающий разрушительное воздействие на всё, что находилось внутри.

И силовые гексы не только не защитили Одисея и робота от этого звука, а наоборот, усилили его.

Одиссей упал на колени, содрогаясь; трансформер открыл по Схазме шквальный огонь из множества блоков, часть из них вырвались из тела и накрыли чудовище всеми видами вооружений. Но многие выстрелы проносились мимо, потому что неслышный крик сбивал работу систем ориентировки и наведения.

Внезапно на помощь пришёл Геометрис, который перестал нейтрально наблюдать и обрушил на сэллу свою мощь: пространство в центре клубка метастаз, где пряталось её главное тело, взломалось и размашисто разнеслось на плоскости, словно части невиданной головоломки. Почти никакое существо не переживёт такого — но куски и отростки Схазмы мгновенно распались на легионы мельчайших насекомых, и вздувшийся рой сумел избежать большой части ударов, окутав и заполонив всё пространство вокруг.

Что они делают, глупцы, прохрипело внутри Одиссея. Сражаются. Но кто бы ни победил, от планетарного крушения погибнут все. Неужели Схазма надеется спастись?

— Ана! — теряя сознание от неуловимого звука, разрушающего его клетки, закричал детектив. — Активируй знак!

Его рука указывала в центр круга, там оседали кровавые ошмётки от зарослей Схазмы, рассечённых сдвигами пространства, измолотых в кашу лазерами и вспепелённых взрывами. И там светился символ возврата, отмены действия.

Девушка возникла рядом со знаком, значит, она и сама догадалась и подбежала туда; тонкая рука метнулась к символу и коснулась его, он вспыхнул и исчез… Ничего не произошло.

Схазма закричала снова, пронзительной вибрацией, сплетённой искусно и специально под то, чтобы вогнать девушку в шок. Ана дёрнулась, схватившись за голову.

И багровая планета обрушилась на них.

Защитную сферу смело, блоки трансформера раскидало и взорвало, человек этого не увидел, он был уже мёртв; неимоверный шквал энергии стёр всё живое, Зеро был уничтожен ударом ещё две секунды назад, в воздухе, а Схазму во всех её формах и следах дезинтегрировало теперь, на земле. Геометрис абсолютным напряжением пытался повернуть окружение так, чтобы оградить себя, но сдвигающиеся пласты пространства смело, фигуры и кольца странного существа разбило, а затем разнесло в пыль. Ана пыталась защититься звездой Древних, и две секунды висела в пульсирующем синем шаре, защищённая, но затем силы звезды кончились, она погасла и Ану смело.

Приземистый одутловатый Охотек завис в эпицентре армагеддона, его защитные луковые поля лопались десятками в миллисекунду, и генераторы сходили с ума, судорожно пытаясь восполнить слои, но не успевая. Квинтиллиардер задумчиво посмотрел на устройство цедаров, перебирая его короткими пальцами, словно брелок. Но затем отрицательно качнул головой и аккуратно убрал в карман, после чего отключил поля, и в то же мгновение превратился в пыль.

Так бесславно и бессмысленно, в первом же испытании погибли игроки седьмых и последних игр Древних.

Но игры ещё не были завершены.

Символ отмены и возврата, активированный до того, как испытание было провалено, вспыхнул в море багровых обломков — и время развернулось вспять. Невероятные силы, сравнимые с силами самой вселенной, отматывали её назад: энергия хлынула в складывающиеся и срастающиеся куски, тёмный гигант сложился и оторвался от поверхности Мира Ноль; сметающий вал втянулся в восходящую планету, освобождая мёртвых и возвращая им жизнь. Но сохраняя память о пережитом.

Одиссея тряхнуло и вернуло в сознание, синяя звезда снова вспыхнула в руке.

Рои насекомых и облака спор вернулись из пепла и втянулись в фигуру Схазмы; Зеро в небе сложился из осколков в две фигуры; Трансформер скатился воедино на земле. Охотек с кряхтением потирал поясницу — опять неуязвимый, насупленный и недовольный; Ана стояла в самом центре, и её взгляд нашёл Одиссея, он пылал, как костёр, горящий в ночи.

Из пыли сросся обугленный труп Шеры, ожоги стекали с него, зарастая шерстью, живая Шера вскочила, издав пронзительный рык. Метастазы сэлл втягивались и уменьшались, возвращаясь к центру: вот из потока плоти оформился Свийс, а за ним Лум — и тогда всё остановилось и замерло. Щупальца Схазмы дрожали от напряжения, а выгнутое тело сулило смерть всем и каждому. Но не двигалось. Игра откатилась к моменту старта, но каждый из погибших помнил всё, что произошло. Помнил слишком отчётливо и свежо.

Мир дрогнул, сверху потемнело: багровая планета начала падение.

Одиссей вскинул руку и указал на самое главное:

— Знака больше нет! Второй отмены не будет!

Посередине круга было пусто.

— В двух играх не было победителя! — срывающимся голосом крикнул Лум, он только что испытал, каково это, быть пожранным биомассой, но всё равно остался историком и знатоком наследия Древних. — Теперь ясно, почему: все игроки погибли.

Стоящие в круге отчётливо поняли, что третьего шанса у них нет. Если планета снова упадёт, их просто не станет, и игра закончится, едва начавшись. А каждый уже не в теории знал, как он умрёт.

— Как мы её остановим? — воскликнула Ана, с ужасом глядя вверх.

— Только все вместе, — Одиссей поднял ладонь с пылающей синей звездой. — Это игровое средство, мы должны применить его правильно.

— Есть ответ, — синхронно сказали оба Зеро, и первый добавил:

— Направим все звёзды на усиление одного игрока.

Указующие персты двух роботов простирались к каменному существу, круги и фигуры которого подрагивали, будто в сомнении. Второй пояснил:

— Усиленный в десять раз, он справится.

Философ плавно отправил свою звезду адресату, она упала в Геометриса и растворилась, его фигуры и кольцу окутало лёгкое синее сияние. Все колебались и сомневались, не вполне понимая, что именно произойдёт.

— Это не единственный способ, — спокойно сказал первый Зеро.

— Но самый забавный, — добавил второй.

Конечно, айн успел смоделировать миллион возможных исходов и просчитать вероятности выживания в каждом из них. Глупо спорить с таким продвинутым ИИ, когда совсем нет времени. Одиссей метнул свою звезду в конгломерат фигур, Трансформер тут же повторил за ним, причём, полностью скопировал позу и жест детектива, размах его броска, а потом смирно сгрудился рядом с человеком, словно верный пёс.

«Может, он на меня залинковался, когда защитил своей сферой?» удивлённо подумал Фокс.

Ана и Лум отправили свои звёзды вдогонку, а межпланетный археолог Свийс ворчливо буркнул что-то вроде: «ИИ-то можно послушать, он хотя бы не тупой» и присоединился к остальным. Охотек пожал плечами и инвестировал звезду в многообещающий ассет. В конце-концов, риск был постоянной средой обитания дельца и бизнесмена. Синий ореол вокруг Геометриса становился всё чётче и весомее.

Шера неотрывно смотрела на Схазму, а та не обращала на недавних жертв никакого внимания, словно они были пылью у её ног. Сэлла безмолвно простёрла щупальце и потянула его к Геометрису, который зарокотал и стал смещать пласты вокруг себя, чтобы не дать ей прикоснуться. Чудовище рассмеялась утробным смехом и отпустила звезду, а Шера с ненавистью выдохнула и метнула последнюю.

Геометрис дрогнул, его фигуры и кольца с тихим рокотом сошлись в новую конфигурацию, и, застыв в ней, он двинулся навстречу колоссальному багровому шару.

— Похоже, наш топологический друг согласился на ваш план, — шипяще экстраполировал профессор Свийс.

— Так и есть, — величаво кивнул Зеро-правый.

— Существо не входит в базы данных Великой сети, — добавил левый. — Точное значение неизвестно, но язык конгломерата представляется статичной символьной системой глифического типа, построенной на комбинациях углов и плоскостей.

Значит, это разумное и логично мыслящее существо, и с ним можно понять друг друга и договориться? Геометрис пришёл на помощь Трансформеру, когда Схазма того атаковала; впрочем, он не помог всем остальным, когда их убивали… Но, в любом случае, сейчас было не до того — все смотрели наверх.

Геометрис взлетел уже на километр, его каменное тело стало не видно, но синее сияние вспыхнуло резким пульсом, а далёкий рокот донёсся до стоящих внизу. Пространство от конгломерата фигур внезапно разошлось на несколько пластов, они растянулись в сторону, как гигантские силовые крылья, пытавшиеся объять всё небо крест-накрест. А затем сложились в сложный паттерн, который стал резко нарастать, словно размножающийся фрактал.

Он распахивался вверх в форме расширяющейся чаши, встречая рушащуюся планету и охватывая её целиком — а через секунды резко сжался… и планета исчезла. Синее сияние угасло, сила звёзд была потрачена, но вместе с ней растаял мрак, занимавший всё небо. И повсюду воссияли россыпи звёзд.

— Ух, — вырвалось у Фокса.

Каждый, кто мог выдохнуть, резко выдохнул с облегчением.

— Как только испытание Древних закончится, и угроза всеобщей смерти минует, Мерзкая плоть снова нападёт, чтобы убить, — тихо сказала Шера, и все понимали, что она права.

— Схазма, — попросил и указал Зеро-один. — Прошу вас сместиться в эту сторону.

— Так будет лучше для всех, — добавил Зеро-два.

Чудовище повернуло к роботам слепую голову, слегка наклонив её с невыразимой насмешкой. А затем стремительным рывком сместилась-переползла направо. Секунда, и багровая планета, размером теперь с кулак, врезалась ей прямо в череп и пробила сэллу насквозь, вонзилась в неразрушимую поверхность планеты и от удара раскололась на куски.

Значит, Геометрис сместил масштабы пространства и уменьшил размер с планеты-гиганта до небольшого камня? Вряд ли его раса могла вытворять подобные вещи в обычном состоянии, это стало возможно только когда существо применило силу десятка звёзд Древних.

Все замерли в ожидании, но Схазма лишь пошатнулась и утробно засмеялась. Смех сэллы в сочетании с её безжалостной жаждой убивать, неотвратимостью и мерзостью способов, которыми она это делала, был жуток.

— Жизнь, — глухо произнесла Схазма, регенерируя и смыкая разорванную плоть. — Жизнь всегда найдёт путь. Глупо сопротивляться ей, жалкие индивиды. Вы всего лишь частицы в единой протомассе Пра…

Все игроки исчезли вместе со звёздами и Миром Ноль; детектив оказался в абсолютной темноте и тишине, и защитное поле Древних снова охватило его с ног до головы. Он висел в самом центре пустоты, и вокруг распростёрлись безбрежные бездны абсолютного ничто, пустые и бесконечные настолько, что ощущение бездонности едва не раздавило человеческий разум в первые же секунды пребывания в этом… не-бытие.

К счастью, он не успел сойти с ума, потому что напротив возник яркий светящийся знак: пустой и чуть-чуть незавершённый круг, который становился всё бледнее, слабее и постепенно терялся в бесцветном ничто, но всё же едва угадывался. Обхватив себя руками и глядя на этот знак, Одиссей ощутил пронзительное, непереносимое одиночество.

Но всё же, это был хороший знак: того, что первое испытание Планеты судьбы пройдено, и настал черёд второго.

Архаи

Тьма. Тьма была бы спокойной и даже уютной, но вокруг сжатого Одиссея простиралась не тьма, а пустота. Она была не тёмной, а бессветной и бесцветной — и оказалось, это большая разница. Оказалось, что тьма не враг человеку, а лишь другой тип друга, не самый дружественный, но всё же свой. А пустота… была чуждой настолько, что беззвучно разрушала сознание.

Чувство, что ты падаешь в бесконечность и нигде нет ничего, сколько не беги, не лети, не тянись в поисках хоть отдалённо похожего на живое и сущее — никогда не найдешь. Это было хуже, чем сон о рухнувшем потолке, где тебя придавило в безвылазной ловушке, ты не можешь шевельнуться под давящей тяжестью и начинаешь задыхаться. Там, в вязком омуте паники, всё же есть на что опереться: пол, стены, границы сна. Есть маленькая надежда: что удастся сдвинуть обломки или протиснуться в узкую щель; если кричать, кто-то придёт на помощь и вытащит — или ты проснёшься и сможешь вдохнуть.

А от пустоты проснуться нельзя. В пустоте нельзя нащупать пол, стены и потолок. Одиссей падал и падал, не в силах остановиться, ему казалось, что он падает вниз головой и не может перевернуться, ведь опереться не на что. Но это не было настоящим падением, он вовсе не двигался — чтобы двигаться, нужно пространство, а здесь, за пределами тонкой плёнки защитного поля, не было НИЧЕГО.

Это сводило с ума: ненормальное чувство отсутствия, ощущение, что ты висишь и одновременно несёшься в никуда при полной утрате движения; потеря близи и дали при невыносимом зиянии бесконечных глубин… Эта близость неощущаемого подтачивала, крошила разум.

Закрыть глаза не помогло, у Одиссея не получилось забыться, отрешиться и перестать чувствовать бездонную нехватку бытия. Телу хотелось извернуться и вырваться из липкого ничто, сознанию хотелось закричать, спрыгнуть из ниоткуда, разрушить морок — но ничто охватывало со всех сторон, полное неотступного безумия, неизбывное, безбрежное и бездонное.

— Нет, нет, нет, — заговорил Одиссей и с дикой радостью услышал свой голос, хоть что-то существующее в глубинах пустоты. — Есть я. Есть я. Этого достаточно.

Но этого было недостаточно. Созданное в мире не может жить вне. Как рыба, выброшенная из воды, хрупкий разум распадётся на невнятные обмысли… облом… ки…

Небытие сотряс Большой Взрыв.

Пространство и время распахнулись диковинным полотном. Буйство сил рвалось во все стороны, и каждый миг возникало что-то новое: цвета, движения, формы. Материя формировалась и менялась на глазах. Сердце Одиссея, которое едва не остановилось в пустоте, теперь колотилось, как сумасшедшее. Он жадно впитывал свет, излучения и пульсации, пил метаморфозы бытия с тем наслаждением, с каким прошедший пустыню черпает воду из родника. Это казалось одним из ярчайших удовольствий, какое можно представить — и даже не потому, как прекрасно было рождение вселенной, а потому, каким ужасным было её отсутствие.

Наконец безумство замедлилось, Фокс ощутил, как сердце стихает и по его жилам расходится покой. Он существует, вокруг раскинулся родной, привычный космос… хотя привычным его можно было назвать с большой натяжкой. Вокруг не было ни одной звезды, а простирались бледные завитки распадающихся импульсов энергии, которые постепенно обретали материальность и оформлялись из энергии в вещество. Какие там галактики и туманности, добро пожаловать в круто замешанный прародительский кисель!

Время мчалось примерно по миллиарду лет в минуту, так что в равномерности первичного космоса стали быстро оформляться колоссальные аморфные стяги вещества. Где-то атомам повезло возникнуть погуще — и пошло-поехало формирование ландшафта бытия. Страшно подумать, какую огромную и непреложную роль в существовании каждого существа во вселенной играет слепая случайность. Если бы пара сотен атомов легла по-другому, в итоге могло не случиться Ориона или Кассиопеи…

Фокс не видел, но чувствовал грандиозные массы тёмной материи и энергии, они раскинулись повсюду — и ощущение их присутствия отзывалось в детективе глубоко, до самых костей. Именно эти незримые массы собирались воедино в сверхтяжёлые общности, вокруг которых и выстраивалась вселенная. Будущие галактики поначалу были темны и не видны, и лишь после обросли звёздами — ведь звёзды и планеты составляют крошечную часть входящего в галактики вещества. Одиссею почему-то представились самые вкусные, жирные куски мяса, которые вырастают в биопроцессорном чане с непрозрачным бульоном, и плавают там — никому не видны, но можно почувствовать их манящий запах.

Кгм, что за странная ассоциация? Видимо, слабый человеческий разум был выбит из колеи прикосновением к пустоте, и звериные инстинкты пробудились от страха, временно перекрыв область рациональных образов…

Меж тем звёздные газовые поля изгибались в волны, волны стягивались в сгустки, сгустки уплотнялись в комки на стыках гигантских пылевых «пузырей». Гравитация делала своё грозное дело: одна за другой, зажигаясь под неимоверной тяжестью самих себя, вспыхивали звёзды. Влекомые относительно друг друга, они одновременно и разбегались прочь, и держались неразрывного единства, слагались в скопления, а те выстраивались в галактики.

Прошла ещё минута-другая, малая галактика врезалась в соседку побольше и была проглочена; Одиссей медленно придвигался к ним, фокус помимо его воли смещался и выделял эту галактику из сонма остальных. Ещё столкновение, минута, ещё одно, и внезапно детектив узнал общий контур. Да, он был далёк от завершения, но старый космический путешественник сотни раз рассматривал диск и рукава Млечного пути с разных ракурсов — и узнал родную галактику.

Все прочие сияющие спирали унеслись в безбрежную даль, а Галактика Фокса повисла перед ним. Человек испытал прилив нежности.

— Галапочка, — сказал он.

Миллиарды лет пролетали в гармонии: больше никто не врезался в малышку, не толкал и не поглощал. Её фигура обретала формы, рукава росли, а сияние становилось сильнее и краше. Рождались новые звёзды, многие из них заводили себе планеты, и вот где-то призывно сверкнул маленький жёлтый самоцвет и мрачная пустынная искорка, которой только предстояло стать голубой и живой. Оба родителя человечества — Солнце и Земля — были такие крошечные, что не разглядишь, но Фокс почувствовал их сердцем.

Галактика придвинулась и стала громадной, невообразимо-звёздной, а затем разноцветные солнца стремительно разбежались друг от друга на астрономические расстояния, и фокус остановился на одной сдержанно-синей звезде особого оттенка… именно такого цвета были все знаки Древних. Выходит, это их родина?

На фоне неяркого синего гиганта кружилась одинокая планета, далеко от звезды, единственная в системе. Поначалу её раздирали спазмы тектонических противоречий, но постепенно кутерьма улеглась и наступил покой.

Хм, в этом мире не было воды, но там бурлили океаны… энергий? Одиссей присмотрелся, пытаясь понять, и время тут же замедлилось до всего-то миллиона лет в секунду. И хотя человек смотрел на округлый бок планеты и не владел апгрейдами разделения потоков восприятия — у него в мыслях возник второй план: океан разверзся, словно Фокс нырнул в самую глубину, и в завихрениях нескончаемых реакций разглядел маленьких роящихся существ.

Да неужели? Старые знакомые: зернистые, слегка вытянутые гранулы-мураши. Человек ощутил, как его разум охватывает единство с бесчисленным количеством маленьких существ, он стал чувствовать и понимать их всех сразу, всю популяцию целиком. Это была односторонняя связь, мураши не подозревали о присутствии чужого. Да и подозревать им было пока нечем: на данном этапе эволюции это были уже не простейшие, но ещё не разумные существа.

Детектив ошарашенно моргнул — поперёк планеты повисла большая сияющая надпись на чистом андарском, родном для Одиссея языке:

«Цель 1: Осознайте мир»

Значит, это новая игра. Ему нужно управлять целой расой?

— Вот зараза, — пробормотал Фокс. — И обязательно было такое МЕГА-ВСТУПЛЕНИЕ? Обязательно было мучить несчастного человека необъятностью чужеродных бездн⁈

Никто не ответил, но планета стала ближе, и, как уже было раньше, прочие небесные тела ушли за пределы внимания, отодвинулись астрономически далеко. К а к а я р а з р е ж е н н а я

ш т у к а э т а в а ш а

в с е л е н н а я….

— Ну-с, — засучив рукава слегка колючего свитера, сказал неапгрейженный демиург. — Что тут у нас?

У них была планета, достаточно далёкая от мощного синего солнца, чтобы излучение не уничтожило всю жизнь, но достаточно близкая, чтобы получать от звезды огромное количество света и энергии. В Одиссее шевельнулось опасение: а могут ли мураши вообще дожить до разумности?

На развитие разума даже в самых быстрых случаях требуется миллиард лет, а чаще несколько миллиардов. Небиологические формы вроде геранцев или циоров эволюционировали быстрее биологических (хоть их отдельные особи живут дольше и мыслят медленнее), потому что меньше зависят от условий внешней среды — но даже им потребовалась масса времени. Эволюция слишком неторопливый процесс. А век синих звёзд недолог, да и спокойными и надёжными их не назвать. Сколько сотен тысяч миров во вселенной благословил дар жизни — только затем, чтобы сгинуть на полпути, когда синяя звезда стала пульсировать и стирать потоками излучений всё живое на парсеки вокруг или попросту взорвалась сверхновой?

Но пока в системе Древних царила идиллия: звезда давала ровно столько света, тепла и излучений, сколько требовалось, чтобы местные формы жизни возникли и развивались. Океаны активной энергии, где шёл постоянный энергообмен, породили уникальную ситуацию: у мурашей, в отличие от подавляющего большинства форм жизни на всех планетах космоса, не было дефицита. У них был переизбыток.

По всей галактике жизнь и её развитие в 99,999% случаев определялась конкуренцией существ за ресурсы, необходимые для выживания клеток. Если амёба на планете Чом не схватит вон ту наглую и вкусную инфузорию, у амёбы закончится энергия на поддержание внутренних процессов, и она умрёт. Плата за бытие проактивным существом. Если первобытный альдебаранец Бу не бросит дротик в мохнатый стейк — то он сам, его жена Ба и сын Бы отбросят копыта. Клетки тела Бу категорически протестуют против этого, клетки хотят жить! Зря что ли они три миллиарда лет усложнялись от простого к сложному, чтобы создать такое комплексное и способное существо с шестью конечностями, великолепной гривой и роскошным хвостом, чтобы оно сейчас промахнулось дротиком по проклятому первобытному барашку⁈

«Бей, ешь, плодись!», кричат клетки существам всех планет… Кроме этой.

Здесь всего переизбыток, и крошечные мураши учатся не добывать энергию для своих процессов, а убирать лишнюю. Переводить в иные формы, сбрасывать балласт, обмениваться с другими и тратить на что-нибудь ненужное, или просто экранироваться от получения дармовых энзов. Эволюция по своей привычке отрабатывает сразу много способов решения проблемы, авось какой-нибудь выживет.

— Потрясающе, — сказал Одиссей, увидев, как роящиеся неразумные мураши возводят что-то вроде гигантских бесформенных сот с удивительной геометрией.

Ведь сото-здания размером с небоскрёбы (у почти микроскопических существ) не были нужны им для жизни. Мураши вообще не нуждались в домах — им не угрожали постоянные опасности внешней среды, от которых нужно прятаться в укромном уголке. Наоборот, единственной смертельной опасностью для мурашей было не выдержать переизбытка идущей отовсюду энергии, не слить вовремя излишки — тогда гранулы распухали, теряли подвижность, впадали в кому и гибли.

Постепенно солнечная активность повышалась, энергии становилось больше. Мураши, как и все остальные формы жизни на этой удивительной планете, освоили увлекательную игру земных и не только детей: «салочки», она же «шафлак-мафлак», она же «передай другому» или «гипер-тэг», которая сводилась к тому, чтобы скинуть побольше энергии другим и не получить её себе. Тут не обходилось без определённой доли насилия и угрозы: сейчас догоню и навешаю тебе пятьдесят энзов! Но существам было лучше не сражаться друг с другом и не играть в догонялки, а сотрудничать, утилизируя энергию вместе. Так получалось эффективнее и проще, и открытые экосистемы с симбиозами стали выигрывать и выживать чаще, чем экосистемы, где участники энергообмена прятались и играли в хитрость и эгоизм.

В итоге свои удивительные пятимерные соты мураши строили не с целью чего-то достигнуть — а просто чтобы применить распиравшие их силы. Это был абстрактный проект ради проекта, нескончаемые Вавилонские башни, создатели которых нашли общий язык. Ещё не став разумными существами, они уже создавали архитектурные шедевры.

Наблюдать и чувствовать всё это было здорово — миллионы лет пролетали незаметно, пока Фокс следил за ходом эволюции живых гранул. И вот тут оказалась зарыта самая замечательная собака из всех.

Каждое зёрнышко было сложной клеткой с несколькими ядрами, способной оперировать со всеми видами энергии, текущей вокруг. И подобно тому, как в военной игре Фокс плодил зернистые гибриды, мураши вступали в сложные симбиозы друг с другом, выискивая жизнеспособные формы из десятков миллионов комбинаций и сочетаний. Всё, чего они хотели — это соединяться и распадаться, формируя причудливые фигуры и пробовать разные способы трансляции, хранения, утилизации и применения излишков. Вплоть до читерского варианта без конца передавать горящий пирожок по кругу, когда «радиоактивный балласт» проходит через всех обитателей роя, но ни в одном не остаётся слишком надолго, и потому никого не убивают.

Какой же уровень доверия друг к другу требуется существам, готовым постоянно принимать смертельную дозу энергии и носить её в себе, точно зная, что они смогут передать её дальше?

Фокс чувствовал бурлящее мироощущение энергетически-активных существ, этих маленьких живчиков в десятой степени. С одной стороны, трёхмерный человек в мире пятимерных созданий был слеп: он часто не понимал их, потому что не видел всей полноты картины. Хотя через какое-то время Одиссей научился осознавать присутствие того, что не способен увидеть и воспринять.

Он повсюду замечал сотрудничество разных видов, не только мурашей: существа не охотились друг на друга, а совместно обрабатывали энергию, чтобы один вид получал свою долю, а другой свою. Их жизненные процессы из эпохи в эпоху выстраивались совместно.

Постепенно стали возникать устойчивые виды, состоящие из множества гранул, и нет, это не были отдельные отряды и семейства биологически разных существ! Это были всё те же мураши, просто в разных комбинациях. Нашедшие оптимальные способы совместного симбиоза.

Текли эоны, медленно изменялись параметры океана и звезды, но мир по-прежнему оставался в пределах жизнестойкой нормы. Синее солнце пока не спешило к капризной старости. Одиссей понял, что с такой необыкновенной «эволюцией перебора» развитие к разуму и к цивилизации займёт у мурашей в сотни раз меньше времени, чем требовалось обычным биологическим существам! Древние могут успеть. Впрочем, о чём он говорит, очевидно, что Древние успели. Ведь он находится на Планете Ноль, созданной в незапамятные времена, и участвует в их игре.

Конфигурация составных существ неуклонно усложнялась — и меньше, чем за три сотни миллионов лет возникли устойчивые прото-разумные «сборки». Эволюция, которая на Земле заняла миллиарды лет, здесь совершилась на порядок быстрее! Среди мурашей, вернее, среди их производных гибридных симбиозов появились разумные существа. Темп игры резко снизился, миллионы лет сменились тысячами, а связь человека со всей популяцией достигла новой глубины: Фокс улавливал главные, всеобщие стремления и смыслы их расы.

Требовалось как-то их называть: «мураши» стали условным именем, к тому же, существа лишь состояли из мурашей — а сами были новым видом, который устойчиво воспроизводил потомство.

— Архаи, — подумав, сказал Одиссей. — Нарекаю вас.

Архаи вполне согласились с таким названием, так и не поняв, что оно пришло извне. Их юную цивилизацию всё сильнее занимала проблема вторичного перенасыщения, которая грозила стать очень серьёзной.

За триста миллионов лет океаны энергии были застроены «сотами», и в родной стихии стало тесно. Активности солнца продолжала расти, энергии становилось больше, а пространство для её утилизации неумолимо заканчивалось. И оказалось, что снести соты и освободить место — не выход, потому что разрушение пятимерных структур создавало гигантские выбросы энергии.

Одиссей по медлительности своего ума позволил одной экосистеме снести небоскрёб и с ужасом смотрел, как архаи в сотнях километров вокруг гибнут в конвульсиях, не в силах справиться с выбросом и слить излишки энергии. Чувствовать их мучения было больно, Фоксу пришлось напомнить себе, что это лишь симуляция и игра, а его подопечные — не настоящие.

Но проблема перенасыщения и нехватки места становилась всё острее. Повсюду вспыхнули столкновения за последние свободные области, первые осознанные войны, но они лишь ухудшали энергетический баланс: чем меньше становилась популяция архаи в бурлящем океане энергии, тем больше необработанной энергии приходилось на каждого из них! С каждым конфликтом угроза вымирания становилась выше.

Так долгая идиллия в мире синего солнца закончилась и сменилась перспективой всеобщей гибели. И тогда Одиссей, взирающий на планету свыше, нашёл очевидное решение.

— Стройте вверх! — провозгласил он.

Архаи словно услышали незримый глас и прозрели, они прекратили воевать и начали робко и пока неумело выходить вершинами своих башен за пределы океана. Для них это было подобно выходу человека в космос, ибо архаи не могли существовать в энергетически бедной среде. И постройка структур за пределы требовала множества концептуально-новых технологий и серьезного сдвига мировоззрений.

— Нет, так у вас не выйдет, — покачал головой Фокс, когда существа попытались организовать сбросы энергии в воздух над океаном, а та неизбежно возвращалась обратно в круговорот.

— Лучше адаптируйтесь к поверхности, — решил он.

И архаи начали исход на сушу.

Одиссей с головой погрузился в непрямое управление удивительным народом, в мягкое ведение чужой расы по дороге судьбы. Он выносил одно концептуальное решение за другим, играя в пугающе-реалистичную и подробную версию стратегических игр.

Когда архаи освоили сушу и стали изучать небо, Одиссею открылся ещё один поразительный, хоть и совершенно закономерный факт: пятимерные существа видели вселенную совсем не так, как трёхмерные.

Для архаев огромный и по большей части пустой космос был не таким уж огромным, а вполне компактным. Все пустые пространства между массивными гравитационными объектами они воспринимали как складки, и галактика для архаев была как плотное скопище звёзд, прилегавших друг к другу. Они ощущали два дополнительных измерения всего сущего, недоступных Фоксу, и видели, как все тела, крупные и мелкие, связаны узами гравитации и иных взаимодействий. Зато другие галактики в их картине мира отстояли куда дальше и были недостижимы — как, впрочем, и для нынешних, даже самых развитых цивилизаций.

Выйдя на сушу и освоившись там, архаи взглянули вне своей планеты и узрели мир.

«Цель 1 выполнена» засияло перед Фоксом.

«Цель 2: Покорите космос».

Игра-цивилизация продолжалась, скорость упала до столетия в минуту.

Архаи осознали, что жизнь может цвести и на других планетах — и чужие цивилизации будут совсем не похожи на них. Идея бесконечного разнообразия возможностей потрясла их; всю расу, и без того любознательную, охватили азарт и предвкушение грядущих потрясений и встреч. Невиданный расцвет культуры и фантазий о «звёздных собратьях», подобно религиям в истории людей, проник во все сферы жизни. Идея контакта стала основополагающей.

Архаи вовсе не были однородным сообществом. Да, в них была встроена неистребимая склонность к сотрудничеству, жёстко продиктованная природой. Но, как составные существа, архаи разных экосфер сильнее отличались друг от друга, чем люди разных наций. Вот здесь, во Впадине Гигантов, выросли огромные архаи-конгломераты, приспособленные к жизни под высоким давлением и странному течению процессов на глубине. А тут, на Отмелях Вечных Приливов, развились мелкие и подвижные архаи, состоящие из минимального числа гранул.

И те, и те были разумным народом — несмотря на разную внешнюю структуру, их объединяла абсолютная одинаковость главной клетки, из которой состояли все. Архаи разных структур прекрасно совмещались и взаимодействовали, даже перекрёстно размножались. Их раса принадлежала к числу полиформных — и у разных подвидов были разные культуры и подходы к решению проблем.

Конечно, они не могли жить в полном согласии и мире.

Но несмотря на частные противоречия и противостояния, конкуренцию подходов и идей, у расы сохранялся общий настрой: жизнь удивительна и надо всё время двигаться; остановиться значит умереть, так что помчались дальше.

Архаи не стали создавать космические корабли, как до сих пор не строили домов. Раньше они приспособили свои тела для выхода из океана на поверхность — а теперь начали выстраивать комбинации симбиозов для выхода в открытый космос. И пару столетий спустя у них всё прекрасно получилось.

— Поехали, — улыбнулся Одиссей, когда первые конгломераты вышли на орбиту планеты.

Шли сотни лет, стремительное развитие архаев не уставало поражать. Они лишь недавно вышли за пределы планеты, а уже могли куда больше, чем расы четвёртой технологической ступени. С переходом к научно-технической революции их развитие ускорилось, как и положено по законам прогресса, хоть и не так сильно, как у большинства рас — но именно потому, что изначальный темп развития был фантастическим. В конечном итоге, прогресс архаев, как и их эволюция, шли быстрее всех рас, о которых слышал Одиссей.

Дети мурашей справились с энергетическим кризисом, определившим ранние этапы их жизни; переизбыток энергии перестал быть проблемой. Теперь их расе начинал грозить дефицит — ведь для реализации масштабных идей и целей, к которым они двинулись, ресурсов требовалось всё больше и больше. Увы, но попав в эту ситуацию, архаи из исключительной и необычной расы перешли к старому-доброму соперничеству, расколу и такой неизбежной банальности, как война.

— Да ну вас, — вздохнул Фокс. — Вы меня разочаровываете.

Следующий период истории очень напоминал человеческие 20–24 века. Постоянные войны, переделы мира, рост технологий и ставок — до тех пор, пока архаи не подошли к порогу взаимного истребления. И к тому моменту они легко могли истребить всё вокруг, включая звезду.

Два сильнейших блока поглотили или подчинили остальных и замерли лицом к лицу, ощетинившись всеми видами оружия. А Искатели Смысла, мистики-анархисты, лелеяли план уничтожить разом все древние соты… и привести к такому выбросу энергии, который сотрёт их цивилизацию с лица планеты. Наверное, в любой разумной цивилизации есть те, кто склонны считать, что смысл и счастье где-то там, где нас нет — и ради достижения этого иллюзорного счастья они готовы перевернуть вверх дном то, что им дано.

— Колонизация, — нервно сказал Одиссей. — Улетайте-ка в космос.

И это помогло. Не в силах решить политическое и культурное противостояние в рамках родной планеты, стороны договорились о гигантском совместном проекте. Через столетие напряжённого «горячего мира», прошедшее на пороге войны, Одиссей с облегчением вздохнул: архаи осуществили грандиозный план. Одна из коалиций покинула планету на ковчеге, состоящем из первобытных сот (!), полных энергии, накопленной за миллионы лет развития их расы. Улетевшие направились к ближайшему из подходящих миров, и перелёт был достаточно быстрым — потому что в пяти измерениях пространство более взаимосвязано, и путей из точки А в точку Б больше, чем один. Прародина ещё несколько столетий активно помогала отколовшимся, потому что иначе они могли не выжить. Вот такая у архаи была взаимная непримиримость и война.

Примерно то же случилось и на Земле: в двадцать четвёртом веке две стороны из трёх, проигравшие противостояние, покинули планету и ушли в новые миры, чтобы жить там собственным укладом. И победители помогали им уйти, чтобы не быть вынуждены их уничтожить. Люди, более кровожадные и эгоистичные, чем архаи, всё же не хотели убивать. Картина сложилась не сразу, сотню лет шла фрагментарная развед-колонизация со множеством проблем и потерь — но в итоге грандиозный исход с Земли произошёл.

Печальная ирония заключалась в том, что самая прогрессивная сторона, которая победила в цивилизационной войне и оставила Землю себе — в итоге и погибла вместе с планетой. А те культуры, что освободились от гнёта гегемона и стали жить свободно, без давления — со временем опять расслоились на непримиримые блоки.

Такова природа большинства разумных: активно искать и находить самые разные подходы к жизни… и почему-то считать единственно верным и самым прогрессивным только свой.

— Ладно, — пробормотал Одиссей, который с изумлением понял, что его разум теперь охватывает уже не одну расу архаев, а два, а затем и три разных общества на трёх разных планетах. — Кажется, миссия выполнена.

В ответ воссияла надпись:

«Цель 3: Найдите Других»

— Отлично! — кивнул Фокс, потирая руки. — Давайте-ка запустим миллиард поисковых зондов по всей галактике… и отыщем сайн.

Если архаи были одной из старших рас галактики, значит, в их игровой модели заложены тайны древности, которые Одиссей всем сердцем стремился разгадать. Детектив хотел оправдать надежды всех, кто был ему дорог — и использовать систему Древних для своих нужд.

Но его надеждам было не суждено сбыться.

Цивилизация архаев росла и охватывала миры. Мириады зондов вздымались с освоенных планет и отправлялись всё шире и дальше в поисках братьев по галактике, других культур и новых взглядов на жизнь.

Внезапно Одиссей заметил, что архаи вновь становятся единым народом. Они осознали одну из первичных истин: жить можно по-разному, а презрение и враждебность к тем, кто выбрал другой путь — мать всех ошибок. Дети мурашей увидели, что конфликты, раздиравшие их расу и принёсшие столько горя и бед (на два порядка меньше, чем у людей, подумал Фокс) — были пусты и бессмысленны.

Они никогда не являлись сражением за объявленные идеалы и ценности, а всегда были войной за чей-то упрямый эгоизм. «Будет по-нашему, а вы катитесь к чёрту», вот содержание почти всех войн в истории вселенной. Да, у них всегда есть комплексные и серьёзные причины, большинство войн не каприз, а назревшая объективная необходимость — но это не делает их более осмысленными. Просто разумные существа ещё не придумали способа разрешения Извечного Упрямства чем-то, кроме силы.

А вот архаи придумали. В определённый момент они перестали воевать и конфликтовать, их общества из разных и отделённых стали медленно сращиваться в одно. Это случилось после того, как технологии достигли всеобщего довольства и подошли близко к бессмертию, каждый из архаи к тому моменту мог жить по паре тысяч лет. У них снова, как в стародавние времена, не было проблем с ресурсами.

Но Фокс на практическом опыте знал, что всеобщее процветание не снижает трения между разными взглядами на жизнь! Наоборот, они часто обостряются. Когда реальные проблемы отступают, разумных тянет сражаться друг с другом за Очень Важные Ценности, которых любое общество выдумывает более, чем достаточно. Пирамида приоритетов в действии: если не нужно выживать, то начинаем выпендриваться.

Но архаи смогли избежать этой ловушки и постепенно прекратили конфликтовать. Одиссею было сложно понять, как такое возможно: то ли из-за эволюционной склонности к сотрудничеству и миролюбию; то ли из-за восприятия мира в пяти измерениях; то ли в силу прямого взаимодействия каждого из архаев с энергией? Где-то на стыке этих удивительных свойств крылась главная тайна Древних: их способность увидеть мир в масштабе и отсеять иллюзорное и неважное.

Ведь когда видишь мир целостно, ты всё же способен понять, что иные взгляды на жизнь и иные способы её организации не плохи. Они просто иные.

— Философы, — умиротворённо кивнул Фокс.

Но жизнь оказалась умнее и серьёзнее даже чем великие архаи и их голос совести.

Чем выше становилось единство расы, чем меньше оставалось противоречий и больше царило согласия — тем меньше в жизни архаев становилось смысла — и радости. Достигнутая гармония и покой принесли им облегчение, но не счастье. Насколько единой стала их раса, настолько одинокой она оказалась; теперь у них было всё, но стало нечего с этим делать. Конечно, можно просто спокойно и довольно существовать, но когда у тебя нет цели, когда всё доступно заранее и не к чему стремиться — постепенно становится незачем жить.

Однажды Архаи осознали всё своё будущее, всю дальнейшую судьбу: избыток энергии, в котором они купались с самого зарождения, рано или поздно сойдёт на нет. Энергия вырождается, становится из полезной — бесполезной, энтропия неотвратимо прорастает в каждой частице бытия. Архаи поняли, что в конце концов вселенную ждёт безбрежная тепловая смерть, и как ни растягивай выживание, оно приведёт к угасанию, рано или поздно. Но их уже не волновали отдалённые триллионы лет, потому что теперь они видели, что не просуществуют и сотни миллионов. И даже десятка. Это слишком большой срок, и даже не для технологий — а для разума.

Со всей их мощью, со всеми возможностями и знаниями, Древние подошли к пределу возможностей и не смогли его преодолеть. В конце-концов в своей основе-основ вселенная несгибаема: можно лишь дотянуться до края рая, а в сам рай попасть нельзя. Потому что рая нет.

Архаи пытались восстановить смысл и желание жить: например, старались заменить борьбу и достижение целей просветлением; пробовали усложнить общество с помощью игр, в которых граждан чего-то искусственно лишали, чтобы им требовалось бороться и выживать. Но игры не смогли заменить реальность, а чем большего просветления достигали архаи, тем лучше постигали печаль. С каждым поколением неутомимый внутренний огонь существ, рождённых в океане бушующей энергии, горел чуть слабее.

Фокс с удивлением осознал, что больше всего на свете архаи мечтают найти другие расы в бесконечном нагромождении космоса. Жаждут, как глоток свежей воды, и истово верят, что с нахождением иных культур они получат то, что утратили в собственном развитии: смысл.

Пусть эти культуры будут несовершенные, слишком странные, враждебные, какие угодно — лишь бы поскорее найти собратьев по разуму, встретиться с ними на просторах галактики и начать жить заново! Идея контакта стала глобальной надеждой архаев.

«Цель 3: Найдите Других» мерцание в космосе.

«Цель 3: Найдите Других» отзвук в лабиринте разума.

«Цель 3: Найдите Других» зов в закоулках души.

Одиссей лихорадочно рассылал новые и новые зонды, раскрывал неизвестные области космоса, исследовал технологии изучения пространств. Архаи чувствовали немой зов вселенной и верили этому зову, следовали за ним. Вся жизнедеятельность расы стала подчинена одной наивысшей цели, и каждое поколение проживало свой срок в томительном ожидании: вот-вот, уже скоро, звезда за звездой, скопление за скоплением мы отыщем братьев — и жизнь загорится заново! Они приготовили тысячи программ адаптации, перевода, предусмотрели все мыслимые и немыслимые формы возможной жизни и расписали протоколы поведения для встречи с каждой из них… Но чем шире сознание Одиссея охватывало холодный и безжизненный космос, тем сильнее становилось жгучее ощущение пустоты.

Восприятие архаев росло, и однажды они сумели объять пятимерным взором всю галактику, от и до, каждую звезду и каждую планету. К этому моменту раса напоминала зомби, не имеющих собственной жизни и не понимавших, ради чего существуют, зачем пришли к пределу могущества и возможностям реализовать практически любой план. Ведь несмотря на все их возможности, у архаи не было планов и желаний. И теперь, когда всё было поставлено на карту и брошено на достижение последней цели, архаи и Одиссей увидели галактику целиком — и осознали свой провал.

Других рас не было.

Архаи оказались самым могущественным, но самым одиноким народом вселенной: они родились и познали жизнь на миллиарды лет раньше всех остальных. Они вышли в космос за три миллиарда лет до формирования планеты Земля и многих других миров, которые станут родиной разумных рас. Первым разумным вселенной было не суждено найти собратьев. Им было суждено вымереть от одиночества.

Больше того, архаи поняли, что никому не суждено найти собратьев. Пространство и время слишком огромны, а жизнь любой цивилизации слишком мала. Ни одной из рас, которые возникнут после них, не суждено встретить другую: кого-то будут разделять миллионы лет, кого-то десятки миллионов, а кого-то сотни — за это время любая история развития подойдёт к закономерному концу, не важно, каким он будет.

Вся разумная жизнь во вселенной обречена на одиночество.

Цель номер три в этой странной игре оказалась невыполнимой.

«Цель 4: Найдите выход»

Одиссей с неприятным чувством смотрел на эту надпись. Крик о помощи, прошедший через невообразимые пласты времён. Он провёл всю свою жизнь в мире, где пестрило несметное множество разных, удивительных и непредсказуемых существ, миров и культур — и почувствовал парализующую боль, увидев космос мёртвым и пустым. Но архаям пришлось больнее.

— Вот для чего нужно было бросить нас в пустоту, — кивнул детектив. — Чтобы мы поняли.

«Цель 4: Найдите выход»

«Цель 4: Найдите выход»

«Цель 4: Найдите выход»

Идеи роились в голове. Вы пятимерные существа и чувствуете время, возможно, есть путь из прошлого в будущее не по длиной прямой, а гораздо короче? А если нет, то остановитесь во времени, застыньте, как реликты в янтаре, и дождитесь младших братьев. Или измените свои разумы так, чтобы они смогли жить миллионы лет и не сходить с ума. На худой конец, если типичный разум слишком привязан к сроку жизни и не может вынести вечности — вы можете стать неразумными, как сделали иксарцы, которые превратились в беззаботных хонни… Фокс представил вариант, когда вырождение в животных происходит не на всегда, а по условленному триггеру начинается повторная эволюция-возвращения к разуму.

Мысли сплетались и расплетались, как венок вероятностей; путей преодоления вечности не так уж и много, и все они интересны.

Что, если помочь планетам, на которых уже зародилась жизнь, ускорить их эволюцию, направить её? Это не решит беду архаев: они могут посеять детей, но не доживут до их рождения. Но можно сделать это из любви к тем, кто придёт следом…

Одиссей думал и вслушивался в мысли своих подопечных. Пожалуй, невероятная мощь их цивилизации способна на всё перечисленное. Но что лучше? Ответа не было. Можно идти каждым путём, можно пытать все сразу.

Одиссей попытался внушить архаям все идеи сразу, чтобы они шли разными путями, а какой-то из них привёл к результату. Но он с удивлением обнаружил, что архаи способны принять только один вариант. Это было странно и неестественно, но, видимо, таковы были правила игры. Укажи один путь.

«Что, если это испытание не на правильность ответов», подумал Фокс, «А на то, какой ответ выберет каждый из игроков?»

Одиссей знал, что сделал бы он сам. Жизнь уже сотни лет умудрялась удивлять его снова и снова, но это не сможет продолжаться вечно. Когда его разум окончательно устанет от пережитого и если он к тому времени ещё будет жить, Фокс хотел бы перейти в другой статус бытия. Стать не человеком, а кометой, летящей в космосе, или горой на одной из любимых планет; да хоть бы деревом или вовсе перейти в энергетическую форму. Потерять основы человеческого сознания и выйти за его рамки.

Айны живут без тела, хотя разум большинства из них похож на людской, но некоторые заходят дальше и отличаются от нас куда сильнее, чем тот же Геометрис. Но они всё равно живые и в своём роде тоже разумные существа.

Фокс не знал, каково это: «уйти на высший план бытия», но полагал в принципе возможным. В конце концов, мистики разных цивилизаций всегда мечтали о рае, нирване и сверхбытии. А узнать и испытать, каково это — будет ещё одним невероятным приключением!

Одиссей увеличился в миллионы раз, стал гигантом и склонился вперёд, словно пытаясь обнять маленькую галактику — одинокий островок в необъятной холодной пустоте. И прошептал архаям:

— Уходите выше. Уходите в сверхбытие.

Всё исчезло, вокруг зияли бездны пустоты, он снова падал в омут распада. Фоксу показалось, что в бесцветности высится гигантский провал, огромная нечеловеческую фигура с маленькой планетой в руках. Но момент перехода длился недолго. Миг, и десять игроков вернулись в знакомый круг: тёмная каменная слякоть, тонкий слой воды и сокровища звёзд под ногами и над головой.

Часть игроков стояли, тяжело дыша, другие смотрели в одну точку, третьи никак не изменились — пережитое по-разному отразилось в каждом. Одиссей нашёл взглядом девушку, стоящую напротив, в её глазах была тоска и надежда, а волосы рассыпались по плечам белым вперемешку с серебром.

На каждого в круге падала маленькая белая звезда, но падение было замедленным, как во сне. Одни летели чуть быстрее, другие ещё медленнее, Фокс догадался, что это красивая форма отсчёта. На кого-то звезда упадёт первым, на кого-то последним, если внимательно присмотреться, можно понять, в какой последовательности будет происходить… что именно? Подведение итогов?

Звезда Трансформера достигла мощной головной части, и над роботом вспыхнул незавершённый круг, белый и пустой. Знак этого испытания и символ одиночества, теперь Одиссей был уверен. Круг стал бледнеть и исчезать.

— Нет! — визгливо крикнуло из глубин техноблоков, они вздыбились, раскрывая блочное нутро, и оттуда на свет метнулось юркое, до предела нервированное существо. Это был малый лиловый хистероид. — Я не прошла! Меня убьют! Спасите! Пожалуйста!!

Проворная и мелкая, она скакнула из защитного поля Древних, облегавшего робота, прямо на голову Одиссею. Не зря же они сотрудничали в предыдущем испытании.

— Спрячь меня! Человек! — орала синеющая от страха хистеройка, схватив Фокса за поле тонкими ручками-зацепками, свесившись сверху и с ужасом глядя ему в глаза. — Ну же?!!

Она была настолько нелепой, особенно после величия пережитого, что даже Схазма не удосужилась её убить. Зачем?

— Проходи, — только и сказал Одиссей.

Поле тут же пропустило юркую крикунью, она скользнула прямо под свитер, щекоча человеку шею и царапая мембранную майку.

— Ой, мамочки, ой, только не смерть, — бормотала хистеройка, устраиваясь поудобнее.

Белый круг над её роботом растворился и исчез, Трансформер дрогнул, будто сместилось пространство, которое он занимал — и сгинул вместе со всей мощью своих боевых и защитных систем. Оставалось надеяться, что его выкинуло из игры, а не к чёртовой матери.

— В чём ты ошиблась? — резко прошипел Свийс. — Говори, ну?

— Мои тараканчики вспухли в дурном океане от переизбытка еды! — с обидой воскликнула хистеройка, высунув головку из рукава. — Дурашки, я им кричала: хватит жрать энзы, если вы пухнете от обжорства, просто перестаньте есть!

— Великие бездны, — после всеобщей паузы удивился старый крулианец. — Как ты вообще прошла в финал?

— В финал прошёл её робот-айн, — ответил Фокс, накрыв малышку ладонью и успокаивающе прижав к руке. Хистероидов успокаивала твёрдость. — Мощная боевая единица, быстрое ситуативное мышление, продвинутый тактически ИИ. Слишком продвинутый.

— Аа, система Древних посчитала игроком и претендентом его! — понял Лум Весельчак. — И теперь удалила из игры, как проигравшего испытание. А пассажирку они определили… в питомцы?

— Ты не понимаешь, дурашка, я везучая, — сонно сказала хистеройка, быстро успокоившись у Фокса за пазухой. — Мне всегда везёт. Зачем самой проходить испытания, когда мой робот такой умненький, ну, который прислуживал до тебя.

— Яшно, Древние и не ошшиблись, — фыркнул Свийс.

— Ну и ладно, — пробурчала хистеройка с лёгкой обидой. — Ну и пусть с ними. Я как раз утомилась от мельтешения. Лучше посплю.

Она засопела и затихла у человека на спине.

А Планета судьбы молча ждала, пока игроки закончат разговор — ей было некуда торопиться. Звезды застыли в падении, и лишь когда крикунья стихла, продолжили полёт. Яркая искра упала на головы Зеро-один и Зеро-два, над ними вспыхнул незавершённый белый круг, он начал становиться бледнее.

— В шмысле⁈ — зашипел раздосадованный Свийс. — А ты как мог проиграть? Ты же умнейшшший сссреди них!

— Я не дал решения. В скороспелом решении не было смысла, — умиротворённо ответил Зеро-первый. — Но я постиг одиночество и узнал историю нашей галактики.

— Я выхожу из Игры и запускаю новый цикл личности, чтобы осмыслить вопросы, осознанные здесь, — добавил второй.

— Это величайшее сокровище, которое может получить мыслящий разум, — сказали роботы синхронно. — Я получил от Игры больше, чем рассчитывал и больше, чем заслужил. Смысла продолжать дальше для меня нет.

— Но тебя же сотрут, — впервые за всё время открыл рот Охотек, приземистый одутловатый делец. Его голос звучал размеренно и весомо, но слегка невыразительно, словно фоновый фабричный шум. — Ты потеряешь всё, что узнал в Игре.

— Конкретные факты не важны, — ответил Зеро-правый.

— Ведь я уже изменился, узнав их, — добавил Зеро-левый. — Система Древних сотрёт данные, но моя личность уже шагнула вперёд.

— Этого достаточно, — сказали оба. Их неподвижные железные лица вопреки отсутствию мимики улыбались, когда белый круг растворился, и роботов сдуло словно порывом ветра.

— У ИИ свои смыслы, — кивнул подвижный, взволнованный Лум, он вытягивал шею, разглядывая восемь оставшихся падающих звёзд.

— И свои причуды, — скептически отозвался Охотек, но спорить не стал.

— Одним конкурентом меньшшше и прекрасссно, — проворчал Свийс, но Одиссей понял, что старик расстроен.

Схазма молчала, внимательно глядя на всех и каждого — она отрастила нужное число глаз.

— Я приказала им принять смерть, — рыкнула Шера.

Её звезда упала и превратилась в круг, который начал медленно наливаться синим.

— Они достойно сражались, но вселенную не победить, — Охотница говорила резко и отрывисто, будто не до конца верила в решение, но не видела иного пути. — Энтропия неизбежна, когда-нибудь умрёт и исчезнет всё.

Схазма смотрела на хищницу с тихой, почти незаметной насмешкой в сощуренных глазах.

— Да что ты знаешь⁈ — рявкнула кошка, и её фазовые клыки в оскаленной пасти на мгновение исчезли, сделав Шеру беззубой. Всего лишь на крошечное мгновение, затем фаза обновилась, и клыки снова убийственно засверкали. — Ты лишь рабыня своей биомассы, которая считает себя владычицей! Ты лишь материал.

Она повернулась к остальным:

— Воин должен сделать всё возможное, чтобы победить. Но если поражение неизбежно, нужно достойно принять его. Не размениваться на глупость и трусость, на тщетность. Таков Кодекс Охотника, правда жизни и смерти.

Все наблюдали за синим кругом у хищницы над головой, и на секунду Одиссею показалось, что сейчас круг начнёт бледнеть, но затем он вспомнил, к чему пришли архаи после долгого пути. Конечно, может то были лишь его архаи, а настоящие Древние считали по-другому. Но зная их истину, Фокс догадался, что будет с каждым из оставшихся восьмерых.

Незавершённый круг висел над Шерой и не гас. Она прошла испытание, и все взгляды обратились к Луму Весельчаку, он был следующий.

— Я предложил существам создать технологии длительного стазиса и ждать все остальные расы, — сказал историк. — Ну, вы знаете отрешение от мира у висай; выход в небытие у цедаров; исключение куска пространства у мордиал? Подобные технологии существуют…

Ваффу запнулся, ведь у его вполне практичного и совершенно доброжелательного плана был явный изъян.

— Конечно, ни одна из известных технологий не может длиться очень долго…

— Да они тысячу лет не могут выдержать, — насмешливо и почти презрительно хмыкнул Свийс; Одиссей уже привык к его свистяще-шипящему говору, что перестал его замечать. — Они даже год беспрерывно не простоят без огромных затрат энергии на небольшой объём массы. А ты предложил подопечным создать нечто, что уберёт огромную популяцию из пространства-времени и после профункционирует миллиарды лет? Что за антинаучный вздор?

— А ещё интереснее, почему он тогда прошёл испытание? — веско добавил Охотек, указывая коротким пухлым пальцем на синий круг.

Звёзды падали, каждый из игроков рассказывал о решении, которое принял. Никто не захотел скрывать, каждому хотелось поделиться пережитым, даже бесчувственному дельцу.

— Забыть про другие расы и тонкости этики, — рассудительно сказал он, перекатывая в пальцах странный маленький сфероид из сто пятьдесят девятого кармана. — Высокие материи контрпродуктивны.

— Дай угадаю, — саркастично ответил змей. — Ты предложил подопечным плюнуть на всех, кроме себя и сконцентрироваться на собственных интересах? Скупо!

— Именно, — делец счёл оскорбление змея за комплимент. — Древние появились в галактике первыми задолго до остальных. Невероятное конкурентное преимущество. Им была нужна конкретная понятная цель, а они ушли в философию и решили зачахнуть. Что за глупости. Я поставил задачу: перекроить всю галактику, взять все звёзды и соединить в одну.

Коротыш скупо улыбнулся.

— Искали масштабный проект, который потребует миллионы лет и бескрайние бездны ресурсов? Пожалуйста. Есть, чем заняться. Мой народ проснулся от нытья, испытал второе рождение и сделал галактику своей и только своей. Они жили, ни о ком не думая, и творили, что хотели, до самого конца времён. А когда время вселенной закончилось — ушли вместе с ней.

Победный блеск в его маленьких жадных глазах был неотразим.

— Первыми и единственными владельцами всего сущего, — зафиналил делец и отряхнул руки.

— Но как же все остальные, — улыбнулся Одиссей. — Твоя раса, моя, прочие? Они так и не появились?

— Опоздали, — кивнул олигарх. — Мир принадлежит тем, кто успел взять его в руки.

— Пфф, нашёлся первоначальник, — раздражённо шикнул змей. — Деньги не делают людей умнее. И счастливее.

— Многие знания — многие печали, — спокойно парировал квинтиллиардер.

Похоже, счёт между наукой и бизнесом был один-один.

— Я дал подопечным эффективность, которой им не хватало до совершенства, — гордо кашлянул змей, отставив старинную курительную трубку в сторону. — Чувства, эмоции и прочая духовность мешали жить, поэтому мы избавились от них. Изменили сознание на чисто аналитическое, и страдания сразу ушли.

— Ты превратил свой народ в живых роботов? — звонкий голос Аны прервал отчёт Свийса как удар бронзового меча. — Оставил делать бессмысленные проекты ради проектов, выполнять задачи ради задач и подменил этим жизнь?

— Я превратил подопечных в высокоточных живых ментатов, — сухо отрезал старик. — И после моего ухода они продолжат быть успешными, независимо от испытаний, которые ждут впереди. Я и сам прошит на эффективное сочетание качеств без лишней чувственной шелухи. А с технологиями этих экстраординарных этноидов мы достигли куда более выраженного успеха!

Одиссей вовсе не сказал бы, что старый ядовитый крулианец лишён эмоций и «прочей душевной шелухи». С точки зрения стороннего детективного наблюдателя, змей был более человечнее многих людей. Вероятно, прошивки профессора космической археологии, эффективные бо́льшую часть его долгой жизни, к старости стали сбоить. Впрочем, это не помешало ему пройти испытание: над Свийсом мерцал незавершённый синий круг, как у всех остальных.

— Ну, и чего ты молчишь? — ядовито спросил змей у Схазмы, над ликом которой тоже воссиял нимб. — Как проявлять агрессию, так не уймешь. А как участвовать в конструктивном обсуждении…

— Разумное несовершенно и слабо, — проронила сэлла многими ртами сразу, обращаясь к каждому из врагов. Её голос звучал вкрадчиво и утробно, а большое упругое тело трепетало в такт словам. — Разум всегда обманывает сам себя, делает носителя заблудившимся и несчастным, приводит к лишним желаниям и вражде, когда невозможно удовлетворить их все. Иногда сознание полезно и нужно, во имя высшей цели, но не всегда. Детям этой планеты разум был в тягость, и я избавила их от него. Они растворились в Прасущности и живут просто ради того, чтобы жить.

Она посмотрела на каждого, и добавила с тихой нежностью:

— В отличие от твоих детей, учёный, мои не только эффективны, но и счастливы.

Даже ядовитый змей не нашёл, что на это ответить, ведь Схазма была близка к истине. Хотя от выводов сэллы большинству разумных хотелось растворить в Прасущности именно её.

— Рромм, — пророкотали блоки Геометриса, приходя в новое положение, в сложную комбинацию выпуклых асимметричных частей. — Рромм.

Он затих, демонстрируя свой ответ, но, к несчастью, среди игроков не осталось продвинутых айнов, поэтому никто не понял, в чём было решение загадочного существа. Но круг над ним сиял такой же, как у всех.

Осталось двое игроков, и они смотрели друг на друга; Ана отключила эмо-волосы, они молчаливой каштановой волной разлились по плечам.

— Архаи, — сказал Одиссей негромко. — Их зовут архаи.

— О. Мне очень нравится, — сразу согласился историк Лум. — Очень меткое название, и звучит лучше, чем Древние, в которых слишком много абстракции и пафоса. Выношу на обсуждение: оставить архаев!

Остальные не слишком переживали на этот счёт, а больше ждали ответа.

— Я предложил им покинуть реальность и перейти в иной, более высокий статус бытия, — сказал Фокс. — Перестать быть телесными существами, а стать энергетическими, жить в состоянии нирваны, когда время не важно и события не важны. Когда нет боли одиночества.

— Ну, то есть, ты решил задачу так же, как и я, только бессмысленно, — фыркнул Свийс.

— Так же, как я, — проронила Схазма. — Только неживое.

— В общем-то, как я, — добавил Лум. — Только, насколько я понимаю, ваше предложение более выполнимо, для него не требуется выходить за пределы вселенной, а нужно изменить сознание… Наверное, это осуществимо для пятимерных существ с таким развитием…

— Какое странное испытание, — недовольно проронил Охотек. — Его прошёл каждый, кто дал хоть какой-то ответ. Не слишком ли просто?

— Для испытания да, — кивнул Одиссей. — Но это было не испытание, а знакомство.

Все уставились на человека.

— Мир Ноль изучает своих игроков. Он смотрел, как мы проходили отборочные игры, смотрел, как мы убивали и умирали, а потом откатил нашу смерть назад. А сейчас Древние наблюдали за тем, как мы наблюдаем за их народом.

— Древних нет! — резко возразила Шера, и шерсть на её загривке привстала. — Они давным-давно вымерли и исчезли, в самые незапамятные времена. Ни одно из ваших предложений не подошло, разве не ясно?

— А, по-моему, вы не правы, — с радостью сказал Лум. — На мой щуп, двое из нас угадали, какой именно выбор сделали архаи в далёком прошлом. Посмотрите на два круга: они единственные завершены.

Его маленькие любопытные щупы указывали в две стороны: на Ану и Одиссея, над головами которых светились два полных синих круга. Все с удивлением посмотрели на неё.

— Мы с моими архаями направили и защитили эволюцию на других планетах, там, где уже возникла жизнь, — сказала Ана ровно и без единого блика гордости. — И синхронизировали их развитие по времени. Чтобы через миллиарды лет после смерти моего народа, другие расы смогли встретиться.

Воцарилась тишина.

Свийс саркастически усмехнулся и переплёл свои худые и жилистые стариковские тела. «Что ещё ждать от женщины, как не идей материнства?», свивалось в его несимметрично сплетённых лентах, седой и желтоватой. Но свивалось слегка неуверенно.

— Погодите, — поражённо произнёс Лум. — Если ваши два круга завершены, значит, вы угадали, как поступили архаи? И если так, то мы можем смело предположить, что величайшая из цивилизаций перешла в нирвану и до сих пор существует где-то там, а значит, когда-нибудь вернётся?

Историк Древних задыхался от озарений, к познанию которых шёл всю сознательную жизнь.

— И ещё выходит, архаи миллиарды лет назад засеяли галактику и создали… всех нас⁈

Темная сказка космоса

На мир легла блёклая тень.

— Испытание! — Шера резко подалась назад и задрала морду.

Проследив её взгляд, все увидели призрачную фигуру невообразимых размеров, которая склонилась над горизонтом. То существо, что Одиссей заметил в пустоте: титан, державший планету. Теперь в его ладонях лежал Мир Ноль вместе с игроками; необъятная фигура заняла бо́льшую часть неба и смотрела на каждого слепым взором потухших глазниц. Было неясно, насколько гигант призрачный, а насколько материальный.

— Древний, — прошептал Лум, и по его взгляду было ясно, что историк забыл о выживании и игре, об ультимативной награде победителю. Он думал лишь о том, как разгадать тайны Древних.

Гигант был крупным гуманоидом из волокнистых структур, похожих на морозные узоры льда, наросших друг на друга. Архаи выбрали эту форму не потому, что она была им эволюционно близка, наоборот, большую часть истории они выглядели совсем иначе. Но они просчитали развитие множества планет, где зародилась жизнь, увидели, что большинство разумных будет гуманоидными — и выбрали финальный облик расы, чтобы стать ближе к потомкам.

Вода вокруг Фокса пришла в движение — сразу в нескольких местах выплеснулись и поднялись крупные сгустки, зачарованно переливаясь. Самый большой повис в центре круга, а пять поменьше и пониже остановились по краям, они нависали над головами игроков, и даже Геометрис опустился, чтобы не нарушать возникшей симметрии.

Вернулась тишина. Великан слепо смотрел сверху — тёмная фигура в мерцании звёзд, а шесть сгустков воды кружились на своих местах, хаотично меняя форму.

— Что это? — надулся Охотек. — Инструкций нет, игровых звёзд на сей раз не предоставили. Чего же от нас хотят?

Ему по душе были загадки, которые можно разрешить, вынув из кармана очередной бесценный артефакт.

— Понять, в чём испытание — часть испытания, — ответила Ана, внимательно разглядывая шесть текучих бесформий.

— Сгустки примут чёткую форму, когда мы сделаем что-то правильное, — уверенно сказал Одиссей, и они с Аной синхронно кивнули.

— Но мы можем оперировать только собой… и взбаламутить воду, — фыркнула Шера. — Больше вокруг ничего нет.

Геометрис сложил свои блоки в очередной непереводимый конструкт, и всем показалось, что он возражает.

— Есть? — сощурилась Шера. — Тогда покажи, что?

Круги существа завращались, сдвигая пространство, возникло тонкое расслоение, как будто два вертикальных горизонта чуть сместились и мир раскололся на две половины. Линия разрыва уходила вверх, к голове Древнего.

— Ах, он, — кивнул Охотек. — Но он же только наблюдает.

— Именно, — понял Одиссей. — Он наблюдает за нами. Шера, отпрыгни в ту сторону!

Кошка, реакции которой были неуловимо-быстры, скакнула едва ли не раньше, чем человек указал. И все увидели, как взгляд титанического существа последовал за ней, а водные фигуры разом изменились. На мгновение приняв какое-то подобие формы, они застыли, но снова расплылись и продолжили хаотичное движение.

Фокс разгадал принцип: Древний наблюдает одновременно за каждым игроком, и местоположение всех задаёт вектор взглядов, а взгляды влияют на фигуры из воды. Значит, правильное расположение участников раскроет суть игры. Вот только как понять это правильное расположение…

— Нас восемь, — прошипел Свийс. — Восемь векторов, множество точек, которые может занять любой. Триллион вариантов и комбинаций, мы будем пробовать их до скончания времён.

— Должна быть подсказка, — кивнул Одиссей. — Ключ.

— Звёзды, — сказал Лум, наконец оторвавшись от созерцания гигантской фигуры, его глаза влажно блестели от переживаний. — Ещё в этом мире есть звёзды.

Все уставились наверх, в разноцветие туманностей и бесконечные россыпи сверкающих искр. У Одиссея тут же заломила шея. «Ты слишком долго и безнаказанно игрался в свои судьбоносные игры», мстительно пульсировала она, «Вот, вспомни своё место во вселенной, ничтожество!» Человек вздохнул.

— Сдвиньтесь все сразу, как угодно, — сказал он.

И восемь участников, не возражая попусту и не тратя времени зря, почти синхронно шагнули, пролетели или сползли в стороны. Цвет туманностей изменился, все остановились, разглядывая небо.

— Формообразование сгустков меняется вместе с дрейфом цвета звёзд, — заметил Лум, указав на то, как фигуры из воды вытянулись по вертикали, они словно пытались сложиться во что-то, но не могли.

— Сдвиг цвета на ноль целых, три десятых хроматон, — оценила Ана, в её глазах стремительно сменялись фильтры, обсчитывая и анализируя изменение звёзд в зависимости от шага игроков.

— Это что-то вроде векторного смещения Лоренца, выраженное в цвете, — хмыкнул заинтересованный Свийс, отстранив трубку. Конечно, он упомянул учёного своей расы, но автоперевод донёс до ушей Фокса имя аналогичного земного. — Сдвиг каждого тона не меняет общей яркости неба и соотношений цветов.

Как же легко и приятно работать с лучшими, подумалось Одиссею. Даже если часть из них хотят тебя убить, а остальные желают добра и планируют победить любым доступным способом.

— Вот уравнение, — сказал змей. — Шссс, вам троим передать не могу. Маргиналы.

Два кончика его расплетённых хвостов с одинаковым осуждением смотрели на Фокса и Схазму, у которых не было нейров; а раздвоенный язык шипел в сторону Геометриса, с которым всё в целом было неясно.

— Не нужно, — улыбнулся детектив. — Это задание куда проще, чем нам показалось, чтобы его решить, не нужно быть учёным. Любые пятеро, встаньте под аморфами; Геометрис, добро пожаловать под центральный сгусток. А мы с вами, Лум, отступим назад, потому что мы излишни. Для этой головоломки из шести элементов необходимы шесть игроков.

— Хм, — тихо спросил ваффу, послушно отступая. — Значит ли это, что Игра нелинейна, и к этому этапу могло прийти больше или меньше?

— Определённо.

— Тогда что было бы, выживи в предыдущих испытаниях меньше шестерых?

— Хороший вопрос. Думаю, было бы другое испытание. Игра Древних подстраивается под то, как её проходят… и под тех, кто.

Все, даже Схазма, молча встали под сгустки, и цвет звёзд начал резко меняться.

— Соразмерность Лоренца нарушена! — возмутился Свийс. — Общая яркость падает, а тон…

Он осёкся, потому что все звёзды неба сдвигались, срастаясь друг с другом, словно складывался гигантский небесный пазл. Их стало раз в десять меньше, разноцветное великолепие выцвело в один ровный, сдержанно-синий свет. И чем синее становилось небо, тем слабее виднелась фигура Древнего — он пропадал, потому что его взгляд был уже не нужен.

Секунда, и фигуры перестали быть водяными, подвижными и аморфными, а затвердели в парящие статуи, каждая из которых внушала затаённый трепет. Одиссей вздрогнул сильнее остальных — все статуи были из «чёрного стекла» сайн.

Сверху плеснуло, снова и снова: один из аморфов пытался обрести форму и никак не мог, он задрожал, содрогнулся в агонии и рухнул вниз снопом воды, окатив стоящего веером брызг.

— Прекрассссно, — саркастически заметил Свийс, когда вода стекла с него вниз и разошлась взбудораженными кругами. — Что-то не сработало, мистер человек.

— Но остальное сработало! — радостно и беззаботно отозвался Лум, во все глаза разглядывая статуи. Оказывается, глаза ваффу могли расширяться ещё сильнее, и сейчас они стали как восхищённые блюдца.

— Это какие-то расы, — тихо и низко протянула Шера, прижав уши и не двигаясь с места. — Я их не знаю. Ни одной нет в базе Великой сети.

— Мордиал есть, — Одиссей справился с волнением и указал на сложный конгломерат фигур, сгрудившийся, словно пирамида, перевёрнутая острием вниз. — Так они выглядят, когда являются.

Он только что встречался с одним из великих и не мог его не узнать. Но когда Фокс сказал это, все тут же уставились на Геометриса. Неужели… Нет, не может быть.

Круги каменного существа раскатились с торжественным рокотом, элементы сдвинулись, выстраиваясь в новый порядок, и от него к статуе мордиал прошёл расширяющийся луч, полный изломов пространства, напоминавших фрактал. Он держался лишь секунду, затем растаял, и воздух вернулся к обычному виду.

Кажется, Геометрис выразил величайшее почтение другому владыке пространства. Да, они были схожи, как близки друг другу ящерны с разных планет, как похожи гепардисы и зеары, а здесь встретились две блочных геометрических жизнеформы. Но мордиал становились скопищем фигур только когда вынужденно материализовывали себя. А в обычном состоянии они оставались бесформенны и свободны, как вода, которая льётся в подпространстве без начала и конца…

— Я знаю этих летунов, их называют иксарцы, — уверенно сказал Охотек и вынул что-то из сорок шестого кармана. — У меня есть их теоретическая модель, обсчитана на основе находок, весьма похожа на эту статую. Иксарцы редкие гости, давным-давно вымерли, но оставили после себя ряд сувениров. Дорогих, как зараза…

Он подкинул замысловатую штуку в руке, но Одиссей и Ана не смотрели в сторону дельца и его заёмных сокровищ, их взгляды с одинаковым восхищением сошлись на статуе стройного крылатого существа. Строгие линии на его крыльях складывались в сложный узор, напоминавший грацию архитектурных сводов; лицо иксарца было похоже на беззаботные мордочки хонни, только крупнее и удивительно осознанное, он смотрел на них как живой, парил прямо и гордо, сдержанно сложив тонкие руки чуть ниже груди.

— С’харн! — воскликнул Лум громко и даже как-то отчаянно, со смесью восхищения и ужаса. — Настоящий с’харн в анатомической подробности! Вы понимаете, что во вселенной нет достоверного изображения с’харнов, кроме символических? Но они узнаваемые, других таких нет, и это точно с’харн! Я мечтал увидеть их с детства…

— Выжившие-до-старости говорили, что такой расы нет, — Шера недоверчиво наклонила голову. — Что лишь это страшная сказка космоса.

— Вряд ли архаи стали бы делать статую сказки, — возразила Ана.

Одиссей уже слышал имя этой расы. Но ни единой подробности. Почему-то в мимолётных воспоминаниях крылось тонкое, едва уловимое ощущение угрозы. Однажды маленькая ментальная ния со смешным именем Жанночка сказала, что не способна к полному контролю разума, ведь она не с’харн. В её фразе не было никакой смысловой коннотации, кроме «эти существа могучи, а я лишь малышка». Но вспоминая, как она это сказала, Фокс чувствовал спрятанный за почтением страх.

Он посмотрел на худое существо — оно было вкрадчивым и чуждым, весь облик c’харна вызывал напряжение и беспокойство. Шершавая кожа обтягивала суставы и кости, три тонких ноги состояли из разного числа сегментов: двойная, подобно человеку, а рядом трёх- и четырёхсложные. Ноги стояли не ровно вниз, а пересекались друг с другом, словно спутанный треножник, который колебался на грани падения. Три руки, неравных по длине, исходили из разных точек тела: из плеча, бока и спины. Они оборачивались вокруг худого торса, как косые спирали, и маленькие узкие ладони смиренно лежали на впалой груди, животе и другом плече. Пальцы, по три на каждой руке, были длинными и неравными, с разным числом фаланг. Что за существо! Несимметричное, застывшее в неестественном равновесии, оно висело в воздухе, чёрное не только материалом, из которого отлито, но и давящим ощущением внутренней черноты.

Сильнее пугало лицо: тройной неровный рот как три сломанных узких щели, несимметрично изогнутых друг под другом. Тройная дыра-мембрана вместо носа, с выступающим надгорбием. И три глаза, лежащих косо, тройным почти вертикальным лепестком.

Глаза с’харна были закрыты, словно ему не требовалось смотреть; он не двигался, равнодушный и замкнутый, отрешённый от мира, слишком мелкого для одного из великих. Но Одиссею показалось, что три глаза неотступно следят за ним и смотрят изнутри — внутрь. Человек ощутил липкое напряжение и тревогу.

Осознав ещё кое-что, детектив резко повернулся в сторону Схазмы, и его опасение подтвердилось: сэлла застыла, глядя на с’харна, все её глаза были жадно направлены на него, кончики щупалец тянулись к надменно-отрешённому существу, словно оно было величайшим сокровищем, в котором Схазма нуждалась и ради которого была готова на что угодно.

Одиссею всё это очень не нравилось.

— Чего все замолчали? — хмыкнул змей. — Понятия не имею, чем эти с’харны вас так восхищают, но допустим. Важнее, кто в центре, это природный вид наших хозяев?

— Ты же играл в игру, — шикнула Шера. — Конечно они.

В центре плыла самая маленькая статуя: изящное существо из десятков тысяч гладких, слегка ребристых зёрен, которые складывались в спиральные гребни и волны, словно бахромистый волчок. Да, такими были архаи основную часть своей истории, пока не превратились в гуманоидов.

— А что за четвёртая раса? — озадаченно спросил Охотек. — Экое чудище. Все говорили, Схазма ужасна, но это… по-моему куда серьёзнее.

— Это сайна, — сказал Одиссей пересохшим горлом.

Статуя медузы была гораздо больше остальных: двадцать метров в диаметре овального тела и сотня метров нитей, вздыбленных, смешавшихся и застывших, как непроходимый чёрный лес. Другие фигуры казались перед ней крохами.

— Что у неё в щупальцах? — Шера подалась вперёд. — Жертвы?

Глаза хищницы вспыхивали, просвечивали, сканировали и анализировали сотни разных фигур, малых и крупных, которые терялись в сплетениях нитей сайны и были почти не видны. Одиссей, слепой по сравнению с другими игроками, их бы и не заметил, но когда сказали, прищурился и разглядел. Нити сайны пронзали каждое существо, а те застыли в искажённых позах, окутанные сонмом чёрных лент.

— Все они разумные, — испуганно сказал Лум. — Смотрите, тут есть каждая из наших рас.

Он указал на ваффу, перевёл палец на человека, на крулианца… и даже на маленького хистероида, который скривился, прошитый нитью в нескольких местах.

— Отвратительный каннибализм, — отрывисто бросил старый учёный, два тела змея неряшливо сплетались и расплетались, выдавая смятение.

— Но величественный, — тихо сказала Схазма, сомкнув и срастив все рты на своём теле, кроме одного.

Лум поёжился, Геометрис издал краткий рокочущий звук и оторопело дёрнулся на месте, Шера взглянула на Схазму, мечтая убить и сожалея, что не способна. Магнат почесал подбородок, его одутловатые щёки задумчиво надулись и спали. Ана молча смотрела на Фокса, и её лицо ничего не выражало, а волосы продолжали немыми каштановыми волнами лежать на плечах.

— Значит, это архаи, которые посеяли жизнь, — лапа Шеры совершила хватательный жест, выпустив пятёрку фазовых когтей. — И их дети, четыре цивилизации, которых они создали… для чего?

— Не создали, — возразила Ана. — А синхронизировали во времени. Эволюция вела эти расы каждую своим темпом и путём; они были обречены прозреть, развиться до своего предела и вымереть в разные времена, в одиночестве. Древние не могли спасти себя и дожить до появления потомков, но они решили дать шанс тем, кто шёл за ними. Каким-то образом они направили эволюцию: одним ускорили, другим замедлили. Чтобы все четыре расы пришли к разуму в одну эпоху, смогли встретиться и договориться.

— В чём же испытание? — напружиненное тело кошки было готово к моментальному прыжку, не важно, для атаки или защиты.

И словно ей в ответ над каждой из четырёх статуй по кругу появился сияющий синий знак. Нет, стоп, над каждой из пяти статуй по кругу. Место над головой Свийса, где сгусток воды пытался сложиться в фигуру, но так и не смог, тоже воссияло. Как и раньше, символы адаптировались для каждого смотрящего, так что Одиссей прочитал их интуитивно и легко:

Знак созидания у мордиал.

Переплетение красоты у иксарцев.

Пылающий символ войны или битвы у неизвестной расы.

Величественное знамение времени у сайн.

И будоражащий символ предела возможностей… и решимости преодолеть этот предел у С’харнов.

В воде прочертились сияющие линии, которые разделили круг на пять секторов, а над статуей архаев воссияла сфера отсчёта. Пятьдесят секунд, сорок девять, она медленно таяла, оставляя достаточно времени, чтобы принять решение.

— Выбирайте, какой путь вам ближе, — сказал Одиссей и шагнул в сектор сайн.

Никому из восьмерых и не требовалось пояснений, Ана первой вошла в сектор Мордиал, Геометрис вплыл туда секундой позже. Лум со страхом глянул на Фокса и мрачную громаду, нависшую у детектива над головой, и пробежал к иксарцам, в сектор красоты.

— Где ваша смелость, молодёжь? А как же бросить вызов вселенной? — саркастически осведомился Свийс, пыхнув из трубки, и бодро заполз в сектор C’харна.

— Хм, — Охотек подкинул в руках какой-то увесистый реликт, который выглядел, как маленький роскошный дворец из чистого гласиора, и пренебрежительно сунул его в карман. — Всё тлен, кроме времени.

И встал рядом с Фоксом.

Схазма скользнула вперёд, её нижние щупальца шуршали и волновались бахромой, а верхние гипнотически развевались, словно в глубине воды. Конечно, она выбрала битву.

Последней шагнула Шера. Шерсть на её загривке поднялась дыбом, инстинкт выживания протестовал против этого шага — ведь она знала, что в открытом сражении Схазма безоговорочно победит. Но Охотница была рождена, взращена и закалена, как боец. Сколько испытаний она прошла, сколько побед одержала, чтобы оказаться здесь. Всё, чем она являлась, не позволило Шере отступить. Она вошла в сектор битвы и встала рядом с сэллой, а та улыбнулась и качнула головой.

Последние секунды истекли, и секторы, в которых стояло по одному игроку, погасли, а те, где оказалось по двое, вспыхнули сильнее.

— Я не могу двинуться, — сообщила Ана.

Судя по спокойному тону, она заранее понимала, что так произойдёт, и просто информировала остальных. Одиссей даже не пробовал сойти с места, он знал, что поле Древних приковало его к сектору. Всем было ясно, что они голосуют, каким именно станет следующее испытание — и сейчас тройная ничья. Значит, голосовать смогут лишь двое оставшихся.

— Лум, Свийс, решение за вами, — озвучил детектив.

Над архаем вспыхнула новая сфера: двадцать пять, двадцать четыре…

— Только не битва! — ваффу всплеснул руками и мягкими щупами и быстро перебежал в сектор созидателей-мордиал.

Свийс замер, колеблясь.

— О чём вы задумались, профессор? — удивился Лум. — Ситуация в нашу пользу, один шаг, и будет что-то созидательное!

— Творчество не моя сильная сторона, — покачал головой крулианец. — А в отличие от вас, восторженный молодой этноид, я хочу победить в играх, а не проиграть.

Змей делал выбор между боем и временем, но любой из них привёл бы к новой ничьей.

— Если будет бой, мы проиграем сэлле! — воскликнул Лум. — Разве вы хотите с ней столкнуться?

— Ты вроде тоже учёный, а думаешь не головой, — прошипел Свийс. — Всё это время Древние защищают нас друг от друга, и даже эта маньячка не в силах преодолеть защиту. В каждом испытании, где мы сталкивались друг с другом, игра давала нам инструменты. Здесь будет так же, мне не придётся драться своими хилыми руками.

— Но когда падала планета…

— Это было не испытание-бой, а испытание-свобода. Просто она, — раздвоенный хвост указал на Схазму, — выбрала всех убивать. Я думаю… Нет, уверен: для испытания-боя нам дадут равные шансы. Какое-нибудь оружие Древних, или мы все превратимся в совершенно одинаковых по силе существ. Что-то в этом духе, ясно?

Лицо ваффу неуверенно скривилось, он явно опасался, что профессор окажется неправ.

Осталось меньше семи секунд. Свийс расплескал воду, торопливо скользнув к Схазме и Шере, в итоге в секторах Войны и Созидания было по трое. Фокс ощутил, что может двигаться.

— Решать вам, мистер читер, — сварливо сказал змей. — И вам, мистер богатей.

Возникла новая сфера: десять, девять…

— Я подумал, что бой мне на руку, — пожал плечами квинтиллиардер. — Если змей прав, то исход испытания решит стратегия и расчёт, а с этим у меня всё в порядке. Ну а если не прав, то меня эта тварь не смогла убить, как ни старалась.

Он пружинисто шагнул в сектор войны.

Оставалось три секунды. Фокс мог уравнять голоса и привести ситуацию к новой ничьей, если бы выбрал созидание. Он даже почувствовал мимолётный интерес посмотреть, что в такой ситуации предпримет система. Но при абсолютной ничьей решение мог принять слепой случай, и эта мысль Одиссею совсем не понравилась.

— Мы на Планете судьбы, — сказал он. — Давайте творить её сами.

И шагнул туда, где уже стояли четверо. В бой.

Синие линии вспыхнули и угасли, чёрные статуи с сокрушительным рокотом содрогнулись, потеряли форму и потоками рухнули вниз. Вода взволновалась, забурлила, и крупные, хваткие волны разнесли восьмерых по кругу. Напряжение заполнило каждого, все понимали, что в следующий тур пройдут четверо, а остальных ждёт… в лучшем случае, конец игры.

Символ выбора вспыхнул над головой Схазмы, а символы вопроса над головами остальных. Выбор соперника, понял Фокс. И раз сэлла была первой, кто шагнул в выигравший сектор, ей дали право первого выбора, с кем сражаться.

— Мой маленький враг, — сказала Схазма с неуловимым оттенком сладострастия, от которого становилось неприятно. — Ты думаешь, что защищён своей бездонной сумкой луковых полей и обвесом из погремушек. Давай я покажу тебе, что такое жизнь.

Её щупальце с тихим чавканьем сформировалось в коротенькую руку с толстыми пальцами, которая указала на дельца — и обоих связал бледный синий луч. Теперь символ выбора вспыхнул над головой Шеры, а вопросы над головами тех, кто ещё не был определён.

Охотница сделала шаг вперёд, ей сосредоточенный взгляд обежал каждого из оставшихся противников. Лум испуганно сжался.

— Ты слишком слаб, — качнула головой кошка, не пытаясь оскорбить, а констатируя факт. — Если змей ошибается, то в драке с тобой нет смысла.

Её взгляд скользнул по Одиссею со Свийсом и отверг их по тем же причинам. На секунду задержавшись на Геометрисе, она напряжённо мотнула хвостом. Слишком странный, неизвестность опасна.

— Ты, — фазовый коготь Шеры указывал Ане в грудь. — Прошивки, реакция, улучшенная генетика, ты явно из сильных своего мира или с какой-то из развитых планет. Ты будешь достойной соперницей?

Ана секунду подумала и кивнула, собранная и молчаливая, как большую часть игры.

— Что ж. Мой выбор определит и третью, и четвёртую пару, — проскрипел Свийс, когда настал его черёд. Он уставился на Одиссея. — Знаешь, мистер мошенник, я уже один раз уделал тебя, честно и справедливо. Не знаю, как ты ухитрился вернуться в игру, ты явно сообразителен и хитёр, а может, работаешь на какую-нибудь гадостную корпорацию. Но у изворотливости и денег есть пределы, и чистый интеллект всегда побеждает уловки!

Вот как. Для старика были важны принципы, и неожиданное возвращение соперника в игру покоробило и расстроило его. Фокс, хоть и смотрел на ситуацию совершенно по-другому, с пониманием кивнул.

— Посмотрим, ссссумеешь ли ты сссспастись на этот раз, — прошипел Свийс, и синий луч упёрся в грудь Фокса.

Геометрис и Лум уставились друг на друга, первый с лёгким удивлённым рокотом, второй издав неловкое «Эээ…» Луч связал их, и по всей планете снова прокатился рокот.

Вода вздыбилась и отодвинула игроков друг от друга, а в центре поднялась, как ровное плато, и застыла широкой ареной из чёрного стекла. Арену накрыл купол поля Древних, через которое пока не удалось проникнуть ничему. Символы Луума и Геометриса ярко вспыхнули.

— Первый бой ваш! — воскликнула Шера, смещаясь в сторону для лучшего обзора за теми, кто взойдёт на арену, и теми, кто останется наблюдать.

Геометрис плавно двинулся вперёд, а Лум обречённо поплёлся следом.

— Не унывай! — сказал ему Фокс. — Скорее всего профессор Свийс прав.

— Ещё бы, — буркнул крулианец.

Как только противники взошли на арену, наступила пронзительная тишина… и перед обоими возникло по синей звезде.

— Ха, — торжествующе фыркнул змей.

Геометрис издал озадаченный рокот, всё его многофигурное тело заходило ходуном.

— Ух ты! — Лум схватил звезду обеими руками, и его глаза тут же выпучились от изумления. — Тут… разные бойцы… Их тысячи! Они… УХ ТЫ! Это лучшие воители в истории галактики!!

Его голос сбился на восторженный визг.

— Да’Вир упорядочиватель!!! Геран Разрушитель!!! О, цветок всеобщности, я могу выбрать любого из них? Я могу стать… Ифиридой Завершающей, я могу стать… кем угодно! Понимаете?

Такого поворота не ожидал даже Свийс. Он задумчиво замер, как и остальные; Шера нервно хлестала хвостом по бокам, и даже Схазма тихо колебалась, её бахрома шла волнами, а конечности бесконтрольно морфировались в руки, щупы, когти, острия и клешни.

Геометрис сдержанно рокотнул, его кольца смещались туда-сюда, словно не могли определиться; синяя звезда вспыхнула перед ним, ещё раз, стала яркой в последний раз и бесследно угасла.

— Он отказался, — испуганно сказал Лум, в поисках поддержки взглянув на Одиссея. — От звезды, от величайших воителей… Он считает, что справится сам?

Если вдуматься, это пугало. Геометрис величаво повернулся, издал лёгкий рокот, и пространство вокруг него расслоилось, а затем мгновенно сошлось. Лум сглотнул, представив, как распадающиеся пласты разрезают его на десятки частей, и никакая броня или защитное поле не может их остановить; а залпы из любых видов оружия и попытки дотянуться до Геометриса любой из прямых атак обречены на неудачу. Ведь сам мир вокруг него сдвигается, чтобы защитить.

Мастер пространства был одновременно смертоносным и неуязвимым, к тому же, загадочным для остальных: никто не знал, на что в самом деле способен Геометрис. Неудивительно, что каменный синхронизатор выбрал остаться собой и сражаться в привычном облике. Но что было делать бедному мирному ваффу? Звезда в руках Лума погасла, вспыхнула, она пульсировала всё быстрее, на выбор оставалось несколько секунд.

— У него нет имени, — пробормотал историк, весь устремлённый в ментальное пространство, заполненное сонмом легендарных бойцов. — Он просто… с’харн. Как же это?

Звезда вспыхнула, и синий свет окутал стройную фигурку ваффу. Он погас, и почти каждый из игроков вздрогнул, увидев живую неестественную фигуру, стоящую там, где только что был Лум Весельчак.

Худое тело с’харна, обтянутое кожей, через которую проступали кости, прикрывал рваный балахон, сотканный из свисающих тканей и изученных ветхостью прорех. Казалось, он едва держится на костлявом теле и вот-вот спадёт по частям. То же ощущение возникало от самого с’харна: он неровно стоял на ногах разной длинны и пошатывался при каждом вдохе; его наклонённая под неестественным углом безволосая голова с заострённым верхом и вытянутым затылком скрывалась под рваным капюшоном. Но больше тревожил даже не расовый облик существа, а то, что всё его тело покрывали крошечные язвы, наросты и раны, они громоздились повсюду, въедались в и без того истощённое тело. На это было страшно смотреть.

С’харн поднял голову, не открывая трёх узких вертикальных глаз, и слепо уставился на парящее каменное существо. Кривые рты-трещины изогнулись и издали протяжный вздох боли. Все символы погасли, и на мгновение наступила полная и тишина.

Маленький лоскут грязно-серого балахона взлетел в воздух, словно несомый дуновением ветра, только ветра под куполом не было. Обрывок скользил, невесомо и безвольно, метался в воздухе, всё ближе к Геометрису.

Грянул рокот, детали каменного существа перестроились в боевую формацию, круги пришли в движение, смещая пространство вокруг. Резкие расслоения стремительно простёрлись в сторону с’харна, одно из них прошло по лоскуту и рассекло его в клочья. Изломы пространства страшно падали с трёх сторон, сходясь в точке удара, где стоял с’харн — ещё мгновение, и измождённое тело разорвёт на…

Удар не достиг цели. Изломы остановились, не дотянувшись едва-едва, потому что узкая ладонь с’харна отнялась от впалой груди и протянулась к Геометрису. Три скрюченных пальца замерли, подрагивая, и Сила, ощутимая даже за пределами арены, пронизала всё вокруг. Кинетическая хватка сжала все камни и круги Геометриса, не позволяя им сдвинуться ни на миллиметр, чтобы довести раскол пространства до конца.

Конгломерат элементов и фигур заходил ходуном, пытаясь перестроиться; три круга яростно закрутились, стараясь прервать кинетическую блокаду. С’харн слабо, придушенно выдохнул: даже малейший жест причинял ему боль, и череп, обтянутый кожей, исказился в муке.

— Ш-ш-ш-ш, — тихо выдохнул он с ненавистью. И сжал руку.

Внешнее кольцо Геометриса лопнуло, каменные осколки разлетелись в сторону, они ударялись о купол арены и отскакивали, падая внутри.

— Ш-ш-ш-ш, — вторая рука начала сползать с плеча, разматываться вокруг тела с’харна с сомнамбулической медленностью. Геометрис рвался, лихорадочно меняя конфигурации фигур, но невидимая сила держала его неодолимой хваткой. Странно сложилась судьба: смертоносный и практически неуязвимый, синхронизатор пространства встретил идеального врага, против которого был также бессилен, как тот против его ударов.

Оба застыли в одном шаге от поражения: любой удар Геометриса уничтожал тщедушное тело с’харна, но чудовищная кинетическая мощь разрушала блочное каменное тело, медленно сокрушая элементы друг о друга.

Никто из присутствующих не знал, что в своём мире Геометрис был лучшим из лучших, сильнейшим и точнейшим из всех. Он синхронизировал зарождающуюся сверхновую, предотвратил её коллапс и спас десятки обитаемых миров от немедленных и отдалённых последствий. Он восстановил утраченный архитектурный комплекс кочевников, разрушенный эрозией песчаных бурь, по пылинке собрал его воедино. Перед началом Игр он плыл на орбите нейтронной звезды, приближаясь к гнезду шеарков, начавших захват системы Верай, и готовился уничтожить гнездо. Но услышал вселенский зов Древних, и не смог остаться в стороне. «Я вернусь и закончу начатое» пророкотал высший синхронизатор, покидая Верай.

Но ему было не суждено вернуться.

Геометрис взорвался, распавшись на элементы, его кольца разошлись сегментами, широко-широко, будто изумлённая скала сделала сильнейший вдох — и этот неожиданный для с’харна взрыв позволил вырвать часть элементов из мертвенной хватки. Фигуры тут же слетелись обратно, выстраиваясь в новый порядок, и два оставшихся кольца крутанулись крест-накрест, вспарывая пространство.

С’харн дрогнул, воздух вокруг его фигуры взломался, превращаясь в жернова смертоносных изломов, он пошатнулся на трёх неравных ногах, отступая на шаг назад, чтобы спасти торс — и тонкий пласт прошёл сверху вниз, как прозрачное лезвие, срезав часть поднимавшейся средней ладони.

Половинки пальцев с’харна попадали вниз, из обрубков сочилась чёрная кровь вместе с гноем, но это никак не помешало. С’харн даже не дрогнул, удар и боль были ничтожны по сравнению с непрерывной мукой, в которой жил каждый из его рода. Первая рука плавно повернулась, скрюченные пальцы распрямились и сжались заново, хватая все фигуры Геометриса и не позволяя им сдвинуться ни на микрон. Пласты пространства застыли, причудливо раскиданные, рвущиеся к телу с’харна, но так и не достигшие его.

Обрубленная ладонь продолжала тянуться вперёд, и вместе с ней начала подниматься в воздух сама худая фигура. Обрывки облачения трепетали, сила переполняла всё вокруг, от разлитой в воздухе мощи было трудно дышать, все движения сделались медленными и тяжёлыми. Рты с’харна исказила ненависть, его глаза стали приоткрываться, в узких прорезях показались сверкающие белки, а изогнутые щели издали придушенный стон:

— Х-х-х-х-х…

Колоссальный удар, второй круг Геометриса лопнул, часть фигур его тела раскрошило в труху, а третий, внутренний круг треснул и надломился. Все сломы пространства разом выровнялись с задушенным всхлипом, ветер взбеленился под куполом арены, но тут же стих. Синхронизатор медленно и грузно опал вниз, фигуры раскатились в стороны, и только центральная часть, выщербленная и искалеченная, словно мусорная каменная куча, неровно подрагивала, выдавая, что он ещё жив.

— Боже, — против воли выдохнул Одиссей и покачал головой.

С’харн опустился следом, его глаза так и не открылись, а третья, самая длинная рука осталась обёрнутой вокруг тела. Не таким уж сильным противником оказался этот искажатель пространств.

— Страшная сказка космоса, — проронила Ана.

Судя по виду Свийса и Шеры, пригнувшихся и впечатлённых увиденным, они подумали то же самое, даже непробиваемый Охотек смотрел на существо с лёгкой оторопелостью.

— Великий и прекрасный, — проронила Схазма.

Она изогнулась в чём-то вроде поклона, признавая чужую, не принадлежащую Ордену мощь.

— Ш-ш-ш-ш.

Тихо, почти беззвучно протянул с’харн с мучительным облегчением, опуская руки. Всё кончено, можно застыть и не шевелиться, не прилагать усилий и не испытывать новую терзающую боль. Он замер и исчез. На его месте стоял перепуганный Лум Весельчак, и по лицу историка тут же потекли слёзы, крупные и прозрачные, как капли смолы.

— Нет, — выдохнул он. — Нет-нет-нет… Я не хочу…

Ваффу бросился к Геометрису, дрожащими руками подбирая фигуры и с трудом поднося их к содрогавшемуся телу.

— Ты победил, — тихо, но твёрдо сказала Шера. — Сойди с арены.

— Нет! — всхлипнул-воскрикнул Лум, обернувшись к ним, его огромные глаза горели страхом. — Ты не понимаешь… Вы не понимаете… я был им во время боя. В этом чудовище столько ненависти… Страдания… И такая мощь. Запредельная сила, он даже не старался победить, а словно отмахнулся от назойливой шужжи, понимаете? Понимаете?

Тело ваффу содрогнулось.

— Всё его существо нарывает, как язвенное полотно, раненая рана, нет места, которое было бы здоровым, нормальным, живым. Я… Нет!

Лум отступил к краю арены, обернулся к Фоксу и умоляюще посмотрел.

— Я историк, понимаете? — спросил он. — Мы небольшое сообщество увлечённых профи со всей галактики, которые годами занимаются темой Древних, их наследия и игр. Ради знания, ради… воображения и мечты. Мы были готовы к Играм, потому что из поколения в поколения ждём, с надеждой, что они состоятся в наше время. Только поэтому одному из нас удалось пройти в финал. Во-первых, нас было несколько сотен, все до единого участвовали в отборочных турах в надежде, что кто-нибудь пройдёт. Во-вторых, ещё мой прадедушка сделал систему инфо-контуров, зная правила Игр…

Ваффу говорил, не в силах остановиться.

— Знания и умения, накопленные каждым из нас, копировал специальный малый ИИ, так получался инфоконтур каждого специалиста. В распоряжении каждого историка были инфо-контуры всех остальных, это не является нарушением правил, это не живые личности, а инфоконтуры, в общем, во время отборочных туров со мной были… призраки, отпечатки всех друзей и коллег, предшественников. Конечно, с такой подготовкой и преимуществом мы имели реальные шансы пройти.

Он с трудом перевёл дух и вытер мягкими щупами мокрое лицо.

— Но в последнем отборочном был сущий ужас, до финального испытания дошли только двое из нас, первый рухнул почти сразу, а я… я бы тоже не попал на Планету судьбы. Несмотря на всю подготовку, все знания, мы… не настолько круты, как вы, истинные финалисты. Понимаете? Мой друг упал в чёрную дыру, и я падал. Меня спасли.

Он протянул руку к Одиссею.

— Вы думали, я не заметил? Конечно, заметил и запомнил. Ну, тогда не заметил, но потом пересмотрел воспоминания с нейра и понял.

— К чему вся эта патетическая речь? — с интересом, но некоторым недоумением произнёс Охотек, прерывая поток ваффу-мыслей и чувств.

— К тому, что я не достоин! — воскликнул Лум. — Но хуже того, теперь я никак не могу продолжать.

— Почему? — спросила Ана.

— Потому что он ужасен. Я не могу пройти в следующий тур, победив с помощью него.

Как ни странно, это все поняли.

— Помните вот что, — торопливо сказал историк. — Эта игра не может быть просто так. Слишком большие силы, высочайшие технологии, чтобы хранить эту планету, чтобы… просто испытывать каких-то будущих существ? Нет, так не бывает, у столь грандиозных начинаний есть Цель.

Конечно, это был верный вывод, Одиссей сделал его задолго до начала игр.

— Исследуя данные предыдущих игр, мы не нашли чётких фактов, которые демонстрируют цель Древних. Но по косвенным данным у нас сложилась теория, что каждое испытание не только отсекает часть игроков, но и раскрывает оставшимся что-то о Древних. Игры чем-то похожи на… исповедь Архаев перед потомками. И теперь, оказавшись на планете, я вижу, что это так!

Фокс думал то же самое: испытания архаев словно складывались в картину, гигантский загадочный портрет.

— Надеюсь, это вам как-то поможет. Цель игр не в том, чтобы развлекать зрителей и участников, и не в том, чтобы найти чемпиона и дать ему мега-приз. Цель иная.

Все молчали, каждый по своим причинам.

— Ладно, пора заканчивать. Прощайте! Надеюсь, никто не умрёт, и мы с вами ещё встретимся. Только не с вами, пожалуйста, — Лум смешно скривился при взгляде на Схазму.

Он отвернулся и подошёл к Геометрису, наклонился и коснулся рукой, зашептал что-то, и мягкие щупы развевались. Перед ним загорелась синяя звезда, историк взял её в руки.

— Да, — сказал он. — Я хочу сдаться и отдать победу ему.

Пауза.

— Да, я уверен.

Звезда угасла, Лум Весельчак обернулся к остальным, и его глаза сияли:

— Я знаю, что никого из вас не вспомню, и вы меня не вспомните, но знайте: каждый из вас…

Ваффу дрогнул по контуру и исчез. Блоки Геометриса медленно и с грохотом скатывались обратно в кучу. Все с интересом смотрели, сможет ли каменное существо восстановиться? Результат был средний: несколько минут спустя синхронизатор поднялся в воздух, ущербный и с одним треснутым кругом вместо трёх. Но неожиданным образом победивший.

Купол моргнул, когда Геометрис вышел за его пределы, и все его останки, разбросанные там, во мгновение ока исчезли. Арена была готова к следующему бою.

— Что ж, мистер читер, — пробормотал Свийс. — Наш черёд.

Призраки прошлого

Змей целеустремлённо вполз на арену, и разум Одиссея заработал с удвоенной силой. Один на один с расчётливым стратегом, который его уже побеждал — но тогда Свийс был в своей стихии, а Фокс в чужой, теперь наоборот. Добрый человек в пушистом свитере оставался наследником мстителя, который пылающим метеором пронёсся по сотне сражений и сгорел в их огне. Он знал, как ведутся битвы и поединки, как они выигрываются и проигрываются, изучил нутросплетения инстинктов и механизмы боя не в теории, а на своей израненной шкуре.

Одиссей понимал, что врага легко победить, если сломать морально; но в этом испытании враг победит его, если сделает более верный выбор. Эта арена, с её свободным доступом к самым разным бойцам, была воплощением древней и славной традиции камня, ножниц и бумаги. Ведь почти на каждую угрозу в огромной и бесконечно-разнообразной галактике можно найти эффективную контрмеру. Поэтому ключевое было понять, кого выберет Свийс — и подобрать правильный ответ.

Ставки просты и высоки: преодолей эту ступень, и до абсолютной победы рукой подать. Поэтому в те секунды, что змей взбирался на арену, разум Фокса построил ветвящуюся картину его выбора.

Решительность действий Свийса выдала, что он уже выбрал, в какой ипостаси будет сражаться. Даже не заглянув в базу героев и бойцов. Значит, число вариантов сильно сужается. Первый — это кто-то из названных Лумом: Свийс услышал знакомое имя и выбрал его. Второй: кто-то из любимых героев профессора, тут мог быть кто угодно, включая героя из детстива, которым маленький крулианец мечтал побывать. И третий: на старика явно произвёл впечатление c’харн. Стратег мог повторить выбор Лума, считая это неожиданным ходом. Хотя Фокс заметил взгляд крулианца в конце первого боя, видел шок в его глазах… Нет, археолог обогнёт с’харна стороной.

Вслух были названы трое: Ифирида, Геран и Да’Вир.

Вряд ли змей выбрал Герана: тот был размером с маленькую луну. Бронированная разумная крепость, сильнейший из геранцев в истории. Впрочем, на этой планете постоянно происходят чудеса, и Разрушитель может даже влезть в арену. Например, с началом боя пространство под куполом масштабируется до астрономических единиц — и летайте себе, устройте огневую крейсерную дуэль. Фокс вполне мог поверить в подобное после того, как Древние повернули ход времени назад и вернули всех с памятью пережитого.

Но вдруг система сделает по-другому? Например, Геран уменьшится до размеров арены, что тогда будет с его мощью, вдруг она тоже уменьшится? Да, это не самый логичный вариант, но вопрос не в том, насколько логично поступит система — а в том, что нельзя заранее узнать, как именно она сделает. Для стратега, привыкшего к расчёту, здесь слишком много неизвестных, чтобы рисковать. Нет, точно не Геран.

Кто такая Ифирида Завершающая, детектив понятия не имел: галактика слишком огромна, чтобы знать всех великих. Если Свийс выбрал эту героиню, готового ответа против неё у Фокса не было.

Оставался Да’Вир, чрезвычайно могучий кинетик. Они только что видели неодолимую мощь с’харна — но тот пугал и отвращал, а ру’ун были вполне симпатичны и даже популярны. Сторонники порядка, как раз в психологическом профиле профессора. Что ж, если змей выбрал ру’уна, у Фокса есть прекрасный ответ для борьбы с кинетиком: рой эхосов, вибрационно-энергетических существ. Они хорошо преодолевают защитные поля, проходят сквозь физическую броню, а сами настолько мелкие и маломатериальные существа, что кинетике почти не за что ухватиться.

Все эти мысли промелькнули у Одиссея за несколько секунд, но его цепкий взгляд отметил затаённую улыбку археолога. Похоже, старик выбрал того, чьё наследие исследовал. Представьте, что вы ведёте раскопки удивительной культуры на планете Индиана, и находите артефакты великого героя по имени Джонс. За годы работы вы досконально изучите все подвиги Джонса: поход к крестовому кластеру, как он преодолел гравитацию рока, как набрал ковчеги поверженных врагов. В силу своей привязанности, вы будете очень хорошо его знать и понимать, когда его стоит выбрать.

Ну хорошо, если профессор хочет драться кем-то из своей практики, кто это может быть? Да кто угодно. Будь у Одиссея нейр с услужливым ИИ и базами данных, он бы нашёл ответ за секунды, даже без подключения к Великой сети: просто посмотрев академическую карьеру Свийса. Но нейра не было.

— Чего копаешься? — удивился змей, вытянув шею. — Уже струсил? Разумная реакция.

— У меня пассажир, — напомнил детектив, аккуратно вытащив из-за пазухи спящую хистеройку.

— А? Что? — спросила она в полусне. — Нет, я не буду чищенных муршмул, давай попозже…

Фокс протянул малышку Ане, и та молча приняла, впуская внутрь своей защиты. Руки детектива и девушки коснулись, глаза встретились, и она одними губами сказала короткое имя.

Одиссей тяжело вздохнул.

— Я и забыл, что ты добрый парень, — нервно фыркнул змей. — Спас Лума в отборочном, приютил эту дурочку. Жаль, что придётся с тобой так расправиться. Снова.

Детектив взошёл на арену, выпрямился напротив Свийса и увидел, что старик боится. Он хорохорился и пытался оказать давление, но получалось примерно на 0,1 бар. Учёный и преподаватель, он мастерски овладел умением отрываться на беззащитных студентах и ассистентах. А попытка проявить несуществующее превосходство над тем, кто старше и умнее, получилась довольно жалкой.

— Что ж, начинай, — поддержал Фокс.

Синие звезды вспыхнули, Одиссей взял свою в руку и оказался в единстве — не с игроками, а со множеством героев и бойцов. Сонм глаз смотрели на человека, их хозяева были готовы сделать шаг и занять его место. Их было так много: чемпионы галактики, лучшие воители, десятки тысяч личностей, от исторических до совершенно неизвестных! В обычном состоянии Одиссей не сумел бы даже окинуть всех взглядом, но в единстве чувствовал всех и каждого.

Его разум скользил по смысловым блокам. Хочешь защиты? Вот расфокусированный одномерный висай, которого почти невозможно поразить. Готов к агрессивной атаке? Выбирай мастера поединков: вот схейс-киборг из плеяды звёздных гладиаторов, семикратный кумир безграничной толпы. Вот фотонный самурай с катаной-лучом в руках, вакидзаши-бликом в ножнах и хоро-затмением на плечах. Это айн-стоик, тело которого висит в воздухе по частям, застывшее в гармонии десятков идеально синхронизированных боевых рассекателей.

Каждый из них достоин стать твоим орудием.

Сознание Одиссея с мимолётным удивлением промчалось мимо ослепительно-белого Трайбера, который выглядел гораздо опаснее и сильнее, чем тот, что жил сейчас на «Мусороге». Мелькнул фазовый прыгун, мастер непредсказуемо атаковать и исчезать, пронеслись ряды огневой мощи, где громоздились жерские и геранские киборги в батарейных комплектациях.

Выбирай.

В конце бесконечных рядов, на вершине вершин мелькнула одинокая человеческая фигура в золотом доспехе из мелких чешуек, покрывавшем его целиком — Фокс почувствовал нетривиальную историю, стоящую за величайшим бойцом в истории человечества. Возьми золотого воина, и вероятность победить станет высока вне зависимости от выбора соперника… Но Одиссей искал не его.

В глубинах единства крылись громады убийственных монстров всех миров. А может, шепнуло сознание, призовёшь тегиарха, грозу гипер-пространства и сокрушителя кораблей? Нейтронных терзателей, от одного вида которых большинство гуманоидов впадает в глубокий шок? Смертоносных ириалинов, проедателей материи, чистых, как северный ветер? Или старого-доброго ВУРДАЛА, пожирателя планет?

Выпусти своего монстра.

Но Одиссей не хотел тегиарха, киборгов и ВУРДАЛА, и даже Трайбер в пиковой форме ему не подошёл. Ведь у Аны был нейр с обширной базой данных, и ей не составило труда узнать, каким именно исследованием занимался межпланетный археолог Свийс.

Звезда крулианца только начала пульсировать, а он уже сделал свой выбор. Так быстро. Скрученная стариковская фигура исчезла, окутанная синим светом, и вместо неё обрисовался мощный, покрытый бронированными наростами технозавр.

— Человек, — пророкотал он, поднимая лапу-бластер. — Я вызываю тебя.

Одиссей улыбнулся, но в этот момент нашёл того, кого искал, и улыбка поблёкла. Сияние окутало его, и в синем свете растворилась личность игрока, но проявилась личность героя: могучая фигура в доспехах и с оружием в руках.

— Попался, — хрякнул технозавр с насмешкой, слишком напоминавшей профессора Свийса. — Выбрал вояку для битвы с бронемонстром. Я так и знал, что ты не хитрец, а простак.

Личина технозавра потекла, как пустая вода, сбегая вниз и открывая одинокого человека в белом одеянии, властно скроенного и седовласого. Безоружного.

Мир молчал, когда воитель в адаптивной лехтовой броне, с фазовым копьём в руках шагнул на арену из небытия. Человек-гора, не переставший расти всю свою жизнь, старомодный защитник мимолётной и утраченной эпохи, когда для выжившего человечества была важнее прямая сила и броня, отвага и воля, бесхитростные и честные, не изощрённые танцем технологий.

— Уран, сын Хаоса, — сказал воитель бесстрастно. — Мой звёздный брат.

— Я думал, что убил тебя, Оберон, — с затаённой ненавистью ответил седовласый.

— Ещё нет.

— Я уничтожил твою планету, твой род, всё, что вы пытались спасти.

— Да. Но не всё.

Одиссей и Оберон смотрели на врага, и взгляд человека-горы сливался со взглядом сына… а значит, и со взглядом чёрного глаза сайн.

— Наследие чудовищ? — черты Урана обострились, властное лицо сделалось непрощающим, исполненным гнева. — Ложные вершители, они пронзили судьбу каждого из живых, а ты выбрал защищать их… Ценой жизни всех, кого любил.

— Меня называют предателем, — кивнул Оберон. — Но наш союз предал ты.

Они замолчали в мучительной тишине, полной раздирающих противоречий, но лишь с одной стороны. Оберон и Одиссей мыслили в полном согласии, и только Свийс с Ураном пребывали в смятении. Владыка Хаоса, вырванный из небытия, не знал, как его поверженный враг восстал. Встретив любого из тысяч воинов, он бы просто исполнил боевой зов, не осознав своего мимолётного бытия. Но при встрече с Обероном в темпоральной проекции Урана пробудились личностные черты.

Свийс не понимал, что вообще происходит. Он, всю академическую карьеру изучавший памятники разрушенной планеты Ольхайм, реликты андарской архитектуры и культуры — выбрал себе в воины несравненного стратега, обуздавшего космический Хаос и вошедшего в историю! Владыка Уран победил всех на своём пути и основал одну из важных сил современной галактики, империю Олимпиаров! Разве он не достойный кандидат, не правильный выбор?

Используя способности Урана к манипуляции внешним видом, змей притворился чудищем. Он рассчитывал, что незадачливый враг клюнет и выберет такого же примитивного бойца для битвы орудий и кулаков — а Уран уничтожит его силой разума. Утончённая ирония, победить человека-читера в образе его великого сородича. Так думал Свийс, а ещё он думал, что будет управлять своим бойцом!

Но всё пошло не так, всё оказалось не тем, чем было. Уран мыслил и действовал отдельно от змея, и с холодеющей ясностью Свийс понял, что владыка Хаоса презирает мелкий разум носителя, который призвал его из небытия. Уран говорит свои собственные слова и действует, как сочтёт нужным — а змею остаётся верить, что его герой победит. Ещё сильнее профессора напугало, что враг разгадал стратегическую хитрость и выбрал не случайного воина, а личного противника Владыки! Впрочем, человек допустил странную ошибку…

— Мой воин уже побеждал твоего! — вырвалось из уст седовласого, и суетливость возгласа выдала Свийса. — Он поверг Ривендаля, это зафиксировано во множестве хроник и материалов… Зачем же ты выбрал проигравшего⁈

Оберон двинулся вперёд, пересекая арену.

— Ты забыл, что историю пишут победители, — сказал он. — Ты поверил хроникам и свидетельствам, но они лгут. Хочешь узнать правду?

— Нет, — отшатнулся Уран, отступая назад и закрываясь гневом, как щитом. — Нет иной правды, чем мои слова. Мы победили тебя и низвергли, мы прервали наследие предателей человечества!

— Вас было трое, — согласился Оберон, с каждым шагом нарастая, как гора. — Воин-цедар, извергатель огня из батареи Ориона, и ты, бывший хранитель… избравший путь Хаоса. Мы схватились на последних рубежах моей планеты.

Седовласый отступал, словно не в силах принять реальность.

— В конце концов ты умер, — выплюнул он. — Как ни отказывался проиграть.

— Но не вы победили меня.

Наконечник копья сверкнул в воздухе, Уран широко раскинул руки — и силой разума изменил хаотичные движения элементарных частиц вокруг. Воздух искажённо взвыл, тело владыки вспучилось, словно в линзе околосветовых скоростей: лицо сплюснулось по краям, а рот расширился и превратился в выцветшую дыру, копьё ударило туда, не достигнув тела, не причинив хаоситу вреда. В животе и груди возникли линзы выпуклой пустоты — и оттуда рванулась череда многоруких проточеловеческих искажений, заполонивших всю арену, как будто оживший барельеф, в котором переплелись сражающиеся тела.

Разум привык к устойчивости реальности. Мы рождаемся в строгой колыбели макромира и живём, не зная, что он бережно хранит нас от безумия, заключённого в глубине каждой из вещей. Но в недрах материи, всегда рядом с нами, дышит первозданный Хаос, и, ради всего святого, его нельзя выпускать! Уран разинул врата в бесформие и оттуда вырвалась орда безногих, сторуких выродков с веерами жадно распахнутых ладоней. Они облепили хранителя, накрыли его тройным слоем.

То были не живые существа, но и не фантомы — а уродливые гибриды разума с хаосом, обезумевшие скопища атомов и электронов, заряженные ненавистью того, кто вселил в них «жизнь». Разреженные, они могли проходить сквозь преграды и оказывать дестабилизирующее воздействие в точках приложения сил. Но это звучало разумно лишь на словах — а выглядело как сошедший с ума ад хаотичных тел. Как Гойя, создания которого обрели бесплотную жизнь.

Адаптивная броня Ривендаля загудела, справляясь с бьющими со всех сторон волнами искажений. Они цеплялись и содрогались, зарывались вглубь, пытаясь пробраться внутрь Ривендаля, исказить и разрушить его самого. И они стенали. Всепроникающий хор голосов заполнял разум, и даже стоящие за пределами арены замерли, услышав его. Это был захлёбывающийся ментальный крик, от которого не закроешь уши, и в лавине неразборчивого отчаяния каждому пришли свои возгласы — хлещущие в душу, как удары плазменных кнутов.

Оберон слышал вой: «Ты допустил ошибку, не справился, подвёл всех, ты проиграл, ты сдался, твои люди падают замертво, и ты сейчас падёшь».

В саду было тихо и тепло, узоры разнопланетных соцветий клонились к земле, словно окружая её заботой. Хранитель лежал на простой каменной плите, подложив грубые ладони под голову, и спал, одновременно глубоко — и чутко. Его разум, расслоённый новой экспериментальной технологией на три потока, расслабленно отдыхал, купаясь в реке сновидений, но одним краем следил за тем, что творится в паутине гипер-станций и переходов, в окружении подзащитных планет. Лёгкий шорох привлёк внимание внешнего потока, внутренний глаз нашёл источник, а мембрана пространственной сенсорики очертила в зарослях цветов крадущийся силуэт. Неумело крадущийся. Неопасный.

Шорох, сопение, шелест, тихий, закрытый ладонью смех. Мальчик лет четырёх взобрался на грудь человека-горы, в сравнении с ним маленький, как котёнок. Приник ухом и слушал, как бьётся могучее сердце, пока не заметил полуоткрытые глаза. Мальчик испугался своей вольности.

— Папа, не обращай внимания, меня здесь нет, — сказал он тихо и убедительно. — Ты же с пишь, а значит, это я тебе снюсь. Спи дальше.

Оберон закрыл глаза.

Плечевой блок доспеха сорвало, он ударился о платформу и рассыпался на странно покоробленные куски. Хаос искажал структуру вещества. Сторукие исчадия дорвались до бугрящегося мускулами плеча и вторглись в живое тело, рука Оберона дрогнула, и следующий удар прошёл мимо цели. Пронзительный вой буравился глубже и глубже:

«Планета рушится, убийцы тянутся к тебе со всех сторон; куда бы ты ни пошёл, тебя ждёт только гибель и забвение».

Человек-гора пошатнулся, но устоял и точными ударами отбил сразу несколько отродий. Бронированные плиты его доспеха резко расширились, отбрасывая сонм многоруких сразу всеми способами: и боевой импульс-волной, и ударом контр-излучений, и барьером грубых силовых щитов. Исчадия разлетелись в стороны, нескончаемо мечась и вопя. Фазовый наконечник очертил в воздухе мерцающий след, разрубая сразу десяток тел и разрушая их зыбкую структуру — они распадались в тающие клочья столь же быстро, как и рождались на свет. Оберон атаковал размашисто, сдержанно и точно, без малейшего промедления и колебания, бил без промаха, максимально эффективный в каждом движении.

Уран, конвульсивно сжимаясь обратно в человеческую фигуру, отступил к самому краю платформы. Его волосы растрепались, словно в бурю, глаза безумно сверкали, а рот исказился широко и нечеловечески, артикулируя вселенский Хаос — и из распахнутого зева вырвался парализующий волю и разум вой:

«Твой сын страдает и гибнет, ты не сможешь его спасти, ААААААА!»

Оберон глухо взревел и нанёс молниеносный удар, но не в ту сторону, где якобы изогнулся вопящий владыка, а туда, где он был на самом деле. Копьё пронзило сердце Урана, удар выдавил его из складок воздуха и преломлений света, в которых хаосит прятался, сводя слабых духом с ума.

— Хаос… отвергнет… смерть… — прохрипел владыка, упав на колени. Его сердце пыталось распасться на атомы и снова сложиться, избежать смертоносного удара, но уже не могло. Из огромного разреза по пробитой груди толчками лилась кровь, а в глазах застывало неверие.

Широкая ладонь Ривендаля легла поверх черепа и закрыла искажённое лицо, блокируя связь владыки с хаосом частиц. Сотни искажений, рвавшихся к ним со всех сторон, смолкли и растаяли, будто их не было. Наступила тишина, отравленная хрипом и хлюпаньем агонии Урана — вернее, его темпоральной проекции на Планету судьбы.

— Когда я сражался с вами на пороге гибнущего дома, у меня не было глаза сайн, — тихо сказал Оберон. — Я уже отдал его сыну. Но и без него я сумел вас одолеть. А здесь, один на один и с даром Древних… брат мой, неужели ты верил, что у тебя есть шанс?

— Нет, — прохрипел Уран. — Но я… должен был… как и ты…

Оберон опустил голову, его могучий кулак сжался, копьё плавно вышло из тела, и все увидели, как растёт и удлиняется наконечник, превращаясь в карающий клинок. Человек-гора замахнулся — и выветрился, как тает тяжёлый, пугающий сон, сначала реальный, но тут же проходящий бесследно.

Одиссей стоял опустошённый и поражённый, тяжело дыша.

Он победил и остался в игре.

Но то, что он сейчас узнал, противоречило не только официальным хроникам, тому, как сражение за Ольхайм и падение Ривендалей вошло в историю. Это противоречило тому, что думал сам Фокс. Ведь он встречался с отцом, живым и смертельно израненным в битве, в последние секунды его жизни, когда находился вне времени в глубинах Сердца истины, реликта сайн. Ведь отец проиграл ту битву, Ольхайм пал и был оставлен, а династия Ривендалей и союз наследников канули в историю. За изгнанным сыном никто не пришёл, потому что некому было прийти.

Если система архаев ошибается, почему-то дала сбой или другим образом не соответствует реальности, то это просто будоражащий морок, который лучше забыть. Но если темпоральная проекция аутентична… Если настоящий Оберон не пал в смертельном поединке с тремя врагами на ступенях рухнувшего дома — а победил… То как и почему он всё же проиграл и погиб?..

Одиссей замотал головой, сейчас было не время думать над этим, и у него практически не осталось сил. Все непрерывные часы испытаний, новых и разных, на пределе умственных способностей и в захлёстывающей быстроте, без отдыха и даже без воды, с тройным расходом нервов… Он выбился из сил.

Перед ним хрипел Уран, он должен был выветриться и исчезнуть вместе с Обероном, но остался, вцепившись фибрами проекции в несчастное тело змея и не желая уходить, сопротивляясь самой системе, породившей его.

— Ты… — прошепелявил умирающий, глядя отрешённо. — Маленькое отродье… наследник без наследия… Дай мне убить тебя… Во имя…

Уран замерцал по контуру — не так, как было все предыдущие, не синим цветом, а недобрым грязно-серым. Одиссей рывком упал на колено и протянул руку прямо в пробитую грудь.

— Хватай! — крикнул он. — Ну!

Два чешуйчатых хвоста оплелись вокруг человеческой ладони, Владыка пугающе застонал, потянувшись к ним сразу всеми частями тела и окончательно потеряв человеческий облик. Фокс едва успел отпрыгнуть, когда мерцание сделалось резким и угрожающим, а потом фшшш — и безумца стёрло.

Купол арены тоже стал грязно-серым, сверху вспыхнул белый символ угрозы и неисправности, сбоя. Невидимая сила подтолкнула Одиссея и вышвырнула прочь, Шера среагировала быстрее всех и прыгнула, поймав человека в полёте, пытаясь приземлить его в воду. Схазма отстала буквально на полсекунды, её вытянутые щупальца оплели летящего Одиссея вместе с кошкой и мягко опустили их вниз. Какая забота.

К счастью, поле Древних было уже на месте, оно появилось сразу же, когда Фокса вышвырнуло с арены, без зазора, и Схазма не смогла его убить. Она улыбнулась и отступила, лес щупалец, кружась и волнуясь, стих.

— Ш-ш-ш! — яростно оскалилась Шера и отпрыгнула, отбежала по воздуху прочь.

Ана была уже рядом на случай, если придётся вмешаться, но ей не пришлось.

— Сбой и перезагрузка, — удивился Охотек откуда-то сбоку, но на него никто не глянул, все смотрели, как внутри купола арены проходит аннигилирующая волна, затем купол исчезает, по чёрной платформе идут импульсы-разряды, но быстро спадают. Купол явился снова, вспыхнул синий символ готовности и наступила тишина.

— А вот и порядок.

— Кха-кха, сссс, — хрипло прошипело из пушистого рукава.

Там зашебуршало, и наружу высунулась голова межпланетного археолога.

— Добрый день, профессор, — невозмутимо сказал Одиссей.

— Ну, скорее «прощайте», — проскрипел смущённый змей. — Меня же сейчас, ммм, ликвидирует с планеты. Должен признать, вы провели небанальный и находчивый финт. Но в связи с неизвестными историческими обстоятельствами наши бойцы нежданно сползли с ума…

— Совпадение темпоральных проекций двух исторически конфликтующих личностей большой силы вызвало сбой системы, — ровно сказала Ана.

— Да-да, бешеные враги попутали хвосты, — ворчливо согласился Свийс, что у крулианцев означало обезуметь. — И этот сбой, кажется, ликвидировали самым решительным образом…

Он посмотрел на человека растерянно, снизу вверх.

— Если бы вы меня не дёрнули так вовремя, боюсь, меня бы… ликвидировало вместе со сбоем.

— Профессор, Древние вряд ли бы допустили такую потерю, — совершенно серьёзно сказал Фокс.

— Хм. Надеюсь, что так, надеюсь, что так.

От волнения змей заёрзал, переползая по руке детектива, и тот собрал волю в кулак, противостоя щекотке с царапкой, которые наждачным бризом пронеслись по плечу и локтю. Старый стратег, конечно же, не пользовался крулианской блестиркой для полировки чешуй, и был таким же чёрствым наощупь, как и по характеру.

— В любом случае, итог ясен, — вздохнул Свийс. — Я проиграл, а вы победили. На сей раз честно. Что ж, поздравлю. Желаю всем дальнейших успехов, пусть это пожелание и нелогично. И хоть мы друг друга не вспомним, но всё же…

Змей зажмурился, ожидая, когда исчезнет. Он прервал фразу на самом интригующем моменте, чтобы пропасть эффектно, как Лум Весельчак… Но не пропал. Прошла минута.

— Короче, система посчитала его нейтрализованным и забыла, — усмехнулся с набитым ртом молчавший до того Охотек. Который, оказывается, давным-давно сидел в удобном раздувном пушекресле и лакомился десятками инопланетных деликатесов, заполнивших маленький столик, парящий перед ним! И всё это внутри бледного контура Древних и внутри сотни своих луковых полей.

— Вот презренный богатей, — восхищённо протянул крулианец. — В любой ситуации обитает с комфортом. Эй, а поделиться с остальными? Мы все хотим пить и есть. Ну, кроме каменного чурбана и этой маньячной фабрики по производству щупалец.

Геометрис до сих пор не оправился от увечий, он тихо парил в стороне, подрагивая и не участвуя в обсуждении. Кажется, он бормотал что-то себе под нос, то есть, едва слышно двигал рокочущим треснутым кругом туда-сюда, рромм, рромм.

— Есть? Кушать? — внезапно проснулась маленькая хистеройка, она высунулась из-под облегающего космосьюта у Аны под подбородком, потянулась и стала пронзительно-голубой. — Конечно, я очень хочу есть, пить и внюха́ть! Погодите, а где мои очищенные муршмулы? Ой, кто ты вообще такая, а где мой слуга, в смысле, защитник и опекун⁈

Ана, не говоря ни слова, передала хистеройку Фоксу, тот принял её под свою защиту и выразительно посмотрел на старого археолога.

— Виноват, был бестактен, извиняюсь, — пробормотал тот, выползая из-под рукава на свет и уже хотел было вылезти наружу, покинув кокон детектива. Но тот удержал его рукой.

Схазма смотрела на них выжидающе.

— Знаете, профессор, — сказал Одиссей. — Поживите пока у меня. В конце концов, при любом раскладе нам осталось недолго. Вылетим или дойдём до конца.

Змей благодарно прищурился и вновь обмотался вокруг человеческой руки, но уже поверх свитера, что было куда приятнее.

— Еда, слышишь? — напомнила хистеройка как глупенькому, вскарабкавшись Фоксу на голову, раздвинув вихры, свесившись сверху на лоб и заглядывая в глаза. — Едааааа!

Все уставились на Обжорика, то есть, Охотека.

— Пфф, — фыркнул тот неодобрительно. — Да, у меня полно запасов, и я почти не жадный. Но вы и правда не боитесь брать еду и питьё у соперника? Доверчивость на грани здравого смысла. А почему тогда не просите у сэллы? Она с радостью родит вам пару бутербродов.

Схазма чутко кивнула, ну прямо тётушка-хозяюшка, сейчас наляпает пирожков и блинов. Со спорами.

— Смотрите, — сказала Ана и улыбнулась впервые за всё время изматывающих игр.

Вода перед ней всколыхнулась и поднялась, в бурлящей волне уплотнилась баночка с яркой голографической надписью «Титан-Метан, метановая газировка с идеальной дозировкой, для людей».

— Я запросила у системы, и она мне выдала.

Пшшш, сказала баночка с встроенным охлаждением, и девушка приникла к ней. Одиссею захотелось прямо сейчас, с таким же наслаждением прижаться к самой Ане и на полчаса выключиться из игры, оказаться дома. Он закрыл глаза.

— Ну вы даёте, — Шера нервно хлестнула себя хвостом по бокам, она-то со своими аугментами и прошивками могла не есть и не пить примерно год. — А как же испытание? Судьбоносные битвы? Победа в игре?

— Мы устали, мисс хищница, — сварливо отозвался Свийс. — Нам бы перекусить и перевести дух!

— МУРШМУЛЫ! ВКУСНЫЕ ЧИЩЕННЫЕ МУРШМУЛЫ! — хистерично воскликнула малышка, теряя и так не слишком существенное терпение. Она заколотилась крупной дрожью по всему тельцу и стала вопиюще-красной в жёлтую крапинку.

— Дорогие Древние, — вздохнул Фокс. — Можно нам пиццу из трёх кусков: с муршмулами для малышки, анчоусами для змея и старой-доброй карбонарой для меня?

— И сок болотистого хвоща, — деловито добавил Свийс.

Следующие пятнадцать минут были душеспасительны и телополезны.

— Мы лучшие из лучших или просто везучие из везучих? — задумчиво спросила Ана, глядя в звёздное небо.

— Мы — сильные, — спокойно ответила Шера, подразумевая, что сила — это сочетание разных свойств.

— Я точно везучая, — экспертно сказала хистеройка. — Я даже не мучаюсь в испытаниях, как вы, бедненькие. А на экскурсии всё равно побывала.

— Охотница права, — усмехнулся квинтиллиардер. — Мы и лучшие, и просто везучие. Наверху только те, у кого всё сразу.

— У меня вопрос поинтереснее, — хмыкнул Свийс, смакуя болотные соки. — А какое желание вы собираетесь загадать этой планете?

— А какое она сможет выполнить? — с бессменным скепсисом пожал плечами олигарх.

— Сомневаешься в мощи Древних? — вкрадчиво спросила Схазма, которая рассеянно отщипывала по кусочку от самой себя и поедала, ну, за компанию.

— У них наивысшие технологии, — Шера с силой провела лапой с фазовыми когтями по застывшей чёрной слякоти под ногами, и ни один из когтей не оставил на тёмной «грязи» ни малейшего следа. — Шестой ступени.

— Вообще-то нет, — привычным назидательным тоном осадил её змей. — Шестыми располагают владыки Великой сети, мордиал, а они не способны на то, что мы встретили здесь. Тут что-то запредельное: вы заметили, что местные «поля», которые идеально защищают нас от всего на свете — и не поля вовсе?

— А что же? — с интересом спросили сразу четверо, включая Ану, Охотека и Фокса.

— Это мифические темпоральные контуры! — сделав эффектную паузу, ответил змей, подняв кончик хвоста. — Через них ничто не может пройти, даже сдвиг пространства от нашего, мммм, надтреснутого собрата по несчастьям. Потому что любое действие происходит в потоке времени, а что, если этот бледный контур вокруг каждого из нас обращает время вспять? Достаточно на бесконечно-малую долю секунды, просто постоянно обновлять его назад-назад-назад, и тогда ничто, никакое воздействие не сможет быть передано через контур извне.

— У института запредельных технологий Харрод не получилось, — тут же рыкнула Шера. — Они создали плёнку обратного времени, но она работает не так. Лишь обращает вспять саму себя, а любое внешнее воздействие ломает процесс.

— И ещё мы слышим друг друга, дышим внутри этих защит, — возразила Ана. — Значит, если они темпоральные и абсолютно отделяют нас друг от друга, всё равно есть избирательная проницаемость.

— Дышим мы каждый своим, — напомнил змей. — Хотя у меня стоят атмосферные фильтры, у Охотницы ещё покруче, сэлле с Геометрисом воздух не важен, а у богача своя, особая атмосфера. Остаётесь вы двое, люди. Кстати, какие везучие существа, попали в финал игры вдвоём от одной расы!

Ана и Одиссей посмотрели друг на друга, и их лица против воли просветлели.

— Так вот, воздух и теплообмен для вас генерится внутри контура. Может кокон темпоральный вовне, а теплообменный внутрь, двухслойный. А может пятислойный, я об этом и толкую!

— Технологии такого уровня это четвёртая, в максиме пятая ступень, — отрезала вся прошитая и прошаренная Шера. — Кроме времени вспять.

— Но я-то говорю про темпоральное! Или возьмите общее знание. Вы подумали о том, как можно за миллиарды лет до появления других рас создать планету-игру, которая будет приспособлена к каждому из нас? Будет показывать символы на всех нужных языках и понятийных системах, менять испытания под количество игроков и типы их разумов, и выполнять десятки других процессов, незаметных нашему ограниченному зрению?

— Нет, — уставилась на него Шера, сузив глаза. — Не думала.

Одиссей видел сразу два объяснения: реалистичное и верное. Реалистичным было то, что архаи ничего не знали заранее. Но их система быстро и глубоко изучала каждого, кто подключился к Зову, познавала их в достаточной мере, чтобы подстраивать максимально гибкие испытания под любой набор игроков. Этот вариант не требовал бритвы Оккама.

Но был и второй, невероятный: Древние знали потомков наперёд. Прошерстив всю доступную галактику и не отыскав собратьев, архаи начали поиск там, где они есть — в будущем. Сначала с помощью прогностических расчётов, но чем сильнее развивалась их невероятная цивилизация, тем точнее они могли заглянуть в грядущее. Ведь будущее уже свершилось, всё время вселенной существует сразу, от и до. Кому, как не им, пятимерным существам, было найти способ увидеть вселенную, как цельный, завершённый объект?

Если это им удалось… Одиссей даже со всем своим воображением не мог точно представить, к чему это могло привести. Но пусть архаи увидели всего лишь отдельные аспекты и линии будущего — подобно висай, но более комплексно и точно. Они могли разглядеть далёких братьев по разуму.

Фокс был уверен, что реален именно фантастический вариант. Ведь Трайбер был выдающимся воином, но далеко не таким выдающимся, чтобы войти в пантеон легендарных. Однако, сегодня он был там, белый и пугающий — значит, Трайбер станет таким в будущем. Значит, Древние знали мир наперёд.

Фокс думал обо всём, с чем столкнулся на этой планете, молчал о главном и слушал остальных.

— Или прямая отмотка времени при ударе планетоида, — продолжал восхищаться Свийс. — Что ни говорите, это выше способностей мордиал. Это седьмая технологическая.

— Седьмой нет, — фыркнула Шера. — Существует всего шесть ступеней.

— Это потому, что этноиды с ограниченным мозгом не способны представить величие седьмой, — торжествующе зашипел змей.

— Зато мы знаем, как архаи сохраняют тайну Мира ноль, — сказала Ана. — И почему никто за тысячи лет не смог обмануть их систему стирания памяти.

— Почему?

— Потому что они вовсе не стирают память. А отматывают существо назад во времени, отделяя от темпорального потока вселенной. Когда архаям нужно сохранить у игроков память пережитого, они отматывают личности до получения нужного опыта, но вкладывают знание в наши головы, так было после падения планеты. А когда не нужно, просто не вкладывают, и выбывшие игроки не могут вспомнить ничего лишнего. Потому что они ничего и не пережили.

— Умно, даже очень, — проскрипел Свийс. — Архаи вообще умны, вся система отсева участников была направленным отбором. Древние заранее знали, какие типы личностей хотят получить в финал.

— Но при этом сюда попали одна случайная и очень везучая малышка, — улыбнулся Одиссей. — И один вполне закономерный знаток игр, который оказался не готов к уровню испытаний…

— И один непонятный пройдоха, — беззлобно буркнул Змей.

— Погодите-ка! — внезапно осенённый, Фокс поднял палец. — Если можно попросить материализовать любую еду, то может я наконец попробую «Великолепные Ахимбарские Бумбары Высшего Качества»⁈ Я столько раз хотел их оценить, но постоянно что-то…

— Если сумею победить, я заберу у Древних темпоральный контур и источник заражения с’харнов, который даёт им такое могущество, — негромко сказала Схазма, на теле которой задумчиво расцветали и увядали пышные россыпи цветов. — Я принесу эти дары Прасущности, во славу всей жизни, которая ведёт вечную войну с безжалостной вселенной. С таким оружием, с такими технологиями жизнь станет ещё сильнее. Возможно, непобедимой. И тогда Прасущность поглотит всех бессмысленных существ, которые идут напрасными путями в никуда. Тогда мы сможем объять всю галактику в лес нескончаемого расцвета. И все станут бессмертны.

Повисло молчание.

— Такая откровенная и ничего не опасается, — покачал головой Охотек.

— А чего опасаться, если никто не вспомнит? — змей расплёл хвосты и развёл их широко в стороны. — Этого разговора вовсе и не было, понимаете? Как только игра закончится, его не будет, потому что нас всех отмотает назад.

— Разве ты не хочешь быть? — спросил Одиссей, подняв взгляд на сэллу. — Радоваться жизни, сохранять свой, единственный в своём роде взгляд на мир. Познавать вселенную и поражаться её красоте. Быть благодарной.

— Я живее всех вас, — ответила Схазма, глядя сверху. — Вы умрёте без следа, а я воскресну. И войду в царство вечного расцвета.

— Нет, — покачал головой человек. — Ты живёшь куда меньше, и умрёшь куда быстрее.

— Мать воскрешала меня, многократно, я столько раз преодолевала смерть…

— Не ты, — грустно сказал Одиссей. — Те, прежние личности, раз за разом погибали в боях. А ты лишь десятая или двадцатая копия, которая тоже вскоре исчезнет. Просто твои воспоминания будут снова скопированы через связанные клетки в новое тело.

Ана смотрела на детектива, думая о том, в какой мере он говорит о сэлле, а в какой о себе.

— Ты знаешь о связанных клетках? — вкрадчиво спросила Схазма.

— Следующая Схазма будешь уже не ты, а ещё один преданный инструмент в руках Матери.

Он говорил спокойно и без осуждения, с сочувствием.

— Откуда ты знаешь о связанных клетках?

Одиссей мог бы ответить, но сказал другое:

— Горе не только в том, что многочисленные Схазмы причинили море страданий другим. И даже не в том, что, выполняя волю Матери, каждая из вас погибает в борьбе. Беда в том, что, будучи инструментами, ни одна из вас никогда по-настоящему и не жила.

Наступило молчание.

— Мы слишком изнежились! — рыкнула Шера, поднимаясь, её глаза сверкнули. — Всё хорошее когда-нибудь должно закончиться. Ты готова драться, человек?

Ана встала и отряхнулась, её волнение сравнялось с дыханием, и она кивнула.

— Я не хочу использовать звёзды, — низко пророкотала Охотница, шагнув ближе и заглянув сопернице в глаза. — Мы не для того всю жизнь совершенствуемся, чтобы отдать победу фантому. Это бесчестье для воина, ты понимаешь?

Ана снова медленно кивнула.

— Мы откажемся от звёзд и будем драться сами, — прорычала Шера. — Обещаю не убивать.

— Ты уверена? — тихо спросила девушка.

Глаза Охотницы впились в жертву, она изучала Ану во всех возможных спектрах, включая звериный, нутряной. Инстинкт у разумных хищников планеты Прайм был сплетён с технологиями так плотно, что уже не различить и не разделить. И Шера оценила принцессу лучше, чем та понимала сама себя.

Юношеская стремительность и сила высокородного генома, находчивость и изобретательность, отвага и рассудок. Глубокая уверенность в правоте своей морали, в том, что она сражается на верной стороне. Хороший враг. Но отсутствие хватки и нежелание идти до конца, быть способной на всё — страх убивать. Смятение глубоко внутри, спрятанное за доспехом воли и смирения. Жажда любви и признания в уголках губ и кончиках пальцев. Плохой враг, милосердный и слабый.

Шера оскалилась, фазовые клыки хищно блеснули в пасти.

— Да, — рыкнула она и подступила к Ане вплотную, отметив, как девушка дрогнула и едва не подалась назад, несмотря на абсолютную защиту Древних. — Ты согласна, человек?

Лицо принцессы отвердело, и Шере мимолётно почудилось, что она уловила нечто новое. Нечто, что не почуяла раньше.

— Я согласна.

Они взошли на арену и замерли — обе гибкие и красивые, одна сильная и искренняя, другая сильная и жестокая. Волосы Аны начали медленно белеть, отливая проблесками стали. Шера пригнулась и тихо зарычала.

Две синих звезды пульсировали, притягивая взгляд, но женщины не двинулись с места. Как только они погасли, Шера совершила уверенный, грациозный прыжок. Её тело взметнулось и пронеслось через всю арену, как полосатый метеор — быстро, точно, но не убийственно. Ана уклонилась в последний момент, шагнув в сторону.

Хищница обошла её по кругу, не спуская глаз, возвращаясь на место, неторопливо, сдержанно, властно. Она пригнулась, глядя сопернице в глаза — и прыгнула снова. Этот прыжок был пугающий: слишком быстрый и мощный, ускоренный сокращением фибро-мышц и резонанс-усилением в суставах. Она рванула с места, как реактивный снаряд, обычный глаз и неулучшенный разум не успели разглядеть. Фокс лишь увидел, как через всю арену мелькнула бежевая тень, а там, где только что стояла Ана, дёрнулось сумрачное пятно с копной белых волос. Рык, сверкание фазовых когтей, которые мазнули по тёмной фигуре — и всё застыло.

Ана стояла, слегка отогнувшись назад и отставив ногу, она выставила руки крест-накрест и держала Шеру, нависшую сверху, отводила мощные лапы, ощеренные мерцающими когтями — а тыльной стороной ладони отгибала пасть Охотницы кверху. Поза и положение рук Аны были настолько точны, что сместись они хоть чуть-чуть в левую сторону, ей бы не удалось удержать равновесие: Шера была гораздо крупнее и тяжелее. Не выдержав удар, они бы свалились и прокатились окровавленным клубком по полу; а сместись Ана чуть правее, вверх или вниз, когти распороли бы ей лицо, шею или плечо.

Но принцесса ушла от начального прыжка, а когда Шера набросилась стоя, Ана идеально заблокировала удары когтей и укус. Лишь самый крайний фазовый коготь проткнул девушке руку ниже локтя, и сейчас из-под прорезанного костюма показалась одна-единственная капля крови, упавшая вниз.

Шера медленно отступила, её хвост подрагивал, смещаясь из стороны в сторону, она пригнулась сильнее, чем прежде, движения стали крадущимися и осторожными. Охотница отступала на прежнее место, но в холодных безжалостных глазах светились готовность шагнуть дальше, чтобы победить.

Она не стала завершать круг и вставать в стойку, а метнулась чуть раньше, пока жертва не ожидала и не была готова принять удар. На этот раз траектория была низкая и почти прямая, а скорость ужасающе-высока. Если бы на пути Охотницы возникла полуметровая каменная стена, она пробила бы в ней дыру и промчалась дальше.

В середине полёта Шера ощетинилась с головы до ног, и каждая её мягкая шерстинка отвердела в титановое лезвие с нано-заточкой, она превратилась в смертоносное полотно. Фазовые когти и клыки стали длиннее, по ним заструился отблеск плазмы. Каждое пятнышко на теле Шеры выпустило тонкий лазерный луч, который ударил в Ану. Из глубины её тела со скоростью выше скорости звука прошёл разрушительный пульс, который отключал многие аугменты и прошивки, оглушал большинство разумных существ и временно сводил с ума ИИ-системы.

Это был не полный перечень убийственного арсенала, который сработал за доли секунды и превратил Охотницу в летящую смерть.

Но Ана шагнула ей навстречу, глаза принцессы осветились звёздным светом, а по линиям человеческого тела возник бледный контур техно-богини. Аура света, лунного и солнечного одновременно, пронизала пространство вокруг Афины, вырубив половину энергощитов Шеры и сбив работу стальных. Стало нечему смягчить силу прыжка, которую кошка взяла сама. Удар смял тело Шеры, она столкнулась с непоколебимой преградой, и брызг сломанных титановых лезвий разлетелся в стороны, словно звенящий дождь. Рука Афины поймала кошку в полёте, и, несмотря на хрупкость пропорций, удержала за горло. Сила сшибки была такова, что сломала Охотнице позвоночник и свернула грудную клетку вместе с титановым экзоскелетом в сторону.

Обычное существо погибло бы от такого удара, но Шера была жива. Её сломанный позвоночник и повреждённый спинной мозг заменила резервная система; нервные волокна переключались, чтобы избежать болевого шока; в каждом органе стартовали процессы восстановления и регенерации с помощью микро- и нано-систем.

И всё же смотреть на неё, перекорёженную силой собственного прыжка, было больно.

— Ты обманула, — ровным ледяным тоном сказала Афина.

И Шера съёжилась, конвульсивно содрогаясь и не в силах глянуть богине в глаза.

— Я проиграла… в неравной борьбе, — прохрипела она обвиняюще, из пасти капала слюна, системная жидкость и кровь. — Ты знала, что против тебя у меня нет шансов!

— Неправда, — сказала Афина, сжав руку так, что хищница на секунду задохнулась. — Ты дралась с человеком, пока не решила убить. Я пришла после этого. И ты сама отказалась от возможности равенства, потому что была уверена в своём превосходстве. Ты сама выбрала сражаться со мной.

Слова Афины были спокойны, безжалостны и точны. Она отпустила кошку, и та осела на платформу из чёрного стекла.

Одиссей вздохнул. Не то, чтобы он ждал чего-то другого, конечно же Ана не могла пройти все испытания и попасть на Планету судьбы в одиночку. Разумеется, они с Афиной заключили союз и сражались за главный приз вместе. Фокс был уверен в этом с самого начала.

И это не значило, что Ана недостойна, скорее, наоборот — ведь проходя испытания на равных с техно-богиней, часть из них прошла именно она, человек. И кошку-убийцу, бессильно лежавшую на чёрном стекле, Одиссею не было жалко. Он вздохнул не потому, что Ана призвала свою божественную половину, чтобы попасть на Планету судьбы — а потому, что Афина согласилась.

Богиня не стала бы делать это ради тщеславия, жалости, чувства вины перед Аной — и любых других человеческих побуждений. Она могла нарушить прямой запрет Зевса и Олимпа на вмешательство в жизнь Аны только с одной целью: победить в игре Древних и использовать невероятную силу, которую получит, на благо империи олимпиаров. Только такая ставка оправдывала нарушение запрета.

Значит, в конечном итоге они с Аной не союзники, а противники.

Одиссей снова вздохнул.

— Я… признаю, — тяжело дыша, но торопясь успеть, прохрипела Охотница. — Что нарушила Кодекс ради соблазна славы. Я признаю… поражение.

— Да будет так, — проронила Афина. — Мы принимаем твоё признание. Мы признаём ставки запредельными и твой поступок не оправданным, но возможным. Ты освобождена от суда равных и будешь носить свою вину на своих плечах. Поступай с ней, как сочтёшь нужным. Во имя Кодекса.

В глазах абсолютной охотницы появилось облегчение и крошечная искра благодарности. Она вспыхнула синим светом по контуру и исчезла.

Сияние в глазах Аны угасло, её фигура потемнела, как темнеет овеянный легендой герой, превращаясь в обычного человека. Девушка надсадно кашлянула, потому что на груди у неё была широкая гематома, и, сдерживая боль, потёрла руки, на которых от первых ударов Шеры темнели синяки.

— Ох, — выдохнула она и шагнула с арены прочь.

Весы

Схазма проскользнула внутрь купола почти незаметно, её большое извивчатое тело перетекло волной: вот щупальца коснулись чёрной платформы, вздыбились растущим валом, а фигура снаружи съёжилась, уменьшаясь по эту сторону и возвышаясь по ту. А вот уже вся она стоит внутри.

— Ты готов, делец?

Охотек поднялся с роскошного сиденья, схлопнул его в маленькую пухлую подушечку и сунул в карман номер два; степенно отёр рот и руки собственным защитным полем, которое впитало крошки и жир; похлопал по животу и рыгнул, демонстрируя, что трапеза была достойной. Повернул вазочку посередине парящего столика, и тот с забавным звуком «Уууумпс!» сложился в компактную сферу вместе с остатками лакомств. На робе олигарха нашёлся карман и для сферы, он был вдвое меньше, но сфера провалилась внутрь — ох уж эти суб-пространственные карманы.

Коротышка сделал всё это размеренно и неторопливо, а Схазма смотрела на него с внимательным этологическим интересом.

— Что? — покосившись на её неотрывный взгляд, удивился Охотек. — Я собираюсь. Уже почти иду.

Он достал из шестьдесят восьмого кармана комплексный роточист и обработал зубы воздушным пено-феном с мятным пузырьками. Затем для порядка прочистил уши, которые свисали по бокам пухлой головы, как лепестки вялой капусты.

— Животный инстинкт отсрочить неизбежное, — Схазма с пониманием качнула щупальцами. — Но от этого боя тебе не откупиться, так что поспеши. Нехорошо задерживать судьбу.

— Спешат те, кто не успевают, — недовольно сказал олигарх, застёгивая пуговицу и поправляя пояс. — А я в графике.

— Хорошо, но чем дольше ты возишься, тем больнее я тебе сделаю, — ласково сказала Схазма.

— Для истово верующей в воцарение великого цветочного торжества, ты слишком нервная, — скривился олигарх, поднимаясь на платформу. — С твоей миссией тысяча лет туда, тысяча сюда — сущие мелочи. А ты злишься из-за пары минут. Что, в глубине мясистой души не веришь в победу флоры и фауны? Слова человека заставили тебя задуматься о том, что ты такое? Лучше поздно, чем никогда.

Размеренные суждения коротышки били как удары в боксе: мягко, мягко, а вот и нокаут. Судя по реакции, он дотянулся до разума Схазмы и задел его.

— Не злюсь, — глухо ответила она. — Просто жажда добраться до твоего упитанного тела становится сильнее. Ты же поел, а я ещё нет.

Ана смотрела на сэллу с напряжением и неприязнью, волосы принцессы окрасились в цвет грязного хаки. Из-под облика юной и искренней девушки изредка и малозаметно, подобно отблеску преломляющихся лучей, проглядывал строгий лик Афины. Богиня больше не пряталась, её спокойный взгляд, оценивающий сэллу, был задумчив.

— Как победить эту тварь? — тихо сказала Ана, чтобы услышали только Афина и Одиссей, ну и Свийс. — Она слишком сильна.

— В этом её главная слабость, — невесомо ответила богиня.

Синяя звезда пульсировала в сплетении щупалец.

— Столько прекрасных чудовищ, — зачарованно сказала Схазма множеством ртов, которые раскрывались и зарастали на её теле с небольшим запозданием, создавая нестройный хор. Она явно исследовала орды убийственных монстров со всех концов галактики. — Я не знаю столь многих из этих жизнеформ, а они так удивительны. Кого же выбрать?

— А почему здесь нет гигантской медузы? — с интересом спросил олигарх, деловито роясь в воителях и героях. — Может, она сильна, как с’харн.

«А может, ещё сильнее?» подумал Фокс. «И сайн не добавили, потому что так было бы нечестно?»

— Видать, они слишком хороши для арены, — Охотек пришёл к тому же выводу.

Он озадаченно почесал затылок, с трудом дотянувшись короткой рукой. Впервые за всё время игр квинтиллиардер выглядел сбитым с толку.

— Я не силён в смертоубийствах, сэлла. Подскажи, кого против тебя взять?

— А разве это имеет значение? — тихо спросила Схазма. Её тело поплыло, вкручиваясь само в себя, и через секунду напротив коротышки стояла его точная копия. — Кого бы ты ни выбрал, победит природа.

— Ты даже достать меня не смогла, когда падала планета, — махнул рукой оригинал. — Простейшие технологии, скроенные чуть умнее обычного, оказались твоим спорам не по зубам.

— Попробуем снова? — вкрадчиво спросила Схазма, становясь собой. — Без звёзд, только ты и я?

Охотек уставился на сэллу, его маленькие глазки цепко смотрели из заплывших жиром глазниц над большим мясистым носом; серокожий и одутловатый, он выглядел, как недобрый подземный король за столом галактического казино, полного риска и блефа.

— Хочешь доказать силу ордена? — скептически усмехнулся он. — Спорю, что мои игрушки посильнее.

Схазма больше не улыбалась.

— Ты думаешь, всё на свете можно купить.

— Можно.

— Во вселенной не хватит денег, чтобы трусливый делец купил победу над истинным воином.

— Чушь, истинные воины стоят недорого. А в этом испытании их вообще выдают бесплатно.

— Вспомни об этом, когда я буду пожирать тебя заживо.

— А будет ли чем пожирать?

Охотек открыл сорок девятый карман, который был заблокирован днк-замком, и с трудом вытащил изнутри тяжёлый обтекаемый дезинтегратор, одно из самых эффективных оружий в галактике. Только дезинтеграторы были стационарные и размером как минимум с крейсерную туррель, а кто умудрился сделать ручную версию и сколько она стоила — было даже сложно представить.

— Ну давай, — сказал коротышка воинственно. — Твои щупальца против моих артефактов двухсот двадцати двух выдающихся цивилизаций. Это будет бой на века.

— Да будет так.

Схазма отпустила синюю звезду, та отлетела вперёд и застыла в воздухе, кратко пульсируя перед тем, как исчезнуть. Охотек сделал то же самое. Они замерли напротив друг друга, глаза Схазмы закрылись и заросли, она ослепла, чтобы подчеркнуть, что не нуждается в таких мелочах. А глаза коротышки азартно сверкали. Ведь за миг до того, как звёзды погасли, он швырнул в Схазму дезинтегратор.

Ей было абсолютно нечего бояться, до старта боя поле Древних давало абсолютную защиту. Но сэлла среагировала инстинктивно и мгновенно, ведь её чувства и реакции были куда совершеннее, чем у неуклюжего, пухлого коротыша. Щупальца взметнулись и выстрелили упреждающим сгустком паутин, они сбили дезинтегратор в полёте, поймали его в кокон и прилепили к полу… Вот только всё мельтешение отвлекло Схазму и помешало ей увидеть, как в самый последний момент Охотек сделал только одно, простейшее действие: схватил свою гаснущую звезду. И окутался ярким синим светом.

А сэлла уже не успела.

— Ты обманул, — она рассмеялась от неожиданности.

— Конечно, — донеслось из синего света. — Вы все такие благородные. А я нор…

Его бубнящий невыразительный голос смолк, и синий свет сложился в невысокую гуманоидную фигуру, которая казалась хрупкой. Это была старая женщина какой-то расы, весьма похожей на людей, но с мелкими чертами лица, бледно-серой кожей и белыми волосами, не седыми, а лишёнными всякого пигмента. Сухощавая, кожа да кости, она не казалась болезненной, а скорее наоборот, очень ладной. Во всём её облике было что-то идеально-скроенное и окончательное, гармоничное.

Лёгкое старческое тело укрывали ниспадающие серые ленты, которые складывались в простую мантию из вертикальных полос. Внимание приковывали глаза: огромные и яркие, они сверкали изумрудным цветом, в них отражались опыт, мысль и спокойствие. На пергаментном лбу серой женщины рос маленький, аккуратный зелёный цветок.

Тихий вздох — Схазма дрогнула, увидев врага. Вся её гибкая громада непроизвольно сжалась и отшатнулась, глаза метались в поисках выхода, щупальца шарили вокруг, а рты беспорядочно закрывались и раскрывались по всему телу, отчаянно дыша. Но выхода с арены не было.

Резко дёрнувшись, Схазма атаковала неподвижную женщину — но казалось, что ни одна клетка в её теле не может выполнить волю сэллы. Щупальца конвульсивно сокращались, не в силах притронуться к старухе, набухшие кислотные шары и колючие иглы тряслись, но так и не смогли выстрелить в её сторону. Глотка Схазмы перестроилась, выстлавшись тусклым серебристым слоем, и оттуда вырвался поток испепеляющего огня — но собственная плоть сэллы восстала и приняла его на себя, защищая женщину: щупальца сэллы взметнулись и закрыли врага, сгорая и оплавляясь. Ледяной гейзер из пучка сросшихся тентаклей извергся в сторону, и тяжёлые глыбы бессильно падали на платформу далеко от старухи, раскалываясь на куски. Атака за атакой срывались и били мимо.

— А-а-а-а! — мучительно простонала Схазма, не от боли, а от бессилия. — А-а-а-а…

Серая женщина не двинулась и ничего не сказала, она внимательно смотрела на конвульсии чудовища, пока цветок во лбу медленно и неотвратимо раскрывал лепестки. Когда он раскрылся, вокруг головы старухи возник едва заметный зелёный ореол. Одиссей знал, что таким образом она отдала приказ , не с помощью голоса, звука или света, не вибрацией и не символом — а сложной химической реакцией. Цветок выделил запах, несущий непререкаемый биохимический код:

«Деэволюционируй».

И ни одна сэлла во вселенной не могла не подчиниться ему.

— НЕТ! — утробно взвыла Схазма, по всей её громаде прошёл спазм ужаса. — НЕТ!

Волны корчи исковеркали непобедимую массу, они взрывались изнутри, а стоящие вне арены затаив дыхание наблюдали, как каждая следующая волна Схазмы меняет её облик. Свободная морфоплоть; мембраноткань; адаптивная шкура; модульная броня; грубый сплошной панцирь; меховая шкура с наростами; облезлая кожа; бугристое пещеристое тело; мокрая склизлая кожица…

Схазма орала и выла, неразборчиво и страшно, захлёбываясь своей плотью и перерождаясь снова и снова. В каждой новой форме она пыталась атаковать старуху и одновременно вырваться с арены, бесновалась во все стороны, но ничего не успевала. Метаморфозы искажали сэллу всё сильнее и быстрее, и с каждым слоем, слезавшим с неё, словно тленные шкуры с тысячелетней змеи, Схазма становилась всё более примитивным существом.

Вершина эволюции, живая плоть, способная стать чем угодно.

Высокая гуманоидная фигура из высокоразвитых мембран.

Непобедимый убийственный хищник в подвижной модульной броне.

Грозный тяжёлый броненосец.

Сильный медведе-лев.

Быстрый, но уязвимый падальщик.

Всеядная кислотная губка с гибким скелетом.

И наконец, пять-шесть ударов сердца спустя, на месте Схазмы лежало слизистое существо, похожее на жирную и мокрую улитку.

— Прото-смугль! — поражённо воскликнул профессор. — Эта страшная гадина была всего-навсего эволюционировавший прото-смугль⁈

Серая женщина на другом конце арены так и не двинулась, не произнесла ни слова, лишь сложила руки в странный жест, что-то про равновесие — безмятежно растаяла в синем свете, вернув миру пузатого Охотека. Но поединок ещё не закончился, потому что Схазма, вернее, то, что от неё осталось, было ещё живо.

Коротыш подошёл к улитке и брезгливо поднял её, маленькие глазки дельца смотрели равнодушно и недовольно, а слизень вяло извивался в его руке.

— Природа, — презрительно сказал квинтиллиардер.

Он сунул слизня в свой ненасытный олигархический рот, прожевал с чавканьем и хрустом и проглотил. Вот тогда купол арены исчез, и Ана с Одиссеем синхронно выдохнули.

— Прекрасно, — проронила Афина, и даже Геометрис пророкотал что-то неясное, но, кажется, умиротворённое.

Одиссей испытал сильнейшее облегчение: наконец-то сэлла мертва, и реальная угроза для всей галактики разом миновала. Ему даже думать не хотелось о том, что будет, заполучи орден темпоральный контур или источник мощи с’харнов. Да что угодно из высших технологий Древних!

Но сердце человека резко сжалось — он всегда жалел тех, кто бездарно прожил свою единственную жизнь. В гибели каждого злодея есть доля печали именно потому, что он умер, так и не успев понять глубину своей неправоты, и уже не сможет измениться, исправить зло, которое причинил. Фокс понимал, что в данном случае слишком добр, и это конкретное чудовище нужно было уничтожить как можно скорее, любым способом. Он был готов убить Схазму и сам, если бы смог. К счастью, проверять не пришлось.

— Что это было? — удивлённо шипнул змей. — Какая-то престарелая молчунья одолела Схазму Чудовищную? Так легко?

— Не какая-то, — качнула точёной головой Афина. — Это была Богемия Прайм, которую называли Непобеждённой. Одна из основателей ордена сэлл.

— Ах, ловко! Истребить сэллу силой её же ордена! — восхитился Свийс, заёрзав от волнения по руке детектива. — Значит, эта старуха историческая личность? А у меня и данных нет, шссс, проклятая блокада! Даже запросить не у кого.

Афина смотрела на археолога с одобрением, и ясно, почему. Техно-боги нового Олимпа задались целью воплотить древний земной пантеон, и ради этого дочь Зевса изначально генетически сконструировали похожей на свой прототип: богиню мудрости и войны. Затем правильно воспитали, а при квантовом апгрейде ещё и скорректировали таким образом, чтобы характер Афины Веллетри соответствовал мифологическому оригиналу.

В общем, она одобряла тягу к рациональности и познанию. И глядя на старого учёного и его по-юношески свербящую, непоседливую жажду узнать новое, богиня оказала ему покровительство.

— Держи, — она послала информацию Свийсу прямо в нейр, и тот замер, изучая.

— Богемия Прайм была одновременно и комиссаром Содружества, и дипломатом ОГБ… и одной из главных фанатичек? — удивился Свийс. — Как можно совмещать должности с таким диаметрально-противоположным мировоззрением? Погодите, Содружество больше тысячи лет назад внесло орден сэлл в лист Экстремума и объявило врагом цивилизации. А эта Богемия умудрялась оставаться и сэллой и комиссаром? Как это возможно?

Змей был одновременно восхищён и сбит с толку.

— Одна из самых выдающихся личностей своего времени, — кивнула Афина. — А как матриарх ордена сэлл, одна из самых убийственных. Только в отличие от Схазмы, Богемия была умна и потому очень сдержана. Её первичное занятие — философия разума.

— Прожила триста семьдесят два года, абсолютный рекорд среди гуманоидных рас! — с восхищением и завистью сказал Свийс, ведь срок жизни крулианцев был ниже человеческого. — Хорошо быть сэллой, ничего не скажешь…

Воцарилось молчание. Ана смотрела на Охотека, который молча дулся в стороне.

— Вы так ловко обманули Схазму, — сказала девушка, сделав шаг ему навстречу.

Но олигарх остался глух к попыткам контакта и аккуратно отодвинулся назад.

— Тут больше её скудоумие, чем моя заслуга, — заметил он равнодушно. — От эффективного инструмента убийства не ждёшь такой доверчивости. А она только и делала, что превозносила свой орден, себя саму, и была слишком кровожадной. Неудивительно, что гордыня, желание драться и доказать возобладали над здравым смыслом.

— Ты слишком скромен, — вежливо возразил Одиссей. — Может, ты и не разбираешься в смертоубийстве, но мастер вести переговоры к нужному для тебя результату.

Охотек неопределённо махнул рукой, мол, проехали — он не собирался раскрывать ход своих мыслей и предпочёл замолчать. Но Ана хотела понять соперника, ведь от понимания могло зависеть, выживет она в следующем испытании или умрёт. И при всём своём богатстве, олигарх не мог помешать ей думать вслух.

— Сэллы происходят из искусственной экосистемы, которую создал уникальный биотех ордена, — сказала принцесса. — И ваша логика ясна: если Схазма инструмент, значит, есть сущность, которая создала её, ставит задачи и имеет над ней контроль. А учитывая уровень развития их биотехнологий, логично предположить, что степень этого контроля… близка к абсолютной. Поэтому вы нашли высшую сэллу, чтобы убить низшую.

Охотек промолчал, а Одиссей кивнул.

— Но вам требовалось так идеально всё провернуть: что б отвлекающий манёвр с дезинтегратором сработал, а Схазма не успела схватить звезду и поменять себя на другого бойца…

Волосы Аны лимонно пожелтели сомнением, она вопросительно смотрела на олигарха, но тот ничего не ответил.

— Не так уж и сложно, — отозвался вместо него Одиссей. — Перед боем Охотек прощупал почву и вывел Схазму из себя. Поставил под сомнение её приверженность идеологии сэлл, чтобы гарантировать обратную реакцию.

— Толстый манипулятор, — тихонько буркнул змей.

— Схазма была уверена в превосходстве ордена, — пожал плечами Фокс. — В каждом испытании она рвалась решить дело силой, и это ни разу не приносило результата. Охотек помог ей принять окончательное решение: драться самой во славу сэлл. А сам взял ультимативный козырь против неё и легко победил.

Квинтиллиардер смотрел на детектива с нескрываемым раздражением.

— Какой верный союзник, — заметил он флегматично. — Увы, не мой.

Фокс улыбнулся:

— За всё время игр ты не дал ни единого повода стать твоим другом. Никому.

— Мои лучшие друзья и союзники у меня в карманах, — парировал олигарх, похлопав по поясу своей робы. — А это испытание построено на противовесах, девочка, что тут непонятного? Акция бьёт монету, монета бьёт хлеб, хлеб бьёт акцию. А я бьюсь об заклад, что на каждого из возможных выборов в системе был заложен наилучший ответ.

— Понятно, — кивнула Ана и опустила глаза. Её волосы были каштанового цвета и ничего не отражали.

— Хитрость дельца, да что тут необычного? Почему вы все не в шоке от деэволюции⁈ — возмущённо скрипнул Свийс. — Это же уникально! Я раньше не знал сэлл, и в моём нейре нет данных об их… культуре. Пытался найти источник Великой сети или Планетарума, но увы. Как только мы попали на эту планету, связи с внешним миром обрезало.

— Это так, — подтвердила Афина. — Мы в полной блокаде от остального мира. Я использовала все доступные способы, чтобы выйти за пределы атмосферы планеты, но за ними — ничего.

— А может буквально: ничего? — предположил Одиссей. — Что, если мы в самом сердце небытия? Выход из пространства вселенной одновременно является и выходом из общей линии времени. Именно так Мир Ноль остаётся недосягаемым все миллиарды лет.

— Значит, планета вышла из пустоты на время отборочных, а когда мы пришли, вернулась обратно, — поняла Ана. — Даже Лум говорил подобное в трансляции…

Принцесса поёжилась, осознав, что вокруг них простирается бесконечное неодолимое ничто. Её тревожила неприятная мысль: что, если выбывшие из игры падают в пустоту и конвульсивно там распадаются, прекращая быть? Каждый из них ощутил эту участь в испытании с народом архаев — и кажется, это была одна из самых мучительных смертей.

Если в конце игр произойдёт всеобщий откат, то все вернутся в точку входа, даже погибшие. Но здесь они умрут просто потому, что так проще убрать из игры лишних. Жестокий и эффективный способ, рациональный до предела. Ане не хотелось, чтобы её догадка оказалась верна.

— Деэволюция! — напомнил Свийс. — Сэлла получила простую команду и эффектно вернула себя к примитиву, сама. Как такое возможно?

Одиссей знал, как. Но стоит ли рассказывать? Впрочем, какой может быть вред, если всё, что они переживут и узнают, откатится назад?

— Сэллы в чём-то подобны архаям, — сказал детектив. — Все они, независимо от предназначения и формы, состоят из пра-клеток, максимально развитых и почти совершенных. Каждая клетка сэлл — самостоятельный и смертоносный организм, вирус, но вместе они нечто большее. Любая из клеток хранит память предыдущей эволюции, сразу всех её ветвей, чтобы при необходимости изменить или вырастить любой орган, часть ткани или весь организм. Пра-клетки способны к направленной эволюции.

— А значит, могут и вернуться назад, — понял профессор. — К примитивам, из которых выросли. Ужасно интересно.

— Вы не устали торговать акциями на закрытой бирже? — осведомился Охотек. — Арена-то уже кончилась.

И верно, испытание битвой, которого так ждала Схазма, было завершено. Оставшиеся четверо игроков плюс два безбилетника, оккупировавших Одиссея Фокса, увидели, как мрачно-синие звёзды разделяются на мириады искр всевозможных оттенков и цветов, и небо над Миром Ноль снова становится разноцветным.

— Забавное совпадение, — с улыбкой сказала Ана, выпуская пережитое напряжение. — Трое из восьмерых выбрали остаться в бою самими собой. Геометрис, Шера и Схазма. И все трое проиграли.

— Забавная закономерность, — поправил Одиссей.

— Смотрите! — сказала Афина, указывая вверх.

Над мёртвой планетой вставало солнце.

Россыпи звёзд бледнели и таяли в бело-жёлтых лучах. Но солнце казалось не настоящим, а маленьким, словно луна, пылающая светом. Вероятно, так оно и было, ведь планета архаев не вращалась вокруг какой-то звезды, а существовала сама по себе, и в нужный момент могла создать или призвать что угодно: то статуи, то падающую планету, то крошечную уютную звезду. Одиссей рассмеялся и покачал головой, подставляя лицо свету.

Наступил день, и над игроками простёрлось пронзительно-синее небо. По простору вокруг пошли потоки сильного и тёплого ветра, словно стирая тяготы предыдущих сражений. Волосы Аны взметнулись, они переливались цветами предвкушения и страха, решимости и надежды на лучшее; в такие моменты она напоминала Фоксу цветок. Геометрис зарокотал, поднимаясь над поверхностью воды, по которой шли частые волны, и приблизился к остальным.

Пять статуй первых рас по-прежнему оставались в воздухе, но теперь они разошлись, освобождая центр для игроков, и выстроились широкой дугой с архаями на дальнем плане и пятью их «детьми» впереди.

Пятью. Одиссей отметил пустующее место между иксарцами и мордиал. Таинственная «раса войны», то ли уничтоженная, то ли стёртая из всех хроник, так и не воплотилась в статую. Но даже забыв про исчезнувшую расу, система помнила сам древний порядок — и выстраивала фигуры в нём.

Ветер нагнетал волны к центру, и они вздымались всё выше, перехлёстываясь и будоражась пенистыми гребнями, а затем изнутри потемнели и разом растеклись. Всё успокоилось, и Фокс с удивлением увидел чёрную стеклянную конструкцию, бывшую… Охотеком, Одиссеем, Аной/Афиной и Геометрисом.

Точные копии четверых игроков, приведённые примерно к одному масштабу (Геометрис побольше остальных, Охотек поменьше, но ненамного), смыкались спина к спине и срастались в единую глыбу. Они возвышались в одинаковых позах: руки разведены в стороны и слегка вытянуты вперёд, ладонями вверх. У Геометриса не было рук, но справа и слева от его блочного тела висели две части, в тех местах, где у гуманоидов находились бы расставленные ладони.

Все застыли, глядя на удивительную скульптуру.

— Весы, — догадался Одиссей.

И точно, перед ними были восьмирукие весы.

— Красиво, — Ана подошла к самой себе и провела рукой по литому чёрному стеклу сайн, которое умудрялось быть одновременно матовым и почти глянцевым, гладким.

Даже хистеройка проснулась, в отличном расположении духа и розовом цвете в мелкую солнечную крапинку. Она выёрзалась из-под свитера наружу, защекотав несчастную шею Фокса, и бесцеремонно влезла детективу на голову, устроившись в вихрах, как в гнезде, вальяжно развалилась так, что края торчали в обе стороны.

— Человек, а почему твоя статуя без меня? — обиделась она. — Эй, там, Древние, добавьте Уулечку!

— У тебя новая шляпа, — улыбнулась Ана, на мгновение забыв, что они… в ссоре? Вражде? В тупике?

— Мне идёт? — спросил Одиссей.

Над статуями-весами вспыхнуло четыре символа, и все уставились на них, пытаясь ухватить суть игры.

— Первое точно «Ставка», — сказала Ана. — Нужно что-то положить на весы, и это будет твоя ставка. А окантовка, я где-то её видела…

— Раскрытая функция с неравными всплесками, — ответила Афина. — В волновой геометрии означает всевозможность.

— То есть, ставкой в этом испытании может стать всё, что угодно? — подсказал Свийс, пряча зависть перед теми, кто остался в игре. — В каком смысле: любая вещь или вообще всё?

— Нельзя поставить то, чего не имеешь, — бесстрастно сказал Одиссей.

— Второй символ — выбор соперника и снова ставка, — продолжала Ана. — Хм, ставка… против кого-то из игроков?

— А третий? — осведомился Охотек. — Раз уж вы всем подсказываете.

Афина задумалась; сам олигарх молчал, надув губы и не собираясь делиться мыслями; Геометрис неразборчиво пророкотал, повернул сломанное кольцо и перестроил блоки.

— Думаю, третий символ показывает равновесие, которое нужно восстановить, — задумчиво сообщила Афина.

— Сначала делаешь ставку, потом атакуешь другого игрока. И чтобы победить его, ты должен перевесить его ставку своей? — предположила Ана.

Она была не совсем права, и это «не совсем» могло стать разницей между жизнью и смертью. Одиссей нахмурился, пытаясь понять, как рассказать важное Ане с Афиной и ничего не открыть соперникам? Призрачный лик богини смотрел на него со спокойным интересом. Ну разумеется: она читает его микро-мимику так же легко, как биение сердца и всплески химических реакций. Хорошо и удобно быть техно-богом в окружении менее развитых существ. Афина заметила реакции Фокса и поняла, что он хочет что-то сказать.

Детектив отвернулся от Охотека, чтобы какое-нибудь хитрое устройство или умный ИИ в распоряжении квинтиллиардера не прочли его послание по губам, и беззвучно прошептал одну фразу. Афина посмотрела на человека с благодарностью и смежила веки, как будто сделала ему дружеский поклон. Но они с этой женщиной были вовсе не друзья.

Их многое разделяло: соперничество в великой Игре, старая вражда родов и нынешняя предназначенность Афины для огромной власти — при нежелании Фокса иметь с властью ничего общего. Но всего сутки назад эта женщина отдалась ему и призналась в любви. А любовь выше законов и правил, она правило и закон сама в себе, с ней нельзя не считаться. Одиссей уже видел, как ненависть или любовь одного человека к другому меняет судьбы отдельных миров и целых звёздных империй. А ещё он помнил, какой Афина была в его руках, такое нельзя подделать. Он не мог относиться к ней, как к чужой — хотел он этого или нет, Афина стала своей. Человек без апгрейдов был старомоден, и для него близость значила больше, чем просто мимолётный жест. Куда больше.

Так и получалось, что Фокс влюблён в Ану, но уже не может равнодушно относиться к её старшей версии, с которой они разделили не просто наслаждение и страсть — а единение, пусть и краткое, но ярчайшее в его жизни за много лет. И единственное за короткую жизнь Афины.

В общем, ситуация с девушкой и богиней была запутаннее, чем щупальца Схазмы. Зато на её фоне новое испытание Древних казалось умеренно-простым. Впрочем, именно четвёртый символ был довольно сложен: он вмещал усреднённое веретенообразное тело, четыре маленьких круга слева внизу, выстроенных в диагональ, и четыре справа: два самых верхних были синие и целые, а два нижних расколоты и серы.

— Ну тут очевидно! — рассмотрев изображение, пшикнул Свийс. — У чьей статуи правая ладонь, то есть, чаша, по итогам испытания выше будет, те и пройдут в финал. А двое недотянувших отправятся в бездну.

— Начнём.

Охотек деловито встал напротив себя, его статуя была слегка крупнее оригинала, но даже так не могла сравниться с ним по представительности и жадности. Одутловатые щёки настороженно дулись, и Фокс отметил, что олигарх снова крутит в руках брелок-цветок цедаров. Тот самый, что позволял ненадолго выйти из реальности в небытие, чтобы избежать любой угрозы.

Когда все четверо встали напротив своих статуй, над левой чашей каждого возник сияющий синий вопрос. Одиссей не раздумывал, в его владении было только две по-настоящему важных сущности, и сейчас следовало поставить ту, что менее ценна. Он накрыл чашу ладонью, зажмурился и загадал, что ставит на кон, так как не мог физически водрузить это на весы. Тело пронзило странное ощущение падения и пустоты, он пошатнулся и сдавленно выдохнул, но кроме Афины этого никто не заметил — для каждого был слишком важен собственный шаг.

Все сделали ставки; Геометрис простёр к чаше излом пространства, по нему прошла вибрация, и вниз упала одна-единственная песчинка.

Левые чаши-ладони дрогнули и поползли вниз, а правые стали соразмерно подниматься вверх. Они двигались медленно и постепенно, не больше миллиметра в секунду — но все четыре явно не собирались останавливаться на полпути. Неудивительно, ведь каждый поставил на кон самое дорогое, что у него есть.

— Жизнь? — волнуясь и даже сбиваясь, прошептал на ухо Фоксу профессор Свийс. — Ты поставил на кон свою жизнь?

— Чего? — возмутилась хистеройка. — С какой стати, кто будет меня холить и лелеять⁈

— Пфф, — покачал головой олигарх. — Вы правда считаете, что жизнь любого из нас весит так много?

— Моя жизнь? Но это же самое важное! — возмутилась малышка и пошла фиолетовыми пятнами.

— Нет, дитя, — проскрипел старый змей. — Я был не прав. Конечно, во вселенной много вещей, более ценных, чем жизнь одного носителя. Даже для него самого.

Напряжение нарастало, чаши не останавливались, опускаясь всё ниже… но вдруг одна из них замерла. У Одиссея закружилась голова, он не смог удержаться на ногах и осел к ногам своей статуи, весь покрытый испариной. Ведь эта чёрная чаша была его ладонью. А значит, ставка Фокса оказалась наименее ценной из всех четырёх.

Человека замутило, горло стало сухим, происходящее вокруг отдалилось, будто он смотрел на мир через узкую трубу, так бывает перед тем, как теряешь сознание.

— Что с тобой? — Ана рывком разделилась с Афиной, оставив её возвышаться бледным призраком, шагнула и наклонилась к Фоксу, обняла его, чтобы удержать от падения в воду, и заглянула в глаза. В них была тревога.

— Всё… хорошо… — прошептал Одиссей. — Не бой…

Он не смог договорить.

— Значительные изменения витальных показателей, — бесстрастно оценила Афина, но её голос становился напряжённее с каждым словом. — Состояние истощения, близкое к критическому. Твоё тело… твои клетки… Включились процессы распада, тебе осталось жить несколько минут. Что ты поставил на кон?

— Гря… зь… — прошептал человек.

Ана и Афина замерли: они поняли, что, абсолютно лишённый теллагерсы, Одиссей просто умрёт. И они ничего не могут сделать, потому что даже техно-боги не в силах победить смерть, пришедшую за тем, кто обманывал её почти пятьсот лет.

— Вы не просто союзники, — обвиняюще плюнул Охотек, глядя брезгливо и неприязненно. — Вы пара… тройка… не важно! Не знаю, как вы умудрились побить все статистические вероятности и добраться почти до финала, из двух с половиной триллионов вместе, вдвоём… втроём… да вас только налоговая разберёт!! Но мы положим этому конец. Ты согласен?

Он обращался к Геометрису, и тот что-то тихо, спокойно пророкотал в ответ.

— Смотри, — сказала Ана, указывая на статуи, и горячей ладонью вытерла Фоксу лицо. Глаза не хотели открываться, но он сфокусировался и посмотрел.

Меньше всех опустилась левая ладонь Одиссея — его ставка не весила слишком много и остановилась чуть ниже полпути. Правая рука стеклянного детектива симметрично поднялась вверх и замерла далеко от верха.

Второй остановилась чаша квинтиллиардера.

— ЧТО⁈ — поражённо воскликнул он и схватился за голову. Вышедший из себя, выбитый из колеи, растерянный и непонимающий, маленький и смешной, впервые за все игры и испытания, все поразительные события и явления, которые свершились на Планете Судьбы. — Как это может быть⁈ Я поставил на кон ВСЁ, ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ! Все корпорации, всю бизнес-империю, все системы и планеты, флотилии торговых и военных кораблей, все астрономические счета в банках и сами астро-банки, все инвестиции и патенты, разработки и стартапы, всю контрабанду и компроматы, все обязательства и долги…

Он побледнел и отступил на шаг назад, пошатнулся, невидяще шаря по своим карманцам.

— Все двести двадцать два драгоценных, бесценных артефакта разных цивилизаций, которые собрал за свою жизнь…

Маленькие, жадные глазки коротыша трагично и безумно сверкнули.

— Скажите мне, что может быть ценнее этого⁈ Что⁈

Ниже олигарха остановились две чаши, они шли почти вровень: плоский элемент из тела Геометриса, и буквально на палец ниже, у нижнего положения руки, ладонь Аны/Афины.

Неожиданно вернулось единство, все четверо почувствовали друг друга, ближе, чем в предыдущих испытаниях, когда было ещё много игроков. Теперь их осталось так мало, что они легко осознали ставки друг друга.

— Теллагерса, редчайшее вещество в галактике, — тихо сказал олигарх. — Даже в моей коллекции его нет. Оно потянуло на половину моей империи. Удивительно, но даже так… слабовато.

Геометрис зарокотал, тревожно и раскатисто, как штормовой прибой.

— Его песчинка — это три десятка спасённых звёздных систем, сотни миллиардов жизней, — с уважением сказала Афина. — Геометрис поставил на кон всё, чего добился и сделал, всю силу своего вмешательства в судьбы каждого из спасённых, а через них — в общую историю галактики.

— Три десятка? — истерично рассмеялся Охотек, глотая воздух и выпуская не звонкий смех, а задушенное свистящее «И-и-и». — У меня полторы сотни миров! Я контролирую судьбы куда большего числа потребителей и работников, слышите?

— Владеть кошельками людей и использовать их труд — несравнимо слабее, чем даровать им жизнь и сделать возможной жизнь их будущих поколений, — сказала Ана. В её голосе вовсе не было презрения, но делец почувствовал его у себя в душе. Это было неприятное ощущение.

— К тому же, твоя бизнес-империя тянется в будущее на достаточно ограниченный срок, — добавила Афина. — Ты клонишься к закату жизни, когда тебя не станет, её разберут по рукам, и с каждым годом эхо твоей воли будет стихать. А звёзды, которые реорганизовал Геометрис, останутся пылать и дарить энергию своим системам… очень надолго.

Наступило молчание. Охотек опустил голову и сжал руки на груди, придавленный осознанием мелкости того, что почитал великим. Он был не в силах смотреть на остальных. И в тишине пугающим всхрипом прозвучал лай Одиссея, который закашлялся собственной кровью и без сил откинулся назад. Он больше не мог держать голову.

— Скорее, — прошептала Ана, сжимая побелевшего детектива.

— Я поставила на кон своё право наследия, — быстро и чётко сказала Афина. — Наследия империей Олимпиаров и право власти над десятками тысяч систем. Не знаю, что оценила система: потенциал моего вмешательства в историю и жизни других… либо реальный объем этого вмешательства. Если они видели будущее.

— Мы поняли, — прошепелявил делец, не поднимая глаз. — Ты, оказывается, великая.

Он усмехнулся.

— Удивительно, как ты не брезгуешь знаться с нами, ничтожными.

Афина решила ответить ему, даже зная, как дороги секунды для умиравшего Одиссея:

— Это испытание показало нам, что твоя ничтожность обратно пропорциональна тому, сколько ты отдаёшь другим. И начать никогда не поздно.

Она наклонилась и легко подняла Фокса, руки богини расширились, превращаясь в энергетическое ложе, и голова детектива оказалась у Афины на груди. Она взглянула на него с печальным упрёком.

«Ну а что мне было делать?» отчётливо подумал Одиссей, зная, что обе принцессы поймут его через единство. «У меня только две крутых вещи…»

У каждой статуи загорелся новый вопрос, от которого тянулись три стрелочки: к остальным игрокам.

— Выбрать, кого атакуешь, — сказала Ана сосредоточенно. И посмотрела на Фокса.

Ради этого детектив и пошёл на риск: он поставил в свою защиту менее ценную вещь, чтобы в случае выхода в лидеры кого-то, кроме них с Аной, иметь возможность перевесить его более ценной. Так и вышло, вот только собственная ставка Фокса получилась слишком низкой, и шансы на выход в финал у него стали малы. Значит, теперь он играет не для себя, а для Аны с Афиной. Ведь хотя Геометрис и не стал буквальным лидером, его чаша висела опасно близко к их чаше. Следующий шаг может поменять порядок и выкинуть их из игры, и тогда в финал пройдут Охотек с Геометрисом.

Одиссей представил, как абсолютный эгоист становится победителем Игр, и, хотя это было на порядки лучше, чем со Схазмой, внутри всё равно отозвалось: «Нет, так будет неправильно». Что ж, даже если Фокс сейчас проиграет, он гарантирует победу Аны с Афиной.

— Подними… — прошептал детектив и указал взглядом на статую спасителя звёзд.

Богиня поднесла его и помогла сделать то, что он задумал.

Охотек и Геометрис с напряжением наблюдали, как скрюченные пальцы человека потянулись к лицу, цепко ухватили глаз… и понесли пустоту в пальцах. Как пустота опустилась на правую чашу существа-фрактала — израненного, растерявшего половину элементов, утратившего симметрию и гармонию, но сохранившего их внутри.

— Что ты поставил? — буркнул Охотек, сощурившись и ничего не видя.

Но все увидели, как чаша быстро, стремительно и неудержимо пошла вниз.

Геометрис застыл, полностью неподвижный впервые за время их знакомства, он остановился, как смолкшие часы, как сложный повреждённый механизм, который всегда немного двигался и тикал, перескладываясь внутри. Но это не означало вред. Лишь признание важности момента.

Правая чаша упала до нижней точки, левая взлетела максимально вверх.

Звёздная бездна, поражённо подумал Одиссей. Он знал, что глаз сайн имеет высокую ценность, но настолько? На весах лежало что-то невероятное, маленький чёрный шарик легко перевесил все достижения спасителя тридцати систем. Понимай Фокс это заранее, он поставил бы глаз на себя самого, обеспечив победу в испытании и выход в финал! Но он не подозревал об истинной ценности глаза.

— Пустоту? — обалдело воскликнул олигарх. — Ты поставил на кон Великое Ничто⁈

После всего случившегося он был готов поверить уже во что угодно. И гипотеза была вполне логична: бесконечная пустота небытия перевесила бы хоть всю вселенную:) Но, увы или к счастью, Фокс не располагал такой силой и не владел Ничем. Просто квинтиллиардеру было не суждено увидеть, как детектив вытянул из глазницы чёрный глаз сайн и положил его на чашу весов Геометриса.

Взгляды Аны и Афины сверкнули одинаковым восхищением, в волосах принцессы волна светло-фиолетового волнения быстро сменилась водопадом рыжей радости. Всем стало понятно, что Геометрис в любом случае выбывает из игры. Перевес глаза сайн перед всеми его заслугами и свершениями был неоценимо-велик.

Он скромно принял своё поражение, пророкотал, как стихающий отголосок ушедшего шторма, и отступил от статуй. Кажется, Геометрис отказался делать ставку против кого-либо из игроков. Одиссею в этот момент стало уже совсем плохо, он почти терял сознание, поэтому Ана не медлила: она подошла к весам Охотека и накрыла ладонью его правую ладонь.

— Это безрассудно, — сказала Афина с осуждением и тревогой, она явно не одобряла выбор своей визави.

— У меня нет ничего даже отдалённо более сильного и ценного. И у тебя тоже не осталось.

Девушка выпрямилась, её взгляд остановился на бывшем боссе, который уже не видел и не понимал происходящего вокруг. Его кожа отекала и желтела, сетки капилляров проявлялись на щеках и руках.

— Да что ж ты делаешь, — завопила хистеройка. — Не смей умирать, кормилец мой! Чесатель и гладитель! Я и так потеряла всех остальных, хотя бы ты останься!

— Тише, — Свийс оплёл Уулю хвостами и прижал к себе. — Не сделай ему хуже.

Ана смотрела на Одиссея Фокса, который умирал у неё на глазах уже в третий раз. Что за дурацкая манера! Да сколько можно меня оставлять? Волосы девушки становились алыми и темнели, как вишнёвый водопад. Ана отчётливо, как никогда, поняла, что не хочет вселенной без этого человека. Без его мудрости и доброты, незаметного юмора и самых правильных вопросов мир теряет смысл. Она собрала всё, что могла, всё, что у неё было, и положила на чашу весов.

И империя Охотека, и без того невысоко взлетевшая, стала тяжело и недовольно оседать вниз.

— Что? — расхохотался квинтиллиардер безумным подхрюкивающим смехом. — ЛЮБОВЬ⁈ Какая, к смуглям, любовь? Да вы потешаетесь что ли? Как какая-то задрипанная романтика одного дурацкого человечка к другому ничтожеству может хоть как-то влиять на мощь огромных состояний, промышленность целых планет, сделки бизнес-империй?!!

Изумление вытаращило глаза олигарха посильнее, чем весь ВВП двенадцатого сектора. И судя по замершему, напряжённому взгляду Афины, она была с ним почти согласна. Богиня не верила, что любовь Аны может перевесить, способна спасти Фокса и оставить его в игре. Ведь она считала, что это чувство не проживёт долго.

— Ну, если рассуждать научно и комплексно, — внезапно прошипел змей.

Учёный, профессор, ядовитый и одинокий старик, вот уж от кого в последнюю очередь ожидаешь услышать слова поддержки и надежды.

— То удельная мера влияния чувства должна быть помножена на последствия, а затем рассмотрена в исторической перспективе. Почти всегда отношения двух субъектов слабо повлияют на мир, не больше прочих окружающих факторов. Но раз мера ценности в этом испытании Древних происходит от силы исторического воздействия… То в некоторых случаях любовь может быть очень весома. Например, если благодаря любви исторически значимая личность выжила или изменила направление своей важной деятельности на судьбоносное. А мы с вами находимся, без преувеличения, на пике переломного исторического момента.

Змей поднял кончик одного хвоста, совсем как Эркюль Пуаро, когда дотягивался до важной догадки и хотел это выразить.

— Мы в шаге от финала, поэтому возьмём подходящую фактуру и предположим, что любовь спасла будущего победителя Игр. После своей победы он получил огромные силы и основал новый аналог Содружества. А без вмешательства любви победил бы другой, который не создаст своё Содружество, или создаст что-то совсем другое. Тогда последствия будут огромны, и влияние данной конкретной любви на мир — просто неимоверно. Нужно учесть влияние и всех прочих факторов и вычесть их из результата, чтобы получить чистый удельный вес любви. В частностях это проделать попросту невозможно, их мириады. Но в категориальных исчислениях… Хмм.

Профессор задумался, набрасывая в уме и в нейре сетки формул, ИИ помогал ему выстраивать быстрые связи, исправляя ошибки и несоответствия на ходу. Основы крулианской волновой математики: кривая влияния Амурана, функция Кууп-Идуона, непостоянная Эруота… Получается…

— Вот, — довольно сказал змей. — Формула расчёта коэффициента влияния любви на историю, где Х это удельный судьбоносный вес отдельной любящей личности, Y удельный судьбоносный вес любимой, а F…

Он перечислил ещё с десяток факторов, а пока Свийс увлечённо тараторил и шипел, чёрная чаша Охотека и его последняя надежда медленно и неостановимо ползла вниз. Она остановилась где-то в нижней трети.

— Эврика! — удивился змей. — Судя по всему, у вас и правда особые чувства, молодые люди.

Ана и Афина смотрели друг на друга, и в их взглядах одновременно отразились взбудораженная радость, облегчение и стыд. В основном, конечно, у Аны, богиня держала себя в руках. Но кто знает саму себя, тот увидит чувства даже под мимическим контролем.

— Я ошибалась, — тихо сказала Афина.

— Ну и бред, — развёл руками Охотек. — Или читерство высшей пробы. Они как-то обманули систему, хитрохвостые верганские хруны! Точно говорю. Ну какая, к смуглям, любовь, как она может чего-то перевесить…

Олигарх безнадёжно расхохотался.

— Ты же сам сказал совсем недавно, — с внезапной твёрдостью оборвал его Свийс. — Что всё на свете можно купить. Значит, оценить денежной мерой. Значит, просчитать. Вот я просчитал тебе любовь и кидаю доказательство. Ты недооценил любовь, делец. Она подороже стоит. Может, стоит сменить инвест-стратегию и инвестировать в романтику?

Он ядовито усмехнулся, баюкая обоими хвостами позеленевшую от удовольствия Уулю.

— Но это я так, не в качестве бизнес-эксперта. Хе-хе-хе-с-с-с-с.

— Ладно, — воскликнул Охотек, временно выбитый из колеи и впервые с юности потерявший точное понимание того, как устроен мир. — Чёрная дыра с вами, сумасшедшие. Но победителей в испытании ДВА. Ваш выскочка, который попортил мне столько крови, тоже стоит низко. Если я опущу его ещё ниже, то пройду в финал и растопчу всю вашу романтику.

Он с жадной радостью уставился на умирающего Одиссея.

— Если ваши Древние так сильно ценят вклад в историю, то вот моя ставка, огромной исторической важности, — он собрался, сконцентрировался и подошёл к статуе Фокса серьёзный и надутый, как перед финальными торгами. — Когда я вернусь с этой слишком странной планеты, обещаю, гарантирую, клянусь… могу выписать бонды — что направлю всю мощь своего состояния, планет и корпораций на то, чтобы освобождать миры, которые мне принадлежат. Сто тридцать миров, столько народу!

Его глазки затуманились миражами прекрасного будущего.

— После победы мне будут уже не нужны все эти нахлебники, профсоюзы и обузы. Я реформирую их и раздам все богатства на благо своих систем. А сам получу от Древних бессмертие и неуязвимость, а свои артефактики оставлю. И, став святым и великим в глазах всей галактики, начну купаться в почитании и проповедовать всю вашу сиропную чушь! О, каким обожаемым пророком я стану. Спасибо за науку.

Он жадно схватил ладонь чёрного Одиссея и вложил туда горячее стремление изменить стратегию, обмануть Древних и переиграть всех проклятых романтических дураков на свете.

Но чаша весов не двинулась с места.

— Ты не учёл одну вещь, — сказала Ана. — Покинув игру, ты забудешь все свои обещания, потому что никогда их не давал. И тогда, даже если ты всеми силами хочешь измениться, решать будет не твоё стремление, а твоя личность. А твоя личность… эгоистична. Чтобы победить в этих играх, тебе нужно прямо сейчас стать пророком в будущем, не помня об этом. А ты не сможешь. Ты никогда в жизни не откажешься от накопленных богатств.

Охотек хотел яростно возразить, но увидел, что чаша стоит на месте. Его ставка не имела силы, а значит, девушка была права. Квинтиллиардер пошатнулся, его щёки сдулись, а уши завяли.

По равнине пронёсся ветер, все чаши весов вспыхнули, и статуи олигарха с Геометрисом рухнули вниз, расплескавшись водой. Глаз сайн остался висеть там, где секунду назад лежал, Афина создала энергетическую руку, взяла его и вложила в пустую глазницу Одиссея.

Детектив судорожно выдохнул, изогнулся и закричал — теллагерса вернулась в него моментальным рывком, заполнила изнутри. Она была нематериальна, но он почувствовал, как грязь вливается в каждую клетку. Какой же живительной она была! За столетия его тело так привыкло к теллагерсе, что не могло без неё существовать. Секунда, другая, Афина отпустила человека, он встал на ноги, сильно и жадно дыша. Затем рухнул на колени, зачерпнул воду ладонями и стал с наслаждением пить. Ана улыбнулась и отступила, в её глазах была горечь и гордость.

— Это лекарство? — волнуясь, спросила Ууля, вырываясь из хвостов Свийса и карабкаясь по рукаву наверх, на своё законное место. К детективу с каждым вздохом возвращались силы, но он не стал сгонять хистеройку и возражать.

— Будь готова вырубить его поля, — тихо пробормотал Одиссей прежде, чем встать.

Афина не ответила, но она была готова.

— Что ж, ставка не сыграла, — усмехнулся Охотек, поднимая одутловатое лицо. Напускное и наигранное расстройство сошло с него, как ненужная маска, глазки дельца расчётливо блестели, а в обеих руках было зажато по артефакту. — Но у нас, бизнесменов, есть старинная пословица.

— «Там, где правила не позволяют выиграть, истинные бизнесмены меняют правила», — кивнул Одиссей.

— О, вы в курсе. Это хорошо. За время всех испытаний я немного изучил Древних. И они, конечно, умны, но не абсолютно. Ведь нельзя предусмотреть всё на свете.

Он крутанул в руке диск-батарею элитного ингарского десанта, и два десятка крошечных самонаводящихся ракет сорвались в сторону Аны, Афины и Одиссея; каждая размером с горошину, но смертоносностью в пару тысяч энз.

Пока ракеты мчались к цели, Охотек размытым движением, безумно ускоренным вбросом стимулятора и работой мышечных прошивок, выхватил из другого кармана следующий артефакт и швырнул его под ноги. Одиссей не знал, что это, но давно понял, что делец так просто не сдастся. Если в принципе есть возможность преодолеть или нарушить темпоральный контур Древних, он сделает это — с богатством возможностей, рассованных по карманам. И сейчас Одиссею было совершенно не важно, что именно коротышка применит и как нейтрализует защиту архаев — он просто заранее предположил, что у Охотека получится.

И у Охотека получилось.

Мутная багровая волна разошлась на километр вокруг, Афина с ужасом узнала квантовый деэффектор мордиал. Откуда он у кого-то кроме хранителей Сети⁈

Это было сильнее диссонирующего излучения олимпиаров, все полевые процессы разом прервало. Афине не понадобилось отключать луковые поля квинтиллиардера, они тоже вырубились, как и большинство систем самой техно-богини. Этот всплеск был таким мощным, что Афина потеряла половину личности, три четверти слоёв тела и способность хоть как-то влиять на бой. Да, все системы вырубило временно и все эффекты прекратило на короткий период, но она выпала из боя и никак не могла помочь.

Даже ракеты потеряли самонаведение, но всё происходящее заняло не больше секунды, к тому моменту их траектории были проложены, а медлительные живые существа уже не могли увернуться. Охотек прекрасно всё рассчитал.

Кроме одного.

Резкий болезненный рокот прошёлся по Геометрису, его блочное тело распахнулось, оттуда вываливались куски — но он развёл пространство на множество расходящихся линий и областей. Одиссей и Ана с широко раскрытыми глазами видели, как мир вокруг них распадается на блоки и сдвигается в стороны, и каждая ракета уходит мимо. Как рядом с ними сотрясаются взрывы, но усложняющийся фрактал сдвигов не позволяет взрывам коснуться их двоих.

Но Геометрис умирал, израненный и потерявший силы, он рассыпался на куски и не мог управлять каждым блоком так филигранно, как умел раньше. Ане чуть не снесло голову резко сдвинувшимся пластом, она вскрикнула и отпрыгнула прочь. Слева от Одиссея соединились два куска пространства, и взрывная волна повалила его в застывшую чёрную слякоть: неровная земля больно впилась в свитер, а край взрыва едва не оглушил человека без апгрейдов.

Ууля слетела с его головы, покатилась по земле и воде, два пласта смыкались прямо там, куда она упала. Хистеройка завопила от ужаса, став чёрной в сияющую голубую крапинку. Одиссей на карачках метнулся назад, упёрся в поднимающийся куб свёрнутого пространства, в котором бушевал компактный взрыв, протянул руку до предела и пальцами дотянулся до малышки, схватил её в самый последний момент перед тем, как падающий блок разрезал Уулю надвое — рванул к себе и нахлобучил на голову. Уж лучше пусть будет старомодной шляпой, но жива.

Вскочив, он почти столкнулся с Охотеком — встрёпанным, грязным, с прожжённой и порванной краешком взрыва робой и бесценными артефактами, которые рассыпались во все стороны. Скачущий взгляд олигарха упёрся в Фокса.

— А! — обрадовался коротыш, и в его правой руке блеснул дезинтегратор. — Как удачно.

Испытание завершилось, и в эти секунды система очищала игру — Охотек осветился синим контуром, чтобы вот-вот исчезнуть. Он вскинул левую руку, в которой всё это время держал цедарский исключитель, и Одиссей понял его план. Сейчас Охотек уйдёт в небытие, станев неподвластным даже Древним; система решит, что сработала и убрала лишнего игрока; а затем он вернётся и попытается убить остальных. Чтобы стать последним и единственным игроком, который ещё в игре, и автоматически одержать победу. И было не важно, позволит Планета Ноль воплотиться этому безумному плану или повторно выкинет Охотека прочь. Ведь Ане с Одиссеем будет уже всё равно.

Дезинтегратор уставился на безоружного человека.

Но у Одиссея было оружие — и был выбор, куда его применить.

Он схватил профессора Свийса за шею и взмахнул им, как двухвостым кнутом, метким ударом выбив из левой руки Охотека цедарианский исключитель — тот отлетел и упал рядом, поблёскивая из воды.

— Змеи, — сказал коротышка в шоке. — Ненавижу змей.

Он выстрелил из дезинтегратора, но тонкий пласт пространства сместился у Одиссея прямо перед лицом, и бесцветный луч ушёл в воду, а тело Охотека вспыхнуло по контуру и исчезло, вышвырнутое из игры. Последним выражением бизнесмена, которое увидел Одиссей, было ошеломление.

Секундой позже с прощальным рокотом ушёл Геометрис, ещё живой, но такой непривычно-малый и ослабевший. Один за другим очищались и исчезали взрывы, обломки, раскиданные повсюду бесценные артефакты. Расслоённое пространство сошлось обратно, и Фокс увидел, как бледный призрак Афины становится ярче, внутри один за другим вспыхивают и оживают подвижные полевые слои. Богиня вернулась и тут же окутала Ану, стремясь её защитить.

Одиссей едва успел нагнуться и схватить то единственное, что лежало рядом: маленький артефакт цедаров, похожий на металлический цветок из тонких лепестков-лезвий. Скорее всего, система сочтёт его частью человека и не выкинет вслед за бывшим хозяином.

— Надеюсь, и нас с Уулей не тронет, — испуганно зашипел Свийс, обвивая рукав Фокса. — Конец раунда, может, повторная проверка не заметит наше присутствие? Так хочется заглянуть в финал, хотя бы одним хвостом!

Синее сияние обняло его и хистеройку. Ты можешь обмануть систему Древних, но она вернётся и исправит ошибку.

— Ой! Мамочки! — воскликнула Ууля, став красной, как боевое знамя жеров. — А как же муршму…

И все исчезли.

Наступила поразительная тишина, солнце медленно закатилось за горизонт, угаснув. Две тёмных фигуры, одна с лёгким сияющим ореолом, стояли между бескрайними просторами звёзд: небесным и водным.

Неужели они остались одни, без соперников и врагов? Может ли быть, что все опасности миновали, все испытания пройдены, Ана и Одиссей опередили и победили невообразимое количество тех, кто стоял на пути у их… возвращения друг к другу?

Огромное облегчение пронзило обоих, они шагнули друг к другу, не успев подумать, и так же непроизвольно обнялись. Рука девушки на спине мужчины раздвоилась на две: живую и сотканную из силовых полей. Две женщины обнимали Одиссея, как одна. Или одна, как две?

Прошли минуты, полные тишины, спокойствия и тепла. Безопасности.

— Что ж, — сказал Одиссей, отступая назад и глядя на обеих женщин, взволнованную и строгую. — Свийс говорил, что мир замер на переломе судьбы. Мы в финале. Самое время выяснить отношения.

Истина на троих

Ана смотрела на линию горизонта, где небо соединялось со своим отражением. А рядом молчаливо замерло её собственное. Одиссей гадал, как же дочери Зевса оказались в игре вместе? Ведь Ана хотела сбежать как можно дальше и от Афины, и от Фокса — но в итоге, вопреки логике и любой статистической вероятности, они сошлись здесь втроём.

— Вот зараза, — сказал детектив, хлопнув себя по карманам. — Куда запропастился мой кристалл?

Девушка глянула на него с тихим непониманием.

— Такая красота, — Фокс неопределённо развёл руками. — Хочу сделать запись.

Глаза Аны потемнели: ей стало жалко человека без нейра, который не мог, как все нормальные люди, сохранить драгоценное пережитое, чтобы в любой момент испытать его снова. Принцесса в который уже раз ощутила предательский прилив симпатии к этому архаичному мужчине, который умудрялся быть не просто наравне с остальными, а обгонять их порой на много шагов вперёд.

— Сейчас, — прошептала девушка и отыскала в компактной сумочке на бедре небольшой предмет: плоский ромб-хамелеон с вытянутым нижним углом.

Это был экскогнит, внешний глаз с тактильным нейролинком — старомодная вещица дочиповых времён, когда люди ещё не рождались с нейрами и им требовались отдельные аугменты. Это была круговая сканирующая камера с сохранением запахов, температур и ощущений носителя, и она выполняла ту же функцию, пусть и слегка неуклюже: запечатлеть воспоминание и сохранить его, чтобы потом проиграть для себя или восхищённой публики.

Для современного человека экскогнит был всё равно что костыль вместо экзопрошивки: слишком заметный, не особо удобный и слегка нелепый. Но милый. Детектив узнал старинную вещицу и тут же нацепил на лоб.

— У меня три глаза и все разные, — улыбнулся он.

Теперь Одиссей мог сохранить всю красоту, которая расстилалась вокруг: бесчисленные звёзды, мёртвый мир архаев — и двух женщин, каждая из которых удивительна по-своему.

— Итак, — негромко сказал он, вспомнив, что миллиарды лет существования Мира Ноль вели к этому моменту. Пора выяснять отношения.

Обе сестры смотрели на детектива, Афина сумрачно, Ана растерянно, её волосы пытались побелеть, но в прядях вспыхивали и гасли красные и фиолетовые порывы, полные чувств. Внезапно цвет заполнил их целиком, и девушка взорвалась:

— Почему? Почему ты так сделала⁈

Афина хотела ответить, но Ане нужно было высказать всё, что накопилось на душе:

— Ты слышала, какую тайну раскрыл Одиссей! Конечно, я была в шоке, но ты знала, что я успокоюсь и пойму: какую жертву он принёс, как отказался от мести и отдал жизнь за дочь врага. Разве я могла не вернуться, осознав всё это, полная благодарности к человеку, которого мы полюбили? Ты знала все мои мысли и чувства, как сильно я хотела быть с ним… И всё равно пришла вместо меня!

Её взгляд метнулся к Фоксу и обжёг его искренностью и упрёком.

— А ты, — воскликнула Ана, пылая. — Как можно любить и не сказать об этом? У тебя было десять возможностей, а в итоге ты признался в любви ей! Но пусть ты не знал, пусть она обманула нас обоих, как можно было не остановить меня… если любишь? Как можно было дать мне уйти?

— Я остановил тебя, — сказал Одиссей.

Ана запнулась, а потом поняла.

— Ты сказал Гамме транслировать новости на весь корабль, чтобы я услышала… И чтобы мы вступили в игру вместе.

— Я не знал, что из этого выйдет, но это отвлекло тебя от бегства в никуда.

— Не в никуда, а в собственную жизнь! — огрызнулась девушка. — Я сказала, что не хочу быть твоей тенью. Почему я не могу начать всё с нуля?

— Потому что бросить друзей, уйти от своего предназначения и от любви — значит выйти не в ноль, а в глубокий минус.

— Любви, — прошептала она, опуская блестящие глаза. — Ты и не знаешь, что я влюбилась в тебя давным-давно, задолго до нашей встречи. Понятия не имеешь, как я ждала наше свидание и как счастлива была в тот день. Для меня это было важнее дома, в котором я выросла, я мечтала путешествовать с тобой! А теперь поздно, всё испорчено, и первой близости больше не будет, потому что она уже была.

Ана была права: у всего на свете существует естественный порядок, а он был вывернут наизнанку и растоптан. Немудрено, что девушка потеряла палубу под ногами и ориентир.

— Я не собираюсь попрошайничать о твоей любви, как нищенка, и не стану терзать за то, в чём нет твоей вины, — сжавшись, глухо сказала Ана. — Ты прекрасный человек, Одиссей, я всегда буду тобой восхищаться. И в этой игре, как всегда: ты без малейших технологий был умнее самых продвинутых игроков, снова умудрился выручить и спасти кучу народа. Мне будет так тебя не хватать, но я должна!..

Она задохнулась от чувств, её волосы переливались чёрным и невыносимо-голубым, кажется, так выглядело отчаяние. Несмотря на всю выдержку и все обещания, губы дрогнули, а в глазах мелькнули слёзы. Одиссей стремительно шагнул вперёд, прижал девушку к себе, её изумлённое лицо запрокинулось, и Фокс поцеловал Ану в измученные тоской губы, даря ей всё тепло и всю любовь, которая копилась в нём. Гораздо дольше, чем она могла себе представить.

Ему было плевать на правила и нормы, он должен был это сделать — и сделал. Принцесса пошатнулась от неожиданности, её руки испуганно вцепились ему в локти, тут же ослабли, а потом робко легли на его плечи. Фокс с большим опытом и умением терапевтически целовал её до тех пор, пока девушка не стала дышать спокойно, пока она из напряжённой и упрямой, как пружина, не сделалась мягкой и горячей. Ана обхватила его руками, склонив вишнёвую головку у детектива на груди. Волосы принцессы не могли врать — она по уши любила Одиссея Фокса.

А игра, испытания и опасности помогли Ане ощутить это ещё сильнее.

— Со стороны показалось, что я целовал и любил её, — тихо сказал Фокс, глядя девушке в глаза. — Но ведь на самом деле, тебя.

Ана уткнулась ему в грудь, смешно и трогательно сопела. Ведь они были вместе против всей галактики, и после пережитого стали ближе друг другу.

— Мы с тобой не сделали ошибок, так зачем наказывать друг друга за чужие? Я люблю тебя, Ана Веллетри.

— А я тебя, — тихонько ответила она.

Наступила райская тишина, и чудесное разрешение вопроса портило лишь то, что у неапгрейженного человека предательски ныла шея и устало ворчала спина.

— Сделай, пожалуйста, кресло, — попросил детектив.

Техно-богиня безмолвно подчинилась: край того, что казалось подолом её тоги, вытянулся вбок, и в паре метров из воды выросло удобное силовое кресло, которое налилось цветом и покрылось приятным на ощупь тёмно-синим ворсом.

Одиссей уселся туда и посадил Ану на колени, почти держа её в руках. Он прекрасно понимал, сколько она перенесла за последние сутки — даже больше, чем обычно на борту «Мусорога», где плотность событий традиционно зашкаливала за верхнюю отметку шкалы Хаггарта-Стивенсона… или это была шкала Берроуза-Сабатини? Детектив уже и не помнил, но в данном случае от перемены имён слагаемых суть не менялась.

Ана перенесла удивление, подступающее счастье, шок, надежду, ШОК, опустошение, гнев и ярость, смирение, борьбу, борьбу, борьбу, смерть, откат назад, самую напряжённую борьбу, опасный хаос, затем победу и полную откровенность — а теперь, наконец-то, первый поцелуй с Фоксом, которого она ждала много лет. И всё это за примерно сутки. Есть отчего потерять голову и временно ослабнуть ногам.

Ане было очень хорошо в его руках, она наконец нашла успокоение, закрыла глаза, шмыгнула носом и утопила лицо в пушистом свитере. Кроме признания, ни единого звука не сорвалось с её губ с момента поцелуя, и это означало, что ядовитый поток негодования и отчаяния, терзавший её, пересох.

Наступила тишина, и в этой тишине наконец заговорила Афина.

— Прости меня, — сказала она серьёзно. — И ты, Одиссей. Я поступила странно и предательски. Но раз сегодня самый честный скандал в истории… я расскажу, как это было с моей стороны.

Принцесса открыла глаза и села, прижавшись к Фоксу, кивнула.

— Наверное, сложно понять это как базис, но я и есть Ана. Это я влюбилась в межпланетного детектива с его странным методом и смешным упрямством. Не «тоже» и не «как ты», а просто — я. Это я прочитала от корки до корки, по многу раз каждую из книжек о его похождениях и блестящих раскрытых делах.

«Книжек?» едва не поперхнулся Одиссей. «Каких-таких книжек?» Разумеется, он промолчал — как бы неожиданно и интригующе ни звучало признание богини, оно было не важным в сравнении с исповедью, на которую даже ей, такой вознёсшейся, было нелегко решиться.

— Я много лет мечтала о встрече. А когда вознеслась, всё человеческое во мне сдвинулось и дополнилось… многим другим, но никуда не исчезло. При этом мы неразрывно связаны, и всё, что ты испытала, я пережила вместе с тобой. Когда ты боялась смерти, то даже зная, что происходит и почему ты повсюду видишь зловещие знамения, я всё равно прожила весь твой страх и тоску. Одиночество в центре громкой толпы подданных, страх в самом сердце огромной империи…

Богиня перевела дух — хотя её дыхание не было настоящим и живым, системы полей имитировали поведение живого тела для сохранения человечности — поэтому сейчас она на секунду задохнулась от волнения и прервалась.

— Эта связь мешала моим обязанностям и делам, но я не могла прервать её, она была мне слишком дорога. Ведь я пробовала заглушить тебя, но без твоей человеческой жизни, Ана, я становлюсь слишком размеренной и спокойной, рассудочной и эффективной, как предельно точный метроном. Нет, я не функционал без эмоций, а живая личность, и все комплексы химических эмоций, присущих биологическим существам, во мне искусно заменены на энергетические. Наши тела, состоящие из полей, тоже можно назвать живыми: я испытываю сомнения, страх, желания, эгоизм и всё остальное. Включая страсть. Я не пустая оболочка, а необычное, но живое существо.

Ана с Одиссеем почти синхронно кивнули, они никогда и не считали Афину пустой оболочкой.

— Всё это время я жила делами Олимпа — но отдельным, тщательно спрятанным потоком восприятия наслаждалась твоей свободой. Пока ты была несчастной испуганной принцессой, которую я пыталась оградить от угроз, и, тем более, когда ты стала жить на борту «Мусорога». Я прожила с тобой каждый миг и чувствовала, как растёт и укрепляется наша подростковая влюблённость, как она превращается в чувство, настоящее и важное. Я тоже полюбила Одиссея Фокса… а как я могла не полюбить?

Ана вздохнула. Себя обычно понимаешь лучше, чем других, и на себя сложнее злиться и ненавидеть слишком долго.

— Всё это время я видела, как Одиссей к тебе относится: бережно, с огромной нежностью. Ты зря упрекаешь его в том, что он сдерживал себя, своё мужское естество и не торопился. Это был правильный выбор: нельзя торопить жизнь, она всё сделает сама. Вы оба были счастливы в пути друг к другу, с каждым днём делая маленький шажок. И удивительное свидание должно было стать идеальным восклицательным знаком в конце первой фразы вашей истории!

Афина совсем по-человечески вздохнула, слегка растерянно и сокрушённо.

— Мне оставалось смотреть на вас издалека, из тишины, смириться с тем, что мне не суждено ничего подобного. Быть немым сопереживателем, не реагировать и ничего не решать самой. Я не имела возможности написать свою собственную историю, ведь любя Одиссея, я не могла начать отношения с кем-то другим. Что поделать, такова жизнь. Я и так обрела очень многое, когда вознеслась, у меня нет права на ревность, горечь и эгоизм! Но ведь они не исчезли. Я боролась с ними каждый день.

Богиня помолчала перед тем, как завершить свою исповедь.

— В тот час я вела совет шести промышленных звёздных систем по вопросам объединения их в младший кластер, реорганизации правления семнадцати планет и распределения ресурсных потоков; это был открытый совет, который транслировался на все входящие в новый кластер миры. И вместе с изложением новых форм и норм, я с завистью и восторгом была вместе с вами… на планете-щенке, на планетоиде гроз, в океане. И чувствовала, как это важнее для меня, чем семнадцать миров, решение проблем которых мне вверили. Неправильно и неразумно, но так я чувствовала. Когда мы узнали, что Одиссей — сын Ривендалей, для тебя всё перевернулось, а для меня, наоборот, встало на свои места. Часть белых пятен сошлись и заполнились смыслом. Ваш разговор стал стократно важнее всего, я прервала совет и смотрела, как ты убегаешь, а Одиссей ждёт, когда ты вернёшься. Как наступает время предсказанного судьбой.

Афина замерла. Она не заметила, что пока говорила, становилась всё более прозрачной и сливалась с небом, а в последние мгновения начала всё сильнее темнеть изнутри; сейчас она казалась похожей на строгую статую из чёрного мрамора с тонкими серебристыми и стальными линиями, которые очертили её тело — человеческое по памяти и по духу, но всё же более условное, чем у людей.

Словно обнажённый контур души, она была честна и открыта, в этом просвечивало что-то античное. Ведь суть античного, пожалуй, в квинтэссенции человеческого и божественного — и Афина была именно такой, точкой соединения двух миров.

— Секунды мчались всё быстрее, меня пронзило одновременно восхищение тем, что Одиссей оказался ещё великодушнее, чем мы думали, а нас с ним связывает гораздо больше, чем казалось. И благодарность, и восторг от момента, когда водопады звёзд сходились к точке признания в любви. И невыносимая тянущая тоска, что всё это происходит не со мной, и так будет всегда. Вдруг я поняла, что ты не успеешь вернуться. Что сейчас момент пройдёт — но так быть не может, ведь мы знали будущее, мы знали, что сейчас Одиссей и Ана будут вместе. И я осознала, что это будет другая Ана. Я.

Она сильно выдохнула.

— Меня пронзили противоречия: это неправильно и одновременно правильно, по-вселенски, по законам судьбы. Нет иного порядка, чем тот, что мы сами творим из Хаоса собственными руками. Я поняла, что сейчас будущее случится, самосбывающееся пророчество обрушилось на меня и понесло вперёд; впервые ты отступила на задний план, а я могла сделать свой собственный шаг. И я пришла к Одиссею, чтобы выразить всё, что думали и чувствовали мы обе. Я не смогла противиться своим желаниям и воле рока.

Афина помолчала.

— ИИ-части моего сознания мгновенно просчитали последствия, но я не стала их слушать. Я отключилась от них и от всего мира, пока мы были вдвоём. Прости меня, сестра — я поступила не мудро, не верно и не правильно. Но я поступила честно.

Тишина переливалась туманностями звёзд у них над головами и под ногами, Ана думала обо всём сразу. Наконец она повернулась к Одиссею и спросила:

— Какой выбор мне нужно сделать: правильный, милосердный или мудрый?

— Который всё это сразу.

— Так практически никогда не бывает.

— Наоборот, почти всегда есть выбор, который поможет всем. Надо просто лучше искать.

— Ты неисправимый, безнадёжный оптимист, — покачала она головой.

— Скорее сторонник теории середины стакана.

— Что за теория?

— Что стакан и наполовину полон, и наполовину пуст, но это не важно. Важно, что ты с ним сделаешь.

— Я хочу сделать правильный, мудрый и милосердный выбор. Но как?

— Прекрасное желание, следуй ему, не сдавайся — и идеальный выбор найдётся. Ну, в большинстве случаев.

Ана отвернулась и долго молчала. Затем выдохнула и посмотрела на старшую сестру.

— Я хотела потребовать, чтобы ты нашла способ разорвать нашу связь и перестала проживать мою жизнь. Это решило бы все вопросы, всё стало бы просто и понятно… но неправильно. Ты бы осталась в полном одиночестве, брошена на произвол судьбы, нет, так нельзя. Это слишком жестоко, тем более, к самой себе.

Ана покачала головой.

— Раз судьба создала нас такими, парными и странными, значит, будем учиться с этим жить.

Они посмотрели друг в другу в глаза, и лицо богини осветилось благодарностью. Кажется, Афина очень ждала такого ответа и надеялась на него.

— Ты не против? — спросила Ана у Одиссея.

— Моё мнение здесь совершенно вторично, — ответил он. — Но я полностью за. И не потому, что мне будет приятно любить двух женщин сразу. Наоборот, потому что чем больше я думаю о вас и вашей связи, тем больше считаю, что вы — один человек.

Ана удивлённо отстранилась от него и посмотрела снизу-вверх, чтобы убедиться, что Фокс не шутит. А вот Афина не удивилась, и это подтвердило подозрения Фокса.

— В тот день глубоко внутри ты не чувствовала свой приход как измену и предательство, — сказал детектив, — Потому что, в отличие от Аны, не считаешь её отдельной личностью. Не считаешь себя отдельной личностью. А полагаешь, что вы обе — одно. Это после ты почувствовала всю боль, которую причинила Ане и которую пережила вместе с ней. И ужаснулась, устыдилась, захотела исправить. Но в тот момент ты искренне считала себя… второй половиной одних и тех же весов.

— Мы… одно? — встав, изумлённо спросила Ана, всматриваясь в лицо Афины. Теперь эта мысль не показалась ей такой уж сумасшедшей.

— А почему система Древних пустила меня в Мир Ноль? — тихо сказала богиня. — Почему не отделила от тебя и не выкинула на любом из этапов?

— Ох… Но что же нам тогда делать? Возможно ли вообще для нас когда-нибудь стать целым существом?

— Важнее, хотите ли вы этого, — поправил Одиссей.

То был неожиданный и сложный вопрос, на который дочери Зевса не могли ответить сразу.

— Я опять хочу есть! — воскликнула Ана и широко улыбнулась. Её волосы стремительно рыжели, вся тяжесть обиды выветрилась из души, а раны почти бесследно заросли. Всё же она была очень жизнерадостной натурой. — Попросим у Древних или сделаешь завтрак сама?

Техно-богиня подняла брови, в её диафрагме разгорелся хаотический вихрь молекулярного синтеза, вокруг повеял ветер, а у ног Афины взволновалась вода. Большую часть материала для синтеза богиня брала из окружающей среды.

— Чего желаете, смертные?

Они пили молоко, меняясь печеньем и впечатлениями об игре.

— Я очень боялась! Но испытания оказались такие простые, — смущённо рассказывала Ана. — Я решала их быстрее, чем успевала испугаться, что не смогу. Наверное, дело не в испытаниях, а в том, что олимпийцы такие улучшенные…

Она до сих пор не рассматривала вариант, что это Ана такая крутая. Ведь при изгнании её лишили высшего королевского контура, совсем как Одиссея в детстве, она стала обычной гражданкой… пятой технологической ступени. Но сотни тысяч других граждан той же империи, с теми же прошивками и генетикой пытались изо всех сил — но не прошли даже в третий тур.

— С крутящейся сферой чуть не опоздала, думала вылечу, и стало так стыдно! Но вовремя вспомнила твои уроки: смотреть в суть и задавать правильный вопрос. Успела одной из последних.

— А боевые мураши? — спросил Фокс. То испытание далось ему огромным усилием воли, и он до сих пор помнил шок поражения.

— Варгейм? — замешкалась принцесса. — Он же базовый по стратегии и всего трёх уровней тактической глубины. В Пайдейе мы тренировались на более сложных симуляциях, с семи до семнадцати лет. Я победила в своей группе, потому что у других не было нужного опыта.

Глаза Афины одобрительно блеснули, а детектив не смог сдержать улыбку. Обычная девушка, ничего выдающегося. Её воспитывали и учили лучшие из лучших как будущую властительницу тысячи миров. Но одно дело, как тебя учат — а другое, сколькому ты сможешь научиться. Ана была лучшей ученицей из всех, кого он встречал — и не в последнюю очередь из-за того, как скромно к себе относилась. Платон бы сказал, что её крылья так слабо отягощает свойственная людям предвзятость к собственным взглядам, что Ана может летать. Редкая птица.

— А я проиграл Свийсу, — сообщил детектив, чтобы до принцессы дошло. — И вылетел из игры.

— Вылетел? — растерялась Ана.

— Как же ты вернулся? — спросила Афина. — Вернее, чьи же интересы ты теперь представляешь?

— Формально — корпорации «Кристальная чистота». Они выкупили место у другого финалиста и отдали ключ мне.

— Я могла бы и сама догадаться.

Ещё бы. Она изучила всё прошлое Фокса, до которого сумела добраться, и знала многие из его связей.

— А дальше возник этот серый портал, — сказала Ана. — И мне стало по-настоящему страшно.

Она с благодарностью посмотрела на Афину.

— В каждом испытании я знала, что ты со мной. Раньше ты была далеко и просто вдыхала мою жизнь самым краем восприятия, не фокусируясь на ней и не отвлекаясь от своих… важных дел.

— Я выполняла волю Олимпа. И волю отца.

— Хотя однажды ты дрогнула: когда титановая Сестрёнка ударила меня и обещала отдать жеру, ты едва не нарушила запрет. Тебе пришлось бы заплатить высокую цену, но ты едва сдержалась.

Афина молчала.

— А когда я шагнула в игру, то сразу почувствовала, что ты рядом. И хоть из всех существ на свете именно тебя я хотела видеть меньше всего… мне стало гораздо легче.

— В эти минуты решалось, хотим ли мы усилить своё присутствие в играх, и было решено, что хотим. Я получила разрешение на вмешательство в твою жизнь.

— «Усилить», — хмыкнула Ана. — А кто ещё участвовал, брат и сестра?

Афина кивнула.

— А почему мы не встретились? Они гораздо лучше меня, как они могли не пройти испытания?

— Аполлон протянул руку в свет, и Древние изгнали его, — голос Афины был безмятежен. — Будь ты сколь угодно велик и силён, о самоуверенность можно споткнуться даже на самом ровном месте.

Волосы Аны окрасил задорный рыжий всплеск, и все трое рассмеялись, представив, какое унижение перенёс Солнцеликий, когда вылетел во втором туре с почти триллионом простых смертных.

— А что же Артемида?

— Каждый из нас использовал свой собственный подход. Я оказала покровительство сразу двадцати добровольцам и вела их в игре. Хотела увеличить вероятность пройти испытания и попасть на Планету судьбы.

— Ты разделила сознание на десятки потоков? — справедливо удивился Одиссей, ведь так могли делать только самые совершенные ИИ.

— Вознёсшись, мы получаем возможности менять личность и сознание, — сдержанно ответила богиня. — Более радикально, чем ограниченные телом.

— Значит теперь ты отчасти искусственный интеллект? — волосы Аны не знали, чего хотят больше: обескуражиться, испугаться или восхититься.

— Во мне мыслит несколько мощных сервисных ИИ. Было нелегко синхронизировать линейное человеческое сознание с дискретными комплексами обработки данных… и остаться собой. Но в итоге получилось, и мои возможности по анализу и управлению возросли. Даже в сравнении с большинством вознёсшихся.

— Афина Мудрая, — довольно сказал Одиссей. Ему ужасно нравилось ловить мир на совпадениях мифологического и реального, в любой интерпретации.

— В общем, я проходила испытания во многих участниках сразу, и пока шли отборочные, механизм Древних меня не отсеял. Шестеро из моих добровольцев пробились в четвёртый раунд.

— И один из них встретил Афродиту, — догадался Фокс. — Ты провела игру с мурашами за него, победила сестру и вышвырнула её из игры.

Богиня улыбнулась.

— В других группах нам удалось избавиться от опасных соперников из империи Алеудов, Орханского Квазарата и Содружества. В двух случаях размен привёл к победе менее достойных и поражению моих людей, но это нас вполне устроило.

Одиссей понял, что Афина и общая мощь империи олимпиаров сыграла им с Аной очень на руку. Впрочем, у каждого из прошедших в финал было как минимум несколько сильных факторов, которые позволили преодолеть огромный отбор.

— Ты не только позаботилась обо мне, но и убрала самых опасных и неприятных соперников, — Ана всплеснула руками, возмущённая очередным примером тотального превосходства своей старшей версии. — И как мне с тобой тягаться, мисс совершенство?

Но её живое лицо не верило собственному страху, ведь смертную Ану обнимал Одиссей.

— Охотек, Геометрис и Зеро победили в своих группах и выкинули моих людей, — пожала богиня одним плечом.

— Но в финальном испытании мы не встретили саму Афину, — веско сказал Одиссей. — Только двоих её протеже.

Ана нахмурилась, вспоминая, и поняла, что он прав.

— Я не участвовала в играх сама. Мне пришлось рассредоточить сознание на многих, и Игра не пустила меня в единство. Не посчитала личностью. Поэтому… я смогла только сопровождать.

— Вот это да, — покачала головой Ана.

Принцесса поняла самое важное, но не осмеливается это признать. А им обеим была очень нужна правда, ведь на свете нет более целительной вещи. Вот только Афине было трудно сказать эту правду вслух, потому что она мешала интересам империи; а Ана была слишком убеждена в своём несовершенстве, чтобы поверить. Поэтому Одиссей сказал за них обеих:

— Ана, из всех, на кого Олимп сделал ставку, в финальное испытание прошли только двое: ты и ещё один подданный, который почти сразу рухнул в чёрную дыру. Ни один из детей Зевса не пробился на Планету судьбы, и все усилия империи ни к чему не привели… если бы не ты.

— Одна я бы тоже не прошла, — торопливо парировала девушка.

— И да, и нет, — помедлив, возразила Афина. — С моим приходом ты стала смелее и сильнее, но я ничего не сделала, а просто была рядом. Боролась ты сама. Я считала, что ты не способна попасть в сотню претендентов, и была готова в любой момент вмешаться… но вмешаться не пришлось. Я тебя недооценила. Прости.

Ана молчала, её волосы переливались тонкими золотистыми проблесками, которые возникали и гасли.

— Но в итоге нас обеих спас ты, босс! — весело сказала она, поднимая глаза на Фокса. — Мы проиграли и падали в чёрную дыру, а ты умудрился не только победить сам, но и спасти нас с Лумом.

Афина кивнула.

— Одиссей идеально прошёл игру с чёрной дырой. Я несколько раз моделировала испытание заново и убедилась, что в его ситуации просто нельзя было сыграть лучше.

— Дело не в эффективности, а в причине, — детектив слабо улыбнулся. — Лума я защитил за компанию: хороший парень, и всем было лучше, что он прошёл в финал. А вас я спас потому, что не мог не спасти. Если задуматься, на Планете судьбы мы все поступали так, как не могли не поступить. И сейчас перед нами встанет новый выбор: поступать, как хотим, как должны или как не можем не поступить.

Печенье с молоком закончились, как и время на перемирие. Принцесса и богиня переглянулись.

— Финальное испытание, — вздохнула Ана. — Давай попросим у Древних победить вместе? Я не хочу сражаться с тобой.

— И я не хочу, — Афина была абсолютно серьёзна.

— А я тем более, — фыркнул Фокс.

Ведь и выиграть, и проиграть в бою с тем, кого любишь — плохо.

Планета услышала их, и небо начало темнеть: звёзды гасли, сначала точками, потом десятками, словно выключаясь. Свет прятался, и Мир Ноль погружался в первозданную космическую тьму.

— Ох, — Ана вцепилась с Одиссея, не желая его отпускать. — Поцелуй меня.

У её губ был вишнёвый вкус, а от запаха у Фокса кружилась голова. О, сердце Ориона, когда они наконец смогут…

— Ты сказал «нельзя бежать от своего предназначения», — спросила Ана, глядя на исчезающее небо. — А какое оно?

— Спасать.

— Править.

Два ответа прозвучали одновременно, смешавшись в причудливую смысловую тень.

— Спасая других, ты спасаешь себя, — тихо сказал Фокс.

— Ты и я рождены и воспитаны, чтобы нести добро и порядок через власть, — Афина выпрямилась и стала выше, как же величественно она могла выглядеть! — Во главе множества миров мы принесём куда больше добра и спасём куда больше жизней, чем скитаясь от судьбы к судьбе.

— Меня отрешили от империи.

— Чтобы спасти от покушений. Когда угроза миновала, мы с матерью договорились призвать тебя свободным управляющим, дать тебе новое начало — сильную и богатую планету. Чтобы, даже не являясь членом семьи, ты стала одной из нас.

Принцесса хотела что-то сказать, но осеклась.

— Теперь всё изменилась: ты дошла до финала. Ана, ты в шаге от того, чтобы стать одной из самых значимых людей нашего времени. Ты можешь вернуться и снова быть дочерью Зевса. Отец примет тебя, если ты победишь в Игре Древних.

Ана замерла, её волосы налились тяжёлым сверкающим золотом. Отец, дом, победа, заслуженная слава и величие, возможность делать добро, как и раньше с Рассветом, но куда в больших масштабах… Точный и сильный выпад богини достиг сердца сестры, которое она знала, как своё собственное. Ана стояла, как поражённая громом, в её расширенных глазах отражались будущие миры. Афина шагнула к своей смертной половине, накрыла собой, как сияющим доспехом.

Последние звёзды погасли.

Три фигуры стояли в темноте: высокая бледно облекала стройную, волосы которой медленно теряли золото, бледнея серебром; а человек в бесформенном пушистом свитере уютно сливался с темнотой. Он смотрел не на Ану, а на воды вокруг, словно искал чего-то.

Между Афиной и Фоксом возникла синяя звезда, от которой каждого бросило в дрожь: в ней сияли неимоверное могущество, сила и власть. Невообразимая энергия сплелась в её лучах, она манила и притягивала — каждый чувствовал, что, коснувшись звезды, обретёт невероятную мощь.

— Это и есть Награда? — прошептала Ана.

— Значит, в последнем испытании её получит тот, кто сможет взять, — Афина медленно протянула руку, ей оставалось сделать шаг.

Ана смотрела на Одиссея, и серебро её волос всё сильнее отливало алым, а в глазах отразилась вера. И он внезапно понял, что довод богини был неопровержим во всех аспектах — кроме одного.

— Нет, — сказала Ана окончательно и спокойно. — Я хочу быть с Одиссеем. Я не хочу возвращаться назад.

— Послушай! — воскликнула Афина, не в силах отвести взгляд от сияющей звезды. — Мы можем принести такую пользу вселенной, по сравнению с которой все предыдущие победители древних игр окажутся детьми! Поверь мне…

— Я верю. Но больше всех в этом мире я верю в Одиссея. И ты на самом деле тоже, просто боишься себе признаться. Ведь мы рождены, чтобы править, а он какой-то дремучий неапгрейженный капитан мусоровоза. Но он взрослее и мудрее нас с тобой, Афина. Он даже не смотрит на приз, потому что не находится в его власти. Если кто-то и загадает самое взрослое желание… то это Одиссей.

Богиня дрогнула, оказавшись на перепутье трёх путей: желанного, должного и неотвратимого, потому что осознала, что в данном случае перепутье — тупик.

— Если ты не хочешь предать меня второй раз подряд, Ана, — сказала девушка старшей версии себя. — То не пытайся отключить моё сознание и взять всё под свой контроль. Не пытайся помешать мне сделать выбор, который я честно заслужила.

Грудь Афины вздымалась и опускалась, её взгляд метался, энергетический контур дрожал, а пальцы сцепились от волнения.

— Нет, — сказала она глухо и смиренно. — Я больше не предам тебя. Вас обоих.

Ана счастливо улыбнулась.

— Сделать правильный выбор в большинстве случаев не так уж и сложно! — сияя, пропела принцесса. — Древние! Я выхожу из игры. Я уступаю победу Одиссею Фоксу!

Она уставилась на самого любимого детектива в галактике и торопливо сказала:

— Не подведи, босс. Покажи предкам и потомкам, как…

Синяя вспышка.

Одиссей одним резким движением отключил экскогнит и убрал его в свитер, зарастил крошечный карман и закрыл глаза, чтобы справиться со счастьем, которое его переполняло. Он был неимоверно рад, что полюбил эту девушку — и в очередной раз увидел, за что. Но он должен справиться с этим счастьем, прямо сейчас. Потому что все предыдущие сражения были милой разминкой, а самый страшный и реальный бой уже подступал к нему из темноты. Здорово, что не Ане с Афиной выпало в нём сражаться, а человеку, который знал врага и имел шанс победить.

Звезда сияла, и не думая угасать, потому что финальное испытание было не завершено: в игре осталось два претендента. Одиссей молча ждал. Вода вокруг пошла мелкой рябью, повсюду на волнах сгущались облака планктона, выраставшие в заросли водорослей, из которых поднимались бутоны аккуратных зелёных цветков.

Они срастались в поток шуршащей, шевелящейся биомассы, которая возвышалась у Фокса над головой, словно живая гора. Тонкие щупальца потянулись к звезде, утолщаясь и разрастаясь на ходу, их кончики танцевали вокруг безумно желанной награды, но не касались её. Немое лицо, освящённое синим светом, выродилось из стены мышц, округлело и отвердело, слепо уставившись на человека, затем в нём проросли глаза и рот.

— Я вернулась, — сказала Схазма. — Но вижу, ты ждал.

Одиссей вздохнул.

— Как ты догадался?

— А чего здесь догадываться. Из показанных тобой способностей было ясно, что ты можешь так сделать, а раз можешь, то конечно сделала. Схазма-39 пила воду и растила тело, выбрасывая мириады своих клеток и заполняя десятки метров вокруг, невидимая и дискретная, как пыль. Чтобы в случае поражения в игре всё же осталась Схазма-40.

— На это ушло много энергии, — прошелестела сэлла. — Чем ты совершеннее и сильнее, тем больше нужно, чтобы вырастить тебя. Ради высокой цели я щедро тратила всё, чем снабдил меня орден, но теперь мои силы подошли к своему пределу. Я не бесконечна.

— Но даже ослабленной, тебя более чем достаточно, чтобы убить человека.

Чудовище внимательно смотрело на детектива, улавливая биение его сердца, ток крови и сжатие каждого мускула, шевеление каждого волоска.

— Ты боишься, — сказала она.

Он кивнул.

— Ты знаешь, на что я способна. Уже встречался с мощью ордена?

— Да, — хрипло ответил Фокс.

— Где? Когда?

— Когда-то давно я нашёл маленький народец на крошечной умирающей планете. Я застрял там и думал, что навсегда, но потом вспомнил такой простой и действенный способ спасения: призвать сэлл. Начерти символ Прасущности, и орден обратит на него внимание. А дальше всё зависит от тебя…

— Чтобы призвать нас, нужна драгоценная причина. Глупца с незначительным зовом ждёт мучительная смерть.

— На той планете были живые горы, — вздохнул Одиссей. — Они очень понравились посланнице сэлл.

— Иссиль, — почти мгновенно прошептала Чудовище. — Больше четырёх с половиной столетий назад. Это не мог быть ты, люди не живут так долго.

— Видишь ли, я отчасти бессмертен. Именно я, Схазма-40, а не клоны моих клонов.

— Я живу всего двести лет, — изогнулось Чудовище, будто в сонной неге. — Но впереди у меня миллионы.

— Ты живёшь вторую минуту. И либо погибнешь здесь, если проиграешь — либо исчезнешь, если победишь. Ты забыла, что каждый выбывший из игры отматывается назад, к моменту до её начала. А тебя, моя новорожденная Схазма-40, тогда не было на свете, значит, тебя отмотает в небытие. Ты погибнешь в любом случае, и у тебя есть только один шанс выжить.

— Какой же?

— Сдаться мне. Я знаю, как тебя спасти.

— Коротышка перехитрил меня… но лишь отчасти. Тебе вовсе не удастся.

— Коротышка только и делал, что хитрил. А я только и делаю, что говорю правду, — нервно рассмеялся Одиссей. — Разве ты до сих пор не заметила? Ты ведь чувствуешь, как пахнет каждая капля моего пота, сэлла. Ты же видишь: я верю в то, что говорю.

— Действительно, — помолчав, согласилась Схазма, разглядывая Фокса как диковинного зверя, и вкрадчиво спросила. — Как же ты можешь меня спасти?

— Вложи в моё тело свой импринт. Я выйду отсюда и позволю тебе родиться.

— Ты противоречишь себе человек. Во-первых, тебя отбросит к началу игр, и мои клетки исчезнут. Во-вторых, ты так настойчиво убеждал, что каждое перерождение Схазмы — новое существо.

— Так и есть, ты погибнешь в любом случае. Я спасу следующую Схазму-41, которая в ином случае исчезнет без следа и не появится на свет. Но ты же веришь, что сама перерождаешься, ты веришь Прасущности и её сладкой лжи. Значит, веришь, что возродишься ты, — улыбнулся Одиссей.

— Ш-ш-ш-ш… А отмотка во времени?

— Тут гарантий нет. Но по крайней мере, у меня есть идея, как её обойти.

— И снова правда.

— Я редко вру, потому что, как правило, незачем.

— Но ты пытаешься обмануть меня правдой и заставить совершить то, что тебе выгодно.

— Нет. Мне почти всё равно, как именно ты поступишь. Думаю, у каждого из нас есть лишь один способ победить в финальной игре Древних. Сейчас я просто пытаюсь сделать маленькое добро, которое может вырасти в большое. Ведь если ты поступишь, как я говорю, у тебя появится призрачное, но всё же доказательство моей правоты — и причина сомневаться в догме ордена.

— Доказательство? — много прищуренных глаз смотрели на человека, затуманенные мыслью о том, как будут рвать его на куски.

— Да. Когда ты воскреснешь из моей руки, ты не будешь помнить ничего из произошедшего на этой планете.

— Буду. Древние могут возвращать игроков назад по их линии времени, но даже если меня вернут, Мать уже получила все знания через связанные клетки. И вернёт их мне.

— Вот именно, что ты будешь ждать восстановления памяти, а его не произойдёт. Мать не сможет вернуть то, чего не получит.

— Почему? — схазма смотрела на мифотворца, как зачарованная.

— Потому что мир древних отрезан от бытия. Прасущность не имеет здесь власти, и даже связанные клетки не действуют. Уверен, ты уже заметила, что не можешь получить больше энергии от ордена, как привыкла в экстренных случаях.

— Верно, — прошептала Схазма.

— Ты решила, что это блокада и защита архаев, что они мешают передаче энергии через связанные клетки, но на самом деле нет. Энергию просто неоткуда передать. Потому что мы находимся там и тогда, где ничего и никого во вселенной ещё не было. Поэтому твои клетки не передадут Прасущности информацию — и она когда возродится твой следующий клон, Мать не сможет восполнить неизвестное.

Схазма молчала, её щупальца задумчиво извивались.

— Здесь ты сохранила память Схазмы-39, потому что информация передавалась из клеток в клетки. Но даже тут ты наверняка не помнишь последних мгновений предыдущей жизни? Потому что как только ты деэволюционировала из пра-клеток в мембранную ткань, некому стало передавать!

— Ты прав, — негромко и утробно сказала Схазма. — Я знаю исход боя не из того, что передали пра-клетки, а из того, что запечатлела моя планктонная плёнка на поверхности воды.

— По сути, это уже доказывает мою правоту, — кивнул Фокс. — Возродилась не Схазма-39, а новая Схазма-40, с личностью, сложенной из имеющихся осколков. И кто может сказать, какие осколки твоих прошлых жизней были вовсе не твоими, и вложены ради нужных функций — а какие воспоминания твоих предшественниц были стёрты без следа как ненужные и неважные?

Сэлла молчала.

— Последнее, что ты будешь помнить, когда возродишься, это момент, когда ты входишь в серый портал для последнего отборочного тура.

— И это будет значить, что Мать не воскрешает меня… а создаёт копии, перенося доступные ей данные.

— Именно так, — кивнул детектив.

— И я не буду помнить тебя, человек, и не смогу разыскать и убить, потому что никогда тебя не знала.

— Это доставит мне дополнительное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Но главное, главное, милая Схазма, ты получишь смутное, но всё же при достаточном размышлении неопровержимое доказательство: что всё, чему тебя учили, вся твоя жизнь — ложь. Если нам повезёт, ты будешь осознавать, как то мерзейшее существо, которое ты называла Матерью, беспрестанно обманывало и использовало каждую из вас. Воплощало и стирало любую сэллу и относилось к лучшим из вас, как к полезному и вкусному веществу.

По телу Схазмы прошёл болезненный спазм, её исказило от ненависти, но она совладала с собой и дала человеку закончить.

— Ты начнёшь прозревать, что вся доктрина и мечта ордена — лишь прекрасная маска, за которой скрывается безликая и безмолвная ненасытная пасть.

Схазма дрогнула, когда он сказал «безмолвная», потому что единая живительная сеть из связанных клеток, которая соединяла всех сэлл галактики, в ордене называлась Безмолвный Океан. Откуда человек мог знать?

— Ты хочешь разрушить великий орден сэлл? — спросила она, преодолев невыносимое желание мучать и убивать его снова и снова.

— Я был бы рад уничтожить Прасущность, источник великого зла. А орден без неё распадётся сам. Или трансформируется во что-то более искреннее и полезное.

— Человек, — нутряной голос Схазмы был неописуемо-будоражащим, чувственным и настоящим, пробирающим до костей. Конечно, она подобрала звуковой ключ к его физиологии и использовала, чтобы впечатать в Фокса то, что хотела сказать. — Я была в Океане и прикасалась к Прасущности… к Матери. Она неописуемо прекрасна, и быть с ней даже мгновение — это лучшее, что может испытать живое существо.

Схазма страстно раскинулась во все стороны, десятки щупалец обнимали фигуру Одиссея, словно ласково пытаясь оградить и защитить. А его трясло от каждого слова, даже сквозь защиту Древних. Видимо, система не считала такое воздействие достаточной угрозой, и темпоральный контур позволял его.

— Мне жаль любого из вас и всех вас вместе, потому что вы не ощущали радость и не чувствовали грядущий Океан жизни. Который займёт всё.

— Ясно, — выдохнул детектив, подавляя возбуждённую дрожь.

Он не стал пытаться возразить сэлле, сказав, что совершенная био-сущность может создать биохимическую иллюзию рая, даже если на самом деле под ним скрывается ад. Это было попросту бесполезно.

— И если даже ты прав, и мне суждено умереть, проиграв или победив, — пророкотала Схазма, наклонив голову близко-близко к Фоксу. — Я лучше умру ради этого, чем поддамся на твою игру и отдам победу тебе.

Человек с сожалением посмотрел на Чудовище, но понимающе кивнул.

Щупальца протянулись вперёд и обхватили синюю звезду, сияние растеклось по Схазме, она задрожала от переполнявшей энергии и силы. Фокс увидел, как защита Древних сошла с неё, словно сдутая ветром. Чудовище застыло, пытаясь понять, что происходит, но ничего не происходило, система ждала.

— Ах, — улыбнулась Схазма. — Какая ирония. Как только ты коснёшься звезды и вступишь в финальное испытание, защита древних спадёт. И я смогу сделать с тобой всё, что хочу.

Её многочисленные рты щерились в беззвучном хохоте, раскрываясь и зарастая по всему раскинувшемуся телу.

— Выбирай, человек, выбирай: отступить и выжить, вернуться в начало своего пути. Или соприкоснуться со мной.

— Я бы, конечно, предпочёл вернуться, — честно сказал Одиссей. — Но я никак, вообще никак не могу дать сэлле победить. Так что…

Он шагнул вперёд и взял звезду в руку, защиту сдуло, и синее сияние заполнило человека с ног до головы. Время почти остановилось.

В темноте над Миром Ноль возникли громадные фигуры первых рас: архаи, с’харны, сайны, иксарцы и мордиал — и пустое место между ними. Они склонились вокруг планеты, пристально глядя на последних игроков.

Одиссей со Схазмой разом поняли суть испытания: это был бой между бытием и небытием. Вся громадная сила звезды пульсировала между ними, ещё не решив, в чьи руки идти.

— Бытие, — проронила Схазма тысячью ртов.

— Жизнь! — воскликнула каждая пра-клетка в её трепещущем теле.

— Океан красоты и безмолвия, бесконечность наслаждения, — кричала она. — Я выбираю бытие.

Над ней возникла призрачная фигура из синего света, но, как уже было раньше в испытании с водой, она не смогла принять форму.

С самого начала игр Одиссей тщательно и кропотливо выстраивал общую картину. Каждый штрих, каждый символ и событие, любое из испытаний и всё, что они видели и встретили на Планете судьбы, помогало ему понемногу осознавать: что такое Игры Древних, для чего они созданы и почему они именно таковы. Это было непросто — почти все силы и мысли уходили на то, чтобы победить в испытании, дожить до следующего и пройти в новый тур. Никто не давал прямых намёков и не вкладывал чётких смыслов в происходящее вокруг, игрок должен был свести всё воедино сам.

Но если и был во вселенной тот, кто способен из самых диких событий и обстоятельств выстроить логичную картину и в кратчайшие сроки раскрыть её смысл — то это был Одиссей Фокс.

Выживая и оставаясь в игре, порой на волосок от вылета, он шаг за шагом двигался вслепую, спотыкаясь в буйных зарослях своих фантазий и спутанной паутине версий. Раскладывал по сумрачным полочкам своего медленного разума одни догадки и отправлял в забытье другие, иногда спохватывался и возвращал то, от чего отказался… Ткал из осколков мифов и реальностей идеальный, объясняющий все странности нарратив.

И сейчас, когда Одиссей увидел, как синий свет пытается сложиться в фигуру там, где стояла Схазма, но раз за разом не может — он наконец сложил всю картину целиком. И понял.

— Небытие, — резко сказал Фокс.

Вся сила Древних без остатка перешла к Схазме, она взвыла от восторга, пульсируя невыносимой мощью. А человек почувствовал, как растворяется в отсутствии времени и пространства, в пустоте смыслов и помыслов, нулевой сумме несуществующих величин.

Но что-то неуловимое и тонкое удержало его на самом краю. Пронзило и удержало, не дало перестать быть. Поэтому Одиссей ощутил всё то, что произошло следом.

Силы Древних столкнулись с отсутствием сил и взорвались, пытаясь охватить бездонное, в конвульсиях канули в бездну, у которой нет пределов и причин. Всё, что было таким огромным, во мгновение ока стало крошечным и гаснущим без следа. Схазма плакала, как ребёнок, увидев бездну, крича судорожные вопросы и распадаясь на незнающие ответов комки. Её вера в торжество жизни истратилась вместе с ней. Праклетки сопротивлялись удивительно долго, они предали Схазму, как и пророчил Фокс. Они метались и менялись, пытаясь познать несуществующее, эволюционировать вне среды и выжить в нигде.

Но не смогли.

Всё было стёрто, смолкло и умерло, а потом не родилось. Да ничего никогда и не было.

Даже едва существующего Фокса стиснул мучительный спазм распада.

Небытие победило в битве, которая никогда не свершалась.

Человека швырнуло на колени, он вернулся в жизнь, и перед ним зияла бездна, переполненная пустотой. Её хватило бы на тысячи, миллионы галактик, на всю предельность вселенной, на все вселенные, какие можно придумать и вообразить. Её хватило бы на всё.

Одиссей застонал от боли, и это была не боль тела, а страдание сознания, жизни и бытия. Это было то великое знание, в котором крылась бездонная печаль. И он иглой каждого заострённого нерва испытал всепоглощающую тоску, раздирающую его существо, когда понял, почему архаи угасли, познав сущее. Они осознали неизбежность небытия.

Человек увидел, как мал и беззащитен перед бездной, а она безмолвно стирала всё вокруг. Вода исчезла вместе со всеми следами космоса, и Фокс вспомнил, насколько чёрный, бархатный и «пустой» вакуум был осмысленным, разнообразным и живым по сравнению с истинной пустотой…

Фигуры древних и первых рас распались и погасли, не осталось ничего, кроме мёртвой планеты из застывшей чёрной слякоти, и Одиссея Фокса, последнего оплота перед равнодушием небытия.

Его руки начали путаться, фразы теряться, кожа покрываться инеем бесчувственности, а ногти и волосы — расти в никуда; сердце стало стучать тишиной, а разум думать немыслимым; ткань сознания затрепетала, расслаиваясь на ленты сентенций и пунктиры слов.

«Это распад» с трудом вспомнил Одиссей, вцепившись в чёрную слякоть, мёртвую и недвижимую, стараясь ранить пальцы об острые грани, чтобы почувствовать живую боль и продержаться ещё мгновение.

И Мир Ноль спросил человека: «Есть ли спасение?»

А может это он сам спросил себя в последних конвульсиях личности.

Одиссей вспомнил, что случилось с могущественной безымянной расой воителей, которые решили сразиться с небытием — и были стёрты. Вспомнил всё, что узнал на Планете судьбы. И ответил:

— Игра.

Бездна исчезла, будто её и не было. Вода расплескалась вокруг, и человек почувствовал, как по израненным пальцам ползает боль и сочится кровь. Как затекли колени, ноет согнутая поясница и, уж конечно, мстительно жмёт шея. По всем мучительным признакам и полному отсутствию защиты Древних, детектив безошибочно понял, что игры закончены… и он победил.

— Во имя галактики, — выдохнул Фокс, садясь и утирая лицо рукавом, а другой рукой разминая загривок. — Во имя утраченной Земли, мать вашу… сколько можно истязать несчастного старого человека?

Он высказал ещё несколько содержательных архаичных слов и выражений, полных колорита и сильных призывов небесам. Которые, немного упрощая по смыслу, но сохранив суть, можно заменить одним ёмким мелкарианским ругательством: «Шуукана Бюлляшть!!!» Таково было имя самой презираемой и нелюбимой бульбы в истории планеты Мелкар.

Тем временем небеса тоже вернулись из небытия и вольготно раскинулись вокруг планеты, заполняясь мириадами звёзд. Гигантские фигуры первых рас остались тёмными провалами на переливчатом небе, они всё так же склонились и наблюдали за человеком.

А ещё он увидел, как медленно и тихо слякоть повсюду начинает разглаживаться, смягчаться, а прямо напротив и вокруг — неудержимо тянуться вверх. Планета оживала у Одиссея под ногами, и вокруг него возносилось нечто циклопическое и огромное. Красивое. Синяя звезда поднималась всё выше вместе с вершиной строения, которое росло и росло.

Прошла минута, и всё остановилось, детектив поднял голову и невольно охнул от открывшейся красоты. Ночь стала удивительнее и краше: он стоял в центре вавилонской башни, полной арок и переходов, лестниц и альковов. Мощёная гладкими камнями узкая дорожка для одного путника человеческих размеров и пропорций начиналась от его ног и уходила по кругу, постепенно вздымаясь выше.

Далеко-высоко на вершине башни Одиссей разглядел сияние невиданной и прекрасной синей звезды — и понял, что его приглашают к ней подняться. Издеваются, что ли, подумал он, потерев поясницу и прикинув количество ожидающих шагов.

Но больше, чем награда, Одиссея привлекли и удивили бесчисленные фигуры разных размеров, цветов и форм, замершие в каждом из арочных альковов снизу-доверху вавилонской башни. Это были разумные существа всех известных и неизвестных Фоксу рас. Он как следует растёр ноющую спину и двинулся по дорожке, начиная свой путь наверх.

Главная из историй

Арки торжественно молчали, а цветные полотнища звёзд пригасли, словно соглашаясь с важностью момента. Одиссей шаг за шагом поднимался по лестнице, которая казалась бесконечной, но была не такой уж и большой — если идти строго по дорожке, ведущей на самый верх. Другое дело, если решить прогуляться в стороны: лестница часто расходилась на переходы, и вся Башня состояла из уровней, по которым можно гулять часами и даже днями, изучая фигуры, стоящие, сидящие и парящие в провалах и альковах.

В некоторых арках застыло по одной фигуре, в других по две (таких казалось большинство), в иных виднелись по три и даже больше. Кое-где встречались рои. Там, где можно, существа были настоящего размера: одни щуплые и крошечные, другие высокие и мощные, попирающие пятиметровые своды; да и арки разнились по размеру, чтобы достойно представлять всех. Там же, где требовалось показать гигантское или микроскопическое существо, пространство под сводом искажалось и для масштаба всегда давался… большой пакет со Взрывными Ахимбарскими Бумбарами Высшего Качества.

Заметив это, Одиссей удивлённо покачал головой и растроганно улыбнулся — он понял, что Планета Ноль изучила человека и создаёт финальную декорацию исключительно для него. После всего, что победителю пришлось преодолеть за буквально пару часов, это было очень человечно.

В Башне не нашлось ни одного повторяющегося существа, и будь у детектива нейр или хотя бы допотопный инфокристалл, то окинув все ярусы сканирующим взором — он мог бы узнать, что в арках находится чуть больше четырёх тысяч разных этноидов всевозможных видов и форм. Именно столько разумных рас проживало в Галактике.

Одиссей смотрел на них, затаив дыхание, словно видел больше, чем показано. Чувства бродили в нём почти бездумно, он ощущал одновременно и прилив адреналина после победы, радость от осознания, что всё кончено, все опасности преодолены — и опустошение. Но физическая усталость отступала: его молодое тело радовалось, что живёт, а боль улеглась поглубже. Даже шея посчитала происходящее слишком важным, чтобы отвлекать. С каждым шагом сияющая синяя звезда становилась ближе, а Одиссея всё сильнее охватывало торжество.

Он прошёл мимо двух диффузированных боками мелкарианцев, пары лууров, которые переплели хвосты, одинокого властного алеуда с двенадцатью рогами, таллийцев в прыжке с грациозно раскрытыми крыльями, бабочку-хаммари, окружённую порхающим роем, жера с кусками заскорузлой брони, которые расходились при дыхании, открывая беззащитное нутро, ру’уна, парящего в позе медитации, аж восьми маленьких ментальных ний, сидящих четырьмя парами на разных выступах каменной арки — и всех, всех, всех.

Наверху своды Башни начинали изгибаться и уходить широкими волнообразными полосами к самому центру — семидесятиметровой медузе, венчавшей эпохальное строение. Одиссей прошёл мимо последней арки, человеческих юноши и девушки, которые держались за руки и смотрели вдаль; вступил на изогнутую волну и поднимался по ней, пока не взошёл на поверхность тела сайны. Звезда призывно сияла впереди.

Каменное тело медузы казалось подвижным, пластичным и живым. Оказывается, их шкуру покрывали едва различимые асимметричные узоры, и иногда по ним, как по запутанным путям, пробегали слабые огоньки: зелёные, красные, фиолетовые, синие…

Детектив подошёл к звезде, и все титанические фигуры прародителей склонились, разглядывая маленького человека. Гигант подался вперёд, торжественной тенью опустился на Планету судьбы, уменьшился до размеров человеческой головы — и повис перед Фоксом. Это было толстенькое веретено из дышащего пещеристого тела со спиральными кругами красивой полупрозрачной бахромы; оно неторопливо крутилось то в одну сторону, то в другую, и слегка танцевало вверх-вниз, словно вечно свободное и беззаботное создание в глубинах морей.

— Здравствуй, Одиссей, — сказал Древний.

Его голос шёл ниоткуда и отовсюду, и звучал удивительно: в нём было величие, отрешённость и скорбь, но вместе с тем дружелюбие и тепло. В отличие от Схазмы с её вымученным и вдирающимся в психику криком, архаи не пытался звучать круто — но от его голоса у Фокса прервалось дыхание.

— Здравствуйте, Древние.

— Ты победил в нашей маленькой игре.

Кажется, этот факт вызывал у архаи радость.

— Да уж… Спасибо, что нарисовали последнюю часть картины в виде Башни.

— Тебе нравится?

— Самая красивая метафора.

— Не хуже Вавилонской? — кажется, в голосе была улыбка.

— В отличие от Вавилонской, она завершена.

— Да, — тепло согласился Древний. — Сайны воплотили свой замысел, самый грандиозный из всех.

— Они решили пойти вашим путём? Но вместо пяти рас смогли засеять галактику тысячами и синхронизировать их развитие, чтобы мы все выбрались в космос примерно в одну эпоху?

— Да. Невероятно, правда?

— Невероятно.

Одиссей пытался, но не мог даже представить всей громады деяния, которое сайны сумели свершить.

— Но это уже конец истории, — мягко посетовал Древний. — А начало?

— Вы расскажете?

— Мы уже рассказали. Но важнее не то, что сказано, а то, как услышано. Что услышал ты?

У архаи не было глаз, но кажется он видел Одиссея целиком, подобно книге, и с интересом вглядывался в страницы.

— О, я люблю собирать истории из осколков, — улыбнулся детектив.

— Тогда поведай самую главную.

Человек помолчал, собираясь с мыслями.

— Давным-давно появилась вселенная, но она была пуста. А пока в мире нет того, кто его осознаёт — считай, нет и мира. К счастью, в основе вселенной лежит парадокс простоты и сложности. Всё мироздание целиком — вырождается, упрощается и тратится безвозвратно, в конечном итоге оно станет однородной тёмной массой. Но именно за счёт этой траты неизбежно усложняются отдельные сущности. Из пыли возникает звезда, из малого числа элементов — большое, из элементов структуры, сложные самоподдерживающиеся системы, из них жизнь, из жизни разум, а из разума — цивилизация. И так далее. Вселенная отдаёт и тратит себя, чтобы мы могли появиться и расти.

— Иксарцы называли мир Жертвенным Родителем, — поклонился всем телом Древний, похоже, это означало кивок.

— Первыми к разуму пришли архаи, самый одинокий народ. Они узнали, что вселенную ждёт неизбежная смерть. И поняли, что не в силах пересечь бездны времени, разделяющие большинство цивилизаций. Архаи пытались бороться с предопределённостью, они добрались до предела всемогущества — но не смогли его преодолеть.

— Почему? — тихо спросил Древний, почти замерев.

— Когда они достигли того, что мы называем седьмой технологической ступенью, получили наивысшую степень контроля над миром, и попытались изменить его законы… архаям ответило само небытие. Безликая изнанка проглянула из бездны и не позволила манипулировать вселенной. Произошло что-то настолько страшное, что архаи отступили. Они поняли, что любая попытка изменения приведёт к чудовищным последствиям.

Древний молчал, его бахрома слабо трепетала.

— Не знаю, что такое бездна, — помолчав, добавил Одиссей. — Какой-то сдерживающий закон вселенной; или иной род сознания, чуждый всем живым. Может, слепая сила природы, которая реагирует на попытки перестроить сущее. Архаи поняли, что главные законы нерушимы и преодолеть их нельзя. Что любое развитие конечно, жизнь крошечна, век цивилизаций короток и скоротечен — а все преодоления и успехи ведут в безвыходный тупик. Это осознание обострило их одиночество, последние эпохи цивилизация архаев жила в безнадёжности и тоске. Они рождались, умирали и созидали в полной уверенности, что это не имеет смысла.

Одиссей посмотрел на Древнего вопросительно.

— Я всё же не могу понять, почему, — признался он. — Невозможно переделать вселенную под свои запросы? Ну и пусть. Архаи решили все остальные проблемы и могли наслаждаться тем, что есть! Жизнь прекрасна, разнообразна и удивительна, так чего страдать? Может, по сравнению с архаями я ещё слишком молод и не успел устать? Или масштаб моего восприятия слишком мал, и я живу личным, а ваш народ мыслил всеобщим?

Древний не ответил, он легонько покачивался из-стороны в стороны и возвращался в исходное положение: внимательно слушал человека.

— После долгих поисков Древние нашли ответ: пусть не для себя, но для тех, кто был обречён на одиночество после них. Они выбрали пять планет с перспективными формами жизни, защитили от угроз и скорректировали их развитие так, чтобы пять цивилизаций зародились и вышли в космос в пределах одной эпохи. Но сами архаи не могли дождаться встречи. Ведь даже могучая цивилизация не может существовать хотя бы миллион лет. Она вырождается, как и всё на свете.

— Некоторые формы жизни, с иным восприятием времени и другим темпом жизни, могут, — мягко заметил Древний, но это не было возражением.

— Я слышал о газовых существах-реках, у которых одно движение мысли занимает десятки лет, — согласился Одиссей. — И встречал живые горы, кремниевую форму жизни, они просыпались раз в поколение. Есть легенды о существах, которые живут так медленно, что долгое время их считали неподвижными и мёртвыми, потому что один их вдох длится тысячи лет. Но даже такие существа мимолётны. В конечном итоге нет разницы, живёшь ты часы, годы, столетия или сотни тысяч лет: это мгновения по меркам вселенной. Сознание почти всех разумных сформировано в биохимических шкалах и задано ими, а биохимические реакции идут быстро, и потому наши шкалы слишком крошечны. Нам недоступны бездны в сотни миллионов, тем более, в миллиарды лет — для разума они непреодолимы. А вселенная мыслит и действует именно такими масштабами…

— И впереди простираются невообразимые триллионы лет угасания к энтропии и пустоте, — подтвердил Древний. — Мы не смогли их обуздать, кажется, ничто не сможет. А значит, все мы лишь случайные гости бытия, рождённые только затем, чтобы убедиться, что в этом нет смысла.

Одиссей внимательно слушал, и лишь по напряжённым уголкам рта было можно заметить, что у него есть вопросы. Но детектив сдержал их и продолжил рассказ.

— Не в силах дождаться других, архаи оставили знания им в наследство: всё, что сумели сохранить и передать сквозь полтора миллиарда лет. Чтобы вместе наследники отыскали ответ, который Древние не нашли в одиночку. А сами архаи перешли в иное состояние бытия… понятия не имею, какое.

Веретено стремительно высветилось изнутри, обращаясь в свет, его призрачный облик висел в воздухе ещё мгновение, а затем растаял. Секунда, другая, и свет сложился в архаи, обрёл материальность и плоть.

— Например, стали чистой энергией, — кивнул Одиссей.

— К тому моменту мы могли менять тело, как угодно, — не стал возражать Древний. — Важнее, что мы выбрали сделать с сознанием. Нашли и создали состояние и пространство, которое можно назвать бесконечным; где разум не входит в дурную петлю бессмысленности и безумия, а существует любое количество времени, потому что всё время там похоже на одно растянутое мгновение. Наш счастливый и нерушимый призрачный рай. Но это не жизнь в её полном значении, а скорее… отражение жизни, её часть. Лучшая, но не вся. И переход туда необратим. Вернуться назад к понятному для остальных сознанию — мы уже не сможем.

Вот как, подумал Одиссей. Тогда кто же ты такой и как можешь со мной разговаривать? Как можешь знать прошлое и будущее, если давным-давно ушёл в свой призрачный рай?

Но детектив ещё не закончил историю, вопросы лучше оставить на потом.

— Эпохи спустя пять рас вышли в космос, отыскали друг друга и достигли могущества вместе. Наверняка не без срывов и войн. Но при всей их разности, Старшие — иксарцы, сайны, забытая раса, с’харны и мордиал — оказались едины в стремлении преодолеть предел и решить главный вопрос.

— Главный вопрос, — повторил Древний, словно пробуя эти слова на вкус.

— Как сделать вселенную такой, чтобы все могли всё, и это никому не вредило.

— И правда, главный вопрос, — согласилось веретено и закружилось, танцуя в развевающийся бахроме.

— Каждая из пяти рас настаивала на своём пути, и каждая пошла по нему, хотя они изо всех сил помогали друг другу. Но всех их вместе и каждую по-отдельности ждал провал.

— Что же они пробовали? — чутко спросил Древний.

— Начнём с забытой расы, она является ключевой. Наверняка это был сильнейший или самый деятельный, воинственный и устремлённый народ. Они не могли смириться с диктатом небытия и решили пойти на прорыв. Их сила была невообразима, а остальные четыре расы сознательно не стали участвовать напрямую, но помогали всем, чем было возможно. Собрав предельные технологии, Забытые применили их, пытаясь изменить вселенную. Но бездна ответила, и грянула война бытия с небытием… — Одиссей поёжился, вспоминая короткий поединок со Схазмой. — Мы знаем, чем она закончилась. Народ воителей стёрло из реальности, он не просто перестал существовать, о нём все забыли, будто его никогда и не было. Даже вы не знаете, какими они были, верно?

— Верно.

В голосе архаи слышалась неизбывная печаль, бахрома обвисла, он перестал вращаться и замер, потускнел. В этом было что-то нездоровое и неправильное: маленькое смешное веретено должно вращаться и подпрыгивать, танцевать, оно не может остановиться. Одиссей почувствовал, как дыхание стиснуло в груди, он инстинктивно протянул руку и коснулся Древнего. Слабая пульсация губчатого тела пришла в ответ.

Архаи медленно двинулся по кругу, и у человека отлегло от сердца.

— Создавая Мир Ноль, мы использовали основы бытия как защиту и прикрытие. Мы связали его с базисными константами вселенной. Только поэтому система сохранила память хотя бы о том, что когда-то был пятый народ. Сейчас лишь наличие пустого места в структуре говорит нам о Забытых. Всё остальное во вселенной переплелось заново и так, будто их никогда не было.

Одиссей покачал головой, он был слишком бледен для человека, который просто рассказывает сказку.

— Предполагаю, что каждая из четырёх оставшихся рас подготовила подобные механизмы страховки, и благодаря этому все узнали, что произошло. Никто не помнил бывших соратников и друзей, тем страшнее стало осознание, что великий народ исчез и невозможно даже узнать, какими они были. Оставшиеся долгое время искали другие пути изменения основ вселенной, но так и не нашли. Перед каждым народом встал вопрос, как ему быть, как не деградировать и не вымереть, затерявшись в толще миллиардов лет. Иксарцы выбрали путь беззаботности, они деэволюционировали в неразумных, но счастливых хонни. Мне повезло повстречаться с их наследием и отчасти понять их историю. Какие красивые существа!

— Какой красивой была их цивилизация.

— Мордиал смирились и выбрали путь служения. Они отказались от технологий седьмой ступени, стёрли все данные, чтобы никто не попытался их использовать и не подверг весь народ угрозе исчезновения. По просьбе сайн мордиал создали систему межзвёздных врат, и с тех пор управляют ей для всех появившихся младших рас. Эпохи сменяют друг друга, а мордиал живут бесстрастно, уже несколько миллионов лет. Возможно, они что-то сделали со своими личностями, лишились части стремлений и чувств — чтобы бесконечное и бессменное существование не стало для них разрушительно. А может, они всегда были такие, адаптивные к течению времени.

— Всё это сразу, — ответил Древний. — Служение придаёт их существованию высший смысл, превращая его в полноценную жизнь. Но да, мордиал пришлось изменить себя. К счастью, для них, гибких и изменчивых, это оказалось не так сложно.

— C’харны, — вздохнул Фокс. — Сложная раса и тёмная история. Мне показалось, они из тех, чья уверенность превышает даже уровень растущей вселенской энтропии. Иными словами, предельно властные существа, у которых вызывает ярость любое неповиновение их воле.

— Не без оснований, — философски заметил архаи. — Они велики.

— Путь с’харнов — доминация и контроль, а служение и смирение для них антитеза добродетели. Даже зная, что произошло с народом Забытых, с’харны не смогли принять реальность, в которой их величие упирается в потолок и прозябает в тупике. Вселенную, в которой они лишь мимолётные бесправные гости. Схарны не смирились и искали иные формы могущества, чтобы превзойти Забытых, сайн, даже Древних. И что-то нашли. Какой-то источник невероятной мощи, связанный с самими основами бытия. Но слишком непознанный и слишком опасный. Он дал с’харнам могущество, но превратил их жизнь в нескончаемое страдание… Не в силах от него избавиться, надменные с’харны мучались целые эпохи, пока не вошли во всеобщее ментальное единство и не покончили с собой. Не знаю, осталось ли в мире какое-то их наследие, но поныне среди ментальных рас блуждают страшные сказки о величайших телепатах и кинетиках космоса.

Воцарилась странная тишина. Древний смотрел на человека, его бахрома ходила несимметричными задумчивыми волнами.

— Ты хороший мифотворец, Одиссей Фокс, — сказал он наконец. — Остались сайны.

Одиссей несколько раз открывал рот, чтобы сказать, но каждая фраза в последний момент менялась в голове. Было нелегко найти верные слова.

— Все старшие расы можно назвать детьми архаев, но сайн можно назвать вашими родителями. Как и родителями всех остальных.

— Как же так? — осторожно удивился Древний. — Ведь сайны появились куда позже нас и благодаря нашим усилиям.

Но в его точном, идеально выверенном голосе крылась улыбка и… благоговение?

— Над статуей медузы горел символ времени, — покачал головой Одиссей. — И, хотя архаи не нашли способа преодолеть пласты миллиардов лет, вы знали всё о будущих расах. Не только о тех, кого защитили, но и о «внуках». Да, вы просчитывали и проглядывали толщи времени вперёд, но, полагаю, однажды будущее вам ответило. В конце концов, вы и сайны — единственные существа, осознающие пять измерений, включая время. У меня нет никаких данных, только общие догадки… но думаю, что сайны смогли пронизать время и коснуться вашей расы, как-то помогали на вашем пути. Может, освещали для вас будущее и чуть-чуть избавили от одиночества?

— Когда мы не нашли собратьев в настоящем, мы пытались искать их в будущем, и, в том числе, отправили послание. И на него пришёл ответ. Сайны не смогли сделать ничего, кроме этого — но этого было достаточно, чтобы вдохнуть в нас новую веру и новую жизнь. Направить нас на десятки тысяч лет вперёд. Мы поняли, что мир небезнадёжен.

— А когда архаи уже познали все разочарования и печали, вы снова получили послание и помощь из далёкого будущего, и вот тут я даже знаю, в чём.

— В чём? — зачарованно спросил Древний.

— В создании этой маленькой планеты. Здесь темпоральная плёнка сайн, и сам мир создан из чёрного стекла, которое может останавливаться по времени и потому становится нерушимо. Как и их корабли.

— Как и твой глаз.

Фокс прерывисто вздохнул.

— Мне интересно, почему сайны решили, что там, где не справились одна раса или пять, ответ найдут четыре тысячи? Или они просто хотели, чтобы все мы, населяющие эту Башню, были не одиноки?

— В первую очередь, сайны свели всех-всех-всех воедино из любви. Но и потому, что верили в силу концентрации культур.

— Хм. Чем больше разных подходов и взглядов, тем выше вероятность, что спустя эпохи их взаимопроникновения и эволюции создастся нечто, способное подойти к проблеме по-новому? Что-то в этом роде? — спросил Одиссей с небольшим скепсисом.

Нет, он был полностью за разнообразие. Рождённый в многорасовом мире, детектив боялся даже представить, каково человечеству было бы жить в леденящем одиночестве. Ничего хорошего. К тому же, Одиссей относился к сайнам предвзято. Но всё же детектив не понимал, как бесконечный вал разнообразия может помочь разумным прийти к высшей истине.

— У меня на корабле есть магазинчик, полный всевозможного барахла, — сказал он. — В нём труднее найти нужное, а не проще.

— Эта метафора была бы уместной, будь у твоего барахла возможность слияния и эволюции, рождения новых форм и идей, — усмехнулся архаи.

— Вы правы. Я просто не понимаю замысел сайн.

— Мы тоже.

— Вы тоже⁈

— Да.

— Но вы же равны: и по знаниям, и по мощи, и по невероятной широте восприятия? — поразился Фокс. — Для тех, кто ощущает пятимерность, трехмерные существа и их мышление должны быть очень просты. Мы, люди, что-то вроде светлячков-однодневок для архаев и сайн?

— Архаи куда ближе к людям, чем сайны к нам, — безмятежно ответил Древний. — Они равноудалены от всех. Медузы мыслят не предметными категориями, а комплексами, закономерностями, сложными системами. Для них нет таких понятий, как «объект» или «мысль». А есть Смыслы.

— Как человеческие иероглифы, нет букв, а сразу слова? Или как мелкарианские кляксы, сразу фразы?

— Сразу романы. Человеческий роман, с героями, годами и судьбами внутри — это буква в алфавите сайн.

Одиссей помолчал.

— Хотел бы я представить, какие у них романы…

— Дело не только в глубине и непостижимости их мыслительных процессов. Но и в законах предела. Нас с сайнами разделяло всё на свете, включая причинно-следственную связь. И нам не довелось общаться свободно. Мы сумели лишь передать друг другу дары.

— Вот как, — задумался Одиссей. — Значит, сайны нарушили константы вселенной, чтобы преодолеть время и выйти с вами на контакт? Они использовали технологии седьмой ступени, которые пошатнули сами основы бытия. Поэтому они вымерли и почти неизвестны? Их тоже стёрли?

— Примерно так, — подтвердил Древний. — Но небытие не смогло их стереть. Сайны пронизали собой всё пространство-время, от рождения вселенной до её конца. Они сплели себя с тканью мироздания, и потому бездна не смогла избавиться от них, как избавилась от Забытых. Небытию пришлось уничтожить сайн другим путём…

— Вручную, — прошептал Фокс, побледнев. — Лакуны небытия воплощаются в нашем мире и охотятся за наследием сайн. Они вынуждены принимать форму, чтобы сделать это.

— И однажды они нашли тебя.

Фокс вспомнил своё единственное свидание с Вечными, и его передёрнуло. Мог ли он подумать, что, попав на планету Древних, за один день узнает больше, чем за всю предыдущую жизнь? Вообще-то мог. Он так и думал, ради этого он и сделал всё, чтобы победить.

— Наверное, вы счастливы, что именно я победил в ваших играх?

— Нет, — честно ответил архаи. — Мы не пытались тебе помочь и не знали, что ты придёшь. Но мы не считаем случайным то, что ты пришёл, как и то, что сумел победить. Мы бы радовались, будь мы на свете, но нас уже давно нет. Мы покинули реальность и обитаем вне времени в призрачном раю, в замершем моменте, а потому не можем быть счастливы и несчастливы применительно к чему угодно, происходящему здесь. А с тобой говорит лишь планета.

— Наконец мы подошли к этому, — покачал головой Фокс. — Моя история уже почти рассказана. Когда архаи испытали ужас бездны, они стали исследовать феномен вмешательства небытия. Заглянули в будущее, в конечном итоге получили подтверждение своих теорий от сайн. И поняли, что пустота стирает всё и всех, кто посягнёт на базисное устройство вселенной. Предельные технологии седьмой ступени оказались неприменимы, потому что изнанка бытия сохраняла целостность мироздания любой ценой, и реагировала на каждую попытку их применять. Но есть одно-единственное исключение, когда можно всё. Потому что всё не по-настоящему.

— Игра, — мягко сказал Древний.

— И вы создали Мир Ноль, планету судьбы, вложили в неё сильнейшие из технологий с одной-единственной целью: сохранить их сквозь миллиарды и триллионы лет для всех, кто придёт следом. Ведь на этой планете вы так исказили законы мироздания, что это стало возможно. И бездна позволила вам это сделать! Небытие не пыталось вмешаться и стереть технологии, меняющие основы, потому что они не затрагивали саму вселенную, а всего лишь применялись в отдельном, замкнутом и искусственном мирке. Для игры.

Фокс восхищённо развёл руками.

— Найдя эту парадоксальную лазейку, вы вместе с сайнами создали маленький и почти всемогущий мир. И устроили эти игры, каждое испытание в которых рассказывает о Древних и Старших, о великом и заведомо несбыточном противостоянии с небытием. Ваша игра рассказывает величайшую из всех историй.

— И только тот, кто поймёт её, хотя бы в общих чертах, и сделает правильный выбор, может победить в игре.

— Ну и такая мелочь, как преодолеть все испытания, выжить в схватках, решить загадки и одолеть триллион остальных, — фыркнул Одиссей.

— Да, это тоже, — согласился Древний, но вовсе без иронии.

Пожалуй, понять послание Мира Ноль было и правда важнее, чем победить в судьбодробительных состязаниях.

— Ладно, — помолчав, ответил Одиссей. — М оя история закончена, я рассказал всё, что понял на Планете Ноль. Близок ли я к истине?

— Ты правильно понял всё. Кроме самого главного.

Детектив нахмурился. Не потому, что это было обидно, скорее наоборот. А от плохого предчувствия, которое шевельнулось в костях.

— С’харны не убили себя. Они сбежали подальше от звёзд в холодную межгалактическую пустоту, и там застыли в замедленном страдании, чтобы вернуться, когда мир придёт на грань. Это свершится уже скоро. Но это не главное, хотя и является частью всеобщей судьбы. А главное…

— Почему архаи сдались и отступили, — прошептал Фокс. — Почему их жизнь утонула в безнадёжности и тоске.

— Мы осознали, что небытие не является частью мироздания. Мироздание является частью небытия.

— Что это меняет? — нахмурился детектив.

— Всё. Не бездна изнанка нашего мира. Мы изнанка бездны. Вселенная — аномалия и ошибка, которой не должно было случиться.

— Ну и что? — пересохшим горлом спросил Одиссей, внутри которого всё стало сжиматься.

— Всегда и повсюду было Ничто, — сказал Древний грустно и торжественно. — Точнее, во всеобъемлющем нигде никогда не было Ничто. Спокойное, равнодушное, лишённое времени, движения, причин и следствий, рождения и смерти, горестей и радостей, попыток и неудач, великое и безликое, непоколебимое и неотвратимое Ничто — нет, всё это неправильно, на самом деле всего лишь никакое. Не было сознания и цели, и это было хорошо. Точнее, никак, но для бездны «никак» — единственно возможное «хорошо». Потом произошла ошибка, мы не знаем её причин. Возникло сущее, грянула наша крошечная вселенная, и её бытие нарушило единство, чистоту, гармонию, невозможно найти подходящее слово: идеальное небытие Небытия. И это было плохо.

— Но хорошо для нас? — одними губами возразил Одиссей.

— Мы не важны. Мы флуктуация смысла в бесконечности бессмыслия. Мы невообразимо крошечные, бесправные гости и безвольные зрители даже в нашем мире, что говорить о безбрежной пустоте.

— И бездна ненавидит нас?

— Абсолютно равнодушна. Но мы не можем существовать в пустоте. Мы ей противоположны.

— Значит, ничто не пытается нас убить, но любое взаимодействие приводит к полному распаду?

— Да.

— Тогда почему бы нам просто не жить в пределах вселенной? — воскликнул Одиссей. — Ведь у нас невообразимое количество времени и пространства, которого хватит на немыслимое количество поколений, цивилизаций, историй! Вот и хорошо, что мы такие маленькие и быстрые! Пусть мы не можем длиться вечно и даже слишком долго, пусть мы мимолётны, пускай цивилизации угасают, возникают снова, и опять угасают в пустоте. Всё же в миллиард раз лучше быть, хоть на одну жизнь, чем не быть вовсе!

— Ты так и не понял, — глухо сказал Древний, в его голосе послышалась боль, и человеку стало невыносимо печально. Архаи были настолько жизнелюбивы и добры…

— Объясните мне.

— Вселенная конечна. Бездна терпеливо ждёт, когда закончится всё бытие, ведь для ничто любые триллионы лет не имеют длительности и смысла. Для нас вселенная будет существовать невообразимо долго, но когда-то она превратится в ничто, флуктуация исчезнет и наступит блаженная пустота, — Древний на секунду замолчал, чтобы Фокс его расслышал. — Но закончившись, вселенная канет в небытие вся сразу. От первой молекулы до последней, от начального мига существования до финального. Всё пространство-время: прошлое, настоящее, будущее. И вместе с каждым объектом и мгновением вселенной, в пустоте окажется и мучительно распадётся в ничто каждый, кто когда-либо жил. И камень. И атом. И инфузория. И разумный мыслящий человек.

Одиссей содрогнулся.

Он вспомнил, насколько мучительно было соприкосновение с пустотой, абсолютный распад в её всепроникающей хватке. Вспомнил, что это была всего лишь симуляция архаев. Подумал, что он соприкасался с псевдо-небытием очень малое время, не успел даже потерять контроль над движением и мыслью, оставался в сознании, пусть и дрогнувшем от распада.

Сколько еще зияющих провалов безвременья ему было уготовано мучаться, если бы он правда оказался там? Был ли вообще конец муке распада? Одиссей никогда в жизни не захотел бы испытать это снова. Тем более, по-настоящему. Тем более…

— Все? — спросил он, не веря. — Когда вселенная кончится, все, кто когда-либо жил?..

— Не просто все. В каждый момент своей жизни. Всегда.

Фокс отступил назад, у него подкосились ноги. Он понял всю картину разом, за секунду, от и до. Он понял, почему великие и всемогущие архаи десятки тысяч лет искали выход и с каждым поколением становились печальнее и бледнее. Потому что выхода не было. Он понял, почему отчаянные Забытые пошли на заведомую смерть, лишь бы попытаться. Почему иксарцы предпочли избавиться от разума и сознания, чтобы хотя бы их будущие поколения не испытали того, что уготовано испытать тем, кто уже был рождён. Почему схарны обезумели и подвергли себя немыслимым страданиям тела… которые меркнут перед мучительностью полного распада в пустоте.

Потому что жизнь так прекрасна и коротка. И когда ты умираешь, твоё пребывание в пространстве-времени завершается. И ты не ждёшь далёкого конца вселенной, а сразу оказываешься в финале сущего, вместе со всем, что было и будет — наедине с всепоглощающей пустотой без выхода и без конца. И она поглощает тебя. Не потому, что ты виноват, а просто потому, что ты мыслишь и существуешь. А вся бесконечность не-сущего — нет.

Большинство людей ошибочно думает, что они — это тот, кто есть в данный момент, так устроено моментарное человеческое восприятие. Они не понимают, что каждый из нас — это множество личностей, которые существуют вплотную друг к другу, трансформируясь из мгновения в мгновение по линии времени. Каждый из нас — это и ребёнок, и взрослый, и тот, кем ты был позавчера, и кем будешь пять дней спустя после мига, как осознаешь это. Живое разумное существо — это темпоральная река или дракон, длинная совокупность всех пережитых мгновений.

И небытие пожрёт их все. Не важно, в каком порядке, с начала к концу или с конца к началу, а может, все одновременно. Но корчиться в муках распада, без спасения и надежды, будут все прожитые мгновения твоего существа, от несчастного до счастливого, от младенца до старика. Всё канет в никуда и никогда не свершится, и чем дольше ты радовался жизни, тем большая мука распада ждёт тебя там, за гранью.

Одиссей ощутил, как пол уходит у него из-под ног. В мире никогда не было иного рая, кроме маленькой и бесценной жизни. Но каждого рождённого изначально ждёт ад перерождения в небытие.

Молчание тянулось несколько минут, человек сидел, сгорбившись и закрыв глаза. Несколько раз его передёргивало, дважды он ударил кулаком по камню и нечленораздельно закричал в ярости и боли. Архаи висел перед ним смирно и тихо.

— Неудивительно, — сказал Одиссей, и никто из знавших его не узнал бы голос. — Что вы отматываете всех участников назад. Никто не должен знать об этом. С этим знанием невозможно смириться и с ним невозможно жить.

— Уж лучше дать живущим счастье незнания и возможность считать, что их свершения чего-то значат, — тихо согласился Древний. — Так мы и делали, ибо те двое победителей, которые смогли дотянуться до правды, умоляли дать им забыть.

— Никто, — повторил Одиссей, глядя в себя и в никуда. В его бездонном чёрном глазу трепетала крошечная звёздочка: красная, алая, пурпурная, рубиновая, огненная, багровая, кровавая. Вишнёвая. Он встал и хрипло добавил:

— Кроме тех, кто должен попытаться это изменить.

Он встал.

— Есть одна маленькая история о геранских берсерках. Это небольшие по меркам геранцев корабли-самоубийцы, размером всего с небоскрёб, созданные для пробивания планетарных щитов. Их с иронией называют Герольды Армагеддона за радостное стремление уничтожить врага собой. Идеальные солдаты. Обычно они рушатся сверху, ослабляя и пробивая самые мощные щиты, иногда по несколько раз. Сознание берсерка — симбиоз верного скального зверя и разумного геранца, который уже погиб в одной из бесконечных войн, но часть его мозга сохранилась и её поместили в конструкт. Это полуразумные, инстинктивно-программные существа с несчастной судьбой, которые готовы пожертвовать собой.

Одиссей перевёл дух, вспоминая, как геранские разрушители пробивали планетарные щиты Ольхайма.

— И практически всегда они умирают, выполнив свою задачу. Но очень редко Герольд Армагеддона доживает до победы и возвращается на орбиту взятой штурмом планеты, после чего в его наспех скроенном разуме наступает фаза дисфункциональной разрядки. Берсерк не создан для мирной передышки, и когда он не погиб, происходит нечто странное: он начинает танцевать. Крутиться и метаться в воздухе, подавать множество бессмысленных сигналов, падать вниз и подниматься вверх, облетать другие корабли. Воители-геранцы считают большой удачей встретить Танцующего Герольда. Существо, которому было всеми силами судьбы предназначено умереть, но которое выжило вопреки всему — и радуется этому.

Он помолчал.

— Пусть вселенная устроена таким образом, что каждый из нас — обречённый геранский берсерк, летящий в небытие. Но мы ещё посмотрим, кто будет танцевать последним.

Древний почти перестал кружиться, лишь мелко подрагивал на одном месте.

— Попробуй, Одиссей Фокс, — сказал он. — В конце концов, имеет ли вообще смысл жить и не пробовать победить смерть и ад? Даже если это заведомо невозможно.

Человек в мятом свитере подошёл к сияющей синей звезде, взял её в руку и сказал:

— Я хочу сохранить память обо всём, что пережил и узнал на Планете судьбы. Я хочу помешать Миру Ноль отмотать меня назад во времени.

Награда вспыхнула ослепительно-ярко, и Одиссей краем глаза заметил, как призрак архаи растаял позади. Сияние облекло человека и угасло в его заострившихся чертах. Он посмотрел на свою ладонь и невольно рассмеялся холодным, ломким смехом. Там лежала последняя синяя искорка, остаток от огромной силы, которую он только что потратил на самое безумное желание в истории джиннов всех миров.

Осталось совсем немного, хватит на маленькое чудо или большущий фокус, на вопиющую гипер-выходку или гротескный межзвёздный каприз. Ну, примерно миллион энзов.

— Ладно, — сказал Фокс расчётливо и спокойно. — Это нам точно не помешает.

Каждый из них скорбел и возмущался по-своему, пытаясь хотя бы вспомнить, что было в этих проклятых играх! В памяти кружился ураган будоражащих обрывков и ярких вспышек, которые кто-то вложил им в головы по возвращении. Но внезапно вернулось единство.

Два с половиной триллиона тех, кто откликнулся на зов Древних, опять оказались вместе. Но теперь преобладающей мыслью единого сознания стали мысли победителя игры. Никто не знал, кто он, но и озорная и хулиганская речь победителя пронзила каждого:

«Мы — сотая часть галактики, и ещё никогда не собиралось такого огромного воинства. Мы легион и нас настолько много, чтобы мы непобедимы. Вы думали, что проиграли? А вот и нет. Трачу награду Древних на то, чтобы удача и судьба помогали каждому из нас! Провозглашаю тайное, ну, не особо тайное общество — Легион Игроков Судьбы. Мы будем узнавать друг друга по секретному, ну, не особо секретному ключу — и помогать собратьям из легиона, когда им требуется помощь. Помогать не в преступлениях, а спасать от бед. Когда ты можешь помочь, помоги одному из ЛИС, а когда тебе нужна помощь, спроси о ней. Кто согласен, повторите ключ!»

И невероятное количество существ по всей галактике одновременно прошептали:

— За бесконечностью… мы.

Одиссей уходил с Планеты судьбы и не знал, что истинной целью этого мира было не сохранить технологии. А передать знание, которое неизмеримо важнее.

Целью игр всегда было найти достойного и рассказать ему историю Древних, Старших и небытия. Историю хрупкой и одинокой жизни, прорастающей вопреки пустоте; историю отчаянных попыток, полных надежды, преодолеть предел, изменить законы вселенной — и создать мир обетованный для всех. Историю о том, что все попытки обречены на провал, но всё же, даже перед стирающей неотвратимостью бесконечного ничто, разумные сумели добиться немалого успеха.

Эта история, в своей огромной сумме сущностей — и надежде, превосходящей эту сумму, поражала того, кто решил не прятаться от неё, не отмахнуться и не остаться равнодушным. Но все предыдущие победители игр отступали перед ней. Они прятались от ужаса в забвении и использовали мощь Древних на свои надежды и мечты. Поэтому Мир Ноль давал им обещанную силу, но безжалостно стирал всё, что они пережили здесь, отматывая победителей и участников назад во времени.

Великая история была рассказана и услышана только однажды — сегодня. Тем, кто не только преодолел все испытания, победил врагов и друзей, но и оказался готов отдать всё ради этого знания. Лишь такой человек мог получить истину и сохранить её.

Одиссей уходил с Планеты судьбы и не видел, как схлопываются каскады измерений, рушатся и стираются в пыль миллиарднолетние столпы и конструкции, стираются призраки ушедших эпох и глубочайшие знания, помноженные на сложнейшие системы контроля. Как исчезают драгоценные технологии чудес, ибо дело никогда не было в них. Мир Ноль переставал существовать у человека за спиной, потому что он сделал своё дело, исполнил свою цель.

История Древних была наконец-то рассказана.

Эпилог

— Капитан, мы с переменным успехом! — на панорамном экране рубки появилось довольное и слегка смущённое лицо Фазиля, Бекки бесцеремонно выглядывала у бухгалтера из-за спины, а сзади темнел бронированный живот и бок ящерна, который занимал весь фон. — Начну с минусов: схрон Трайбера, на который мы возлагали столько инвестиционных и операционных надежд, потерян. Увы, он был разграблен, пока вождь находился в тюрьме. Хотя Трайбер уверен, что мы можем выследить похитителей.

— Он может! — буркнул ящерн, не опускаясь до того, чтобы влезть мордой в кадр. — Он же детектив.

— Зато пара выгодных плюсов: во-первых, я вывел в резерв половину ваших средств, как мы и договаривались, и получил отсрочку по кредиту; указанные деньги вложил в малоизвестную систему ГорМинДобль-2, и сегодня мы удалённо купили там маленький астероидный завод. Так вышло, что неожиданные инвестиции извне всколыхнули этот замкнутый рынок и привлекли внимание местных воротил. Они почему-то решили, что мы покупаем завод из-за скрытых параметров, и нашли на недавно оформленных в заводскую собственность астероидах какие-то ценные ресурсы. На нас практически тут же надавили с помощью криминальных кругов и силовых структур этой системы, вынуждая продать только что приобретённую собственность. Но мы успешно использовали Трайбера для переговоров, Бекки для общения с брокерами, а также подключились к патентной защите Гильдии Минералодобытчиков двенадцатого сектора и получили гарантию…

Фазиль тараторил с примерно второй космической скоростью, его распирало от новостей, и Одиссей мог лишь смотреть и слушать все эти важные, очень важные вещи, удивлённо приоткрыв рот.

— … В результате воротилы той системы согласились выкупить завод по утроенной цене плюс наши инвестиционные потери и организационные издержки, которые я формально преувеличил. В общем, немедленная прибыль составила 432 процента.

Фокс, едва успевший вернуться с судьбоносной экспедиции на ставший таким родным мусоровоз, не успел даже умыться и ощущал лишь выжженную решимость бороться с величайшим злом во вселенной (вернее, вне её) — но теперь против воли рассмеялся. Напряжение выходило из него, как пар из переполненного котла. Какая всё же странная и смешная штука жизнь.

— Хорошее начало для вашей инвестиционной деятельности, — сказал он, глядя на деятельную тройку с теплотой.

— А во-вторых, — торжествующе сообщил Фазиль, — Мы наконец позаботились о нашем стаде!

— Вы продали шикарисов?

— Лучше, — просиял Фазиль. — Мы сдали их в аренду.

Лицо человека отразило удивление, и бухгалтер поспешил объяснить:

— Выходной ценностью шикарисов являются не они сами, а шерсть их взрослых особей. Нодосенситивная, непроницаемая, лёгкая и прочная…

— Короче, шикарная, — хмыкнула Бекки.

— И мы дали желающим вложить средства в будущую прибыль от шерсти, а сами выполняем функции ухода и разведения. За абонентскую плату. С одной стороны, мы не получим возможных сверхприбылей от шерсти, с другой, мы почти ни за что не отвечаем и защищены от всех рисков потерь. Мне просто было нужно обеспечить стабильный приток операционных денежных средств на функционирование корабля и базовое снабжение команды, поэтому я применил виртуальное инвестирование низкой прибыльности, но высокой надёжности…

— Молодцы, — одобрил Фокс, глядя на то, как дверь в комнату Аны дрогнула, словно её приоткрыли и держали изнутри. — Вы уже возвращаетесь?

— Ещё одно срочное дело, — махнул хвостом Фазиль. — Встреча с брокером интересной потенциальной сделки, которая позволит надёжно вложить все вырученные средства…

— Тогда до связи.

Наступила тишина, дверь скрипнула, и девушка вышла из комнаты, бледная и напряжённая, глядя на него. Она явно помнила хоровод ярких моментов с Планеты судьбы и то, что они были там с Афиной и Фоксом. Но только обрывки. В остальном, это была Ана, представшая перед ним в самом начале этого безумного, безумного дня.

— Ана, мы победили в игре Древних! — сказал он прежде, чем она успела начать.

Волосы девушки вспыхнули рыжим, фиолетовым и голубым, глаза округлились. Столько противоречивых эмоций.

— Мы победили втроём: ты, Афина и я. А потом ты поверила в меня и пропустила в финал. И знаешь… ты не зря так сделала.

— Я ничего не помню, — слегка хрипло сказала принцесса. — Мне стёрло память.

— Хуже, тебя отмотало назад во времени. Но ты дала мне одну вещицу, — он расплёл карман свитера, вынул экскогнит и кинул Ане. — Посмотри запись прежде, чем принимать любые решения.

Она закрылась в комнате, раздираемая сомнениями и всё ещё считавшая, что ей нужно бежать от Одиссея и Афины, куда глаза глядят. Фокс принял экспресс-душ, сел за столом, пил крепкий кофе из Кружбана и ждал. Ведь он по-прежнему знал будущее и знал, что сегодня Ана не уйдет с «Мусорога». Правда, пока точно не ясно, почему, но…

Дверь рывком распахнулась и Ана выскочила в зал, её глаза сверкали, а волосы колебались от смущения к возбуждению и надежде.

— Это правда? — спросила она, сжимая экскогнит в кулачке. — Это не какой-то хитрый трюк?

— Ана Веллетри, — Одиссей встал и шагнул вперёд. — Зачем мне трюки⁈ Я уже трижды признался тебе в любви! Но первый раз ты была лишь оттиском из света Чернушки, второй раз оказалась Афиной, а третий раз тебя отмотало назад во времени!

— Как будто вселенная изо всех сил не хочет, чтобы это произошло, — покачала головой девушка, глядя на него со смесью поражённости и смеха.

— Зато один межпланетный археолог и профессор экспертно заявил, что твоя любовь окажет огромное влияние на историю галактики. Серьёзно, не вру.

Ана подошла к нему вплотную.

— Мне хочется одновременно укусить тебя очень больно, и поцеловать, — честно сказала она. — А ещё чтобы ты повторил всё то, что с сказал стёртой Ане. Мне.

— Чего же мы ждём?

Фокс рывком обнял Ану — и после всего, что он узнал на Планете судьбы, её гибкое, горячее и трепетное объятие стало для него ещё дороже. Нужно рассказать им с Афиной самое важное, нужно понять, что именно сообщить циорам… Но на ближайшие два часа Одиссею стало вовсе не до разговоров.

Он даже не ожидал, каким наслаждением будет каждое прикосновение к её обнажённому телу и каждая ответная ласка Аны, это было что-то сумасшедшее. Они оба словно сорвались с цепи. Она и вправду укусила его в плечо, но сдержалась, и было почти не больно.

Они превратили мягкую серую кровать девушки в гнездо на двоих, а потом включили в её капсуле режим душевой и запустили программу освежающего гидро-циклона.

В этом состоянии их и застигло экстренное сообщение.

— Чего? — удивлённо сказал Фокс, глядя на кодировку. — Какое похищение? Чего⁈

Ровно через двенадцать секунд они с Аной, всклоченные и босые, стояли на мягком ковре в рубке, уставившись в панорамный экран. На Одиссее были только незастёгнутые брюки, на Ане только ненавистный ей мешковатый свитер босса, который висел почти до колен.

— Брокер был подставной, — рявкнул Трайбер, глаза которого пылали злобой, а голос сокрушал. — Кто-то заманил Задохлика в приватную капсулу. И угнал её в гипер прямо с биржи.

— Фазиля похитили? — не в силах поверить, переспросил Одиссей. — Но зачем? Кто?

— Вам сообщение, — известил Гамма. — Источник анонимный, из общественной зоны. Вероятно, от похитителей.

На одном экране возникло лицо универсального синтетика Боба, человека приятной и глуповатой наружности, которого можно было встретить в большом числе мест галактики, так как Боб был универсальным роботом для различных человеческих нужд.

— Здравствуйте, уважаемый капитан Фокс, — сказал он, глуповато улыбаясь. — Член вашей команды похищен организацией «Этно-фронт». Если в течение одного цикла вы не переведёте на гипер-счёт до востребования пятьдесят миллионов энз, то мы начнём отрезать от вашего друга по одной руке в сегмент. Хвост тоже считается! Таким образом, всего у вас пять сегментов на просрочку. А если хотите получить друга целым и невредимым, тогда поторопитесь и предоставьте выкуп вовремя.

Экран погас и наступила тишина.

— Один быстрый вопрос, — пытаясь прийти в себя, потряс головой Одиссей. — То есть, после выплаты части нашего долга, всех успешных сделок и инвестиций, а также налогов и прочей финансовой экзальтации, Фазиль пошёл на приватную встречу в гипер-капсулу. А вы ждали его в ресторанной зоне?

— Да.

— У меня тоже один вопрос, но серьёзный, — нехорошим тоном сказала Бекки, лицо на её экранчике выглядело завистливо, осуждающе и гневно. — Почему на её высочестве твой свитер? А, прохиндей?

Чернушка проснулась и вылезла из мусорной горы, где выдолбила себе гнездо и сытно питалась металлами, не отходя от дома. Она резко встрепенулась и пронзительно вскрикнула так, что у всех на корабле заложило уши.

— Они требуют пятьдесят миллионов выкупа в тот же день, когда Трайбер пытался вскрыть свой схрон с ценностями на совершенно ту же сумму. Это не может быть совпадением, — глаза принцессы сверкали сосредоточенно и зло. — Значит, кто-то ещё знал о схроне, но не мог открыть его сам и понятия не имел, что схрон разграблен. Он думает, что Трайбер забрал свои деньги, что у нас на руках пятьдесят миллионов — и похитил Фазиля, чтобы их получить.

Похоже, принцесса была совершенно права.

И Одиссей подумал сразу две мысли. Первое: даже когда ты узнал о конце света и хочешь неделю лежать и пялиться в потолок, осмысляя свой шок — жизнь ждать не собирается. Она продолжает с гиканьем нестись вперёд потоком разношёрстных событий и дел.

И второе: уж теперь-то ему было ясно, почему Ана сегодня никуда не уйдёт.