Общество гурманов: [сборник]

ГЛАВА 1 ТИХИЙ УЖИН

На утесе над городком Бродстейрс, на почтительном расстоянии от моря, возвышался деревянный особняк в готическом стиле. Высокий, узкий, со стрельчатыми окнами и заостренными крышами, он стоял здесь за много лет до того, как Бродстейрс разросся вдоль меловых обрывов побережья Кента. Вязы и буки, поднявшиеся вокруг особняка за последнее столетие, почти полностью скрыли от посторонних глаз смотровую площадку на юго-восточном краю крыши.

С площадки открывался вид на суда, пришвартованные в Даунсе и идущие под парами из Ла-Манша, а сквозь деревья, если приглядеться, виднелся, правда едва-едва, силуэт замка Кингсгейт-Касл. В особенно ясные ночи, когда свет луны падает на мели Гудуин, человек с острым зрением мог в предрассветные часы различить контрабандистов, плывущих на быстрых люггерах в укромные бухты. Высокие окна второго этажа особняка по ночам закрывали выпуклыми ставнями, что придавало старому серому дому загадочности, а когда с моря надвигался туман, он и вовсе превращался в невидимку. Постояльцы, приезжавшие отдохнуть в одном из отелей с видом на море в Бродстейрсе, могли прожить там целый месяц, даже не подозревая о существовании этого здания. А местные обходили его стороной.

Джулиан Хоббс, войдя в открытые ворота, остановился на середине длинного проезда, отходившего от дороги, и с недоверием оглядел дом. Ставни окон второго этажа были широко распахнуты, и даже тени от листвы на окнах не могли скрыть движущийся силуэт. Солнце клонилось к закату; и, глядя на возвышающийся над ним призрачный замок, Хоббс пожалел, что приехал позднее, чем собирался. Увы, у дилижанса по дороге из Кентербери отвалилось колесо, и починка заняла чертову прорву времени.

Неизвестно, какой прием ожидает его здесь и примут ли его вообще, но он не сомневался, что цель его визита не требует присутствия констебля. На случай неприятностей он носил с собой утяжеленную трость. Но что-то в этом старом доме вызывало в нем смутную, безотчетную тревогу. Однако подобные мысли относились к области воображения, а Хоббс был человеком практическим, поэтому выбросил их из головы и, похлопав набалдашником трости по ладони, решительно двинулся вперед по обрамленному деревьями проезду, намереваясь через два часа с комфортом отбыть на вечернем дилижансе в Кентербери.

На втором этаже особняка, в столовой с деревянными панелями на стенах, за освещенным канделябром со свечами столом сидели трое мужчин. Все они состояли в гастрономическом клубе под названием «Общество гурманов», а старый дом эти экстравагантные джентльмены именовали «Замком гурманов». На стене висели омерзительные полотна французского художника Жерико, напоминающие анатомические карты. Стол опирался на колонну, сделанную из выдолбленного изнутри ствола дерева, где помещались механизмы, доставлявшие кушанья из располагавшейся ниже этажом кухни. Под стрекот подъемника на столе появилось серебряное блюдо, накрытое высоким серебряным колпаком; бутылка кларета тем временем завершала второй оборот вокруг стола. Собравшиеся обходились без прислуги. Рядом с накрытым колпаком блюдом лежала деревянная доска с ковригой темного хлеба и длинный нож.

— Насколько мне известно из заслуживающих доверия источников, мой прадед как-то поужинал поэтом Чаттертоном, — громко объявил Гарри Ларсен, очнувшись от дремы. Помимо неучтивого обыкновения засыпать после второго бокала вина, Ларсен слишком часто похвалялся своими сомнительными предками. Однако он был богат, и остальные терпели его вздорное поведение. Он отличался ненормально большой круглой головой, покрытой кудрявой растительностью, и слегка вздернутым носом, открывавшим на обозрение не менее кудрявые заросли.

— Не верю, Ларсен, — ухмыльнулся Джейсон Форбс. — Чаттертон отравился мышьяком, и его мясо было бы ядовитым. Хотя откуда у голодного поэта на костях мясо? Как я слышал, поэты почти несъедобны без обильного соуса и все равно жилистые, как старые петухи, — Форбс носил сиреневый шейный платок с узлом, скрепленным янтарной булавкой. Из янтаря выглядывала увязшая пчела. Говоря, Форбс теребил в руках висевшую рядом с его креслом перевитую золотом тесьму с вплетенной в нее ярко-голубой лентой.

— Это по слухам Чаттертон отравился мышьяком, — парировал Ларсен. — Мой дед знал, что это не так.

— Стало быть, ваш дед был поэтом? — спросил третий, председатель общества — остальные называли его Саузерли, хотя это было вымышленное имя. — В конце концов, то, что мы едим, не только дает нам силы, но и меняет нас, — председатель, высокий, худой как скелет, никогда не улыбающийся без крайней на то необходимости, вещал, рассматривая рубиновое содержание винного бокала сквозь притулившееся на носу пенсне.

— Именно так, — буркнул Ларсен. — Поэт малоизвестный, но сильный. Джонсон высоко ценил его работы.

— Джонсон — составитель словаря? — скептически осведомился Форбс.

— Он самый.

— Тогда вашему деду следовало бы поужинать Джонсоном, — заметил Форбс. — Тучный Джонсон всяко сочнее, чем Чаттертон, да еще и с привкусом гениальности. А стихи Чаттертона никто не читал: пустословие талантливого юнца, у которого нет ничего за душой.

Открылась дверь, и в столовую заглянул слуга в ливрее, похожий на одетую в человеческое платье обезьяну: свисающие до колен руки, покатый лоб и огромная нижняя челюсть.

— Приехал мистер Джулиан Хоббс, просит принять, сэр, — сказал он председателю. — Отказать ему, или вы его ждете?

— Хоббс, говоришь? Проводи его в столовую, Дженсен, и усади в кресло с покрывалом. Мы действительно его ждали.

— Прикажете открыть замок на ошейнике?

— Да, и непременно оставайся рядом с этим джентльменом, после того как запрешь дверь и усадишь его.

Дженсен поклонился, подошел к украшенному богатой резьбой шкафу и открыл дверцу. В шкафу, в петле с замком, висел круглый, напоминающий хомут деревянный ошейник с отверстиями по периметру, рядом с каждым из которых располагался маленький железный винт. Он достал ключ, открыл замок, чтобы ошейник можно было снять, и вышел из комнаты, бесшумно притворив за собой дверь.

После долгой паузы Дженсен ввел в комнату Хоббса и объявил его имя.

— Добро пожаловать, сэр, — радушно приветствовал его Саузерли.

Дженсен повесил пальто Хоббса на крюк у двери и поставил его утяжеленную трость в подставку для зонтиков, сделанную из слоновьей ноги. Дженсен шагнул к предназначенному для гостя креслу, укрытому до самого пола цветастой накидкой. Он отвел кресло влево, чтобы Хоббс мог сесть, а затем повернул вместе с его обитателем обратно, и оно с лязгом встало на место.

— Добрый день, джентльмены, — Хоббс окинул собравшихся критическим взглядом. Он обратил внимание на патологически натуралистичные полотна на стене — отрубленные головы и конечности, расчлененный скелет — и не смог сдержать гримасы отвращения. Будучи человеком совершенно рациональным, он с трудом переносил экстравагантность и фантазии, патологические и любые другие; они в равной степени его не впечатляли.

— Меня зовут Саузерли, — приветливо сообщил председатель, — а это мои товарищи: мистер Форбс и мистер Ларсен. Кстати, бутылка у вас, Ларсен.

— Действительно, так и есть, — Ларсен наполнил пустой бокал. — Не желаете ли отведать этого превосходного кларета, мистер Хоббс?

Он придвинул бокал через стол Хоббсу, тот кивнул в знак благодарности и пригубил из бокала.

— Весьма недурственно, — подтвердил Хоббс.

— Мистер Джулиан Хоббс! — Саузерли глядел на гостя сквозь пенсне, из-за чего глаза его казались неестественно близко посаженными. — Почти готов поверить, что вы сын химика Хоббса — Хоббса из Кентербери?

— Да, сэр, я действительно его сын.

— Тогда мы вдвойне рады знакомству с вами. Я даже имел честь знать вашу матушку, хотя и много лет назад, в стране иной, как сказал бы Великий бард — я имею в виду Кристофера Марло, разумеется. Вы тоже питаете склонность к наукам, сэр?

Хоббс некоторое время молча смотрел на него, не вполне понимая, как ответить на замечание о своей матушке. В конце концов он решил не обращать на это внимания и ответил:

— Я немного интересуюсь электрической медициной, изучал в Париже.

— Превосходно. Интереснейшая область с блестящими перспективами, как я понимаю. Электрификация идет семимильными шагами.

Хоббс кивнул всем в знак согласия и сказал:

— Перейдем к делу, джентльмены. Я пришел по поводу смертной книги моей матушки. У меня есть веские основания полагать, что она может находиться в этом доме.

— Неужели? — спросил председатель. — Не вполне понимаю, о чем вы говорите. Что за смертная книга? Джентльмены, может быть, кто-то из вас просветит меня? — он вопросительно посмотрел на Форбса и Ларсена.

— Увы, нет, — отвечал Форбс. — Вот наш друг Ларсен, в его жилах течет кровь поэта, кровь книгочея. Возможно, он…

Ларсен покачал головой.

— Он шутит, мистер Хоббс. Я не интересуюсь никакими книгами, кроме бухгалтерских.

— К сожалению, не могу сказать ничего более определенного, — с грустью произнес Хоббс, — но, как я понимаю, в этой книге собраны воспоминания, надежды и горести моей бедной матушки. Она небольшая — скорее всего в четвертушку листа, но в богатом переплете. По правде сказать, отец всегда держал эту книгу под замком, и я ее никогда не видел. Он верит, что в этой книге обитает часть ее… духа. Ее душа, скажем так, и если книгу ему не вернуть, он совершенно точно умрет несчастным. Понимаю, это может показаться фантазией, но такова правда.

— Крайне прискорбно такое слышать, — заметил Саузерли, — но, думаю, вы это в метафорическом смысле. Вы имеете в виду дневник? Может быть, написанный собственной рукой вашей матушки? Записки?

— Очевидно, это нечто более эзотерическое, — ответил Хоббс. — Но сама по себе книга сейчас не существенна. Существенно то, что книгу принес в этот самый дом подлый слуга, выкравший ее из письменного стола отца вместе с небольшой лампой и украшенной драгоценными камнями бутылочкой светильного масла: все это лежало в деревянной шкатулке с именем моей матушки. Слуга сам сознался в краже, когда мы нашли в его комнате подозрительно крупную сумму денег, и сам же указал мне на этот дом. Моя единственная цель — забрать украденное и вернуть деньги тому, кто купил книгу и лампу. Это предсмертное желание моего отца, джентльмены, поэтому оно и мое тоже.

— Очень разумно, что вы прихватили с собой неправедно вырученные деньги, мистер Хоббс, но мы трое просто пришли поужинать и вполне искренне говорим вам, что ничего не знаем ни о книжке, ни о прочих диковинных вещицах. Ваш слуга сообщил имя человека, которому их продал?

— По его словам, это был какой-то барон.

— Ну конечно! — воскликнул Саузерли. — Барон! Совершенно в его манере. Если ваш слуга украл книгу, уверяю вас, барон ничего не знал о краже и вернет ее вам немедленно или как только сможет найти. Барон — человек чести. Вы не подождете его, сэр? Он скоро к нам присоединится. Вы ведь не откажетесь немного перекусить, пока мы ждем? У нас тут гастрономическое общество, как бы причудливо это ни звучало.

— Я надеялся вернуться в Кентербери на почтовом дилижансе сегодня же вечером. Тяжелый день.

— Так выпейте еще бокал вина и немного отдохните. Не думаю, что придется долго ждать. Мы намерены продегустировать один интересный… pâté, как говорят французы. Лучше всего есть его с хлебом.

— А вы слыхали, что на Востоке, — вставил Ларсен, странно ухмыляясь, — едят мозги живых обезьян? Понимаете ли, обезьяне вскрывают череп и закрывают его серебряной крышкой, а на столе крышку снимают и вычерпывают содержимое ложками. По консистенции мозговое вещество напоминает свиной пудинг.

Хоббс с недоверием взглянул на него.

— Похоже, вам нравится потешаться над незнакомцами, сэр. Однако меня вы не собьете. Настоятельно прошу вернуть мне книгу. Я готов полностью за нее заплатить, как уже сказал. Никто не потеряет ни фартинга. Повторяю, это желание моего умирающего отца, и я намерен его исполнить. У меня нет ни малейшего желания шутить.

Трое мужчин некоторое время молча смотрели на него. Хоббс нервно взглянул на плотно закрытую дверь и заметил, что его трость уже исчезла из нелепой слоновой подставки. Тяжелые ставни на окнах затворены. Слугу он не видел, но чувствовал его присутствие у себя за спиной.

— Простите, — сказал он быстро, решив поменять тактику. — Я устал и потому несдержан. Боюсь, мои слова могли показаться вам оскорбительными.

— Вовсе нет, мистер Хоббс, — качнул головой председатель. — Наш друг Ларсен отличается своеобразным чувством юмора. Мы не допускаем и мысли о том, чтобы есть обезьяну, тщательно ее не потушив, и нам очень жаль, что ваш отец при смерти, пусть и всем нам предстоит пройти этим темным путем туда, откуда, как уверяют нас поэты, уж нет возврата никому. Безусловно, иным из нас суждено пройти по нему раньше других, — и он улыбнулся так широко, что показались неестественно острые резцы. — Мистер Форбс, снимите колпак и отрежьте мистеру Хоббсу кусочек мозжечка, будьте любезны, ха-ха-ха!

— Один кусочек мозжечка! — выкрикнул Форбс, откидывая закрепленный на петлях колпак и строя Хоббсу дикие рожи, словно разум внезапно покинул его.

Хоббс с ужасом увидел, что на блюде лежит отрубленная человеческая голова. Запахло карри — очевидно, от лужицы желтовато-зеленого соуса, где плавали грибы. Хоббс быстро понял, что ошибся: голова все еще покоилась на собственной шее. Блюдо плотно прилегало к шее, как брыжи елизаветинской эпохи, только сделанные не из кружев, а из серебра. Человек был жив, губы его беззвучно шевелились, а тело жертвы скрывал накрытый простыней стол.

Хоббс попытался встать на ноги, но слуга положил руки ему на плечи и вдавил обратно в кресло. Форбс поднял руку и сильно потянул за золотую тесьму. Хоббс услышал лязг пришедших в соприкосновение шестерен, и кресло под ним задрожало. Вдруг он почувствовал, что не может даже пошевелиться: его руки оказались прижатыми к бокам. Он с ужасом понял, что из пола выдвинулся деревянный бочонок, охвативший его вместе с креслом, задрав вверх накидку, и она висела вокруг его заключенных в бочонок плеч, словно саван. Он сделал еще одну отчаянную попытку подняться, отталкиваясь ногами, и отклониться назад, чтобы сбросить с себя руки слуги, но бочонок слишком плотно охватывал его колени, а кресло стояло, как вкопанное.

Слуга отошел от него, и через мгновение через голову Хоббса на края бочонка опустился тяжелый деревянный ошейник, скрыв плечи. Винты затянулись, и он оказался заперт в вертикальном гробу, точь-в-точь как тот несчастный, чья голова что-то лопотала на блюде, вывалив язык, словно пытаясь вылакать соус карри.

— Думаю, наш друг отправится вместе с остальной партией, — сказал Саузерли Ларсену и Форбсу уже без всякого намека на юмор. — И побыстрее — пока кто-нибудь из его назойливых друзей не явился его искать. Приступим к еде, джентльмены. Нам еще предстоит поработать до приезда барона.

Форбс поднял серебряный диск, аккуратно закрывавший спиленную макушку головы жертвы, открыв мозг. Несчастный уже успел потерять сознание от страха или, возможно, от боли. Единственным признаком жизни оставалось движение глаз под веками.

Саузерли удовлетворенно кивнул и развернул камчатную салфетку, откуда высыпался комплект десертных вилок и остро заточенных ложек.

ГЛАВА 2 НАСЛЕДСТВО

Элис Сент-Ив пребывала в приятном изумленном полузабытьи и лишь вполуха слушала мистера Бэйхью, поверенного Сент-Ива, приехавшего из Лондона в Айлсфорд, чтобы рассказать во всех подробностях о неожиданном наследстве Элис — доме на побережье в окрестностях Маргита, принадлежавшем ее дядюшке Годфри Уолтону. Мористое, так назывался дом — это слово, когда Элис произносила или слышала его, вызывало в ней странные, но по большей части приятные воспоминания. Название вполне уместное: притулившийся на середине обрыва одинокий дом смотрел прямо на Дуврский пролив. Наследство на много лет погрязло в судебных разбирательствах и почти забылось, превратившись из возможного чуда в одну из досадных потерь. И вот потерянное неожиданно нашлось.

Это было ее второе наследство. Несколько лет назад она с мужем Лэнгдоном переехала из Чингфорда в дом в Айлсфорде, завещанный ей тетушкой Агатой Уолтон, сестрой Годфри Уолтона, где они жили теперь. Элис не нуждалась во втором доме, это казалось неприличным излишеством, тем более что она не являлась прямой наследницей ни тетушки, ни дядюшки.

Вся семья, включая юного Финна Конрада, за несколько лет ставшего почетным ее членом, собралась за ужином в столовой и уже почти расправилась с двадцатифунтовым молочным поросенком, начиненным шалфеем и луком, с печеной картошкой и огромным блюдом зеленого салата с травами из собственного огорода, заправленного соусом из измельченных вареных яиц, французского оливкового масла и сыра стилтон.

Табби Фробишер и его дядюшка Гилберт, оба солидные мужчины весом под восемнадцать стоунов, тоже внесли в богатство стола свой вклад. Они остановились ниже по реке в Снодленде, поскольку Гилберт недавно вступил во владение бумажной фабрикой «Мажестик». И приехав к Сент-Ивам сегодня днем, привезли с собой машину, способную производить умопомрачительные количества мороженого, и огромную корзину ранней черники, для вкуса.

В центре столи стояла бутылка портвейна и крекеры, но их мало кто удостоил внимания, предпочитая кофе из зерен, доставленных в поместье Гилберта в Дикере с Суматры и зажаренных и размолотых не более получаса назад. Фробишер-старший был богат, как Крез, несмотря на неумеренную щедрость и зачастую поспешные решения. Его племянник Табби выглядел бы как брат-близнец Гилберта, если бы не разница в тридцать лет и более густая шевелюра.

Клео и Эдди, дети Сент-Ивов, оба в радостном изумлении, тоже сидели за столом, несмотря на поздний час, хотя Элис видела, что у Клео уже закрываются глаза. Кот Ходж забрался девочке на колени и спал, что, как знал даже сам Ходж, за столом категорически не разрешалось. Домашние правила в этот вечер полетели за борт. Элис наблюдала за лицом мужа, внимательно слушавшего Бэйхью, но ее внимания хватило ненадолго, и она мысленно перенеслась в прошлое.

Дом покойного дядюшки, теперь уже ее дом — запущенный причудливый особняк в полумиле от маяка Норт-Форлэнд, высящийся над пустынным пляжем, где в детстве Элис летом неделями бродила по берегу, наслаждаясь полной свободой, исследуя приливные водоемы и морские пещеры и собирая сокровища, оставленные морем на песке у этого смертельно опасного для моряков побережья.

Свои летние месяцы в Мористом она делила с кузеном Коллиером, жизнерадостным долговязым подростком, который любил подурачиться и временами попадал в немилость у дядюшки, вопреки запретам забираясь в закрытые на замок комнаты. В спокойные дни двоюродные брат и сестра пускались на веслах в плавание на плоскодонке иногда до самых мелей Гудуин, бродили по окрестным лесам и ловили форель в ручьях с меловыми берегами. Они честно отрабатывали пансион: готовили завтраки и поздние ужины, обычно оставляя порцию дядюшки на тарелке в кухне и убирая за ним на следующий день. Поездки Элис в Мористое внезапно прекратились, когда ей исполнилось тринадцать.

Тогда же исчез из ее жизни и кузен Коллиер, поскольку их семьи между собой не общались. Прошло еще лет шесть, и до нее дошли слухи, что Коллиер повесился, после того как дядюшка, сам бездетный, лишил его наследства. Тогда она испытала чувство вины, поскольку саму Элис наследства не лишили. А потом, лет пять назад, когда дядюшка умер, кузен Коллиер восстал из гроба, чтобы его оспорить, завещание погрязло в судах.

Какие же чувства она испытывает сейчас? Ощущения вины не было — странные выходки ее кузена вряд ли его оправдывают. Радость, решила она, — примерно такую же радость она видела сейчас на лицах Клео и Эдди. От размышлений Элис отвлек вопрос Сент-Ива:

— Значит, этот Коллиер Боннет, предъявлявший претензии на дом, — самозванец?

— В определенном смысле самозванец, да, — ответил Бэйхью, — но только в том, что его самоубийство, как выяснилось, инсценировка. Сам он именно тот, за кого себя выдает, — манера спокойно излагать факты, темная одежда и серебряные волосы придавали мистеру Бэйхью вид солидный и прозаический — таким всякому и хотелось бы видеть своего поверенного. — Он представил документы, подтверждающие его происхождение, и у него по неизвестной причине оказался экземпляр первого завещания Годфри Уолтона, где тот завещал ему половину дома. Однако второе завещание, составленное годом позже, аннулировало предшествующее, и Боннет остался ни с чем. Претензии Боннета на это имущество совершенно безосновательны. Он нанял адвоката из Шотландии, чтобы тот, представляя его в суде, подавал протесты, иски и апелляции. Закончилось все скверно — молодой человек дошел до полной нищеты. Говоря проще, Боннет поставил все на плохие карты.

— Кузен Коллиер не получил совсем ничего? — спросила Элис. — В детстве я его любила. Мы ведь играли вместе.

— Ни гроша, — ответил Бэйхью. — Эти его странные выходки — не умер, хотя считалось, что умер, и вышел из тени, когда почуял запах денег… Нет, мэм, все это чересчур странно, чтобы его восприняли в суде всерьез. Без сомнения, он разыграл свою смерть, чтобы избежать уголовного преследования или, может быть, ускользнуть от недовольных кредиторов, а потом вернулся к жизни, когда увидел возможность получить деньги. Умри Годфри Уолтон без завещания, для Коллиера Боннета все могло бы сложиться иначе, но старый джентльмен ясно изложил свою последнюю волю. Он оставил дом со всем, что в нем находится, вам, мэм.

— Ура! — крикнула Клео, внезапно пробудившись, а Финн Конрад поднял свою чашку и предложил тост, после чего все охотно выпили.

— Есть, однако, одно необычное обстоятельство, — сказал Бэйхью. — Дом должен был пустовать все эти годы, и я опасался, что он уже развалился. У меня есть партнер в Маргите, и он любезно согласился посмотреть на него. Рад сообщить, что дом в полном порядке, однако мой партнер обнаружил, что в нем живут.

— Живут! — воскликнул Фробишер-старший. — Кто же? Самовольные поселенцы, даже не сомневаюсь.

— Судя по всему, нет, — сказал Бэйхью. — Там уже почти три года живет одинокий джентльмен, причем он утверждает, что регулярно платит за аренду. Его зовут Трулав, барон Трулав, что, согласитесь, звучит довольно подозрительно.

— В каком смысле барон? — спросил Сент-Ив. — Из пэров?

— Нет, просто иностранный титул. Я поинтересовался его прошлым и выяснил, что он жил во Франции, где снискал себе определенную репутацию, занимаясь так называемыми магическими искусствами. Присвоенный им титул в Англии не имеет никакого веса, хотя он настаивает, чтобы к нему обращались именно так — это часть его… костюма, если понимаете, о чем я.

— Не вполне, — сказал Сент-Ив. — В буквальном смысле?

— Костюма магнетизера, господи прости. Рядится в яркие мантии и плащи, разглагольствует о животном магнетизме, магнетическом флюиде и магнетической связи с мертвыми в одном из кружков мадам Блаватской в Лондоне. Заметьте, с точки зрения закона, к нему никаких претензий нет и обвинять его не в чем — он может быть совершенно невиновен, если исходить из того, что каждый вправе верить в свою собственную чепуху.

— Довольно нагло с его стороны жить в доме обманным путем, — заявил Гилберт Фробишер. — Табби и я выкинем его оттуда, Элис, вместе с его плащами и мантиями.

Мистер Бэйхью моргнул, глядя на Гилберта, видимо, не понимая, шутит старик или говорит серьезно.

— Не имею ничего против плащей и мантий, Гилберт, — улыбнулась Элис. — Вспомни о нашей соседке Матушке Ласвелл и ее друзьях.

— Матушка Ласвелл уже показала, чего она стоит, и не один раз, — возразил Гилберт. — А этот барон Трулав пока нет.

— Мы воздержимся от насилия, Элис, до тех пор, пока ты сама нас не попросишь, — поспешил успокоить ее Табби. — Дядюшка просто полон энтузиазма. Вполне возможно, ледяной пудинг отморозил ему мозги, — он подмигнул Клео и Эдди.

Бэйхью значительно откашлялся.

— Между тем барон показал моему партнеру договор аренды, разрешающий ему жить в доме, — уже третий такой документ, с продлением каждый год.

— Подписанный кем? — спросил Сент-Ив.

— Мистером Самуэлем Пиквиком.

— Ха! — воскликнул Гилберт Фробишер. — И этот идиотский барон даже не заподозрил, что имя вымышленное? Ну конечно, Пиквик!

Бэйхью пожал плечами.

— Возможно, магнетизера устраивали условия, и он предпочел не вникать в незначительные детали. Такие вещи случаются довольно часто. Нечестный человек видит пустующий дом, выясняет, что владелец умер, и сдает его кому-нибудь, подписывая договор, хотя не имеет никакого права, под вымышленным именем. Потом исчезает и, если обман не раскрыт, возвращается через двенадцать месяцев, чтобы продлить договор еще на год. Мой представитель в Маргите решил, что это как раз такой случай и что барон в каком-то смысле жертва мошенничества — с той разницей, конечно, что он все это время жил в доме, так что мошенничество оказалось для него удачным.

— Готов поставить пять фунтов, что Самуэль Пиквик не кто иной, как Коллиер Боннет, — сказал Сент-Ив.

Бэйхью кивнул.

— Вполне возможно. Боннету доподлинно известно, что дом пустует, а также все прочие обстоятельства. Он вполне мог решить, что раз дом в один прекрасный день перейдет к нему и все это дело приобретет законность, то он не делает ничего плохого и время все расставит по своим местам. Вероятно, мы сможем добиться, чтобы полученные за аренду деньги достались миссис Сент-Ив, если выясним, где живет Боннет и если барон готов дать показания, что Боннет выдавал себя за Пиквика. Думаю, Боннета не так сложно разыскать.

— Оставим Коллиера Боннета в покое, — попросила Элис. — Он же мой кузен, в конце концов, и кроме того уже и без того стал жертвой собственной глупости. Нам повезло, что в доме жили. В противном случае он бы стал логовом барсуков и уютной пещеркой для летучих мышей.

— Безусловно, — кивнул Сент-Ив. — Ты совершенно права, Элис. У нас есть все основания для благодарности и ни одного, чтобы дразнить Фортуну, бросая камни в тех, кого она обошла.

— Как бы там ни было, барон Трулав поставлен в известность о том, что ему надлежит выехать, — сказал Бэйхью, покосившись на Фробишера-старшего. — Так что выбрасывать никого не потребуется. Я направил ему соответствующее письмо, как только получил доклад от своего представителя.

— И он уже выехал? — спросил Элис.

— К сожалению, мэм, этого я не знаю. Все это произошло совсем недавно.

— Если не выехал, мы его поторопим, — будничным тоном сообщил Фробишер-старший, — с выкидыванием или без выкидывания. Табби, ты ведь прихватил с собой дубинку? Пощекочем его за ухом, пока смех не превратится в слезы.

Бэйхью сделал вид, что не услышал этой недвусмысленной угрозы, и, достав из портфеля лист бумаги, обратился к Элис:

— Я принес с собой документ, дающий полиции право выселить его по вашему требованию, если он еще сам не выехал. Именно полиции, — поверенный многозначительно посмотрел на воинственного старика. — В худшем случае он будет вас раздражать очень недолго, поскольку закон в этом случае истолкования не требует. Это ваш дом, мэм, и, по моему разумению, вы вправе вступить во владение, когда вам заблагорассудится, — с этими словами Бэйхью опустил руку в карман жилета, извлек два одинаковых железных ключа и положил их на стол рядом с кофейной чашкой Элис.

— Ну что же, — сказал Гилберт Фробишер, — предлагаю отправиться туда утром в моей карете. Не стоит дожидаться, пока неподражаемый барон вытащит из дома серебро и мебель.

ГЛАВА 3 ХРУЩ

Элис обнаружила, что после праздничных тостов и позднего ужина с обилием новостей ей не заснуть. За открытым окном стояла тихая ночь, над деревьями проглядывали звезды. Она узнала опрокинувшийся над океаном ковш Большой Медведицы. Окно выходило на восток, где милях в сорока по прямой из Мористого открывался вид на те же звезды и океан.

Она вернулась к чтению своего дневника, написанного летом 1867 года и пролежавшего все эти годы в сундуке: восторженное описание кашалота, выброшенного на песчаный пляж в бухте Лазаря, над которой, у подножья меловых обрывов, стояло Мористое. Поля дневника в кожаном переплете с латунными застежками пестрели рисунками. Она измерила длину кита веревкой — шестьдесят три фута шесть дюймов, согласно записи в дневнике, а набросок на полях иллюстрировал его невероятную высоту, почти в четыре роста маленькой Элис, стоявшей рядом. Дядюшка обещал отдать ей зуб, вырубив его топором из китовой челюсти. После этого кита собирались взорвать динамитом, пока он не начал разлагаться.

Той ночью, много лет назад, она долго сидела у окна и смотрела на освещенного луной мертвого кита. Волны, набегая на пляж, обступали его, шевеля гигантский хвост, огромный глаз поблескивал в лунном свете. В конце концов Элис заснула под шум начинающегося шторма и прибоя у рифа. Когда она проснулась утром, пляж опустел, как по волшебству, — обошлось без динамита, слава богу, кита поглотило море. Зуб ей так и не достался, остались лишь чернила на бумаге.

И все же все эти годы ей временами снился этот кит, поднимаясь из глубин спящего сознания. Сны эти были страшноватые, но в то же время грандиозные — темная громада океана, в бескрайних просторах которого гигантский кит не больше жалкой щепки. Одна часть ее существа радовалась — даже более чем радовалась — комфорту и спокойствию Айлсфорда и его окрестностей, уютной жизни за живыми изгородями, подстриженными деревьями и прудами, в окружении родных лиц. Но оставалась и другая Элис, тоскующая по океану и порождаемым им снам.

Внизу часы начали отбивать полночь, а когда они замолкли, она услышала, как муж поднимается по лестнице, закончив приготовления к их скоропалительной поездке на побережье. Фробишеры обещали заехать за ними ровно в восемь утра.

— Не спишь? — спросил Лэнгдон, уже в ночной рубашке, ныряя в постель рядом с ней. В этот момент на подоконник сел козодой, держа в клюве большого жука, беспомощно шевелящего лапками. Птица сидела совершенно неподвижно, освещенная лунным светом.

Элис слегка толкнула Лэнгдона локтем и указала на окно, где птица, посидев еще немного, улетела прочь.

— Видел жука у него в клюве? — спросила она.

— Думаю, это майский жук. Впрочем, поздновато для них, лето в разгаре.

— Хрущи, так отец их называл. На них отлично ловится щука.

— Будь я щукой, похрустел бы хрущом, — сказал Сент-Ив. — Да будь я и карпом, тоже.

— Рассказать о дядюшке Годфри? — спросила Элис.

— Расскажи, конечно. Я слабо себе его представляю, — он сел в постели рядом с ней, подложив под спину подушку. Бриз шевелил полог кровати, где-то в ночи слышался трескучий голос коростеля.

— Дядюшка Годфри жил в Мористом уже много лет, когда тетушка Агата привезла меня познакомиться с ним и кузеном Коллиером, до того я о них почти и не слышала. Я хорошо все помню, хотя мне было тогда, наверное, лет шесть. Дядюшка, несомненно, был человеком своеобразным, но я никогда не чувствовала в нем угрозы, во всяком случае, для меня. Он и пальцем меня ни разу не тронул.

— С чего это ему тебя трогать? Ты имеешь в виду непристойным образом?

— Может, и так в каком-то смысле, но он вообще ни разу ко мне не притронулся, даже руки не пожал. Он несколько раз бил Коллиера палкой — весьма жестоко. Но от Коллиера и у ангела терпение бы лопнуло. Дядюшка Годфри был человек угрюмый, не помню, улыбнулся ли он хоть раз при мне, никогда не смеялся уж точно. Занимался своими тайными делами, а нам двоим разрешалось беситься сколько угодно, лишь бы мы не приближались к запертым комнатам. Тем сильнее Коллиеру хотелось этот запрет нарушить. Он только и говорил о том, что может быть спрятано в этих комнатах, и в результате получал порку.

— Беситься в детстве было моим любимым занятием, — улыбнулся Лэнгдон. — Никогда не упускал возможности побеситься. «Тайные дела» твоего дядюшки звучат интригующе. Помнишь какие-нибудь подробности?

— Да не особенно, — ответила Элис, минуту подумав. — Он провел четкую границу, фигурально выражаясь, за которой находилось то, что нам знать не позволялось, и временами к нему приходили какие-то страшные люди. Коллиер придумывал всякие мрачные тайны, но у него всегда было болезненное воображение. Хотя, возможно, что-то из этого и было правдой. А в конце жизни дядюшка Годфри стал семейным скелетом в шкафу. Произошел скандал, и он внезапно впал в немилость. Мои родители никогда больше о нем не говорили, по крайней мере, в моем присутствии. Ходили слухи о контрабанде и других темных делах, хотя никто ничего не озвучивал. Со временем мое любопытство улетучилось. Но я скучала по Мористому, хотя и не особенно скучала по дядюшке Годфри.

— Теперь тебе не придется скучать по Мористому!

— Не придется, и это радует. И все же мне теперь не заснуть. Все изменилось в одно мгновение. Ты тоже это чувствуешь?

— Что-то вроде этого, определенно. Кажется, что жизнь идет в своей колее, и вдруг все переворачивается, к лучшему или к худшему. В данном случае я склонен к оптимизму, в отличие от несчастного хруща, которому внезапно изменила удача.

— Не говори так, — остановила мужа Элис. — Глупо полагаться на удачу.

ГЛАВА 4 МАГНЕТИЗЕР

Джулиан Хоббс сидел в кресле, привязанный за запястья и лодыжки, без сюртука, жилета и рубашки, голова его безвольно свесилась на грудь. Его перенесли в импровизированный погреб, вырубленный в меловой породе, куда через оконную решетку проникал свет луны, отраженной в океане. Ночной бриз заполнял помещение морским воздухом, и несчастный визитер дрожал от холода и страха, голова его болела, а сознание помутилось.

— Этот Сент-Ив, — спросил Саузерли, — что вы о нем знаете, барон?

— Член Королевского общества и Клуба исследователей. Учился в Эдинбурге, где затем недолго преподавал. Он, как говорится, мастер на все руки, когда речь идет о науках: миколог-любитель, палеонтолог-любитель, исследователь тайных наук и, говоря о философских взглядах, в своем роде либертарианец, свободномыслящий, но не вольнодумец. Его имя связано с полетами дирижаблей, сыворотками долголетия, электромагнетизмом, предполагаемыми путешествиями во времени и в космосе, и это еще далеко не все. Ум его отмечен печатью гениальности, без всякого сомнения. При этом филантроп чистой воды, но не любит привлекать к себе внимания. Несколько лет назад переехал в деревню Айлсфорд и занялся сельским хозяйством, хоть и джентльмен. Жена у него вполне обеспеченная, да еще и красавица в придачу. Грозная женщина. Не советую недооценивать их обоих.

У ближайшей стены стоял вырубленный из известняка стол, блестящий от толстого слоя лака, с подносом, где лежала пара шприцев с мутной жидкостью. Вокруг подноса располагались разнообразные магнетические атрибуты: магниты разных форм и размеров, цветные очки, медные трубки, пульверизаторы с разноцветными жидкостями, неоправленные драгоценные камни и отполированные булыжники. Ларсен и Форбс сидели на деревянных стульях, наблюдая за процедурой.

— Либертарианец, ну конечно… — произнес Ларсен не вполне трезвым голосом. — Иными словами, этот Сент-Ив — обычный самозванец и мошенник. Прикрывается дурацкой философией, а сам живет на деньги жены. Тихушник он чертов, сдается мне, — толстяк подмигнул несчастному Хоббсу, громко рыгнул и, допив остатки вина и чмокнув губами, снова потянулся за бутылкой, но обнаружил, что та уже пуста.

— Нет, сэр, мошенничеством тут и не пахнет, — возразил барон. — Благодаря ему в Лондоне поймали Юлиуса Клингхаймера. Припоминаете Юлиуса Клингхаймера, Ларсен?

— Неохотно.

— В газетах почти ничего не писали, потому что Сент-Ив избегает появляться на публике, а в «Таймс» у него есть приятели, которые заболтали это дело. И множество неожиданных сторонников Сент-Ива осталось в тени, словно целую кучу фигур сбросили с доски. Еще более красноречив тот факт, что Сент-Ивом много лет особо интересовался доктор Игнасио Нарбондо — но доброму доктору так и не удалось избавить мир от профессора Сент-Ива несмотря на несколько попыток. На самом деле, ходят слухи, что Сент-Ив, возможно, избавил мир от Нарбондо во время недавних загадочных событий в Стеклянном соборе в Блэкфрайарсе. Известно, что Нарбондо присутствовал при этой катастрофе, и с тех пор его никто не видел. Его дом в Блэкфрайарсе стоит пустым.

— Опишите Сент-Ива, барон, — попросил Саузерли. — Чтобы я мог узнать его при встрече.

— Шесть футов и два дюйма ростом, примерно тринадцать стоунов. Где-то так. Подтянутый, на книжного червя не похож. Щеки впалые. Вид у него суровый, можно даже сказать — грубоватый. Волосы темные, хотя, возможно, уже начали седеть. Еще добавлю, что он умеет управляться с дубинкой и легко сломает вам челюсть, глазом не успеете моргнуть. Дважды слушал его доклады в Королевском обществе, в одном из залов Берлингтон-Хауса.

— Вы с ним не знакомы?

— Нет, да и не все ли равно.

— Действительно, — согласился Саузерли, и тут Хоббс затрясся, будто в припадке паралича, громко стуча зубами. — Накиньте мистеру Хоббсу на плечи мой плащ, если не затруднит, Дженсен, — сказал барон. — Боюсь, у него начинается припадок. Быстрее. И дайте ему нюхательную соль, пусть подышит.

Затем, обращаясь к Хоббсу, который рывком поднял голову, когда к его носу поднесли флакон с солями, барон сказал:

— Умоляю, сохраняйте спокойствие, сэр. Бояться вам совершенно нечего. Действительно, ваше возвращение в Кентербери несколько откладывается, и ваш отец скорее всего будет расстроен из-за так называемой смертной книги вашей матушки, но в ваших же интересах взять себя в руки. От этого зависит успех нашего… нашего эксперимента.

— Барон, — сказал Саузерли, — Давайте предложим жене Сент-Ива удвоить арендную плату против того, что мы сейчас платим за дом. Если откажется, утроим, но нужно как следует поторговаться, чтобы у них не возникло подозрений.

— Превосходная идея. Полностью разделяю ваше мнение.

— А что же несчастный Пиквик?

— Он сбежал, насколько мне известно, — сказал барон. — Мудро, должен сказать.

— А я в этом не уверен. Думаю, он прячется где-то в округе, и его можно выманить к нам.

— Конечно, если так хочет наше Общество, — согласился барон. — Меня его судьба не интересует.

— Меня тоже, — вставил Форбс. — В конце концов, он нарушил несколько статей Устава, и как знать, сколько еще прегрешений против нас совершил, помимо того что выдал себя за владельца дома в бухте Лазаря.

— Да, — подтвердил Саузерли. — Однако у нас есть более неотложные дела, мистер Форбс. Дела щекотливые. Пиквик дурак от рождения, а вот мистер Хоббс — нет. Надо подумать об отправке партии в Кале.

— Что касается нашего друга мистера Хоббса, то все уже готово, — объявил барон.

Он взял с подноса на столе один из приготовленных шприцев, обернул каучуковый жгут вокруг руки Хоббса выше локтя и плотно его затянул. Немного подождав, магнетизер воткнул толстую иглу в предплечье Хоббса и нажал на поршень; жидкость вытекала из шприца целую минуту, и на лице Хоббса отразилась боль. Форбс поднялся со стула и встал рядом с Ларсеном, чтобы ничего не упустить.

Хоббс повернул голову, скрипя зубами, пытаясь укусить барона за руку, но Дженсен задрал Хоббсу голову и крепко держал ее руками.

— Сопротивляться совершенно бесполезно, — в голосе барона звучало сочувствие. Он неотрывно смотрел на перекошенное лицо Хоббса, медленно доставая часы из верхнего кармана. Взглянув на часы, он снова посмотрел Хоббсу в глаза и заговорил: — Вам нужно расслабиться, мистер Хоббс. Сомнамбулическое состояние довольно приятно, это путешествие в глубины своего ума, который скоро освободится от волнений. Покой. Легкость. Умиротворение. Я хочу, чтобы вы открыли мне свое сознание, и я загляну в него, а потом закрою за собой дверь, и у вас останется лишь самое смутное воспоминание об этом переживании. Представьте себе, что вы плывете в лодке по реке, тихой реке, между зеленых берегов, по голубому небу летят облака. Кругом наступает полная тишина, вы слышите музыку сфер, лун и планет, в гармонии обращающихся в небесах…

Барон снова взглянул на часы. По телу Хоббса пробежала дрожь, он одеревенел в своем кресле, лицо его застыло в маске ужаса, а углы рта опустились вниз с такой силой, что щеки втянулись, как у скелета. Глаза распахнулись под действием невидимой силы. Хоббс забился, из уголков его рта потекла слюна, и он вывалился бы из кресла, если бы не был привязан.

Барон слегка шлепнул несчастного по щеке и ровным голосом произнес:

— Слушайте меня, мистер Хоббс. Слушайте, говорю. Ваша лодка плывет по течению реки. Вы видите под собой воду — зеленую, прозрачную, в воде колышутся водоросли, на поверхности отражаются плывущие облака. Вы стали рекой, мистер Хоббс, вы часть реки, вы…

Хоббс напрягся, словно через него пропустили электрический ток, и разинул рот так широко, что, казалось, кожа на лице вот-вот лопнет. Барон поспешил отступить назад, отпихнув Саузерли рукой в сторону, а голова Хоббса резко дернулась вперед, и он исторг из себя струю темной, окрашенной кровью рвоты с таким напором, что достал до противоположной стены. Ларсен и Форбс, мешая друг другу, попытались отойти в сторону, но вторая струя накрыла их обоих; Ларсена, в свою очередь, стошнило прямо на ботинки Саузерли, хотя барон и Саузерли уже отступили к окну, где глотали морской воздух, спасаясь от наполнивших комнату винных паров и смрада.

Хоббс полностью обмяк, и Дженсен принялся щипать его за щеки, пытаясь вернуть к сознанию. Он дергал Хоббса за уши, кричал на него, потом снова ткнул ему под нос нюхательные соли, прижав флакон к ноздрям.

— Бесполезно, — через пару минут констатировал барон. Он пощупал пульс и сокрушенно покачал головой. — Слабый организм. Его уже не вернуть. Подвесьте тело, Дженсен, выпустите кровь, а внутренности бросьте собакам, если, конечно, члены Общества не намерены пустить их на колбасу. Форбс, как насчет колбасы?

Ларсена опять стошнило, и барон расхохотался.

— Положите тело на лед, — велел Саузерли, — попытаемся продать голову французам.

— Когда отплываем? — спросил барон.

— Скоро, барон. Скоро, — председатель собрался с мыслями и предложил: — Может, в пятницу созовем членов на ужин? Мясо мистера Хоббса не лишено достоинств, хоть это и мертвый Хоббс, если, конечно, положить его на лед.

— Ох уж эти члены со своими аппетитами! — воскликнул барон. — Поступайте, как знаете. Постарайтесь, однако, не забыть про мой гонорар, я хочу забрать деньги завтра утром. Я намерен удалиться в Лондон, если эта дама Сент-Ив решит остаться в доме. Интерлюдия принесла нам обоим прибыль, но, боюсь, лед уже подтаивает, не хотелось бы провалиться.

ГЛАВА 5 МОРИСТОЕ

Запряженная четверкой карета Гилберта Фробишера резко повернула на Клифф-роуд в полумиле за маяком Норт-Форлэнд. В отдалении, слева от дороги, у крутого поворота к бухте Лазаря на северной границе земельных владений Элис показался древний тис. Его развесистая крона осеняла Клифф-роуд своей тенью более двух столетий — по крайней мере, так говорил дядюшка, когда Элис первый раз приехала в Мористое.

Городок Бродстейрс лежал еще в миле впереди, за бухтой Лазаря. Все, кроме Финна Конрада, намеревались остановиться в городе, в гостинице «Роял Альбион»; Финн, искатель приключений, предпочитал заночевать в Мористом. Элис радовала предстоящая ночевка в гостинице — поездка из Айлсфорда после вчерашнего торжества ее утомила, а старый дом наверняка нужно приводить в цивилизованный вид. Завтра они завезут туда еду и другие необходимые вещи, проветрят дом, проверят, не сгрызли ли мыши постельное белье и не поселились ли на верхних этажах летучие мыши. Дел предстояло много; и хотя она уже скучала по Клео и Эдди, было весьма кстати, что до их приезда оставалось еще целых четыре дня.

Когда они выехали на мощеную дорогу, спускающуюся к бухте, Боггс, кучер Фробишера-старшего, осадил лошадей, замедлил ход и прикрепил к колесу тормозной башмак. Отмытые волнами рифы наискосок уходили в море у дальнего края бухты, а южнее, в более глубоких и сравнительно спокойных водах, где скалистые гребни перекрывала широкая полоса песка, волны стихали. Сверкающее на солнце море выглядело обманчиво приветливым, а шум прибоя становился все громче по мере того, как карета спускалась к бухте. Элис испытывала безмолвный восторг от того, что весь этот пустынный, покрытый клочьями водорослей пляж теперь принадлежит ей — всей семье, конечно, — как и изрядный кусок леса на утесах над морем.

— Вот и оно: Мористое, — сказала Элис Финну, когда перед ними показался трехэтажный крытый черепицей дом, построенный на краю обрыва. Он приютился в широкой расщелине в меловых породах, прорезанной за столетия потоками, сбегающими с покрытых лесом высот. Черная черепичная крыша дома спускалась к морю тремя уступами с широкими карнизами, что создавало ощущение легкости. Элис насчитала восемь дымовых труб и прикинула, сколько потребуется возов угля и дров, чтобы круглый год отапливать дом и топить плиту, — и все это придется возить из Маргита. Она подумала о зимних штормах, воющих шквальных ветрах, гремящем прибое у берега, проливных дождях, потоках воды с обрыва и временами обрушивающихся кусках мела. Это место, безусловно, не лишено мрачной романтики, но далеко не курорт.

— Видишь ту высокую стену из камней за домом? — спросила она Финна. — Это для защиты от обвалов мела. Те розовые и желтые цветы, что растут на стене, — это вьющаяся морская смоковница. Дядюшка просил меня собирать ему плоды: он ел их в качестве приправы, а я их терпеть не могла.

— А что за стеной? — спросил Финн. — Я, кажется, вижу там лестницу, поднимающуюся вверх по обрыву.

— Так и есть. Ее, должно быть, поставили уже после меня. Мы с кузеном Коллиером карабкались прямо по трещинам в камнях, если хотели побыстрее попасть в лес.

— Пожалуй, по лестнице можно быстро улизнуть, если кому-нибудь вдруг срочно потребуется. Кому-нибудь не особенно ловкому, скажем так. Хочу посмотреть на нее, если можно, когда будет время.

— Можешь осматривать все, что угодно, Финн. Распоряжайся временем по своему усмотрению. Знаю, ты любишь все хорошенько осмотреть. Поэтому скажу тебе сразу: в кладовке рядом с кухней в полу есть люк, а оттуда идет наклонный тоннель в морскую пещеру. Осмелюсь предположить, что ты все равно нашел бы люк под ковриком, так что предупреждаю: в прилив в пещере опасно, а вода в этих местах прибывает быстро. При мне пляж не раз полностью смывало штормом, а через несколько дней море снова наносило тонны песка.

Карета остановилась, и Элис огляделась в поисках коляски или фургона, которые могли бы принадлежать таинственному барону. К своей радости, ничего подобного она не заметила. По молчаливому согласию все тихо сидели, глядя на высокую, выкрашенную полинялой синей краской дверь из растрескавшихся толстых досок.

— Пока меня здесь не было, у дома изменился характер, — тихо, словно про себя, сказала Элис.

— Как именно? — спросил Лэнгдон.

— Вряд ли смогу объяснить. Может быть, это я стала другой. Он стал похож на призрак. Видишь там, под карнизами, в черепице прячутся фигуры? Человек, несущий вязанку хвороста, — слева от чердачного окна и выглядывающий из-за облака месяц — справа?

— Теперь, когда ты на них показала, да.

— Когда я была маленькая, они были такого же синего цвета, как и дверь, а теперь совсем вылиняли. Приходит в голову странная мысль, что они просто исчезают, как воспоминания.

— Ничего подобного, — возразил Гилберт Фробишер. — Немного свежей краски, и дом станет как новый. Краска — вот решение большинства мировых проблем, Элис. Я, знаешь ли, время от времени покрываю себя позолотой и потому всегда сияю великолепием.

— Боже сохрани, — пробормотал Табби, а дядюшка громко расхохотался собственной шутке.

Боггс слез с облучка, распахнул дверь, и Табби галантно помог Элис спуститься, а потом и сам тяжело слез на землю за ним последовали Финн и Сент-Ив. Гилберт спустился последним, и карета заметно приподнялась на рессорах, резко полегчав.

Элис шагнула в тень портика и достала из сумочки железные ключи. Она вставила один из них в замок, повернула и, открыв дверь, вгляделась в полумрак, а потом шагнула через порог и вошла в холл, за которым открывалась гостиная. Она отдернула тяжелые шторы, и внутрь сквозь старые щербатые волнистые стекла хлынул солнечный свет. Элис помнила этот дом именно таким — массивная темная мебель с глубокими сиденьями и толстыми подушками, не слишком элегантная, но удобная, хотя и несколько мрачная. Каменный камин с подставками для дров в виде горгулий со стеклянными глазами, походил на пещеру; по обеим сторонам от него стояли скамьи с высокими спинками.

— Боже мой, на лестничной площадке стоит чучело пекари! — воскликнул Гилберт Фробишер. — Финн, ты видел когда-нибудь пекари? Американцы называют их скунсовыми свинками. Одна из милых причуд Творца. Только погляди на эти выпученные глаза и малюсенькие ножки. Они и не подозревают, как потешно выглядят.

— Как и некоторые из нас, — вставил Табби, изучая корешки книг в застекленном книжном шкафу.

Элис посмотрела на закопченную картину, висевшую в глубокой арке над камином: пылающий город, клубы дыма, вздымающиеся в черное ночное небо, искаженные мукой лица, взвивающиеся к небу в дыму хрупкие фигурки убегающих людей и жена Лота, в ужасе оглядывающаяся на объятый огнем Содом. В детстве картина не вызывала у нее ничего, кроме любопытства, но теперь выглядела тревожной. Возникло странное ощущение, словно все прошедшие года мгновенно исчезли и в ней одновременно жили два человека — девочка и взрослая женщина. Да, это не совсем тот дом, где она бывала девочкой, но и она уже не та девочка, что бывала когда-то здесь.

— Возможно, мы подыщем что-то более подходящее, чтобы повесить над камином, — Сент-Ив подошел и встал рядом.

— Меня всегда удивляло, почему у жены Лота нет имени, — сказала Элис. — В Библии полно имен в конце концов. И никогда не могла понять, почему обернуться назад такое уж преступление. Вся ее жизнь в буквальном смысле горит огнем. Все знакомые погибли или вскоре погибнут. Вполне естественно, что она оглянулась. Зачем превращать ее в соляной столб?

— Наверное, чтобы призвать к послушанию.

— Послушанию? Появляется кто-то неизвестно откуда и заявляет, что он ангел? Не уверена. Возможно, этот соляной столб тоже маленькая шутка Творца, как пекари Гилберта.

Она подошла к широкой винтовой лестнице, которая вела на второй и третий этажи, и остановилась рядом со старым Фробишером и пекари. В нишах в стену были вделаны подсвечники со знакомыми толстыми свечами из пчелиного воска, в одной лежала коробка спичек «Люцифер» и ножницы, чтобы подрезать фитили. Элис любила медовый запах горящего воска и сразу почуяла его аромат в комнате.

— По-моему, наверху горят свечи, — сказала она тихо.

Фробишер-старший, уловив ее интонацию, скрылся за одной из скамей по бокам очага и кивнул Табби, который последовал за ним. Финн исчез в кухне.

Элис и Лэнгдон пошли вверх по лестнице. Поднявшись на шесть ступеней, Элис увидела мерцание свечей и спускающуюся им навстречу фигуру.

ГЛАВА 6 ВЛАДЕНИЯ ДЯДЮШКИ

Появившийся мужчина смотрел на них сверху вниз — высокий, крепкого сложения. Его лицо, наполовину освещенное свечой, казалось вырубленным где-то в карьере. Длинные седые волосы уходили назад под высокий воротник, а темные глаза смотрели без всякого выражения, пока наконец как бы усилием воли он не приобрел более человечный облик.

— Не ожидал увидеть вас здесь так скоро, — сказал мужчина, наклонив голову. — Я барон Трулав, — на нем были плащ, кожаная широкополая шляпа, пояс с серебряной пряжкой и ботфорты, тоже с серебряными пряжками — все вместе создавало впечатление, что он вырядился для спектакля на Друри-Лейн.

— Элис Сент-Ив, барон, и боюсь, я унаследовала этот дом, пока вы в нем жили. А это мой муж, Лэнгдон Сент-Ив.

Барон шагнул вперед, протягивая руку, и Элис пожала ее, а за ней и Лэнгдон. Этот господин глядел достаточно приветливо, но Элис не могла отделаться от мысли, что с ним что-то не так. Театральный наряд ее не смущал — как гласит затасканная старая пословица, «не одежда красит человека». Что же тогда? Возможно, Гилберт заразил ее своими подозрениями. Или, быть может, театральная манера барона отдавала фальшью, хотя он и пытался пустить пыль в глаза.

— Мы приехали, чтобы вступить во владение имением моей жены, — радостно объявил Лэнгдон.

— Конечно, сэр. Вот ключ — мой единственный экземпляр, хотя, предупреждаю, у самозваного домовладельца, что называет себя Пиквиком, есть еще один. Мне уже сообщили, какой он негодяй.

— Это, случайно, не высокий, худой мужчина? — спросила Элис. — Рыжеволосый?

— Он, точно. Сомневаюсь, что мы еще встретимся с ним на этой земле. Рад вам сообщить, что я переехал в Бродстейрс, где временно поживу у друга. Скоро приедет мой слуга на повозке, чтобы вывезти мои вещи, и я вас покину.

— Мы поможем вам отнести весь багаж вниз, — сказала ему Элис. — Мне очень жаль, что приходится так неожиданно вас выселять, и еще более прискорбно, что этот так называемый Пиквик злоупотребил вашим доверием.

Барон переводил взгляд с Элис на Лэнгдона, видимо обдумывая, что сказать дальше.

— Позвольте попросить вас об одолжении, мэм. Я хотел бы продлить мое пребывание здесь, в Мористом. Боюсь, я доставляю неудобства другу, у которого сейчас остановился, — это, видите ли, одинокий пожилой джентльмен, верный своим привычкам, домосед. Мой договор аренды, увы, поддельный, действует еще четыре месяца — на двадцать фунтов.

— Тогда вас, наверное, обрадует, что по совету нашего поверенного мы выписали на ваше имя чек, — Сент-Ив опустил руку в жилетный карман, достал чек и протянул его барону.

— Уверяю вас, деньги не самое главное, — сказал барон. — Ну вот. Вы выписали чек на двадцать пять соверенов, боюсь, у меня с собой сейчас нет денег. Рискну сделать смелое предложение: я верну это вам и с радостью заплачу вдвое, если вы просто позволите мне еще ненадолго остаться здесь. Видите ли, у меня дела в Мейдстоуне до конца сентября.

— Увы, это невозможно, — ответила Элис. — У нас тоже здесь, как вы выразились, дела. Мистер Бэйхью, наш поверенный, проинформировал нас, что вам направили официальное требование освободить дом.

— Требование я получил, безусловно. Но не рассмотрите ли вы мое предложение, мэм?

— К сожалению, не могу, — сказала Элис. — Считаю, что вдаваться в объяснения слишком утомительно и дальнейшие разговоры ничего не изменят.

— А если я утрою сумму, мэм? Сто фунтов за продление на три месяца, скажем? Приятная круглая сумма.

— Нас это не устраивает, — Сент-Ив уже не улыбался.

Элис положила ладонь на руку мужа.

— Нам очень жаль, барон. Но нашим детям очень хочется приехать к нам, как только мы разместимся. Мы собираемся переехать сюда на лето и остаться до самой осени.

— Не теряя не минуты, а? — широко улыбнулся барон. — Вполне понимаю. Кажется, подъехал мой слуга Дженсен.

Снаружи послышалось дребезжание повозки, и Элис поняла, что, подъезжая в карете Гилберта Фробишера, они наделали еще больше шума и что барон вполне мог прятаться на лестнице, подслушивая, о чем они говорят.

— Пойду за вещами, — с этими словами барон начал подниматься по лестнице.

— Мы все же вам поможем, я настаиваю, — сказал Сент-Ив, и они с Элис вслед за бароном поднялись на верхний этаж дома и вступили во владения дядюшки, куда маленькой Элис входить строго запрещалось. Лестница вывела их на широкую площадку, откуда в противоположные стороны расходились коридоры, по несколько дверей в каждом. Кузен Коллиер, которому удалось открыть некоторые из этих дверей, рассказывал, что там находились «коллекции» дядюшки, собранные в разных странах мира. Элис помнила, как рассвирепел дядюшка, обнаружив, что Коллиер сделал восковой слепок ключа. Коллиер отказался рассказать Элис о своих открытиях, но почему, так и осталось неизвестным: из страха повторной порки или каких-то иных страхов. Пожалуй, завтра она осмотрит все сама.

Барон отпер дверь по центру площадки, где находились бывшие жилые покои дядюшки. За дверью оказалась огромная комната с единственной внутренней дверью, сейчас открытой, — в ватерклозет. В одном углу стояла кровать с тяжелыми занавесками и прочие детали спальной обстановки, почти полностью скрытые складной ширмой с изображениями морских зверей. Остальное пространство загромождали библиотечные столы середины прошлого века, а вдоль стен теснились шкафы, заполненные книгами, многие из которых казались древними. Шкафы разделяли альковы, и в каждом алькове висела картина, или находился какой-то экспонат, в том числе несколько потемневших от времени черепов и примитивное оружие — зверского вида дубинки, утыканные кабаньими клыками или шипами из эбенового дерева. Взглянув на ближайшую картину, Элис с отвращением обнаружила, что на ней изображалась прогалина в джунглях, где дикари сдирали кожу с груди лежащего на столе человека. Рядом на огне грелся черный котел, а под столом в траве валялись отрубленные части тела.

— Эти картины… действуют на нервы, — сказал барон, глядя на Элис, на лице у которой, без сомнения, отразились все ее чувства. — Что касается многих книг… — он грустно покачал головой. — Не мое дело убирать их с полок, поэтому я ничего здесь не трогал, хотя меня лично интересует исключительно возвеличивание жизни, физической и духовной, а вовсе не… — он взмахнул рукой, снова заулыбался и поднял с пола два чемодана, по одному в каждую руку. — Ну вот… Еще я заберу тот ящик с моими книгами, вон там, у каминного экрана, — Сент-Ив подошел к камину и поднял упомянутый ящик. — Боюсь, это лишь скучные духовные книги, — прокомментировал барон содержимое клади. — Я нахожу, что они, как говорят франкмасоны, служат мне отвесом и уровнем для души и определенно помогают заснуть ночью.

И с этим барон, а за ним Лэнгдон с ящиком книг в руках пошли вниз по лестнице. Элис еще немного постояла, изучая комнату в отсутствие назойливого барона. Ее дядюшка даже из могилы бросал темную тень на часть семейной истории, а эта комната, его личные покои, и была тем самым шкафом, где хранился пресловутый скелет. Неужели Коллиер предоставил барону полную свободу пользования домом? Насколько она помнила Коллиера Боннета, логично было ожидать от него большей осмотрительности в определении условий аренды. Возможно, так он отплатил дядюшке за порку, которую получил, будучи застигнут за подглядыванием в эту самую комнату. Тут у Элис возникла мысль, что, возможно, условия аренды определил вовсе не Коллиер Боннет.

Вслед за этой мыслью последовала другая: совершенно очевидно, что барон ждал их появления, собираясь сразу попросить позволить ему остаться в доме. Вот только он никак не мог знать, что они приедут именно сегодня, а значит, никуда из дома не выезжал, несмотря на письмо Бэйхью, рекомендующее ему это сделать, и несмотря на его утверждение, что он сегодня пешком пришел из Бродстейрса.

К счастью, когда Элис сошла вниз, барон уже уезжал. Он стоял у двери снаружи, а Лэнгдон и Табби — внутри; они словно готовились преградить путь незаконному арендатору, если тот вдруг попытается ворваться обратно. Лакей барона, обезьяноподобный громила, вылитый бандит с Семи углов, укладывал чемоданы и книги на дно повозки. Потом барон поклонился, забрался на сиденье, и вскоре повозка, грохоча, поползла вверх по холму к дороге.

ГЛАВА 7 ПЛАТНАЯ БИБЛИОТЕКА ПИКВИКА

Взбегая по наклонной лестнице на меловой обрыв, Финн насчитал пятьдесят шесть перекладин; наверху обнаружилась площадка из досок, без сомнения, намеренно не оструганных, чтобы в сырую погоду здесь было не так скользко, как на меловом склоне. Устроившись на этом помосте, парнишка обозрел окрестности в маленькую складную подзорную трубу и проследил за повозкой барона, поднимавшейся по холму к дороге, пока та не скрылась из вида. Небо над океаном заволакивали темные тучи, стремительно приближавшиеся к берегу; солнечный день стремительно угасал. Почти наверняка надвигался шторм.

Финн встал, намереваясь побродить по лесу, но тут же спрятался за вывалом мела, заметив незнакомца, стоявшего в нескольких футах от обрыва немного в отдалении: укрывшись в тени деревьев он рассматривал пляж в полевой бинокль. Финн увидел, что профессор и Фробишеры вышли из дома и направились к воде. Старик Гилберт указывал в сторону моря, видимо, чтобы обратить внимание спутников на бесконечную вереницу птиц, тянущуюся в сторону Маргита.

На пляже появилась Элис в плаще с капюшоном. Она не стала следовать за мужчинами, а пошла к выступавшим из воды рифам в северной стороне бухты, где прибой взбивал буруны пены. Прилив продолжался, и волны резвились на широкой полосе песка и сланца.

Человек с полевым биноклем, похоже, в первую очередь следил за Элис: он положил свой оптический прибор на землю и достал из кармана сюртука нечто похожее на крикетный мяч. Повозившись с ним немного, он далеко отвел руку за спину и изо всех сил швырнул его в сторону моря. Мяч долетел до пляжа, где отскочил от большой гладкой глыбы мела, наполовину ушедшей в песок, и, шлепнувшись в нескольких футах от Элис, прокатился мимо нее. Она посмотрела на мяч, потом нагнулась, подняла его и оторвала, судя по всему, свернутый лист бумаги, привязанный бечевкой. Обернувшись, она посмотрела на утесы, прикрывая лицо ладонью. Но человек уже исчез без следа, и отыскать его Финну никак не удавалось.

В свою подзорную трубу он рассмотрел недалеко от берега небольшой двухмачтовый пароход, из дымовой трубы которого по ветру стлался шлейф черного дыма. На носу судна виднелось непонятное сооружение вроде небольшой будки с односкатной крышей, над которой торчал кран. Пароход футов восьмидесяти в длину, видимо, стоял на якоре, хотя ему давно пора было сниматься, чтобы уйти от надвигающегося шторма или найти безопасную гавань.

Решив вести себя осторожно, Финн нырнул в тень деревьев, потом вышел на прогалину между платанами с низко свисающими ветвями и спрятался за толстым стволом — ярдах в двадцати он заметил заинтересовавшего его незнакомца. Тот стоял у причудливого фургона, очень похожего на цыганскую телегу, запряженного парой симпатичных шетлендских или, возможно, хайлендских пони, привязанных к дереву среди подлеска, скрывавшего экипаж от посторонних взглядов. Дверцы ярко раскрашенного фургона поднимались по бокам вверх, а на них красовалась надпись «Платная библиотека Пиквика».

Незнакомец, засунув свой полевой бинокль за сиденье фургона, подошел к пони и принялся что-то им говорить, поглаживая морды. Сунув руку в кожаную суму, привязанную к повозке сбоку, он достал два яблока, по одному для каждого пони, и те охотно приняли угощение.

Это, ясное дело, непутевый кузен Элис, Коллиер Боннет, самозваный Самуэль Пиквик. Финну показалась чудесной и милой его передвижная библиотека, а ласковое отношение к пони говорило о добром сердце. Но стоило Финну это подумать, как Пиквик зашелся в пароксизме рыданий и принялся дергать себя за волосы, словно пытаясь их вырвать. Внезапно он прекратил биться в истерике и приставил ладонь к уху, а потом побежал к дальнему концу леска и выглянул на Клифф-роуд, которая шла сквозь лес дальше.

Послышались звуки приближающегося экипажа, и через несколько секунд за деревьями появилась повозка барона, катившая в сторону Бродстейрса. Пиквик не двигался, пока стук колес не затих вдали, а потом поспешно отвязал лошадей, забрался на козлы и направил свою «Библиотеку» к дороге, где повернул на север, в сторону Маргита.

— Опиши его, если можешь, — попросила Элис Финна. Лэнгдон и Фробишеры уже сидели в карете Гилберта с открытой дверью, Боггс ждал, чтобы подсадить ее.

— Рыжеволосый, худой и жилистый, у него фургон с надписью «Платная библиотека Пиквика» на боку. Это он бросил крикетный мяч с утеса, я уже говорил. Думаю, он ждал в лесу, пока барон не проедет мимо в своей повозке, будто знал о его появлении, а ему было небезопасно оставаться на виду на дороге.

— А ты уверен, что он плакал? Может, рассмеялся или закашлялся?

— Уверен, мэм. У него случился, что называется, пароксизм.

Элис немного помолчала, размышляя, и сказала:

— Собираюсь завтра поехать в Маргит, Финн. Поедешь со мной? Наймем в Бродстейрсе фургон, чтобы было удобнее. Я хочу наполнить кладовку едой и начать готовить, как только завтра мы изгоним из дома привидений. Возможно, прикупим что-то из мебели. Однако должна тебя предупредить, что Лэнгдон с Фробишерами завтра собираются в Пегвелл-Бэй на поиски камышовых жаб. Может, тебе интереснее поехать с ними за земноводными, чем в Маргит?

— Нет, мэм. Все равно с радостью поеду с вами в Маргит, — ответил Финн. — Я потом еще могу их нагнать, если буду знать, где искать.

— Очень хорошо, благодарю. У меня есть дело к моему кузену, который, как ты знаешь, в удрученном состоянии. В письме, привязанном к мячу, он просил меня о встрече. Я рада, что ты будешь рядом. Отправимся часов в восемь утра. В фирме «Уитман», что совсем рядом с Променадом, можно взять небольшой фургон.

— Пойду в Бродстейрс сразу же, как проснусь, — сказал Финн.

— А тебе не страшно остаться одному ночью здесь, в Мористом?

— О нет, мэм. Я помню, что вы говорили про пещеру, а заодно сниму все картины с верхнего этажа и уберу их в чулан, если, конечно, вы не хотите, чтобы я сжег их на пляже.

— Да, я хочу именно этого, Финн. Спали их дотла, если найдется время. Слыхал поговорку, что новая метла чисто метет? Надо вымести прочь паутину, пауков и тени прошлого. Увидимся завтра утром.

Карета бодро тронулась вверх по склону холма, и Элис испытала необычный прилив радостного возбуждения, смешанного с гневом. Глядя на море, она думала о бароне, и своем дядюшке, и странных извращениях порочных людей с их тайными желаниями и причудливыми наклонностями. Она достала из сумочки записку Боннета, доставленную с помощью крикетного мяча, и зачитала вслух троим своим спутникам:

— «Дорогая Элис, в память нашей детской дружбы прошу о встрече в таверне „Ласточка“ у причала в Холодной бухте. Если понадобится, я буду ждать там весь день. Твой покорный слуга, Коллиер Боннет».

— Приглашение, — сказал Гилберт. — Дерзкий парень, что и говорить.

— Он чего-то очень боится. По-моему, кто дерзок, так это барон. Ты был совершенно прав, Гилберт, в своих опасениях на его счет. Полагаю, он с самого начала знал, кто такой Пиквик, как и то, что таким образом он скроет настоящее имя моего кузена. Наверняка сам барон и придумал этот обман с подложным договором. Он заставил несчастного Коллиера его подписать, чтобы на время завладеть Мористым.

— Пожалуй, лучше отменить нашу исследовательскую экспедицию в Пегвелл и поехать с тобой в Маргит.

— В этом нет никакой необходимости. Финн согласился сопровождать меня в Маргит завтра утром. Коллиер будет стесняться в твоем присутствии. А Финн его не смутит. Очень надеюсь, что он облегчит душу и мы с ним помиримся.

Перед ними показались белые трубы гостиницы «Ройал Альбион», и Фробишеры, дядя и племянник, верные себе, принялись обсуждать ужин: паштет из ветчины, устрицы, дуврская камбала, баранина из Ромни-Марш с молодой картошкой, запеченной в мясном соке, и гора стилтонского сыра на десерт. Возможно, шампанское, чтобы отпраздновать событие.

— Я не отказалась бы на десерт от сладкого пудинга на пару. С мороженым, — добавила Элис и поняла, что она отчаянно проголодалась и столь же отчаянно счастлива. — Это хороший дом, — сказала она Лэнгдону, кладя руку ему на колено, — теперь, когда мы выставили барона.

ГЛАВА 8 НАДВИГАЮЩИЙСЯ ШТОРМ

Финн быстро снял все мерзкие картины, чтобы сжечь их до темноты и успеть заглянуть в морскую пещеру, пока ее освещает низкое предзакатное солнце. Фантазии неизвестного художника его не особенно задевали, разве что немного смущали. Они напоминали иллюстрации к приключенческому роману, но с оттенком непристойности. Взгляд невольно притягивали изображенные на них ужасы, а ничего другого на картинах не было. От таких картин Клео и Эдди наверняка приснятся кошмары, а этого достаточно, чтобы сжечь их без всякого сожаления.

Парнишка взял на себя смелость заглянуть в шкафы и обнаружил еще полдюжины небольших вставленных в рамки изображений нагих грешников, корчащихся в адских муках. Финн отнес их вниз к остальным и свалил в тачку, решив пока не трогать многочисленные черепа и сморщенные засушенные головы. Против них он ничего не имел — наоборот, может быть, профессор сочтет эти штуки ценными для науки.

Финн откатил тачку на пляж, ниже полосы водорослей и плавника, оставленных приливом, и составил из картин шаткий шалаш, подрагивающий на свежем ветру. Вылив сверху горшок лампового масла, он зажег спичку, дал ей разгореться в сложенных ковшиком ладонях и бросил в кучу. Пламя мгновенно охватило старые деревянные рамы и холсты, и костер взметнулся ввысь, выбросив в небо такой столб дыма, что парнишке пришлось отступить назад.

Всего за несколько минут холсты почернели и съежились, а горящие рамки начали оседать. Ветер раздувал пламя, и вскоре вся куча превратилась в пепел — адская участь адских картин. Прилив смоет остатки пожарища без следа.

Прибой все усиливался, на рифах в дальнем конце бухты вздымались огромные буруны, по воздуху неслись брызги и пена. С южной стороны на небе клубились тучи — шторм приближался. Финн стал подниматься к дому, толкая перед собой тачку, и приостановился на склоне, глядя на море и освещенный лучами заходящего солнца пароход, находившийся на прежнем месте за рифом. Удивительная беспечность капитана — стоять на якоре так близко от берега перед надвигающимся штормом, да еще рядом с мелями Гудуин! Но Финну некогда было разглядывать корабль самоубийц: солнце уже заходило, а прилив быстро поднимался.

В кухне за дверью из толстых досок находилась комнатка, про которую рассказала Элис: затхло пахнущая кладовка со множеством открытых полок и шкафов. На стене висели два мотка грязной веревки, на полу рядом со ржавым плотницким инструментом стоял открытый бочонок, полный проржавевших гвоздей, и все это покрывал слой пыли и паутины. В углу была прислонена плетеная лодка из ивняка, обтянутая просмоленной кожей, насквозь прогнившая и никуда уже не годная, а рядом с ней — широкое весло. На одной из полок обнаружилось пять ламп, две жестянки с ламповым маслом и жестяная коробка со спичками — все довольно новое; видимо, этими вещами недавно пользовались.

Пол закрывал толстый ковер, и Финн, отодвинув его в сторону, увидел откидной люк. Люк запирался деревянной перекладиной на железных скобах вровень с полом. Замок — простая защелка, явно предназначенная исключительно для того, чтобы никто не мог залезть снизу, — легко поддался, и Финн быстро открыл люк. В кладовку из пещеры ворвался ветер, несший мельчайшие брызги пены, пахнущий рыбой и водорослями.

Парнишка взял с полки лампу, зажег фитиль, спустился по короткой деревянной лестнице на песчаный пол пещеры и огляделся, пытаясь оценить объем произведенных при ее создании работ. Явно это дело рук контрабандистов, соорудивших себе идеальное логово. Наклонный туннель со следами кирок на меловых стенах, пробитый сквозь толщу мела, выходил прямо под пол кладовки, надежно скрывавшей свою тайну. Любопытно, догадывалась ли об этом Элис, когда была маленькой; возможно, ее странноватый дядюшка сам занимался контрабандой или же купил дом, когда этот промысел остался в прошлом.

Держа перед собой лампу, Финн пошел под балками, поддерживавшими потолок, вниз по сужающемуся туннелю — песчаный пол был очищен от камней, чтобы не спотыкаться в темноте. Скоро впереди стали видны отблески солнца на воде, заливавшей дальнюю часть пещеры. По поверхности подземной бухты гуляли волны, шелестя по камням и водорослям, вдали глухо грохотал прибой. Пещера расширялась, образуя небольшой пляж в виде полумесяца, поднимавшийся к левой ее стороне. Финн остановился, заметив скрытые в тени шесть похожих на гробы деревянных ящиков, лежавших на козлах из толстых брусьев выше уровня пещерного озерца и прилива.

Он прошел по камням к пляжу и осветил гробы лампой; явно сколочены недавно, и на каждом при свете лампы виден выжженный в ногах номер: с сорок третьего по сорок девятый. Финн огляделся и прислушался, чтобы убедиться, что он здесь один, — мысль о контрабандистах и, возможно, покойниках настораживала. Но кто возит контрабандой мертвецов? Парнишка задумался о том, что лежит в гробах помимо покойников: может быть, оружие или бутылки с краденым виски? Изобретательный контрабандист способен спрятать в гробу что угодно.

Любопытно, куда повезут этот припрятанный странный груз — в Лондон или еще куда? На шестом гробу стоял ящик чуть больше шляпной коробки, обитый свинцовым листом с запаянными швами, с выдавленным в мягком металле номером 50. На вбитом в торец гроба гвозде висел конверт из промасленного шелка, по краям запечатанный воском. Что все это может значить? Водонепроницаемый конверт, гробы, свинцовый ящик — нечто из ряда вон выходящее и совершенно точно незаконное. В пещеру за спиной Финна ворвался поток пенной воды, напоминая, что время не ждет, и парнишка укорил себя за то, что не спустился в пещеру раньше.

«Коготок увяз», — подумал Финн, срывая конверт с гвоздя. Немного поколебавшись, он сломал восковую печать. Внутри лежал лист бумаги — пергаментной, как ему показалось, с пометками, сделанными восковым мелком, чтобы не размокло. Похоже на декларацию: семь групп букв, разделенных пробелами, и у шести номер, как на одном из гробов: «43 WI ZA, 44 SA РI…» Наверное, какой-то код. Седьмая и последняя — 50 JU НО — была такой же непонятной, как и все остальные. Внизу декларации была строка «назначение», а рядом — Eglise Notre-Dame, Calais. Судя по всему, гробы отправлялись в церковь во Франции, словно для похорон, однако подозрительно окольным путем.

Финн взялся за угол одного из гробов и попытался приподнять, но тот оказался слишком тяжелым, и, оторвав его от песка на пару дюймов, парнишка разжал руки. Ящик грохнулся обратно на помост, и пока Финн задумчиво его рассматривал, послышался странный звук, будто кто-то скребется изнутри. У парнишки екнуло сердце, и он непроизвольно отступил от гроба, прислушиваясь, не повторится ли звук, но его уши наполняли только приглушенный шум прибоя и крики чаек. И тут звук раздался снова — тихий, скрипящий, не похожий на издаваемый человеком, но и ни на что другое тоже.

«Беги», — сказал себе Финн, но продолжал стоять и ждать, не послышится ли звук снова — на третий раз сомнений бы уже не осталось. Он начал считать слонов, решив досчитать до тридцати, но потом подумал, что тишина будет означать лишь то, что человек внутри умер, пока Финн Конрад считал слонов. Все указывало на то. что внутри находился живой человек — наверняка живой.

Ящик, видимо, как и все остальные, имел крышку на петлях, запертую на висячий замок. Финн примостил бумаги и лампу на соседний гроб и, подняв валявшийся у помоста кусок мела и взяв его обеими руками, принялся бить по замку — после четвертого удара скоба отлетела и вместе с замком упала на песок.

Собравшись с духом, парнишка поднял крышку. В гробу лежал человек, на вид мертвый, с оскаленными зубами, придававшими ему зверский вид. Его глаза были закрыты, но глазные яблоки под опущенными веками двигались, словно лежавший в гробу не умер, а просто спал. Тут в пещеру ворвалась волна и замочила Финну сапоги: вода быстро прибывала.

А потом он услыхал характерный скрип весел в уключинах и схватил лампу и бумаги. На фоне освещенного солнцем входа в пещеру появился силуэт шлюпки с шестью гребцами, входившей внутрь. Финн в три прыжка преодолел маленький пляж, пробежал по камням по краю бухты и помчался вверх по тропе; вода уже доходила ему до щиколоток.

— Стой, где стоишь! — властно окрикнул кто-то, и Финн рванул со всех ног, крепко сжимая сверток и лампу. За спиной послышался быстрый топот, и он швырнул лампу назад, в преследователя — та разбилась, разлившееся масло вспыхнуло, а парнишка понесся дальше в темноте и вскоре увидел впереди слабый свет, проникающий через открытый люк.

Он взлетел по ступенькам в кладовку, ухватился за край люка и захлопнул его прямо перед носом поднимавшегося за ним человека — оба успели как следует разглядеть друг друга. Люк подпрыгнул под ударом плеча, но Финн налег на него всем своим весом, задвинул перекладину между скоб и накинул защелку на железный болт.

Он вышел в кухню и закрыл задвижку на двери в кладовку, несмотря на мизерные шансы преследователя открыть люк и продолжить погоню. Контрабандисты приехали забрать гробы прежде, чем их заберет море, им нельзя терять ни минуты. Тем не менее Финн решил, что безопаснее спрятаться в лесу на случай, если злодеи, решив расправиться с ним, обойдут дом по пляжу. Он скользнул в сумерки, спрятав пергаментный пакет под рубашкой, и карабкался по меловому утесу, не останавливаясь, пока не добрался до самого верха, до удобной площадки, за которой темнел лес и шумел ветвями платанов ветер.

Солнце скрылось за горизонтом, пошел дождь. Брезентовая куртка, оставшаяся со времен работы Финна на устричном промысле, защищала от дождя не хуже утиных перьев, и он, придерживая левой рукой капюшон, порадовался, что куртка была ему велика, когда он купил ее на рынке в Биллингсгейте еще… в двенадцать лет? С тех пор, казалось, прошла целая жизнь.

В сгущающихся сумерках была еще различима белая полоса прибоя на пляже, отмытом от остатков сожженных картин. И вскоре, быстрее, чем Финн ожидал, среди бушующих волн появилась лодка, отплывшая из пещеры. Она поднялась на волне, вздыбившейся над рифом и с грохотом обрушившейся на берег. Гребцы переждали пенный вал и, как только наступило кратковременное затишье, налегли изо всех сил на весла, стремясь выйти в открытый океан: шесть напряженных силуэтов в вечерних сумерках. Финн различал темное пятно гробов, уложенных друг на друга посередине лодки, которую едва не выбросило на берег, когда ее подхватил гребень следующей волны.

Лодка то взлетала вверх на валах, то проваливалась между ними; гребцы отчаянно пытались преодолеть полосу прибоя и выйти на глубину, где было не так опасно. В море мерцали огни стоящего на якоре парохода, над волнами растекался дым из трубы. Несмотря на холодный дождь и налетающий на утесы ветер, Финн оставался на своем посту еще около получаса, глядя на всполохи молний в тучах на горизонте. Наконец пароход снялся с якоря и его огни исчезли в спустившемся мраке. Видимо, он взял курс на север, в поисках ближайшей тихой гавани, а не на юг, к Ла-Маншу, что в такой шторм могло означать верную гибель.

Темные воды океана залили пляж, затопив пещеру. Финн встал и почувствовал, что не только продрог и вымок, но и чертовски голоден. Он подумал о мясном пироге и пудинге, оставшихся в корзине на кухне, и о куче сухих дров у очага. Однако еда и огонь, сказал он себе, могут немного подождать, и двинулся через лес в Бродстейрс.

ГЛАВА 9 СКЕЛЕТ В ШКАФУ

На востоке за окном номера в отеле «Альбион» сверкали молнии, на мгновение высвечивая на фоне неба деревья, чьи ветви метались на морском ветру; вспышки молний перемежались мраком и раскатами грома. Когда гром стихал, становились слышны рокот дождя, грохот прибоя под утесами и завывания ветра. Номер освещался только весело пылающим в очаге поленом, рядом ожидали своей очереди другие, сложенные пирамидкой на подставке.

— Люблю шторм, — сказала Элис в паузе между раскатами грома, — но неприятно думать о том, что Финн возвращается в Мористое ночью один, особенно после этих мрачных событий в пещере.

— Ему эта прогулка в удовольствие, — возразил Лэнгдон. — Уже не помню, когда шторм перестал быть для меня приключением и превратился скорее в неудобство, но в какой-то момент это произошло. К счастью, до Мористого совсем недалеко. На самом деле парнишка, должно быть, уже в доме, переоделся в сухое и развел огонь. Не стоит о нем волноваться. Тем более что он уверен, что контрабандисты закончили свои дела и отплыли.

— Необычные контрабандисты. Кому могут понадобиться мертвецы?

— Студентам они пригодятся для изучения анатомии. Всегда существует спрос на мертвецов. Насколько я помню, когда я изучал анатомию в Эдинбурге, труп обходился в недельное жалованье, но если разбросать — то есть когда несколько студентов режут одно тело вместе, — то получается не так уж дорого, к тому же это всегда шанс чему-то научиться, если остальные хорошо знают предмет.

— Разбросать! Что за чудовищное выражение. И часто ты разбрасывал?

— Никогда особенно не увлекался анатомией, — заверил жену Сент-Ив, помотав для убедительности головой, словно предвосхищая ее недоверие. — Живые существа интереснее мертвых, включая человеческих существ, и потом, я никогда не собирался заниматься медициной. Однако, возвращаясь к твоему вопросу о мертвецах: на них много не заработаешь, никак не хватит на полную шлюпку людей и пароход, ждущий в море на якоре. Финн рассказал кое-что любопытное: мрачная, малопонятная история, прямо мороз по коже.

— Я как-нибудь выдержу, — сказала Элис. — Если бы я не переоделась в пижаму, сама спустилась бы его послушать. Хочу знать все подробности. Тем более, что сразу вспоминается дядюшка.

— Ну раз так, пожалуйста: Финн говорит, что услышал шевеление в одном из гробов, и вскрыл крышку. Короче говоря, он боится, что покойник на самом деле не вполне мертв: он будто вздыхал и что-то бормотал.

— В самом деле? Покойник пробормотал что-нибудь внятное?

— Финн говорит, что нет. Вполне возможно, просто из легких выходили остатки воздуха или это были мышечные спазмы. Контрабандисты забрали гробы, так что с практической точки зрения тайны больше нет, а все следы в пещере смыло приливом. А почему это напоминает тебе о дядюшке?

— Я уже рассказывала тебе, что он впал в немилость у родственников.

— Скелет в шкафу, ты говорила. Скелет тоже бормотал?

— Пришлось подвязать ему рот бечевкой, чтобы замолчал. По большей части он был метафорическим скелетом. Но как-то раз я подслушала, как мать с отцом говорили о дяде. Я подслушивала тайком, не к моей чести будь сказано. К сожалению, у меня была такая привычка — подслушивать.

— По мне, так недостойный повод для сожаления. И что же ты подслушала?

— Что-то о непристойных книгах.

— В смысле, развратных? Неприличные книги?

— Нет, хуже того. Они шептались, и мне не все удалось разобрать. Иллюстрации на пергаменте, сделанном из человеческой кожи, и подобное. Фотографии мертвецов. Волшебные лампы, в свете которых на страницах проступают невидимые письмена. У родственников жертв вымогали за это деньги, что и послужило причиной несчастий моего дядюшки. Его вместе с двумя сообщниками схватила полиция, их обвинили в вымогательстве. Всех приговорили к штрафам, но виселицы они избежали.

— Наверное, из-за этих книг и тому подобного он и держал комнаты на замке, как ты рассказывала.

— Наверняка отсюда и порка кузена Коллиера, и, возможно, его последующее изгнание из дома тоже. В общем, сам можешь представить: дядюшку Годфри арестовали, разразился скандал, но в нем оказались замешаны богатые люди, и все подробности дела тщательно замяли.

В наступившей тишине Элис слушала шум дождя, струившегося по оконным стеклам. От полена остались одни угли, и ей захотелось подложить в очаг дров, но, услышав ровное дыхание Лэнгдона, она закрыла глаза.

ГЛАВА 10 ТЕМНАЯ ДОРОГА

Коллиер Боннет сидел в одиночестве в трактире «Ласточка», глядя в окно на косые струи дождя, налетавшего с моря вместе с резкими порывами ветра. Ступени к Холодной бухте превратились в водопад, а по дороге несся поток воды, унося в океан разнообразный мусор. Иногда ветер стихал на секунду-другую, и влажный воздух доносил сквозь полуоткрытое окно запах гниющих морских водорослей и дохлой рыбы.

Боннет нетерпеливо ждал появления Элис и уже почти уверился, что она так и не появится — не столько из-за шторма, сколько потому, что поставила на нем крест, предоставив его своей вполне заслуженной участи. Он ее не винил. Он и сам давно поставил бы на себе крест, будь у него достаточно решимости затянуть на шее петлю, забраться на табурет и оттолкнуться. Но решимости, как и многого другого, ему не хватало.

Задумавшись о том, как низко он пал, Боннет испустил вздох, который едва не превратился во всхлип. Он с отвращением посмотрел на стоящий перед ним полупустой стакан слабого пива. Густое от осадка пиво пахло хлебом; когда он был маленьким, отец уверял его, что два стакана этого пойла вполне заменяют завтрак: не только пена, но и вполне сытная еда. Его отец, человек от природы добродушный, спился и умер много лет назад, и Коллиер, которого родственники отправили жить к дядюшке, дорожил скудными воспоминаниями об отце, особенно в одинокие и тоскливые моменты.

Он снова глянул в окно, в надежде увидеть Элис, но вместо нее увидел мужчину, прячущегося от ливня под нависающим вторым этажом стоящего через дорогу ветхого здания с обрушившимся фасадом. За ним скопилась стайка чаек, повернувшихся спиной к ветру. Мужчина походил скорее на моряка, чем на бродягу, и то и дело поглядывал на окно, где сидел Боннет. Устроившись поудобнее, он раскурил трубку, дым которой уносил морской ветер.

Гостиница «Латам», где остановился Боннет, стояла всего ярдах в пятидесяти от начала Парадайз-стрит. В этой старой гостинице на утесе номера сдавались на час, на сутки или на месяц — в зависимости от того, какое дело привело постояльца в это промозглое место. По бедности Боннет ночевал в своем фургоне или, в теплые ночи, на конюшне вместе с пони, убирая фургон с улицы от посторонних глаз. Он умывался у насоса и чувствовал себя в относительной безопасности, хотя долго так продолжаться не могло. Сама гостиница представляла собой лабиринт комнат, где он мог мгновенно скрыться, если враги его найдут.

Конечно, остается шанс, что Элис все же не поставила на нем крест. Если это все та же Элис, какую он знал много лет назад, если время не ожесточило ее сердце. Аренда Мористого, конечно, могла все испортить.

Боннет взял старый выпуск «Американ Ревю», лежавший рядом со стаканом обложкой вверх, открытый на странице с «Правдой о том, что случилось с мистером Вальдемаром» — странным и жутким рассказом Эдгара Аллана По о живых мертвецах. Он попытался перечитать рассказ, но почти сразу закрыл журнал, не в состоянии сосредоточиться на чтении.

Он пришел к выводу, что рассказ «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром», в последние годы выходивший под разными названиями, — правдивая в существенных деталях история. Это было описание действительных событий, как и говорилось в названии, а не плод вымысла. Самого По нашли в горячке на улице в Балтиморе, уже при смерти, одетого в чужую одежду, и он успел назвать имя «Рейнолдс», прежде чем испустить дух от ужаса — если верить словам врача, изучавшего лицо покойника в морге.

Загадочный Рейнолдс был одним из друзей По — увы, безумцем и преданным поклонником Франца Месмера, приверженца животного магнетизма. Как казалось Боннету, безумцы говорят правду ничуть не реже, чем люди в своем уме; возможно, даже чаще, потому что душевнобольные обычно говорят то, что кажется им истиной, а здоровые нередко прибегают ко лжи.

Боннет праздно задумался о том, что за человек прячется на другой стороне улицы — опустившийся моряк в поисках укрытия от непогоды или кто-то более опасный. Задняя дверь «Ласточки» стояла незапертой, как он самолично предварительно убедился, и он достаточно хорошо знал Эсмеральду, прислуживавшую в трактире, чтобы ей доверять. Вполне возможно, она к нему неравнодушна… Он обернулся и встретился с ней взглядом, а та подмигнула в ответ и принесла еще стакан пива.

— Ждешь друга? — спросила она, откинув волосы назад и положив руку ему на плечо.

— Мою кузину Элис, — ответил он. — Не видел ее… — он покачал головой, — много лет.

— Она настоящий верный друг, если появится в такое утро.

— Так и есть, настоящий верный друг, — если, конечно, не вышвырнула его из своей жизни, как фальшивую монету. Эсмеральда похлопала Боннета по плечу и пошла по своим делам, оставив его предаваться размышлениям.

Несколько лет назад в Лондоне он познакомился с сыном Рейнолдса, который пошел по стопам отца и называл себя барон Трулав. Барон хотел купить у Боннета тайные книги — автобиографические, за неимением более подходящего слова. И тогда он, Боннет, украл их у дядюшки, который ничего лучшего не заслуживал. К каждой книге обязательно прилагалась собственная маленькая аргандова лампа и кварта светильного масла, полученного из тела человека, чья жизнь описывалась в книге. Книги можно было читать только до тех пор, пока не кончится масло, ибо без лампы и масла на страницах мало что можно было разглядеть.

Это были жуткие книги, омерзительные, и сам Боннет заглянул в них только раз, чтобы убедиться в этом. Тем не менее их можно было продать за головокружительную сумму. Если найти настоящего ценителя, средств хватило бы до конца земной жизни. Или пришлось бы распроститься с жизнью, если покупатель попадется неподходящий. Три дня назад Боннет послал барону записку, указав в ней сумму, с просьбой оставить ответ в «Ласточке». Эсмеральда вручила ему ответ барона сегодня утром. «Я вас найду» — вот все, что там говорилось.

Он снова подумал о том, что сделка с бароном опасна, смертельно опасна, учитывая огромную цену книг. Но кража этих книг у дядюшки стоила ему наследства, а их продажей он частично возместил бы потерю. Садишься за стол с чертом — бери ложку подлиннее, сказал он себе и, услышав скрип двери за спиной, привстал из-за стола, чтобы посмотреть, кто пришел.

Человек, именующий себя Саузерли, председатель Общества гурманов, с пенсне на золотой цепочке, широко развел руки и сказал:

— Чтоб мне провалиться! Мистер Коллиер Боннет, поставщик редких книг, собственной персоной!

ГЛАВА 11 ЗАВТРАК

Когда Сент-Ив спустился в столовую гостиницы «Альбион» с пакетом, который ночью вручил ему Финн, там вовсю бурлила жизнь — он изрядно заспался, а пробудившись, обнаружил, что Элис уже ушла. За одним из столиков, на котором стоял кофейник и высилась гора тостов, обнаружились Фробишеры. Оба выглядели недовольными; более того, дядюшка поглядывал на племянника с заметной неприязнью.

Тем не менее в воздухе разносился аромат бекона, а за соседним столиком официант снимал крышку с подноса с жареным бифштексом. Такой завтрак показался Сент-Иву в высшей степени уместным в это сырое ветреное утро, что же до вечных препирательств Гилберта и Табби — здесь он ничего не мог поделать.

Он заказал бифштекс с яичницей и, подсев к Фробишерам, налил себе кофе.

— Будем здоровы! — сказал он, поднимая чашку, и оба его сотрапезника присоединились к тосту, хоть и с хмурым видом. Чтобы отвлечь их от неведомых ему распрей, Сент-Ив положил на стол пакет из пергамента и приоткрыл его, чтобы стали видны документы. При этом краем глаза он заметил, что кто-то машет ему из-за соседнего столика. Сент-Ив перевел взгляд, и какой-то мужчина в крикливом алом галстуке кивнул ему, словно старому знакомому. Отвечая тем же, Сент-Ив подумал, что, должно быть, знаком с этим человеком, который уже вставал со своего стула, и быстро убрал пакет под стол, с глаз долой.

— Вы скорее всего меня не помните, профессор, — сказал ему незнакомец, — но я вас сразу узнал, как только вы вошли. Меня зовут Паддингтон, Джон Паддингтон. Мы встречались в Клубе исследователей в тот вечер, когда Бентли делал доклад о своих открытиях на берегах Нила.

— Конечно, — улыбнулся Сент-Ив, хотя совершенно не помнил ни лица этого типа, ни тем более имени. — Позвольте представить вас моим друзьям: Табби Фробишер и его дядюшка Гилберт Фробишер. Табби — член Клуба исследователей с пятнадцатилетним стажем, а Гилберт — большой друг и покровитель Музея естествознания в Кенсингтоне.

— У меня ваше имя ассоциируется с птицами, сэр, — любезно сказал Паддингтон Гилберту. — Музейная коллекция пернатых — если я не ошибаюсь, главным образом ваша заслуга? Чудесная экспозиция, я провел там немало времени.

— Вы ничуть не ошибаетесь, мистер Паддингтон, — подтвердил Фробишер-старший, широко улыбаясь. — Я тот самый человек. Прошу вас, присаживайтесь, всегда рад знакомству с единомышленником. Чем именно вы интересуетесь, какими птицами?

— Всеми без исключения, — сказал мужчина, занимая свободный стул. — Всем, что летает. Я не столь разборчив. Не хочу долго надоедать вам, джентльмены, я только на минутку. Я уже позавтракал, но люблю выпить чаю после еды, способствует пищеварению. Закажу себе чайник, если вы готовы потерпеть мое общество?

Сент-Ив не был уверен, что он готов терпеть общество незнакомца, но мистер Паддингтон уже заказывал себе чайник чая.

— Что привело вас в Бродстейрс, джентльмены? — поинтересовался Паддингтон.

— Приехали отдохнуть, — ответил Сент-Ив, — но сегодня утром из-за шторма пришлось остаться дома.

— Эти летние шторма быстро выдыхаются, — поспешил успокоить его Паддингтон. — Шум, ярость, но вскоре снова выходит солнце. Чертовски неудобно для судоходства, конечно.

— И часто вы бываете в Клубе исследователей? — поинтересовался Табби.

— Боюсь, что недостаточно часто, — отвечал Паддингтон, наливая в чашку принесенный чай. — Обычно, когда приезжаю в Лондон, останавливаюсь в клубе «Уайтс».

— В самом деле? — живо отреагировал Фробишер-старший. — Я много лет состою членом «Уайтс». А где вы живете, когда не в Лондоне?

— Сент-Леонард. Живу там всю жизнь, с самого детства, как и мой отец. И работаю, как он, в «Кливсе», известной бухгалтерской фирме.

— И вот вы здесь, в Бродстейрсе, — заметил Табби. — Тоже приехали отдохнуть? — он щедро намазал треугольник тоста вареньем и целиком отправил себе в рот.

— Увы, нет. Не хотелось об этом говорить — у меня была назначена встреча с моим кузеном из Кентербери Джулианом Хоббсом в этой самой гостинице, но я так его и не дождался. Мы собирались разобраться в одном семейном деле, увы, довольно-таки неприглядном, но он, похоже, пропал.

— Вы не преувеличиваете? — спросил Сент-Ив. — Возможно, его просто задержали дела в Кентербери.

— Нет, сэр. Думаю, он действительно пропал. Я навел справки и выяснил, что он приехал на омнибусе в Маргит, а потом прибыл в Бродстейрс, но здесь просто-напросто исчез. Я нанял мальчишку, чтобы он обошел все гостиницы и спросил, не останавливался ли он там, — по пенни за каждую, если он принесет печать гостиницы или подпись на бумаге. Парень оказался добросовестный, заработал три шиллинга и еще полкроны чаевых. Если мой кузен и остановился в Бродстейрсе, то в частном доме, а не в гостинице. Вчера вечером я послал в Кентербери телеграмму на случай, если он уже вернулся домой, но он не возвращался. Родные подняли переполох, можете себе представить!

— Вы сказали, что дело неприглядное, — сказал Сент-Ив. — Думаете, ваш кузен стал жертвой злоумышленников?

— Боюсь, что да, хотя никаких доказательств нет. К тому же он неохотно рассказывал о своих делах. Знаю только, что он назначил встречу с неким человеком, которого называл бароном. Вот и все, что мне известно.

— Опять этот чертов барон, — пробурчал Табби.

— Так вы его знаете? — спросил Паддингтон с удивленным видом.

— Скорее, наслышаны о нем, — сказал Сент-Ив, — если это, конечно, тот самый барон. У нас нет ни малейшего желания с ним знаться. К сожалению, мы не имеем понятия, куда он делся.

— И нет никаких зацепок, чтобы выяснить, куда мог запропаститься ваш кузен? — спросил Фробишер-старший, с интересом глядя на поднесшего ко рту чашку Паддингтона. — Может, какой-то адрес? Название улицы?

— Только одна: уличный попрошайка видел, как он направлялся к старому особняку на утесе над бухтой Дикенс-Коув, у Клифф-роуд. Там находится некое «заведение с кулинарией», которая, если верить этому проходимцу, специализируется на дичи. Название весьма тривиальное — «Общество гурманов». Хотя мне сначала показалось, что речь шла о гуманистах — у попрошайки чудовищная дикция. Но он показывал жестами, что там едят, так что, полагаю, имеется в виду не человеколюбие, а пища. Дорога поднимается на холм, к воротам, а дальше закрытый проезд. Ворота оказались запертыми на замок, я немного покричал, в надежде что в доме кто-то услышит, но никто не ответил. Пожалуй, если это действительно заведение вроде ресторана, то было еще рановато открываться.

— И вы предложили попрошайке награду, прежде чем задать свой вопрос? — уточнил Гилберт.

— Боюсь, что да. Я вас прекрасно понимаю: он мог соврать мне, просто чтобы заполучить свой шиллинг. Однако меня впечатлило, что он сказал «заведение с кулинарией», это показалось мне слишком замысловатым для выдумки. В конце концов, все кончилось ничем. На воротах нет никакой вывески, хотя это единственный дом на утесе, так что ошибки быть не могло.

— Возможно, это закрытый клуб, — предположил Сент-Ив.

Принесли еду: тарелки с яичницей и беконом, горячие тосты и бифштекс Сент-Ива. Мистер Паддингтон допил свой чай.

— Оставлю вас, джентльмены, чтобы вы могли спокойно позавтракать, — сказал он. — Пожалуй, вернусь в Сент-Лоренс и предоставлю полиции разобраться в этом деле, — с этими словами Паддингтон встал из-за стола, поклонился и ушел. Вскоре они увидели его через окно: он поспешил под зонтом к ожидающей двухместной карете, забрался внутрь, и карета двинулась в путь сквозь дождь.

— Не странно ли, что наш мистер Паддингтон приехал из Сент-Леонарда, но возвращается в Сент-Лоренс, — отметил Гилберт, размяв вилкой яйцо и собрав желток тостом. — Вы обратили внимание?

— Да, — согласился Сент-Ив. — Может быть, просто оговорился.

Гилберт пожал плечами, прищурившись.

— Интересная оговорка. И я ни разу не видел его в «Уайтсе».

— В подозрительности тебе нет равных, дядюшка! — встрял Табби. — Позволь напомнить, что ты не часто бываешь в Лондоне. Заглядываешь в «Уайтс» раз или два в год. Мы с тобой уже говорили на эту тему — эта твоя привычка подозревать ни в чем не повинных незнакомцев в дурных намерениях, вместо того чтобы обращать внимание на существенное, тебе вредит.

— К черту существенное. Я заметил, что у него поддельная янтарная булавка. Пчела внутри слишком хорошо сохранилась, и у янтаря ненатуральный оттенок. Несомненно, этот тип не без фальши.

Табби посмотрел на дядюшку молча, а потом произнес:

— Он знал, что ты интересуешься птицами, и это характеризует его с хорошей стороны. Причем он наслышан о твоей репутации, что, безусловно, тоже говорит в его пользу.

— Всякий, кому потребуется подобное в мошеннических целях, может без труда об этом разузнать, — сказал Гилберт. — А его нелепый ответ на мой вопрос? «Все, что летает», — вот что он сказал. Надо было спросить его о круглоносых плавунчиках. Их видели в здешних местах, крайне редкая птица, знаете ли. На плавунчиках он бы засыпался. Кроме того, я вел дела с «Кливсом». Ни разу не слыхал, что в «Кливсе» работает какой-то Паддингтон.

— Вот-вот, плавунчики. Ты постоянно подозреваешь в чем-то людей, о которых никогда не слыхал, — именно об этом я и говорю.

— Боже, ну конечно же подозреваю, когда на то есть причины. Разве вы не обратили внимания, что ему якобы не хотелось рассказывать о «неприглядном» семейном деле, но ни о чем другом он не говорил? Ты просто прирожденный спорщик, Табби, вечно пытаешься доказать, что твой бедный старый дядюшка в чем-то не прав.

— Напомню тебе о милой мисс Бракен, которая едва не обчистила тебя, и…

Фробишер-старший встал из-за стола и вышел, явно в гневе. Минуты через три он вернулся, сел и объявил:

— К твоему сведению, Табби, так называемый Джон Паддингтон не останавливался в этой гостинице, и никто здесь не слыхал о Джулиане Хоббсе. Значит, Паддингтон вовсе не ночевал здесь эту ночь или предыдущую, а стало быть, солгал нам, что ждал здесь своего кузена. Он просто пришел к завтраку, чтобы поговорить с нами.

Табби тяжело вздохнул.

— Прошу меня простить за то, что вспомнил про мисс Бракен, дядюшка, но будем справедливы к этому джентльмену, которого я нахожу невыносимым занудой вместе с его галстуком и сомнительной булавкой: напомню, он не утверждал, что он сам или его пропавший кузен останавливались в этой гостинице. Они договорились здесь встретиться. Здесь встречается множество людей. Если посмотреть на вещи шире, каждый человек в этой комнате, если не сидит за столом один, с кем-то здесь встретился. Какой прок Паддингтону нас обманывать?

— Возможно, чтобы выпить за наш счет чайник чаю, — улыбнулся Сент-Ив. — Я вам сейчас покажу кое-что интересное, хотя, может, это ничего не значит, — и с этими словами он достал из-под стола пергаментный пакет и пересказал приключения Финна в приморской пещере, а потом поделился впечатлениями от собственного похода: гробов в пещере он не обнаружил, однако нашел доски, оставшиеся от сооружения, которое Финн описал как верстак без столешницы. — Думаю, ящики или гробы — опять дело рук барона. Потому-то он и стремился задержаться в Мористом. Но я не нахожу в этой короткой зашифрованной декларации ничего, что могло бы пролить свет на события. А здесь, видите, у нас что-то вроде каталога, точнее, список имен — по крайней мере, на первый взгляд. Я пока еще не изучил его как следует.

Фробишер-старший взял лист пергамента, служивший каталогом, и пробежал столбик имен на первой странице, многие из которых были перечеркнуты.

— Господи, тут Гринвуд Райт.

— А это имя тебе о чем-то говорит, дядюшка? — поинтересовался Табби. — Ты и его подозреваешь в преступных намерениях?

— Успокойся, Табби. Гринвуд Райт — мой старый друг, ничего преступного. В школе мы звали его Шишка, потому что у него постоянно были чирьи. В свое время он стал довольно видным изобретателем, главным образом в области синтеза драгоценных камней. Ему удалось продать патент на использование их в хронометрах. Несколько недель назад я услышал, что он при смерти, и собирался сходить на его похороны, но никаких известий больше не получал.

— Прошу прощения, дядюшка, — Табби взял у Гилберта декларацию и каталог, перевернул лист, видимо, читая все имена подряд. Внезапно его глаза округлились, и он посмотрел на остальных. — Вот же странно, — он передал каталог Сент-Иву, отметив место ногтем большого пальца. — Как это понимать?

Последний столбик внизу страницы разделяло слово «Ожидаются». Над этим словом значилось «Джулиан Хоббс (голова)», а ниже еще три имени, первые два Сент-Иву незнакомые. А третьим стояло «Лэнгдон Сент-Ив».

ГЛАВА 12 ПРОЦЕСС

Завидев входящего в трактир Саузерли, Боннет рванулся к парадной двери и распахнул ее, навстречу ударившему в лицо ветру с дождем. «Слава богу, что Элис так и не пришла», — успело мелькнуть у него в голове, но в этот момент возник моряк из дома напротив, втолкнул его обратно в трактир, развернув спиной к себе и обхватив одной рукой за шею, а другой — заломив руку Коллиера за спину.

Саузерли подобострастно поклонился, сказав, что счастлив видеть его снова. Потом он вгляделся сквозь пенсне в обложку лежавшего на столе журнала и произнес:

— А, ну конечно! — он схватил журнал, и вся компания прошла через заднюю дверь в контору или вроде того, где стояли круглый стол и несколько стульев.

На следующей двери красовался висячий замок, отрезавший Боннету путь к бегству. Его толчком усадили на один из стульев, Саузерли сел напротив, Дженсен встал у него за спиной, а моряк у двери.

— Вижу, пароход стоит в гавани, мистер Бакстер, — сказал Саузерли моряку. — Когда сможете поднять якорь?

— После обеда, когда прилив начнется. Шторм миновал.

— Полагаю, груз надежно закреплен?

— Так точно, надежно. Но вчера в пещеру забрался мальчишка и нашел груз. Он схватил документы и убежал.

— Мальчишка? Убежал от вас? И пакет пропал, с каталогом и всем содержимым?

— Беннет за ним погнался, но тот улизнул. Забрался в люк, захлопнул его за собой, и дело с концом. Не то что мы не пытались его догнать. Но баталер уже сделал новые бумаги, так что ничего не пропало.

— Ничего не пропало, говоришь? Секретность — вот что пропало. А вам не пришло в голову обойти дом по пляжу и вытащить его из дома?

— Да, пришло, но мы не смогли бы потом отплыть, прибой был слишком сильный.

Саузерли надолго погрузился в молчание.

— Пожалуй, все складывается не так плохо, — сказал он наконец. — Вернее сказать, еще сложится.

Он снова замолчал, покивал головой с удовлетворенным видом и сказал:

— Отправляйтесь обратно на судно, мистер Бакстер. Передайте капитану Фини, чтобы не рисковал грузом, однако не менее важно не упустить прилив. Я скоро приду поговорить с ним по другому делу.

— Ну что ж, сэр, — сказал Саузерли пленнику, когда Бакстер ушел, — мы ведь искали вас повсюду. Я уже порядком от этого устал. Ваша странствующая библиотека исчезла из Клифтон-вилла. Мы очень опасались, что вы бежали, и рады убедиться, что это не так. Вы, должно быть, очень любите Маргит. Любите?

Боннет, глядя в стол, мрачно ответил:

— Нет.

— Дерните-ка его за ухо, мистер Дженсен! Хей-хо! — крикнул Саузерли.

Дженсен крутанул ухо Коллиера, дернул вперед, назад, а потом хлопнул по нему открытой ладонью. Боннет вскрикнул от боли и неожиданности и схватился рукой за ухо, почувствовав на щеке теплую струйку крови. Тяжело дыша, он сосредоточился на том, чтобы успокоиться и преодолеть тошноту, хотя в желудке у него было почти пусто, если не считать пива. Саузерли глядел на него с неподдельным весельем, как самый настоящий дьявол.

— Что ж, вот он, подходящий момент, не так ли, мистер Боннет? — сказал он. — Удачное совпадение, иначе не скажешь. Нам улыбнулась удача — и вам, и мне. Вы, конечно, выполните свой долг. Удача всегда улыбается тому, кто выполняет свой долг. Вы ведь тоже так считаете, мистер Боннет — надо выполнять свой долг, не так ли?

— Считаю я или не считаю, вам-то какая разница, мистер…

— Крутаните-ка ему нос, Дженсен! — крикнул Саузерли, и хотя Коллиер втянул голову в плечи, Дженсен поднял его за воротник, зажал нос между пальцами и крутанул из стороны в сторону, быстро отдернув руку, чтобы не запачкаться в крови, хлынувшей из ноздрей Боннета.

— Не запачкайте манишечку, сэр! — предостерег Саузерли Боннета, глядя на него с огорчением. — Вперед наклонитесь. Вот так. Пусть она капает на стол. Дженсен, попросите у Эсмеральды мокрую тряпку. У бедного мистера Боннета из носика пошла кровь.

Дженсен вернулся с грязной тряпкой, от которой разило прокисшим пивом, и Боннет обтер губу и подбородок и попытался остановить кровь.

— Скажу вам как на духу, мистер Боннет, что для вас решительно нежелательно. Нежелательно, чтобы Дженсен выдавил вам глаз. А он, кажется, вполне готов это сделать. У него уже большие пальцы чешутся от нетерпения. Призываю вас, отвечайте на вежливые вопросы вежливо. Это для вас приемлемо, или вы предпочитаете выдавливание глаз?

Боннет кивнул.

— Так что?

— Приемлемо.

— Вполне приемлемо?

— Да, вполне.

— Вот и хорошо. Вы собирались отдать этот журнал Элис Сент-Ив, верно? И обратить ее внимание на историю мистера Вальдемара, выдать маленький секрет Общества? Постойте! Не отвечайте, не подумавши. А пока вы думаете, я задам вопрос мистеру Дженсену. Какой глаз проще всего выдавить?

— Левый, сэр, я-то правша и стою сзади него.

— Отлично. Если я скажу, мистер Дженсен, выдавите мистеру Боннету левый глаз, но оставьте ему правый. Кому нужен слепой книготорговец. Я понятно все объяснил?

— Очень понятно, сэр.

— Можете съесть глаз, если хотите. Глаз — настоящий деликатес, лучше всего с солью и уксусом. А вы, мистер Боннет, что вы ответите на обвинение?

— Да, — сказал Боннет. — Я действительно собирался отдать журнал Элис. Это была… необдуманная идея.

— Ценю вашу честность и отвечу вам тем же. Общество вами несколько недовольно. Вы убедили Общество подписать договор аренды дома вашего дядюшки на год, не имея на то законных прав. Вытрите свою верхнюю губу еще раз, сэр. Мне неприятен вид крови. Что вы скажете на второе обвинение против вас — подписание подложного договора аренды?

— При всем уважении, я его не признаю. Ведь меня, в конце концов, попросили составить этот договор. Я совершенно не собираюсь опровергать то, что вы сказали, ведь я действительно трижды брал по сто фунтов из денег Общества, но я был вынужден так поступить, даю слово. Барон…

— Вы искажаете факты, мистер Боннет. Вам было прекрасно известно, что дело об особняке увязло в судах о наследстве, однако вы не спешили делиться этой информацией. Вы утверждали, что дом принадлежит вам. Вы это оспариваете?

— Нет, сэр. Но дом и пещера оставались в вашем распоряжении все эти три года. Я верну деньги, если этого желает Общество.

— И каким образом вы это сделаете, сэр? Если бы вы имели возможность вернуть деньги, вы бы не ночевали на конюшне. Нет, сэр. Мы не намерены требовать возмещения ущерба. У нас есть другой мотив. Короче говоря, мы положили глаз на профессора Сент-Ива. Его имя внесено в Каталог.

Коллиер ошарашенно смотрел на него.

— А как же Элис? Не можете же вы требовать от меня, чтобы я предал собственную кузину.

— Мы ничего подобного от вас не требуем, мистер Боннет. Вы прекрасно знаете, что Общество женщинами не интересуется. У нас строгая диета. Попрошу вас, однако, обратиться к Статье четырнадцатой Устава. Помните ее?

— Я ничего не знаю о статьях.

— Тогда я зачитаю ее вам. «Если гость, добровольно присутствующий на ужине Общества, потребит человеческую плоть, он немедленно становится членом Общества, и, таким образом, на него навсегда распространяется действие Статей».

— Я присутствовал не добровольно. Меня принудил дядюшка, и он уверял, что мясо телячье.

Саузерли, ухмыляясь, смотрел на него.

— Пожалуй, больше похоже на карбонат, однако действительно человеческое бедро напоминает по вкусу хорошо приготовленную телячью ногу. И все же, вы опять прибегаете к оправданию принуждением, что отдает слабостью. Вас слишком легко принудить. Вообразите ужас прекрасной Элис, если она узнает, что ее слабовольный кузен оказался прожорливым людоедом.

— Я отрицаю это. Я опорожнил желудок в кусты, как только узнал о том, что за мясо мне дали.

— Ха! Ну что вы за тип. Напоминает мне шутку, слышанную в «Сандлер-Уэллс». Крайне смешно, уверяю вас, — он уставился в потолок, а потом подался вперед, наклонив голову, и спросил: — Слышали ли вы, мистер Боннет, историю о каннибале, оставившем своего брата в джунглях? — не ожидая ответа, он громко расхохотался, сморщив лицо и оскалив рот в комической гримасе, так что обнажились заостренные резцы сверху и снизу. Приступ смеха тут же прекратился, и Саузерли успокоился. — Видите ли, он не перестал быть каннибалом, несмотря на акт дефекации. В этом философский смысл.

— Повторяю, я не предам Элис, — сказал Коллиер. — Можете выдавить мне глаза, если вам хочется, — он выпрямился на стуле и посмотрел Саузерли прямо в лицо.

— Вот вам решимость, Дженсен! Раз в жизни мистер Боннет не поддался принуждению! Он предпочитает, чтобы ему выдавили глаз. Однако мы все же заставим его отдать нам профессора Сент-Ива. Мы пощадим Элис, если ему это удастся.

— А если я откажусь?

— Тогда я напомню вам, что согласно Статье семнадцатой член, предавший интересы Общества, подлежит поеданию Обществом. Проще говоря, вы будете смотреть своими невыдавленными глазами, как мы едим ваше мозговое вещество заостренными ложками. Мы переварим вас и исторгнем из себя. А ваша прекрасная кузина будет приглашена на ужин в качестве зрителя.

Коллиер смотрел на него, не в силах ничего сказать. Открылась дверь, и в комнату заглянула Эсмеральда.

— Приходила женщина, но ушла, как вы и говорили. Его спрашивала.

— Опиши ее мне, пожалуйста.

— Почти шесть футов ростом, черные волосы, еще достаточно красивая, чтобы на нее оборачивались. Породистая. С ней был смазливый мальчик. Ее зовут миссис Сент-Ив, и она сказала передать ему, — она кивнула на Боннета, — что сожалеет, что не застала его, из-за непогоды им пришлось сменить экипаж. Она собирается заехать к зеленщику на Клеймор-Лейн, потом в таверну «Корона», а потом поедет наверх в Клифтонвилл, в мебельную лавку Клейтона.

— Уехала вместе с мальчишкой?

— Да, сэр.

— Молодец, Эсмеральда. Принеси-ка мне перо и чернильницу. А еще лист писчей бумаги.

Женщина пошла исполнять поручение, но прежде чем выйти из комнаты, сунула руку в карман передника и, достав оттуда три соверена — плату за предательство, — показала их Коллиеру.

— Итак, мистер Боннет, — сказал ему Саузерли, — сейчас я продиктую короткую записку, адресованную профессору Сент-Иву, а вы напишете ее четким почерком и поставите снизу свою подпись. Если вы откажетесь, я убью вас прямо на этом стуле и напишу записку сам. Выбор за вами, — он положил бумагу, перо и чернила перед Коллиером и начал диктовать письмо. Когда дело было кончено, Саузерли взял подписанную записку, промокнул ее другим листом бумаги, сложил втрое и заложил в журнал на странице с рассказом По.

— Мистер Дженсен, — сказал он, — сделайте одолжение, ступайте сейчас же к гостинице «Ройал Альбион», Бродстейрс. Найдите мальчика, чтобы тот отнес этот журнал профессору Сент-Иву. Само собой, вас никто не должен видеть. Если они вас сразу узнают, мы останемся в дураках. Понимаете меня?

— Да, сэр. Мне идти прямо сейчас?

— Летите со всех ног, мистер Дженсен.

Коллиер остался в комнате наедине с Саузерли, который извлек из кармана пистолет и направил на него.

— Сейчас не время для дурацких выходок, мистер Боннет. Вы уже почти заслужили свободу, — он подобрал пропитанную пивом и кровью тряпку и заботливо, как мать, промокнув лицо Боннета, удовлетворенно кивнул и вынул из кармана кошелек. — Вот вам десять фунтов. Бога ради, соберитесь и ведите себя прилично, чтобы не пришлось вас разбирать на фрикасе. Отправляйтесь в таверну «Корона» на встречу с Элис Сент-Ив. Найдите повод отослать куда-нибудь мальчишку. Пообедайте со своей прекрасной кузиной, как обещали. Заклинаю вас, беседуйте с ней на безобидные темы — приятные воспоминания, счастливое детство. Порадуйте ее рассказами о жалком существовании книготорговца, что вам приходится влачить. Если вы желаете этой женщине благополучия, даже не упоминайте о записке или журнале, которые в данный момент торопятся доставить ее мужу. И помните, мистер Боннет: Общество не сводит с вас глаз, как и с вашей прекрасной кузины.

ГЛАВА 13 ГИЛБЕРТ ГУЛЯЕТ ОДИН

Одетый в молескиновую куртку для защиты от густого серого тумана Гилберт шел по Клифф-роуд, опираясь на трость из орехового дерева. Набалдашник трости украшал герб Фробишеров — серебряный шар с выгравированным на нем яростным ежом с извивающимся красным чертом в зубах. Благодаря этому шару трость легко превращалась в оружие, способное раскроить человеку череп, когда человек на то напрашивался.

Фробишер-старший отправился на прогулку из гостиницы «Альбион» один, оставив Табби и Сент-Ива ждать возвращения Элис. Хотя он ничего не сказал своим спутникам, утренний моцион он решил посвятить поискам кулинарного заведения, о котором рассказал Паддингтон, а заодно присмотреться попристальнее и к самому Паддингтону. Если все вполне безобидно, возможно, удастся заодно и поесть.

Гилберт представил, как выкладывает перед Табби свои доказательства против этого фигляра Паддингтона. Он любил племянника, но Табби отличался раздражающей привычкой ставить его слова под сомнение, невзирая на подобающий солидному возрасту авторитет, и временами не мешало немного осадить парня. Предположение Табби, что документ из пещеры каким-то образом подтверждает невиновность Паддингтона, было лишь еще одной упрямой попыткой оставить за собой последнее слово.

Гилберт почувствовал, что в нем вновь поднимается гнев, угрожая испортить весь день, и остановился, чтобы сделать полдюжины глубоких вдохов и насладиться утренним воздухом, напоенным ароматами мокрой листвы и морского тумана. Шум прибоя звучал глухо из-за погоды и расстояния: утесы в этой части побережья поднимались над водой футов на триста. Восемь пеликанов, строем летящих на север, поднялись над краем обрыва, точно на уровне головы Гилберта, как призраки в тумане. Он поприветствовал птиц, подняв трость, и они снова скрылись из вида.

— Единственный способ победить в споре, — сказал сам себе вслух Фробишер-старший, — воздержаться от участия, — ободренный этой мыслью, он продолжал путь, думая, что, в конце концов, Табби мог оказаться прав. Возможность подкрепиться оживила как ум Гилберта, так и его желудок, и он уже надеялся, что Табби действительно прав, и жалел, что в пику ему оставил половину завтрака недоеденным.

Фробишер, будучи членом-учредителем клуба «Мозговая кость» в Истбурне, где нередко ужинал последние сорок лет, вознамерился разузнать побольше об этом Обществе гурманов, несмотря на его тривиальное название. Если оно окажется достаточно интересным — не слишком чопорным, но и не слишком легкомысленным, — можно предложить взаимовыгодное сотрудничество, например объединить списки членов для общей пользы. Если же он почует обман, то разберется с этим по-своему, принесет результаты расследования в гостиницу и швырнет Табби в лицо.

За поворотом Клифф-роуд прямо перед ним открылась извилистая спускающаяся к океану тропа. А по левую его руку между деревьями вверх по склону поднималась обозначенная столбиками дорога, наверняка та самая, что ведет к дому Общества гурманов. Начиналась она от видавшего виды деревянного указателя на столбе, с вырезанными и обведенными черной краской словами «Дикенс-Коув». Чуть дальше у дороги стояла скамья, сделанная из двух деревянных бочонков и доски, — видимо, место отдыха попрошайки, указавшего путь Паддингтону, хотя сейчас здесь никого не было.

Описание Паддингтона совпадало с реальностью во всех деталях, что, впрочем, никоим образом не проясняло его намерений. Злоумышленники действительно существуют, как бы Табби ни доказывал обратное, и порой Гилберту хватало проницательности, чтобы распознать их, а иногда приходилось раскаиваться за свои ошибки.

Он стоял, задумавшись, в клубах тумана.

— Идея, — снова сказал он вслух и выудил из жилетного кармана носовой платок. Платок с вышитым на нем гербом Фробишеров послужит знаком его друзьям. Гилберт подошел к придорожному столбику и надежно зацепил платок за щепку, чтобы и сам платок, и герб постоянно оставались на виду, как сигнальный флаг на мачте корабля.

Без дальнейших колебаний Фробишер принялся подниматься по дороге, ощущая нешуточные позывы голода. Наверху за небольшим поворотом показался высокий особняк, старый и внушительный, но довольно мрачный, окруженный могучими деревьями и солидной каменной стеной с коваными железными воротами, за которыми Гилберт заметил двух жирных куропаток, тут же скрывшихся из виду. «Возможно, в этом заведении выращивают собственную дичь», — подумал он, подняв голову к мерцавшим сквозь туман освещенным окнам второго этажа. Весьма уединенное место, но, с другой стороны, любое место в такую погоду становится уединенным.

Фробишер заметил колокольчик, висящий на железном пруте, подошел к нему и решительно позвонил. Вскоре дверь отворилась, вышел человек с необычайно круглой большой головой; увидев гостя, он энергично помахал рукой и шустро зашагал к воротам по вымощенной камнями дорожке.

— Приветствую, — бодро произнес круглоголовый. — Позвольте узнать, как вас зовут и по какому вы делу?

— Гилберт Фробишер к вашим услугам, сэр. Говорят, здесь находится кулинарное общество. Я пришел с приветствием от клуба «Мозговая кость» в Истбурне. Возможно, вы о нас слыхали.

— Ну как же не слыхать! — круглоголовый отодвинул железный засов на воротах. — У вашего шеф-повара блестящая репутация. Меня зовут Ларсен, Гарри Ларсен. Вы пришли один, пешком?

— Именно так. Я остановился в «Ройал Альбион», где и услыхал о вашем заведении.

— Большая удача для нас, да и для вас тоже. Через полчаса туман загустеет, как гороховый суп, а гулять по берегу в тумане опасно. Мы не ожидаем особенного наплыва в такую-то погоду, однако так совпало, что зашел еще один неожиданный гость, и наш повар уже принялся за работу, чтобы нам не голодать. Наш слуга может отвезти вас обратно в гостиницу в коляске, когда вы как следует подкрепитесь.

Гилберт с готовностью прошел за Ларсеном к дому и через богато изукрашенную резьбой входную дверь попал в просторный зал, напоминающий гостиную трактира, освещенный газовыми лампами и огнем, пылающим в очаге. На задрапированных бархатом стенах висели гобелены и картины с морскими сюжетами, а полку над очагом украшала модель брошенной командой «Марии Целесты». Таинственный корабль-призрак выглядел в точности таким, каким его нашли, с рваными парусами и опустевшей палубой.

— Позвольте взять вашу куртку, мистер Фробишер? — осведомился Ларсен.

— Прошу вас, сэр. И, чтобы сразу перейти к цели моего визита, я хотел бы обсудить с вами возможность объединения наших двух клубов в ассоциацию, если ваш клуб не возражает против этого.

— Уверен, правление отнесется к этому предложению с благосклонностью, — ответил Ларсен. — Могу я поставить вашу трость в стойку у двери?

— Я, пожалуй, оставлю ее при себе. Порой меня подводят ноги.

— Конечно. Может быть, бокал превосходного амонтильядо? — Ларсен указал на мягкое кресло у очага. — Или предпочитаете что-нибудь более основательное? Возможно, бренди и шампанское для возбуждения аппетита? Вполне уместно в такую погоду.

— Шерри меня вполне устроит, — сказал Гилберт, опускаясь в кресло. — От бренди и шампанского в этот час я засну. Я не так уж и молод.

В дальней стене открылась дверь, и в зал вошел человек — человек в алом галстуке с янтарной булавкой.

— Мистер Паддингтон! — воскликнул Фробишер, удивленный неожиданной встречей.

— Так вы, оказывается, знакомы? — спросил Ларсен. Он вручил бокал шерри Гилберту, который попробовал его и одобрительно кивнул.

— И в самом деле знакомы, — подтвердил Паддингтон. — Мы встретились меньше часа назад в гостинице «Ройал Альбион», где мистер Фробишер и его друзья любезно угостили меня чаем. Я пребывал в совершенном расстройстве, напрасно опасаясь за Джулиана.

— Стало быть, вы нашли своего кузена Хоббса? — поинтересовался Гилберт. — Ваш попрошайка в конце концов оказался порядочным человеком?

— Да, порядочным, сэр. Оставив вас троих в «Альбионе», я вернулся к этому великолепному особняку. На звонок открыл мистер Ларсен, и выяснилось, что мой кузен переночевал здесь и отбывает на вечернем дилижансе в Кентербери. Обычное недоразумение, понимаете? Джулиан оставил мне записку на станции дилижансов, а придурковатый мальчишка, которому он ее доверил, не позаботился мне ее передать. Как домино — одно за другим, и в результате я бегал по городу, как безумный.

Фробишер отпил шерри и благодарно кивнул Ларсену, который широко ему улыбнулся. Стало ясно, что тот не вполне трезв, но Гилберту ли бросать в ближнего своего камни.

— Что это за восхитительный аромат доносится из кухни? — поинтересовался Гилберт. — Пожалуй, зобная железа?

— Именно так, — подтвердил Ларсен. — Готовится как устрицы: ее обваливают в муке и жарят в масле, под соусом из мальвазии. Не хотите ли перекусить, мистер Фробишер? Мы накроем стол прямо здесь, в этом зале, если вы, джентльмены, не возражаете против пикника у очага. Блюдо незамысловатое, но прекрасно сочетается с кровяным пудингом и горячими сухариками.

— Совершенно с вами согласен, — воодушевился Гилберт. — Меня это полностью устроит.

— Оставлю бутылку здесь, на столе, — сообщил Ларсен. — Если вино вам по вкусу, можно открыть еще одну под жаркое. Мне придется ненадолго отлучиться — дела в гавани. Полагаю, наш председатель, мистер Саузерли, вернется в обычное время. Вам понравится Саузерли, мистер Фробишер, и уверен, ему понравится идея объединения наших клубов. У вас достаточно свободного времени, чтобы дождаться его возвращения?

— Свободного времени у меня хоть отбавляй, — сказал Гилберт, наблюдая за приближением еды на сервировочном столике. Он пригубил шерри и порадовался своей редкой удаче, сожалея только о том, что здесь нет Табби.

ГЛАВА 14 ШИЛЛИНГИ И ПЕНСЫ

Элис сидела за столиком в таверне «Корона», гостеприимном заведении с дымным очагом, и ждала, как и кружка заказанного ею горького эля, непутевого кузена. Она пила горячий шоколад, казавшийся особенно вкусным в такую погоду, и смотрела в окно на улицу. Ненастное утро сменилось туманным днем. Со своего места она видела, как Коллиер куда-то отослал Финна. Конечно, кузену вряд ли хотелось говорить с ней начистоту при парнишке, а тот еще успеет вернуться обратно в «Ройал Альбион» и оттуда отправиться в Пегвелл, благо шторм уже миновал.

На обратном пути в таверну Коллиер Боннер притормозил возле сидящего у входа человека, смерившего его откровенно недобрым взглядом, дернулся и споткнулся о порог при входе, а затем поплелся в сторону Элис.

— Ну вот, — с озабоченным видом он немедленно проглотил половину кружки эля, — вот мы и встретились, Элис. А?

— Осмелюсь сказать, да, — сказала она. — У тебя измученный вид, кузен. Ты здоров?

— Учитывая мое положение, лучше не бывает. Прости, что отослал твоего юного друга. Он, наверное, вполне надежный. Но, боюсь, зайдет разговор о моих… ошибках… Ты понимаешь, о чем я, — он снова отхлебнул из кружки, робко ей улыбнулся, и посмотрел в окно на человека у входа.

— Финн только рад, что его отослали. Ему не терпится отправиться в Пегвелл собирать камышовых жаб. Помнишь, в одно лето мы помешались на жабах и лягушках?

— Увы, помню. Тебе не приходила мысль, что наши самые счастливые воспоминания одновременно и самые грустные по той простой причине, что они отдаляются от нас в прошлое? Идет время, и все постепенно погружается в могильную тьму.

Элис пришлось сделать усилие, чтобы не рассмеяться вслух.

— Вижу, ты, как и раньше, любитель кладбищенской темы, Коллиер. Согласно моему источнику, ты стал владельцем передвижной библиотеки. В передвижной библиотеке нет совершенно ничего запредельного.

— Может, и нет, — согласился он. — Но кто же твой источник, скажи на милость?

— Птичка. Ты живешь где-то недалеко отсюда?

— То здесь, то там. А ты, значит, приехала вступить в свои права как владелица Мористого.

— Да, правда. Сегодня мы, однако, ночуем в «Ройал Альбион» в Бродстейрсе. Дом дядюшки Годфри нужно как следует проветрить и немного освежить.

— «Ройал Альбион»! В детстве дядюшка как-то привел меня туда в большой зал на ужин. Я слопал почти весь страсбургский пирог. Сомневаюсь, что еще хоть раз в жизни мне доведется попробовать фуа-гра. Я теперь бродяга, Элис. Без постоянного жилья. Предпочитаю двигаться, а не сидеть на месте, зато у меня много друзей в разных местах. Даю им почитать книги, потом собираю. «Передвижная библиотека Пиквика» к вашим услугам.

— Ты ведь даешь книги за плату?

— О да. Я беру с читателя шиллинг, а когда книгу возвращают, отдаю шесть пенсов обратно. Книги покупаю, конечно, уже не новые, в «Мадис» — шестьдесят томов за пять фунтов. Если кто-то не вернет книгу, значит, он заплатил целый шиллинг, что не особенно прибыльно, но, не забывай, ведь я уже давал эту книгу кому-то почитать до него, так что мои начальные вложения не пропадают, и я еще получаю шиллинг. Эти шиллинги идут в общий котел, и из этих денег я покупаю новые книги в «Мадис», корм для пони, и самому остается, чтобы иногда выпить пинту пива с мясным пирогом.

— Шиллинги и пенсы? Неудивительно, что ты худой, как палка. Тебе нужны деньги? — Элис тут же пожалела о своих словах, довольно бестактных и скорее всего продиктованных чувством вины, хотя и вполне искренних.

Кузен пожал плечами и осушил свою кружку.

— Мне не следует злоупотреблять твоей щедростью, — начал вяло возражать Коллиер. — Но, не сомневаюсь, ты спросила искренне, как друг, поэтому отвечу тебе честно. Признаюсь, у меня плохо с деньгами, — он осекся, с его лица слетела маска решимости, и он заплакал. — Ты слишком добра, Элис, слишком, невероятно добра. Я совсем опустился, увы, я стал как якорь, как обломок кораблекрушения, как…

— Вздор, — перебила его Элис. — Невозможно быть одновременно якорем и обломком кораблекрушения. Один тонет, а другой плавает.

Ему принесли эль, и он, отпив немного, тяжело вздохнул.

— Боюсь, я из тех, кто тонет, и скоро пойду ко дну. Я понимаю, что должен сдаться на твою милость. Ты мне позволишь?

— Позволю что, Коллиер? Ты говоришь загадками.

— Я открою тебе все, что смогу, но ты не должна расспрашивать меня о подробностях, это небезопасно, — при этом он кивнул головой на окно и понизил голос: — Этот человек снаружи послан следить за мной. Я впал в немилость у кровожадных людей, членов тайного общества — все, как один, головорезы. Я собираюсь исчезнуть. Я должен исчезнуть.

— Ты задолжал им, этим кровожадным людям?

— В общем, да.

— И сколько тебе нужно?

— Достаточно, чтобы скрыться как можно дальше и как можно быстрее. Я должен бежать сегодня же: поездом в Бристоль, оттуда пароходом на континент.

— То есть ты собираешься бежать, чтобы не отдавать долг?

— Слово долг не совсем… В любом случае, если я исчезну, у них не будет повода создавать неприятности нам обоим.

— Почему они должны создавать мне неприятности, что бы ни произошло? Это как-то связано с дядюшкой Годфри — всплыло что-то из прошлого, и теперь ты в опасности?

— В некотором роде так и есть, однако я сам навлек на себя эту беду, — он снова взглянул на окно, а потом на тарелку и отодвинул ее от себя. — Увы, кусок не лезет горло. Я голоден, но не могу ничего съесть.

— Эта тайна как-то связана с гробами в пещере у моря? С говорящим мертвецом?

Кузен вскинул голову, вытаращив глаза. Казалось, он сейчас бросится наутек.

— Да, — сказал он наконец. — Это тебе тоже птичка сказала? Что еще она тебе начирикала? Очень надеюсь, что ничего. Ты уже знаешь то, что знать не должна, и все же это лишь небольшой кусочек всей правды. Не шути с этим, Элис, ради всего святого.

— Я ничего не знаю, кроме того, что в пещере сейчас пусто, все смыло приливом. А они могут туда вернуться, эти мертвецы?

— Нет, не вернутся. Твое неожиданное появление в Мористом расстроило все их планы.

— Их планы. Какие у мертвецов могут быть планы? Ты, должно быть, имеешь в виду это общество головорезов. Кто они, эти люди? Можно решить дело миром?

— Нет. Слово «мир» к ним ни в коей мере не относится.

— А этот мерзкий барон, он член Общества?

— Нет, не совсем. Скорее наемный работник, хотя и очень опасный. Я вижу, что ты уже слишком глубоко погрузилась в эти дела, а это рискованно, — он подался вперед и прошептал: — Больше никогда не говори никому о бароне. Элис, умоляю тебя. Не связывайся с ним. Если он заговорит с тобой обо мне, вали все на меня. Если нужно, брось меня на растерзание. И ради бога, забудь то, что, как тебе кажется, ты знаешь.

— Возможно я так и поступлю, но скажи мне: дядюшка Годфри состоял в этом Обществе?

Коллиер Боннет молча посмотрел на нее и наконец ответил:

— Да, но Общество существовало уже много лет, когда он туда вступил. Вот, я честно ответил на вопросы следствия, и мне нечего больше сказать об этих людях, кроме того, что они меня убьют, если я выдам их тайны, и этим они не ограничатся. Чтобы спасти нас всех, чтобы они навсегда забыли о Мористом, мне необходимо исчезнуть, как я уже говорил. Ничто другое не поможет.

— Я тебе верю, — сказала Элис, — хотя предпочла бы, чтобы все было иначе.

Кузен откинулся на стуле, сложил ладони и уставился в окно.

— Мне кажется, шторм миновал. В здешних краях после летнего шторма часто приходит туман.

Элис долго смотрела на Коллиера, а потом открыла сумочку и заглянула в нее.

— У меня здесь чуть больше пятидесяти фунтов ассигнациями. Я с радостью дам их тебе не в долг, а в подарок, — она вынула деньги, сложила купюры пополам и передала ему их под столом. — Возьми.

Он замялся, открывая и закрывая рог, как вытащенная из воды глубоководная рыба, потом подчинился, осторожно взял деньги и сунул их в карман сюртука.

— Дорогая Элис, благодарю тебя от всего сердца, однако я должен дать тебе кое-что взамен. Тот человек снаружи на нас сейчас смотрит?

— Нет, — ответила Элис, покосившись на улицу.

— Будь добра, передай мне под столом свой шарф.

Она выполнила просьбу, и, не отрывая глаз от ее лица, кузен повозился под столом и передал ей обратно шарф с тяжелым предметом внутри. Она нащупала в складках контуры пистолета и быстро спрятала в сумочку, просто чтобы скрыть от посторонних глаз.

— У меня вовсе нет необходимости… — начала она, но Коллиер жестом призвал ее к молчанию.

— Не говори о необходимости, Элис. Ты слишком мало знаешь для этого. Буду бесконечно счастлив, если через неделю услышу, что необходимости не возникло. Но если возникнет, а у тебя его не окажется, я сам перережу себе глотку, прежде чем эти дьяволы до меня доберутся.

— Не говори так!

— Я уже сказал, Элис. Этот пистолет называется «миротворец» — короткоствольный револьвер, когда-то он принадлежал нашему общему дядюшке. В нем шесть патронов, у меня больше нет. Все эти годы он сопровождал меня в моих путешествиях. Держи его при себе, однако предупреждаю: у него такая отдача, что руку можно вывихнуть. Ты стреляла когда-нибудь из тяжелого пистолета?

— Много раз, правда, только по неживым мишеням. Мне крайне не хочется стрелять во что-то живое, если я не собираюсь потом съесть свою добычу.

Кузен судорожно сглотнул и посмотрел на Элис в некотором замешательстве.

— Да, — сказал он. — Конечно. Я имел в виду, чтобы защитить себя или свою семью. У тебя это не вызывает угрызений совести?

— Нет, — ответила она.

— Ты облегчила мне душу. Последнее: Общество обосновалось в старом особняке над Дикенс-Коув. Помнишь то место, мы бывали там в детстве?

— Тот, что мы называли «дом с привидениями»? Высокий заколоченный дом на мысу?

— Именно так. Не дай им заманить тебя в этот дом под каким бы то ни было предлогом, Элис. Если ты все же там окажешься и к тебе подойдет кто-то незнакомый, кто угодно, стреляй в него. Не сомневайся, это чудовище. Обещай мне, что сделаешь это.

— Мне все это напоминает пьесу, Коллиер. Ты меня не разыгрываешь?

— Я был бы счастлив, будь этот мир театром, Элис, но это не так. Я совершенно серьезен.

Она кивнула.

— Я сделаю, как ты говоришь, если до этого дойдет.

— Молюсь, чтобы до этого не дошло. А сейчас мне пора идти. Я не завидую, что Мористое досталось тебе. Я сам виноват в том, что не могу там жить. Завтра я или уеду отсюда, или погибну. Если все пойдет хорошо, я пошлю весточку по почте, из как можно более далекого места. Прости меня за все прегрешения против тебя, милая Элис. За все.

Он встал и, покопавшись в кармане брюк, вытащил сложенный листок бумаги.

— Умоляю, не читай это, пока я не отойду достаточно далеко, — Коллиер попытался сказать что-то еще, но голос его подвел, и он вышел, лишь грустно покачав головой.

Элис видела, как кузен перешел через дорогу и пошел в сторону соседнего парка. Наблюдатель за окном встал и зашагал в другом направлении. Она осталась одна за столом с чашкой остывшего шоколада.

Подождав пять минут, Элис открыла листок, полученный от кузена, где он нацарапал противоречащие только что сказанному слова: «Если дойдет до самого худшего, помни про дом с привидениями, но одна не ходи».

ГЛАВА 15 ОКО ЗА ОКО

Финн стоял за опоясывающим гавань Маргита волноломом. Ветер тащил полосы дождя над серой зыбью океана, над головой неслись мрачные тучи. За спиной парнишки тянулся Морской променад с его приветливо светящимися изнутри гостиницами и тавернами. В такое утро немногочисленные прохожие не задерживались на улице и спешили зайти в тепло или торопливо садились в ожидающие экипажи.

Кузен Элис, Коллиер, странный тип, отослал Финна из таверны «Корона» и с фальшивой нервной улыбкой на лице всучил ему ненужную взятку в два шиллинга — ненужную, потому что Финн все равно собирался вернуться в «Альбион», чтобы выяснить про экспедицию в Пегвелл и сообщить, что Элис решила посвятить остаток дня покупкам. Финн пошел мимо гавани, просто чтобы посмотреть на корабли, но то, что он увидел, заставило его остановиться.

Там обнаружился маленький пароход, вставший на якорь на самом краю защищенной бухты — тот самый пароход, который он видел вчера в море, с будкой и краном. У кормы на шлюпбалках висела шлюпка, на которой увезли из пещеры гробы. На мачте развевался «синий Петр», что означало, что судно готово к отплытию: шторм уже стихал, оставалось только дождаться прилива. Гробы наверняка сейчас лежат в трюме.

Из-за парохода на веслах вышел ялик, где сидели двое. Оба в непромокаемых куртках, лица скрыты туманом, но когда лодка подошла ближе, Финн уверился, что на веслах сидел его вчерашний преследователь из пещеры — парнишка успел хорошенько его рассмотреть, прежде чем захлопнуть люк: черная борода и жесткий взгляд. Лодка пробиралась между стоявшими на якоре судами, направляясь в сторону гостиницы «Варделлс», чуть левее от того места, где стоял он, к лестнице, поднимавшейся от пляжа на Морской променад.

Вчерашний пещерный знакомец ловко выскочил на глинистый берег и привязал ялик к кольцу в стене, а его спутник, очень высокий и худой, в широкополой, скрывавшей лицо шляпе сразу направился к лестнице. Не желая быть замеченным, Финн чуть пригнулся, перешел через дорогу и встал под навесом табачной лавки, пониже надвинув на глаза шляпу. Бородатый направился к винной лавке и зашел внутрь, а второй пошел по тротуару в сторону Финна.

Подавив желание отвернуться, парнишка продолжал стоять, стараясь рассмотреть и запомнить лицо человека. Он был в пенсне, из-за которого его глаза казались необычно близко посаженными. Когда тип из лодки оказался довольно близко, Финн перевел взгляд на витрину лавки и удивился, услышав:

— Как тебя зовут, мальчик? — человек в пенсне так и впился в него глазами.

— Лемюэль Джонс, — сказал Финн. — Обычно зовут просто Лем.

— Ты следил за тем судном? — спросил мужчина. — И за нашей лодкой?

— Каким судном, ваша честь? — переспросил Финн.

— За пароходом. Не ври мне. Я видел, что ты на нас смотришь.

— Если вы сами видели, так зачем спрашиваете?

Неожиданно человек рявкнул:

— Бу! — и попытался ударить Финна тыльной стороной ладони, но парнишка успел нырнуть под его руку и отскочил в сторону. Тип в пенсне рассмеялся и зашел в табачную лавку, захлопнув за собой дверь.

Финн вернулся к волнолому, чувствуя, как к лицу приливает краска от гнева и обиды. Ни то ни другое ему никогда не нравилось, и ему уже давно надоели подобные злобные выходки. Он оглянулся, убедился, что за ним никто не следит, и спустился по лестнице к пляжу, где отвязал ялик от кольца, столкнул его в воду и, запрыгнув внутрь, взялся за весла.

Вскоре он уже лавировал между швартовными канатами к набережной, где у стенки причала на волнах качалось несколько похожих лодок. Он вплыл между ними, нашел подходящий буй и привязался к нему. Пусть те двое подзывают свой ялик свистом. Финн шагнул через борт в мелкую воду, набрав воды в и без того промокшие ботинки, и заметил, что на корме под банкой лежит свернутый кусок промасленной парусины. На всякий случай он вытащил его, раскатал от кормы до носа и плотно закрепил. Теперь лодку было невозможно отличить от остальных. Возможно, те двое никогда ее не найдут. Но Финна это не заботило.

ГЛАВА 16 СДЕЛКА С БАРОНОМ

Коллиер Боннет, пройдя через парк, углубился в начинавшийся за ним лабиринт улиц, проклиная себя за свои глупые ошибки, из-за которых потерял в результате все, в том числе и Элис. Ему пришло в голову, что нужно вернуться в Бродстейрс и все рассказать Сент-Иву, только вот Саузерли очень скоро об этом узнает, и будут жертвы. И все же казалось слишком малодушным оставить все как есть. Коллиер никогда в жизни не геройствовал. Но сколько среди мужчин героев — или среди женщин, если на то пошло? «Разве что Элис», — со стыдом подумал он. Но ведь это не трусость с его стороны. Нужно завершить дела с бароном, если все же удастся заключить одну, последнюю сделку до исчезновения. Если не удастся и на бегство останется лишь пятьдесят фунтов, полученные от Элис, так тому и быть. Боннет на всю оставшуюся жизнь уяснит, что рожден для нищеты.

Его охватило раскаяние при мысли о том, что он написал продиктованную Саузерли записку. Он должен был броситься на злодея, отнять пистолет, застрелить его на месте и бежать в таверну «Корона», чтобы предупредить Элис. Но он этого не сделал. Но ведь Сент-Ив, конечно, слишком осторожен, чтобы клюнуть на эту удочку, тем более зная о мертвецах в пещере. Ведь муж Элис уже познакомился с бароном, своими глазами видел это исчадие ада.

Может, следовало рассказать Элис про записку?..

Коллиер с содроганием отбросил эту мысль. Этим он обрек бы кузину на смерть. Достаточно того, что она знает правду про старый дом. Если Сент-Ива схватят, то отвезут туда, ибо Общество собирается или съесть его, или превратить в очередного живого мертвеца.

В этот момент из переулка навстречу Коллиеру шагнул барон, лицо его скрывала тень широкополой шляпы. К счастью, таверна «Корона» осталась далеко позади.

— Позвольте на пару слов, мистер Боннет? — сказал барон, хватая его за локоть. — Вижу, вы ужинали с мадам Сент-Ив.

— Да, — ответил Коллиер. — С кем хочу, с тем и ужинаю. Я обещал Саузерли, что буду осторожен, и не нарушил обещания. Я просто исполнил свой долг, который…

— Меня совершенно не интересуют ни ваша осторожность, ни ваш долг, ни требования Саузерли. Я не вхожу в число подчиненных Саузерли и — возможно, вы удивитесь — не ем человечину. Пожелал бы Саузерли гореть в аду, но это излишне. Итак, сэр, если у вас есть время, я бы хотел завершить наше дело. К сожалению, времени у нас мало.

Барон перешагнул через дохлую кошку, лежавшую в луже дождевой воды, окоченевшую и твердую, как сковородка, увлекая Коллиера в полумрак переулка, и продолжил:

— Перейдем к делу. Я действительно хочу купить две книги, которые вы украли у своего дядюшки.

— Я оплатил их своими страданиями, сэр, и, как вам известно, мой дядюшка уже умер. Я их не крал.

— Уверяю вас, мне безразличны ваши преступления и, увы, ваши страдания тоже. Я куплю эти тома, как и сказал, но не по той цене, что вы предлагаете. Говорю вам сразу: если вы знаете другого коллекционера, интересующегося подобными книгами, обратитесь к нему. Мое предложение, однако, действует только до нынешнего вечера, так что советую поторопиться.

Коллиер ненадолго задумался, изучая лицо барона. Конечно, других предложений нет, и тому это прекрасно известно. Кажется, близился решающий момент, и при этой мысли владельца передвижной библиотеки пронзил ужас.

— Если вы предлагаете разумную цену, мы договоримся прямо здесь и сейчас, — сказал он.

— Прекрасно. Боялся, что вы оробеете. Мы оба чувствуем беспокойство, скажем так, исходящее от дома на холме. Наш общий друг председатель уж слишком любит повеселиться. Думаю, он просто безумен, отравлен своими омерзительными пристрастиями. Его сообщники ненадежны и любят рисковать. Форбс пьяница, а Ларсен слишком часто злоупотребляет опиумом. Грядет хаос, мистер Боннет. Я намерен скрыться, прежде чем он наступит, уйти не прощаясь, — в наглом тоне барона слышалось что-то непроговариваемое: возможно, предвкушение предательства или же желание не упустить момент — а скорее всего и то и другое вместе.

— Это меня вполне устраивает, барон. Слушаю ваше предложение, — Коллиер изо всех сил старался казаться решительным,

— Мне кажется достойной сумма в две тысячи фунтов за книгу, с оплатой ассигнациями Банка Англии.

— Достойной? Эти книги стоят в десять раз больше, и вы это прекрасно знаете.

— А еще я знаю, что есть люди, которые съедят вас и выбросят кости в море, если вы не исчезнете отсюда. Четыре тысячи фунтов за обе, мистер Боннет. Этого очень надолго хватит на еду, питье и крышу над головой. Это та сумма, которой я располагаю, до последнего пенни, — барон достал из нагрудного кармана часы, поглядел на них и спрятал обратно, покачав головой. — Мне надо уехать до наступления темноты. Если вы разумный человек, вы сделаете примерно то же самое, не сообщая никому, куда собираетесь. Главный вопрос заключается в том, у кого из нас будет портфель с книгами, а у кого портфель с ассигнациями.

— Ответ на этот вопрос уже прозвучал, — услышал Боннет свой делано уверенный голос. — Я согласен на ваши условия. Предлагаю встретиться в укромном месте, известном нам обоим: в пещере у моря в бухте Лазаря, скажем, через четыре часа. Сент-Ивы и их друзья сейчас в Бродстейрсе. В Мористом остался только мальчишка. Насколько мне известно, он собирается в Пегвелл до конца дня и нам не помешает. Уверен, вам известен тайный вход в пещеру через расщелину в скалах в Блейкли-Коув, чуть севернее. Даже если я ошибаюсь насчет мальчишки, он ничего не знает про этот второй вход. Мы можем завершить наше дело в комнате под полом старого отхожего места. Вам, без сомнения, захочется зажечь лампу с жиром покойника и проверить, как она действует на страницы, что следует делать втайне.

— Действительно, захочу, мистер Боннет. Я не намерен платить за подделки. Пещера подойдет, но предупреждаю, я буду вооружен. Сообщаю вам это на случай, если вы собираетесь меня предать.

— Или на случай, если вы хотите меня убить, — парировал Боннет.

— В этом для меня нет никакого смысла, уверяю вас. Я человек деловой, меня интересует только прибыль. На виселице прибыли не получишь.

ГЛАВА 17 ЖИВЫЕ МЕРТВЕЦЫ

Сент-Ив и Табби Фробишер сидели в вестибюле гостиницы «Ройал Альбион», наслаждаясь послеобеденным покоем: им только что передали записку Гилберта, в которой тот сообщал, что совершает дневной моцион и вернется вовремя, чтобы отправиться с ними в Пегвелл, если не изменятся планы. Теперь только оставалось дождаться возвращения Финна.

В вестибюль вошел мальчик в сопровождении швейцара с кислым выражением лица. Оба ненадолго приостановились, затем швейцар указал на Сент-Ива, и оба направились в его сторону.

— Я должен передать эту вот книгу, — сказал посыльный, — мистеру Сент-Иву.

— Прекрасно, — сказал Сент-Ив. — Я в вашем распоряжении, — он взял протянутую книгу — не совсем книгу, а экземпляр журнала «Американ Ревю» в бумажной обложке. Из журнала торчала заложенная между страниц записка, и, просмотрев ее, Сент-Ив обнаружил внизу подпись Коллиера Боннета, что только добавляло ей загадочности.

— Человек на дороге дал мне книгу и два пенса, а сам куда-то очень спешил.

— Вот тебе шиллинг в придачу к твоим двум пенсам, — сказал Сент-Ив, вручая посыльному монетку; ему показалось странным, что Боннет, собираясь сегодня утром встретиться с Элис в Маргите, пришел в Бродстейрс и нанял мальчишку, вместо того чтобы просто передать записку ей. Швейцар увел за собой посыльного, а Сент-Ив, быстро прочитав записку под искрящимся любопытством взглядом Табби, констатировал:

— Очень странно.

— Если там нет никаких секретов, — попросил Табби, — прочти, пожалуйста, вслух.

— Судно контрабандистов стоит в гавани в Маргите и отплывает сегодня с приливом, как только поднимется вода. Это пароход «Ретивый», 80 футов, из Плимута, он направляется в Кале с контрабандным грузом мертвецов. Все как в рассказе в этой книге, и ваше имя у них в каталоге! Если поторопитесь, то остановите их и положите конец их делишкам. Капитан порта Планк вовсе не дурак, и констебль Уотли тоже. Они будут ждать в синем сарае, рядом с грузовым краном у волнолома, и вместе вы справитесь с теми, кто на борту «Ретивого». Сейчас команда наливается до бровей на берегу, и если поторопиться, на судне будет мало людей. Только костяк команды. Назовите Планку свое имя, и вы захватите судно вместе. Я не дерзаю принять участие, и не берите с собой Элис. Ваш покорный слуга Коллиер Боннет.

— Наливается до бровей… — повторил Табби. — Костяк команды везет мертвецов? — неужели Боннет написал бы отчаянное письмо в таком игривом духе? Или он шутит, или не в своем уме.

— Я ни разу с ним не разговаривал, так что не могу ничего сказать о его душевном здоровье, но Элис описывала кузена человеком легкомысленным и капризным, и, если помнишь, свою предыдущую записку, адресованную ей, он бросил с утеса.

— А мог ли этот тип знать про так называемый каталог, который Финн принес из пещеры? Ни Финн, ни Элис не стали бы о нем рассказывать, а тем более о том, что там твое имя.

— Это возможно, да. Он в курсе тайной жизни своего дядюшки, а кроме того, имел дело с бароном, хотя, не исключено, и против своей воли.

— Он рискует тем, что полиция его арестует за незаконную поживу с Мористого, и все же рыскает в здешних краях и развлекается, рассылая загадочные записки. Наверное, этот Боннет хочет что-то выгадать для себя, возможно, за твой счет.

— Да, но ему удалось меня заинтересовать, — Сент-Ив заглянул в книгу и обратил внимание на рассказ на заложенной запиской странице. — Ты читал мистера По, Табби?

— Нет, если только он не пишет сейчас для «Спортинг Таймс». Мой интерес к литературе связан главным образом с бегами, а прочее… Но я, конечно, о нем слышал.

— Я уже довольно давно читал этот жуткий рассказ, но помню его суть: можно загипнотизировать человека в момент смерти — in articulo mortis, если угодно, — с тем чтобы обмануть саму смерть. Человек продолжает жить, частично оставаясь в сознании, пока его тело разлагается.

— Живой мертвец? Не верю, — поморщился Табби. — Это начинает попахивать фальсификацией.

— Не стоит забывать, что нашему старому другу Нарбондо удавалось нечто подобное при помощи выделений желез карпа. Аналогичный результат достигают знахари на острове Гаити, отравляя своих жертв внутренностями рыбы-ежа и превращая их в зомби, как их называют в той части света. Кто может утверждать, что гипнозом нельзя достичь того же самого?

— Только не Табби Фробишер, уверяю тебя. И как ты уже заметил, остается тот интересный факт, что твое имя внесено в каталог.

— Да. Ты пойдешь со мной в гавань, Табби, чтобы встретиться с этим Планком?

— Только возьму свою терновую дубинку. Все это мне не особенно нравится, и меньше всего — письмо кузена твоей супруги, этого Боннета.

— Мы возьмем в «Альбионе» кеб до Маргита и оставим нашим друзьям записку — тому, кто вернется первым. Не стоит нам исчезать, как тот Хоббс, и множить загадки.

Через пять минут они были уже в пути; вокруг клубился туман, растущие у дороги деревья казались тенями и полностью исчезали из вида в сорока футах. Внутри двухколесного кеба были слышны лишь звуки, долетавшие сквозь открытый люк в крыше: оглушающий стук копыт, грохот бьющих по дну и крыльям экипажа камней и резкие окрики возницы, который гнал лошадей вскачь. Животные неслись с опасной скоростью, но, похоже, отлично знали дорогу и двигались очень уверенно. Скоро они повернули на Клифф-роуд, и справа открылся вид на море.

— Вот тот указатель, о котором говорил Паддингтон, — Дикенс-Коув, — Табби указал на каменистую тропу, спускающуюся к пляжу.

— А вот и дорога наверх, где сидел попрошайка, — кивнул в противоположную сторону Сент-Ив, хотя в сером тумане мало что можно было разглядеть, пока они проносились мимо. Скоро они проскочили под призрачной кроной тисового дерева Элис, пролетели мимо маяка Норт-Форлэнд и покатили по длинной дуге — дорога огибала мыс Форнесс-Пойнт. Существование Маргита, полностью скрытого туманом, приходилось принимать на веру.

Финн собирался проделать весь путь до Бродстейрса бегом, но не успел добежать и до Ботани-Бэй, как впереди в тумане возник двухколесный кеб, несущийся ему навстречу во весь опор. Парнишка отпрыгнул в высокую придорожную траву, и только когда кеб прогремел мимо, понял, что внутри сидят профессор и Табби. Финн закричал, размахивая руками, но экипаж унесся дальше и шум колес затих вдали.

Парнишка задумался, куда бежать теперь. Профессор и Табби могли отправиться в Маргит в такой спешке по двум причинам: записка от Элис или известие о пароходе в гавани. В таверне «Корона» Коллиер Боннет чего-то боялся, хотя, конечно, его мог нервировать сам факт встречи с Элис. Финн, уверенный, что время не терпит, развернулся и рванул обратно в Маргит. Если он не застанет профессора и Табби в гавани, то направится в мебельную лавку Клэйтона в Клифтонвилле. Не стоило вообще оставлять Элис одну. По собственной глупости он не понял этого раньше.

Сент-Ив и Табби выбрались из кеба в начале Кинг-стрит. Гавань едва виднелась в тумане, и они немного постояли, чтобы сориентироваться. С берега дул порывистый бриз, и в тумане появлялись просветы, в одном из которых показался пароход с клубящейся черным дымом трубой, стоящий на якоре на глубине у дальнего конца волнолома.

Они пошли вдоль стены и только оказавшись у двери разглядели кран и поняли, что находятся у склада. Внутри горела лампа, и через окно Сент-Ив увидел троих мужчин, игравших в карты за круглым столом. Табби постучал в дверь своей дубинкой, и один из мужчин протянул руку и распахнул окно.

— По какому делу? — спросил он.

— Мы ищем капитана порта, мистера Планка. Меня зовут Лэнгдон Сент-Ив, а это мой друг Табби Фробишер.

— Я Планк, — представился человек, — а это констебль Уотли и его помощник Джонс. А вы, значит, по поводу парохода «Ретивый»? Мистер Боннет нам кое-что рассказал, хотя и довольно странное. Лучше поторопиться, если мы хотим разобраться в этом деле. Большая часть команды на берегу, но, видимо, нас могут встретить неласково, так что чем быстрее мы будем действовать, тем лучше.

Планк закрыл и запер окно и вышел к ним. Это был крайне худой, высокий человек в пенсне, с зубастой улыбкой. Внимание привлекали его резцы — необычайно острые, словно заточенные, и Сент-Ив подумал, что Планк выглядит весьма эксцентрично, скорее как вампир из балагана, чем как капитан порта. За ним показались констебль Уотли и Джонс, мускулистый мужчина с волосатыми руками, свисавшими почти до колен. Планк повел их вдоль изогнутого волнолома, гавань оставалась по левую руку. Внизу виднелись привязанные лодки, большинство из них уже на плаву — начинался прилив.

— Поговорим по дороге, — предложил Планк. — Мы надеялись, что вы прольете свет на рассказ мистер Боннета, больше похожий на выдумку. Я не вполне уверен в здравости его рассудка.

— Боюсь, не оправдаю ваших ожиданий, — развел руками Сент-Ив. — Мы знаем, что вчера вечером из пещеры на южной стороне бухты Лазаря забрали несколько гробов. Налицо все признаки контрабанды, только непонятно, в чем прибыль. Как об этом стало известно мистеру Боннету, сказать не могу, но мы получили от него вот эту записку менее получаса назад в гостинице «Ройал Альбион» в Бродстейрсе и сразу же отправились в путь.

Сент-Ив передал Планку записку, и тот ее прочитал.

— Я не знаком с Боннетом, впервые увидел его сегодня утром — он разыскал меня, чтобы рассказать свою историю. Ему можно доверять?

— Он кузен моей жены, — отозвался Сент-Ив. — Я никогда с ним не встречался. Она бы сказала, что он заслуживает доверия в определенных пределах. Ему нет никакой выгоды нас обманывать.

— Здесь говорится о списке. Вы знаете, что он имеет в виду?

— Знаю. Видимо, это своего рода каталог товаров, предлагаемых на продажу контрабандистами. В нем значится мое имя.

— Да неужели? Ваше имя? Вы хотите сказать, что имена — то есть люди, чьи имена в списке, — в каком-то смысле предлагаются на продажу? Что-то вроде декларации работорговца?

— Мой дядюшка узнал имя умершего друга, — вставил Табби. — Из мертвеца раба не получится.

— Это загадка без явного смысла, — сказал Сент-Ив, — но больше мы ничего не знаем.

— И как же он попал к вам, этот каталог? Простите меня за этот допрос, но хотелось бы знать, во что мы ввязываемся, понимаете ли.

— Мой… приемный сын забрался в пещеру. Эти бумаги, плотно упакованные в пергамент, были прикреплены к одному из гробов. Мальчик взял пакет с собой, когда убегал от контрабандистов.

— Очень надеюсь, что вы захватили его с собой, профессор, — пробубнил констебль Уотли в спину Сент-Иву. — В качестве улики, само собой.

— Я так и сделал, — Сент-Ив оглянулся на него через плечо. Уотли отличался огромной головой, болтавшейся на шее, как тыква на стебельке. Сент-Ив отдал ему лист пергамента, а тот, нахмурившись, просмотрел его, покачал головой и спрятал в карман.

Они уже успели дойти до конца волнолома; бриз разносил туман, который то редел, то сгущался снова. Палуба парохода выглядела пустой, хотя Сент-Ив предполагал, что там всегда должен быть кочегар, чтобы подбрасывать уголь в топку, и еще кто-то на вахте. Под ними к каменной стенке была привязана длинная гребная лодка с четырьмя банками и вставленными в уключины веслами.

Джонс спустился по ступенькам к причалу, шагнул в лодку, отвязал конец на носу от столба и уселся.

— Забирайтесь в лодку, парни, — сказал он. — Я подержу.

— Будьте осторожны, джентльмены, — сказал Планк. — Мне пора возвращаться к работе. Благодарю вас, джентльмены, вы выполнили свой долг, — он пожал Сент-Иву руку, кивнул Табби, резко развернулся на месте и, быстро поднявшись по ступеням, зашагал вдоль волнолома и тут же исчез в тумане. Уход капитана выглядел не менее странно, чем он сам, тем более что он упоминал о возможной опасности на пароходе всего несколько минут назад.

Констебль Уотли шагнул в лодку и сел на корме. Они находились у самого конца волнолома, и набегающие волны поднимали лодку, били ее о причал и опускали снова.

— Осторожнее, качает, — предупредил Уотли и, взяв Сент-Ива за локоть, поддерживал его, пока тот не устроился спиной к Джонсу. Табби шагнул в лодку следующим, и та опасно накренилась под его весом. Джонс сильно оттолкнулся от причала, и Табби наклонился назад, чуть не упав на Уотли, но тот уперся руками в поясницу мощного Фробишера-младшего и отпихнул его. Табби качнулся вперед, размахивая руками, чтобы восстановить равновесие.

В одной руке он держал свою терновую дубинку, а другой пытался ухватиться за планшир, крича Джонсу, чтобы тот, ради бога, греб спокойно. Лодка нырнула в туман, и ее подхватила очередная волна, вызвав резкий крен; Табби бросил дубинку, пытаясь не вывалиться за борт.

— Держу! — прокричал Джонс и, внезапно бросив весла в воду — поднялся фонтан брызг, — вытолкнул Табби из лодки.

Сент-Ив наклонился, чтобы ухватить приятеля за сюртук, но ему на голову и на плечи накинули моток веревки и затянули сзади, прижав руки к бокам. Уотли вынул из сюртука пистолет, направил его на Сент-Ива и крикнул:

— Спокойно!

Табби схватился за борт и, попытавшись взобраться в лодку, едва не опрокинул ее, а Уотли, развернув пистолет в его сторону, выстрелил навскидку. Табби рухнул в океан, сильно качнув гребное суденышко. В этот момент Сент-Ива ударили по затылку дубинкой, и он свалился на дно лодки.

Финн, бежавший вдоль волнолома, смотрел на странный танец Табби в кренящейся лодке, и едва не столкнулся с ухмыляющимся типом в широкополой шляпе и пенсне, тем самым, что приставал к нему на Морском променаде меньше часа назад — главным контрабандистом, без всякого сомнения. К счастью, тот смотрел вниз, на пляж, и Финн проскользнул мимо незамеченным, не понимая, что здесь делает этот негодяй и почему Табби и профессор оказались в лодке с двумя незнакомцами. Понятно только одно — ничего хорошего в этом нет.

Финн ненадолго потерял лодку из вида, пока огибал кран и какие-то склады, а когда вновь увидел ее, все разительно изменилось. Профессор пытался отделаться от засевшего на носу лодки длиннорукого типа, который удерживал его со спины, а Табби болтался за бортом, цепляясь за планшир. Вооруженный пистолетом человек на корме выстрелил — в сером тумане вспыхнул и погас сноп искр. Табби исчез под водой, Сент-Ив упал лицом вниз, и лодка исчезла в клубящейся мгле.

Засунув подзорную трубу в куртку, Финн побежал вдоль волнолома к тому месту, где спрятал украденную лодку. Он увидел спину человека в пенсне — тот уже почти дошел до Морского променада; туда ему и дорога. Прилив подступал быстро, поднимая лодки с илистого дна, и Финн мигом забрался внутрь ялика, сдернул парусину, отбросил ее, отвязал конец от буя и, оттолкнувшись от соседних суденышек, вышел на чистую воду. Он перегнулся через борт, вставил весла в уключины и начал выгребать через узкий проход в бухту, ища взглядом Табби, хотя видимость была минимальной, и выкрикивая его имя. Так, удаляясь все дальше от берега, парнишка звал Фробишера-младшего, прислушивался и снова кричал.

Мощный порыв ветра приподнял завесу тумана, и Финн разглядел Табби, медленно плывущего к пляжу вместе с наступающим приливом. В правой руке Табби держал свою дубинку, которая мешала ему плыть, но Финна порадовало, что его взрослый товарищ не остался без оружия. Он и сам не отказался бы сейчас от дубинки.

Двумя сильными гребками поравнявшись с Табби, Финн начал табанить, чтобы не задеть его, а потом поднял весла и, закрепив их в уключинах, опасно перегнулся к воде, пытаясь ухватить пловца за сюртук.

— Вы ранены! — воскликнул парнишка, заметив струйку крови, стекавшую с макушки Табби, где пуля оцарапала кожу.

— Пустяки, — выдохнул тот, хватаясь за борт. — Слава богу, я вовремя упал, иначе бы он меня застрелил. Они схватили профессора, Финн. Я ухвачусь за корму, а ты греби к берегу. Нужно спасать его, что-то делать, но бог знает, что именно.

— Элис нам скажет, если только успеем ее застать, — Финн изо всех сил налег на весла, буксируя весьма увесистого Фробишера-младшего.

Наконец Табби достал ногами дно и разжал пальцы, а Финн выгреб на уже залитый водой пляж, где они вдвоем вытащили ялик повыше и привязали к железному кольцу. Табби, тяжело дыша, старался остановить кровь, сочившуюся из глубокой царапины на голове, мокрым носовым платком. Финн взял его за руку и помог подняться по ступеням на парапет, откуда они посмотрели на пароход, мелькнувший между полосами тумана. Он на приличной скорости шел к выходу из гавани, предупреждая о своем призрачном существовании другие суда звоном судового колокола.

ГЛАВА 18 ПРИЛИВ

Коллиер Боннет поставил лампу на полку, высеченную в меловой стенке пещеры, и начал готовиться к встрече с бароном. Снаружи доносился шум волн, в холодном сыром воздухе стоял запах гниющих водорослей. Время от времени в пещеру врывался порыв ветра, отзываясь болью в пострадавшем ухе Боннета, что означало, что волна полностью накрыла устье пещеры. У Коллиера тряслись руки, временами он судорожно вздыхал, поскольку невольно сдерживал дыхание. С тех пор как он расстался с бароном в переулке, в голове у него гудело. Вполне возможно, он погибнет в этой проклятой пещере и тело его станет добычей крабов — Элис найдет только обглоданный скелет между камней.

Имевшийся у него «Морской календарь» обещал этим вечером прилив высотой почти восемь футов, а значит, океан затопит пещеру под Мористым задолго до пика прилива. Не было никаких причин предполагать, что барон следит за дыханием океана.

Коллиеру пришло в голову, что, хотя барон не остановится перед убийством, до этого не дойдет, пока он не заполучит желаемое или же не уверится, что его собираются обмануть. Книги Боннет завернул по отдельности в несколько слоев промасленного шелка и уложил в разноцветные рождественские жестянки из-под печенья. Жестянки лежали в обтянутых кожей деревянных шкатулках; там же в специальных углублениях с мягкой обивкой покоились лампы и бутылочки со светильным маслом. Шкатулки и книги Коллиер спрятал над перекрестьями потолочных балок, служивших опорой для пола комнаты над его головой.

Рядом со спрятанными книгами лежал моток веревки, старой, но еще годной. Думать о том, для чего она может пригодиться, не хотелось, поскольку речь шла об убийстве. Интересно, что больший грех: связать человека, чтобы он утонул во время прилива, или забить его до смерти и предоставить приливу унести тело в океан. И в том и в другом случае, недвижный барон не сможет его убить. А если он вынужден поступить с бароном решительно, то какой грех в том, чтобы прихватить с собой его деньги? Зачем деньги мертвецу?

Коллиер наклонился и, набрав пригоршню сухого мелкого песка, ссыпал его в карман брюк. Потом он пощупал рукоятку ржавого молотка, взятого в кладовке. Молоток лежал рукоятью вверх в глубоком заднем кармане брюк, и ее конец высовывался наружу, чтобы, если наступит такой момент, легко было выхватить инструмент. Когда наступит момент, ибо он непременно наступит. Надо собрать все свое мужество. «Живой убийца лучше мертвого труса», — подумал Боннет философски. Он откинул полу сюртука и, выхватив молоток, взмахнул им в воздухе, стараясь поразить воображаемого барона, но едва не разбил себе колено.

Взяв лампу, Коллиер углубился в пещеру и дошел до расщелины, где заканчивался второй ход с поверхности. Расщелина, несмотря на размеры, была почти незаметной. Отыскать ее, не будучи контрабандистом и не зная точного местоположения, вряд ли кому-либо удалось бы, да и кому придет в голову искать! В этом месте каменные плиты громоздились друг на друга, и чтобы увидеть, что за ними есть проход, нужно было преодолеть первый уступ и протиснуться в узкую нишу между камней. Ход, поворачивая к северу, вел к девственной рощице на утесе над бухтой Блейкли-Коув. Предполагалось, что барон придет именно оттуда, если, конечно, он тоже не оставил себе ключи от Мористого. Боннет развернулся и быстро зашагал обратно; в этот момент снова раздался тяжелый удар, за ним последовал порыв влажного ветра, и в пещеру ворвался поток морской воды.

Коллиер снова подумал о том, что барону хорошо бы поторопиться. Через полчаса пещеру затопит, и будет уже поздно. И барон, словно услышав пожелание Боннета, немедленно появился — он действительно оставил у себя ключи от Мористого и прошел через кухню. Ударивший из приоткрытого люка луч света расширился, образовав желтый прямоугольник на песчаном полу, мелькнули ноги барона, спускавшегося по лестнице, потом люк захлопнулся, и темнота в пещере вновь сгустилась. Барон держал в руке лампу, такую же, как захватил с собой сверху Коллиер, и теперь во мраке мерцали два небольших островка света.

— Приветствую! — нервно поздоровался владелец передвижной библиотеки. — Значит, все-таки пришли? — он понял, что это звучит глупо и, помилуй боже, ужасно фальшиво.

— Действительно, пришел, — согласился барон, проходя вперед и ставя свою лампу на ту же полку, где стояла лампа Коллиера. В другой его руке был кожаный саквояж. Он прищурился на Боннета и наклонил голову. — Меня беспокоит, что вы пришли с пустыми руками, мистер Боннет.

— Не такими уж пустыми, как может показаться, — ответил Коллиер, тут же пожалев о двусмысленности своих слов. Он подавил в себе порыв броситься бежать к выходу из пещеры.

— Имейте в виду, мой юный друг, — сказал барон. — Саузерли предложил мне значительную сумму, если я доставлю ему вас теперь, когда вы стали ему не нужны. Общество проголодалось, если верить его словам. Сожалею, но они получат свое, если что-то пойдет не так. Давайте не будем все усложнять, а? Пусть людоеды сами добывают себе пропитание.

— Книги здесь, рядом, барон, надежно спрятаны. Позвольте мне заглянуть в саквояж.

— Конечно. Можете пересчитать деньги, если хотите. А потом покажете мне книги. Все по-честному, — он открыл кожаный саквояж и протянул его Коллиеру.

Тот опустил свободную правую руку в карман, стараясь захватить побольше песка, и шагнул вперед, видя, что барон следит за каждым его движением. Потом поднял свою лампу, делая вид, что хочет посветить на саквояж, но вовсе не собирался пере-считывать деньги, а лишь хотел сократить расстояние между ними. Заставил себя выровнять дыхание. Теперь или слава, или смерть.

Барон сунул руку под сюртук, вытащил револьвер и взвел курок, и Коллиер, не медля ни секунды, швырнул песок прямо ему в глаза. Барон отпрянул, уронив саквояж, и закрыл лицо рукой. Коллиер выхватил молоток, бросился вперед и изо всех сил ударил барона в висок. Раздался глухой удар, брызнула кровь, барон повалился набок, и в тесной пещере оглушающе грохнули пистолетные выстрелы. Барон закричал: носок его сапога разлетелся в клочья. К изумлению Коллиера, он, очевидно, прострелил себе ногу.

Барон застонал, перекатился на живот, направляя пистолет в сторону незадачливого владельца книг, и выстрелил дважды; от стен отлетели куски мела, один из осколков оцарапал Коллиеру щеку. Отчаянно пытаясь спрятаться от света, он поставил лампу на пол, отпрыгнул в глубину пещеры и из темноты увидел, что барон поднялся на колени, опираясь на руку и водя дулом пистолета из стороны в сторону. На его лице отражались боль и ненависть.

В ушах Коллиера зазвенело — пещеру заполнил сырой морской воздух, а следом хлынул поток воды, сбивший его с ног. Свободной рукой он цеплялся за трещины в меловой стенке, словно краб, не сводя глаз с пытавшегося подняться на ноги, не замочив пистолет, барона, которого отбросило назад к лестнице. Саквояж унесло в сторону, и он исчез в темноте. Коллиер встал, подняв над головой молоток, и бросился вперед, не давая барону занять удобное положение и прицелиться. Он наносил удар за ударом, попадая барону по плечу и по шее, а тот пытался отбиваться рукой с пистолетом. В какой-то момент Коллиер ударил барона по запястью плоской стороной молотка, пистолет упал в песчаную жижу на дне пещеры и скрылся в ней.

Тогда, взяв молоток обеими руками. Коллиер что было сил ударил барона по макушке, надеясь положить конец этому ужасу, и тот рухнул лицом вниз и затих. Коллиер отшвырнул молоток в темноту и отшатнулся, опираясь на стену пещеры; его ботинки и брюки отяжелели от морской воды. Тяжело дыша, он неверными шагами подошел к барону. Тот, кажется, уже не дышал.

— Побили горшки, — сказал Боннет вслух. Он захихикал, потом громко всхлипнул, отвернулся, и его вырвало. Он скрючился, голова его закружилась, и он уловил рокот воды за спиной лишь за мгновение до удара волны, сбившей его с ног и бросившей вперед. Коллиер ударился о тело барона, потом о нижнюю ступеньку лестницы, суча ногами, пытаясь найти опору на мокром песке и отчаянно нашаривая глазами саквояж. Оказалось, он застрял под нижней ступенькой в вертикальном положении, всего в шести дюймах от лица Коллиера. Следующая волна наверняка затопит это хранилище денег.

Наклонившись, Коллиер просунул руку между ступенями и извлек саквояж, потом торопливо вернулся к тайнику, где спрятал книги, и вытащил их оттуда. Прижимая к груди свои сокровища, он вскарабкался вверх по лестнице. Протиснувшись спиной вперед в люк, приостановился и посмотрел назад. Океан уже ворвался в пещеру и поднял тело барона на половину ее высоты, к меловому потолку, потом вода закрутила труп и увлекла его в темноту. Коллиер захлопнул ногой люк и запер его деревянной перекладиной.

Сквозь окна проникал приглушенный туманом солнечный свет, что казалось странным после темноты пещеры. Коллиер, понимая, что близок к помешательству, собрал остатки здравого смысла и стал тихонько пробираться через кухню, волоча ноги по полу, чтобы не оставлять четких следов. Выбравшись наружу, он поежился от холода, опасливо озираясь вокруг, боясь, что кто-нибудь успел вернуться в Мористое, но его видели только бродившие по пляжу чайки.

Засунув шкатулки с книгами в саквояж и закрыв его на застежку, Коллиер вприпрыжку забежал за угол дома и потрусил дальше, вдоль дальней стены, к укромному месту, где часа два назад оставил фургон с запряженными в него пони. Все было нетронуто. Коллиер запрыгнул на козлы, развернул свою передвижную библиотеку и понесся вверх по склону, размышляя, что делать дальше. К ночи он совсем замерзнет, если не удастся найти тихое место, переодеться в сухое и развести огонь. Он заехал в лес и спрятал фургон за низкими кустами, чтобы его не было видно ни с океана, ни с Клифф-роуд. Немного посидел, собираясь с мыслями, потом открыл саквояж и, отодвинув книги, посмотрел на лежавшие под ними деньги — десятифунтовые купюры, новые, хрустящие, в перевязанных лентами пачках.

— Ха! — воскликнул Коллиер, но его мимолетная радость тут же улетучилась, как газ из проткнутого шарика, когда он понял, что барон вряд ли принес бы деньги, если бы намеревался ограбить его и убить. Барон ни в чем не виноват, а вот он, Коллиер Боннет, потерял рассудок и стал кровавым душегубом…

Нет, ну конечно же, барон принес деньги, зная, что Коллиер захочет увидеть их, прежде чем показать, где спрятал книги! И барон очень ловко управлялся со своим пистолетом — чересчур ловко. «Еще неизвестно, кто тут виноват», — сказал себе Коллиер. Он опустил глаза и заметил, что карман сюртука немного оттопыривается. Внутри лежали мокрые пятьдесят с чем-то фунтов, которые дала ему Элис, — Элис поверила ему, поняла, что ему отчаянно нужны деньги, да так оно и было, Бог свидетель. Эта мысль снова привела Коллиера в ужас: и Бог, и Элис — свидетели его лживости, слабости и алчности!

Он заплакал, удивляясь, почему совершенно не раскаивается в убийстве барона. Он боялся барона, вот почему, и ненавидел его за этот страх. Наверное, все люди ненавидят то, чего боятся: в этом есть смысл. Но разве он убил барона просто из ненависти?

— Не признаю! — выкрикнул он. Барон угрожал продать его Обществу гурманов и наверняка продал бы. Барон не человек. Он не испытывал ни угрызений совести, ни чувства вины. Просто брал, что ему нравилось, совершая чудовищные преступления, а теперь Коллиер отплатил ему той же монетой, чего тот и заслуживал. В любом случае, барон уже мертв.

— Так тому и быть, — сказал он вслух, хлопнул ладонью по колену и тронул поводья.

На вершине холма он свернул на Клифф-роуд в сторону Бродстейрса, собираясь расположиться на ночлег поглубже в лесу, где его никто не увидит. А если кто и увидит, то не заподозрит в преступлении. Никто не будет его искать. Барон никого не посвящал в свои дела. Завтра Коллиер отправится на юг, в Дувр, сторонясь главных дорог, — пожалуй, через Саттон-Даунс, по своему обычному маршруту.

Но разве он должен садиться на корабль в Дувре? Но разве он должен покидать свою родину? И куда ему ехать? А что же пони? Его фургон? Его книги? Почему бы не отправиться вместо этого на север: в Клактон-он-Си или в Скарборо? В конце концов, никаких улик не осталось — полиции нечего ему предъявить, даже если они обнаружат тело. И уж конечно, у Саузерли есть дела поважнее, чем перетряхивать всю Англию лишь для того, чтобы подать Обществу гурманов печеного торговца книгами.

Он открыл крышку за сиденьем, положил саквояж в укромное нутро фургона и вспомнил о письме, которое его заставил написать Саузерли, — письме, состряпанном для того, чтобы сегодня же заманить Сент-Ива в ловушку… Угрызения совести за этот проступок будут мучить Боннета до конца его жалкой жизни! «Нет, наверняка Сент-Ив заметил неестественный тон письма и что-то заподозрил, — сказал он себе. — Он наверняка не попался в ловушку!»

Саузерли скорее всего отвезет Сент-Ива в Замок гурманов, но не чтобы съесть, а чтобы загипнотизировать и отправить куда-то на съедение…

Коллиер едва дышал, сердце его лихорадочно билось. Он пытался заставить себя не думать об Элис, но не мог думать ни о чем другом. Наконец он слез на землю, одержимый желанием броситься с края утеса.

— Дальнейшее — молчание, — сказал он вслух, но даже эти слова прозвучали эгоистично. Что есть самоубийство — акт воли или следствие ее отсутствия? Это не имело значения; Коллиеру не хватало смелости покончить с собой. Однажды он уже пытался, безуспешно. Истина ясна: все дороги ведут к проклятию, кроме одной.

ГЛАВА 19 НА КЛИФФ-РОУД

Элис сидела в окутанном туманом фургоне перед мебельной лавкой Клейтона на Нортдаун-роуд в предместье Клифтонвилла. Ей казалось, что она покинула Бродстейрс неделю назад. В дверном проеме лавки показались тележка с двумя креслами, а за ней умопомрачительно неторопливый мальчик по имени Гилли, который минут пятнадцать как пытался вывезти их на улицу. Кресла оказались слишком широкими и застряли; Гилли снял одно с тележки, а второе развернул и, протиснув его наконец в дверной проем, поставил на тротуар, а после отправился в лавку за вторым.

В фургон уже погрузили два небольших деревянных стола, причудливую вешалку с крюками в виде горгулий и две скамеечки для ног с обитым тканью верхом и шарообразными ножками; все это стояло на куске сухого брезента, наполовину свисавшего наружу, чтобы надежно упаковать груз, дабы обивка не размокла в сырую погоду.

Элис в который раз подумала, как было бы хорошо, если бы Финн помог ей с мебелью, но он сейчас, конечно, уже в Пегвелле, охотится на жаб… Однако не успела эта мысль до конца оформиться в ее голове, как из тумана с грохотом возник омнибус и резко остановился посредине дороги. Из омнибуса выпрыгнул Финн, а за ним Табби Фробишер, насквозь мокрый, с головой, обмотанной окровавленным платком, поверх которого был нахлобучен котелок. Лошади тронули с места, и омнибус унесся дальше.

Финн вскочил на спицу колеса и воскликнул:

— Профессор! Контрабандисты схватили его полчаса назад. Они на пароходе, идут на юг вдоль берега, мы так думаем.

— Гилли! — крикнула Элис мальчишке, выносившему из лавки второе кресло. — Отбой! Все быстро выгружаем из фургона! — юный помощник мебельщика уставился на заказчицу, оторопело хлопая глазами. — Нельзя терять ни секунды, Гилли, — мягко сказала Элис, выбираясь из экипажа, чтобы поторопить паренька. Она повнимательнее осмотрела Табби: — Ты ранен.

— Ничего страшного, Элис, но надо торопиться. Неси кресло обратно, мальчик, — велел Фробишер-младший Гилли. — Мигом! И возвращайся с тележкой.

Элис тоже поспешила в лавку, вспоминая кузена Коллиера — его дикий страх перед тайным обществом, байки про дом с привидениями, его нелепые предупреждения: это уже совершенно не казалось ей театральным. Она провела ладонью по своей сумочке, ощутив сквозь ткань контуры пистолета, и подумала о Клео и Эдди: слава богу, дети остались дома.

— Мне надо немедленно уехать, — сказала она Полли, продавщице, смотревшей на нее из-за прилавка. — Вы доставите мои покупки в Мористое завтра утром?

— Да, мэм, мы все сделаем, — ответила Полли направившейся к двери Элис. Фургон уже разгрузили, мебель стояла на тротуаре, а Финн устанавливал на место съемную стенку. Табби влез внутрь и уселся на брезент, накинув излишек ткани себе на плечи. Элис забралась на козлы, Финн устроился рядом, и вскоре фургон, набрав хорошую скорость, покатил к Норт-Форлэндоктороуд и дальше, на Клифф-роуд.

Элис вкратце и без утайки передала своим спутникам разговор с Коллиером Боннетом, не забыв ни про врученный ей пистолет, ни про ужас кузена перед людьми, собирающимися в старом особняке на холме над Дикенс-Коув. Табби рассказал о Паддингтоне, упоминавшем этот самый дом, якобы гастрономический клуб, и об исполненной отчаяния записке Боннета, заманившей их в коварную ловушку в гавани. Похоже, преступники осуществляли свой план, когда Элис беседовала с кузеном в таверне «Корона», что заставляло задуматься.

Неужели ее кузен Боннет за эти годы превратился в двуличного монстра? Даже сейчас Элис казалось, что он сам слишком сильно переживал по поводу своей истории; вряд ли она полностью выдумана. Оставалось единственное возможное объяснение: за непослушание Коллиеру угрожали смертью, он действовал как марионетка секретного общества.

— Он дал мне вот это, — Элис передала записку Боннета Финну, и тот прочитал ее вслух Табби: «Если дойдет до самого худшего, помни про дом с привидениями, но одна не ходи».

— Что, черт возьми, это значит, Элис? — спросил Табби. — Что за «худшее» он имеет в виду?

— Понятия не имею, — ответила Элис, — нам придется выяснить самим. Думаю, они привезут Лэнгдона в старый особняк, прежде чем пароход отплывет во Францию. Молю, чтобы привезли, хотя это убогая молитва.

Они уже ехали по Клифф-роуд, миновав поворот к бухте Лазаря, и приближались к Дикенс-Коув. Элис пустила лошадь шагом. Поворот улицы пока скрывал их от любого, кто мог подниматься от бухты или спускаться из дома на утесе, но очень скоро их фургон окажется на виду, и враги могут его заметить, лишив их последнего преимущества — неожиданности.

Финн ткнул пальцем на видневшуюся впереди заросшую тропу, уводившую куда-то в лес, и Элис повернула туда. Под колесами зашелестела трава, по кузову заколотили ветки; в конце концов экипаж полностью скрылся в зелени. Они привязали лошадь к молодому ясеню и гуськом пошли дальше под прикрытием деревьев вдоль Клифф-роуд; Табби сжимал свою дубинку, Элис опустила руку на рукоятку лежащего в сумочке пистолета, а Финн держал наготове большой складной нож. Элис захотелось попросить парнишку убрать его, но она знала, что тот не послушается.

Очень скоро они вышли к дороге, поднимавшейся от бухты к старому дому. Вокруг не было ни души. Прикрытое легкими облаками солнце уже наполовину опустилось в море, слышались лишь шум прибоя и крики чаек. Финн направился к краю обрыва, откуда открывался вид на океан. Табби собирался последовать за ним, но, заметив развевающийся на придорожном столбике носовой платок и издалека узнав герб, остановился.

ГЛАВА 20 ГИЛБЕРТ ПРИХОДИТ В ЧУВСТВО

Фробишер проснулся в кресле с тяжелой головой, помятый, со смутными воспоминаниями о чудовищной порции съеденного жаркого. Паддингтон исчез, исчезло амонтильядо — целых две бутылки! — и сервировочный столик тоже. Услышав голоса, Фробишер выпрямился в кресле, одернул одежду и потянулся за носовым платком, чтобы стереть со щеки слюну. Тут он вспомнил, что платок остался висеть на столбике у дороги, и вынужденно воспользовался тыльной стороной ладони.

— Мистер Гилберт Фробишер, я полагаю, — сказал кто-то невидимый.

Гилберт с трудом поднялся на ноги, ощутив, что еще не вполне протрезвел, и повернулся на голос, исходивший от высокого худого человека в пенсне, смотревшего на него с хищной острозубой улыбкой.

— Он самый, — подтвердил Гилберт. Почувствовав, что желудок грозит извергнуть свое содержимое, он осторожно вдохнул несколько раз, чтобы подавить позывы к рвоте.

— Меня зовут Саузерли, — сообщил ему человек. — Мэйхью Саузерли. Мне сказали, что вы отведали нашего угощения.

— Вас не обманули, сэр. Боюсь, отведал изрядно. Думаю, все же телятина, хотя мистер Паддингтон уверял, что говядина. Мне оно показалось слишком нежным и сочным для говядины, — Гилберт оперся на трость, которая пришлась очень кстати, поскольку голова у него кружилась. Сама мысль о съеденном вызывала отвращение, но ему не хотелось огорчать хозяина.

— Вы, видимо, гурман, сэр, — ехидно сказал Саузерли, — достойный кандидат в члены Общества, ха-ха! — он говорил с легким французским акцентом, но с комическим оттенком — притворным? Он подался вперед и осклабился, обнажив заостренные резцы и впиваясь взглядом в лицо Гилберта. — А вы бы… удивились, если бы узнали, что это мясо несколько более… экзотическое?

— Неужели дичь?

— В своем роде.

Вошли Паддингтон и Ларсен, оба в приподнятом настроении. Фробишеру показалось, что атмосфера неуловимо изменилась, и не только потому, что уже наступил вечер. Возможно, все дело в несварении желудка. Вошедшие уселись у огня, широко и с некоторым злорадством улыбаясь Гилберту, и ему стало совершенно ясно, что его одурачили. Он взглянул на дверь — слишком далеко. Они не дадут ему сделать и двух шагов.

— А вы ели когда-нибудь… человеческое мясо, мистер Фробишер? — прошелестел Саузерли.

— Решительно нет, — ответил Гилберт.

— Вы совершенно в этом уверены?

Гилберта охватил гнев, а дикая головная боль начисто лишила чувства юмора.

— Я что, похож на проклятого людоеда? — спросил он.

Саузерли фыркнул от смеха.

— Я не верю в проклятье, поэтому не могу ответить утвердительно. Что касается того, похожи ли вы на людоеда — для этого достаточно посмотреться в зеркало.

— Я вижу, вы шутите, — поморщился Гилберт. — К сожалению, мне нездоровится — возможно, это вино. Мне сейчас совершенно не до шуток.

— Все это действительно невероятно забавно, но шутки здесь ни при чем. Вы добровольно употребили в пищу поджелудочную и зобную железы человека, огромную порцию, и, по вашему собственному признанию, вам очень понравилось. Поздравляю вас, сэр. Таким образом вы официально вступили в ряды Общества гурманов, и мы все за то, чтобы сделать вас полноправным членом.

Гилберта затошнило, и он быстро повернулся к единственному открытому сосуду в комнате — стоявшей у двери подставке для зонтиков, сделанной из слоновьей ноги. Он склонился над ней и долго и мучительно опустошал желудок, пока не лишился сил. Голова кружилась, но он вполне ясно понял сказанное и интуитивно чувствовал, что это правда. Он снова склонился над слоновьей ногой, имитируя новый приступ рвоты, и стал кашлять и отплевываться, поглядывая тем временем на дверную ручку, до которой уже можно было дотянуться.

Кто-то крепко схватил его за руку, пресекая мысли о побеге в зародыше, другой, Паддингтон, преградил ему путь к двери. Он явно здесь пленник. При нем оставалась трость, но вступать в драку пока не стоило, разве что ее попытаются отобрать. Это логово преступников, без всякого сомнения.

Саузерли, по-прежнему держа Фробишера за запястье, заботливо похлопал его по спине.

— Ну что, освободили желудок?

— Вполне, — сказал Гилберт. Господи, был бы здесь сейчас Табби. Вдвоем они без труда раскидали бы этих негодяев. Но одному… — Помогите мне добраться до кресла, мистер Саузерли, будьте любезны. Боюсь, мне стало дурно. Не принимайте это как жалобу на угощение, из чего бы его ни приготовили.

— Вот, оботритесь, — предложил Саузерли, протягивая салфетку.

Пока Гилберт вытирал рот, вошел мускулистый слуга, забрал слоновью ногу и вышел.

— Сознаюсь, мне действительно доводилось есть человечье мясо — на острове в Южно-Китайском море, под названием Панголина… — начал Гилберт. Он лгал в надежде их успокоить. — Хотите услышать всю историю?

— Послушаем с превеликим удовольствием, — ответил Саузерли.

— Так вот, сэр, король острова — а это остров каннибалов, по крайней мере, так считается, — устроил в нашу честь пир, и всех угощали жареным мясом. Мне досталась человеческая ладонь, запеченная, как мне сказали, в земле, и, отказавшись, я бы оскорбил короля, ибо она считается деликатесом. Я придерживаюсь древней мудрости: «В Риме поступай как римляне», — Гилберт улыбнулся собеседникам, надеясь, что они поверили.

— Очень разумно, — заметил Саузерли. — И как вам показалось? Вкусно?

— Да, вполне, особенно корочка. Есть там особенно нечего, конечно, но в качестве закуски перед едой неплохо.

— Право же, нам надо включить это в меню, — кивнул Саузерли. — Вы среди единомышленников, сэр. Вы очень нас порадуете, если рассмотрите наше предложение. Компания у нас, конечно, необычная, но, уверяю вас, наши причуды приносят прибыль. Буду с вами откровенен: чтобы вступить в наш маленький клуб, нужно сделать взнос, а потом платить ежегодные взносы, как в любом клубе, но все мы с лихвой их окупили. Это элитное общество.

— Рассмотрю, — сказал Гилберт. — Непременно рассмотрю. Признаюсь, такое предложение для меня неожиданно. Я обязан своим успехом… искусству рассуждения.

— Как и все мы, — заверил его Саузерли.

— Не хотите ли познакомиться с моим кузеном Хоббсом? — поинтересовался Паддингтон. — Через четверть часа за ним заедет экипаж, чтобы отвезти его на станцию, а ведь именно он нас, так сказать, познакомил.

— С превеликим удовольствием, — согласился Гилберт. Самочувствие и настроение его улучшились, и он заставил себя подняться на ноги, опираясь обеими руками на круглый набалдашник трости.

— Он в баре наверху, хочет выпить пинту портера, прежде чем отправиться в путь. Портер, безусловно, способствует отдыху — природное успокоительное.

Конвоируемый спереди и сзади Фробишер оказался на лестнице, которая привела его на широкую площадку следующего этажа; вправо и влево разбегались длинные коридоры. Свернув в один, они вошли в комнату, увешанную отвратительными картинами с изображением расчлененных тел, с длинным столом посередине. Сзади с грохотом захлопнулась дверь, и Саузерли пересек комнату и открыл следующую.

Навстречу им пахнуло холодным воздухом, который становился все холоднее и холоднее, стоял резкий запах аммиака, как в леднике. Запах освежил Фробишеру голову, он полностью пришел в чувство и, оглядевшись, убедился, что это вовсе не бар. Скорее, холодильная камера. Завешанные тяжелыми портьерами окна, шипящие здесь и там газовые рожки с черными пятнами угольной пыли на полу под ними. Посередине комнаты стояло деревянное кресло, а одну из стен закрывала широкая деревянная панель, подвешенная на колесиках, движущихся по железным рельсам. Вдоль другой стены тянулся покрытый пятнами крови разделочный стол футов восемь длиной.

Саузерли подошел к деревянной панели, торжественно поклонился Гилберту и отодвинул панель на колесиках, открыв неглубокую нишу, где на стене распростерлось человеческое тело, подвешенное на крюк за связывающую ноги веревку. Голова отсутствует, грудная клетка раскрыта, внутренности извлечены, несомненно, вместе с поджелудочной и зобной железами. Мясо с правого бедра срезали, обнажив берцовую кость. Под телом лежало длинное металлическое корыто, заполненное кусками льда и засыпанное сверху соломой.

— Привет, Джулиан! — крикнул Паддингтон мертвецу. — Это Гилберт Фробишер, пришел с тобой познакомиться! — он истерически захохотал, к нему присоединился Ларсен. Гилберт снова почувствовал приступ дурноты и, неуверенно подойдя к креслу, рухнул в него. Теперь он дрожал от холода, а от аммиачного смрада слезились глаза.

К ним заглянул обезьяноподобный слуга и объявил:

— Пароход подошел, сэр, они спустили шлюпку с нашим человеком на борту. Я видел, что погрузили гроб.

— Отоприте главные ворота и откройте их, Дженсен, — распорядился Саузерли. Затем, обращаясь к Гилберту, он продолжал: — К нам за ужином присоединится ваш друг, мистер Фробишер — еще один римлянин на пиру, так сказать. У вас есть ровно полчаса, чтобы предаться искусству рассуждения, и не забывайте древнюю мудрость о сравнительных достоинствах живого пса и мертвого льва, а? — для наглядности он махнул рукой в сторону разделанного трупа Джулиана Хоббса и добавил: — У нас, милостивый сэр, тоже есть девиз, унаследованный от древних римлян, — Aut manduces aut manduceris, что, как известно, означает: «Съешь, или будешь съеден».

ГЛАВА 21 БИТВА ПРИ ДИКЕНС-КОУВ

— Дядюшка, стало быть, ушел один из гостиницы, чтобы разузнать про кулинарное общество, о котором рассказывал Паддингтон, — Табби выдернул носовой платок Фробишера-старшего из щели. — Оставил здесь свой платок, зная, что, если дела пойдут плохо, мы пойдем его искать. И не ошибся. Не хочу говорить, что он отправился сюда назло мне, но…

— Да поможет ему Бог, — сказала Элис. — Коллиер жутко боялся обитателей этого дома.

— Бога ради, мы сейчас сами наведем тут ужас. Если…

Табби прервал поспешно вернувшийся Финн.

— Они у берега, — сообщил он. — С парохода спустили шлюпку — шестеро на веслах, с деревянным ящиком на борту, таким же, как в пещере.

— Если одолжишь пистолет, Элис, я их всех перестреляю, — предложил Табби. — Твоя совесть останется чиста. Моей совести уже давно наплевать.

— Моя совесть освобождена от своих обязанностей до тех пор, пока мы не вернем Лэнгдона и Гилберта, — ответила Элис. — После этого я верну ей полномочия. К тому же, если верить опасениям Коллиера, нашей жизни тоже грозит опасность. Что до пистолета, то, боюсь, Гилберта убьют, если на утесе услышат стрельбу.

— И к тому же увидят нас, если мы не спрячемся, — заметил Финн, кивая в сторону дороги. — Они же ждут прихода парохода.

Над ними на утесе смял огнями старый особняк. Поднималась луна, туман немного рассеялся, по крайней мере, на время.

— Какие у нас шансы против шестерых без пистолета? — спросил Табби.

— У обрыва полно отличных булыжников, — Финн всегда отличался изобретательностью. — Спрячемся на скалах и закидаем их камнями в самом узком месте пути. Профессор в ящике, ему ничего не грозит.

— Да, — согласилась Элис, не видя приемлемой альтернативы.

Они уже спускались к обрыву, укрепленному естественными зубчатыми стенами каменных осыпей и изрезанному рвами спускавшихся к пляжу промоин. В какой-то момент основная тропа ныряла в узкое ущелье с отвесными стенами, где от летящих сверху камней некуда было спрятаться. Но кидать булыжники следовало, стоя прямо над ущельем: каждый их камень должен был найти свою цель, иначе контрабандисты разбегутся, обогнут скалу и нападут сами, прежде чем друзья успеют скрыться в лесу.

Элис огляделась в поисках других спусков — путей к отступлению — и обнаружила пригодную для спешной эвакуации расщелину, прорытую дождями в меловых скалах. Однако если кто-нибудь швырнет сверху камень, это верная смерть — все равно что бить дубинкой рыбу в рыбоходе на плотине; и ведь примерно так она и ее спутники собирались поступить сейчас с незнакомыми людьми, которые скорее всего понятия не имеют, кого они несут в ящике в старый дом. Подумав, что подобные измышления могут лишить ее воли к действию. Элис отвернулась.

Табби и Финн принялись таскать камни величиной с человеческую голову, пригибаясь, чтобы их не заметили из лодки, уже приближавшейся к берегу. Элис стала им помогать, и вскоре они сложили несколько куч здоровенных обломков — больше, чем успели бы сбросить. Шлюпка вошла в полосу прибоя, где волна подхватила ее, подняла и вынесла на пляж.

Элис оглянулась на особняк, но его не было видно из их укрытия, что ее порадовало: значит, и людей из лодки почти наверняка не будет видно, пока они не выйдут из прохода между скал. Четверо взяли ящик за приделанные по углам ручки и, следуя за двумя другими, зашагали по тропе — все шестеро шли плотной группой, двигаясь весьма неторопливо. Можно было расслышать хруст песка и гравия под ногами, тихие разговоры. Кто-то рассмеялся. Казалось, приплывшие с парохода люди идут чудовищно медленно, и Элис внезапно захотелось крикнуть, поторопить их, но в этот момент процессия показалась в ущелье футах в сорока под ними.

— Ждем, — прошептал Табби, поднимая над головой громадный камень. — Давай! — крикнул он и изо всех сил метнул свой снаряд. Тот попал идущему во главе отряда контрабандисту в лоб и отскочил назад, на того, кто шел следом.

Сраженный контрабандист упал и пока не поднимался. Остальные растерянно озирались по сторонам, и в это время Элис и Финн тоже принялись бросать камни: они падали на головы и плечи, отскакивая от крышки гроба, но один камень пробил в ней дыру. Носильщики бросили гроб; двое упали под градом камней, еще двое, шедшие последними, приняли решение перелезть через возникшие препятствия и рвануть к особняку, а Сент-Ив тем временем пытался отодрать сломанную крышку гроба.

Табби и Финн устремились к дороге поверху: Табби держал в вытянутой руке пистолет, а Финн — свой складной нож. Элис побежала к замеченной ранее расселине, перекинув ремень сумочки через голову, чтобы она висела за спиной, и спустилась так быстро, как могла, цепляясь за мокрые меловые стены и радуясь, что надела сегодня ботинки на шнурках. Добравшись до низа расселины, она побежала к тропе, вверх по твердой земле, ожидая услышать сверху выстрелы. Она увидела брошенный гроб и руки Лэнгдона, судорожно пытающегося отодрать крышку.

— Я здесь! — крикнула она первое, что пришло в голову, и, ухватившись за сломанную доску, дернула ее на себя и оторвала от гроба, чуть не упав на спину, а потом взялась за следующую. Лэнгдон ударил снизу и вскоре выбрался на свободу: перекатился на тропу и, шатаясь, поднялся на ноги. Элис обняла его, и они постояли, обнявшись, чувствуя, как бьются сердца, пока она не сказала:

— Они дерутся там, на дороге.

Сент-Ив кивнул, и, взяв по длинной доске от крышки гроба, они побежали в сторону особняка в начинающем сгущаться тумане. Переступив через двоих, мертвых или без сознания, они пробежали мимо третьего, пытающегося ползком вернуться в бухту, в относительную безопасность. Не сговариваясь, Сент-Ивы оставили его в покое и вскоре выбрались из ущелья. Впереди сквозь серую мглу смутными желтыми прямоугольниками просвечивали окна особняка. На ведущей к Замку гурманов проезжей дороге у столбика с указателем стоял Табби, направив пистолет на троих контрабандистов, один из которых целился в Фробишера-младшего из своего пистолета. Возле указателя, за спиной Табби, обнаружился и Финн Конрад.

Палка в руке показалась Элис жалким оружием. Еще в ее распоряжении была сумочка, пользы от которой, да к тому же перекинутой через плечо, вовсе не наблюдалось, хотя если бы Элис догадалась заблаговременно наполнить ее мелкими камушками, вышел бы отличный болас. Но теперь она боялась пошевелиться. Этим она лишь привлекла бы внимание к себе и Лэнгдону.

Трое мужчин смотрели на Табби или скорее на пистолет в его руке, и ни Финн, ни Табби не заметили Сент-Ивов. Лэнгдон подал жене знак рукой, видимо, собираясь броситься на контрабандиста с пистолетом и схватить его со спины. Элис покачала головой: слишком далеко — вполне достаточно, чтобы успеть развернуться и выстрелить, уловив приближение Лэнгдона.

Послышался шум: стук, дребезжание и топот копыт — судя по всему, по дороге сквозь туман на небезопасной скорости мчался довольно тяжелый экипаж. Похоже, контрабандисты увидели стремительно приближающуюся к ним тень, но прежде, чем они успели отпрыгнуть, из клубящейся мглы возник напоминающий цыганскую кибитку фургон — пара взмыленных пони и погоняющий их безумный возница с искаженным гримасой ненависти лицом. Прибыла странствующая библиотека Коллиера Боннета, управляемая ее жаждущим искупления владельцем.

Лэнгдон оттащил пораженную Элис от дороги. Она увидела, что Боннет щелкнул кнутом у уха пони и та прянула в сторону безуспешно пытавшихся удрать контрабандистов. Невысокие, но мощные лошадки подмяли двоих и припечатали их копытами; фургон, проехав передними и задними колесами по их телам, пронесся дальше и скрылся за поворотом дороги. Третьего, бросившегося наутек по тропе к бухте, застрелил наповал Табби. Фробишер-младший стоял, расставив ноги, в траве, все еще сжимая пистолет, а потом повернулся к корчащимся в грязи на дороге контрабандистам и сказал:

— Лежите тихо, или прикончу обоих.

Снова послышался шум подъезжающего экипажа: Боннет развернул свой фургон и вернулся. Он отсалютовал кнутом всем присутствующим, как если бы в его внезапном появлении не было ничего неожиданного, спрыгнул с козел, с мрачным видом коротко поклонился и, словно давно репетировал эту роль, сурово и звучно произнес:

— А теперь разберемся с негодяями в доме на холме.

ГЛАВА 22 ЗАМОК ГУРМАНОВ

Отодвинув портьеры, Гилберт Фробишер стоял у окна и смотрел на подъезд для карет и железную ограду, ища глазами в туманной мгле хоть что-нибудь, что могло бы изменить его участь к лучшему. Он услышал пистолетный выстрел, но ничего не произошло. Звук долетел издалека, и пирующие обитатели дома могли его не слышать: не исключено, что вообще он привлек внимание только Гилберта. Саузерли упомянул, что ждет одного из его друзей к ужину. И Гилберт изо всех сил надеялся, что это и есть тот самый друг, кто бы он ни был, и что он вооружен.

Прошло несколько минут, но из дома так никто и не вышел, чтобы выяснить, что произошло. Никакого переполоха. Все тихо: и внутри, и снаружи. Фробишер подергал защелку окна, и она сравнительно легко открылась, но затем обнаружил, что само окно привинчено к раме толстыми латунными винтами. И если даже удастся вывернуть винты, для побега придется отрастить крылья. Под окном проходил карниз — правда, совсем узкий, с которого удалось бы зацепиться лишь за ветку ближайшего дерева, да только ветка эта вряд ли выдержит солидного беглеца.

За окном в ночи послышался шум. Похоже, к дому по проезду кто-то шел, не особенно стараясь сохранить тишину. Из тумана показались четыре человека с ящиком размером с гроб, без крышки, а внутри — боже, Сент-Ив! Фробишер вспомнил про каталог контрабандистов с именем профессора. Неужели профессор и есть тот гость, которого Саузерли ждал к ужину? Слово «ужин» приобрело зловещий оттенок…

Однако крупный мужчина спереди… это же Табби. Гилберт глубоко втянул в себя воздух и сжал голову руками. Действительно Табби, в круглом котелке и сюртуке, обтягивающем мощный торс, как шкурка колбасу. Еще он разглядел куртку Финна Конрада — на щуплом парне рядом с Табби. Двух других Гилберт не узнал, но они тоже явно пришли на помощь. Как бы ему хотелось подать им сигнал, что он здесь, в этой комнате, в обществе мертвеца!

Его друзья, без сомнения, пришли ему на помощь, но подозревают ли они, какое здесь змеиное гнездо? Как только этот демон Саузерли разгадает их не лишенный изящества план, все притворство Гилберта — вождь-каннибал и печеная рука — мгновенно будет разоблачено и они просто перережут ему горло.

Воодушевленный этой мыслью, Фробишер придвинул кресло к двери и подпер им дверную ручку. Потом, собрав волю в кулак, он подошел к нише в стене, одним яростным рывком снял с крюка тело Хоббса, подтащил его к окну, поднял за веревку, опутывавшую руки и ноги, и, собрав все силы, выбросил в окно, в туче осколков стекла и обломков оконного переплета. Безголовый труп Джулиана Хоббса, словно низвергнутый с небес, рухнул всего в десяти футах от двигавшихся к дому людей. Они остановились и уставились вверх.

Лежа в гробу без крышки и глядя вверх, в серый туман между деревьями, Сент-Ив думал о том, что успел рассказать Боннет, — людоедство, продажа загипнотизированных страдальцев сектам людоедов на континенте, бесчеловечные пытки ни в чем не повинных людей, попадавших в лапы дьявольского общества и становившихся его жертвами.

Он смотрел снизу вверх на лицо Элис, радуясь, что ей удалось его найти, и понимая, что предпочел бы, чтобы она оставалась в безопасности в гостинице «Альбион». Вязаная шапочка, натянутая до самых глаз, скрывала ее волосы и меняла пропорции лица. Вместе с шапочкой она одолжила у Боннета брючную пару. Освещенный портик приближался, и Сент-Ив готовился выпрыгнуть из своего ящика.

Сверху раздался грохот и звон, и окно второго этажа разлетелось вдребезги. Из окна вылетело голое человеческое тело, похоже без головы, и рухнуло на землю, как мешок с песком. Из проема разбитого окна высунулся Гилберт Фробишер и, помахав рукой, скрылся внутри.

И они пошли дальше к портику, продолжая играть свои роли. В доме не могли знать, что на шлюпке приехало шестеро и что трое из них мертвы, а остальные сидят связанные в лесу с кляпами во рту. Сент-Ив закрыл для убедительности глаза. Его запястья и лодыжки выглядели связанными, но концы веревки с внушительными узлами были просто подоткнуты.

Когда спутники Сент-Ива втащили его временное пристанище вверх по ступеням широкого портика, дверь открылась и чей-то голос, скорее всего Паддингтона, повелительно произнес:

— Несите его внутрь, вниз по лестнице, в меловой шкаф. Поторопитесь. У нас в леднике человек устроил переполох. Вам четверым поручаю срочно его успокоить. Нам совершенно не нужно привлекать к себе внимание, тем более этой ночью.

Они выполнили указание — вошли. Но потом опустили гроб на пол, и выскочивший из него Сент-Ив толкнул опешившего Паддингтона спиной на ближайший стул и от всей души врезал ему кулаком в скулу. Паддингтон заверещал, скатился со стула и, крича, пополз прочь на четвереньках. По всему дому поднялся шум, послышались голоса. В комнату вбежали фальшивый констебль Уотли и человек в поварской куртке и колпаке с тяжелым мясницким ножом в руке. Повар бросился на Сент-Ива, но тот схватил стоявшую у камина кочергу и парировал его яростный выпад. Финн Конрад сбил повара с ног, и голова негодяя звучно стукнулась о камни очага.

Уотли обрушил на голову Коллиера Боннета тяжелый канделябр и склонился, когда тот упал, чтобы ударить его снова.

— Ну уж нет! — крикнула Элис и, взмахнув набитой камнями сумочкой, сбила лжеконстебля на пол одним ударом, так что Сент-Ив, наблюдавший за этой сценой краем глаза, поразился ее ярости.

Повар попытался полоснуть своим ножом Финна по ноге, но тот отпрыгнул, и удар пришелся мимо. Тогда злодей вскочил на ноги, отбил кочергу Сент-Ива локтем и схватил его за запястье. Сзади появился Табби и ударил нападавшего дубинкой по отведенному для следующего удара локтю; нож отлетел в сторону и разбил макет корабля на каминной полке. Повар скрючился, умоляя Табби пощадить его, крича о своей невиновности, но в этот момент ворвался здоровяк, правивший фургоном барона, сжимая обеими руками рукоятку тяжелого меча, и добыча Фробишера-младшего рванулась и скрылась в темном коридоре.

— Он мой! — крикнул Боннет и, достав из-под сюртука длинноствольный револьвер, спокойно выстрелил слуге барона в лоб, сделал шаг, выстрелил снова, а затем еще несколько раз пнул скорченное окровавленное тело.

В наступившей тишине Сент-Ив заметил пробежавшего мимо дальней двери человека, одетого в сюртук и шляпу (словно тот, распрощавшись, уходил из гостей), и узнал в нем Планка, капитана порта. В руках он сжимал раскрашенную деревянную шкатулку. Сент-Ив погнался за капитаном и услышал, как Боннет крикнул:

— Забери у него книгу!

Замечание Сент-Иву было не очень понятно. Он последовал за Планком по длинному, покрытому ковром коридору, намереваясь схватить его живым. Именно капитан, без всякого сомнения, возглавлял эту шайку головорезов.

Планк открыл дверь в конце коридора и нырнул в нее. Дверь захлопнулась, и Сент-Ив, схватившись за ручку, сильно дернул, пытаясь ее выломать.

Из комнаты внезапно раздался хлопок, и дверь пробила пуля, выбив из нее несколько щепок. Сент-Ив, невредимый, отпрыгнул. Подряд прозвучали еще два выстрела, оставив в двери дыру размером с кулак.

Сент-Ив расслышал приглушенный удаляющийся топот. Просунув руку сквозь простреленное отверстие с рваными краями, он нащупал замок, нашел защелку и отпер дверь. Освещенный лампами пол покрывали бумаги и перевернутые ящики — видимо, разбросанные в спешке, — высокое французское окно в дальней стене стояло открытым. Сент-Ив выскочил через него наружу и в тумане побежал по тропинке в лес.

Однако преодолев пятьдесят или шестьдесят ярдов, он осознал всю шаткость своего положения и резко остановился, вглядываясь во мглу и прислушиваясь. Планк вооружен пистолетом и, не раздумывая, пустит его в дело. Сент-Ив снова расслышал вдалеке топот, но направление определить не сумел. Он прошел дальше по заросшей травой тропе и вскоре добрался до хорошо заметной развилки.

Сент-Ив обследовал влажную землю, но ее покрывали листья и ветки, четких следов не нашлось, неясно было, куда идти — налево или направо. С любой стороны можно получить пулю в лоб. Он подумал об Элис и детях, об их дальнейшей жизни и о том, не стоит ли оставить поиски негодяя Планка полиции, вместо того чтобы рисковать. В конце концов, Общество гурманов практически уничтожено.

Он повернул наш, ускорив шаг, и увидел приближающуюся тень. Тень превратилась в Элис, уже без шапочки и с распущенными волосами; в руке она держала набитую камнями сумочку, обмотав ремешок вокруг руки, готовая проломить любому череп. При виде жены Сент-Иву захотелось плакать, но момент не очень подходил для обмена заверениями в любви и благодарностями, и они поспешили назад к особняку, где обнаружили неприятеля разгромленным, а Табби и Финна стоящими на лужайке у дома.

Гилберт Фробишер с тростью в руках неуверенно стоял на ветке дерева у разбитого окна.

— Вы оставили мне хоть одного негодяя? — крикнул он сверху.

— Ни одного! — крикнул в ответ Табби, и в этот момент раздался громкий треск, ветка сломалась и полетела вниз вместе с Гилбертом. Несколькими футами ниже Фробишер-старший снес еще одну толстую ветку и, пролетев последние несколько футов в компании листьев и прутьев, с глухим стуком приземлился прямо на безголовый труп, некогда бывший Джулианом Хоббсом. Табби помог дядюшке встать на ноги, а Финн принес отлетевшую в сторону трость.

— Подумать только, мертвец спас меня от смерти! — проворчал старик, глядя на тело, и, раскаявшись в своем неуместном легкомыслии, извинился перед Элис и посоветовал ей отвести глаза.

Элис, однако, вовсю крутила головой.

— А где кузен Коллиер? — спросила она.

Ей никто не ответил. Коллиер бесследно исчез.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ БРИТВА ОККАМА

Элис сидела, глядя на пляж, в той самой комнате в Мористом, где жила в детстве целыми неделями. Большая комната ничуть не изменилась, скорее всего простояв запертой все эти годы. Они с Лэнгдоном с трудом открыли дверь, застрявшую на неровных досках пола, и с помощью Финна весь день передвигали мебель и убирали комнату сверху донизу, носили дрова к очагу, выбивали ковры, вставляли в подсвечники новые свечи и доливали масло в лампы. Утром привезли новую мебель из лавки Клейтона, в том числе матрасы, постельное белье, два мягких кресла и другие мелочи, только вчера в спешке выгруженные из фургона.

Час назад появился констебль, чтобы забрать выброшенное ночью волнами на берег тело барона Трулава. Элис обнаружила его во время утренней прогулки, приняв издалека за мертвого тюленя, опутанного морской травой и плавником. То, что издалека напоминало шкуру тюленя, оказалось плащом барона. На нем уже пировали крабы, бегая по ранам на его голове и ноге и отщипывая кусочки своими острыми, как кусачки, клешнями. Он являл собой жуткое зрелище: невидящие глаза устремлены в небо, рот открыт, распухший язык деловито объедает краб.

Элис вспомнила выброшенного на берег кита, которого ее дядюшка собирался взорвать динамитом, и подумала, удастся ли ей когда-нибудь полностью избавиться от воспоминаний о бароне, от которого под лучами поднявшегося над лесом солнца начинал исходить смрад. Она принесла старую плетеную лодку из кладовки и, перевернув, накрыла ею тело; так оно и пролежало на пляже весь день, омываемое прибоем, упрямо отказывавшимся забрать его с собой.

Через распахнутые створчатые окна светило заходящее солнце, мягкий морской бриз врывался внутрь и разметал притаившиеся тени. Элис смотрела на Лэнгдона и констебля, показавшихся под окном со стороны пещеры. Они вдвоем ходили осматривать прибежище контрабандистов, а у Элис совершенно не было желания туда спускаться. Констебль со своим холщовым портфелем забрался в коляску и уехал, а тело барона так и осталось лежать под лодкой.

Элис отошла от окна и поставила на столик между двумя креслами графин шерри и тарелку песочного печенья. Она села в одно из кресел, положила ноги в чулках на скамеечку для ног и сидела, ни о чем не думая, пока не вошел Лэнгдон и не уселся напротив; вид у него был жуткий: лиловый синяк расползся на половину лба. Элис налила им обоим по бокалу шерри и предложила ему печенье.

— Рассказать тебе, что мы нашли в пещере? — спросил Лэнгдон, попробовав шерри и печенье.

— Надеюсь, не очередные гробы с мертвецами.

— Нет. Как ни странно, мы нашли там шляпу барона. В точности как ты подумала, когда нашла его тело. Он наверняка погиб в пещере, а потом его выволокло оттуда с отливом и снова выбросило на берег.

— А как ты думаешь, что ему там понадобилось? — спросила Элис. — Гробы увезли. Вряд ли он интересовался морскими блюдцами и рачками.

— Загадка. Кроме шляпы мы нашли головку молотка с отломанной ручкой и револьвер с несколькими стреляными гильзами. Как ты уже знаешь, у барона была прострелена нога, а голову ему скорее всего размозжили молотком. Еще мы нашли разбитую лампу, точнее, две. Значит, он с кем-то встречался, и эта встреча оказалась для него смертельной.

— Ты хоть раз упоминал кузена Коллиера в разговоре с констеблем?

— Не упоминал.

Элис кивнула и пригубила шерри — первоклассный шерри, одна из дюжины бутылок, оставленных Гилбертом, который днем вместе с Табби отбыл в свой дом в Дикере. Фробишеры, должно быть, теперь довольно далеко.

— Обязывает ли нас мораль рассказать о кузене Коллиере? Может, это наш долг? Вчера вечером я заметила ссадину у него на щеке и пятна, похожие на кровь, на брюках. Возможно, это кровь барона.

— С тем же успехом это могла быть его собственная кровь — скажем, порезался, когда брился.

Элис немного подумала о долге — перед законом и перед своей семьей, иногда противоречащими друг другу, — а потом сказала:

— Наверняка порезался, когда брился. Вспоминается бритва Оккама.

— Сущая правда, — кивнул Сент-Ив, улыбаясь ей. — Зачем вмешивать, возможно, ни в чем не повинного человека в это ужасное дело? Для чего? Не ради же правосудия. Записка с его подписью исчезла. Общество гурманов распущено в принудительном порядке, а те немногие, кто знает о его делах, вряд ли назовут его имя. Многое могут потерять, но выгоды никакой. Как бы там ни было, их всех повесят за убийство Джулиана Хоббса.

— Не собираюсь их оплакивать, — сказала Элис. Они еще помолчали, наконец она пояснила: — Признаю, что у меня есть эгоистичный мотив. Мне гораздо легче на душе теперь, когда Коллиер исчез и ему не угрожает ни Общество гурманов, ни полиция. Мне кажется, он будет вполне счастлив, давая читать книги за пенни и шиллинги в глухих местах, а он заслужил немного счастья.

Лэнгдон тем временем заснул в своем кресле, и при взгляде на него Элис не верилось, что бурные события последних суток ей не приснились.

Она подлила себе в бокал немного шерри и оглядела комнату. Хорошая комната в хорошем доме. Дома бывают хорошими или плохими, светлыми или мрачными в зависимости от того, кто в них живет, любят ли хозяева свой дом или равнодушны к нему. Как и семьи, подумала она. Сколько лет они вместе, сколько всего странного видели и делали и как сумасшедше быстро летят годы.

Наконец, решив, что размышлений на сегодня достаточно, Элис встала и подошла к выходящим на запад окнам, чтобы посмотреть, как солнце исчезает в море. После заката ветер стал холодным, и пришла пора закрыть рамы.