Общество гурманов: [сборник]

ГЛАВА 1 НА РЕКЕ МЕДУЭЙ

Лэнгдон Сент-Ив и его друг Хасбро затаились в темноте в нескольких футах от ручья Эклис-Брук за бумажной фабрикой «Мажестик». Ручей, футов пятнадцати в ширину и довольно глубокий, мирно струился по пологому склону еще ярдов двести, а потом вливался в реку Медуэй. В небе сияла половинка луны, но двоих друзей надежно укрывала плотная тень густых крон вековых дубов. За дубами начинался буковый лес; просачивающийся сквозь листья лунный свет кропил его стволы белым, а бриз гонял среди деревьев смутные тени.

Двое мужчин, замеченные Сент-Ивом несколько минут назад, исчезли; видимо вернулись на фабрику — по крайней мере, он на это надеялся. При нем была дубинка, и ее можно в крайнем случае пустить в ход, но стоит ли лезть в драку, пока не напали? Он не испытывал ни малейшего желания бить кого-то по голове, тем более сторожей фабрики, просто выполняющих свой долг. Они с Хасбро не вторгались в чужие владения, однако их миссия, которую Сент-Ив намеревался держать в тайне, пока окончательно не разберется в сути сделанных открытий, сильно напоминала шпионскую.

Наконец они вышли из-за ствола дуба и снова спустились к берегу ручья. В заплечном мешке Сент-Ива лежало полдюжины оплетенных в кожу фляг, пять из которых они уже наполнили водой из разных мест вдоль ручья. От воды отвратительно пахло щелочью, хлоркой и другими ядовитыми химикатами, а вода в ручье текла грязно-белая, покрытая коричневой пеной. А ведь двенадцать часов назад, в середине дня, ручей оставался относительно прозрачным, хотя и не слишком чистым — но стоки бумажной фабрики вряд ли можно полностью очистить. Хасбро зачерпнул в заводи пинту пенистой воды, осторожно перелил ее во флягу и закупорил. Сент-Ив взял у него флягу и сунул ее в заплечный мешок.

Они пошли дальше по тропинке вдоль берега ручья, и Сент-Ив указал на дохлую рыбину, запутавшуюся в водорослях. Он передал свою дубинку Хасбро и спустился к воде, встав на удобный камень, чтобы выловить рыбину. Это был обычный голавль, но Сент-Ив определил это не сразу из-за обезобразивших рыбину лопнувших опухолей. Рыба лежала с широко открытым ртом, глаза были подернуты белесой пленкой. Сент-Ив положил ее на кусок пергаментной бумаги и плотно завернул, а затем отправил в заплечный мешок, к пробам воды. У него дома собралось уже штук двадцать отравленных рыб, а еще дюжину доктор Пулман, местный коронер, препарировал у себя в лаборатории. Доктор помимо анатомии разбирался и в химии. Как и Сент-Ив, он однозначно предпочитал живую рыбу рыбе дохлой, если только она не жарилась на сковородке.

Дохлый голавль ничем не отличался от других, подобранных Сент-Ивом и Хасбро, разве что видом рыбы; в их коллекции, выловленной из реки Медуэй, уже были лещи, карпы, щука и угри, все с характерными опухолями. Во время отлива на берегу у болот Вудхэм-Марш ниже по реке валялись сотни отравленных рыб и мертвые водоплавающие птицы полдюжины видов.

Заметив, что он вышел в полосу лунного света, Сент-Ив поспешил отступить в тень и в то же мгновение услышал неподалеку тихий свист и хруст треснувшей ветки. Хасбро развернулся на шум, поднимая дубинку. На него бросился широкоплечий коротышка — в его высоко поднятой руке был зажат кусок железной трубы. Хасбро коротко взмахнул дубинкой, когда визитер пошел в атаку, ударил его по руке и, выбив трубу, тут же перехватил свое оружие, а затем нанес сокрушительный удар снизу вверх между ног.

Коротышка рухнул наземь, громко крикнув: «Дэвис!» Послышались стоны, топот бегущих ног, и ярдах в двадцати показался Дэвис — высокий худой мужчина с лошадиным лицом в твидовой кепке, устремившийся к ним по освещенной луной дорожке. Сент-Ив и Хасбро кинулись в буковый лес и понеслись что было мочи на восток по полузаросшей тропинке; они не замедлялись, пока не отбежали на четверть мили от окрестностей фабрики. Сент-Ив оглянулся и, увидев, что их никто не преследует, перешел на шаг.

Вскоре они свернули на знакомую тропу, перешли через Эклис-Брук в миле выше по течению, где он был прозрачным и чистым, и добрались до развилки. Уходившая влево, на северо-восток, тропка вела к дому Китс-Коути, неолитической постройке, древние камни которой возвышались над деревней Эклис, но Сент-Ив с Хасбро повернули направо, на юго-запад, и зашагали к Айлсфорду по верху плотины у каменного моста. Эта ночная вылазка завершала их расследование тайн бумажной фабрики «Мажестик»: теперь стало окончательно ясно, что стоки днем копятся в пруду, а под покровом темноты сбрасываются в реку Медуэй.

ГЛАВА 2 БУМАЖНАЯ ФАБРИКА «МАЖЕСТИК»

— Только одно слово: «Бастуйте», — сказал Хенли Тауновер отцу. — Написано мелом на восточной двери под листовкой с призывом к работникам посылать свои жалобы в Лондонский совет профсоюзов на полпенсовых открытках. Дэвис нашел ее сегодня утром.

Хенли и Чарлз Тауновер стояли в конторе у широкого окна, откуда открывался вид на цеха бумажной фабрики «Мажестик» в Снодленде. Они смотрели на ряды голландских молотильных барабанов, где измельченная хлопчатобумажная ветошь разжижалась в крепком растворе каустического щелока. На фабрике работали одни девушки — за рекой, в Снодленде, и в близлежащих деревнях их звали «бумажными куклами» за изящные шляпки из бумаги, в которых работницы по десять часов в день сновали между чанами и механизмами; шляпки сворачивали заново каждое утро и в полдень. Еще девушки носили перчатки и очки для защиты от химикатов, перемешивающихся в барабанах и отстаивающихся в красильных чанах.

— Дэвис успел стереть надпись до прихода работниц? — спросил Чарлз Тауновер. В свои без малого семьдесят лет он выглядел еще не по возрасту крепким. Он потер руки круговым движением, как будто отмывая их от чего-то.

— Кто-то наверняка успел увидеть, отец, — сказал Хенли. — Вполне возможно, что эти письмена мелом — дело рук одной из девиц.

— Мел, — проговорил Чарлз Тауновер с нескрываемым отвращением, — слабый, трусливый, неблагодарный поступок, да к тому же бесполезный. Если собираешься угрожать, так угрожай вслух, громко, во всеуслышание. А эта позорная трусливая скрытность лишь отягчает преступление. Мы знаем, кто вывесил эту листовку?

— Дэвис вчера видел у дороги человека якобы из профсоюза, который говорил с тремя нашими девушками. При нем был сверток — наверняка с листовками, которые он раздавал.

— И Дэвис уверен, что он из профсоюза?

— В достаточной степени.

Чарлз Тауновер покачал головой.

— Что ж, полагаю, это неизбежно при таком успехе нашей фабрики. Эти профсоюзные деятели слетаются как мухи на мед, сея свои грязные либеральные взгляды. Однако если мы еще раз увидим этого типа, то разберемся с ним по-свойски.

Старик умолк, очевидно, обдумывая услышанные новости. Он повернул голову к окну, откуда открывался вид на реку Медуэй и деревню Снодленд на другом берегу. Переезду фабрики, где делали превосходную бумагу из льна и хлопка, на новое место предшествовало несколько месяцев переоборудования и строительства. Они перенесли производство из Лондона в этот почти идиллический уголок у реки, подальше от недобрых глаз министров из правительства прохвоста Уильяма Гладстона, потакавшего рабочим в ущерб Короне и общему благу. «Либералам, — подумал он, — пошла бы на пользу хорошая публичная порка кнутом». А вслух сказал:

— На первом месте, конечно, стоит безопасность девушек. Я решительно не допущу никаких безобразий. Они молоды и простодушны, ничего вокруг не видят, хоть очки надень. Будь любезен, Хенли, позови сюда Дэвиса.

Дэвис, фабричный мастер, худой, жилистый, рыжеволосый, косил на левый глаз и отличался гнилыми зубами. Он носил старую твидовую кепку, всю в пятнах от пота, что Чарлз Тауновер считал грубым и отвратительным. Однако мастер хорошо справлялся с работой, а кепка — дело личное. Дэвис стоял на мостках за стеклом и следил за работой в раскинувшемся внизу фабричном цеху в бинокль, чтобы не упустить никакой мелочи. Огромное помещение через окна в потолке заливал дневной свет, дополняемый несколькими сотнями масляных ламп, закрытых колпаками, чтобы в воздух не летела копоть — она могла загрязнить бумажную массу, если бы попала в чаны. Хенли постучал пальцами по стеклу, и Дэвис повернулся, кивнул в ответ на жест Хенли, незаметно подмигнув ему в ответ, и вошел в контору через створчатую дверь.

— Мистер Дэвис, расскажите мне о том человеке, которого вы видели, когда он говорил с тремя «бумажными куклами», — сказал Тауновер.

— Он из профсоюза, без всякого сомнения. Одна из девушек — не стоило бы называть имен, но это была Дейзи Дампел, сэр, — нарассказывала ему всякого про свое распухшее горло, и про круп, и про ангину. Несла, что травится химикатами, — опять та же история. Я стоял в теньке и слышал достаточно, будьте уверены. Потом другие две девицы ушли, будто не захотели ввязываться, а как они ушли, так этот парень и давай лапать Дейзи. Я уже собрался выйти к ним и прекратить это непотребство, но Дейзи, кажись, особо не противилась, так что я решил подождать, не решится ли он на преступление.

— Он ее лапал? То есть, вы говорите, этот молодчик мало того что профсоюзный лакей, так еще и насильник?

— В любой семье не без урода, сэр, а она хорошенькая на свой манер и, похоже, сама не прочь.

Тауновер заметил через окно поворачивающую с Ривер-роуд карету — элегантный экипаж, запряженный четверкой лошадей, без сомнения, принадлежащий Гилберту Фробишеру, баснословно богатому человеку, уже отошедшему от дел, и большому ценителю качественной бумаги. Фробишер и двое других возможных пайщиков собирались осмотреть фабрику сегодня утром. Карета скрылась из вида под деревьями.

— Думаете, этот профсоюзный прихвостень был одним из тех двоих, что вы застали у ручья ночью четыре дня назад, тех, что напали на Дженкса?

— Конечно, очень даже может быть. Правда, там темно было, под деревьями, и они испугались и убежали, прежде чем я успел их как следует рассмотреть.

Тауновер кивнул и сказал:

— Если этот тип из профсоюза еще раз появится в наших краях, хочу, чтобы вы с Дженксом задали ему как следует. А пока, Дэвис, сообщи констеблю, что видели, как он приставал к одной из наших «бумажных кукол». Про надписи мелом и листовки говорить не надо. У меня нет желания наводить его на мысль, что у нас на фабрике неспокойно. Просто хочу, чтобы негодяю… преподали урок.

— Совершенно понимаю, сэр.

— Что до Дейзи Дампел, она слишком слабая и не годится для работы. Отправим ее домой, пока не наделала бед. Займись этим, Хенли. Дадим ей щедрое вознаграждение, сто фунтов. Этого ей должно хватить для счастья. Выпиши ей именной банковский чек. А то ее еще ограбят по дороге. Деньги получит на Треднидл-стрит, прямо в банке, так что посади ее на поезд в Лондон, и без промедления. А кто там был вместе с Дейзи, другие две девушки?

— Одну зовут Кло. Кловер Кантвелл, — сказал Дэвис, — а вторая — Нэнси Бэйтс.

— Имя Кловер звучит знакомо, но не могу припомнить почему.

— Помните, — пришел на помощь Хенли, — ту девушку, у которой престарелая тетушка в Мейдстоуне, пожилая вдова, совсем обедневшая? Она еще пришла к нам на вечер, когда мы открылись. Это она попросила нас взять на работу племянницу.

— Ну да, конечно. У нее еще были какие-то неприятности в Лондоне, насколько помню.

— Ее арестовали за мелкую кражу, но в итоге оказали снисхождение, опять-таки из-за вмешательства вдовой тетушки.

— Отлично. Девушка в щекотливом положении. Думаю, она будет сговорчива.

— Безусловно, она будет благодарна, если мы как-нибудь поможем ее тетушке, окажем небольшой знак внимания. Нам не помешает добровольный агент среди девушек, с позволения сказать.

— Превосходная мысль, — согласился Тауновер. — Вызовите мисс Кантвелл наверх, Дэвис. Как только Дейзи Дампел сядет на лондонский поезд и ее станет трудно найти, доложите о возмутительном поведении этого профсоюзного деятеля констеблю — как и тот печальный факт, что Дейзи предпочла вернуться в родительский дом, без сомнения, опасаясь новых посягательств на свою честь со стороны этого животного.

— Да, сэр.

— И еще одно, Дэвис. Все ли готово у нас в прихожей? Все «бумажные куклы» опрятно одеты, бумага и краска готовы, стол накрыт? Мистера Фробишера должна встретить самая красивая куколка. И не слишком хрупкого телосложения, если понимаете, о чем я.

— Все готово уже полчаса. Мистера Фробишера встретит Арчер — та, что с белокурыми кудряшками.

Дэвис вышел из конторы и, спустившись по лестнице, направился в отливной цех, где из чанов вынимали рамы с влажной бумажной массой. Когда он отошел на достаточное расстояние, Тауновер сказал Хенли:

— Меня огорчает, что кто-то из девушек написал на стене мелом призыв к забастовке. Какая неблагодарность! Мне это совершенно не нравится.

— Какой-то процент людей всегда рождается неблагодарным, — заметил Хенли.

— К сожалению, ты прав. Слишком много сейчас паршивых овец. Но почему они не приходят ко мне? Если дело в жалованье, то мы можем и добавить один-два шиллинга. Я же не самодур. Выясни у мисс Кантвелл как можно больше.

— Думаю, мы можем узнать более чем достаточно, если воодушевим ее десятифунтовой ассигнацией.

— Которая никогда не попадет в сумочку ее бедной тетушки. Вот именно об этом я и говорю, Хенли. В мое время люди воодушевлялись на правое дело, потому что это правое дело, а не потому, что чуяли запах десятифунтовой ассигнации.

— Времена меняются, отец. Преданность вышла из моды. А вот ассигнации всегда будут в моде, уверяю тебя.

ГЛАВА 3 БУМАЖНЫЕ КУКЛЫ

Кловер Кантвелл погрузила пустую деревянную раму в стоявший перед ней прямоугольный чан с бумажной массой и принялась черпать гадкого вида кашу, выкладывая ее на плотную проволочную сетку, натянутую внутри рамы; бумажная масса быстро оседала, а жидкость просачивалась сквозь ячеи обратно в чан. Над смесью хлорки и щелока поднималось облако зловонных испарений, чего девушка почти не замечала — что, наверное, не означало ничего хорошего, поскольку от вони химикатов, по слухам, пропадало обоняние. Несмотря на защитные очки, толстые каучуковые перчатки и фартук, после шести месяцев работы с рамой Кловер успела хорошо познакомиться с химическими ожогами.

Она встряхнула раму снизу вверх и из стороны в сторону, чтобы стекли остатки жидкости и масса равномерно распределилась по дну, а потом передала ее валяльщице — сегодня это была Элспет, которая перевернула раму, вывалила влажную бумагу на войлочную подкладку и закрыла сверху войлоком, чтобы бумага оставалась влажной, пока не попадет в пресс для водяных знаков. Пустую раму она отдавала подавальщице, которая помогала чановщику — мужчин среди «бумажных кукол» не было, но девушки, что трудились у чанов, по устоявшейся традиции назывались чановщиками. Кловер тошнило от зловонной бумажной каши, и все же эта работа была много лучше той, с которой она начала: следить за печью, где прокаливались кости для изготовления из них коричневого красителя. Нет ничего хуже смрада горящих костей, уж лучше хлорка и щелок.

Из-за вонючих испарений из чанов девушки болели, Кловер видела это не раз: хриплый голос, воспаленная глотка, пузыри на руках, превращающиеся в открытые язвы и, в конце концов выпадающие целыми клоками волосы. Перчатки и маска не помогали. Но красильный цех был еще хуже. У ее подруги Мейбл слезли все ногти на руках. Считалось, что мистер Дэвис переводит девушек на другую работу до того, как это случится, но это лишь благие пожелания. Мистер Дэвис переводил «бумажных кукол» из цеха в цех исключительно по своему усмотрению.

Если улыбнется удача, скоро Кловер получит повышение и ей разрешат работать на прессе для водяных знаков, как разрешили Дейзи, когда та заболела. Правда, Дейзи стало еще хуже, хотя ее и освободили от работы у чанов. Кловер внесла поправку в свое определение удачи, погружая очередную раму в чан; если улыбнется удача, она найдет богатого жениха, а фабрика пусть идет лесом как можно дальше.

Вчера, в воскресенье, у нее был выходной, и она навещала свою тетушку. Та жила в Мейдстоуне, в часе ходьбы от трактира «Чекерс» в Айлсфорде, где Кловер снимала комнату пополам с Дейзи Дампел. Тетушка не уступала в дряхлости собственному разваливающемуся дому, и Кловер не составляло труда стащить несколько монет или даже ассигнацию из сумочки старухи. В доме еще оставалось и серебро: блюдо, столовые приборы и подсвечники и даже набор пивных кружек с вытисненным на них гербом; но Кловер понятия не имела, как можно сбыть их в окрестных деревнях. В Лондоне в этом смысле проще, там никто друг на друга внимания не обращает, особенно когда есть возможность поднажиться. Она наворовала уже два фунта, три шиллинга и четыре пенса у своей тетки, которая припрятывала монетки и мелкие ассигнации в ящиках, горшках и кадках, зачастую забывая о них. Добыча превосходила двухмесячный заработок Кловер на фабрике: на какое-то время ей вполне хватит на оплату жилья в трактире вместе с ужинами, так что можно пока воздержаться от утомительных визитов к тетке.

— Кло! — окликнувшая ее Элспет кивнула в сторону лестницы и без дальнейших объяснений забрала у Кловер заполненную раму. Кловер увидела, что мистер Дэвис подзывает ее, указывая вверх большим пальцем. Над ним, на площадке у конторы, стоял Хенли Тауновер и глядел на девушку и мастера. Кловер, сбросив перчатки, сунула их подавальщице, чтобы та заняла ее место. Интересно, чем обернется этот вызов — удачей или наоборот?

Отец Хенли богат, как Банк Англии, а значит, и Хенли станет богат как Банк Англии, когда старик помрет. Кловер, пожалуй, нравился Хенли, несмотря на его вечно сжатые губы и слухи о набожности. «Бумажные куклы» шептались между собой, что за несколько месяцев до отъезда из Лондона в Снодленд, чтобы вместе с отцом работать на фабрике, Хенли оказался замешан в скандале. Кловер не жаловала набожных мужчин — вечно нудят о добродетели с самодовольным видом. Впрочем, действительно такие больше теряют, если их уличат в грехе. А Хенли, как ей казалось, вовсе не прочь согрешить. «Как знать, — подумала Кловер, — может, удастся склонить его к греху и прибрать к рукам вместе с его деньгами?»

Почтительно поклонившись, она вошла в контору. Хенли уже сидел за столом.

— Притвори за собой дверь, девушка, — велел он ей.

ГЛАВА 4 ПАЙЩИК

Гилберт Фробишер, выкарабкавшись из экипажа, тяжело опустился на землю всеми своими восемнадцатью стоунами. Маленькая черноволосая девочка лет восьми или десяти, с усыпанными веснушками щеками, мрачно посмотрела на него через открытое окно кареты.

— Я должна идти с тобой, дядюшка, — проговорила она, — а то тебя остригут, как овцу.

— Когда речь идет о деньгах, мои инстинкты обостряются, и тебе это прекрасно известно, Ларкин. Я намереваюсь изучить обстановку, и просто так не вложу и полфартинга. Специально оставил свою чековую книжку в карете, там, в черном ящике, так что присматривай за ней повнимательнее, — он глянул снизу вверх на кучера и обратился к нему: — Боггс, пропусти стаканчик и перекуси чем-нибудь, если предложат, но я не пробуду здесь дольше часа, нам еще надо успеть к Сент-Иву на ужин.

— А можно и мне стаканчик? — спросила Ларкин.

— Ячменного отвара, радость моя, или лимонада, если у них есть. Ты слышал, Боггс? Ларкин не разрешается пить эль, спиртное с соком и ничего другого в этом роде.

— Грог, один к десяти, дядюшка? — попросила Ларкин. — Только один стаканчик, и все.

— Ни капли, дитя мое. Ром — это скверное вредоносное пойло.

Гилберт Фробишер вытащил Ларкин из преступного мира лондонского дна и удочерил. Девочка заправляла детской пиратской шайкой, орудовавшей на Темзе, и перед ней открывалась прямая дорога на виселицу. Но волею судеб Ларкин поспособствовала, в буквальном смысле слова, спасению жизни Фробишера, когда он отравился наркотическим зельем из толченого стеклянного угря и неизвестных химикатов и едва не пал жертвой напасти, именовавшейся в газетах «безумием Саргассова моря».

Существенно ниже шести футов ростом, Фробишер на вид являл собой полную противоположность Боггсу: рядом с почти шарообразным хозяином кучер, высокий и тощий, как похоронных дел мастер, немного напоминал мертвеца, что давало ложное представление о его силе и выносливости. Боггс на редкость умело управлялся с кнутом, но применял его исключительно как средство общения, щелкая им у самого уха лошади и никогда не касаясь самой скотины, а потом продолжал разговор посвистыванием и звонким щелканьем языка. Кучер научил Ларкин править лошадьми, и та схватывала все на удивление быстро, несмотря на свое вечное нетерпение.

У входа на фабрику появилась бойкая девушка с пышными формами в фартуке и белоснежной бумажной шляпке. Она легкой походкой подошла поближе, очень мило поклонилась и, приветливо улыбаясь, пригласила Гилберта следовать за ней в холл.

— Почту за счастье сопровождать вас, моя дорогая, — сказал Фробишер.

Девушка чем-то напомнила Гилберту его несчастную любовь, мисс Бракен, которую последний раз он видел убегающей в глубь пещеры рука об руку с карликом. Мисс Бракен совершенно разбила его сердце. Но эта девушка моложе, много моложе. И все же сходство подбодрило Фробишера.

— Как тебя зовут, милочка?

— Саманта, сэр. Можете звать меня Сэм.

— Что ж, пусть будет Сэм. Сколько же тебе лет?

— Восемнадцать, сэр, скоро будет девятнадцать. Я уже два года на фабрике, — она взглянула на Ларкин и улыбнулась, но ответной улыбки не последовало. — Какая чудесная карета, в жизни ничего похожего не видала! — воскликнула Сэм, вновь глядя на Гилберта. — А это, сбоку, ваш герб, сэр? Что это за тварь, которая грызет черта? Может, дракон с шерстью?

— Очень-очень свирепый еж, Сэм. А это мои инициалы, вытиснены золотом. Гилберт Фробишер к вашим услугам, — он широко улыбнулся девушке.

— Ей четырнадцать, и ни днем больше, дядюшка, — громко объявила Ларкин и строго посмотрела на них обоих через окно кареты. — Она закидывает удочку. Не будь глупой рыбой. Слышишь, что я говорю? Сам же рассказывал мне про дурака и его деньги.

Сэм лучезарно улыбнулась Ларкин.

— Что такое говорит эта девочка, сэр? — шепотом спросила она Гилберта. — Какая еще удочка?

— Ларкин болтает глупости, дорогая. Не обращай на нее внимания.

— Я спрашиваю: ты меня слышал, дядюшка? Ты меня понял, или мне придется сдать тебя Табби? — Табби Фробишер, племянник Гилберта, на двадцать пять лет моложе его, но точная копия дядюшки, не питал теплых чувств ни к мисс Бракен, ни к припадкам энтузиазма незадачливого дядюшки.

— Мне совершенно ясно, что ты хочешь сказать, Ларкин, и в этом совершенно нет необходимости.

Сэм радостно улыбнулась Ларкин, а та в ответ медленно покачала головой и провела пальцем по горлу. Сэм отвернулась, и ее улыбка мгновенно испарилась. Оживившись, видимо, усилием воли, она взяла предложенную Гилбертом руку. Боггс уже разворачивал лошадей к большому каретному сараю, стоявшему ярдах в пятидесяти, и обрамленное рамой окна лицо Ларкин начало постепенно удаляться.

ГЛАВА 5 ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ

Кловер еще ни разу не была в конторе фабрики, поэтому с любопытством смотрела с высоты на суетящихся внизу «бумажных кукол». Элспет работала с рамой, а новенькая девушка укладывала бумагу в стопку на сушильные полки. Кловер перевела взгляд на Хенли Тауновера, который, словно позабыв о ней, по-прежнему сидел за своим столом и что-то писал в конторской книге. Однако вот он поднял голову, улыбнулся и спросил, довольна ли девушка работой.

— Да, сэр, — ответила Кловер. — Вполне довольна.

— Довольство слишком быстро превращается в лень, Кловер. Чего бы ты хотела добиться здесь, на фабрике? У тебя есть мечта, или ты лишь временно здесь страдаешь?

— О нет, не страдаю, сэр. Я вполне довольна.

— Ну хватит, не надо притворяться дурочкой. Вполне достаточно времени, чтобы помечтать, когда с утра до вечера стоишь у чанов. Что тебе представляется, когда ты смотришь в будущее?

— То есть вы спрашиваете, чего бы я хотела когда-нибудь потом, сэр? — Кловер силилась про читать по лицу Хенли, к чему тот клонит. Похоже, он не собирался ни угрожать, ни насмехаться

— Да, Кловер. Через неделю, через месяц, как уж решат на небесах.

— Я бы хотела работать на прессе, делать водяные знаки, сэр.

— Ага! Уже кое-что. И это все, чего ты хочешь?

— Нет, сэр, я бы хотела рисовать водяные знаки — сама их придумывать.

На самом деле Кловер ни о чем таком не мечтала. Сама мысль о карьере на этой фабрике вызывала у нее отвращение.

— Стало быть, у тебя есть творческие наклонности? Как у твоей подружки Дейзи Дампел?

— Иногда бывает, сэр. Просто я не люблю выставляться. Тетушка говорит, что это вульгарно.

— Люди часто добиваются желаемого, если выставляются, Кловер, однако скромность — безусловно, добродетель. С удовольствием посмотрю на твои рисунки. Ты смышленая девушка, а мой отец и я считаем, что надо помогать тем, кто готов помочь нам.

— И тем, кто сам себе помогает, как говорится. Да, наверное? — Кловер улыбнулась, не сводя от Тауновера глаз.

Хенли ответил на улыбку и оглядел девушку сверху вниз, как это часто делали другие мужчины по вполне понятным Кловер причинам. Она лишь чуть приподняла брови, чтобы придать улыбке немного игривости на случай, если он этого ищет.

— И чем же именно я могу помочь?

— Вот чем: хочу спросить тебя об этой надписи мелом на дверях. Ты наверняка о ней слышала. Могу тебе сообщить, что мистер Дэвис видел, как три девушки разговаривали с человеком из профсоюза. Он не хотел называть имена, но я убедил его, что так будет лучше, и он назвал тебя, Кловер, а еще Дейзи и Нэнси Бэйтс.

— Я ни о чем не говорила с этим агитатором, даже не смотрела на его бумажки и не брала их.

— Вот и умница. Однако, как ты считаешь, он действительно из профсоюза?

— Да. Он задавал всякие вопросы — ну, знаете, насчет фабрики. Я себе так и сказала: смутьян. Сразу его раскусила. А потом листовки эти. Сказал нам, чтобы мы их раздали остальным.

— Он назвал свое имя?

— Сказал, что мы можем звать его Билл Генри, лишь бы не звали поздно к столу. Пошутил, понимаете, потому я и запомнила.

— А этот Билл Генри не пытался одну из вас как-то обидеть? Мой отец этого не потерпит, да и я тоже.

— Не очень понимаю, о чем это вы, сэр.

— Думаю, ты все понимаешь, Кловер. Мистер Дэвис сказал мне, что этот человек распустил руки с Дейзи.

— А что, мистер Дэвис там был, сэр?

— Не прикидывайся дурочкой. Тебе это не идет, а меня ты уж точно не обманешь. Вряд ли бы мистер Дэвис увидел то, что увидел, если бы его там не было. Надеюсь, ты не пытаешься выгородить этого профсоюзного прихвостня, говоря неправду.

— О нет, сэр, — Кловер опустила глаза. — Мистер Дэвис тут совершенно прав. Этому господину приглянулась Дейзи, и он обнимал ее за плечи очень даже любезно. Более чем любезно.

— Вот как? А он ей тоже приглянулся? Говори правду, Кловер. Тут нет ничего преступного. Дейзи никто не накажет.

— Она тоже строила ему глазки, да. Потом сама мне рассказала. Мы вместе снимаем комнату в трактире «Чекерс», в Айлсфорде.

— Как ты думаешь, могла Дейзи подстрекать к беспорядкам на фабрике, если она спелась с этим проходимцем из профсоюза? Я хочу сказать — может быть, она сама стала агитатором? Понимаешь, что значит это слово, Кловер? Агент, смутьян?

— Я что-то такое слышала от Дейзи, сэр, но это, думаю, сущие пустяки. Не стоит и рассказывать.

— Выкладывай. Я сам решу, пустяки это или нет. Это для блага самой же Дейзи и для блага фабрики.

— Ну, сэр, Дейзи ходила на ферму «Грядущее», сама рассказывала. Сестра ее там когда-то работала, в судомойне.

— Ферма «Грядущее»? До меня доходили об этом месте нехорошие слухи. Новомодные вольнодумные идеи. Что ты о ней знаешь?

— Это совсем рядом с деревней Айлсфорд, сэр, прямо в лесу. Дейзи говорит, что хозяйка — ее называют вроде как Матушка — собрала целое сообщество, чтобы спасать рыбу. И эта Матушка против промышленности. У них там собрания бывают, Дейзи на них ходила. Говорила, что снова собирается на званый вечер, так она сказала, где будут всякие знаменитости из Лондона.

Хенли Тауновер сложил пальцы и задвигал ими, словно изображая карабкающегося по зеркалу паука, устремив взгляд на реку за окном, сине-зеленую в лучах послеполуденного солнца. Он знал все, о чем рассказала Кловер, за исключением того, что Дейзи, видимо, уже давно стала перебежчицей.

— Я знаю твою тетушку, — сказал Хенли, — вдовицу, которая живет в Мейдстоуне. Она когда-то приезжала к нам на фабрику похлопотать, чтобы мы дали тебе место. Как она поживает?

— Неплохо, сэр, но ей тяжело сводить концы с концами. Я иногда помогаю ей, даю полкроны, когда могу. В прошлое воскресенье отдала ей все свои сбережения, два фунта и несколько шиллингов.

— Ты молодец, Кловер, но мне очень жаль, что приходится ей помогать.

— Тетушка совсем обнищала, сэр, но она очень горда, не примет помощи ни от кого, кроме меня — от родни то есть. А, кроме меня, родни и нет.

— Почтенная женщина, оказавшаяся в незавидном положении! Писание учит нас, что невзгоды случаются с каждым, и нам подобает благодарить судьбу. Напомни-ка мне, как ее зовут.

— Эмили, сэр. Эмили Гоуэр.

— Конечно, — Хенли открыл ящик стола и вытащил оттуда прямоугольную химическую бутыль из толстого стекла с прижатой скобой пробкой. Под бутылью, наполовину заполненной жидкостью, обнаружилась свернутая тряпица. А под тряпицей лежал кожаный бумажник, откуда Хенли извлек две десятифунтовые ассигнации. На вид Кловер определила, что там оставалось еще штук пятьдесят, возможно, есть и покрупнее — двадцать фунтов или пятьдесят…

— Не передашь ли от нас поклон тетушке Эмили и этот подарок? — спросил Хенли. — Возможно, двадцать фунтов пока хватит на самое необходимое. А если не хватит, то, несомненно, мы с тобой сможем найти путь стяжать больше, как говорится.

— Стяжать, сэр, — это ведь слово из Библии, так я думаю.

— Так и есть, Кловер.

— Что ж, сэр, тетушка моя будет премного вам благодарна, и я сама тоже, — при этих словах Кловер пустила слезу — не такой уж трудный фокус, к которому она прибегала довольно часто. Она взяла предложенные ассигнации, все еще думая о толстой пачке, оставшейся в бумажнике, и спросила: — А это что такое, сэр? В бутылке? У моей тетушки Эмили тоже есть такая бутыль, точь-в-точь как эта, она туда налила воду с парижской зеленью и поставила на окно, на солнце. Прямо чистый изумруд.

— Это называется хлороформ, Кловер. Слыхала о таком?

— Как хлораль? Сонное зелье?

— Вроде того. Он успокаивает девушек, когда они пугаются, чтобы они… становились благонравнее. Понимаешь, о чем я?

— Кажется, да, сэр. Когда я училась в школе мисс Сидней, мне все время говорили, что я не благонравная, и в конце концов выгнали.

— Совершенно не удивлен, — хмыкнул Хенли и убрал тряпицу и бутыль в ящик стола, не позаботившись запереть его. Он подался вперед и, взяв Кловер за руку, кивнул ей с задумчивым видом. — Гляди в оба и навостри уши, Кловер. Если тебе будет что мне сообщить, неважно что, сразу приходи. Мистер Дэвис пропустит. Хотя, если не хочешь, чтобы тебя видели, дождись, пока все остальные уйдут домой. Моя дверь всегда для тебя открыта, и все сказанное останется между нами, если ты понимаешь, о чем я говорю.

— А что мне сказать им сейчас, сэр?

— Скажи, что тебя повысили, перевели работать на прессе для водяных знаков, ведь это чистая правда.

— А как же Дейзи?

— О, за Дейзи не переживай. Ей хорошо заплатят, и на утреннем поезде она отправится в Лондон. Всё ради ее же собственной безопасности. Она собирается вернуться к родне. Видишь ли, мой отец щедр, а я стараюсь от него не отставать. Так что набросай, что ты надумала для серии водяных знаков. Я посмотрю на твои рисунки, но предупреждаю, требования у нас очень высокие — и у отца, и у меня.

— Благодарю вас, сэр, — Кловер убрала ассигнации в карман и, почтительно присев, вышла из конторы, всеми силами сдерживая улыбку, так и просившуюся на лицо. Получила двадцать фунтов, да еще и освободилась от работы у чанов! Когда девушка проходила мимо Дэвиса, тот коснулся рукой края шляпы, непристойно высунул язык, а потом молча повернулся и пошел вверх по лестнице.

ГЛАВА 6 ПОСЛАНИЕ НА ОКНЕ

Гилберт Фробишер, вошедший вслед за Сэм в здание фабрики, оказался в большом зале с обтянутыми материей стенами, ярко освещенном солнцем через окна в крыше. В центре полукругом стояли столы, за которыми полдюжины девушек в бумажных шляпах и передниках складывали бумажных лебедей и кораблики из листов разноцветной бумаги. Фробишер принял стакан пунша у девушки с галстуком в виде бабочки, раскрашенной разными цветами, как настоящая.

— Так это, значит, оригами? — спросил Гилберт у Сэм.

— Да, мистер Фробишер. Нас сразу учат складывать бумажные фигурки. Это искусство придумали в Японии, на другом конце света, подумать только! Какое животное вам больше нравится? У нас хорошо получаются разные птицы.

— Я люблю павлинов, хотя не представляю, как можно соорудить фигурку такого создания из бумаги. В моем имении в Дикере, милочка, я держу с десяток павлинов. Они сидят на крыше и стонут, как страдающие духи.

Сэм провела Фробишера к столу, за которым сидела ее ровесница, ну, может, на год или два старше, — худенькая темноволосая девушка в очках.

— У нас только у Дейзи получаются павлины, — сказала Сэм, и Дейзи немедленно взялась за дело. Она выбрала большой лист кальки, и ее руки проворно начали складывать и разглаживать бумагу, поворачивая, переворачивая, наполовину разворачивая обратно и начиная снова — перегибая бумагу в обратную сторону и снова разглаживая. Потом пришел черед ножниц. И наконец, к восхищению Гилберта, у Дейзи получился самый настоящий крошечный павлин с пышным хвостом. После того она, не говоря ни слова, взяла палитру и акварельные краски, смочила кисточку и набрала на нее синей краски. Девушка работала быстро, но очень тщательно: она сделала черную каемку вокруг синего, потом добавила зеленого.

Вдруг она прервалась, уронила кисточку и, зажав рот рукой, начала кашлять. Лицо ее сначала пошло красными пятнами и исказилось от натуги, а потом начало стремительно бледнеть. Дейзи задыхалась, судорожно втягивая носом воздух. Гилберт заметил дорожку красных капель на свежераскрашенных павлиньих перьях и понял, что это не краска, а кровь. Припадок тем временем отступил. Девушка отдышалась, вытерла рот, взяла кисточку и продолжила работу.

— У Дейзи иногда бывают такие страшные припадки, прям голова лопается, — сообщила Сэм Гилберту, — и кашель у нее скверный. Это все миазмы из чанов, от них…

Она осеклась и опустила глаза, а голос над ухом Гилберта произнес:

— У мистера Фробишера нет никакого желания слушать про то, что у Дейзи круп, Саманта, равно как и прочие праздные слухи. Вернись на свое место, будь любезна!

Гилберт повернулся и обнаружил за своей спиной Чарлза Тауновера, вид которого не предвещал ничего хорошего. От гнева лицо хозяина фабрики приняло кирпично-красный оттенок. Он достал из потайного нагрудного кармана сюртука пузырек, откупорил его, поднес к носу, затем отпил небольшой глоток и, приложив некоторое усилие, обрел видимость спокойствия. После сэр Чарлз наградил Гилберта тонкогубой улыбкой. Мужчины пожали друг другу руки.

— Грудная жаба, — пояснил Тауновер, демонстрируя пузырек, — нитроглицерин, верите ли! — он постучал кулаком себе по груди. — Очень быстро работает, в отличие от большинства девушек, которые лодырничают при каждом удобном случае. Неудивительно, что им мало чего удается добиться в жизни!

— А! — Гилберт изобразил на лице заинтересованность. Он не видел Тауновера много лет — они познакомились еще в школе, где Чарлз имел репутацию записного зануды, и, как ни странно, подружились. И теперь Гилберта расстроила выходка бывшего приятеля — по-видимому, Тауновер не только постарел, но и очерствел.

— А ты, Дейзи, — проворчал Тауновер, — когда закончишь раскрашивать павлина для сэра Фробишера, отправляйся к мистеру Дэвису и доложи ему, что я освобождаю тебя от работы до конца дня. Пропущенное время из твоей платы не вычтут. И еще с тобой хотел поговорить мистер Хенли. Можешь сразу идти в контору. Не мешкай.

Больше ничего не сказав девушкам, он обратился к Гилберту:

— Я представлю вас другим пайщикам.

Хозяин бумажной фабрики взял Фробишера под руку, подвел к хмурому мужчине, рядом с которым стояла увядшая, но обильно напудренная женщина, вероятно, жена, и произнес:

— Возможно, вы уже знакомы с Годфри Паллинджером.

— И в самом деле знаком, — Гилберт приподнял шляпу, окидывая пару внимательным взглядом. Еще один не слишком приятный человек — самодур с таким выражением лица, будто он не улыбался как минимум целую вечность. Паллинджер составил состояние на торговле углем, и все знали, что сердце его стало черным. Гилберт десятилетиями покупал этот уголь, и поэтому Паллинджер был отчасти обязан своим состоянием ему — так же как он, в свою очередь, отчасти был обязан Паллинджеру своим. Третий пайщик, джентльмен по имени Джаспер Пул, жевавший сигару, поприветствовал Гилберта кивком.

Некогда стальной магнат и владелец других прибыльных предприятий Гилберт Фробишер часто философски размышлял о привлечении партнеров: стоит ли проявлять щепетильность или просто брать, что дают, не глядя. Он жалел, что в молодые годы бывал неразборчив, ибо позже понял, что на сомнительных делах можно заработать немногим больше, чем на честных.

— Позвольте мне показать вам нашу коллекцию форм для водяных знаков, — Тауновер, не дожидаясь ответа, повел гостей в комнату с богатой выставкой филигранных проволочных форм, в том числе очень старых. Владелец фабрики явно гордился коллекцией — он то и дело указывал на ее жемчужины, некоторые с вековой историей, все в простых деревянных рамках. Гилберт и сам собрал приличную коллекцию форм водяных знаков и бумаги, большей частью испанских. Особенно он ценил бумагу с водяными знаками «Фазан»; эта фирма специализировалась на водяных знаках с птицами, в основном водоплавающими. Здесь обнаружилось немало образцов их изделий, что возбудило в нем некоторую зависть. Снова появилась Сэм: она скромно поклонилась и молча преподнесла ему раскрашенного бумажного павлина.

— Можешь идти, Саманта, — велел Тауновер, и девушка, принужденно улыбнувшись и поклонившись, ушла. Рабочий стол Дейзи уже опустел.

— Саманта — милая девушка, — сказал Гилберт. — Мне она понравилась.

— Напротив, нерадивая и глуповатая, что выяснится, если позволить ей открыть рот. Итак, господа, — обратился Тауновер ко всем и, взяв с полки три изящные деревянные шкатулки, инкрустированные орнаментом из серебра и слоновой кости, вручил мужчинам по одной.

Гилберт обнаружил в своей шкатулке стопку изысканной нежной бумаги оттенка слоновой кости. Он вынул верхний лист и посмотрел сквозь него на свет, проникавший сквозь окна в потолке: сверху посередине красовался свирепый еж с извивающимся красным чертом в зубах — герб Фробишеров.

— Вот это да! — радостно воскликнул Гилберт. Он понюхал бумагу, пощупал ее, удовлетворенно кивнул и рассыпался в благодарностях хозяину.

Затем они двинулись дальше и через неприметную дверь перешли в фабричные помещения с занавешенными парусиной окнами. Там стоял адский шум и отвратительно воняло химикатами. Фробишер с удивлением услыхал, как Тауновер раздосадованно выругался, и заметил на одном окне второпях нарисованный кем-то снаружи череп с костями, хорошо заметный даже сквозь парусину. Матовая белая краска еще блестела. Под рисунком на полу лежали разбросанные обрывки бумажных шляп. Однако невозможно было понять, чьи это шляпы, поскольку «бумажные куклы» спокойно, ничего не замечая, занимались своими делами — все в обязательных шляпках и передниках.

ГЛАВА 7 СЮДА ТЫ НЕ ВЕРНЕШЬСЯ

Дейзи ехала в широкой гребной лодке по реке Медуэй: сегодня она возвращалась домой одна. Мужчина и мальчик вдвоем налегали на две пары весел, и лодка легко скользила вперед. Дейзи направлялась в Айлсфорд, в трактир «Чекерс», где жила в одной маленькой комнате вместе с Кловер Кантвелл и Летти Бентон, тоже «бумажными куклами» — правда, Летти две недели назад уехала в Лондон, да так и не вернулась, и они с Кловер остались вдвоем. Кловер вносила львиную долю платы за комнату, гораздо более уютную, чем тесное общежитие для девушек в Снодленде, хотя и стоившую существенно дороже. Дейзи подумала, что вся ее жизнь внезапно переменилась в пять минут.

Сегодня ее отпустили с фабрики на три часа раньше времени: уволили по болезни. Все для ее же блага, как объяснил мистер Хенли, будто другие «бумажные куклы» не болеют, продолжая работать на прежнем месте и травиться испарениями, разъедающими легкие и кожу. Больных девушек и раньше отправляли с фабрики — взять ту же Летти, — и, как и Дейзи, им не давали даже попрощаться с подругами. Мистер Дженкс вывел Дейзи через заднюю дверь и отвез в коляске к причалу на берегу реки.

Девушка изнемогала от одышки, в ее груди хрипело, дыхание отдавалось болью, особенно ближе к вечеру, и она осторожно, но благодарно втягивала в себя речной воздух, чистый, пахнущий водорослями и смолой с дегтем от нагретых вечерним солнцем досок палубы. Рядом с Дейзи на лавке сидела единственная кроме нее пассажирка — пожилая женщина с корзинкой на коленях. Она безмятежно спала, подбородок уперся в грудь. Под взглядом девушки проплывали арки старого моста, шпиль церкви Святых Петра и Павла и задний двор трактира «Чекерс» дальше по реке, где мистер Суинтон, толстый трактирщик, ковырялся в огороде. Над прозрачной зеленоватой водой носились ласточки, под лодкой медленно проплывали водоросли, иногда вспыхивала серебром рыба. В кармане у Дейзи лежало пять выданных при расчете двадцатифунтовых ассигнаций: столько денег она еще никогда в жизни не держала в руках. Мистер Хенли наказал ей никому не рассказывать о деньгах ради ее собственной безопасности, а завтра, приехав в Лондон, сразу положить их на счет в Банк Англии. Еще мистер Хенли сказал, что она должна быть благодарна, поскольку сумма огромная. Однако Дейзи не испытывала ни малейшей благодарности: ей вовсе не хотелось ни уезжать из Айлсфорда, ни возвращаться в Лондон, к опустившемуся отцу. Куда ни клади деньги, в банк или еще куда, все равно вытянет и пропьет. Но куда же еще ей идти.

Лодка коснулась каменной набережной под мостом, юный гребец выскочил и привязал Концы на носу и на корме. Поднимался прилив, и вода покрыла ступени, кроме двух верхних. Мальчишка, не старше лет десяти, галантно придержал Дейзи за руку, когда она сходила на пристань, и получил за это благодарную улыбку. Она без сожалений расставалась с фабрикой, но Айлсфорд ей нравился, люди здесь были приветливые — не то что в Лондоне. Ей очень не хотелось отсюда уезжать. Однако завтра утром, когда «бумажные куклы» будут ждать парома на пристани в Снодленде, она отправится в унылое место, где провела детство.

Решение пришло, как только она вышла на Хайстрит: она сядет на поезд в Лондон, как ей сказано, а потом сойдет на подходящей станции, пересядет на встречный поезд обратно в Айлсфорд и оттуда проберется на ферму «Грядущее». Хенли Тауноверу совершенно не нужно об этом знать. Он злобный, бессердечный человек, и его это совершенно не касается.

Дейзи вошла в трактир, пересекла полупустой зал и поднялась по лестнице в их с Кловер комнатку на третьем этаже, где повалилась на свою кровать и тут же заснула. Открыла глаза она уже на закате. Кловер так и не вернулась с фабрики — наверное, отправилась к своей тетушке в Мейдстоун. В восемь часов Дейзи спустилась вниз и поужинала; из-за воспаленного горла глотать было больно, и она выпила полпинты портера, чтобы унять боль. Хотя ей и удалось поспать, она буквально умирала от усталости и дышала с огромным трудом — из груди вырывались звуки, наводящие на мысли о предсмертных хрипах, которые девушка старательно гнала от себя.

Она попросила миссис Суинтон, хозяйку, написать от нее записку Матушке Ласвелл на ферму «Грядущее»: о том, что ей дали расчет на фабрике и что она уезжает утренним поездом в Лондон, но при первой возможности вернется и, возможно, еще успеет на званый вечер. Дейзи попросила еще задать Матушке вопрос, не найдет ли та какое-нибудь дело для нее — может, на ферме или судомойне, — раз сестра Мэй вышла замуж и переехала в Пул. Она дала миссис Суинтон шиллинг, когда та закончила писать, и попросила, чтобы кухонный мальчик Генри назавтра отнес записку по адресу, а шиллинг оставил себе за труды.

— Конечно, отнесет, — миссис Суинтон приняла монетку. — Вид у тебя совсем хворый, Дейзи, — заметила она. — Лучше тебе лечь.

— Уже иду, миссис Суинтон, — и Дейзи устало пошла вверх по узкой лестнице, где в углублениях на площадках шипели газовые лампы. Она вошла в комнату и закрыла за собой дверь. И только тогда в полумраке рассмотрела, что внутри находится мужчина — мистер Дэвис с фабрики. Мастер нехорошо ухмыльнулся, Дейзи отшатнулась к своей кровати, и верхний край твердой рамы ударил ее сзади ниже колен; девушке пришлось сесть.

— Собирай вещи, — скомандовал мистер Дэвис.

— Мистер Хенли сказал мне сесть на утренний поезд, — Дейзи едва переводила дыхание. Мастер ей никогда не нравился, а сейчас от него к тому же разило спиртным. Однако Дейзи сказали, что Дэвис утром отвезет ее на станцию. Будто она сама не сможет найти дорогу!

— Мистер Хенли велел тебе передать, что ты поедешь в коляске, а не на поезде. Он беспокоится, что ты не доберешься до места в целости и сохранности.

— До какого такого места? Вы что, бросите меня в Лондоне ночью на улице?

— Тебя отвезут в пансион у Собора Святого Павла. Тамошняя хозяйка, миссис Томас, тебя дождется, как бы поздно ты ни приехала. Можешь жить у нее сколько угодно, ведь ты теперь состоятельная девушка. Мистер Тауновер с тобой рассчитался щедро — по мне, так вдесятеро переплатил. А теперь укладывай вещи в сундук. Сюда ты не вернешься.

Дейзи сняла скатерть, кувшин и тазик со своего маленького сундука с плоской крышкой, который одновременно служил ей туалетным столиком. Собрала свои скудные пожитки, уложила ящик с красками в нижнее отделение, а сверху — одежду и туалетные принадлежности. Под крышкой, которую Дейзи после закрыла на замочек, разместились ее пальто, вторая пара обуви и старый зонтик. Дэвис поднял сундук на плечо и махнул рукой в сторону двери. Накинув вязаную шаль, девушка последовала за ним вниз по лестнице.

В зале с полдюжины мужчин угощались пивом, из кухни, где хозяйничала миссис Суинтон, доносилось звяканье посуды. Дэвис широкими шагами направился к двери, держа сундук на плече, и Дейзи заметила, что он прячется от посетителей за сундуком, хотя тут же отмела эту мысль как нелепую. Все же, как бы там ни было, если миссис Суинтон знала, что к ней на чердак зашел мужчина, она бы наверняка упомянула об этом, когда бралась написать для нее записку. Возможно, Дэвис прокрался к Дейзи незамеченным, а теперь уходил таким же манером, а она вместе с ним. В какой-то момент девушка чуть не бросилась в бегство, но момент миновал, и дверь за ними закрылась.

Они перешли через дорогу, и Дэвис, взяв Дейзи за руку, повел ее в немощеный переулок, где ждала коляска с привязанной к дереву лошадью. Там он помог ей подняться на сиденье, потом за пару минут привязал сундук сзади — и вот лошадь уже везла их через старый мост. Она сказала себе, что путешествие в Лондон лишь ненадолго отсрочит ее возвращение и оглянулась назад, на угасающие огни деревни: дорога повернула, и они въехали в лес.

— Ты, конечно, гадаешь, куда это мы держим путь, — сказал Дэвис. — В Лондон тебя повезет мистер Дженкс. Они с миссис Дженкс живут в Эклисе.

— А, — отозвалась Дейзи. Она понятия не имела о существовании миссис Дженкс. Поплотнее укутавшись в шаль, девушка пожалела, что положила пальто в сундук. Просить мистера Дэвиса остановиться, чтобы открыть сундук, она не осмеливалась: мастер выглядел еще более угрюмым и недовольным, чем обычно, и, достав из кармана плаща фляжку, то и дело прихлебывал из нее. Он гнал лошадей по дороге посреди леса, где уже стало темно, как в могиле, с опасной, как показалось Дейзи, спешкой.

Минут через десять скачки он резко осадил лошадей, хотя до Эклиса оставалось еще порядочное расстояние; ни одного дома вокруг, только лес и поле. Справа открывался широкий поросший цветами луг, в середине которого в лунном свете чернели три поставленные стоймя древних камня. Из-за камней вышел человек, ведя под уздцы лошадь, и страхи Дейзи ожили в ней с новой силой. Она узнала Дженкса. Ей хватало лунного света, чтобы ясно различить его — низкорослый зверообразный тип, доброго слова от него не дождешься.

— Попрошу сюда конверт с деньгами, что дал тебе мистер Хенли, — сказал Дэвис.

Дейзи взглянула на мастера, не находя слов, к горлу подступила тошнота.

— Зачем? — спросила она, понимая, как глупо звучит вопрос, и тут же повернулась и спрыгнула с края сиденья. Она почувствовала руку Дэвиса у себя на спине, но он схватил только ее шаль, а она уже бежала, задыхаясь, каждый вдох отдавался болью. Она видела, что Дженкс вскочил в седло, и рванулась к краю луга, под деревья, прижимая руку к боку, к приколотым к поясу платья деньгам. Дженкс не даст ей убежать, это ясно. Она оглянулась и увидела, что Дэвис так и сидит в коляске, наблюдая за происходящим и не сомневаясь в исходе.

Дейзи продолжала бег, слыша за собой приближающийся стук копыт, понимая, что все пропало. Споткнувшись о кроличью нору, она полетела на землю, еле успев подставить руки. Она пыталась подняться сама, но Дженкс схватил ее за одежду и поставил на ноги. Развернувшись, она размахнулась и изо всех сил ударила Дженкса кулаком. Она задела его щеку, и он лишь ухмыльнулся. Последнее, что она увидела на этой земле, — луна в небе над его плечом и стремительно приближающимся к ее лицу кулак.

ГЛАВА 8 МЕТАФОРИЧЕСКИЙ ОСТРОВ

Летнее солнцестояние наступало только завтра, но когда речь шла о том, чтобы попраздновать, ни Лэнгдон Сент-Ив, ни его жена Элис не придирались к датам. Сент-Ив особенно любил солнцестояние, сулившее длинные вечера в саду, детские игры на дворе допоздна, до самых сумерек, когда барсуки выходят из нор и направляются по своим делам. Он радовался возвращению улетавших на зиму птиц. Вчера он заметил пчелоеда, а на прошлой неделе — пятнистого погоныша. В начале лета весь мир особенно оживлялся, повсюду являя признаки мудрости природы, занятой своими делами с молчаливого согласия земли. В Лондоне начали праздновать золотой юбилей королевы Виктории, но Сент-Ива это не искушало — никакого желания лицезреть торжества он не испытывал. Рыбы, птицы и лесные звери не заботились о высокородных особах и пышности, справляя свой нескончаемый юбилей, и в этом Лэнгдон подражал им.

Ему вспомнились нескольких малых зуйков, прилетавших в Англию только летом, найденных им и Хасбро мертвыми на сланцевом берегу реки Медуэй у Вудхэма. Элис, заядлая рыбачка, на прошлой неделе в запруде у старого моста в Айлсфорде поймала двух щук: обе оказались обезображены наростами, с рыхлым, полинявшим телом. Стоки с бумажной фабрики больше скапливались ниже по течению, особенно вдоль края Вудхэмской низины, но попадали и в Айлсфорд, когда реку Медуэй поднимал прилив. К счастью, пруд на их земле с незапамятных времен наполнялся из ключа и давал достаточно воды для полива хмеля и огородов. Сент-Иву пришло в голову, что они живут словно на островке. «Увы, — констатировал он с некоторой ностальгической грустью, — острова легко уязвимы».

Действительно, у них на островке многое менялось. Хасбро и миссис Лэнгли собирались пожениться через две недели. Много лет миссис Лэнгли служила у Сент-Ива кухаркой, домработницей, а в последнее время еще и няней. И вот ей предстоит стать миссис Хасбро Доджсон. Сам Хасбро, когда-то слуга Сент-Ива и самый настоящий мастер на все руки, давно стал его другом и компаньоном. Они много лет уже и думать забыли о том, кто слуга, а кто хозяин. К радости Сент-Ива, Хасбро и миссис Лэнгли решили поселиться неподалеку, хотя и скопили достаточно для независимой жизни. Фасад их домика из известняка виднелся за прудом.

Из сарая появился муж Матушки Ласвелл, Билл Кракен, а за ним кучер Гилберта Фробишера, Боггс: они несли длинный деревянный стол в дополнение к другому такому же, уже стоявшему на траве в окружении дюжины стульев. За первым столом, уставленным вазочками с клубникой и очищенными грецкими орехами, восседала Матушка Ласвелл, в пышном шафранно-желтом одеянии, а напротив нее — Гилберт Фробишер; перед каждым стояла бутылка пива.

Ферма «Грядущее», владения Матушки Ласвелл, представляла собой коммуну спиритуалистов богемского толка, совершенно не терпящих любые проявления жестокости, злобы и пренебрежения к природе. Фробишер с несколько показным интересом слушал Матушку, излагавшую свои претензии к бумажной фабрике «Мажестик». Ее женское общество, «Друзья реки Медуэй», решило объявить войну упорствующей в неподчинении фабрике. Это она попросила Сент-Ива и Хасбро собрать пробы воды и мертвых животных на реке, что Сент-Ив с готовностью и проделал. Достойная женщина, пример доброжелательства, Матушка обладала умением втягивать всех вокруг, особенно Сент-Ива, в свои затеи. Ему это, конечно, льстило. Матушка явно была очень высокого мнения об Элис и о нем самом, однако иногда казалось, что эта женщина, как говорится в книге Иова, рождена на страдание, как искра, чтобы устремляться вверх.

Сент-Ив услыхал веселый стук деревянных бит по кеглям со стороны лужайки, где Элис принимала вызов, брошенный Хасбро и миссис Лэнгли. С Элис в паре играла Клара Райт — одна из питомиц матушки Ласвелл, с которой дружил Финн Конрад. Клара была слепа, но, казалось, обладала — и, видимо, действительно обладала — сверхъестественной способностью различать свет. Она с необыкновенной точностью сбивала кегли битой, прицеливаясь вытянутым вперед локтем (которым она «видела»), и метала биту сбоку, ловко выбивая кеглю из круга. Такие вещи не поддавались разумному объяснению, но, как заметила Элис, с битой и кеглями не поспоришь.

Сент-Ив неожиданно осознал, что сторонится гостей, словно неприветливый хозяин, и поспешил взять бутылку пива и присоединиться к Матушке Ласвелл и Гилберту Фробишеру за столом. Гилберт подтолкнул к нему вазочку с грецкими орехами и обратился к Матушке Ласвелл:

— Однако, видите ли, мэм, будь я пайщиком, я мог бы убедить его сделать на фабрике изменения для общей пользы.

— Нет, мистер Фробишер, не получится, ведь всем правит всемогущая прибыль, — спокойно ответила Матушка Ласвелл. — Они уже затаскали эту тему до дыр, даже в газете писали — осаждение шлама, угольные фильтры и тому подобные вещи. Но это одна болтовня. В результате только мертвые рыбы и птицы, да больные девушки в придачу. Вы сами мне рассказали — несчастная Дейзи Дампел уже харкает кровью. Этот сладкоречивый Чарлз Тауновер не человек, а засохшая смоковница. Не пройти ему в Божье игольное ушко, что с верблюдом, что без, а уж его сын — тот просто исчадие ада. С такими людьми можно только опуститься на их уровень, мистер Фробишер, возвысить их до себя вам не удастся. Как же я устала от негодяев! Вы, я знаю, к ним не принадлежите. Профессор рассказывал, что вы построили целое крыло в Музее естествознания.

— Да, мэм, то есть я дал деньги на строительство — Птичье крыло, так я его называю, ха-ха. Признаюсь, я интересуюсь сохранением природы, и меня беспокоит то, что вы рассказываете, — Гилберт взял из вазочки несколько грецких орехов и кинул себе в рот.

— Тогда придете на собрание «Друзей» завтра вечером? — спросила Матушка Ласвелл. — Приедут интересные люди из Лондона, я запланировала развлечения. Заслушаем результаты доктора Пулмана и, возможно, увидим бумажную фабрику в другом свете, несмотря на эту изысканную бумагу, что вы мне показали. Ничего не имею против их бумаги, могу вас уверить. Профессор придет на наш вечер. Не так ли, профессор?

— Непременно приду, — ответил Сент-Ив. — Элис — член общества, и миссис Лэнгли тоже.

— В таком случае и я приду, — согласился Гилберт, как показалось Сент-Иву, без особого энтузиазма. Фраза Матушки Ласвелл о том, что «приедут интересные люди из Лондона», без сомнения, означала ее друзей из Фабианского общества и товарищества «Новая заря», в число которых входили отъявленные социалисты, недавно арестованные за подстрекательство к мятежу, хотя обвинения позже и сняли. Явно ожидался весьма интересный вечер, в том или ином смысле слова.

Они перешли на более нейтральную тему, заговорили о сделанных Элис и Сент-Ивом усовершенствованиях в хозяйстве — о водопроводе и канализации в домиках сборщиков хмеля, с полем фильтрации из камней и песка в низине за домами, сейчас покрытым сине-зеленым ковром клевера…

Рассказ Сент-Ива прервал смех его детей, Клео и Эдди, которым сразу понравилась Ларкин. Ларкин, живя у богатого Гилберта Фробишера, не чуралась роскоши, но не утратила и толики присущего ей авантюризма. Она сразу приняла Клео и Эдди в свою пиратскую шайку. Дети ездили на прогулку в сторону фермы «Грядущее», усевшись на Доктора Джонсона, домашнего слона, и появились из-за деревьев, сидя в разукрашенном седле на его спине. Финн Конрад, молодой человек, ставший членом семьи Сент-Ивов несколько лет назад, живущий в маленьком домике в поместье, вел слона на поводу, а рядом шла миссис Тулли, жена садовника с фермы «Грядущее». Заметив Матушку Ласвелл, она поспешила к ней. «Скверные новости», — подумал Сент-Ив, взглянув на ее лицо.

— Только что на ферму прибежал мальчик из трактира «Чекерс», мэм, — сказала миссис Тулли, подходя к столу. — Он принес записку и свежие газеты из Снодленда, сказал, что это важно. Я глянула, и сразу к вам, — она передала Матушке сложенный лист писчей бумаги и выпуск снодлендской «Газетт».

Матушка Ласвелл развернула записку, прочла про себя и сказала:

— Ну что ж! Дейзи уволилась с фабрики. Будет жить на ферме «Грядущее». Сначала, правда, ей нужно съездить в Лондон, — она подняла глаза от листка, покачала головой и добавила: — Лучше бы сразу шла ко мне. Билл мог бы прокатиться с ней в Лондон.

— Откройте «Газетт», мэм, — нервно напомнила миссис Тулли.

Матушка Ласвелл молча прочла передовицу, откинулась в кресле с убитым видом и произнесла:

— Пожалуй, подождем остальных, чтобы не обсуждать это дважды. Только без детей. Есть вещи, не предназначенные для детских ушей.

Сент-Ив увидел, что игроки в кегли уже возвращаются все вместе, а Боггс и Билл Кракен спускаются по лестнице из кухни с необъятными мясными пирогами на блюдах и огромным подносом с другими яствами; над всем этим великолепием поднимался пар. Он сомневался, что есть новости, столь важные, что их непременно надо заслушать за праздничным столом, но не находил вежливого предлога отказать Матушке Ласвелл.

Элис подошла сзади, сжав его плечо рукой, и села.

— Была ничья, — сказала она, переводя дух, — пока Клара не выбила три кегли подряд. Мы… Что я пропустила? — спросила она Матушку Ласвелл.

— Дейзи Дампел, Элис. Возможно, помнишь ее, она приходила на собрание две недели назад?

— Конечно, — улыбка сошла с лица Элис.

— Дейзи, она… была «бумажной куклой» на фабрике «Мажестик», — объявила Матушка. Она несколько раз перечитала газету, а затем, делая паузы между отдельными выдержками, зачитала: — Вчера вечером Дейзи ушла из своей комнаты в трактире «Чекерс» в сопровождении неизвестного мужчины. Она сказала миссис Суинтон из «Чекерса», что у нее есть билет на сегодняшний утренний поезд в Лондон — то же самое она написала мне в записке. Однако ее убили, тело было найдено на берегу реки за кожевней в Снодленде. Убийца уже арестован, это человек из профсоюза, остановившийся в наших местах, по имени Билл Генри. Два дня назад он приставал к Дейзи при свидетелях, и об этом донесли констеблю. Двое рабочих с фабрики случайно встретили его в пабе «Малден Армс». Он напился и похвалялся содеянным, не зная, кто перед ним. Дейзи уволили с фабрики и заплатили ей выходное пособие в сто фунтов. Этот Билл Генри забрал у нее эти деньги. Они лежали у него в кармане, в конверте с печатью Хенли Тауновера, где констебль и нашел их. Тот, конечно, все отрицал. Вот, пожалуй, и все. Его посадили в Снодлендскую тюрьму.

Собравшиеся сидели молча, чтобы дать Матушке Ласвелл возможность справиться со своими чувствами. Через некоторое время она сказала:

— Почему же она не пошла сразу ко мне, бедное дитя… — она грустно покачала головой. — Все эта проклятая фабрика. Неужели этому не будет конца? Боюсь, у меня совершенно пропал аппетит. Я не слишком нарушу правила приличия, если отпрошусь домой, профессор?

— Конечно, нет, мэм, — ответил Сент-Ив.

Элис помогла Матушке Ласвелл встать, и собравшиеся молча проводили взглядом ее и Билла, медленно бредущих в сторону фермы «Грядущее» в сопровождении шедшей позади миссис Тулли.

Впрочем, тишина продлилась недолго — дети, отправив Доктора Джонсона в сарай, уже бежали к притихшим взрослым по траве, восстанавливая равновесие своими криками и смехом. Они столпились вокруг стола, протягивая руки, чтобы показать, что как следует отмыли их после поездки. Элис шикнула на ребят, чтобы Сент-Ив мог произнести молитву перед едой. Гости передавали друг другу блюда и бутылки вина, и Сент-Ив заметил, как Финн Конрад и Клара Райт незаметно взяли друг друга за руки; оба улыбались. «Газетт» все еще лежала на столе, а из нее, как закладка, торчала записка Дейзи Дампел. Сент-Ив свернул газету и засунул ее вместе с запиской в жилетный карман.

— Боже, сохрани нас от всякой напасти, — пробормотал он и тут же увидел среди дальних кустов роз оленя, нагло, средь бела дня, угощавшегося желтыми цветами. Лэнгдон хотел было прогнать его, но потом усовестился и, мысленно пожелав нахальному, но прекрасному созданию приятного аппетита и счастливого пути, попросил Элис передать ему солонку.

ГЛАВА 9 СОЖЖЕНИЕ

Перед званым вечером ферма «Грядущее» — большой каменный дом, хлев, просторный застекленный парник и коттеджи — сияла в свете газовых рожков и ламп. В теплом вечернем воздухе едва слышалась скрипка — без сомнения, где-то, укрывшись от посторонних глаз, играл мистер Тулли, садовник-музыкант. На лужайке группками стояли гости, многие с бокалами или бутылками в руках, и, как заметил Сент-Ив, в доме тоже толпились люди — в общей сложности собралось человек пятьдесят или шестьдесят. Они с Гилбертом Фробишером стояли у дверей хлева. Сент-Ив чувствовал себя незваным гостем, и его спутник, вероятно, тоже, судя по несвойственной ему молчаливости.

В брезентовой палатке хлопотал фотограф в высоком цилиндре, расставляя свою камеру. Сент-Ив и Фробишер наблюдали, как изысканно одетая дама с длинным мундштуком в одной руке и бокалом шампанского в другой уселась на табурет фотографа. Фотограф что-то сказал ей, и она приняла картинную позу. На жестяной подставке с козырьком вспыхнул магний. Дама освободила табурет, и ее место занял господин в смокинге и монокле. Еще один господин, с карандашом и блокнотом, выдававшими в нем репортера, поспешил за дамой с мундштуком, явно пытаясь привлечь ее внимание.

— Эта изысканная особа — Эдит Несбитт, — сообщила Матушка Ласвелл Сент-Иву и Гилберту Фробишеру. Она вышла из хлева, ведя на поводу серого мула. На муле красовалась цветастая попона и соломенная шляпа, укрепленная на шее лентой.

— Мы должны знать эту мисс Несбитт? — спросил Гилберт. — Боюсь, я чудовищно невежественен во всем, что касается светской жизни, но мне понравилась трубочка из слоновой кости, через которую она курит. Огонек сигареты освещает ей путь, как фонарик.

— Она замужем за Губертом Бландом, социалистом и опиумистом, — сообщила Матушка Ласвелл. — Вернее сказать, в какой-то степени замужем. Как бы там ни было, у нее, как и еще у нескольких женщин, есть от него дети. Начинающая поэтесса, пишет опусы под псевдонимом Фабиан Бланд. Весьма примечательная особа, подруга мистера Бернарда Шоу, и очень близкая, как некоторые утверждают.

— Все это очень и очень богемно, — сказал Гилберт. — А кто же это такой симпатичный на другом конце веревки? Завидная у него шляпа.

— Это Нед Лудд, мистер Фробишер.

— Тот самый? — переспросил Фробишер. — Яростный разрушитель машин на мануфактурах?

— Собственной персоной, только перевоплотившийся в мула. Наша Клара даже научила его узнавать буквы.

— Рад знакомству, Нед, — сказал Фробишер мулу, погладив шею животного. Фотограф снова поджег вспышку, и мул закосил глазами и прянул в сторону.

— Неду не нравятся вспышки, — заметила Матушка Ласвелл. — Живущие в соломе ненавидят огонь.

— В высшей степени разумно, — одобрительно протянул Сент-Ив. Он заметил Элис, миссис Лэнгли и Клару Райт, приближающихся к фотографу и его камере. — А фотограф, стало быть, местный? — поинтересовался он.

— Признаться, не имею понятия, — ответила Матушка Ласвелл. — Знаю только, что я его не приглашала. Должно быть, приехал из Лондона с остальными. Некоторые из этих знаменитостей весьма тщеславны, знаете ли. Однако мне пора, джентльмены. Нужно сфотографировать наше общество «Друзья реки Медуэй» — нам тоже не помешает немного публичности. Светильники под спудом — это не про нас, — и она поспешила присоединиться к стоявшим перед фотографом Элис и миссис Лэнгли, ведя за собой Неда Лудда.

— В здешних местах капиталистов, случаем, не вешают? — поинтересовался Фробишер.

— Как правило, нет, — ответил Сент-Ив. — Правда, я никогда не бывал на собраниях общества Матушки Ласвелл, поэтому не готов поклясться, что повешение полностью исключено. Нам с вами нужно поостеречься — петли-то заготовят для обоих.

— Рад, что ты так думаешь, брат. Она, похоже, считает правильным мой образ мыслей, что по мне так полный абсурд. Табби вечно твердит, чтобы я поменьше говорил и побольше слушал, а я, конечно, никогда не обращаю на племянника внимания. Однако сегодня, пожалуй, стоит воспользоваться его советом. Слушая, сложно оскорбить чьи-то чувства.

— Последую твоему примеру, — согласился Сент-Ив. Он заметил, что подъехал доктор Пулман на своем фургоне. — Представлю тебя Ламонту Пулману, — сказал он Гилберту. — Он известный натуралист, а заодно здешний коронер, и последнее время занимался расследованием бесчинств бумажной фабрики «Мажестик».

Они подошли к доктору Пулману, невысокому человечку в характерном лабораторном халате, покрытом пятнами непонятного происхождения. Пулман и Фробишер пожали друг другу руки, а затем трое мужчин осмотрели размещенную в фургоне Пулмана коллекцию склянок, где плавали заспиртованные отравленные птицы, рыбы и земноводные. Доктор Пулман показал им язвы и пятна на разложившейся или изменившей цвет плоти: все это объяснялось действием ядов, найденных в пробах воды из ручья Эклис-Брук ниже по течению от фабрики. Сент-Ив заметил, что Фробишера явно расстроило увиденное. Неопровержимые доказательства. Они перенесли склянки в дом и вытащили их из ящиков.

Вскоре Матушка Ласвелл пригласила в дом всех гостей и предложила им осмотреть склянки. Сент-Ив и Фробишер отошли к дальней двери, чтобы послушать выступление доктора Пулмана перед собранием. Ничего нового из речи коронера Сент-Ив не вынес, если не считать подтверждения своих догадок. Чем не менее многие, в том числе и Гилберт Фробишер, были искренне возмущены.

После речи Пулмана Матушка Ласвелл обратилась к присутствующим с призывом всем вместе выступить против творимых фабрикой бесчинств и раздала брошюрку, рассказывающую о деятельности «Друзей реки Медуэй». Она поблагодарила коронера и через распахнутые стеклянные двери вывела гостей за дом, на широкий луг, раскинувшийся до самого леса. Сент-Ив догадался, что именно здесь, на лугу, и состоятся «развлечения».

— Я в сомнении, — сказал Фробишер, когда они нашли удобное место, откуда открывался хороший обзор. — Я обещал Чарлзу Тауноверу прийти завтра, поговорить о капиталовложениях. Но теперь понимаю, что не могу. Все не так просто, как я думал, а если на фабрике творится что-то неладное, то и я замажусь в их делах или еще в какой-нибудь другой грязи. Пожалуй, отговорюсь, передам ему, что мне нездоровится, чтобы выиграть немного времени.

— Мудрое решение. Однако вот что я думаю: не сходить ли мне на фабрику завтра, посмотреть, что он за человек? Что, если я представлюсь твоим другом? Я мог бы передать ему твои извинения, а заодно проникнуть туда, куда иным способом мне не попасть.

— Тебя не смущает, что придется немного погрешить против истины от моего имени?

— Ничуть, — ответил Сент-Ив. — Финн Конрад завтра с радостью покажет тебе здешних птиц. На одном из дубов живет очень приветливая сова.

— Чудесно. О! — сказал Гилберт, указывая подбородком в сторону. — А вот и Матушка Ласвелл готовится нас развлечь.

Траву на лугу скосили под самый корень, как на площадке для крикета, а вокруг расставили импровизированные деревянные столы с лампами посередине; возле них, смеясь и переговариваясь, толпились гости. На траве стояло шесть картонных зданий высотой по пояс, соединенных картонными дорожками, с картонными оградами, тщательно раскрашенных, вплоть до черепицы на крышах, и воспроизведенных во всех деталях: с окнами и дверями, дымовыми трубами и лестницами. Рядом имелись каретный сарай и хлев — все точно, насколько Сент-Ив помнил по своим ночным приключениям в окрестностях фабрики несколько дней назад. На полотнище, натянутом между двумя деревянными шестами над сооружением, значилось: «Бумажная фабрика „Мажестик“». От полотнища к крышам зданий тянулись бумажные ленты.

— Работа Матушки Ласвелл, — сказал Сент-Ив Фробишеру. — Она не лишена художественных способностей.

— И весьма тщательно проделанная работа, — отметил Гилберт. — Даже световые люки в крышах на месте. Ума не приложу, к чему такие усилия, если она ненавидит фабрику.

Матушка Ласвелл вышла на середину лужайки в сопровождении Билла Кракена. Кракен, обычно казавшийся придурковатым из-за вечно нечесаных волос и нелепой припадающей походки — он ходил, словно навстречу дул ураганный ветер, — сегодня выглядел сравнительно прилично: куртка, расшитый жилет и потертый котелок, надвинутый на самые брови. В руке он что-то нес — судя по всему, сплетенный из камыша факел.

Матушка Ласвелл облачилась в просторное лиловое платье с россыпью звезд на корсаже. Встав под звездным небом с поднятой вверх рукой, как фигура с книжной иллюстрации, она жестом призвала собравшихся к тишине и заговорила звучным голосом.

— Вы только что своими глазами видели коллекцию отравленных животных — это лишь малая толика, Медуэй унесла в море тысячи. Перед вами макет бумажной фабрики «Мажестик», что сбрасывает грязные ядовитые воды в реку, невзирая ни на закон, ни на общепринятые правила, — она выдержала многозначительную паузу и продолжала: — Эта модель выполнена очень точно, в пропорции, согласно цифрам, которые сообщила мне милая девушка по имени Дейзи Дампел. Дейзи работала на фабрике и в результате заболела. Вчера Дейзи нашли убитой. Кто ее убил? Могу сказать только, что человек, обвиненный в этом преступлении, найден повешенным в камере сегодня утром — не выдержал угрызений совести, как нам сообщают газеты. Быть может, это и правда. А быть может, это лишь часть большой лжи. Быть может, невинный мужчина и невинная девушка убиты людьми, готовыми потерять душу, лишь бы приобрести весь мир!

Сент-Ив еще не слыхал об этом суициде, но развитие событий показалось ему странным — уж больно удобно: девушка убита, ее предполагаемый убийца сразу погиб, дело счастливым образом раскрыто или, по меньшей мере, закрыто. В словах Матушки Ласвелл «быть может, это и правда» явно сквозила ирония, скорее всего вполне обоснованная. Не исключено, что Матушка и сама ступила сейчас на тонкий лед, во всеуслышание заявив о своих подозрениях. В общем, она, безусловно, права, с этим Лэнгдон готов согласиться. Но ее общество состоит далеко не только из нее одной, а она взяла на себя смелость высказаться от общего имени, воодушевленная своей неопровержимой, по ее мнению, правотой.

Матушка подняла руки, призывая к тишине толпу, над которой стоял гул разговоров, оживленных, без сомнения, и алкоголем. Она кивнула Кракену, который чиркнул спичкой «Люцифер» по подошве ботинка и запалил пропитанный воском камышовый факел.

— Поджигай! — скомандовала Матушка Ласвелл, и Кракен поднес факел к полотнищу, тут же вспыхнувшему ярким пламенем. Вдвоем они отошли к ближайшему столу, пока языки пламени ползли по жгутам. Огонь немного притих, перекидываясь на здания макета, но потом быстро охватил картонную черепицу на крышах. Сент-Ив заинтересовался, чем пропитали полотнище и жгуты, чтобы они так хорошо горели, — наверное, парафином.

Объятые огнем стены фабрики рухнули, пламя взметнулось ввысь. Здания горели одно за другим, пока все не превратились в тлеющие развалины. Гости радостно кричали и аплодировали, многие поднимали бокалы, приглашая всех выпить.

Сент-Ив заметил, что фотограф вместе с мальчиком лет десяти или двенадцати на вид поспешно собирает свои приспособления в тележку; очень скоро они вдвоем покатили тележку по траве, явно торопясь уйти пораньше, пока не начали расходиться остальные. Скоро огонь догорел и, несмотря на свет ламп, сгустилась темнота. Прелесть звездного неба и темного леса за лугом ярко контрастировали со смрадным пятном пожарища.

ГЛАВА 10 ПРАВОЕ ДЕЛО

В доме стояла тишина: дети уже улеглись на кушетки на антресолях и заснули или притворялись спящими. Они хотели ночевать в амбаре со слоном, совами и летучими мышами (Ларкин предложила научить их убивать крыс, кидая дубинку), но Элис и Гилберт Фробишер решили, что летнее солнцестояние в Кенте — еще и крысиный праздник, и хвостатым негодникам следует дать передышку.

— Удивительно: задернув полог кровати, словно отгораживаешься от всего остального мира, — задумчиво произнесла Элис. — Как в палатке в лесу, правда? Или где-то на необитаемом острове. Такое чувство, что можно говорить и делать практически все что угодно и никто не заметит.

— Забавно, что ты об этом заговорила, — подхватил Сент-Ив. — Я только вчера размышлял об островах — что мы живем в каком-то смысле на острове, на зачарованном острове, особенно в это время года.

Они лежали, глядя на озаренный свечами полог — гобелен ночного неба, просвечивающего сквозь ветви и листву, прикрепленный по углам к высоким столбикам кровати. Теплый ночной ветер колыхал занавески на окнах, открытые, как и полог кровати со стороны окна, чтобы без помех наслаждаться видом.

Оба читали, но сейчас Сент-Ив отложил книгу и сказал:

— У меня возникли некоторые опасения относительно этой затеи Матушки Ласвелл. Бесспорно, у нее есть веские причины для гнева, но она, что называется, пустила в ход тяжелую артиллерию. Что касается всех этих гостей из Лондона — они заинтересовали репортера, но я не понимаю, какая от них польза для ее дела. В конце концов, пожертвования она не собирала. Скажу тебе, что Гилберт Фробишер ушел оттуда весьма озабоченный.

— В действительности, они очень полезны для нашего дела, — возразила Элис. — Твоего и моего, нашего общего, — она взмахнула «Каталогом рыбачьих снастей Мерфи», который последнее время регулярно просматривала с выражением, сильно похожим на алчность. — Матушка считает, что наше дело должно стать предметом общего обсуждения. Несмотря на твои сомнения, ты ведь не станешь мне предлагать, чтобы я ее бросила? Мужчины постоянно говорят о чести, но у женщин, знаешь ли, честь тоже в цене.

— Да, конечно. Однако, надеюсь, ты сможешь убедить ее, что не в ее интересах…

— Матушка уверена, что все, что пишут газеты об убийстве несчастной Дейзи, по сути, циничная ложь, поэтому собственные интересы ее не особенно волнуют, что не должно удивлять ни тебя, ни меня.

— И все же действо на лугу выглядело несколько шокирующим, учитывая, что сожгли бумажную фабрику «Мажестик», воссозданную во всех деталях. Фотограф, несомненно, все это снял, а приблудившийся репортер стоял и делал заметки. Когда, как ты говоришь, все это вынесут на публику, многие увидят в этом натуральную угрозу.

— Матушка будет настаивать, что сожжение носило чисто символический характер, что, конечно, так и есть.

Сент-Ив посмотрел на ночное небо за занавесками. За окном промелькнула белая птица, наверняка сова-сипуха.

— Знаешь, бывают случаи, когда человек абсолютно прав, но выглядит так, что он не прав. Газеты — наглядный тому пример.

— Тем не менее это никогда не мешает тебе выступать за правое дело, даже когда безопаснее отойти в сторону.

На это у Лэнгдона не нашлось ответа, как и на все остальное, и он молча сидел, глядя на танцующее пламя свечи. Элис, немного подождав, вернулась к своему каталогу.

— Знаешь, что меня настораживает? — он снова прервал ее чтение.

— Нет, не знаю, — ответила она, — если это не тритон. Ты всегда настораживаешься при виде тритонов.

— Я вполне серьезно. Пишут, что у убийцы нашли сто фунтов в конверте, отнятые у Дейзи, а деньги ей дали на бумажной фабрике «Мажестик» по не вполне понятным причинам. Якобы жертву убили с целью грабежа — по крайней мере, это один из мотивов. Но разве может быть, чтобы девушка, такая как Дейзи, рассказала мужчине, с которым только что познакомилась, что у нее при себе сто фунтов?

— Говорят, она ушла из «Чекерса» вместе с этим мужчиной вполне добровольно. Стало быть, она ему доверяла.

— И тем не менее, по словам Дороти Суинтон из «Чекерса», Дейзи написала записку Матушке Ласвелл всего минут за пятнадцать до того, как ушла из трактира с убийцей, а Чарлз Тауновер, хозяин фабрики, подтвердил, что Дейзи собиралась уехать в Лондон утренним поездом. Почему все так запутано?

Элис пожала плечами.

— Возможно, этому человеку удалось уговорить ее и она передумала ехать в Лондон. Мужчины уговаривают девушек и пользуются их доверчивостью испокон веков.

— Но никто в пивной не видел лица этого мужчины, потому что на плече он нес сундук Дейзи, — внес ясность Сент-Ив. — Она явно не собиралась выезжать из своего номера в «Чекерсе» тем вечером, иначе она бы наверняка сказала об этом миссис Суинтон, а не уверяла ее, что уедет утром. Если этот Генри уговорил ее уйти с ним, ему это удалось в рекордный срок. Что-то здесь не так. Недостающие части головоломки сбросили в реку вместе с телом девушки.

— Совершенно в этом уверена, — согласилась Элис. — Интересно, почему ей дали такую солидную сумму на фабрике?

— Возможно, хотели купить ее молчание.

Наступила тишина — им обоим надоело задавать вопросы без ответов. Они задули свечи, каждый свою, и, лежа в темноте, смотрели на плывущие под луной облака и мигание звезд.

— Но, если они купили молчание Дейзи, — спросила наконец Элис, — зачем душить ее и бросать в реку?

— Тут я сдаюсь, — ответил Сент-Ив.

ГЛАВА 11 РАССЛЕДОВАНИЕ

С железнодорожной платформы сквозь деревья виднелась тихая, с пологими илистыми берегами река Медуэй. Сент-Ив без затруднений разыскал носильщика — он много раз здоровался с ним за последние пару лет и выяснил, что того звали Джеффрис. Как он давно понял, носильщики — кладезь знаний.

— Да, видел его, сэр, — сообщил ему Джеффрис, — невысокий такой, в цилиндре, что твоя печная труба, — чтобы придать ему росту, ясное дело. А с ним мальчишка маленький, замухрышка, хотя зачем его пинать-то! Пацан дотащил его шляпный сундук до дороги. Только внутри вместо шляп у него фотографический инструмент. Тяжелый он, сундук его, не как обычный для шляп, а с толстым деревянным дном. Потом за ним приехал кто-то на повозке и увез и его, и его добро, и мальчишку. Хотите, могу сказать вам его имя, прочитал на сундуке.

— Да, очень даже хочу.

— Манфред Пинк, вот как. Я еще подумал — странное имя, хотя, когда я был маленький, у нас в окрестностях Хастингса жили какие-то Пинки.

— Стало быть, этот Пинк приехал на лондонском поезде? Вчера ведь выходило много пассажиров из Лондона, если не ошибаюсь.

— Не ошибаетесь, — подтвердил Джеффрис. — Все приехали на гулянья на ферме «Грядущее». Но этот ваш человек приехал не вместе с теми господами. Он прибыл из Танбридж-Уэллса утром — точно знаю, потому что он сам мне сказал. Этот его сундук для шляп, он фирмы «Доккет», очень дорогой. Старый мистер Доккет дружил с моим дядюшкой Дженнингсом, и я мальчишкой частенько сиживал в мастерской Доккета в Танбридж-Уэллсе. Старик Доккет давал мне обрезки кожи и латунные детальки. В общем, я сказал вашему фотографу, что доккетовский сундук первоклассный, просто чтоб поддержать культурный разговор, а он в ответ и говорит, что ему и так это прекрасно известно, потому что он живет в Танбридж-Уэллсе, рядом с мастерской самого Доккета, и мои похвалы ему без надобности. Вот вам и тип в цилиндре — культурно поговорить не умеет, а сам пинает мальчишку, ведь тот не может дать сдачи.

В этот момент к платформе подошел поезд, заглушив разговор скрежетом и шипением парового тормоза. Двери распахнулись, выпустив немногочисленных пассажиров. Сент-Ив дал Джеффрису полкроны, а тот приподнял шляпу и, поспешив к даме с султаном из перьев на шляпе, взял ее саквояж и повел по платформе, предупреждая об осторожности.

Сент-Ив пошел следом, выяснив все, что хотел выяснить, но не понимая, что это значит: фотограф из Танбридж-Уэллса без приглашения Матушки Ласвелл явился на званый вечер будто бы по собственному почину. Лондонские гости явно наслаждались тем, что их фотографируют, но никто из них ничем не выдал, что знает фотографа или ожидал его появления.

Сент-Ива провела в приемную бумажной фабрики «Мажестик» девушка в бумажной шляпке и фартуке. Вручив ему бумажного лебедя, она сделала дежурный книксен и удалилась. Он постоял со шляпой и бумажным лебедем в руках минуты две, после чего навстречу ему вышел Чарлз Тауновер, усадил его в кресло, а сам уселся в другое, за широким письменным столом. Внутри фабрика выглядела в точности как описал Гилберт — чистая и светлая. На обустройство потратили немалые деньги. За длинным рядом окон, завешенных парусиной, шла работа — в цехах делали бумагу. Если бы не неприятный запах химикатов и шум машин, было бы почти уютно, по крайней мере по эту сторону стекла.

— Я здесь от имени моего друга, Гилберта Фробишера, — сказал Сент-Ив Тауноверу, после того как тот представился, видимо, забыв, что они прежде встречались. — К сожалению, он заболел и не сможет встретиться с вами и другими пайщиками сегодня днем.

— Это действительно очень огорчительно, — Чарлз Тауновер сверлил Сент-Ива оценивающим взглядом. — И вы поднялись по реке из Айлсфорда, чтобы сообщить мне об этом? Должно быть, у вас не так много своих дел. Фробишер вполне мог бы не вводить вас в такое беспокойство, а послать мне записку. Вы и сами могли бы послать записку, если на то пошло.

— Дело в том, что у меня дела в Снодленде, так что никакого беспокойства. Мистер Фробишер еще попросил меня передать свои сожаления в связи с печальным случаем — я имею в виду убийство девушки. Как я понимаю, это она свернула ему бумажного павлина.

— Мы все сожалеем об этом несчастье, сэр, но в итоге преступник повесился, так что хоть какая-то польза.

— А убийца, значит, был связан с профсоюзом? Так пишут в «Газетт», — Тауновер пристально посмотрел на него, и Сент-Ив, подумав, что, возможно, перегнул палку, добавил: — Ведь это бросает тень на репутацию профсоюза, раз они посылают таких людей по своим делам.

— Профсоюзные дела сами бросают на себя тень, — ответил Тауновер, — и меня ничуть не удивляет, что они посылают мерзавцев. Сделайте одолжение, передайте мистеру Фробишеру, что бумажная фабрика «Мажестик» не нуждается в благосклонности профсоюза. У нас тут одна большая семья. Проще говоря, Дейзи Дампел была членом нашей семьи, а этот профсоюз — вернее сказать, противосоюз — убил девушку, за которую я отвечал. Девушки знают, что они могут обращаться ко мне с любыми своими бедами, как к собственному отцу. Этому и будет посвящена моя сегодняшняя встреча с пайщиками, по крайней мере частично.

Сент-Ив согласно кивнул, решив немного продолжить расспросы, несмотря на риск того, что разговор прервется.

— Мистер Фробишер рад будет это слышать. Он был приятно удивлен щедростью фабрики к этой мисс Дампел. Сто фунтов — сумма немаленькая.

— Да, немаленькая, — подтвердил Тауновер. — Именно это я и имел в виду. А какого рода дела у вас в Снодленде, сэр?

— Я выращиваю хмель и стараюсь поддерживать связи с местными пивоварами, чтобы наши деловые отношения стали немного более дружескими и свободными.

— Значит, вы идете к Кросланду? Хилхерсту Кросланду? Пивоварня «Корона»?

— К нему самому, — солгал Сент-Ив. На самом деле он продавал свой хмель в пивоварню «Якорь» в Айлсфорде и никогда не имел никаких дел с «Короной».

— Тогда передавайте ему от меня наилучшие пожелания. Я с ним довольно давно знаком. И такие же пожелания Гилберту Фробишеру. Передайте, что я хотел бы переговорить с ним как можно скорее, как только ему станет лучше.

Тауновер откинулся в кресле и сложил руки на животе, давая понять, что разговор окончен. Дверь из фабричного цеха открылась, и оттуда вышел высокий человек с лошадиным лицом. Увидев Сент-Ива и владельца фабрики, он решительно направился к ним. Лэнгдон сразу узнал этого типа и его твидовую кепку тоже — он видел его той ночью у ручья Эклис-Брук. однако решил отрицать все обвинения в свой адрес.

— Что такое, Дэвис? — спросил Тауновер. Дэвис уставился на Сент-Ива с удивленным выражением лица, но оно тут же исчезло.

— Мы знакомы? — спросил его Сент-Ив.

— Показалось, что да, но теперь вижу, что ошибся. Простите, что помешал.

— Мы уже закончили разговор, Дэвис, — сказал Тауновер. А потом обратился к Сент-Иву: — Меня ждут дела, сэр. Дверь вон там. Сожалею, но у меня сейчас нет под рукой девушки, чтобы проводить вас, сэр, поэтому вам придется найти выход самому.

Как только дверь за Сент-Ивом закрылась, Чарлз Тауновер внимательно посмотрел на Дэвиса, будто взвешивая его.

— Ты ведь узнал этого человека? — спросил он.

— Нет, сэр. Не узнал. Когда его увидел, он показался похожим на одного моего приятеля из Лондона, а как подошел поближе, то понял, что обознался.

— Ты точно уверен? Когда ты вошел, у него мелькнуло на лице что-то непонятное. Правда, он сразу же взял себя в руки.

— Уверен, что не знаю его, сэр. Я пришел сказать, что Мэри Шенкс стошнило кровью прямо в чан и теперь Дженкс его откачивает. Девушку отправили в лазарет.

— Я ее навещу. Но у меня для тебя поручение. Иди наверх и посмотри в окно, проверь, куда направится мистер Сент-Ив: вверх по реке к мосту в Вудхэме или вниз, в сторону Айлсфорда. Если в Снодленд, через мост — езжай за ним верхом. Но потом привяжи лошадь и переправляйся к верфи на пароме, чтобы он не увидел, что ты следишь за ним. Беспокоить его не надо. Даже не заговаривай с ним. Он друг Гилберта Фробишера, который может стать очень важным пайщиком. У меня нет желания причинять друзьям Фробишера какие-либо неприятности, какими бы назойливыми эти друзья ни были. Сент-Ив говорит, что собрался посетить пивоварню «Корона». Если это действительно так, возвращайся на фабрику. Если нет, то проследи, куда он направится.

— Да, сэр, — сказал Дэвис и затопал к лестнице.

— Дэвис! Еще одно! Если, как я подозреваю, он не пойдет в пивоварню, сделай так, чтобы он тебя заметил, но не говори с ним. Просто хочу, чтобы он знал, что я за ним присматриваю.

Сент-Ив ничуть не сомневался, что Дэвис его узнал. Хасбро он оставил в Айлсфорде, чтобы этого не случилось, но теперь дело раскрылось и уже ничего не поделаешь. Дэвис наверняка все рассказал Тауноверу, как только Сент-Ив ушел. Лэнгдону пришло в голову, что его прекрасно видно из верхних окон фабрики, и потому он решил повернуть на север к мосту в Вудхэме, чтобы хоть немного утихомирить подозрительного старика. Лучше не попадаться на столь явной лжи, а заодно, возвращаясь обратно вниз по реке, можно заглянуть в паб в «Малден-Армс», где поймали предполагаемого убийцу. Убийство и повешение Сент-Ива никак не затрагивали, однако они пробудили в нем любопытство. Он ничуть не сомневался, что Тауновер говорил честно то, что знал, и, возможно, рассказал бы и больше, если бы Сент-Ив не взялся за него, как Великий инквизитор. Следовало вести себя поосторожнее.

Тауновер верил в себя и свою фабрику, считал убийство Дейзи Дампел делом прошлым и, несмотря на все разговоры о «семейных» отношениях на предприятии, не выказал особой скорби по убитой девушке. Возможно, как старик Скрудж из книжки, он с годами растерял всю жалость, осталась только неколебимая уверенность в своей правоте.

Вскоре Сент-Ив переехал на своей двуколке по мосту через реку: отсюда было прекрасно видно, что поднимающийся прилив несет с собой пугающее обилие мертвой птицы и рыбы; а потом он поднялся выше по течению в городок Снодленд, оставив слева причал парома, а позади — сыромятню, где на глинистом берегу обнаружили тело Дейзи. Повернув на Ферри-роуд, что шла позади тюрьмы, а затем на усаженную деревьями Хай-стрит, он увидел вывеску «Малден-Армс» — трехэтажного трактира с выкрашенными белой краской стенами и зелеными ставнями. Из открытой двери пивной доносился запах бекона и характерный аромат кофейных зерен, жарящихся на сковородке. Сент-Ив остановил лошадь и, вняв доводам желудка, передал двуколку и ее тягловую силу мальчишке конюха.

В пивной царил уютный полумрак, на облицованных деревянными панелями стенах висели картины на морскую тематику, а каминную полку украшал мастерски выполненный миниатюрный макет корабля. За тремя столиками сидели посетители: за двумя — мужчины с газетами, а за — третьим мужчина и женщина, жадно поглощавшие яичницу, бекон и бобы. Трактирщик, плотный мужчина с висячими усами, в толстых очках, полировал стаканы за стойкой. Он приветливо кивнул, когда Сент-Ив попросил подать завтрак и кофе, и, передав заказ повару через окно, поинтересовался, не собирается ли гость снять номер наверху.

Сент-Ив сознался, что не собирается, а остановился лишь привлеченный уютным видом здания и запахом жарящегося кофе. Сказав это, он неторопливо окинул помещение оценивающим взглядом и добавил:

— Признаться, я читал о «Малден-Армс» в «Газетт». Двое с фабрики схватили здесь убийцу, как я понимаю.

— Именно так, Дэвис и Дженкс, оба здесь завсегдатаи, — трактирщик засыпал жареный кофе в ступку и принялся его толочь. — Этот Билл Генри, он тоже заходил раз-другой. По мне, так он вовсе не похож на убийцу, но люди в этом отношении как книги, если понимаете, о чем я. Вы предпочитаете кофе покрепче?

— Безусловно, — сказал Сент-Ив, — и я согласен с вами насчет людей и книг. Взять, к примеру, адмирала Нельсона. Однорукий коротышка, а какую трепку задал французам и испанцам у Трафальгара.

— Вот-вот. А на вид ничего героического. С другой стороны, в итоге француз застрелил его наповал из мушкета, нелепый случай. А вот что это говорит нам о книгах — понятия не имею. Может, то, что сколько глав ни прочтешь, в итоге все заканчивается, — трактирщик высыпал истолченный кофе в фарфоровый кофейник, залил горячей водой, чтобы настоялся, и, поставив кофейник, чашку и мелкое ситечко перед Сент-Ивом, оперся на стойку. — Однако, «Газетт» кое в чем ошиблась. Они схватили этого Билла Генри в переулке за трактиром, а не внутри. Он как увидел, что они вошли и двинулись к нему, сразу побежал. Они догнали его уже в переулке и избили.

— Что ж, это правосудие, — пожал плечами Сент-Ив, — Если он действительно виновен.

— Потом поднялся переполох и прибежал констебль Бэйтс. Это он нашел у Билла Генри в кармане деньги, отобранные у девушки. Дэвис сказал, что видел, как Генри приставал к ней на фабрике, и этого оказалось достаточно, чтобы посадить парня в тюрьму, хотя, может, и не отправить на виселицу. В итоге он сам повесился на собственных подтяжках, что, я думаю, доказывает его вину. Чего невиновному вешаться.

— Это точно, — Сент-Ив сидел, обдумывая услышанное. Ему принесли завтрак: дымящуюся тарелку с яичницей, тосты и мисочку джема. Трактирщик налил ему кофе через ситечко, и Сент-Ив решил, что поездка в Снодленд оправдала себя во всех отношениях.

— Легок на помине, — удивленно произнес трактирщик, оборачиваясь к открывшейся двери.

Сент-Ив посмотрел в том же направлении, не успев донести чашку с кофе до рта, как раз вовремя, чтобы успеть разглядеть Дэвиса, смотревшего прямо на него. Дэвис коснулся своей твидовой кепки, подмигнул и исчез из дверного проема.

— Да, сэр. — сказал Чарлзу Тауноверу Дэвис, только что вернувшийся из Снодленда. — Он поехал в деревню, а там сразу направился в «Корону». Я подождал, пока он выйдет, а потом следил за ним до самой реки. Он повернул вниз по течению, к Айлсфорду, тем же путем, что приехал, и я еще последил за ним, пока не убедился, что он действительно возвращается к дому. Он все сделал именно так, как говорил.

Тауновер внимательно смотрел на Дэвиса, взвешивая его слова.

— Ты уверен? — сказал он. — Больше он нигде не останавливался?

— Уверен, как в том, что стою здесь сейчас.

— И ты не знаешь этого Сент-Ива? По Лондону или еще откуда?

— Нет, сэр. Клянусь.

Тауновер кивнул.

— Мне он не нравится, думаю, он лжец. Передай все это Хенли, когда тот появится, и выясни, может ли он что-то полезное сказать по этому поводу. И про этого Сент-Ива, и про Мэри Шенкс. Лично я уверен, что девушка намеренно испортила чан. Могла бы спокойно стошнить на пол. Нам давно пора избавиться от смутьянов.

ГЛАВА 12 ЛИСТОВКА

Кловер шла по аллее к ферме «Грядущее». В этот теплый день дорога пылила, и девушка радовалась тени дубов и траве вокруг. Вдоль аллеи струился ручеек с коричневым, выстеленным дубовыми листьями дном, но с прозрачной водой. На всем протяжении пути Кловер не видела ни единой живой души — и неудивительно, поскольку ферма «Грядущее» находилась в тупике этой одинокой аллеи.

Где-то недалеко впереди раздались детские крики, и девушка замедлила шаг, озираясь по сторонам — ей очень не хотелось, чтобы ее заметили раньше времени.

Ярдах в двадцати среди деревьев показался угол амбара. Пробежали и скрылись двое ребят. Аллея стала шире — теперь она превратилась в небольшую площадь для экипажей, покрытую плотно утрамбованной землей и гравием, за которой находился двухэтажный дом из серого камня с широким парадным крыльцом. Спрятавшись за ствол дерева, Кловер разглядывала здание, раздумывая, как лучше поступить. Хенли послал ее разузнать, что сможет, но не так много разузнаешь, если не заберешься в дом потихоньку. Она предпочитала все делать потихоньку.

Крыльцо ярко освещало солнце, и Кловер увидела, что дверь в дом распахнута, а вокруг никого нет. Слышалось гудение мух и смех — опять эти дети! — но самих детей видно не было. Выйдя из-за дерева, девушка направилась к дому, с любопытством оглядываясь по сторонам, что выглядело бы вполне естественно, если за ней кто-то наблюдал. Она уверенно поднялась по лестнице и вошла в открытую дверь, стараясь ступать как можно тише. В прихожей она помедлила, уловив гул нескольких голосов, — похоже, шло какое-то совещание.

Кловер шмыгнула в кухню — голоса приблизились и у двери, которая вела в коридор, стали звучать громче. Девушке подумалось, что при желании можно набить сумочку ценными вещами и уйти, но это, конечно, будет недальновидно. Она тихо прошла по коридору мимо двух пустых комнат и остановилась у дверей, должно быть, в гостиную, раздумывая, постучать ей, объявив о своем приходе, или же подождать и послушать.

На сервировочном столике остался недопитый чай, два раскрошившихся печенья и последняя четвертинка сэндвича, на которую так никто и не позарился. Сент-Ив любил послеобеденный чай, когда у него находилось время, чтобы неспешно насладиться им, что случалось нечасто. Сегодня он еще ничего не ел после завтрака в «Малден-Армс». Миссис Тулли сделала превосходные сэндвичи с паштетом из ветчины, а Билл Кракен откупорил вторую бутылку шерри. Они собрались в гостиной на ферме «Грядущее», чтобы обсудить план дальнейших действий, который под влиянием радикальных идей и энтузиазма Матушки Ласвелл постоянно менялся в ту или иную сторону. Матушка объявила, что обратится с речью к девушкам на фабрике, чтобы призвать их к действию, к которому они давно готовы. Если работницы объявят забастовку, откроется ящик Пандоры и дальше все пойдет само собой.

— Я намерена обратиться к общественности, — сказала Матушка. — Я уже набросала статью для «Газетт» с изложением всех доказательств, чтобы любому дураку стало ясно. Яды убьют реку Медуэй, если оставить на фабрике все как есть, а потом погибнут и устричные банки в Лонг-Риче и Ширнессе. Река уже никогда не станет прежней, во всяком случае при нашей жизни, если мы будем сидеть сложа руки! — она хлопнула по подлокотнику кресла и энергично кивнула. — Это призыв к оружию. Господи, да я готова собственноручно бросить плуг в машины на фабрике, если не останется иного выбора!

— Не говори, не подумавши, — покачал головой Билл Кракен. — Ты сама напрашиваешься на арест и заключение в Ньюгейтской тюрьме, откуда ты мало что увидишь при своей жизни, не говоря уже об устрицах.

— Кому-то придется говорить, не подумавши, Билл, и ткнуть их носом, если не послушают. Как еще их остановить?

Сент-Ив не нашелся, что возразить на это, хотя Кракен, пожалуй, был прав. Тауновер пошел бы на уступки, чтобы успокоить «Друзей реки Медуэй», но наверняка встретит в штыки любые попытки грубого принуждения. Матушка Ласвелл горела рвением истинно верующего, и ей казалось, что остальные с готовностью поднимутся на общее дело, но такое случается редко. Людям не нравится агитация, особенно если агитация направлена против них.

Сент-Ив посмотрел сквозь застекленную дверь и увидел Ларкин верхом на многострадальном Неде Лудде и Эдди с Клео, пробирающихся вдоль стены амбара с подаренными Кракеном луками и стрелами. Наконечники стрел Билл сделал из кусков каучука и приклеил к древку мездровым клеем. Несколько минут назад в амбаре, несомненно, чтобы устроить там засаду, скрылась другая группка детей — трое сирот, живущих у матушки Ласвелл. Сент-Ив позавидовал их невинности. «Да останется она с ними подольше!» — подумал он.

— Давайте же, профессор, — обратилась Матушка Ласвелл к Сент-Иву, — Элис рассказала, что вы ходили на фабрику, схватились с Чарлзом Тауновером в его логове. Что вам удалось выяснить?

— Ничего полезного. Боюсь, я лишь привлек его внимание, повел себя с ним неуклюже. Прошу прощения, Гилберт.

— Ничего страшного, — отозвался Фробишер. — Сегодня утром я решил полностью отказаться от любых капиталовложений в фабрику, если таково общее мнение. Сегодня же вечером сообщу об этом Тауноверу, если хотите.

Он окинул присутствующих не слишком веселым взглядом, как показалось Сент-Иву.

— Пожалуй, если твоя болезнь продлится еще несколько дней, то перспектива твоих вложений может оказать на него некоторое влияние, — сказал Лэнгдон. — У меня сложилось впечатление, что он вполне вменяем и намерения его не так уж дурны; он лишь реагирует на события, если вы понимаете, о чем я.

— Не понимаю, — ответила Матушка Ласвелл. — Я считаю, что его намерения самые что ни на есть дурные.

— Прошу прощения, мэм, но в этом я согласен с профессором, — возразил Фробишер. — Чарлз Тауновер, безусловно, наносит вред. Но — как знать? — может, его еще удастся переубедить. Он производит впечатление человека, уверенного в собственной правоте, не допускающего никаких возражений. В конце концов, всю жизнь ему сопутствовал успех. А сейчас ему кажется, что со всех сторон его осаждают враги. Мне он не нравится, но он никогда не добился бы своего положения, если бы не видел очевидного.

— И что же нам, по-вашему, делать, мистер Фробишер? — спросила Матушка. — Я тоже способна видеть очевидное, хотя мы и смотрим сквозь очень грязное окно, если понимаете, о чем я.

— Я отношусь к этому очень серьезно, мэм. Но я скажу вам, что собираюсь сделать, раз уж вы спросили.

Фробишер кивнул и провел рукой по подбородку, а потом явно удивился, обнаружив, что его бокал шерри еще наполовину полон. Взяв его и задумчиво осмотрев, он одним глотком покончил с напитком и поднялся из-за стола, словно выступал на собрании.

— Я приехал в Кент с намерением вложить средства в бумажное производство. Фабрика «Мажестик» хороша, они делают превосходную бумагу, много рабочих…

— Превосходная бумага ценой болезней и смерти, — перебила Гилберта Матушка Ласвелл. — Это сделка с дьяволом.

— Да, мэм. Я этого не отрицаю. Но что, если избавиться от болезней и смертей? Что, если мы укажем дьяволу на дверь? Я готов предложить Тауноверу значительную сумму, но с непременным условием, что мои средства пойдут на удовлетворение требований «Друзей реки Медуэй», чтобы сделать фабрику, что называется, цивилизованной. Ему не придется потратить ни пенни из собственного кармана. Гилберт Фробишер возьмет на себя все расходы, но газеты провозгласят Чарлза Тауновера героем, и его дела пойдут в гору. Фабрика станет примером всему миру. Что скажете, профессор? Это возможно?

— Думаю, да — при достаточных затратах. Можно достичь очень многого простым осаждением, если отвести стоки на подходящее поле. Придется проконсультироваться с теми, кто понимает в таких вещах.

— Тогда нужно браться за дело, не откладывая, я считаю, — сказала Матушка Ласвелл, — а то Медуэй погибнет окончательно, как Лазарь, и нам останется лишь молиться.

— Что же, раз так, то возьмемся всеми силами, — Фробишер протянул руку к бутылке с шерри. — Тауновер поймет мои доводы. Фабрика станет другой, понимаете, и он сам тоже переменится, когда поймет свою выгоду. Он же деловой человек, в конце концов.

Кловер подслушивала, беззвучно стоя в коридоре, стараясь запомнить все детали разговора. Ей хотелось бы видеть, кто что говорит, но рисковать, заглядывая в дверной проем, не стоило. У нее за спиной послышался какой-то звук — шуршание юбки? Ощутив чье-то присутствие, девушка обернулась и окинула взглядом полутемный коридор. Футах в десяти от нее стояла молодая женщина, примерно ее ровесница: слепая, она смотрела перед собой невидящими молочно-белыми глазами. Она не из-давала ни звука, и Кловер показалось, что она могла стоять там уже довольно долго.

Кловер отвернулась от нее и решительно шагнула в гостиную. Толстяк, который, похоже, только что закончил свою речь, покосился на нее, и она постаралась одарить его самой очаровательной улыбкой.

— Не хотела вам мешать, — сказала Кловер. — Парадная дверь открыта, и дети сказали, чтобы я шла в дом. Я подруга Дейзи Дампел, «бумажная кукла» с фабрики. Мы с Дейзи жили в одном номере в «Чекерс». Я пришла к Матушке Ласвелл.

— Я Матушка Ласвелл, — сказала полная женщина в домашнем платье. Кловер это знала и без нее из принесенной листовки, где было несколько изображений Матушки. Рядом с ней сидел помятый мужчина с всклокоченной шевелюрой, напомнивший ей недокормленную дворнягу. Он смотрел на Кловер с подозрением. «С такими одни неприятности, — подумала она, — видно, на роду написано». В темноволосой женщине Кловер узнала Элис Сент-Ив: ее портрет тоже был на листовке.

Матушка Ласвелл перевела взгляд дальше, и Кловер, не оборачиваясь, поняла, что слепая девушка вошла за ней в гостиную. Впрочем, это не имеет особого значения. Кловер скажет то, что ей поручили, и никогда сюда больше не вернется, если только Хенли ее не заставит.

— Как тебя зовут, дитя? — Матушка Ласвелл внимательно смотрела на нее.

— Кловер Кантвелл, мэм. Иногда меня зовут Кло.

— И с чем же ты пришла, Кло? Добро пожаловать, конечно, но тебе, должно быть, пришлось долго идти.

— Да, мэм. Какой-то господин оставил эти бумаги в пивной «Чекерс», а Дейзи мне рассказывала о вас и вашем обществе насчет реки, вот я и говорю миссис Суинтон, что вам хорошо бы на них посмотреть. Посыльного в «Чекерсе» услали куда-то надолго с поручением, потому я и пошла. Это не так уж далеко. Я хожу в Мейдстоун навещать мою тетушку Гоуэр почти каждое воскресенье.

— А что ты можешь рассказать нам про Дейзи? — спросила Матушка Ласвелл. — В газетах написали ее имя, но подробностей почти нет.

— Ну, думаю, в тот день Дейзи уже пошла на поправку, но мистер Тауновер боялся за ее здоровье и подарил ей деньги. Собиралась вернуться в Лондон, так она говорила. У нее там отец, и ей хотелось его повидать. Я предупреждала ее насчет этого Билла Генри, но, говорят, она все равно с ним пошла, и вот поглядите, что из этого вышло. Будь я рядом, может, остановила бы ее, — Кловер горестно покачала головой.

— А разве она точно ушла с Биллом Генри? — спросил ее Сент-Ив. — В «Газетт» пишут, что свидетелей нет.

— Нет, сэр, но Билл Генри разговаривал с Дейзи на фабрике, и я слышала, как он сказал, что они скоро увидятся. Я уже рассказала констеблю все, что знала.

— Я вижу, ты принесла с собой «Газетт», — сказала Матушка Ласвелл. — Появились какие-то новые подробности?

— Нет, здесь не про Дейзи, — ответила Кловер. — Тут вот что, поэтому меня и послали, — она шагнула вперед и отдала листовку и газету Матушке Ласвелл.

Пожилая женщина расправила листовку на столе, и все пятеро собрались вокруг. Увидев фотографии на этой листовке, они, видимо, мгновенно позабыли про Кловер, которая, направившись к дверям, едва не столкнулась со слепой девушкой. Кло чуть было не прошептала ей на ухо что-нибудь обидное, просто чтобы поставить на место, однако у нее возникло нехорошее чувство, что девушка видит ее или даже видит ее насквозь, и она выскочила в коридор, добежала до кухни и пулей вылетела во двор, на солнце.

Стремительно удаляясь от дома, Кловер думала о том, что подслушала она достаточно, чтобы заслужить благосклонность Хенли и, пожалуй, еще одну ассигнацию из его кошелька — при условии, конечно, если ей удастся удовлетворить и другие его желания. От этих мыслей девушка снова заулыбалась и бодро зашагала по поросшей травой обочине.

Элис сразу поняла, какого рода перед ними листовка: гнусная клевета. Сверху шли слова «Шабаш ведьм в Айлсфорде». Ниже следовало повествование о деяниях ведьм, где упоминались «несколько женщин высокого положения», хотя имена не назывались. Кто бы ни написал этот пасквиль, ему не хватило храбрости указать имена. Далее шли фотографии членов общества «Друзья реки Медуэй», сделанные на званом вечере, перемежавшиеся с другими, случайными, и тоже без подписей, как если бы составитель листовки пытался избежать прямых обвинений.

Три сфабрикованные фотографии, однако, выглядели весьма скандально и, к прискорбию, довольно убедительно. Одна изображала пять женщин в тонких полупрозрачных одеяниях, резвящихся на лесной поляне в свете луны. Трое отвернулись от фотографа, но две смотрели прямо на него. Одна походила на Элис, а вторая на Матушку Ласвелл, правда, фигура женщины с лицом Матушки Ласвелл выглядела неправдоподобно стройной, а Элис — недостаточно высокой. На следующей фотографии пять женщин в черных одеждах — видимо, те же самые — летели на метлах с длинными черенками по ночному небу, среди них узнаваемыми были Клара в своих черных очках и Элис с Матушкой Ласвелл. Подпись под фотографией гласила: «Ночные бабочки». На третьей были изображены те же женщины — во всяком случае, это явно подразумевалось, но узнать можно было только Элис и Матушку Ласвелл. Они стояли под луной у каменных столбов у дома Китс-Коути. Мнимая Матушка Ласвелл держала в руке искривленный нож, а за ее одеждами виднелся хлипкий алтарь из палок.

— Чего он надеется добиться этой гадостью? — прервала молчание Элис. — Это же явная фальшивка.

— Они надеются заставить вас опровергать это, — сказал Сент-Ив, — просто чтобы запятнать ваше доброе имя.

— Они? — спросила Элис. — Ясно, что это дело рук того коротышки со званого вечера, фотографа, что так старался всех запечатлеть. Зачем ему нужно, чтобы мы что-то опровергали?

— Совершенно не нужно, — Матушка Ласвелл тяжело осела в кресло. — Ему заплатили за эту работу, Элис.

— Но кто? Кому могло понадобиться за такое платить?.. Вы имеете в виду Тауновера?

— Уж точно не он, — возразил Фробишер. — В этом нет ни малейшего смысла.

— А мне это кажется вполне осмысленным, мистер Фробишер, — возразила Матушка Ласвелл. — Боюсь, вы поставили не на ту лошадь или чуть не поставили.

— Должен быть способ выяснить, кто в действительности нанял этого фотографа! — сердито сказала Элис. — Лэнгдон, ты говорил, что кое-что разузнал о том, откуда он явился. Час назад меня это не интересовало, но теперь мне интересно. Я намерена серьезно поговорить с ним.

— Мы обе с ним поговорим, — спокойно продолжила Матушка Ласвелл. — Мы выясним у него правду. Не отвертится.

— Поедем все вместе, — предложил Сент-Ив. — Носильщик на станции сообщил, что фотограф прибыл поездом из Танбридж-Уэллса и что у него мастерская или студия совсем рядом с «Сундуками и чемоданами Доккета» — через одну дверь, так он сказал. Мы его без труда разыщем.

— Полюбуйтесь-ка, — Матушка Ласвелл протянула им выпуск «Газетт». На первой странице красовалась фотография со званого вечера с объятым пламенем макетом бумажной фабрики и Матушкой Ласвелл и Биллом Кракеном, стоящими рядом. «Собрание анархистов в Айлсфорде!» — кричал заголовок. — Здесь всё, — она продолжала читать. — Не только про званый вечер, это само собой, но и прошлая история, выкопали скелет из могилы, — она молча читала, глаза бегали по строчкам. — Здесь о смерти моего первого мужа, все подробности — пожар, в котором он погиб, мертвые дети, обнаруженные под его лабораторией. Дальше про убийство Сары Райт. Везде указана Хариетт Ласвелл, что вполне справедливо, когда речь идет о моем муже, ведь он умер от моей руки. Но разве я причастна к тому, что обезглавили Сару…

Она уронила газету и заплакала, прижав ладонь ко лбу.

— Вас же оправдали! — воскликнула Элис. — С вас сняли обвинение в смерти мужа. Еще двадцать пять лет назад. Разве они имеют на это право, Лэнгдон?

— Да, — вздохнул Сент-Ив. — Это намеренное очернение, но здесь нет ничего клеветнического или преступного. Для этого выпущена листовка, ее будут раздавать на улицах и во всех пабах в окрестностях, но никто не возьмет на себя ответственность.

— Вынужден признаться, я в замешательстве, — мрачно пробурчал Фробишер. — Профессор, когда ты говорил с Чарлзом Тауновером, он тебя узнал?

— Не уверен. Мы познакомились с ним несколько месяцев назад, но он меня не вспомнил. Я ему, конечно, сказал, что мы с тобой друзья.

— Понимаю. Эта… этот план, — начал размышлять вслух Фробишер, — явно начал осуществляться еще до твоей утренней экспедиции на фабрику. На листовке едва просохла краска, но она просохла достаточно, чтобы приступить к раздаче. Фотограф явно всю ночь работал, изготавливая фальшивки, а потом подключился кто-то из печатников — возможно, кто-то из сотрудников «Газетт» или из отделения газеты в Танбридж-Уэллсе, — казалось, Гилберт разговаривает сейчас сам с собой, пытаясь возродить энтузиазм, который проявлял всего несколько минут назад. Он опустил глаза в пол, а потом сказал:

— Но кто же злоумышленник? Вот загадка. Это не Чарлз Тауновер. Нет, сэр. Он еще надеется, что я вложу деньги. Нет никакого смысла предпринимать все эти усилия, чтобы подорвать…

Раздался стук копыт, и, посмотрев в окно, Сент-Ив увидел детей с раскрашенными лицами и мула Неда Лудда, которые глядели вслед Биллу Кракену, уносящемуся на спине резвого жеребца по пыльной аллее.

ГЛАВА 13 УБИЙСТВЕ В ТАНБРИДЖ-УЭЛЛСЕ

Кракен знал лавку «Сундуки и чемоданы Доккета». Он с дюжину раз бывал в Танбридж-Уэллсе, где покупал овец; и даже коня, на котором приехал, старину Синеносого, приобрел у фермера всего в миле отсюда в сторону Грин-Хилла. Билл спешился на Кэмден-роуд, через дорогу от лавки Доккета. Студия фотографа Манфреда Пинка находилась через два дома. Двери заперты, ставни на окнах затворены.

«Манфред Пинк! — подумал Кракен. — Что за имя для мужчины? Человек с таким именем, да еще и выделывающий подобное, сам напрашивается на то, чтобы ему настучали по голове».

Билл уже почти собрался забраться в окно… Однако это было бы неразумно. Матушка неизменно призывала действовать рассудительно. Интересно, поняла ли она, куда он умчался в такой спешке, не сказав ни слова? Только ведь стоит сказать слово, скажешь и десять, а потом что? Может, они отправились следом? Или кто другой? По тротуару прошли три женщины, и он поклонился им. Тем не менее, завидев Кракена, дамочки отшатнулись и заторопились прочь, оглядываясь с подозрением, — такой уж жребий выпал ему в жизни, он не обижался.

Теперь, когда в голове засела мысль о возможной слежке, Билл решил, что прохлаждаться нет времени, пересек дорогу и прошел между зданиями, за которыми оказался заросший травой двор с деревянной хибаркой. За хибаркой начинался широкий луг, тянущийся до видневшегося вдалеке леса. Дверь хибарки открылась, и из нее вышел мальчишка. При виде Кракена на его лице мелькнуло удивление, и он тут же юркнул обратно, захлопнув за собой дверь. Тот самый мальчишка, что сопровождал Пинка на званый вечер! Кракен ничего не имел против пацана, однако такая встреча была совсем не кстати, ведь мальчишка его узнал.

Он услышал в лавке Пинка шум — стук мебели, звук захлопывающейся дверцы шкафа. Стало быть, негодяй внутри — видимо, спешит, а дверь в заведение при этом заперта средь белого дня. Кракен еще раз глянул на хибарку, но мальчишка не появлялся. Так тому и быть.

Он поднялся на крыльцо по трем деревянным ступеням и постоял у двери, прислушиваясь; над головой поскрипывала на металлических кольцах вывеска «Манфред Пинк». Билла внезапно охватило желание содрать вывеску и вынести ею окно, но он подавил свой порыв, снова вспомнив о Матушке Ласвелл: она столько уже настрадалась, нельзя причинять ей новые страдания. Немного успокоившись, он положил руку на металлическую дверную ручку и тихо ее повернул. Дверь распахнулась, и Кракен, пройдя внутрь, захлопнул ее за собой. Перед ним у стола обнаружился коротышка Манфред Пинк — в своей вызывающей шляпе и дорожном сюртуке, он стоял и разглядывал какую-то фотографию. Пинк повернулся навстречу вошедшему, вскрикнул от неожиданности и выпучил глаза, словно увидел свою смерть.

— Уезжаешь, приятель? — Кракен, заметив, что в нескольких футах от двери на дощатом полу лежит саквояж, шагнул к нему, поднял, открыл замки и, перевернув, вывалил содержимое на пол: рубашки, белье, пара ботинок… Наконец об пол глухо ударилась свернутая пачка денег, и он нагнулся к ней со словами:

— Вот оно как! И куда же ты…

Но тут Пинк бросился на него и нанес сокрушительный удар по голове. Кракен упал, перекатившись через стул, а по полу со стуком запрыгало выпавшее из руки фотографа тяжелое стеклянное пресс-папье. Звуки, которые потрясенный и ослепленный льющейся из раны кровью Кракен слышал, путаясь в ножках стула и пытаясь подняться на ноги, свидетельствовали о том, что Пинк вышел на улицу и захлопнул за собой дверь.

Когда Биллу удалось подняться на ноги, в комнате оставались саквояж и его вываленное на пол содержимое — исчезли только деньги. Среди вещей, на ночной рубашке, он заметил фотографию, которая торчала из картонного конверта, и поднял и то и другое. Обтерев тканью окровавленное лицо, Кракен рассмотрел снимок: на нем был запечатлен деревянный стол, на котором лежал мертвый ребенок с длинной кровавой раной в груди. Он в ужасе выронил его, но тут же подобрал снова, вспомнив фотографию из листовки — напоминающий алтарь стол под старыми каменными столбами. Он сунул фотографию себе под рубашку. Пока неясно, что она значит кроме очередной мерзости, но оставлять ее здесь не годится.

Пинк улизнул, избежав возмездия, но не мог далеко уйти. Кракен еще раз вытер с головы кровь, шагнул к двери и потянулся к ручке, но в этот момент дверь сама резко двинулась ему навстречу и отбросила к столу. В лавку, выпучив глаза и хрипя, спиной ввалился Пинк. Он повернулся, и Кракен увидел, что обеими руками тот сжимает большой складной нож, воткнутый в грудь по самую рукоятку. Пинк рванулся к Кракену, видимо, пытаясь что-то сказать сквозь кровавую пену. Кракен, защищаясь, схватил сломанный стул, но Пинк рухнул на свои разбросанные по полу вещи и затих.

Пора было уносить ноги. Кракен быстро выглянул наружу и, не увидев убийц, выскользнул из лавки и закрыл за собой дверь. Только теперь сообразив, что в руке у него окровавленная рубаха Пинка, которой он вытирал лицо, Билл отшвырнул ее в бурьян и зашагал прочь, раздумывая, как добраться до места, где привязан старина Синеносый, не устраивая из этого целое представление, как сказала бы Матушка. Он решил проехать на ферму «Грядущее» окольным путем, через лес.

Кракен отчаянно надеялся, что Матушка дома, в безопасности, и задумался, не соврать ли насчет раны на голове, но быстро сообразил, что врать не годится: надо сказать все как есть и надеяться, что она поверит ему, а не подумает что-нибудь другое. И с фотографией не поспоришь. Это удача, что он ее нашел. Может, послужит доказательством злого умысла, раз припрятал ее Пинк, или осуждением, но тогда Билл сожжет проклятый снимок в саду.

ГЛАВА 14 ОТЕЦ И СЫН

Хенли изучал лицо отца. Старик не умеет притворяться, не тот характер. Все его мысли отражаются на лице, и сейчас он явно недоумевает по какому-то поводу, да еще и злится, хотя нет никаких причин подозревать, что этот идиот Билл Генри ни в чем не виноват.

— Я тут кое о чем размышлял, Хенли, — Тауновер откинулся в кресле и изучающе смотрел на сына. — Ведь я совершенно ясно просил тебя выписать этой мисс Дампел чек на счет фабрики в банке на Треднидл-стрит. Чтобы получить деньги, ей пришлось бы вернуться в Лондон, кроме того, чек почти обезопасил бы ее от воров. Почему ты не сделал то, о чем я просил? Ты, как и я, прекрасно знал, что где-то здесь отирается этот Генри и что девчонка слишком глупа, чтобы понять, на что он способен.

— Я просто поспешил, отец, вот и все. Наличные всегда под рукой, это те же самые деньги. Дэвис должен был посадить ее на поезд в Лондон. Я и подумать не мог, что эта тупая девчонка сбежит с Генри. И как бы там ни было, деньги нам вернули.

Тауновер продолжал сверлить сына недовольным взглядом.

— Деньги здесь не важны. А вот смерть девушки — другое дело. Думаю, ее убили именно из-за денег. Обычная алчность. Таким, как этот Генри, нужен мотив, и денег оказалось более чем достаточно. Мы отчасти виновны в смерти этой дурехи Дейзи. Меня она, конечно, раздражала, но это… — он покачал головой и пристально посмотрел Хенли в глаза. — Я считаю, это ты убил ее своей нетерпеливостью.

Хенли взял себя в руки и ответил спокойно:

— Теперь, я, конечно, понимаю, что ошибся. Я признаю свою ошибку и беру всю ответственность на себя. Но откуда мне было знать, как все обернется?

— Может, и так. Тем не менее подумай о том, что в один прекрасный день эта фабрика вполне может стать твоей. Легко говорить, что берешь на себя ответственность за свои поступки, — эта фраза первой приходит на ум, когда нет реальных последствий. Заклинаю тебя, будь внимательнее и думай, прежде чем что-то сделать. Хотя бы ради доброго имени фабрики, если на свое тебе наплевать.

— Вполне понимаю, — Хенли поклонился. — Я чрезвычайно сожалею, отец. — Вполне может стать твоей. Выбор слов не случайный. Явная угроза.

— Придется удовлетвориться твоим извинением, каким бы оно ни было, поскольку девушка мертва. Я опаздываю на встречу с Фробишером. Он сегодня ужинает в Виндховере. Поужинаешь с нами?

— Увы, не могу, отец. Жаль, что я не знал об этом вчера, до того, как давал обещания.

— Если бы я знал о встрече вчера, я бы вчера тебе и сообщил.

— Вот именно, — Хенли уверенно смотрел на отца, хотя и понимал, что сказал дерзость.

— Фробишеру, кажется, не терпится раскошелиться, — прервал напряженное молчание Тауновер. — Этот, по крайней мере, хоть что-то понимает в бумаге. Годфри Паллинджер совершенно ничего не соображает, как и другой кандидат. Их интересует только прибыль, и мне с ними скучно. Интересно узнать, что скажет Фробишер.

— Мне тоже, — кивнул Хенли.

Чарлз Тауновер надел пальто и цилиндр, вышел из конторы и затопал вниз по лестнице. Оставшись один, Хенли встал и подошел к окну. За окном темнела в сгущающихся сумерках река, догорал закат, опускалась ночь. Неужели у старика вызвал подозрения сам факт, что он выдал деньги наличными? Вряд ли такое возможно. Отец, конечно, посчитал это простой оплошностью с его стороны, и ничем больше. Однако он вспомнил, что Дэвис рассказал ему о встрече отца с этим надоедливым Сент-Ивом сегодня днем и о визите Сент-Ива в «Малден-Армс». Слава богу, Дэвис сохранил это в тайне. Хенли мог опорочить других своих врагов и уже это сделал, но отец — совсем другое дело. Как знать, может, старик подавится сегодня за ужином куриной костью, это стократно бы все упростило.

Хенли вернулся к письменному столу, сел в отцовское кресло и предавался размышлениям, пока его не прервал вошедший в контору Дэвис.

— Кловер хочет подняться, — объявил он. — Она ждала, пока мистер Тауновер уйдет, чтобы не показываться ему на глаза.

Хенли кивнул.

— Как насчет Пинка? Готово?

— Дженкс управился.

— Ты уверен?

— Увереннее некуда. У Пинка в конторе оказался человек — муж этой Ласвелл, Билл Кракен.

— Потрясающе. В конторе Пинка?

— Пинк убегал от него в страхе, с саквояжем, будто собирался уехать навсегда. Дженкс ударил Пинка ножом, когда тот выбежал, а потом втолкнул его назад в контору и увидел, что там Кракен. Пинк разбил Кракену голову до крови. Дженкс сразу слинял — пусть теперь обвиняют Кракена.

— А Дженкс уверен, что Кракен его не видел?

— Дженкс говорит, что не видел. Как ни крути, Дженкс был в маске, так что никакой разницы.

Хенли, поразмыслив, расхохотался.

— Кракен! Тупица. Интересно, как он нашел Пинка. Быстро сработано.

— Возможно, Кловер что-то знает. Послать ее наверх?

— Да, но что же 500 фунтов, заплаченные Пинку за фотографии? Дженкс их нашел? Если Пинк собирался бежать, деньги должны были быть при нем.

Дэвис покачал головой.

— Пока нет, сэр.

— Пока нет?

— Дженкс искал у Пинка в саквояже, который он выронил на улице, но денег там не оказалось, а обыскивать контору Пинка он не мог, пока не ушел Кракен. Не было времени. Дженксу пришлось смыться. Они, конечно, у Пинка, спрятаны где-то. Дженкс говорит, что вернется и поищет, когда будет безопасно.

— Неужели? Зачем это Пинку прятать такую крупную сумму, если он собирался бежать при первой возможности?

Дэвис пожал плечами.

— Да, в этом что-то есть.

— Думаешь, Дженкс мог найти деньги и прикарманить их?

— Если он почуял крупную поживу и решил, что ему это сойдет с рук. Многие прикарманили бы деньги, раз привалила такая удача.

— Вот именно, — отозвался Хенли. Он сидел, глядя на вечернее небо за окном, пока Дэвис ждал. — Хочу, чтобы ты выяснил правду. Предположим, Дженкс нашел деньги и оставил себе. Скажи Дженксу то же самое, что только что сказал мне — что ему привалила удача. И добавь, что хочешь свою долю. Достаточно ста фунтов. Не требуй себе полную долю, ведь это Дженкс сделал работу. Скажи ему, что убедил меня в том, что деньги пропали. Соври что-нибудь подходящее. Если Дженкс отдаст тебе сто фунтов, покажи их мне. Нам обоим лучше знать, можно ли ему доверять.

— Правда ваша. Я сегодня вечером его увижу и скажу ему все, как вы говорите.

— Хорошо. По-моему, у тебя есть еще парочка дел на вечер. Излишне говорить, что если кто-нибудь заметит тебя на ферме «Грядущее», то все пропало.

Дэвис кивнул.

— Тогда пошли ко мне Кловер, будь любезен, и оставь нас одних. И чтобы нас никто не беспокоил.

Сдержав ухмылку, Дэвис повернулся к двери.

— И, Дэвис… — сказал Хенли.

— Сэр?

— Вы с Дженксом можете позабавиться с Кловер, когда она отслужит свое. Или ты один, если Дженкса не окажется поблизости.

Дэвис кивнул и вышел, и тут же вошла Кловер, явно с новостями. Она осмелела, как показалось Хенли. Однако дерзкое, плутоватое выражение придавало ее помятому личику определенную прелесть, насколько это вообще было возможно.

— Что ты узнала на ферме «Грядущее»? — спросил он сурово. — Ты передала листовку, как я понимаю.

— Да, сэр, я отнесла на ферму бумаги, всё, как вы сказали. Вот уж у них повылезли глаза, когда они их увидели.

— У кого, Кловер? Кто их увидел?

— Ну, значит, та, что у них зовется Матушкой Ласвелл, а еще жена Сент-Ива и он сам. И муж Матушки Ласвелл — должно быть, это он. Вы его остерегайтесь. Баламут, точно. И мистер Фробишер с ними был, болтал без умолку о том, что собирается делать. Я отдала им бумаги и ушла, не успела пройти и полмили, а тут кто-то скачет на лошади, так что я отошла с дороги и спряталась в кустах. Это был он, муж. Думаю, он совсем потерял голову — пустился в безнадежное дело.

— Ты знаешь, куда он поехал?

— Нет, сэр.

— И это и всё? Постучалась, отдала Матушке Ласвелл листовку и газету, увидала, как у нее повылезли глаза, и ушла?

— О, нет, сэр, — возразила девушка с плутовской улыбкой. — Что это вы волнуетесь, сэр? Я вовсе не стучала в дверь. Никого не было, так что я вошла в дом, как человек-невидимка, и слушала, о чем они говорят из коридора. Не хотите ли узнать, что я услышала?

— Конечно хочу, Кловер. Ты и сама прекрасно знаешь.

— А вы будете ко мне добры?

— Насколько это возможно.

Она широко улыбнулась, подобрала юбки и уселась на стол, а потом, пока Хенли гладил ее по коленке, рассказала ему все, что подслушала.

ГЛАВА 15 ПОДОЗРЕНИЯ

— Какой ужасный день, — Элис сидела на краю постели и заплетала волосы на ночь. По-южному теплый ночной бриз колыхал пламя свечей. Пристально посмотрев на Сент-Ива, она прошептала: — Вдруг выясняется, что на нашем острове ведьмы устроили шабаш!

— Мне очень милы эти ведьмы, так что, считаю, это только к лучшему.

— А ведьмам что делать?

— С моими нежными чувствами? — переспросил он. — В действительности мне особенно мила лишь одна. Ну что можно с этим сделать… — он улыбнулся жене, и та ответила улыбкой.

— Возможно, до этого еще дойдет, — сказала Элис. — И все же, стоит ли отвечать на обвинения? Стоит ли вообще что-нибудь говорить? За всем этим делом стоит человек недалекого, помраченного ума.

— Мой совет — молчание. Может статься, что тот, кто задумал все это, не столь недалек, как кажется. Более того, недалекие умы и мелкие притязания бывают опасны. Он совершенно точно заказал фотографии заблаговременно. Столь важные детали не оставляют напоследок. Матушка Ласвелл не держала свою миссию в тайне, в конце концов.

— Он? Откуда ты знаешь, что это мужчина?

— Женщины, как правило, до такого не опускаются. В этом коварстве есть сладострастный оттенок, выдающий мужской ум.

— И Чарлз Тауновер не этот мужчина? Ты, кажется, в этом вполне уверен, как и Гилберт.

— Я ни в чем не уверен, — ответил Сент-Ив. — Тауновер не остановился перед тем, чтобы отослать Дейзи. Она болела, стала обузой для фабрики. Но я верю, что он считал, что, заплатив ей, рассчитался с ней сполна. Он намеревался отправить ее в Лондон, как и утверждает, а там, как знать, может, она и вправду поправилась бы, перестав дышать ядами.

— Готова согласиться, если бы не тот факт, что Дейзи ходила на собрания «Друзей». Она была не просто больной девушкой, а потенциальной угрозой для фабрики.

— Ты, безусловно, права. Когда я встречался с Тауновером, в контору зашел фабричный мастер, некий Дэвис. Хасбро и я столкнулись с этим Дэвисом почти буквально, когда собирали пробы у реки. Я совершенно уверен, что он меня тогда рассмотрел и, судя по его лицу сегодня утром, узнал. Тем не менее он сказал, что мы никогда не встречались. Мы оба знали, что он врет, но я не могу понять, зачем ему это понадобилось. Когда Дэвис напал на нас у ручья, он просто выполнял свой долг. Выгораживать меня ему незачем. Ему бы тут же рассказать Тауноверу о моих проделках и вышвырнуть меня вон!

Элис села на постели, прислонившись к спинке.

— А Тауновер понял, что это ложь? — спросила она.

— Думаю, нет, хотя невозможно быть уверенным. Тем не менее Дэвис шел за мной вдоль реки до Снодленда и заглянул в «Малден-Армс», где я завтракал. Он убедился, что я там, и ушел. Так что он за мной приглядывает.

— И все же ты не подозреваешь, что за всем этим стоит Тауновер?

— Не за всем, нет. Здесь я согласен с Гилбертом. Дэвис должен был знать, что у Дейзи с собой много денег. Если смерть Билла Генри и Дейзи Дампел — дело рук Дэвиса, что вполне возможно, то этот тип и есть преступник. Вид у него вполне соответствующий. Именно Дэвис давал показания против Генри, и он же избил парня до потери сознания за трактиром «Малден-Армс». Мог и без труда засунуть деньги Дейзи в пальто Генри.

— Дейзи была бы легкой добычей, — погрустнела Элис. — Она думала, что Дэвису поручено за ней присмотреть. Что, если это он, а не Билл Генри, забрал ее из «Чекерс»? Если верить «Газетт», никто не видел, как убийца вошел, и никто не видел его лица, когда он уходил. Но какая в этом выгода Дэвису? Ему в руки попало сто фунтов, и он отдал их, чтобы свалить вину на Генри?

— Возможно, он получит нечто большее, чем сто фунтов. Мне показалось, что своим подарком Тауновер, по крайней мере частично, платил Дейзи за молчание. А что, если кому-то хотелось купить молчание понадежнее? Возможно, Дэвис просто еще одна пешка.

— Или убийца, который привык делать все, что ему вздумается.

— Может, и так.

Они немного полежали молча, а потом Элис сказала:

— У нас нет никаких доказательств, а Билл Генри и Дейзи мертвы. Надеюсь, ты не собираешься расследовать это дело, пока не появится что-то более определенное. И стоит сходить к констеблю Бруку. Он хороший человек.

— Как скажешь.

— А знаешь, может, на этом все и закончится. «Друзья Медуэй» дискредитированы. Билл Генри и Дейзи молчат. Похоже на полный успех.

— Очень надеюсь, что ты права, — вздохнул Сент-Ив.

И с этим они задули свечи и устроились на ночь.

ГЛАВА 16 ПОХОЖЕ НА ВЕДЬМ

Следующим утром Сент-Ив, сидя на террасе, вспоминал разговор с Элис и безуспешно ломал голову над тем, что можно сделать в такой ситуации. Станешь протестовать — глубже увязнешь в трясине! Однако ему казалось, что все же можно что-то сделать: яйцо зла выношено, цыпленок проклюнулся и грозит вырасти в здоровенного петуха.

Образ вызвал у него улыбку. Возможно, Элис права. «Друзья реки Медуэй» опорочены. После драки кулаками не машут. Они это переживут, тем более что Матушка Ласвелл не собирается складывать оружие, да и с какой стати. Возможно, Гилберт Фробишер добьется успеха и петух пойдет под нож.

Раздумья Лэнгдона прервал вбежавший на террасу Эдди.

— Ларкин спрашивает, можно ли нам снять со стрел резинки, — затараторил он, — и заострить их. Мы собираемся стрелять в тюк сена. Ларкин сделала мишень: огромную-преогромную крысу. Десять очков, если попадешь в глаз, и пять — если в сердце.

Сент-Ив задумался. Эдди разумный мальчик; его сестра Клео немного взбалмошна, но не глупа. Ларкин, конечно, самая настоящая дикарка, но у нее доброе сердце и масса замечательных скрытых талантов, многие из которых могут в конце концов довести ее до виселицы.

— И где же вы собираетесь поставить тюк сена?

— У дальней стены амбара, рядом с лебедкой. Мы покормили Доктора Джонсона сахарным тростником, теперь ему хочется посмотреть, как мы стреляем.

— Надеюсь, не рядом с воздушным шаром? И подальше от Доктора Джонсона. Не смейте стрелять в сторону шара или слона ни в коем случае.

— О нет, сэр, — сказал Эдди. — То есть да, сэр. Никто не посме… как вы сказали.

— И начертите линию, за которой все должны стоять.

— Да, сэр.

— И когда один собирает стрелы, другие не должны натягивать луки. Тебе все ясно?

— Да, сэр. Всё как вы скажете.

— И не давайте Джонсону сразу весь сахарный тростник. Хватит ему двух-трех стеблей, как тебе, или мне, или кому другому. До конца недели больше ему не положено. Ему же лучше, если вы растянете удовольствие подольше.

— Да, сэр! — отрапортовал Эдди и, не дожидаясь новых указаний, понесся к амбару, крича что-то на бегу, но Сент-Ив уже не разбирал слова сына. Его отвлек констебль Брук, выбирающийся из повозки в конце аллеи вистерий. Сент-Ив направился ему навстречу с мрачным предчувствием, что стряслось что-то еще: их остров осаждали враги.

— Миссис Сент-Ив дома, сэр? — спросил Брук после рукопожатия.

— Да, у себя наверху. Боюсь, она еще спит. Мне ее разбудить?

— Могу я сперва поговорить с вами?

— Конечно, Брук. Проходите, сядем на террасе.

Двое мужчин поднялись в тень, на террасу, и уселись.

— Совсем мне не хочется здесь быть, сэр. Тем более в такой день, — сказал Брук.

— Понимаю. Рассказывайте, с чем пришли, — попросил Сент-Ив. — Я почти что ожидал, что вы рано или поздно пожалуете к нам.

— Нехорошие новости, сэр. Как мне кажется, это все неправда, но я должен выполнить свой долг констебля.

— Конечно же, должны.

— Билла Кракена арестовали за убийство, понимаете? Дело выглядит так, будто он прикончил некоего Манфреда Пинка, фотографа из Танбридж-Уэллсе. Они с Пинком о чем-то повздорили, и Кракен убил его складным ножом: один удар прямо в сердце.

Сент-Ив молчал, потрясенный. Могло ли подобное произойти? Как ни прискорбно, вполне. Кракен отличался буйным нравом, а вчера ускакал куда-то в растрепанных чувствах.

— Есть свидетели?

— Нет, сэр. Нашли тело Пинка, поднялся шум и крик. Кракен ехал в сторону Айлсфорда из Танбридж-Уэллсе, и по дороге его схватили трое граждан. Пинк ударил Кракена по голове — это Билл признает, но он утверждает, что и пальцем Пинка не трогал. Говорит, что нож не его, а неведомого злодея, как говорится. Однако, когда его схватили, при нем нашли фотографию, спрятанную под рубахой, — мертвый младенец, располосованный ножом, истекающий кровью.

— Которую он, без сомнения, взял у Пинка, как поступил бы и я, если бы увидел ее там. Вы видели эту отвратительную листовку, Брук?

— Да, сэр, видел.

— И вы знаете, что фотографии в ней поддельные?

— Сказать по правде, не знаю, что поддельное, а что нет, сэр. И то, что я знаю или думаю, не особенно важно. Кроме того, я еще не досказал все, что собирался сказать.

— Что ж, рассказывайте до конца. Мы все уладим.

— Такое дело не уладишь, профессор, но сейчас я все расскажу. После того как Кракена посадили в тюрьму, мы, естественно, отправились на ферму «Грядущее», к Матушке Ласвелл, и что же мы там нашли? Тот самый стол из палок с фотографии из листовки, про которую вы вспоминали, — сатанинский алтарь, говорят. Он стоял за амбаром, накрытый холстиной, на столе кровь, а под столом лежал окровавленный нож и склянка с… — Тут констебль опустил глаза и пробормотал: — Говорят, это колдовская мазь.

Сент-Ив расхохотался.

— Не буду притворяться, что не понимаю вас, Брук, но, боже правый, откуда нам знать, что в этой склянке? На ней что, ярлык прицеплен, как на склянке из аптеки?

— Именно так и есть, сэр, ярлык. Но это еще не все. Мы отправились в Китс-Коти и нашли мертвого ребенка, похороненного на лугу у старых камней, — того самого ребенка, изображенного на снимке, который Кракен взял у Пинка.

Сент-Ив отвернулся, стараясь дышать ровно.

— А фотография ребенка сделана, так сказать, с расстояния?

— Нет, сэр, вблизи.

— Как же такое может быть? Это означает, что после того как ребенка убили, если его действительно убили, и до того как его похоронили, Пинку удалось его сфотографировать. Как же он это сделал? Получается, на этот мнимый шабаш ведьм, где, напомню, якобы присутствовала моя жена, пригласили Пинка, чтобы он сделал снимок и навсегда их заклеймил? Не выдерживает никакой критики, мой друг.

Констебль Брук пожал плечами.

— Уверен, что все это разъяснится, сэр, но на данный момент — это улика.

— И мертвый ребенок. Где теперь тело?

— У доктора Пулмана.

— Хорошо. Стало быть, Матушка Ласвелл арестована?

— Мы пытались ее арестовать, но она побила одного из наших людей метлой и убежала в лес. Мы искали, но она спряталась.

— Тоже хорошо. Она ни в чем не виновна. Вы конфисковали метлу? Может, это та самая метла, на которой она летает, — еще одна улика.

Брук моргнул.

— Мне не пришло в голову…

— Найдите ее, мой друг. Если доктору Пулману удастся найти следы колдовской мази на черенке, тут она и попалась. Это вам не приходило в голову? — Сент-Ив понял, что вот-вот сорвется. Ему совершенно не хотелось набрасываться на Брука, доброго, хотя и лишенного воображения блюстителя порядка, но ему очень сильно хотелось кого-то избить. Тем не менее он обуздал свой гнев и усилием воли придал лицу спокойное выражение.

— Что же у вас еще? — спросил он.

Брук смотрел на него, приоткрыв рот.

— Дело в том, что я пришел, чтобы арестовать миссис Сент-Ив. Она на фотографии с ведьмами, видите ли. Она тоже замешана.

— Ведьм не существует, Брук.

— Может быть, и нет, сэр. Надеюсь, что нет. Но похоже на ведьм. Есть и камни в Китс-Коти, и окровавленный алтарь, и ребенок, и убитый Пинк, и два окровавленных ножа в придачу. Мы не знаем, с чего начать. Нам надо…

— Ведовство не является наказуемым преступлением уже сто пятьдесят лет, Брук. Вам-то это должно быть известно.

Брук грустно пожал плечами.

— Есть убитый ребенок, сэр, ведовство это или нет.

Откуда-то сзади, из тени, раздался голос Элис:

— Я пойду с вами добровольно, констебль Брук, — видимо, она стояла у открытой двери и слушала. — Как сказал Лэнгдон, мы это уладим. Я только быстро соберу вещи и выйду.

Элис ушла, и двое мужчин остались сидеть в молчании. Сент-Ив чувствовал себя утопающим, которому не за что уцепиться.

— Скажите мне, Брук, а Клару Райт арестовали? Не думаете же вы, что слепая девушка летает на метле.

— Нет, сэр. Только ваша Элис и Матушка Ласвелл, которые были в Китс-Коти. Их лица ясно видно.

— Они не были в Китс-Коти, Брук. Фотография поддельная.

— Да, сэр. Без сомнения, так и есть, но… — на террасу вышла миссис Лэнгли с двумя стаканами лимонада, и вместе с ней Гилберт Фробишер.

— Мне не до лимонада, — отмахнулся Сент-Ив. Брук, потянувшийся было к лимонаду, замешкался.

— Освежитесь, сэр. Миссис Сент-Ив сказала мне предложить вам лимонад, что я и делаю. Ваш стакан, констебль.

Брук кивнул и принял лимонад, как и Сент-Ив, и оба выпили залпом. Брук смотрел в сторону, якобы разглядывая аллею вистерий, а миссис Лэнгли вернулась в дом с пустыми стаканами.

Сент-Ив ничего не мог сказать, но в голове у него прояснилось. Теперь он уже не сомневался, что все его домыслы насчет Дэвиса подтвердятся. Но все же казалось маловероятным, что этот отвратительный тип — главное действующее лицо. Он просто наемник, и ему нет никакой выгоды от столь изощренных интриг. За ним стоит кто-то другой.

— На пару слов, констебль? — спросил Фробишер, и Брук кивнул с выражением явного облегчения на лице. Они отошли в сторону; Гилберт что-то тихо говорил, и через пару минут Сент-Ив увидел, что его друг дает Бруку несколько ассигнаций.

В дверях показались Элис с чемоданом, который Сент-Ив тут же у нее забрал, и миссис Лэнгли.

— Привести детей? — спросила ее миссис Лэнгли.

— Да, — ответила Элис. — Чего я не хочу, так это тайн, хотя лучше подождать, пока я не уйду, чтобы все разъяснить, что бы это ни значило.

Миссис Лэнгли заспешила к амбару.

— Ты ведь будешь осмотрителен, Лэнгдон? — Элис посмотрела Сент-Иву прямо в глаза. — Никакой поспешности. Гнев никогда не идет на пользу. Он всегда возвращается бумерангом.

— Да, — сказал он. — Ты, конечно, права.

— Знаешь, я сейчас так рада, что мы вместе.

Он кивнул:

— Ты слышала весь разговор? Трудно найти в нем повод для радости.

— Да, слышала. Но я предпочитаю радоваться тому, что мы с тобой муж и жена. Советую тебе обратиться к мистеру Бэйхью, чтобы он подыскал адвоката на случай, если дело дойдет до суда. Умелый адвокат их уничтожит, кто бы они ни были.

— Да, конечно. Я немедленно напишу Бэйхью, — он и не подумал об этом, несмотря на многолетнюю дружбу с Бэйхью, который уже несколько раз был их поверенным. Тут Элис поцеловала его, застав врасплох, но он ответил ей от души. Они подошли к Бруку и Фробишеру, видимо, завершившим разговор и глядевшим на поле хмеля. — Элис будет в тюрьме в Айлсфорде? — спросил Сент-Ив Брука.

— Нет, сэр. Там сидит Билл Кракен, — отвечал Брук. — Если удастся найти Матушку Ласвелл, она, конечно, может сидеть вместе с Биллом.

— Значит, Мейдстоун?

Брук покачал головой.

— Снодленд, сэр, там пусто после Билла Генри и… и там немного удобнее, мэм, попросторнее. Оттуда вид на причал парома, люди ходят туда-сюда, что, несомненно… — он замолчал, скрестил руки на груди и уставился на свои ботинки.

— Я дал констеблю деньги, чтобы он позаботился об удобстве Элис, — шепнул Сент-Иву Фробишер, но прежде чем Лэнгдон успел ответить, они увидели миссис Лэнгли и детей: Финна Конрада, Ларкин, Клео и Эдди, идущих к ним от амбара. Миссис Лэнгли, видимо, что-то сказала детям, потому что они вели себя необычно тихо и серьезно. Когда они приблизились, Ларкин смерила Брука свирепым взглядом, а Клео расплакалась.

— Я сказала детям, что вас не будет день или два, мэм, — объяснила миссис Лэнгли.

Элис поцеловала каждого в щеку, включая Финна.

— Я скоро вернусь домой, — сказала она с убедительной улыбкой и отвернулась. Несложно было догадаться, что она плачет, и Клео разрыдалась еще громче. Сент-Ив и миссис Лэнгли держали детей за руки, когда Элис и констебль Брук пошли к коляске по аллее вистерий.

— Мы еще поквитаемся с легавым, вот увидишь, — тихо сказала Ларкин Эдди.

— Чтобы я больше не слышал ни о каких квитаниях, Ларкин, — Гилберт Фробишер сурово посмотрел на воспитанницу. — Констебль Брук исполняет свой долг. Скоро мы посмеемся над всем этим, как сказал мой папаша, устанавливая капкан на ворюгу-лисицу, — он коротко хохотнул, но осекся, видимо, поняв, что шутка не вполне уместна.

Сент-Ив смотрел Элис вслед, пока она не скрылась из вида. Смеяться сейчас казалось ему диким. Они молча побрели обратно к дому, и он задумался, что же ему теперь сказать детям.

ГЛАВА 17 ЗА ЗАВТРАКОМ

— В Виндховере, да, — рассказывал Гилберт Фробишер за завтраком на следующее утро, — Тауновер владеет большими угодьями, но они оставлены под охоту. Он не хочет ничего выращивать, хотя у него, видимо, огромные стада овец. Когда мне показывали владения, егерь жаловался на браконьеров, а Чарлз рассуждал о пользе публичных повешений. Никогда не любил повешения.

Фробишер, Сент-Ив и Хасбро сидели за столом с остатками завтрака. Лэнгдон почти ничего не ел, зато Гилберт ни в чем себе не отказывал и продолжал накладывать в тарелку бекон и тосты.

— Чарлз — черствый человек, да, хотя весь ужин у его ног сидела дряхлая собака, в которой он явно души не чает. В смысле, он не чужд сентиментальности. Я по-прежнему уверен, что он ничего не знает об этих трусливых махинациях, а если хоть что-то знает, то он не только безумец, но и превосходный актер.

— Не знал, что у него есть сын, — попытался поддержать беседу Сент-Ив. — Жаль, что молодой человек не присутствовал и тебе не удалось его рассмотреть.

— Сын, Хенли — его наследник, — сказал Фробишер, — но пока он ничем не владеет. Чарлз полностью все контролирует, если прибегать к юридической терминологии. Он только недавно решился продать доли с прямым участием, видимо, из-за состояния здоровья. Остальных пайщиков он отверг, потому что они хотели получить контрольный пакет, а не просто вложить деньги, и чрезмерно переживали по поводу дивидендов. Им хотелось гарантий. Чарлз не сразу принял мое предложение только из-за его условий. Наш договор передает мне ограниченный контроль в строго определенных вопросах. Я четко изложил все на листе бумаги, с учетом опасений Матушки Ласвелл, конечно, и подписался. Дал ему понять, что это полное и окончательное предложение и что я не намерен инвестировать просто так, однако не требую дивидендов или гарантий, а напротив, хочу направить собственные средства на решение проблем фабрики, какие бы они ни были.

— Странно, почему сын не присутствовал на переговорах, ведь дело-то серьезное, — вставил Хасбро. — Мне кажется, здесь у него прямой интерес, учитывая, что фабрика когда-нибудь перейдет к нему. Сколько лет Чарлзу Тауноверу?

— Почти мой ровесник, шестьдесят шесть или шестьдесят семь.

— А что у него за болезнь?

— Видимо, что-то с сердцем, — ответил Сент-Ив. — Мы с Элис познакомились с ним на приеме, когда он только приехал в Кент, хотя он, возможно, нас и не запомнил. Он носил с собой пузырек какого-то снадобья.

— Он принимал лекарство, когда я приходил на фабрику, — вспомнил Гилберт Фробишер. — Его едва удар не хватил, когда одна из девушек не к месту разговорилась, так он разъярился. Но он знал, что нужно делать, и откупорил свой пузырек.

— А сын, Хенли, живет в Виндховере? — спросил Хасбро.

— Видимо, — ответил Фробишер. — И активно участвует в управлении фабрикой. Чарлз очень хвалил его способности. Скорее всего, именно Хенли будет руководить работами по реализации моих идей. Чарлз пожалел, что сына нет дома, хотя лично мне это не показалось особенно странным. Тауноверу-младшему не могло быть известно о моем предложении, а двух других потенциальных пайщиков Чарлз уже отослал. Такой молодой человек, как Хенли, найдет себе занятия поинтереснее, чем слушать стариковские разговоры.

Вошла миссис Лэнгли с корзиной — под салфеткой в ней лежали упакованные в газеты свертки.

— Собрала вам кое-что поесть, джентльмены. Корзина для несчастного Билла, а остальное для вас троих — сэндвичи из вчерашнего ростбифа с горчицей. День может оказаться трудным из-за всех этих невзгод.

Фробишер взглянул на карманные часы.

— И этот день уже начался. Финн Конрад обещал сегодня утром показать мне местных птиц, так что я откланяюсь. Номы не пойдем далеко. Тауновер обещал прислать ответ после обеда.

— А я собираюсь в Танбридж-Уэллс, — сказал Сент-Ив. — Передай мои наилучшие пожелания Биллу Кракену, Хасбро. Постарайся поговорить с ним без свидетелей, если удастся.

— Думаю, Брук разрешит. Возможно, у Билла есть догадки насчет того, где может прятаться Матушка Ласвелл. Если да, я попробую разыскать ее, когда вернусь.

— Тогда до встречи в четыре часа? — уточнил Сент-Ив. — Бог даст, мы найдем что-нибудь, проливающее свет на эти мрачные события.

ГЛАВА 18 РОСТБИФ С ГОРЧИЦЕЙ

На Пеннилегс, лошади Элис, имя для которой придумала Клео, когда ей было три года, Сент-Ив въехал в Танбридж-Уэллс с северо-востока, по полузаброшенной тропе, которая вела через глухой лес. В любой другой день его интересовали бы грибы и болотные низины, где из луж иногда выползают всякие любопытные твари; но сегодня все это мало его занимало, даже ранее не виденный удивительно чистый ручей, бежавший в меловых берегах. Сейчас главным было только одно — остаться незамеченным.

Он выехал на широкий луг с пасущимися овцами, куда выходили задние дворы зданий с восточной стороны Танбридж-Уэллса, один из которых принадлежал Пинку — если он действительно находился так близко к лавке Доккета, как вспоминал носильщик Джеффрис. Не испытывая желания быть узнанным или отвечать на вопросы, Лэнгдон тем не менее хотел заглянуть в лавку Пинка и захватил с собой сверток инструментов и отмычек для этой цели.

Увидев вывеску Пинка над задним входом в лавку, он спешился и привязал Пеннилегс к коновязи. Похоже, улица, на которую выходил фасад дома, не была пустынной, но отсюда никого не было видно, поэтому Сент-Ив не стал прятаться. Немного поодаль виднелась полуразвалившаяся хибарка с приоткрытой дверью. До нее еще дойдет очередь в свое время. На данный момент Сент-Ива больше интересовал дверной замок — врезной, на вид новый, хотя в итоге он не помог Пинку избежать его участи. Видимо, фотограф ввязался в рискованную игру, или же, промелькнула в голове Сент-Ива мысль, замок вставила полиция, чтобы в лавку не попали посторонние, — в таком случае следовало поторопиться. Он вытащил набор отмычек и с третьей попытки справился с механизмом. Толкнув дверь, Сент-Ив вошел в лавку и притворил за собой дверь.

Он зашел в темную комнату, подозревая, что не найдет ничего полезного. Повсюду лежали стеклянные фотографические пластинки, но на них не было ничего интересного: свадьбы, похороны, несколько фотографий мертвых детей — сделанных так, чтобы они напоминали живых. Фотографии мертвых всегда казались ему одновременно грустными и отвратительными, но сейчас они ничего не доказывали. Нашлась дюжина пластинок с фотографиями, сделанными на званом вечере, но опять-таки как улики они не годились; было бы странно, если бы их здесь не оказалось. На полу валялись осколки разбитых пластинок, как если бы Пинк впопыхах пытался уничтожить следы своих фотографических махинаций или же судорожно разыскивал какие-то нужные ему негативы. Сент-Ив изучил осколки и обнаружил на одном двойное изображение — одно фото, наложенное на другое, — однако остался лишь фрагмент кадра. Это доказывало, что Пинк манипулировал фотографиями, но, чтобы оправдать Элис, этого мало. Неясно, что уже забрали или уничтожили — сам Пинк, убийцы Пинка или полиция…

Сент-Ив нашел толстостенные бутыли с химикатами, самым интересным среди которых оказался цианистый калий, однако Пинка никто не подозревает в отравлении: все эти вещества применяются в его ремесле. На полу оставалась большая засохшая лужа крови, вокруг валялась разбросанная одежда, местами запачканная кровью. В углу лежал сломанный стул — видимо, свидетельство драки Кракена с Пинком, если они действительно дрались. Понять, что произошло, не представлялось возможным.

Он снова вышел на улицу, закрыв и заперев за собой дверь. Футах в шестидесяти стояла разваливающаяся хибарка с обрушившейся с одного угла крышей и изгнившими снизу досками, все строение опасно покосилось. Дверь в хибарку теперь стояла закрытой. Ветер? Или кто-то скрывается внутри? На окне с разбитыми стеклами болталась ветхая занавеска. Хибарка выглядела нежилой, и вряд ли Пинк пользовался ею в качестве кладовки в столь ветхом виде — непонятно даже, принадлежала она ему или нет.

Занавеска колыхнулась под порывом ветра, и за ней на мгновение мелькнуло лицо мальчишки.

Сент-Ив немедленно направился к хибарке, дернул дверь, оказавшуюся запертой, а потом обошел вокруг через заросли бурьяна, к покосившейся стене. Он появился как раз вовремя: мальчишка выбирался наружу через узкую дыру между двумя досками в дальнем углу. Заметив Сент-Ива, он в панике рванулся, но застрял, зацепившись за выступ доски. Сент-Ив схватил его за воротник, сразу же опознав в нем помощника Пинка. Мальчишка пытался было вырваться, но быстро перестал трепыхаться.

— Я-то вам на что сдался? — спросил он, встав на ноги, когда Сент-Ив его отпустил. — Я ничего не сделал. Батрачил у Пинка, таскал вещи и все такое. Убили его, туда ему и дорога.

— Носильщик на платформе в Айлсфорде говорил, что Пинк бил тебя ногами. Это правда?

— Правда-правда, да и похуже бывало, — он сел на землю, смирившись со своей участью. Худой, с осунувшимся лицом и впалыми щеками, он уставился вдаль. — Прирезали старика Пинка-то. Прикончил он его, — он кивнул, продолжая смотреть в пустоту, видимо, вспоминая смерть Пинка.

— Так ты это видел? — спросил Сент-Ив. — Кто его зарезал — высокий, худой мужчина, с растрепанными волосами? Он был…

— Не, не он. Был другой, коротышка, в капюшоне, чтоб лица не разглядеть.

— Коренастый такой? Сильный? — спросил Сент-Ив, припоминая сторожа, которого Хасбро сбил с ног у Эклис-Брук три дня назад — товарища Дэвиса.

Мальчишка кивнул.

— А где был худой, высокий? Он, видишь ли, мой друг, и его наверняка повесят за убийство, если мы не найдем другого, в капюшоне.

— Вы про того, кто дома поджигал? Он ваш друг?

— Поджигал?.. Конечно! Да, он самый, кто дома поджигал!

— Он зашел в лавку, вот как вы только что. Мистер Пинк выбежал на улицу, и другой, в капюшоне, вышел из-за угла и погнался за ним. А мистер Пинк развернулся — и в сторону, снова к двери, чтобы спастись, — тут-то он его и пырнул. Втащил мистера Пинка вверх по ступенькам и втолкнул в лавку. Я в окно все видел. Коротышка ушел. И тут вышел ваш высокий, весь прямо в крови, и тоже быстро ушел. Мистер Пинк больше уже не выходил. Потом появились фараоны, но я выполз через дыру и спрятался.

— Ты не говорил с полицией?

— Мне папаша запретил. И не думай, говорил. От них одни неприятности, кем бы ты ни был.

Сент-Ив посмотрел на лес вдалеке, обдумывая услышанное. Ему уже не терпелось отправиться обратно, но мальчишку нужно было взять с собой.

— И как же тебя зовут?

— Виллум, так кличут.

— Не хочешь ли поесть, Виллум? У меня есть сэндвичи — ростбиф с горчицей.

Тот пожал плечами.

— Если подождешь меня, я принесу. А ты, стало быть, живешь здесь? В хибарке?

Мальчишка снова пожал плечами.

— Может, и так, — сказал он.

— Подожди здесь, — Сент-Ив подбежал к Пеннилегс, терпеливо ждавшей на привязи, и достал свой обед, собранный миссис Лэнгли, из седельной сумки. Когда он вернулся, мальчишка так и стоял на том же месте; он взял у Сент-Ива сэндвич и набросился на него, не переводя дух. Сент-Ив не мешал, и вскоре с едой было покончено. — У меня еще один есть, — сказал Сент-Ив, — но тебе, пожалуй, лучше немного подождать, прежде чем приниматься за второй. Ты долго работал у Пинка?

— С зимы.

— А жил здесь?

— Где ж еще мне жить? Когда я делал что-нибудь для Пинка, он давал мне шиллинг.

— Стало быть, шиллингов теперь не будет?

Мальчишка в очередной раз пожал плечами, и Сент-Ив достал из кармана четыре шиллинга и протянул их на ладони. Мальчишка подозрительно посмотрел на него, но взял монеты и зажал их в кулаке.

— Поедешь со мной? Чтобы спасти моего друга от виселицы?

— Куда?

— В место получше, я думаю. На ферму, где жгли город из картона. Ферма «Грядущее», так она называется. Они тебя примут. Но тебе придется рассказать все, что ты видел.

Мальчишка кивнул и встал, и они вместе зашагали к Пеннилегс, однако не успели дойти, как из-за угла появился констебль и направился к двери лавки Пинка, держа в руке ключ. Заметив Сент-Ива и Виллума, он развернулся и пошел к ним. Мальчишка пустился наутек и, обогнув дом сзади, скрылся за углом в направлении деревни. Констебль бросился в погоню, пронесся мимо Сент-Ива, но, будучи плотным мужчиной изрядно за пятьдесят, вскоре сдался. Он вернулся, тяжело дыша, и Сент-Иву пришлось подождать, пока он придет в себя.

— Извольте объяснить, что вы здесь делаете, сэр, — произнес наконец констебль.

— Я ищу фотографа, Манфреда Пинка. Похоже, его мастерская заперта.

— Стало быть, у вас к Пинку есть дело?

— Именно так, сэр. Мы заплатили ему за работу, а он до сих пор ее не сделал.

— И уже не сделает. Вам не посчастливилось, Пинк мертв — убит. Вы разговаривали с подмастерьем Пинка.

— Неужели? Он сказал, что сирота, и я дал ему четыре шиллинга.

— Не стоит их поощрять, сэр. У вас добрые намерения, но теперь, когда Пинк мертв, мальчишке делать здесь нечего.

— Возможно, эти четыре шиллинга ему пригодятся. Не знаете, как мне получить фотографии, ведь они по праву принадлежат мне? Пусть Пинка нет в живых, но я заплатил ему за работу, и они мои.

— Мастерская Пинка опечатана, все его имущество конфисковано, по крайней мере, на данный момент — улики, сами понимаете. Можете подать заявку в полицейском участке на Слейд-стрит. Знаете, где это?

— Я найду. Благодарю вас, сэр. Всего вам хорошего.

Сент-Ив подошел к терпеливо дожидавшейся Пеннилегс, вскочил в седло и коснулся шляпы, прощаясь с все еще смотревшим на него констеблем. Он повернул в переулок, где скрылся Виллум, и поехал на север вдоль Камден-роуд, пока город не остался позади. Тогда он повернул к лесу, чтобы вернуться в Айлсфорд тем же тайным путем, что привел его в Танбридж утром. Однако ехал он не торопясь, временами оглядываясь, и, подъехав по лугу к опушке леса, разглядел следовавшего за ним Виллума, голова которого то и дело выныривала из высокой травы.

Сент-Ив подождал, пока мальчишка догонит его, но тот вскоре пропал из виду, поэтому он сам съел оставшийся сэндвич, запив его бутылкой эля под ленивое жужжание мух на солнцепеке. Над лугом висела пустельга, вдруг птица нырнула к земле и схватила мелкого зверька — на таком расстоянии Сент-Ив не мог различить, какого именно, возможно, крота. Виллум бесследно исчез, хотя вряд ли мальчишка просто пошел прогуляться по лугу.

Сент-Ив повернул Пеннилегс к лесу и одолел еще четверть мили, а потом придержал лошадь и укрылся на небольшой полянке, чтобы понаблюдать за тропой. Притаившись в тени, он подождал, не появится ли мальчишка. Возможно, Виллум просто стесняется. Или же после бегства от констебля вовсе передумал идти на ферму.

Долго ждать не имело никакого смысла. День был в самом разгаре. Сент-Ив выбрался из своего укрытия и неспешно направился дальше. Визит в Снодленд придется отложить до вечера. Приходилось признать, что он упустил мальчишку, а с ним и шанс освободить Кракена и доказать, что Пинк являлся лишь частью чего-то большего. Брук, конечно, ему поверит и на слово: они с констеблем знали друг друга достаточно хорошо. Однако в суде пересказ чужих слов не значит практически ничего.

ГЛАВА 19 ПРЯТКИ НА КУХНЕ

Сент-Ив лежал в постели один, от чего уже давно отвык. Он вспомнил слова Элис — как она счастлива быть с ним сейчас, — и от этого ему сделалось совсем грустно. Они с Хасбро побывали вечером в Снодленде и, к своей радости, нашли камеру Элис вполне сносной: довольно просторная, с окном, хотя и зарешеченным, и с железной кроватью, а не дощатой лавкой. Узнице принесли еду из трактира «Малден-Армс». «Солидный господин, мистер Фробишер, внес необходимую сумму, чтобы все оплатить», как объяснил потом тюремщик.

Однако радоваться было нечему. В округе по рукам ходили листовки с не просохшей еще типографской краской, с обвинениями в колдовстве и фотографией мертвого младенца. В ней жителей Снодленда призывали взять правосудие в свои руки, раз полиция бездействует: кормит преступников мясными пирогами и поит портером за счет честных граждан.

И многие отозвались на призыв: в окно камеры Элис летели яйца и помидоры, и двум констеблям пришлось силой разгонять скопившуюся толпу, причем одному из полицейских досталось бутылкой по голове. Хасбро решил остаться и дежурить на дороге, прямо под окном. При нем было ружье, но он получил приказ стрелять только вверх, если иного не потребуется для необходимой самообороны. Когда Сент-Ив отправился домой, в окрестностях тюрьмы все стихло.

Он слышал, как в летней спальне громко шепчутся дети. Весь вечер они вели себя необычайно серьезно, хотя чему тут удивляться. Они подслушивали, когда Лэнгдон рассказывал миссис Лэнгли о своем походе в Снодленд и о том, что Хасбро остался у тюрьмы. В его планы вовсе не входило посвящать детей в эти детали, но он недооценил предприимчивость и внимательность Ларкин. Он видел, как после заката его сын, дочь и воспитанница Гилберта вышли из домика Финна следом за котом Ходжем, а Финн позвал их обратно, сказать что-то еще напоследок.

Что-то происходит. Наверное, Клео и Эдди вступили в шайку Ларкин. Может, и Финна туда втянули. Сент-Ив попросил детей честно рассказать, что они замышляют, но все промолчали, что уже означало бунт. Клео расплакалась, сказав, что хочет, чтобы мамочка вернулась, и Сент-Ив сам с трудом удержал слезы. Он уложил детей спать около часа назад и сейчас не находил в себе сил спуститься и навести порядок. В конце концов, они расстроены ничуть не меньше его, и глупо требовать забыть обо всем и успокоиться.

Чуть позже, разбуженный каким-то шумом, он не сразу понял спросонья, где находится, с внезапным ужасом обнаружив отсутствие Элис. Он снова услышал голоса детей, теперь громкие, и окончательно проснулся. Выскользнув из постели, он выглянул в окно, где, к своему изумлению, увидел Ларкин, гнавшуюся в лунном свете по двору за убегавшим мальчишкой, словно гончая за лисой. Клео и Эдди в развевающихся ночных рубашках едва поспевали за ней. В беглеце Лэнгдон узнал Виллума из лавки Пинка.

Увидев мальчишку, Сент-Ив воодушевился. Ларкин, немногим выше пятилетнего Эдди, прыгнула на Виллума и сбила его на землю. Не теряя времени, она вскарабкалась ему на спину и придавила его к земле коленями, цепко схватив тонкими пальцами за уши, чтобы он не мог повернуть голову. К ним подбежали Клео и Эдди и встали рядом.

Сент-Ив, прыгая через две ступеньки и придерживая рукой ночной колпак, сбежал вниз и выскочил на двор как раз вовремя, чтобы остановить Ларкин, уже успевшую пару раз приложить мальчишку по затылку.

— Вот что было у него в кармане, сэр! — Ларкин показала часы с брелоком. — Стибрил у кого-то. Откуда еще ему их взять. Мы нашли его в кухне, доедал остатки мясного пирога. Прокрался в дом, неумеха — шум поднимает, как пьяный. Придурок самый настоящий.

Виллум лежал тихо, уткнувшись лицом в траву.

— Пожалуй, можно разрешить ему встать, Ларкин, — Сент-Ив забрал у девочки часы. — Его зовут Виллум, он мой приятель, — Ларкин отпрыгнула в сторону, а потом поднялся на ноги и бесконечно унылый Виллум. — Позволь представить тебе Клео и Эдди, Виллум. Они мои дети. А схватила тебя Ларкин.

Виллум молча стоял, понурив голову.

— Часы ваши, сэр? — Ларкин дернула Сент-Ива за рукав.

— Они мистера Пинка, вот чьи, — сказал Виллум.

— Мистера Пинка, — повторила Ларкин. — Мистера Шминка, рассказывай.

— Он не врет, Ларкин, — возразил ей Сент-Ив. А потом, повернувшись к Виллуму, сказал: — Ты из-за них стал убегать от констебля?

Тот молча кивнул, глядя в землю.

— А то меня вздернут, как папашу.

— Не вешают сейчас малолеток, — заявила Ларкин. — Давно уже не вешают.

Виллум пожал плечами и зашмыгал носом, закрыв глаза руками. Клео положила руку ему на плечо и попросила, чтобы он прекратил, Эдди сообщил, что здесь он «среди друзей», а Ларкин сказала:

— Худо-бедно не повесят тебя. За стибренные часы не повесят.

— Ты шел за мной до самого дома? — спросил Сент-Ив. — Иначе как ты сюда попал.

— Да, сэр. Вы остановились там, в лесу, но я подождал, чтобы вы поехали дальше. Я не… — тут мальчишка снова заплакал, к явному неодобрению Ларкин. — Я… я п-потерял мои шиллинги, — всхлипнул он, сунув руку в карман, и тут же упал на колени и стал шарить по траве руками. Клео и Эдди взялись ему помогать, но в итоге три монетки нашла Ларкин, всегда замечавшая бесхозные медяки, не обращая особого внимания на то, как они остались без хозяина. Последнюю, четвертую, нашел сам Виллум.

— Можешь оставить себе эти карманные часы, Виллум, — Сент-Ив вручил их мальчишке, когда тот поднялся на ноги. — Мистеру Пинку они уже не нужны, и, насколько мне известно, он должен тебе жалованье. Однако тебе придется оказать нам услугу и рассказать все констеблю Бруку завтра утром. Помнишь, что я говорил тебе днем?

— О том дядьке, что дома поджигал?

— Именно. Мы с тобой завтра освободим нашего друга. Нам очень повезло, что ты теперь с нами. Сегодня переночуешь вместе с Клео, Эдди и Ларкин, вы еще подружитесь, но рано утром нам с тобой надо будет идти.

— Дома поджигал? — переспросила Ларкин. — Вот за это уж точно вздернут, без всякого сомнения.

— Ненастоящие дома, — ответил Сент-Ив. Он отвел Клео, Эдди и Ларкин в сторонку и сказал: — Не дайте Виллуму сбежать. Он наш друг, как я уже сказал, так к нему и относитесь, но у него пока испытательный срок. Ясно вам?

— Не волнуйтесь, сэр, — солидно ответила Ларкин. — Будем смотреть за ним, как за младенцем.

Через полчаса, после того как дети вчетвером уничтожили остатки мясного пирога, половину ковриги хлеба и кусок сыра, запив все это лимонадом миссис Лэнгли, Сент-Ив снова улегся в постель. Радость по поводу нашедшегося Виллума куда-то улетучилась, и он снова думал об Элис. Под охраной вооруженного Хасбро и двоих констеблей сегодня ночью она в безопасности. Если доказать, что Пинк изготовил поддельные фотографии и листовку по чьему-то заказу, как можно не без оснований предполагать, и что его убил некто неизвестный, а не Билл Кракен, это будет серьезным доводом против шатких обвинений против Элис и Матушки Ласвелл. Но этого не случится, пока Виллум не расскажет все, что видел, констеблю Бруку.

Сент-Ив очнулся от беспокойного сна еще до зари, наскоро умылся, пригладил руками волосы и оделся в темноте. Спустившись, он узнал от миссис Лэнгли, что Гилберт Фробишер до сих пор не вернулся из Снодленда. Вчера вечером старик отправился на встречу с Тауновером и его поверенными и собирался переночевать в Виндховере. Виллум все еще спал, хотя остальные дети уже встали и оделись, и миссис Лэнгли уверила Сент-Ива, что с ними все в порядке. Она не дремлет, и сегодня они ничего не выкинут, ни в коем разе.

— Я подниму мальчишку, — сказала она, и Сент-Ив, которому не терпелось отправиться в путь, кивнул.

ГЛАВА 20 МАТУШКА ЛАСВЕЛЛ В ЛЕСУ

На задах фермы «Грядущее», за десятиакровым лугом, где заканчивались владения фермы, через лес протекал ручей Хэмптон-Брук. Временами здесь появлялись рыбаки в поисках форели, но неделями ручей и лес стояли никем не потревоженные, и тишину нарушал лишь шум ветра в ветвях, крики птиц и хруст веток под копытами и лапами диких животных. Над ручьем возвышались выветренные тысячелетиями меловые холмы с выточенными дождевой водой неглубокими пещерами.

Матушка Ласвелл уже вторую ночь ночевала в одной из этих пещер. Вход в пещеру скрывали кустарники, и его невозможно было заметить с тропы, шедшей вдоль ручья. Несмотря на уединение и тишину, спалось ей плохо, и, пытаясь сохранить ясность мысли, целыми днями она упорно продумывала речь, которую, сложись все иначе, собиралась произнести этим самым утром на сходке «бумажных кукол» у паромной переправы напротив фабрики, на противоположном берегу реки. Девушки готовы были бастовать — все признаки налицо, — так что нельзя упускать шанс внести свой вклад в общее дело.

Матушка, натащив в пещеру листьев и папоротника, сделала из них неплохую постель, но после беспокойной ночи все тело ее онемело и болело, хотя и оставалось в полной готовности к последнему, возможно, выходу на публику. Билл арестован за убийство, она это знала. Если он действительно совершил то, в чем его обвиняют, то только ради нее — по глупости и ради любви. Ей бы запретить ему, остановить, но как она могла знать? Умчался, не сказав никому ни слова. Что сделано, то сделано. Если повезет и его не повесят, их обоих посадят в тюрьму, прочь от мирской суеты. С этой мыслью Матушка проснулась сегодня утром: ее последняя надежда — закончить начатое и провести остаток своих дней в темной камере.

Тяжело поднявшись на ноги, она отряхнула одежду от пыли, расправив мятую ткань, как могла: огненная материя платья потускнела от пыли и пятен. Утренняя заря только брезжила, но луна светила ярко и отражалась в ручье. Матушка спустилась по крутому берегу, цепляясь за ветви деревьев, чтобы не упасть, и наконец выбралась на ровную землю.

На мокром песке еще виднелись следы Хасбро. Вчера он приходил искать ее, кричал, звал по имени. Хороший, добрый человек, надеялся помочь, но перед ней стоит важная задача, и она не позволит никому, кто бы это ни был, ей помешать.

Опустившись на колени на плоский камень, она помолилась, вымыла лицо и руки в холодной воде ручья и напилась из него. Есть было нечего, однако аппетит пропал еще с того момента, когда за ней пришли полицейские и сообщили, что натворил Билл, а потом обнаружили ту пакость, что лакеи Тауновера спрятали за амбаром. Она оглянулась на вход в пещеру — возможно, ее последнее пристанище на свободе — и подумала о ферме «Грядущее», о счастливых прожитых там годах и о том любопытном факте, что вскоре она может отправиться в грядущее совсем иного рода, если злодеи решатся расправиться с ней, как расправились с бедной Дейзи. Вряд ли они оставят ее в покое.

Наслаждаясь запахами влажной листвы и прохладным утренним ветерком, Матушка зашагала вперед с гораздо более легким сердцем, чем ожидала. Она шла по краю луга, держась в тени деревьев, чтобы ее не заметили при свете луны, окольным путем к реке Медуэй, наслаждаясь симфонией приветствующих новый день птиц, прекрасной и печальной.

ГЛАВА 21 В СНОДЛЕНД

— Пока никого! — громко прошептал почти невидимый в утренних сумерках Эдди со своего поста у высокого чердачного окна. Он наблюдал за домом и освещенной луной аллеей вистерий, балансируя на узкой площадке с укрепленным на ней поворотным краном с блоками для подъема грузов в амбар. Клео стояла рядом, держа брата за рубашку.

К площадке крана вела деревянная приставная лестница. Кран годился для многого, в том числе и для быстрого спуска на землю, однако подобные номера не одобрялись, и потому устройство использовалось лишь внутри амбара, в основном для подъема тяжелого седла на спину Доктора Джонсона. Эта процедура была завершена минут десять назад, и теперь готовый к походу слон, озаряемый светом двух масляных ламп, доедал остатки фруктов, сухого хмеля, сахарного тростника и позавчерашнего хлеба из пекарни. Закончив жевать, он выпил разом половину корыта, потом облил себя водой из хобота — исключительно для забавы, — а затем отошел и наложил огромную кучу на сено.

— Виллум вышел, — сообщил сверху Эдди. — Ждем отца.

Ларкин и Финн, ждавшие у двери амбара, помахали мальчику, подтверждая, что услышали его.

— Ты ведь любишь мисс Элис, а? — спросила Ларкин Финна, державшего повод Джонсона. — По твоему лицу все видно.

— С чего ты взяла? — сделав безразличный вид, спросил Финн. — Она замужем за профессором. Мне нельзя ее любить. Это неблагородно.

— Врешь ты все. Сам знаешь. Ты к ней неравнодушен, Финн. Она настоящая леди. Тогда, в Лондоне, видела меня первый раз, но была ко мне добра, да и дядюшка Гилберт тоже, взял меня в дом, как родную. Мой папаша, пьянчуга-старик, тогда уже два года как помер, а мать свою я и не помню.

— Не скучаешь по вольной жизни на реке? — спросил Финн. — Я вот не скучаю.

Ларкин уклончиво пожала плечами и признала:

— Немного. Только это все уже в прошлом. Прошлое меня не заботит. Вот что мне не нравится, так все эти нынешние разговоры о ведьмах.

— Это же чепуха! — зашипел Финн. — Все неправда.

— Всем плевать, что правда, а что нет. Я слыхала байку об одном старике из Эссекса, колдуне. Его бросили в реку, чтобы вывести на чистую воду. В итоге он умер, а тех, кто его топил, отпустили. Ты слишком долго живешь среди порядочных людей, Финн. Ты не знаешь, что народ попроще выделывает.

— Я знаю больше, чем тебе кажется, Ларкин. Но понимаю, о чем ты. Клео и Эдди, пожалуй, лучше не знать о том, как топят колдунов.

— Может, и так. Я вот что говорю: если они убили этого бедолагу Генри и сказали, что он сам повесился, так и с Элис так же поступят. Не надейся, что не посмеют.

— Я знаю, что не посмеют, — ответил Финн, — потому что я не позволю.

— Вот именно, — сказала Ларкин, пристально глядя на него. — И я о том же, — лицо воспитанницы Гилберта Фробишера внезапно стало суровым. На нем читалась не только решимость, хотя этого-то ей было не занимать, но и нечто гораздо более опасное, неожиданное на лице такой щуплой маленькой девочки.

— А вот и отец! Садятся в коляску, — громко прошептал Эдди. — Уехали! — он начал медленно, дожидаясь устремившуюся следом Клео, спускаться по лестнице. Оказавшись на полу, дети побежали к двери амбара и поднялись на площадку, а оттуда забрались в седло Доктора Джонсона.

— Я буду править, — Ларкин взяла вожжи. — Боггс научил меня ездить в коляске и карете, а слоны, ясное дело, не сильно от них отличаются.

Финн согласился при условии, что он будет держать повод, и они выехали из амбара. Небо на востоке покраснело, но было еще довольно темно. Они сразу отправились в путь, но слон не успел пройти и десяти шагов в сторону аллеи вистерий, как из дома показалась миссис Лэнгли. Она вышла на дорогу перед Доктором Джонсоном и подняла руку. Слон послушно остановился.

— Знаю, что вы задумали, не сомневайтесь, — объявила она детям. — Слышала все ваши разговоры вчера вечером, но думала, вы играете, иначе приковала бы вас всех цепями к кроватям. Профессор ничего подобного не разрешал, и вам это прекрасно известно, раз вы выбрались тайком, как только он скрылся с глаз. Сию минуту возвращайтесь в амбар. Поставьте Джонсона в стойло и приходите завтракать.

Крайне недовольные Ларкин, Клео и Эдди слезли на землю, а Финн с явным облегчением повел животное обратно, крикнув:

— Я позабочусь о Джонсоне!

В амбаре Финн принялся снимать тяжелое седло со спины слона с помощью крана. Эдди, Клео и Ларкин побрели в дом. Через десять минут, закончив работу, парнишка остался один. Он выглянул за дверь амбара и, убедившись, что никого вокруг нет, а на востоке уже занимается заря, припустил со всех ног к дороге, нырнул в лес, а там, уже особо не торопясь, побежал дальше, к броду перед запрудой. Перебравшись на противоположный берег, даже не замочив ботинок, Финн побежал вниз по течению реки, оставляя Айлсфорд и старый мост позади слева. Справа пробивался сквозь листву бледный свет зари.

В какой-то момент парнишка перешел на быстрый шаг, чтобы выровнять дыхание, и минут через пять услышал нарастающие звуки, которые выбивали из земли чьи-то стремительные легкие ноги. Оглянувшись, он увидел быстро догонявшую его Ларкин. Финн остановился и подождал девочку. Ларкин явно сильно злилась, что ее оставили, — парнишке даже показалось, что она готова его придушить.

— Это ты заложил нас миссис Лэнгли! — рявкнула она. — Она стояла у окна и ждала нас, я прекрасно видела. И видела, как ты дернул, едва она ушла.

— Я думал о Клео и Эдди. Я же тебе говорил, нельзя их брать. А если с ними что случится? Но надо было, чтобы Эдди думал, что его берут с собой, понимаешь? Как ему оставаться дома, когда мама в тюрьме, и вообще? Я знал, ты вывернешься как-нибудь.

— Уж я-то вывернусь, будь уверен! — Ларкин сверлила его свирепым взглядом.

Наконец Финн, не найдя, что ответить, молча кивнул, и они пустились бегом дальше. Ларкин, казалось, неслась над землей без всяких усилий, будто бегала по лесным тропинкам всю свою жизнь. Через четверть часа они выбежали из леса на дорогу, которая здесь спускалась к реке. Вдали виднелись паромная переправа, толпа людей и черный дым, поднимающийся из трубы парома. Ветер, дувший им в лица, доносил шум и невнятные крики — что-то нехорошее происходило на берегу в Снодленде. А пока Финн и Ларкин, пытаясь понять, что там случилось, стояли и слушали, раздались звуки ружейных выстрелов.

— Сколько отсюда до моста? — задыхаясь, спросила Ларкин.

— Где-то мили полторы.

— А потом опять вниз по реке. Три мили. Не успеем.

Ларкин огляделась: отсюда к воде уходил поросший травой откос, а внизу виднелся небольшой причал на сваях с двумя привязанными к нему лодками, чьи хозяева, без сомнения, жили в скромных домиках, видневшихся за деревьями. Только начинался отлив, река медленно несла свои воды в море. Не говоря ни слова, девочка бросилась к причалу и мигом отвязала быструю на вид лодку с заостренным носом.

— Нужно будет ее вернуть, — сказал Финн. — Ты же знаешь, да?

— Не трать время на разговоры, — был ответ.

Они забрались в лодку. Ларкин опустила весла в воду, развернула легкое суденышко на месте и, глянув через плечо на противоположный берег, направила его поперек реки. Течение сносило их вниз, и вскоре они миновали фермы на окраине Снодленда, где суетились работники, а один вел по дороге пару волов. Ларкин налегала на весла, берег приближался, а Финну оставалось только гадать, что произойдет дальше — обнаружат ли себя враги, есть ли у Ларкин какой-то план, где профессор, где Хасбро…

На берегу что-то мелькнуло: над сыромятней показалась полная женщина в оранжево-красном платье — не кто иная, как Матушка Ласвелл, стремившаяся как можно быстрее добраться до переправы. Она целеустремленно ковыляла, хотя, казалось, вот-вот упадет — но каждый раз женщина успевала подставить ногу и продвинуться немного вперед.

Финн чуть не грохнулся в воду, когда лодка уткнулась в берег и застряла носом в траве, а днищем — в песке. Ларкин сразу выскочила и бросилась бежать. Финн, затащив лодку повыше, чтобы ее не унесло, бросился догонять девочку. Матушка Ласвелл их немного опередила, и пока Финн возился на берегу, исчезла в толпе «бумажных кукол», сгрудившихся у паромной переправы, нараспев что-то выкрикивая.

ГЛАВА 22 ПОКАЗАНИЯ

— Ну что ж, — сказал констебль Брук, когда Сент-Ив и Виллум вошли в небольшую контору тюрьмы, где в единственной камере томился Билл Кракен. — Я уж думал, доктор Пулман пришел. Он прислал записку, что закончил обследование младенца. Жду его с минуты на минуту. А это что за мальчик?

— Это мой юный друг Виллум, — ответил Сент-Ив, а Виллум снял шляпу, как его научил Сент-Ив, и опустился на стул, уткнув подбородок в грудь. — Виллум может сообщить кое-что новое об убийстве в Танбридж-Уэллсе.

— В самом деле? Он слыхал про объявленную награду? Филантропическое общество пообещало пятьдесят фунтов за сведения, которые помогут найти убийцу, хотя, похоже, убийца все же Билл, как это ни прискорбно. У парнишки, значит, есть что-то новое?

— Да, — отвечал Сент-Ив. — Я считаю, что это очевидный факт — факт, доказывающий, что Билл Кракен не виновен в этом преступлении. Говори, Виллум.

— Тебе нечего бояться, — сказал Брук, видя замешательство мальчика, и с этими словами открыл ящик письменного стола и достал оттуда пергаментный сверток. — Может, хочешь леденец? — не ожидая ответа, он вытащил длинный леденец из обертки, сломал его о край стола и протянул щедрый кусок Виллуму, который тут же схватил лакомство, зажал его в кулаке, а кулак засунул между коленями.

Потом мальчишка боязливо огляделся и, видимо решив, что все пути к бегству отрезаны, заговорил:

— Я видел, как убили Пинка. Тот тип пырнул его ножом. Вот сюда, — Виллум ударил себя в грудь рукой с зажатым в ней куском леденца, словно ножом.

— Видел своими собственными глазами? — переспросил Брук.

Виллум кивнул.

— Я работал у Пинка. По крайней мере, иногда. Я сидел там, в старом сарае, и все хорошо видел в окно.

— В той полуразвалившейся хибарке на заднем дворе, там?

— Точно так, сэр. Пинк иногда давал мне шиллинг, и он сказал, что я могу там ночевать, там хоть есть крыша.

— А тот, что убил Пинка, — разве это не тот, кто сидит у меня здесь, в этой самой тюрьме?

— Вашего я видел, сэр. Высокий такой. Худой. У него волосы еще торчком на голове и уши вот такие… — Виллум для наглядности приставил ладони к ушам. — Он был в красных гамашах, а штаны у него полосатые, и на заду заплата пришита.

— Все правильно. Вижу, ты честный мальчик. И что же ты видел, что он делал?

— Так вот, сэр… — и Виллум рассказал констеблю все в точности, как уже рассказывал раньше Сент-Иву: что Кракен зашел в мастерскую Пинка через заднюю дверь и что Пинк сломя голову выбежал на улицу навстречу своей участи — коренастый человек, лицо которого скрывал капюшон, ударил его ножом в грудь. — Он только чуточку повыше, чем мистер Пинк, но ужас какой сильный, как мой папаша, тот на стройке грузчиком работал. Старина Пинк упал навзничь, а этот тип поставил его на ноги, словно он ничего не весил. Пинк хотел убежать, кровь у него так и хлещет, но тот затащил его вверх по лестнице и закинул внутрь. А потом убежал он, тип этот.

Брук откинулся в кресле и на минуту задумался.

— Билл Кракен утверждает то же самое, профессор. Это, конечно, ничего не значит, если только его слова. Пока кто-то другой не подтвердит его рассказ, он не стоит и фартинга. Кракен говорит, что Пинк ударил его по голове стеклянным пресс-папье и потому у него на голове рана. Но зачем Пинку его бить, если Кракен на него не нападал?

— Я уже говорил вам об этом, — сказал Сент-Ив. — Снимки так называемых ведьм не что иное, как ловкая подделка. Пинк изготовил их у себя в лаборатории из фотографий, снятых на вечере у Матушки Ласвелл. Однако что-то у него пошло не так. Его наниматели решили заставить подельника замолчать — по крайней мере, так я думаю, — а Билл застал его, когда он собирался бежать.

— А что же тогда мертвый младенец? Не такой же Пинк злодей, чтобы убивать ребенка.

— Не спорю, мертвый младенец настоящий, хотя вся эта история и выглядит в высшей степени подозрительно. Уверен, Пинку хорошо заплатили, чтобы он подделал улики.

Снаружи послышался шум подъехавшей повозки.

— А вот и доктор Пулман, — заметил Брук. — Я задам все необходимые вопросы, если вы не возражаете, профессор.

Вскоре дверь распахнулась и вошел коронер в своем замызганном белом халате и с остывшей трубкой в зубах. Они обменялись приветствиями, и Пулман сел в свободное кресло.

— Короче говоря, младенец мертворожденный, — объявил он. — Он не сделал ни одного вдоха. Их не так уж сложно раздобыть. Есть повивальные бабки, которые зарабатывают себе на булавки, продавая таких бедняг. В общем, нет никакого убитого младенца, есть тело так и не родившегося младенца.

— А кровавая рана откуда? — спросил Брук.

— Кровь скорее всего свиная, хотя сгодится любое животное. Будь кровь свежая, я мог бы говорить с большей уверенностью, что она не человеческая, но, засыхая, клетки крови сжимаются и съеживаются, и становится практически невозможно отличить человеческую кровь от крови животного. Как бы там ни было, у мертвых раны не кровоточат. Кровь, я бы сказал, — это театральный реквизит.

— Понимаю, — Брук выглянул в окно. Ветер окреп, и его порыв поднял целую кучу листьев. — Одну секунду, джентльмены, — констебль вышел и тут же вернулся, ведя перед собой осунувшегося Билла Кракена.

— Вот, он самый! — воскликнул Виллум, приподнявшись в кресле и указывая пальцем.

— Ты уверен? — спросил констебль Брук. — Не только красные гамаши и полосатые брюки? Так одеться любой может, знаешь ли.

— Нет, сэр. Это тот самый человек, он заходил в лавку Пинка, но с ножом был другой.

— Билл, — Сент-Ив встал и пожал руку друга, — это Виллум, он свидетель убийства Манфреда Пинка в Танбридж-Уэллсе. Он дал показания, и теперь ты свободен.

— Да еще и за доброе дело заработал пятьдесят фунтов от Филантропического общества, — добавил Брук, с улыбкой глядя на Виллума.

Кракен глянул на мальчишку, и у него из глаз покатились слезы.

— Меня ведь тоже звали Виллумом, когда я был маленький, — сказал он, — и вот теперь такое, — он вытер глаза. — «Устами младенца», как в Писании. В точности так и есть. Не слыхать ли что о Матушке, профессор? Я за нее боюсь.

— Не слыхать, — ответил Сент-Ив. — Она, видимо, спряталась в лесу и, насколько мне известно, прячется там до сих пор. Тем не менее я намерен немедленно отправиться с этой новостью в Снодленд. Чем скорее мы разрешим это недоразумение, тем безопаснее для наших жен.

ГЛАВА 23 ПОГРОМЩИКИ

Элис стояла на железной раме кровати, глядя сквозь зарешеченное окно на восход — широкие мазки красного и оранжевого на светлевшем с каждой минутой сине-черном небе. Отсюда открывался вид вниз на реку и на паромную переправу вдалеке, откуда доносились голоса девушек, «бумажных кукол», выходивших из своего общежития. Мир просыпался, и узница радовалась наступившему наконец дню.

Она не рисковала показываться в окне, а стояла сбоку, чтобы в нее не угодил один из камней, летевших сквозь решетку с другой стороны дороги. Толпа с факелами собралась часа два назад. Сначала люди стояли тихо, но потом стали повторять нараспев хором: «Ведьма! Сатанинское отродье!» и прочие гадкие эпитеты. Для Элис это звучало несколько театрально, хотя камни и гнилые фрукты, летевшие сквозь решетку, мало напоминали реквизит: они валялись по всему полу камеры. Хасбро затворил на окнах ставни, после чего град камней прекратился. Только он и ночной констебль, Реджинальд Фиск, стояли между ней и толпой.

Она слышала, как двое мужчин призывают толпу разойтись по домам, Фиск даже угрожал им законом об охране общественного спокойствия. Незадолго перед рассветом наступила тишина. Фиск ушел, и его сменил другой констебль — заросший и грубый верзила по имени Бэйтс.

Вскоре после этого Бэйтс отправил Хасбро на пару часов поспать, заверив того, что справится с поддержанием порядка.

И тут по непонятной причине ставни на окне тюрьмы отворились, а толпа снова пришла в движение. Констебль Бэйтс, видимо, ушел, оставив Элис без охраны. В лучшем случае — поведение, не подобающее блюстителю порядка. А в худшем… Она задумалась о том, как Биллу Генри удалось повеситься. В камере не было ничего, способного выдержать вес мужчины, кроме решетки на окне. Пожалуй, он мог спрыгнуть с койки, но чтобы покончить с собой, ему, даже при очень небольшом росте, требовалась очень короткая веревка. А что, если этот болван Бэйтс помог Биллу Генри умереть?..

Элис рискнула выглянуть и посмотреть на толпу — собралась уже пара десятков человек, при этом двое ведут в поводу здорового мула и несут зловещий моток веревки с трехзубой кошкой. На деревенских жителей они — две-три потасканные женщины и угрюмого вида мужчины, судя по всему, нанятые в пабах, — вовсе не походили. Только теперь Элис поняла всю опасность ситуации и с тоской подумала о Лэнгдоне, Гилберте и остальных своих друзьях. Она огляделась вокруг в поисках какого-нибудь оружия, но железная койка была слишком прочная и разобрать ее не представлялось возможным.

Однако благодаря щедрости Гилберта в камере стоял дубовый умывальный столик на трех точеных ножках. Чуть поколебавшись, Элис пригнулась, чтобы ее не заметили в окно, подбежала к умывальнику и сняла кувшин и таз. Подняв столик за две ножки, она принялась колотить им об стену, пока он не развалился. Ножки остались у нее в руках, и она взмахнула одной из них, опасаясь, что к камере, привлеченный поднятым грохотом, подойдет Бэйтс. Прошла минута, другая, но констебль так и не появился. Элис позвала его по имени, но никто не ответил. Очевидно, она осталась совсем одна.

За окном послышался гневный мужской голос, и, снова рискнув выглянуть наружу, узница увидела Чарлза Тауновера собственной персоной, верхом на гнедой лошади, призывающего погромщиков к порядку, но те лишь насмехались, а двое или трое принялись кидать в него яйца и камни. Он потряс кулаком, в ответ на что последовал презрительный вой, а потом сдался и поехал к реке. Элис обдумала происходящее. Если погромщиков наняли, чтобы напугать ее или напасть на тюрьму, то в роли нанимателя должен был выступать Тауновер. Однако он тут явно ни при чем.

Но что же, черт возьми, тогда происходит? Она посмотрела в сторону паромной переправы, за которой виднелся черный дым, поднимающийся из трубы стоящего у причала парома. На дороге у переправы столпились «бумажные куклы», перекрыв Тауноверу дорогу. Как по команде, они начали скандировать: «Забастовка! Забастовка! Забастовка!» Лошадь Тауновера, видимо, испугавшись шума, прянула в сторону — при этом с головы владельца фабрики слетел цилиндр, и выкрики сменились смехом.

Кто-то поднимался на площадку у переправы — женщина в пышном развевающемся платье, горевшем в лучах восходящего солнца, с распущенными волосами, светящимися золотым нимбом вокруг головы. Она воздела руки к небу, словно благословляя толпу, и закричала.

«Помоги нам Бог», — подумала Элис. Матушка Ласвелл явилась исполнить свою угрозу: бросить кирпич в механизм бумажной фабрики «Мажестик». Чарлз Тауновер кричал что-то ей в ответ, размахивая рукой над головой, но его заглушили радостные вопли. Когда шум стал поменьше, Матушка Ласвелл продолжила свою речь, сложив руки рупором у рта, и девушки замолчали. Даже толпа погромщиков на другой стороне дороги притихла, прислушиваясь.

— Ваши хозяева — убийцы, — выкрикнула она, — они лишают вас здоровья и…

Но тут Элис услышала быстрый топот ног и шум борьбы, а погромщики вновь подняли гвалт. Она выглянула наружу и увидела, что перед толпой стоит, подняв ружье дулом вверх, вернувшийся, слава богу, Хасбро. Рядом с ним замер Фиск с угрожающе поднятой дубинкой. Треснул ружейный выстрел, и негодяи отпрянули, но ненадолго. Набравшись смелости, группа громил бросилась вперед и повалила Хасбро на землю, и тому пришлось сначала отшвырнуть типа, попытавшегося вырвать у него ружье, а затем попытаться встать на ноги.

Кто-то схватился снаружи за оконную решетку, и Элис пустила в ход ножку от столика — из разбитых костяшек пальцев незваного гостя брызнула кровь. Напарник пострадавшего, громила с помятым лицом, зацепил кошку за прутья решетки и натянул веревку; два зуба прочно держались. Элис просунула свое оружие сквозь решетку и ткнула негодяя в лоб, но тот вырвал дубинку у нее из рук, осыпав ее отборной бранью. Элис попыталась отцепить кошку, но веревка уже натянулась — другой ее конец был привязан к хомуту на шее мула, и тот шагнул вперед, подбадриваемый двумя мужчинами, лупившими его по бокам. Из стены, где в нее входили железные прутья, посыпалась кирпичная пыль.

Элис, схватив оставшуюся ножку от умывальника, казавшуюся теперь совсем жалкой, смотрела через окно, как констебль Фиск махал своей дубинкой в гуще свалки, пока его не сбили на землю, где он исчез под ногами нападающих. Хасбро уже стоял на ногах и, прижавшись спиной к дереву, отбивался прикладом ружья. Его схватили сзади за воротник и дернули в сторону, повалив наземь, и теперь Элис не могла различить в свалке ни Хасбро, ни Фиска, только беснующуюся толпу и обреченно переставлявшего ноги мула.

Она взглянула в сторону паромной переправы, где рядом с толпой бесполезно маячил Тауновер, а матушка Ласвелл продолжала свою речь, размахивая руками. Вдруг из гущи «бумажных кукол», как призрак, выскочила Ларкин и понеслась по дороге, а за ней, след в след, с трудом поспевал Финн Конрад.

Элис снова обрела дар речи и крикнула Ларкин, чтобы та остановилась, но тщетно: девочка ринулась в самую гущу свалки и, словно обезьяна, прыгнула на спину мужчины, который боролся с Хасбро, вцепилась обеими руками ему в волосы и с яростным воплем впилась зубами в ухо. Тот отшатнулся, ударившись о бок мула, и в этот момент решетка на окне подалась и вылетела наружу вместе с лавиной битого кирпича.

Элис отшатнулась назад, мельком увидев дорогу, по которой во весь опор неслась запряженная двумя лошадьми коляска. На козлах сидел констебль Брук, рядом с ним — Лэнгдон, одной рукой держась за сиденье, другой за шляпу, а позади — Билл Кракен со свирепым выражением на лице.

С ликующим воплем Элис, укрываясь за остатками стены, подобралась поближе к пролому, занесла ножку от умывальника над головой и крепко приложила ею лезущего в камеру негодяя. Тот отшатнулся, а затем Элис пришлось уворачиваться от летящих камней. Тут за ее спиной раздался ломающийся голос подростка, и она узнала Финна:

— Миссис Элис!

Парнишка широко распахнул дверь камеры, и Элис, огрев одного из негодяев дубинкой по шее, вылетела в коридор, мигом развернулась и всем телом навалилась на нее. Прозвучал щелчок, а затем Финн повернул ключ в замке. Пара громил колотилась в дверь, изрыгая проклятья, а Элис и Финн быстро одолели короткий коридор и выбежали на вольный воздух — в узкий переулок, где парнишка, схватив бывшую узницу за руку, потянул ее к реке. Их обогнали двое мужчин и женщина из наемной толпы: они явно спешили улизнуть, пока оставалась возможность.

Элис поняла, что все еще держит в другой руке ножку от умывальника, хотя желание огреть кого-нибудь уже пропало. У нее мелькнула мысль сохранить деревяшку в качестве трофея, но при свете дня стало видно, что конец дубинки запачкан кровью, и Элис отшвырнула ее прочь. Матушка Ласвелл молча стояла в толпе девушек на причале паромной переправы; на реке все затихло, слышался лишь стук паровой машины парома, направлявшегося к противоположному берегу. На палубе, опустив голову, одиноко сидел на своей лошади Чарлз Тауновер.

ГЛАВА 24 ДВЕ БУТЫЛКИ ХИМИКАТОВ

Стояло раннее утро, солнце только взошло; Кловер и Хенли не спали всю ночь. Хенли в вылезшей из брюк рубашке сидел за конторским столом, а полуодетая Кловер в расстегнутом корсете пристроилась у него на коленях. На столе оставалась полупустая бутылка вина, две пустые валялись на ковре.

Чарлз Тауновер вошел в контору без шляпы, в испачканном пальто, стуча тростью по полу, и встал как вкопанный, уставившись на веселую парочку. Оба невозмутимо смотрели на него. Окинув взглядом царивший в конторе беспорядок и пустые бутылки, Тауновер-старший медленно кивнул.

— Вижу, вы тут празднуете, — произнес он прерывающимся голосом. — Позвольте узнать, в честь чего торжество, принимая во внимание, что «бумажные куклы» объявили забастовку?

Кловер медленно подтянула корсет, но сидела молча, сложив руки на коленях, предоставив Хенли нарушить мертвую тишину.

— Мы празднуем уязвимость, — он нагло ухмылялся отцу. — А именно твою уязвимость.

Тауновер впился в сына взглядом, его лицо окаменело от гнева. Вдруг, в припадке ярости, он повернулся к Кловер и, выкрикнув: «Потаскуха!» — шагнул вперед, замахнувшись тростью, словно собираясь ударить ее, и пнул стол ногой.

Кловер вскочила на ноги и попятилась, когда Тауновер со свистом опустил трость, но Хенли схватил отца за руку, вырвал его оружие и бросил на пол через плечо. Старик чуть не упал, но устоял, схватившись за стол. Его трясло, он содрогался всем телом, словно в приступе лихорадки.

Кловер изумленно смотрела на того, кто некогда распоряжался ее судьбой, а потом расхохоталась, выпячивая грудь, как голубка, и сказала:

— Вам же нравится такая картина, старый вы греховодник.

Хенли, оправив рубашку, молча сидел в кресле. Взгляд его, однако, метался по комнате, словно он что-то обдумывал.

— Возмутительно, — прохрипел Тауновер. И добавил, повернувшись к Кловер: — Убирайся вон, наглая шлюха! Вон, я сказал! — и он топнул ногой, но жест вышел жалким.

— Останься! — приказал Хенли, и Кловер осталась стоять, бросая на Тауновера театрально игривые взгляды.

— И что же толстяк? — спросил Хенли.

— Если ты о Гилберте Фробишере, — Тауновер безуспешно пытался придать голосу громовую мощь, — то он сделал солидное вложение в фабрику, и я дал ему довольно важную должность. С этого момента ты в его подчинении, если ты вообще будешь в чьем-либо подчинении.

— Предпочитаю подчиняться себе, и никому другому, сэр.

Кловер зашла за спину Хенли, прячась от Тауновера за письменный стол. Старик справился с припадком гнева, но грудь его тяжело вздымалась, лицо стало пунцовым, налилось кровью, а дыхание с хрипом вырывалось из горла. Подмигнув ему, Кловер взяла бутылку вина и отпила из нее, а потом, поставив ее обратно на стол, громко рыгнула.

Тауновер хрипло ахнул, словно подавившись; отшатнувшись, старик потерял равновесие и упал на одно колено. Он потянулся в карман пальто, трясущейся рукой извлек пузырек с нитроглицериновым эликсиром и попытался открыть пробку. Эта задача, очевидно, оказалась ему не по силам.

— Позволь помочь тебе, отец, — сказал Хенли с деланной озабоченностью, встал, подошел к отцу в одних носках и, взяв пузырек у него из рук, открыл пробку и демонстративно вылил содержимое на его брючину. — О, небо! — глумливо воскликнул он. — Какой же я неловкий.

Тауновер, на лице которого изобразился ужас, наклонился и начал обсасывать свою штанину. Он схватился за грудь, из его горла послышался хрип.

— Достань бутылку с химикатом из нижнего ящика, Кловер, и сложенную тряпку тоже, — резко приказал Хенли. — Это его успокоит, — он опустился на колени на пол, поддерживая отца за спину.

Кловер передала Хенли тяжелую бутыль и сложенную тряпицу, а тот открыл большим пальцем притертую пробку и наклонил бутыль, откуда полилась жидкость, окутав их сладким запахом хлороформа, напоминавшим аромат вина, смешанный со смрадом тления. Хенли прижал пропитанную жидкостью тряпку к лицу отца, свободной рукой крепко обхватив его вокруг груди. Чарлз Тауновер беспомощно махал руками и мычал, будто пытаясь что-то сказать. Вскоре, однако, он перестал сопротивляться и затих. Хенли так и стоял на коленях, опустив голову, все еще прижимая тряпку к лицу отца.

До Кловер внезапно дошло, что старик мертв и ее собственная участь теперь висит на волоске. У нее перехватило дыхание. Теперь ее повесят. Нет, она даже не доживет до виселицы… Она осторожно сунула руку в открытый ящик, схватила кошелек с деньгами, спрятанный под бутылью и тряпицей, и засунула его за корсет, наблюдая за склонившимся над отцом Хенли и отчаянно надеясь, что ему пока не до нее. Она глянула на дверь, чувствуя, как к горлу подступает желчь. Попытайся она бежать, Хенли ее непременно поймает.

Наконец Хенли отбросил в сторону пропитанную хлороформом тряпку, поднял голову, будто хотел вдохнуть свежего воздуха, и закрыл бутыль притертой пробкой, оставив ее на полу. Он надолго обратил взгляд к потолку и после продолжительного молчания удовлетворенно кивнул, затем повернулся к Кловер.

— Увы, у отца, кажется, не выдержало сердце. Разыщи мистера Дэвиса, он должен быть у себя. Скажи ему, чтобы послал за доктором и явился сюда. А по дороге брось эту бутыль и тряпку в уборную. Вылей содержимое, а потом выброси бутыль.

— Да, сэр, — стараясь не выронить кошелек, Кловер быстро обулась и взяла бутыль и тряпку, подняв ее за сухой уголок. Мигом выскочив за дверь, она, как только скрылась из виду, подобрав юбки, понеслась вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и через боковую дверь выбежала к выстроившимся вдоль ручья уборным с выгребными ямами, заполненными гашеной известью. Тут она увидела самого Дэвиса — его спину, скрывающуюся за дверью уборной, и мигом шмыгнула обратно. Как только дверь за мастером закрылась, Кловер вышла на улицу, двигаясь быстро и бесшумно.

Открыв дверь ближайшей уборной, она бросила тряпку в дыру, вылила туда же жидкость из бутылки, бросила вслед бутыль и метнулась обратно к зданию фабрики, где, спрятавшись за дверью, стала ждать, когда появится Дэвис.

— Мистер Дэвис! — крикнула Кловер, когда он вышел. — Слава богу!

— Что стряслось? — спросил мастер, поддергивая штаны.

— Старый мистер Тауновер, — выдохнула она. — Наверху. Разрыв сердца. Я бегу за доктором. Мистер Хенли просил вас позвать, — с этими словами она побежала прочь вдоль ручья, боясь, что Дэвис вот-вот догонит и схватит ее. Но, оглянувшись, она увидела, что мастера нигде не видно — он, слава богу, ушел в дом. Однако своей уловкой она выиграла лишь немного времени, скоро он поймет, что она убежала, и пустится в погоню.

Напряженно думая на бегу, Кловер вспомнила, что ей сказал Хенли — что жидкость в спрятанной в ящике бутыли успокаивала девушек, если они боялись. Дейзи тоже боялась? А может, были и другие? Она вспомнила Летти Бентон, которая делила комнату в «Чекерсе» с ней и Дейзи, а потом «уехала в Лондон» и не вернулась.

Кловер резко свернула с тропы в лес, в сторону Снодлендского моста, где оставался шанс перебраться через реку, и вспомнила свой сундук с жалкими украденными у тетушки монетами, припрятанными под обивкой на дне. Для девушки с полным денег кошельком за корсажем все это бесполезное барахло. Она снова пустилась бегом, теперь уже к реке прямо через лес. Никогда в жизни она так не рисковала. Бежать к мосту времени уже не оставалось. Вскоре она выскочила из леса чуть ниже устья Эклис-Брук, впадавшего в Медуэй, и там, в двухстах ярдах от нее, у пристани стоял пустой паром.

На другом берегу, в Снодленде, на улице толпились «бумажные куклы», слышались радостные крики. «Всё же они забастовали!» — Кловер расхохоталась. Ей даже на мгновение захотелось присоединиться к ним, потому что она ненавидела и Хенли, и Дэвиса, и даже старика Тауновера, хоть он уже и помер, что показалось ей напрасной тратой ненависти. Она взбежала на пристань и поднялась на паром.

— Мистеру Тауноверу немедленно нужен доктор, — сказала она паромщику. Тот посмотрел в ее лицо, отдал швартовы, и паром двинулся через реку.

ГЛАВА 25 ПУСТЬ УБИРАЕТСЯ КО ВСЕМ ЧЕРТЯМ

Хенли сидел за письменным столом в ожидании Дэвиса. Он сосредоточился и спокойно обдумал события сегодняшнего утра, которые пошли не совсем так, как он планировал. Как бы там ни было, дело сделано и сделано чисто. Бутыль и тряпка в буквальном смысле в сортире (Кловер наверняка сделала, как он просил, а если нет, то ей же хуже). Вскрытия, конечно, не будет, ведь все знали, что у старика плохо с сердцем. Хенли разорвет договор с Гилбертом Фробишером. Виндховер и фабрика достанутся ему. В целом, прибыльное получилось утро, с какой стороны ни посмотреть. Осталась последняя заноза — Дэвис.

В этот момент поднявшийся по лестнице длиннолицый мастер распахнул дверь и вошел в контору. Окинув взглядом мертвое тело Тауновера и потянув носом воздух, он с прищуром глянул на Хенли: в конторе стоял сильный запах хлороформа. Однако Хенли мало интересовало мнение Дэвиса. На убийство отца разрешения не спрашивают. В наполовину выдвинутом ящике стола лежал «Ланкастер» Чарлза Тауновера — пистолет калибра 0,577, много лет назад привезенный из Индии. Такая пуля способна остановить льва, не говоря уже о Дэвисе.

— Где Кловер? — спросил Хенли.

— Сказала, что вы послали ее за доктором. По мне, так пусть убирается ко всем чертям. Так вы его убили? Собственными руками?

— У него случился апоплексический припадок, упал замертво — лучше и не придумаешь.

— Если вскроют, найдут хлороформ, все нутро будет синее. Вы же знаете. А бутыль где?

— Зачем вскрывать, когда все знают, что у него сердце никуда не годилось? Бутыли уже нет и тряпки тоже; вполне достаточно. Запах выветрится. Никаких улик, а я, конечно, буду удручен смертью моего несчастного отца. Но давай по порядку: ты спросил у Дженкса про деньги Пинка?

— Да, сэр, и он отрицал, что брал их, нагло врал, так что я застрелил его и бросил труп в болото. Но это пустяк. Убийством старика вы подвели меня под виселицу и себя тоже. Думаете, Кловер нас не сдаст?

— Кловер, говоришь? Она сама по уши в этих делах, к тому же за ней водятся и старые грехи. Она в полицию не пойдет. Не стоит опасаться Кловер.

— Женщины я не боюсь, — ровно ответил Дэвис, — и мужчин тоже.

Хенли сунул руку в ящик, достал пистолет и направил его Дэвису в живот меньше чем с шести футов.

— Тогда позволь мне представить тебе по-настоящему страшный предмет. Я тебе не вполне доверяю. Ты мне лжешь. У Дженкса, конечно, были деньги, как и у Пинка. Теперь они у тебя. Но я щедрый. Оставь себе деньги и убирайся. Пшел вон.

Дэвис сверлил его взглядом.

— Вы столько же заплатили Бэйтсу, чтобы он задушил Билла Генри, или почти столько же. А устроил все я: я дрался с Генри у паба, когда мы его схватили, и все остальное тоже — улики на ферме, мертвый младенец. Я сделал всю работу, не вы. Бэйтс остался на своем месте, а мне предложено убираться вон. И я уберусь, пожалуйста. Но только вместе с деньгами из ящика. Для вас это теперь ничто. Вы богаты. Деньги откладывались на случай, если придется бежать, как вы говорили, но бежать придется мне, а не вам. Нам обоим лучше, если вы поступите со мной по справедливости.

Хенли молча смотрел на Дэвиса, потом пожал плечами и, не опуская пистолет, левой рукой открыл ящик. Ему хватило нескольких секунд, чтобы понять, что ящик пуст, а кошелек исчез. Он расхохотался.

— Мисс Кловер Кантвелл одурачила нас обоих. Взяла деньги и сбежала. Можешь сам посмотреть. Ищи во всех ящиках.

— Черт подери! — лицо Дэвиса перекосилось от злобы.

— Постой, — сказал Хенли. Он выдержал паузу, как бы обдумывая ситуацию. — Я послал ее за реку за доктором, как ты сказал. Ты легко ее найдешь — на том берегу наверняка кто-то ее видел. Вот что я предлагаю: принеси мне ее голову, и я заплачу тебе еще тысячу фунтов — те самые отложенные деньги, про которые ты говорил. И мы от нее избавимся. Все, что при ней найдешь, — твое. Да и она сама тоже, забирай себе, если хочешь, — он опустил пистолет и сунул руку в ящик, делая вид что прячет оружие.

Дэвис ненадолго замялся, сдерживая гнев.

— Я еще вернусь, — сказал он, — с девицей или без нее, — он повернулся к выходу, а Хенли вытащил пистолет из ящика и всадил ему пулю между лопаток.

ГЛАВА 26 ПРИЗНАНИЕ КЛОВЕР

Сент-Ив одиноко брел по Хай-стрит, уже относительно тихой. «Бумажные куклы», радуясь неожиданному выходному, расходились. Брук и Хасбро пустились в погоню за злодеем Бэйтсом, а Билл Кракен с Матушкой Ласвелл, Элис, Ларкин и Виллумом ждали, когда Сент-Ив закончит разговор с констеблем Фиском, чтобы положить конец идиотским обвинениям. Оставалось найти лишь главного злодея, но за этим, несомненно, дело не станет.

Навстречу Лэнгдону по тротуару, опустив голову, торопливо шла девушка. Он не сразу узнал ее. Подняв голову и, видимо, тоже узнав его, она шмыгнула в переулок за «Малден-Армс». «Кловер», — вспомнил Сент-Ив и последовал за ней. Он заходил в этот переулок всего пару дней назад и знал, что он ведет во внутренний двор, откуда нет выхода. Завернув за угол, он обнаружил девушку: она стояла, оглядываясь, как перепуганный ребенок. Бежать некуда, кроме как в заднюю дверь «Малден-Армс». Туда-то девица попыталась шмыгнуть, но Сент-Ив удержал ее, схватив за руку, и остановил.

— Кловер Кантвелл, если не ошибаюсь, — сказал он, вспомнив ее полное имя, если, конечно, оно настоящее. — Наступил момент истины. Даю тебе шанс оправдаться.

— Отпустите меня, сэр, я не убегу.

Он удовлетворил просьбу девушки, и она обратила к нему лицо, залитое слезами раскаяния — крокодиловыми слезами, возможно, однако исходить из этого было бы несправедливо.

— Итак, — сказал он. — Давай начистоту. Мы всё знаем про Хенли Тауновера. Выгораживать его глупо, — Сент-Ив, конечно, покривил душой, поскольку участие Хенли Тауновера пока оставалось только подозрением. На всякий случай он добавил: — Констебль собирался арестовать его сегодня утром.

— Но, сэр, не арестовал, — возразила Кловер, — Я видела его меньше получаса назад, а еще я видела, что он отравил собственного отца хлороформом. Пустая бутыль в выгребной яме. Он мной воспользовался, он угрожал… — девушка громко зарыдала, а Сент-Ив вспомнил, как она появилась на ферме «Грядущее» и вручила им листовку; самая настоящая чертовка! И все же за ней безусловно стоял Хенли Тауновер.

— Он угрожал убить мою тетушку Гоуэр из Мейдстоуна. И даже еще хуже, сэр, но я не могу сказать это вслух, срам такой. Вы его не знаете, сэр, да и несчастный отец тоже его не знал. У мистера Тауновера от горя разорвалось сердце, хотя тут Хенли ему помог. А теперь вздернут на виселице меня — и все за то, что я хотела помочь бедной тетушке Гоуэр, а она и мухи в жизни не обидела, у нее же нет никого, кроме меня.

Сент-Ив решил, что девушка, вполне возможно, говорит правду — или какую-то версию правды. Ее показания, безусловно, станут гибельными для Хенли Тауновера.

— Ты готова во всем признаться? — спросил он.

— Да, сэр. Если вы все ясно запишете, я подпишу. Но обязательно напишите, что это Хенли меня заставил. Видите, это по его приказу убили бедняжку Дейзи, а потом и меня бы убили.

— Мы все это запишем, — сказал Сент-Ив, — Не бойся. Пойдем.

Они вместе направились в кухню «Малден-Армс», где трактирщик деловито помешивал ложкой бобы в огромном черном котле, стоявшем на плите. Он явно удивился, когда они вошли через заднюю дверь, но успокоился, узнав Сент-Ива и увидев рыдающую Кловер. Он с готовностью дал Сент-Иву перо, чернила и бумагу и стоял рядом, пока девушка рассказывала свою историю: как Хенли выбрал ее из «бумажных кукол», дал ей деньги для тетушки Гоуэр и рассказал, что случится с ней и с тетушкой, если она заартачится, и о замечательной жизни, которая предстоит им, если она ему подыграет. Кловер ненавидела Хенли с самого начала, но не смела отказать. Она рассказала, что слышала, как он приказал Дэвису убить мистера Пинка, и что Дэвис сам отнес какие-то «доказательства» на ферму «Грядущее», и как они смеялись, когда обсуждали свой план. Да, правда, она делала всё, что ей говорили — а что еще оставалось? — но сегодня утром сбежала, как только представилась возможность. Она ничем не могла помочь, когда Хенли выплеснул лекарство отца, а после убийства вылила хлороформ в уборную — первую в ряду, как ей и велели; все доказательства там, в жиже. А потом она бросилась бежать в чем была. Даже не посмела вернуться в «Чекерс» за своими вещами, потому что Дэвис наверняка поджидает ее там, чтобы убить, как убил Дейзи Дампел.

— Это, стало быть, все? — спросил утомленный потоком слов Сент-Ив.

— Да, сэр. Наверняка они много чего еще натворили, но мне об этом не рассказывали, сами понимаете. Думаю, они давали этот хлороформ девушкам. Наверняка. И меня бы им отравили прямо сегодня.

Кловер подписала документ — полторы плотно исписанные страницы. Трактирщик подписался как свидетель. Девушка снова заплакала.

— Когда я жила в Лондоне, — сказала она Сент-Иву, — меня арестовали за кражу. На мне пятно, и я его заслужила. Не хочется говорить, но это правда. Я приехала в Мейдстоун к тетушке Гоуэр, меня взяли на фабрику, где я надеялась встать на путь исправления, как говорится. Всему этому конец. Все пропало. Тетушка Гоуэр уже выжила из ума, она за меня не заступится. Ее отправят в приют для душевнобольных в Колни-Хатч, а меня в тюрьму. Признание для судьи ничего не значит. Сами знаете, сэр.

— В твоих словах есть доля истины, Кловер.

— Нет, не доля. Позвольте говорить откровенно, сэр. Клянусь вам: все, чего я хочу в жизни, — это работа, такая, какую мне дал Хенли Тауновер, а потом отобрал. Теперь все пропало.

— Не уверен, что все пропало. Дело в том, что мой хороший друг купил долю фабрики, так что не думаю, что она закроется. Я готов поручиться за тебя перед судьей.

— Правда, сэр? — Кловер подалась к нему и, немного смутившись, взяла его за руку, глядя в глаза. Потом, покраснев, отвернулась и сказала: — Мне стыдно просить об этом, сэр, но у меня за душой всего три шиллинга, а теперь на фабрике долго не будет работы. Не могли бы вы одолжить мне два фунта для тетушки Гоуэр и меня, чтобы мы могли прожить? Вы добрый человек, сэр, и единственный мой друг.

— Нет, милая, — трактирщик опустил руку в карман. — Я тоже твой друг. Вот тебе два соверена, и передай мои наилучшие пожелания своей тетушке Гоуэр. Будете в наших краях, заходите, накормлю вас обеих, — он смахнул слезу и вернулся к своему котлу с бобами.

Сент-Ив нашел в кармане пять фунтов и дал их девушке, хотя и не без некоторых сомнений. Как бы там ни было, если он ей откажет, то, вполне возможно, возьмет грех на душу. В худшем случае полученные благодаря его щедрости деньги девица потратит на ерунду, но ведь тогда их получит продавец.

Двое мужчин проводили взглядами выбежавшую из трактира девушку. Бежит она к тетушке или не к тетушке — это в данный момент не очень занимало Сент-Ива. Шагая к тюрьме, чтобы вручить признание «бумажной куклы» Кловер констеблю Фиску, он задумался о том, что скажет Элис, часто упрекавшая мужа в сентиментальной галантности.

ГЛАВА 27 НРАВСТВЕННЫЙ ВОПРОС

Сент-Ив вновь оказался в тихой гавани родного дома, в спальне; тучи уже рассеялись, лето вернулось на правильный курс, а опасные скалы и мели остались позади.

— Расскажи, что происходило сегодня утром, — попросил он Элис, — раз уж выпала наконец спокойная минутка.

— Что тебе рассказать… Когда я отмывала лицо Ларкин от крови, она обхватила меня руками, будто я ее родная мать, — сказала Элис. — Я даже несколько расчувствовалась, хотя этим своим окровавленным ртом, по крайней мере зубами, она недавно пыталась отгрызть кому-то ухо. Думаю, девочка вскормлена тиграми.

— По словам Гилберта, она тебя прямо-таки боготворит, если не сказать сильнее. С Финном та же история и, само собой, с Клео и Эдди. Дети, знаешь ли, опасны — у них отличное чутье на людей. Но не отвлекайся, ты говорила о том, что видела на реке какую-то старую лодку.

— Да, — ответила Элис, — странное дело. Мы все вместе сидели на той полянке с наветренной от сыромятни стороны — перед тем как ты приехал, трактирщик из «Малден-Армс» принес нам корзину с едой. Вдруг из леса чуть выше по реке, где на берег была вытащена лодка, выбежала девушка. Я не обратила бы внимания, но Ларкин вскочила и заявила, что девушка собирается украсть их лодку.

— Их лодку? — Сент-Ив поправил за спиной подушки. — Откуда у Ларкин взялась лодка?

— Как выяснилось, Ларкин и Финн позаимствовали чью-то старую лодку, чтобы перебраться через реку, спеша освободить меня из темницы. Собирались вернуть ее на обратном пути.

— А-а, — протянул Сент-Ив, — позаимствованная лодка совсем другое дело, нежели краденая. Но можно задать этот нравственный вопрос викарию Хэмпсону при встрече. Это выше моей компетенции, — снаружи слышался шум дождя и ветра, а с первого этажа, где якобы спали дети, временами доносились приглушенные голоса. Удивительно, как много всего им нужно обсудить!

— Я считаю, нравственный вопрос можно опустить, — сказала Элис, — хотя, если удастся найти хозяина лодки, я бы возместила ему ущерб. Но вот что было дальше: Матушка Ласвелл узнала девушку — это оказалась Кловер Кантвелл собственной персоной. И как только прозвучало ее имя, Билл вскочил с яростным видом и бросился бы в погоню, если бы Матушка не вцепилась в его гамаши мертвой хваткой, словно терьер. Кловер к тому времени уже забралась в лодку, начинался отлив. Ларкин разошлась: она предлагала позаимствовать другую лодку, чтобы они с Финном догнали Кловер и передали в руки правосудия. При всем моем уважении к способностям Ларкин, я этого не позволила, и Матушка со мной согласилась. Мы обе устали, кроме того, не стоило лишний раз потакать Ларкин. Что до Кловер, то девица исхитрилась лечь и спрятаться под скамейками, и когда лодка почти по середине реки проходила мимо паромной переправы, она выглядела пустой.

— Она не могла знать, что Дэвис убит, — принялся разъяснять Сент-Ив, — и боялась, что он ее настигнет, а этот Дэвис был гораздо страшнее полиции. Скорее всего, решила, что покупка билета на поезд или дилижанс может стоить ей жизни. Пожалуй, даже кстати, что благодаря нам у нее появилась лодка для бегства.

— Не уверена, что это так уж кстати, хотя и понимаю, о чем ты.

Сент-Ив подумал о пятифунтовой ассигнации, данной им Кловер ради тетушки Гоуэр, — эти деньги сплыли в буквальном смысле слова. Пожалуй, не стоит рассказывать о них Элис.

— Думаешь, стоило сообщить констеблю Бруку, что Кловер сбежала? — спросила Элис.

— Не хочешь же ты, чтобы полиция устроила погоню за несчастной девушкой.

— В каком это смысле Кловер «несчастная девушка», Лэнгдон?

— Она ухаживала за своей вдовой тетушкой в Мейдстоуне, работала на фабрике в этих ужасных условиях, — он пожал плечами, словно это говорило само за себя.

— И прислуживала негодяю, которого непонятно как земля-то носит.

— В ее признании так и написано, и она подписала его по доброй воле. Все подробнейшим образом изложено — раскрыты все тайны.

— Если бы не признание, ей грозила бы виселица. Скажи-ка, ты поверил ее россказням или просто пожалел пригожую девицу?

Сент-Ив перевел взгляд на гобелен и задумался. Оттуда при свете свечей на него глядели блестящими глазками звезды.

— И то и другое. Мне показалось, что мир к ней несправедлив. Откуда мне знать, виновна она или нет, но я ничуть не сомневаюсь, что Хенли Тауновер убил бы ее, как и других, — мы знаем про четверых, кроме Пинка. Дэвиса я даже не считаю, этот не лучше своего хозяина; к тому же мы не знаем, куда пропал Дженкс — может, скрылся после убийства Пинка. Хенли Тауновера повесят, и никто не пожалеет, что он покинул этот мир. Так что меня не очень беспокоит, что Кловер удалось избежать уготованной ей участи, тем более что мне отвратительно, когда казнят женщин.

— Только женщин, но не мужчин?

— Да, в целом так, хотя, возможно, это и нелогично. Надо занести в список вопросов, чтобы задать викарию.

— Пусть так, — Элис пристально посмотрела на мужа и сказала: — Мне нравится, что ты такой сентиментальный в душе, Лэнгдон, но не хотелось бы думать, что Кловер Кантвелл тебя перехитрила.

— Перехитрила меня? — с притворным возмущением произнес Сент-Ив. — Никогда.