Оборотная сторона героя

ГЛАВА 5

Организованный российскими олигархами конкурс МММ, «Мисс Мечта Миллионера», проходил с помпой, вполне сравнимой с Мисс Вселенная. Правда, в отличие от события мирового уровня, здесь публика собралась относительно немногочисленная. Но весьма влиятельная и состоятельная.

Благотворительность снова стала модной. Конечно, деньги на благие цели можно было бы пожертвовать и просто так, без громких мероприятий. Но тогда красивый жест, того и гляди, останется незамеченным. Много ли будет ажиотажа после короткого сюжета по новостям: «Такой-то и такой-то пожертвовал такую-то сумму в пользу Фонда защиты животных и детской городской больницы»? Нет, если уж раздавать деньги, то с размахом, чтобы эта жертва хоть частично окупилась сопровождающим её пиаром и возвысила репутацию дарителя. И желательно совместить полезное с приятным. Например, организовать международный конкурс красоты — для своего удовольствия, а победительницу, как настоящую Мисс Вселенную, отправить по всему миру с полезными благотворительными миссиями, которые олигархи проспонсируют из своих карманов. Именно так и родился конкурс «МММ».

Арагорн ожидал от мероприятия большего. Больше прессы, больше ажиотажа, больше знакомых лиц. Думал, конкурс будет больше похож на какой-нибудь юбилей поп-звезды или свадьбу драгоценного отпрыска важного политика, куда слетаются раскручиваемые, раскручивающиеся, раскрученные и давно открутившие своё деятели шоу-бизнеса. Здесь же находились люди куда более серьезные и, за несколькими эксцентричными исключениями, без надобности перед камерами не мелькающие. Рассматривать их, гадая, кто из них магнат угольный, а кто — алмазный, оказалось занятием далеко не самым захватывающим. Общаться с ними, пожалуй, и вовсе не стоило — в завязавшейся с каким-то нефтяником светской беседе речь зашла про сталелитейный бизнес «СталЛКома», «представителем» которого они с братом являлись, и Арагорну пришлось выдумывать на ходу… А нефтяник после разговора выглядел подозрительно задумчивым.

Конквестор то и дело одергивал смокинг. Костюм сидел на нём идеально, как он сам убедился после первой же примерки. Но уж очень непривычно он себя в нём ощущал: Арагорн подозрительно косился на заостренные атласные лацканы и, особенно, на украшавшие боковые швы черных брюк блестящие шелковые полосы — галуны, вытягивал шею, зажатую немилосердно-жестким воротничком-стойкой белоснежной сорочки и все порывался ослабить бабочку. Василий то и дело поглядывал на него, раз за разом собираясь что-то сказать, но терпел и молчал. В конце концов, все-таки не выдержал:

— Ну что ты все вертишься! Можно подумать, на тебе костюм из крапивы!

Сам он, похоже, никаких неудобств от непривычного наряда не испытывал, и даже этот дурацкий атласный пояс его не напрягал. На первой примерке портной, такой строгий, что даже Катерина Федоровна казалась рядом с ним добродушной разговорчивой душечкой, обозвал пояс каким-то непонятным словом и торжественно вручил Василию, сообщив, что этот аксессуар должен прикрывать — вот это выражение Арагорн хорошо запомнил, уж больно оно ему понравилось — зону рискованной элегантности. А потом отступил на шаг и с едва заметным оттенком злорадства уставился на Василия, ожидая, что тот будет делать. Арагорну казалось, он так и читал во взгляде портного, настоящего мэтра своего дела, вынужденного разбрасываться талантом на каких-то заезжих неотесанных богатеев: «Понаехали тут из-за Урала с деньгами и думаете, что вышли в свет. А этикет, наверное, считаете какой-нибудь разновидностью растворителя красок».

Василий тогда не ударил в грязь лицом: спокойно повязал пояс как раз там, где рубашка встречается с брюками, и одарил портного в ответ невозмутимым взглядом. Арагорн, вспоминая разочарованное лицо портного, всё забывал спросить брата, действительно ли он знал, где находится эта самая «зона рискованной элегантности» или просто угадал.

Арагорн вздохнул и посмотрел на часы — пора бы уже начинать шоу. Василий тут же выговорил:

— Ручные часы под смокинг никогда не надевают — только карманные. Сними и убери.

Арагорн настолько поразился, что безропотно выполнил указание, и только потом спохватился:

— Откуда ты всё это знаешь?

— Проходил на курсах по этикету.

— Когда? — удивился Арагорн.

— Когда со Светкой встречался, — нехотя ответил Василий.

— Не понял…

— Она в частной школе работала, помнишь? И там как раз этикет преподавала.

— Точно, — коротко ответил Арагорн и замолчал. У них с братом давно сложилось правило: больную тему неудачных прошлых отношений, особенно — серьёзных отношений, не поднимать.

Света была такой темой для Василия. Он не звал её замуж, справедливо считая, что наёмник — не самая подходящая профессия для того, кто хочет создать благополучную счастливую семью. Василий намеревался сделать предложение, как только они с братом бросят это дело.

Света не торопила, ничего не просила и несколько долгих лет терпеливо ждала Василия из бесконечных отъездов.

Не дождалась…

Их отряд тогда попал в засаду Народной армии освобождения Колумбии. Повстанцы решили, что наёмников послали их главные враги — парамилитарес, вооружённые формирования, созданные при поддержке государства и богатых животноводческих фермеров ганадэрос специально для борьбы с партизанами.

Никакие увещевания, никакие объяснения, вплоть до раскрытия подлинной цели своей миссии — разведки местонахождения новой базы ФАРКа, самой многочисленной вооружённой группировки Колумбии, — не помогли.

Ночной побег был отчаянным, заведомо самоубийственным и почти безнадёжным. Продираясь сквозь непроходимые дебри сельвы, под непрестанным огнём упорно преследующих их партизан, отряд потерял сразу двоих. Тяжелораненого брата Арагорн тащил на спине, а отчаянно цепляющийся за ускользающее сознание Василий дал себе зарок, что, если вдруг каким-то чудом они с братом уйдут живыми, то он обязательно сделает Светке предложение — несмотря ни на что.

Когда братья вернулись в Москву, Василий почти сразу же отправился к Свете с кольцом и букетом цветов. А знакомую дверь в старой «хрущёвке» ему открыл незнакомый мужчина…

— О, бог ты мой, — воскликнул Арагорн, стремясь скорее сменить неловкую тему, и указал на что-то рукой. — Ты только посмотри! Тут как тут!

Василий обернулся и среди толпы репортеров, пропущенных на мероприятие, увидел Жанну.

— Ну, мы ведь именно на это и рассчитывали, — пожал он плечами, усаживаясь на отведённое им с братом почётное место среди членов жюри. — Когда Жанна узнает, в каком качестве мы присутствуем на конкурсе, то обязательно ухватится за эту тему. И, может быть, тогда хоть на время оставит Ахилла.

«Хотелось бы», — подумал про себя Арагорн и переключил внимание на соседей. Разглядывая самых состоятельных людей страны, он вдруг подумал, что почти никто из олигархов ничего не производил — только продавал сырье или удачно перемещал финансы. Неужели на созидании капитал заработать невозможно?..

В зале потух свет; Арагорн откинулся на спинку кресла и приготовился насладиться шоу.

После разыгранной Ильёй ссоры с Агамемноном мирмидоны в следующей битве не участвовали. И это не замедлило самым плачевным образом отразиться на результатах сражения. Видимо, Ян был прав, когда говорил, что Ахилл для армии — своего рода счастливый талисман, что с ним греки воюют с куда большим вдохновением.

Угрюмые воины мрачно наливались вином у вечерних костров; лагерь сдержанно гудел, в атмосфере над пляжем витали запахи жареной козлятины, вонь отхожих мест и пораженческие настроения.

— Илья, надо бы выйти пообщаться с народом, — заглянул в палатку Ян. — Нет желания?

— Нет, — честно признался Илья, но всё-таки вышел — роль Ахилла обязывала. Подсел к какому-то костру на самой границе лагеря мирмидонов и молча уселся на с готовностью предоставленное ему воинами Ахилла место у огня.

Мирмидоны не стали первыми заговаривать со своим предводителем, но спокойно продолжили прерванную появлением Ильи беседу. Конквестора это более чем устраивало; он даже понадеялся, что вот сейчас ещё помолчит с полчаса и уйдёт обратно в шатёр.

Не вышло.

За соседними кострами мрачно пили солдаты, потерпевшие сегодня в битве сокрушительное поражение. И чем больше проходило времени, тем больше пьянели греки, тем злее становились слова и агрессивнее — поведение. И в какой-то момент один упившийся грек выкрикнул:

— Будь проклят Ахилл! Из-за него потерпели мы позорное поражение сегодня! Из-за него убиты сотни! Ничтожество, ни в грош жизнь соплеменников не ставящее!

Казалось, притих весь лагерь. Казалось, тысячи глаз обратились на Илью.

Конквестор ощутил, как паника крепко стиснула сердца.

«Я должен его вызвать. Никто не поймёт, если Ахилл спустил такие слова… Я должен его вызвать! Я не могу отказаться!»

Илья нервно сглотнул и стиснул вмиг вспотевшие ладони. Перспектива поединка один на один, на мечах, с опытным противником пугала.

«Мужество — это искусство бояться, не подавая виду», — напомнил он себе слова Василия и медленно поднялся на ноги. Колени были слабыми, по позвоночнику струился холод.

— Вставай, — умудрился произнести Илья и указал острием ксифоса на выкрикнувшего оскорбления воина.

Пока притихшие солдаты расчищали площадку для поединка, он незаметно достал серебристый контейнер, порадовавшись, что решил держать его при себе, и закинул в рот капсулу с фрейтсом.

Препарат подействовал быстро. Импровизированную арену только закончили расчищать, а Илья уже с изумлением прислушивался к новым, странным ощущениям. Он словно переместился в параллельное измерение, где время текло куда быстрее — или это окружающий мир вдруг замедлился так, что казалось, будто перехватить любое движение не составит никакого труда?

Противник Ильи, пошатываясь, стоял напротив. Кажется, он трезвел — взгляд обрел некоторую осмысленность. Несколько мгновений воин рассматривал Илью, а потом в ужасе икнул — он, наконец, понял, кто вызвал его на поединок. И от страха окончательно протрезвел.

Последнее хорошей службы ему не сослужило — ужас просто парализовал воина. Протрезвевший грек настолько боялся Ахилла и был так уверен в своем неминуемом поражении, что вообще не нападал, почти не защищался и следил за Ильёй взглядом мыши, предназначенной для кормления удава. Обезоружить его, пожалуй, смог бы даже человек, вообще не имеющий навыков боя на мечах. «Только зря фрейтс выпил», — с досадой подумал Илья, выбив ксифос из слабой руки трясущегося от ужаса грека.

Обезоруженный противник стоял напротив и обречённо ждал смертельного удара.

«Какой же я был дурак», — вдруг понял Илья, глядя в глаза дрожавшего перед ним грека. Он так переживал по поводу предстоящих поединков, так боялся перспективы выйти один на один против опытного воина. Братья Петровичи ставили ему удары, отрабатывали с ним блоки, рассказывали о методике и тактиках боя — но совсем не подготовили его к победе. К победе, которая в этом мире означала только одно — убийство поверженного противника.

Ксифос упирался греку прямо в грудь.

«Я играю роль Ахилла, — напоминал себе Илья. — Ахилл убил бы не задумываясь. И я должен!»

Из всех разученных в последние дни ударов этот оказался самым сложным — удар по безоружному, сдавшемуся противнику.

И Илья просто не смог его нанести. Резко развернулся и, сопровождаемый недоумённым гулом зрителей, загашал к шатру Ахилла.

Позже тем вечером в палатку к Илье осторожно заглянул плюгавый остроносый грек с изрядной залысиной и хитрыми прищуренными глазками.

«Одиссей», — вспомнил конквестор одну из фотографий, которые показывал ему Ян.

Заговорщически оглядевшись, легендарный царь Итаки таинственным шепотом поведал Илье, что в армии стремительно зреет недовольство. Греки уверены, что проиграли последнюю битву из-за того, что с ними не было Ахилла и винят в последнем Агамемнона — если бы царь не разозлил Ахилла, тот был бы с ними, и армия уже захватила бы Трою. Когда эти слухи дошли до Агамемнона, тот впал в ярость; он почти уверен, что Ахилл специально всё так обставил, чтобы скинуть его с трона и самому занять его место…

— Что тебе надо? — прервал Илья Одиссея.

Царь Итаки прищурился. Глаза у него были хитрые, не разобрать, то ли он на всех так смотрит, то ли у него что-то на уме. Как будто собирается вот-вот сказать: «Знаю, знаю я про тебя кое-что очень интересное. И если ты не дурак, то договоришься со мной по-хорошему».

— Я подумал, что, может быть, ты на денёк-другой исчезнуть захочешь, пока Агамемнон не остынет.

— У тебя есть предложение?

Разумеется, у Одиссея было предложение, и расписывал он его столь красочно, что становилось ясно — именно от царя Итаки и произошли коммивояжеры. Удобный пентеконтор, мирный день отдыха и безделья, синяя морская ширь, ласковое дуновение ветерка… На деле Одиссей отправлялся в грабительский набег на окрестности с целью пополнения запасов еды и пленников. Что до отдыха и безделья на удобном пентеконторе, так каждый пассажир жёсткого одноярусного судна, приводимого в движение пятью десятками весел, должен был весь день грести.

И всё же здравое зерно в предложении Одиссея было. Агамемнон успокоится, одумается и поймёт, что, как бы ему это не претило, без Ахилла победы ему не видать. Но пока царь разозлён, он вполне может наделать глупостей. Да, великого героя Ахилла не брало ни обычное оружие, ни гнев царей и ярость богов. Но они вполне могли убить простого смертного вроде Ильи.

— Поеду, — согласился он.

Еще до того, как открыть глаза, Ахилл понял, что горячечный бред оставил его. На миг даже подумалось, что, может быть, все странные события последних дней ему просто почудились. Вот сейчас он увидит плотный полог своей палатки, услышит привычный гомон греческого лагеря, как обычно, появится Патрокл…

Нет. Над головой — старые доски, сквозь завешенное грязной тряпкой оконце едва пробивается тусклый свет, и кто-то шаркает неподалеку. Ахилл чуть приподнялся; голова оказалась на удивление легкой, почти невесомой. Увидел в углу того самого одноногого старика, который поил его водой этой ночью… А этой ли? Ахилл понятия не имел, сколько времени прошло с того момента, как он упал в снег. Потрогал подбородок — щетина отросла прилично. Значит, прошло не меньше двух дней. Слишком много времени потеряно! Надо немедленно отправляться!

Только… Как ему отыскать Аполлона или край здешнего мира, если Ахилл не понимает ни слова из того, что бубнит ему старик, а земля за стенами лачуги выстужена таким холодом, который, как он думал, не дано испытать смертному при жизни?

Старик услышал, как Ахилл завозился. Торопливо подковылял к нему, принялся хлопотать, щупал лоб, пытался напоить какой-то гадостью. Не привыкший к чужой заботе, Ахилл нетерпимо отталкивал дрожащую руку, расплескивая тёплую жидкость на пол и пытался заговорить со стариком. Тот смотрел на него со слабоумной улыбкой, внимательно слушал, порой кивал в ответ, будто и впрямь его понимал, да только толку? Что бы он ни лопотал, Ахилл не разбирал ни слова. Он раздражался и порывался встать; старик квохтал и силился уложить его обратно.

Болезненная слабость еще давала о себе знать, и Ахилл всё же позволил бессильным трясущимся рукам старика уложить себя на постель. Проглотил тёплое питьё и, погружаясь в полудрему, успокаивал себя, говоря, что перед дальним странствием по неведомым землям, перед поисками чертога вероломного Аполлона ему не помешает восстановить силы.

Старик стоял рядом, с блаженной улыбкой наблюдая, как грек засыпает, и шептал:

— Спи, Санька, спи.

После красочного трехчасового шоу МММ Арагорн решил прогуляться пешком, и Василий, пожав плечами, попросил шофера выделенного им «СталЛКомом» лимузина подобрать их у станции метро Китай-город. Вышколенный шофер ни взглядом, ни намеком не выдал своего удивления — он привык к богатым пассажирам и их эксцентричным выходкам.

На улице царил легкий, приятный морозец, легко падал мелкий искристый снежок, и братья не отказали себе в удовольствии не спеша прогуляться по нарядной, переливающейся новогодними огнями Варварке, похожей на ожившую рождественскую открытку. Сыпавшееся под ноги холодное крошево тонко скрипело под ногами, воздух казался чистым, будто крепенький морозец напрочь выстудил горючие автомобильные выхлопы, пропитавшие улицы города. Заиндевелые останки древнего Зарядья казались помолодевшими. Сверкали словно первозданной белизной Английский двор и церковь зачатия святой Анны, нежным розоватым цветом отливали стены строгой святой Варвары, купались в потоках искристого снега купола густо-бордового Знаменского монастыря и гордо тянулись ввысь остроконечные зеленые крыши палат бояр Романовых.

Арагорн всю дорогу хранил непривычное для него молчание, и только уже на подходе к станции метро задумчиво спросил брата, отстраненно вглядываясь в тускло поблескивающие в переливах новогодних огней цветные купола пятиглавого храма святого Георгия:

— Ты по-португальски хорошо говоришь?

Василий пожал плечами, заменив этим жестом несказанное «Зачем спрашиваешь — сам же знаешь».

— Натаскаешь меня?

И снова Василий пожал плечами — разумеется. И даже причиной не поинтересовался. А зачем спрашивать — у брата и так по лицу всё ясно. Едва только на сцене появилась черноволосая красавица из Бразилии, Алессандра Кабреро, Арагорн с неё глаз не сводил, и прочие участницы конкурса для него словно пропали. И теперь, похоже, брат прикидывал, сможет ли он улучить момент и познакомиться с понравившейся ему девушкой поближе.

— Уверен, она английский знает.

— Но это же не то! Одно дело — общаться на чужом нам обоим языке, чтобы просто понять речь друг друга, и совсем другое — заговорить на её родном языке, это сразу её ко мне расположит. И желательно при этом владеть языком не на уровне Попки-дурака, зазубрившего пару фраз.

Василий никак не прокомментировал пылкую речь брата. Будучи поразительно схожими во многих других вещах, в своих отношениях с женщинами и способах завоевания их благосклонности близнецы разительно отличались. Арагорн понравившуюся девушку обычно брал напором — очаровывал, поражал, удивлял, обольщал; Василий же, казалось, не предпринимал никаких усилий, и тем не менее понравившаяся ему девушка обычно всё равно становилась его.

— А ты не помнишь, есть в правилах что-нибудь насчет общения членов жюри с конкурсантками?

— Не помню, но уверен, что есть.

— Плохо.

— Пообщаешься после конкурса.

— После конкурса поздно будет.

Василий вопросительно приподнял брови.

— На неё свалится куча разных обязательств, и в течение года встретиться с ней можно будет, только предварительно записавшись на приём.

— Ты так уверен, что она выиграет?

— Она не может не выиграть! Ты что, не рассмотрел её?

Василий усмехнулся и с ощутимой долей иронии протянул:

— Когда женщину любишь, это нормально, что она кажется самой красивой. Но это — когда любишь. А с ней ты даже не говорил ни разу. И не говори мне, что веришь в любовь с первого взгляда. Ты, конечно, человек импульсивный, но не настолько же глупый!

Арагорн неопределённо пожал плечами и вернулся к интересующей его теме:

— У меня есть план. В финале участницы, помимо демонстрации своих прелестей, будут представлять индивидуально разработанные благотворительные программы. Что-то вроде заготовки на тему «Как я распоряжусь полученным выигрышем».

— И?

— Я помогу Алессандре с презентацией. Так, чтобы наши члены жюри просто не смогли её не выбрать.

— И как именно ты собираешься это сделать?

— Я ещё не придумал, — с достоинством ответил Арагорн. — А пока я думаю над этим, ты можешь придумать, как бы мне с ней встретиться, и так, чтобы это не засекли организаторы конкурса.

Ян сам предложил составить Илье компанию в плавании, на что тот с радостью согласился. Зато Одиссей, узнав, что Илья берёт с собой спутника, кажется, не обрадовался. Однако не рискнул спорить со славящимся скверным характером Ахиллом.

Не посмела Илье ничего сказать и Брисейда, но провожала его таким несчастным, таким молящим, таким затравленным взглядом, что тот не выдержал:

— Я приказал — никто тебя не тронет.

Ахиллову пленницу это заявление, похоже, не очень успокоило. Илья встряхивал головой и хмурился. Что он ещё может сделать? Он приказал её не трогать, значит, печалиться ей не о чем… Ну, разве что — о погибшей семье. Может, ещё немного — о разрушенном доме. И, пожалуй, о неизвестности в будущем… Эх, переправить бы её к троянцам! Только вот Ян эту идею зарубил на корню и потребовал не подрывать образ Ахилла. Но, может, всё-таки отослать её к своим? И неважно, что обычным ходом истории Брисейда была обречена на плен. Что с того, что всё это, как не устаёт напоминать ему Ян, уже свершилось больше трех тысяч лет назад? История ведь не линейна и однонаправлена. Да, она «нанизана» на ось ключевых событий, но в остальном история многовариантна. И здесь и сейчас рядом с Ильёй находилась испуганная, несчастная девушка, а вовсе не давно отживший своё безликий исторический персонаж. И здесь и сейчас он мог изменить её судьбу…

Пентеконтор оказался именно тем, что Илья и ожидал — простым узким судном метров тридцати длиной и не более четырех метров шириной.

Субтильный Одиссей не чинясь скинул кожаные доспехи и, оставшись в одной лишь тонкой тунике, уселся грести. Илья последовал его примеру. Ян устроился позади, практически затылок в затылок — расстояние между гребцами не превышало метра.

Бросив короткий взгляд через плечо, Илья в который раз подумал о том, как обманчива внешность. В привычной, современной одежде Ян казался не просто плотным, а даже немного упитанным — наверное, из-за среднего роста и, в особенности, круглого лица, только подчеркнутого очень короткой стрижкой. А под одеждой, как оказалось, был вовсе не жирок, а очень прилично развитые мышцы.

Солдаты переговаривались и шутили, и в общем гомоне на корабле почти потерялся голос Яна, который, размеренно, без видимых усилий налегая на весло, потихоньку рассказывал Илье:

— Видишь, наш хитрец Одиссей владеет одними из наиболее прогрессивных кораблей греческого флота. Обрати внимание, все его суда оборудованы мачтой с парусом, тогда как большинство греческих кораблей ими пока не оснащены.

— Угу, — отозвался Илья и незаметно выдохнул — весло оказалось чертовски тяжёлым. К тому же, конквестору было немного стыдно — он, всегда считавший себя человеком спортивным, крепким и закаленным, уже начал уставать от непривычной нагрузки, а вот Ян, больше чем на десять лет его старше, толкал весло словно бы играючи, успевал развлекать его беседой, и дыхание у него даже не участилось!

— Пентеконторы строились для перевозки, точнее, для самоперевозки войск, а не для уничтожения других кораблей. По сути, пентеконторы — это местный вариант быстроходного войскового транспорта.

— Быстроходного, да уж, — коротко хохотнул Илья.

— Смейся, смейся, но при удачном раскладе судно можно разогнать до пятнадцати километров в час, а по теперешним временам это очень приличная скорость. А Одиссеевы суда в особенности прогрессивные, потому как они у него парусные — раз, палубные — два, и самое главное, оснащены тараном — три. Видишь?

Илья глянул на нос их корабля. На килевом брусе и впрямь был массивный деревянный таран в форме трезубца. На следующих позади судах тоже виднелись тараны в виде трезубца или чего-то отдаленно смахивающего на кабанью голову.

— Знаешь, насколько Одиссей опережает свое время? — продолжил рассказ Ян. — Века на три как минимум. На его корабли насмотрятся другие и придут к мысли, что хорошо бы топить неприятельские суда вместе с войсками до того, как те высадятся на берег. К восьмому веку до нашей эры все военные корабли оснастят таранами. И вторым, а то и третьим рядом гребцов. И так наш довольно неуклюжий пентеконтор превратится в знаменитую боевую бирему, а то и трирему. Количество весел удвоится, и управлять кораблем станет сложнее. Надо будет четко выдерживать ритм гребли, чтобы судно могло продвигаться вперед, а не бестолково крутиться на месте. Вот тогда-то на биремах и начнут использовать профессиональных гребцов.

— Рабов? — бросил через плечо Илья.

— Нет, все гребцы будут вольнонаемными моряками и, кстати, станут зарабатывать во время войны не меньше, чем профессиональные солдаты.

«А я бы не отказался сейчас от гребцов», — подумал про себя Илья и с надеждой покосился на одинокую мачту — когда же на ней поднимут парус?

Когда грубое полотнище, наконец, заплескалось на ветру и гребцы получили столь желанный им перерыв, Илья откинулся к борту и с жадностью опустошил едва не половину меха с водой.

Подошёл Одиссей. Илья слушал его вполуха. Кажется, царь Итаки был вполне удовлетворен молчанием Ильи, потому как удалился он в приподнятом настроении. Зато Ян нахмурился и тихо сказал:

— Как-то странно всё это.

— Что именно?

— Что мы идем вверх по Дарданелле, в сторону Пропонтиады, а не на юг.

— В какую сторону мы идем?

— Пропонтиады, — повторил Ян с выражением задумчивости и некоторой озабоченности на всегда таком добродушном круглом лице. Встретил непонимающий взгляд Ильи и пояснил: — Мёртвое море так называется, Ахилл ты недоделанный.

— Может, там остались еще неразграбленные поселения? — предположил Илья.

— Да нет, вряд ли. Греки традиционно предпочитали ездить мародерствовать на юг, там от фракийцев подальше, им спокойнее.

Илье было всё равно. Он блаженствовал, прикрыв глаза и наслаждаясь мерным покачиванием судна. Ян тоже молчал, что-то обдумывая, и обводил горизонт пристальным взглядом. За то короткое время, что он провел у Трои, его лицо загорело еще сильнее, отчего короткие волосы казались совершенно белыми, а прищуренные глаза в свете яркого солнца стали прозрачными.

— Видимо, неспроста Одиссей зазвал тебя с собой, — подвел Ян итог своим размышлениям. — Что-то у нашего хитреца на уме. Что-то большее, чем простой грабеж прибрежного поселка.

— Не грабеж, а продразверстка, — усмехнулся Илья и, перегнувшись через низкий борт, зачерпнул прохладной воды и с удовольствием плеснул себе в лицо, которое по-прежнему ощущалось распухшим и онемевшим после изнурительных косметических процедур.

— Если местные не успеют сбежать, ты поглядишь, что там греки творить будут, и поймешь, что продовольствие — это частенько просто удобный предлог поразбойничать, — спокойно возразил Ян.

— Но ведь им на самом деле продовольствие необходимо.

— Необходимо. Но ты уж поверь мне, одной только провизией дело не ограничится, если только все население не разбежится.

— Что, доводилось тебе?..

Ян кивнул.

— А зачем же тогда ты сказал, что отправиться в это плаванье — неплохая идея? — возмутился Илья.

— Да потому, что Агамемнон ведь не маленький обиженный ребенок, он за пережитое унижение и отомстить может. Мало ли способов избавиться от ненужного человека? Не обязательно вызывать его на поединок, достаточно улучить нужный момент в гуще битвы. Или подсыпать яда в воду. Так что пока он пар не выпустит, тебе и впрямь безопаснее быть от него подальше.

— Вот и разрешили бы мне в Москву вернуться, — проворчал Илья вполголоса.

Однако ворчал он скорее по привычке. Нельзя сказать, чтобы он чувствовал себя совершенно спокойно в греческом лагере, но в любом случае он больше не был так насторожен, как в самом начале. Пожалуй, отчасти даже привык пожинать плоды, которые приносила репутация Ахилла. И, может быть, зря — от этого ослабевала бдительность. Ахилла не трогали, потому что боялись. Но если у одних страх вызывает уважение, то у других — ненависть. И от последних можно ждать чего угодно.

Одиссей что-то прокричал, стоя на носу. Илья не разобрал и повернулся к Яну.

— Он сказал, что мы поедем к побережью у Сеста. Это город такой, через пролив от Трои. Говорит, при таком ветре к вечеру прибудем.

— А этот Сест — большой город, не знаешь? Ну, по нынешним меркам.

— Приличный.

— И что же — мы с тремя сотнями его атаковать будем? — нахмурился Илья.

— Одиссей меньше всего похож на самоубийцу. Скорее всего, мы высадимся у какого-нибудь небольшого поселка неподалеку. Нагрузим корабль — и обратно. Может, даже и мечи не пригодятся.

Илья про себя понадеялся, что именно так оно и будет. Он предпочел бы таскать туши скота и тюки с зерном, чем вынимать лишний раз меч, и уж тем более использовать его против перепуганных мирных жителей.

Солнце уже заметно склонилось к горизонту, когда Одиссей вдруг распорядился отправить четыре корабля вперед, а на оставшихся двух спустить паруса.

— Зачем это ему, интересно?

Илья не сразу сообразил, что задал вопрос вслух.

— Понятия не имею, — отозвался Ян, настороженно оглядывая горизонт, — Но выяснить не помешает.

Илья кивнул и нехотя направился к носу пентеконтора, где стоял Одиссей.

— Зачем ты их отправил вперед?

Царь Итаки вздрогнул — он не заметил, как Илья к нему подошел. Но взял себя в руки мгновенно. Улыбнулся отточенной улыбкой прожжённого политика:

— Мы не очень хорошо эти места знаем, потому только разумно будет вперед несколько кораблей выслать. Разведать.

— А зачем четыре? Лучше один.

— Ну как же — один! — всплеснул руками Одиссей. — А если засада там? Не сможет один корабль отбиться!

— Откуда там засада?

— Откуда? — Одиссей, похоже, вовсе не рассчитывал на то, что Ахилл окажется таким дотошным и разговорчивым. — Нас ведь издалека заметить могли.

Илья много чего мог бы сказать по поводу этого маловразумительного объяснения. Жаль только, языковые возможности не позволяли. Приходилось обходиться имеющимся в запасе немногочисленным арсеналом слов и выражений и заходить в атаку с другой стороны:

— Зачем парус спустил?

— Мы ждем, когда остальные вернутся.

— Почему мы пошли к Сесту? Почему не на юг?

Вот тут Одиссей действительно забеспокоился и принялся теребить край туники. Хитрые глазки забегали, брови сошлись на переносице, отчего нос словно бы больше выдался вперед и сильнее заострился.

«Э, а не назначена ли у нашего хитреца с кем-нибудь встреча? Такая, где не нужны лишние свидетели? А я ему тогда зачем? — подумал Илья, глядя на всполошившегося Одиссея. — Может, он контрабандой промышляет? Да нет, не похоже — под палубой пусто, значит, и продавать ему нечего».

— Понимаешь, Ахилл, — наконец собрался с мыслями царь Итаки. — Поселки к югу от Трои опустеют скоро, и нам раньше или позже придется новые места искать, откуда брать еду. И вынужден кто-то будет исследовать их в первый раз, — голос Одиссея звучал все уверенней, по мере того, как он чувствовал, что твердая почва снова появляется у него под ногами. — Я всей душой о благе нашей великой кампании переживаю и сделать хочу все, что в моих скромных силах, чтобы победу обеспечить. Потому я готов рискнуть и лично на незнакомые берега выйти, смело взглянуть всем подстерегающим опасностям в лицо и с ними разделаться.

Царь искусно управлял своим голосом — то он едва не дрожал от затаенной, сдержанной силы, то опускался до трагического полушепота, то взлетал над узким кораблем и устремлялся прямо ввысь, то тихой пеленой стелился над волнами. Пропускавший мимо ушей половину витиеватых оборотов, Илья быстро огляделся и увидел, что неискушенных греков красноречие Одиссея ввело едва ли не в гипнотическое состояние. Они слушали его, раскрыв рты и, похоже, уже и сами верили в великую цель, ради которой пустились в опасное плавание — хотя какие уж тут опасности?

— Неведомые испытания поджидать нас могут на новом берегу, но что такое риск, когда ярким солнцем выше него горит великая победа над неприступной Троей и всем его героям бессмертная слава? Я готов на все, чтобы нашу великую миссию выполнить!

Илья поморщился и бесцеремонно разрушил патетичность момента:

— Великую миссию? Это еду достать?

Одиссей поперхнулся и укоризненно взглянул на Илью. Потом заговорил уже нормальным голосом:

— Мы и впрямь никогда не ездили к Сесту и не знаем, что ждет там нас. Потому я и попросил тебя сопроводить нас — беда случись, нам самый прославленный воин пригодится.

Лесть была настолько грубой, что Илья поморщился. А также понял, что хитрый грек так и будет уходить от прямого ответа, и укрепился в мысли, что Одиссей что-то затевает. Знать бы еще что, и — тут он с проснувшейся подозрительностью поглядел на царя Итаки, — не является ли он, Ахилл, то есть Илья, частью его хитроумного плана? Может, Агамемнон приказал-таки избавиться от непокорного мирмидона, а Одиссей-то и рад стараться?

Похоже, Ян подумал о том же самом, потому что когда Илья вернулся к своему месту, его товарищ как раз укладывал рядом с собой предусмотрительно вынутый из-под палубы ксифос.

— Не думаю, что он решит прилюдно тебя убить прямо здесь, на корабле, — тихо сказал Ян. — Но будь начеку и, когда мы высадимся на берег, далеко от пентеконтора не отходи.

Солнце, тем временем, с величественной неторопливостью опускалось к потемневшей воде. Со стороны берега наползала ночная тьма, и потому приближающуюся землю становилось видно все хуже и хуже.

А потом из сгустившегося над водой плотного слоя ночного сумрака внезапно выскользнуло около десятка неуклюжих суденышек. Они окружили два неподвижных пентеконтора и замерли, словно стая мелких хищников, медлящая перед тем, как броситься на крупную для неё, но все-таки загнанную добычу.

— Лейстэс, лейстэс, — пронеслось над двумя судами.

— Чего? — обернулся к Яну Илья.

— Пираты, — ответил тот, и белесые брови сошлись на переносице.

Илья огляделся — воины быстро облачались в доспехи.

— Пираты? А что, они уже и тогда были?

— Еще бы, — пробормотал Ян и нырнул под палубу за доспехами, продолжая говорить. — Грабить стали куда раньше, чем торговать. А торговали, когда не имели возможности ограбить. Пираты, по сути, это едва ли не самая древняя морская профессия. Тот же Одиссей после войны по пути домой совершит немало разбойных набегов. Только пиратством это не назовут — Гомер представит его корсарские победы подвигом.

— А я-то думал, репутация Агамемноновой армии отпугнет от нас кого угодно…

— И отпугнула бы — если бы все шесть кораблей были на месте. Но наш мудрый предводитель предусмотрительно отправил четыре судна подальше…

Одиссей что-то прокричал, стоя на носу корабля. Вскоре со стороны плоских судёнышек донёсся какой-то ответ.

Так предводители переговаривались довольно долго, и Илья почти не улавливал смысл глухих, искаженных расстоянием и плеском волн реплик. Но он заметил, что в какой-то момент все солдаты замерли, внимательно прислушиваясь к происходящему, а потом недовольно заворчали.

Ян понял, что смысл разворачивающихся событий от Ильи ускользает, приблизился к нему почти вплотную и принялся быстро пересказывать:

— Одиссей сообщил, кто мы такие, и предложил разойтись миром. Они отказались, заявили, что запросто нас разобьют. Он ответил, что им поживиться будет нечем, потому что у нас на борту нет груза. Пираты предложили Одиссею откупиться. Одиссей сказал, что денег с собой нет. Они сказали, что согласны отпустить один корабль обратно за выкупом, а второй останется у них — ну, вроде заложником. Наш капитан, попытался толкнуть речь, что сейчас под стенами Трои каждый воин на счету. Тогда пираты предложили оставить в заложниках не весь корабль, а кого-то одного. Но кого-то значительного, кем не пожертвуют, кого ни за что не бросят у них, за кем обязательно вернутся…

Илья ощутил, как неприятный холодок пополз вдоль позвоночника. Было совершенно ясно, к чему идёт дело, и так ясно, кто тут значительный и кем ни за что не пожертвуют. Ахилл.

Так и вышло. Предводитель неуклюжей пиратской армады предложил Одиссею остаться самому — уж за царем Итаки, несомненно, вернутся. Тот возразил — Агамемнон не поверит рядовому воину, не пошлет выкуп. А вот слово Одиссея куда весомее. Так что он остаться не может, лучше он лично донесет Агамемнону требование о выкупе. А на борту его пентеконтора есть куда более прославленный воин, которым царь греков не пожертвует ни за что на свете и за которого отдаст любой выкуп…

Илья оглянулся на Яна едва не в панике. Он сильно сомневался, что разозленный Агамемнон пошевелит хоть пальцем, чтобы спасти предводителя мирмидонов; наоборот, обрадуется, как удачно решилась проблема с ненавистным Ахиллом. А, может, он сам и спланировал эту комбинацию — уж очень кстати всё сошлось: и поплыли пентеконторы туда, куда обычно греки не совались, и суда разделились, и пираты так кстати потребовали именитого заложника… Да, наверняка спланировал.

Но неужели всё подстроено от начала до конца? Неужели все остальные сорок семь воинов на судне тоже подкуплены?

Мысли Ильи метались. Что делать? Лодка посреди моря — идеальная ловушка, бежать ему некуда. Вот возьмут его сейчас пираты в плен, не дождутся выкупа — и что дальше?.. Илья во всех красках представил себе несколько перспектив своего будущего, если его сдадут лэйстесам, и это произвело на него отрезвляющий эффект.

— У пиратских суденышек нет ни тарана, ни парусов. Даже абордажных крючьев, чтобы зацепить нас. Нам и стоит-то всего лишь поставить парус, сесть на весла, и эти корыта ни за что нас не догонят, — повернулся Илья к Яну.

Тот кивнул, не сводя с него пристального взгляда. Смотрел так, словно чего-то ждал.

Одиссей суетливо подскакивал на месте, изогнутый деревянный нос пиратского судна подплывал к борту всё ближе и ближе. Среди солдат прошел недовольный шепоток, и они тоже почему-то стали оглядываться на лже-Ахилла. Илья же наблюдал за приближением неуклюжего корыта лэйстесов словно в оцепенении и только бесцельно сжимал рукоять ксифоса.

Когда нос пиратского судёнышка заскреб по борту пентеконтора, Илья отчетливо услышал позади недовольный вздох Яна. А потом вздрогнул, когда тот вдруг закричал:

— Бей лэйстесов!

Греки дружно, будто только этого и ждали, заорали в ответ и выхватили ксифосы. «Значит, они не подкуплены», — с облегчением подумал Илья.

Ян, тем временем, выскочил на нос пентеконтора, бесцеремонно оттолкнул Одиссея и продолжил выкрикивать команды:

— К веслам по правому борту! Вместе! И — раз! И — раз!

Илья смотрел на Яна — и не узнавал его. Круглолицый, жизнерадостный, улыбчивый конквестор всегда казался ему человеком мягким и добродушным. Но сейчас на носу пентеконтора не было знакомого ему Яна — был собранный, решительный незнакомец, настоящий вожак, который мог вести за собой в битву целую армию, и за которым шли не раздумывая.

И за ним шли: греки одиссеевского пентеконтора даже не думали оспаривать приказы внезапно объявившегося командира. Похоже, унизительная перспектива без боя согласиться на наглые условия лэйстесов их и самих не радовала, и потому они послушно налегли на весла, следуя указаниям Яна. Узкий корабль медленно разворачивал высокий резной форштевень в сторону пиратского корыта, практически прижавшегося низким пузатым боком к корме греческого судна.

Лэйстесы не смогли уйти от столкновения — крепкий таран с громким треском вонзился в борт неуклюжего пиратского суденышка, легко сминая и круша тонкую корму.

— Все на весла! — продолжал отдавать команды Ян. — Поднять парус! — Развернулся, сложил руки рупором: — Эй, на другом корабле! Повторяйте за нами!

Илья принялся старательно грести вместе с остальными, с беспокойством оглядывая сцену примитивного морского сражения и обшаривая глазами судно в поисках Одиссея — царя Итаки и след простыл.

Пентеконтор, тем временем, нацелился на следующее пиратское судёнышко. На приземистом корыте противника суетливо задергались, словно лапки у запутавшейся многоножки, весла. Лэйстесы отчаянно пытались уклониться от столкновения — они прекрасно понимали, что их неуклюжую посудину ожидает такая же судьба, как его невезучего товарища, уже исчезающего в морской глубине.

Через несколько минут останки второго пиратского судёнышка затонули в тёмной воде, и оставшимся лэйстесам численное преимущество их кораблей перестало казаться таким уж неоспоримым залогом победы. Неуклюжие корыта один за другим разворачивались и удирали в темноту. Видя их поспешное бегство, греки разразились победными криками. Преследовать пиратов никто не собирался.

Ян спокойно прошествовал на свое место и, как ни в чем не бывало, взялся за весло.

Именно в этот миг из-под палубы показался Одиссей. Быстро оглянулся, оценивая ситуацию, а потом выдернул меч из ножен, вскинул руку в победном жесте и что-то закричал. Гребцы одарили его мрачными взглядами, и радостный вопль царя Итаки оборвался; Одиссей поспешно вложил ксифос в ножны и уселся за весло.

Остаток пути гребли молча. На берегу их уже поджидали отправленные вперёд корабли с обеспокоенными их задержкой греками. Рассказ о нападении пиратов вызвал у солдат нешуточное возмущение, а описания морского боя — подлинный восторг, и всю оставшуюся ночь греки один за другим подходили к Яну, чтобы выразить ему своё уважение.

Как и ожидалось, греки не встретили от местного населения сопротивления. Собственно, и населения-то они не встретили — небольшой поселок опустел, едва только на горизонте показались вражеские пентеконторы. Жители благоразумно попрятались в пологих каменистых холмах, справедливо рассудив, что собственная шкура дороже зерна и коз.

Всё время, пока солдаты грузили продовольствие на корабли и всю дорогу обратно в Трою Ян не сказал Илье ни слова. Впрочем, тот не сразу обратил на это внимание; Илья размышлял о том, что так и не узнает теперь, причастен ли Одиссей к случившемуся. Действительно ли Агамемнон приказал царю Итаки избавиться таким хитрым образом от Ахилла? Или же это была затея самого Одиссея, сговорившегося с пиратами и планировавшего потом поделить полученный за Ахилла выкуп пополам? А, может, это всё-таки была случайность?..

В последнее верилось с трудом. Вспоминались и хитрые бегающие глазки царя и его подозрительное решение отправить четыре корабля вперед, на разведку, а на оставшихся спустить паруса. Готовность, с которой Одиссей отказался от битвы, тоже вызывала подозрение. При всех своих недостатках Одиссей не был трусом. Хитрым, изворотливым, осторожным — да. Но не трусом. Отчего же он даже и не попытался сопротивляться? Если царь Итаки и впрямь не при чем, то он должен был вскочить на нос пентеконтора и направить резной форштевень на противника. Он, а не Ян.

И тут Илья, наконец, обратил внимание на красноречивое молчание товарища — и его словно озарило. Черт с ним, с Одиссеем. Причем тут Одиссей? Это Илья, а не Ян должен был вскочить на нос пентеконтора и отдать приказ таранить врага. Он ведь здесь за Ахилла. Вот почему воины смотрели на него с таким ожиданием. Вот почему сосредоточенно молчит сейчас Ян и что-то серьезно обдумывает.

Илья с досадой встряхнул головой — на проверку Ахиллом он оказался никудышным.

Да и не только Ахиллом — от самого себя он тоже был не в восторге.

На входе в конференц-зал роскошного отеля «Пять морей» Арагорн в который раз схватился за сердце — проверил, на месте ли удостоверение Гринписа. Именно оно должно было провести его на пресс-конференцию, устроенную для участниц конкурса МММ и представителей общественных организаций, рассчитывающих, что именно с ними и будет сотрудничать будущая Мисс Мечта Миллионера.

В зеркалах холла отражался незнакомец в скучном костюме и очках в тонкой оправе. Конспирация, будь она неладна. В таком виде Арагорн походил на прилежного клерка из преуспевающего офиса. Этакий образцовый офисный планктон. Или приодетая канцелярская крыса, как заметил утром Василий.

Арагорн не беспокоился, что в нем узнают одного из членов жюри — никто не ожидает, что такие важные персоны, как представители «СталЛКома» будут тайком пробираться на пресс-конференцию. Не беспокоился он и о том, попадёт ли на пресс-конференцию — Василий обещал всё устроить, значит, не о чем переживать.

Единственное, что несколько волновало Арагорна, это верна ли сделанная им ставка на Гринпис. Василий, дотошно изучивший личное дело Алессандры, уверенно заявил, что сфера ее интересов — охрана природы, главным образом, растительного мира, значит, надо идти на пресс-конференцию в качестве представителя ну вот хоть того же Гринписа. Так Арагорн и сделал.

Конференц-зал оказался набит под завязку. Представители наиболее серьёзных организаций — десятка два, не больше, — разместились прямо у сцены, и, разумеется, Гринпис занял среди них достойное место. Он умостился между Всемирным Фондом Дикой Природы и Врачами без Границ, чуть позади Всемирной Организации Здравоохранения, Армии Спасения и благотворительного фонда какого-то российского богатея. Арагорн быстро просканировал толпу — привычка, появившаяся у него после расставания с Жанной. Не увидев настырной журналистки, перевел дух и обратил внимание на «коллег».

За стойкой Гринписа стояло двое. Женщина лет сорока, облагороженный вариант российской хиппи — хлопковый белый свитер, длинная джинсовая юбка с цветной вышивкой по краю, русая, с проседью коса. «Галина Землянова», — прочитал Арагорн стоящую перед ней табличку. Вторым был высокий парень с куцым хвостиком мышиного цвета волос, в светлом костюме из мнущейся ткани и безвкусно ярком галстуке — Павел Курцев. Место за табличкой «Абрам Горн» пустовало. Арагорн уставился на неё в некотором замешательстве. Абрам Горн… Это что — он?

«Не смешно», — мрачно подумал он про себя. Ну, братец, ну, юморист недоделанный, вот уж постарался! Ну, ничего, вот закончится пресс-конференция, и он сразу же отблагодарит Василия — и за Горна, и особенно — за Абрама.

Женщина-хиппи, деловито перекладывая какие-то бумаги, отстранённо кивнула Арагорну, зато Павел вместо приветствия сразу же процедил:

— Ещё вчера от Гринписа должно было быть только двое…

Арагорн равнодушно пожал плечами:

— Было двое, стало трое. У тебя с этим какие-то проблемы?

Парень проигнорировал вопрос Арагорна:

— Из какого ты подразделения?

— По сбору задолженностей.

— Чего? — изумился Павел. — Никогда о таком не слышал!

— Значит, статусом еще не дорос, чтобы тебя допускали к конфиденциальной информации, — нахально заявил Арагорн. Он прекрасно знал, что наглая уверенность может сбить с толку даже человека, абсолютно твердо знающего, что он прав.

Подействовало. Парень, напрочь позабыв о том, что основной принцип финансирования Гринписа — исключительно добровольные пожертвования, с растерянным видом повернулся к женщине, но та с головой ушла в свои бумажки и не обращала внимания на происходящее вокруг.

— И кто тебя сюда отправил?

— Сам вызвался, — буркнул Арагорн. Этот парень прямо-таки нарывался на неприятности.

— А зачем?

Терпение Арагорна лопнуло:

— Чё ты лезешь, Курцев?

Именно в этот момент в зале появились полуфиналистки конкурса МММ, и Арагорну тут же стало не до недовольного гринписовца. Он вытянул шею, выглядывая Алессандру и гадая, не окажется ли так, что без парадного макияжа и роскошного туалета она, как это часто в жизни случается, превратится из ослепительной богини в самую заурядную девчонку.

Не оказалось. В облегающих светлых брюках и пушистом жёлтом свитере, с волосами, стянутыми с простой хвост на затылке, Алессандра выглядела не менее эффектно, чем вчера на конкурсе, с высокой замысловатой прической и в открытом вечернем платье. И уселась она, внимательно оглядев таблички, укреплённые на стойках, напротив Гринписа. По крайней мере, Арагорну хотелось думать, что именно напротив них, а не напротив пристроившихся справа ребят из Фонда Дикой Природы.

Конференция прошла неплохо — с эгоистический точки зрения Арагорна, конечно. В то время, как гринписовцы и прочие активисты задавали вопросы с тем расчетом, что потенциальная победительница конкурса решит сотрудничать именно с ними и тем самым обеспечит им существенное финансовое вливание, Арагорну не было дела до бюджетных нужд организации. Он видеть не видел недоуменных взглядов «коллег» и, вместо того, чтобы говорить о Байкальской кампании и проекте сохранения лосося на Камчатке, расспрашивал о вырубке лесов в провинции Пара, поминал про сложный узел социальных проблем, завязанных на Амазонии, и озабоченно интересовался перспективами Гринписа в Южной Америке после того, как несколько лет назад тот проиграл скандальную войну с Бразильской Ассоциацией Ядерной Энергии.

Арагорн видел, как наливался малиновой яростью Курцев, но ему было всё равно. Он вглядывался в лицо Алессандры и ждал, не появится ли в ее глазах искорка интереса. К сожалению, рассмотреть что-либо за тщательно отрепетированным выражением вежливого и дружелюбного внимания не удавалось.

Тем не менее, отступать от намеченного плана Арагорн не собирался — сразу по окончании конференции подошел к Алессандре и предложил ей от имени российского Гринписа встретиться за ленчем, чтобы поподробнее обсудить вырубку амазонской сельвы. Девушка охотно согласилась.

Павел Курцев бешеным взглядом сверлил Арагорну спину, но лезть к наглому «еврею» не решился. Только буркнул напоследок, что он еще разберется, он еще доведет до сведения кого следует!

Уже через несколько минут Арагорн вёл раскрасневшуюся на морозе Алессандру по многоглавой, в разноцветных куполах, Варварке к изящным стенам Гостиного Двора, в небольшой ресторанчик с непонятным, но романтичным названием «Сумнакуно Састо». Там никогда не бывало шумно, с маленькой сцены неизменно неслись мелодичные романсы, которые выводила талантливая скрипка, а в уютном зале всегда царил интимный полумрак.

Арагорн давно усвоил, что самый лучший способ расположить к себе девушку на первом свидании — это сделать ее главным объектом обсуждения. Сработало и сейчас. Совсем скоро Алессандра улыбалась не профессиональной, обложечно-журнальной, а искренней тёплой улыбкой и с удовольствием отвечала на многочисленные вопросы своего спутника, всё реже и реже касающиеся экологии.

Арагорн с Алессандрой просидели в ресторанчике почти до самого вечера. Заинтересованно слушали, как кудрявый официант в яркой малиновой рубахе рассказывал им, что «сумнакуно састо» на цыганском означает «золотой рубль», а заведение называется так потому, что его владелец — самый настоящий цыганский барон. Смотрели на падающий за окном снег и пили чай из гранёных стаканов в резных мельхиоровых подстаканниках. Обсуждали предстоящий полуфинал конкурса и весело смеялись над ошибками Арагорна, решившегося-таки заговорить на португальском.

Постель, тепло, сон, странное горьковатое пойло и мясное хлёбово, которыми пичкал его старик, делали своё дело — Ахилл чувствовал, что силы к нему возвращаются. А вместе с ними и решимость немедленно пуститься в путь, на поиски закинувшего его в этот странный мир Аполлона.

Интересно, почему старик так ухаживает за ним? Рассчитывает на благодарность? На покровительство? На какую-то услугу? Последний раз бескорыстно об Ахилле заботилась мать, когда он был ещё мальчишкой. С той поры любая услуга оказывалась ему людьми либо с расчётом на получение чего-то взамен, либо из страха. Здесь же…

Впрочем, долго над этим Ахилл не размышлял. Зато много раз пытался заговорить со стариком. Тот всегда с готовностью отвечал, будто и впрямь понимал его, но вот разобрать хоть слово Ахилл по-прежнему не мог. Только укреплялся в мысли, что Аполлон и впрямь наложил на него особое заклятье, превращающее речь окружающих для его слуха в набор непонятных слов. Однако, уповая на покровительство олимпийцев, не очень дружных с солнечным богом, попыток не оставлял, снова и снова спрашивая:

— Скажи мне, старик, знаешь ли ты, как добраться до логова Аполлона?

Сухое лицо старика освещалось радостью каждый раз, когда Ахилл обращался к нему. И он всегда отвечал, но старательно вслушивающийся в его речи грек научился разве что улавливать часто повторяемые бессмысленные слова. Особенно одно, непрестанно слетавшее с его уст — «Сань-ка». Понять бы еще, что это значит.

В день, когда Ахилл твёрдо решил отправиться в дальнейший путь, он попытался изъясниться жестами. Постарался объяснить, что ищет Аполлона и дорогу обратно домой. Кажется, эта попытка вышла более удачной — старик куда-то надолго ушёл, тяжело припадая на деревяшку, заменяющую ему одну ногу. Вернулся мрачнее тучи, но покивал в ответ на вопрошающие жесты грека. Это Ахилла не успокоило — откуда ж ему знать, правильно ли понял его этот старик?

А тот, тем временем, полез в… Ахилл затруднялся с названием. Может, сундук? Высокий, под потолок, с гладко обструганными стенками и неказистыми ножками ящик. Вытряхнул оттуда ворох чудной разноцветной одежды, покопался, что-то выудил и протянул Ахиллу.

Материал оказался плотным и приятным на ощупь. На таком холоде пригодится. Ещё бы разобраться, как в это облачаются — на знакомый хитон или привычный гиматион одежда совсем не походила.

Одевался Ахилл медленно, подолгу вертя непонятные предметы в руках, дожидаясь подсказок старика. Размышлял, куда бы пристроить меч — перевязь и щит, которые он всегда носил за спиной, потерялись где-то в лесу. Удивительно, что меч остался при нем. И что старик догадался его захватить. Ахилл просто не помнил, что, даже медленно замерзая в снегу, он продолжал крепко стискивать ксифос в руке. Не помнил и того, как нашедший его старик безуспешно пытался разжать ледяные пальцы, сомкнувшиеся на рукояти.

Старик, тем временем, хлопотал, прилаживая на нем одеяния, и что-то беспрестанно лопотал на своем языке. Пытался одеть на него странный шлем, прикрывающий голову. Ахилл нетерпеливо отталкивал его руки — что это за шлем, такой мягкий, да еще и лица не закрывает! Старик упорствовал, совал ему комок теплой ткани. Потом, догадавшись, надел другой себе на голову, ткнул пальцем за окно, приложил ладони к ушам. «Чтоб голова не мерзла», — наконец догадался Ахилл.

За большим окном, затянутым твердой прозрачной пленкой, послышалось громкое фырканье. Ахилл помнил, что такие звуки издают странные чудища, которых он уже видел на дороге у леса. Видимо, этих зверей здесь используют вместо коней и колесниц.

Неужели и впрямь сейчас его отвезут к чертогам Аполлона? Грек с некоторым удивлением отметил, что волнуется. Это было странное, давно позабытое и оттого почти незнакомое ощущение, и Ахилл постарался его отогнать.

Старик, тем временем, поманил Ахилла за собой, к двери. У входа приостановился, несколько мгновений разглядывал какой-то рисунок на стене. Потом вдруг резко повернулся, вцепился Ахиллу в плечи, уткнулся головой в грудь. Что-то забормотал. Сквозь всхлипы грек легко разобрал уже узнаваемое, но по-прежнему непонятное «Санька».

Ахилл не отталкивал старика, и пока тот сопел и кряхтел ему в грудь, рассматривал изображение на стене. Картинок, настолько точно походящих на реальность, он никогда в жизни не видел. На белоснежном папирусе талантливый художник нарисовал лицо молодого мужчины в пятнистых одеждах, с начищенными бляхами на груди. Рисунок был таким четким, таким верным, что мужчина казался совсем живым, и только глаза у него были застывшие, неподвижные.

Ахилл вздрогнул и потряс головой — сколько всего непонятного в этом мире! Аккуратно отстранил от себя притихшего старика, шагнул за порог.

Потом, застигнутый внезапной, непривычной для него мыслью, обернулся. Вот уж правда — новый мир вызывает новые чувства и заставляет совершать неожиданные, новые для него поступки.

— Спасибо за помощь, — медленно сказал он старику — вдруг тот и впрямь его понимает? — Мне нечем одарить тебя, старик, но свой долг я не забуду, и, если будет на то воля богов, непременно его верну.

На улице фырчало чудовище, вблизи еще более страшное, чем издали. Походило оно на животное и колесницу, соединенные в единое целое волей злых богов Тартара. Ахилл, наконец, разглядел в глубине возницу, и ему полегчало — значит, на этом звере он поедет не один.

Когда чудище сорвалось с места, сердце Ахилла ухнуло куда-то вниз — такой бешеной была скорость, казалось, что зверь взбесился. Грек покосился на возницу. Тот выглядел спокойным, даже скучающим. Ахилл постарался придать своему лицу такое же безразличное выражение и уставился прямо перед собой. Если не отрывать глаз от переда зверя, то голова почти не кружится.

Ахилл ни разу не обернулся, потому не увидел, что старик еще долго стоял у своей хижины, тоскливо глядел вслед убегающему чудищу и что-то шептал.

Разумеется, Ахилл не узнал, что в тот день Валентин Степанович надрался по-черному. С горя. Потому что давно спившийся инженер принял умирающего грека за вернувшегося к нему с того света сына Саньку, которого после стольких мучительных снов, где он его терял, наконец-то смог спасти. Нашёл в снегу, дотащил до дома, выходил. Успел убедить себя, что аккуратный могильный холмик с отполированным до блеска гранитным памятником и выбитыми на нем словами «Краснов Александр Валентинович» ему просто пригрезился в непрекращающемся уже много лет угарном бреду. А вот теперь сын опять его покинул.

Той ночью, после почти недельного перерыва, Валентину Степановичу опять приснился всё тоже же страшный, мучающий его вот уже много лет сон. Его Санька тянул к нему руки сквозь клубящийся пороховой туман, и какая-то неведомая сила грозила вот-вот затянуть сына в непроглядную сырую тьму, нетерпеливо поджидающую позади.

И он рвался ему навстречу, опять забывая, что у него давно уже нет одной ноги. И падал на землю. Изо всех сил помогая себе локтями, полз вперёд. И снова не успевал. И беспомощно смотрел, как Саньку медленно утягивала куда-то вглубь мрачная, страшная темнота.

И после нескольких дней непривычного затишья соседи вновь услышали посреди ночи жуткий, мучительный крик спившегося сорокашестилетнего старика — будто кто-то пытал его калёными клещами… или отнимал у него, вырывал из рук самого близкого, самого дорогого человека.