Обманный лес

ГЛАВА 11

«Скорая» мчалась по Бродвею в больницу, и Эмили, которая неподвижно сидела рядом с Томасом, подбрасывало на каждой выбоине и ухабе. Выла сирена, и хотя фельдшер дал ей обтекаемые ответы, Эмили знала, что они спешат не просто так. Томас очень плох.

– Почему? – прошептала она.

Фельдшер, который постоянно следил за состоянием Томаса, даже не поднял глаз. Он не отреагировал ни на одно ее высказывание, и этот вопрос она задала своему находящемуся без сознания мужу, наверное, уже в десятый раз с тех пор, как его погрузили в «скорую».

Тушь черными потеками размазалась у нее по щекам, словно боевая раскраска. Эмили понимала, на кого похожа, но ничего не предпринимала. Сейчас ей нечем было вытереть лицо, а плакать ей все равно еще придется.

– Скотина! – ломким голосом выкрикнула она и с размаху хлопнула Томаса по груди ладонью.

Наконец-то ей удалось завладеть вниманием фельдшера. Долговязый медик выпрямился, насколько это было возможно в тесном салоне «скорой», и обеими руками мягко отстранил ее.

– Мадам, я понимаю, что вы сейчас не в себе, – сказал он спокойно, но со всей серьезностью. – Но если вы еще раз сделаете это, я вас высажу.

Эмили хотелось заорать на него. Объяснить ему, что произошло. Как Томас подвел ее и Натана. Он так нужен им сейчас. Сейчас! Натану как никогда нужен отец. Эмили как никогда за все время их брака нужен Томас Рэнделл, нужна его поддержка.

Она знала, что на Томаса никто не нападал. В этом фельдшер ее заверил. Угол раны не оставлял сомнений в том, что это было падение, вероятно, когда он потерял сознание. Потерял сознание от передозировки барбитуратов, которые он запил полным стаканом бурбона. Вот что он с собой сделал.

– Почему? – повторила она хриплым шепотом и принялась вглядываться в расслабленное лицо Томаса, в котором не было видно никаких проблесков сознания. За его веками не было никакого движения. По крайней мере, никаких снов. Он не заслужил их.

Эмили обеими руками закрыла лицо, глубоко вздохнула и заставила себя перестать плакать. Она понимала, что гнев на него – всего лишь защитный механизм От этого понимания ярость не становилась слабее, потому что только ярость удерживала ее на плаву. Она больше не хочет жить с Томасом, не хочет быть его женой. Но это не значит, что она готова к тому, что его больше не будет в ее жизни. Не отнимая рук от лица, она снова заговорила с Томасом, все тем же шепотом.

– Я не справлюсь одна, – сказала она ему и себе самой. – Я не могу потерять вас обоих.

Обманный лес никогда не затихал. И никогда не должен был затихнуть. Лес и существа, населявшие его, были полны такой жизни и таких красок, что тишина была бы равносильна смерти.

Но сейчас в Обманном лесу было очень тихо.

Глаза генерала Арахисовое Масло превратились в узкие, затянутые паутинками щелки, ноздри раздувались. Все его чувства были обострены, готовы уловить малейшую перемену в окружающей обстановке. Он пробирался сквозь чащу, держа путь на восток, хотя в этой части леса не было настоящих тропинок.

Славящиеся своей горластостью апельсиновые вопильщики протискивались сквозь подлесок и перебирались через выступающие корни без единого звука. Единственный шум, который они издавали, преодолевая самое сердце Обманного леса, был скрежет их зубов да шорох ветвей и листьев по цитрусовой коже, которая целиком покрывала тела вопильщиков.

Кровожадные твари. Большинство обитателей Обманного леса думало о вопильщиках именно так. И генерал Арахисовое Масло очень долгое время разделял это мнение. Но когда он объяснил апельсиновым вопильщикам, что стоит на кону, все племя поклялось отдать жизнь за дело генерала. Некоторые из них уже заплатили эту высшую цену.

И все же они до сих пор были на его стороне. Ибо если генерал потерпит неудачу, им всем конец.

Но в молчании апельсиновых вопильщиков, хотя и поразительном, и близко не было ничего столь же из ряда вон выходящего, как в молчании маленького оранжево-зеленого дракона, который восседал на плече генерала Арахисовое Масло. Генерал попросил Смычка сопровождать его главным образом из тех соображений, что в случае необходимости связаться с кем-то крылышки дракончика будут незаменимы. Однако воспользоваться этой возможностью придется лишь в самом крайнем случае, поскольку полет Смычка сопровождает музыка. Они не могли точно знать, какие агенты и страшилища по наущению шакала Фонаря могут рыскать по Обманному лесу. Но мелодичные звуки, которые издают драконьи крылышки, наверняка привлекут нежелательное внимание.

Так что пока Смычок сидел на генеральском плече, увязая когтями в арахисовом масле. Несмотря на в целом учтивое поведение дракона, с начала их путешествия он уже посетовал на это обстоятельство не менее полудюжины раз. Генерал дал ему слово, что, когда ему придет время подняться в воздух, на драконьих лапах не останется ни унции клейкого вещества. Его заверения, казалось, не слишком утешали Смычка.

Генералу уже начало надоедать их повторять.

На самом деле генералу уже начало надоедать очень многое в этом сценарии. Хотя ничто не волновало его больше, чем безопасность ребенка, скрываться по кустам, по его мнению, солдату не подобало. Террористу, может, и простительно, но не солдату.

И все же он достаточно знал о солдатах в джунглях, чтобы постоянно держаться начеку.

Они еще примерно милю передвигались в молчании, медленно пробираясь сквозь чащу, а потом лес поредел и места стало больше. Утоптанной тропинки не было, но хватало места свободно шагать под пологом ветвей, сплетенных самой природой или фантазией. Генерал так и не пришел к твердому убеждению, что именно устанавливало законы в этом месте.

Дракон завозился на генеральском плече, его крылышки слегка затрепетали, и на мгновение послышался звук, будто кто-то невесомо пробежал пальцами по струнам арфы. Генерал досадливо крякнул, но ничего не сказал. Смычок, по зрелом размышлении, был превосходным спутником в путешествии. Он хранил молчание, когда его просили об этом, и оказался куда смышленее, чем генерал мог бы подумать.

Чешуйчатое брюшко лежало на арахисовом масле, хвост спускался по генеральской спине. Генерал ощущал все это. Отпечаток каждой чешуйки, еле заметный вопросительный знак, оставшийся после того, как хвост смычка принял другую форму. Коготки, вязнущие в арахисовом масле, слегка переместились, но на этот раз дракон справился со своими крыльями.

Что-то было не так.

– Ты беспокоишься, дракон? – спросил генерал.

Вопильщики рассеялись по лесу по обеим сторонам, один забежал далеко вперед, производя рекогносцировку, еще один семенил позади, охраняя тылы. Но несколько ближайших уставились на генерала с удивлением в безумном хаосе их широко раскрытых лимонно-желтых глаз.

– Разве у меня нет причин беспокоиться, генерал? – отозвался Смычок без тени веселья, которое обычно звенело в его голосе.

– Да, сейчас у нас масса поводов для беспокойства, – согласился генерал Арахисовое Масло. – Мы вынуждены делать то, что, я уверен, ни тебе, ни твоим друзьям и в голову прийти не могло.

Смычок немного помолчал. Потом, с оттенком раскаяния, но без злобы, сказал серьезно:

– Я никогда не думал, что буду сидеть у тебя на плече и что мы будем союзниками. Это после того, как ты столько времени пытался убить меня.

Наверху что-то пискнуло, и жирная сова, фырканьем выразив свое неудовольствие их вторжением, расправила крылья и лениво сорвалась с толстой ветки – лишь затем, чтобы преодолеть три ярда до соседнего дерева, на котором она и устроилась. По пути сквозь чащобу им попадались всевозможные существа Они миновали исполинскую каменную фигуру людоеда, который забрел слишком далеко от своей пещеры и не успел вернуться домой до восхода солнца. Зайцы и птицы встречались в изобилии, а еще, как показалось генералу, они видели небольшой разведывательный отряд белок-летяг, перескакивающих с дерева на дерево. Но они были слишком проворны, и он не успел как следует разглядеть их и потому не мог быть полностью уверен.

Обманный лес населяла живность.

Над этим следовало поразмыслить.

На кону стояло нечто большее, чем жизнь Натана Рэнделла. Или рассудок его отца. На кону стоял сам Обманный лес. И у каждого его обитателя были свои собственные заботы. Как у дракона, которого все называли Смычком.

– Я никогда не хотел убить тебя, дракон, – признался генерал, впрочем не слишком охотно. – Понимаешь, у меня такая роль. Каждый из нас играет в этом мире свою роль, и моя заключается в том, чтобы угрожать самым добрым и невинным созданиям. И тебе в их числе.

Смычок рассмеялся.

– Значит, ничего личного, да?

Генерал Арахисовое Масло улыбнулся.

– Ничего личного, – повторил он.

Миг спустя Смычок вздохнул.

– Наверное, я просто тревожусь об остальных. Брауни и мистеру Тилибому, скорее всего, ничего не грозит, если они будут сидеть там, где сидят. Но мне очень жаль, что не получилось послать кого-нибудь другого, а не Хохотуна…

– Никого другого не было, – решительно сказал генерал. – Эта чертова гиена расхохоталась бы в самый неподходящий момент или по своему тупоумию не смогла бы подчиниться самой простой команде. Он был единственным, кого мы могли послать.

Смычок встопорщил крылышки и уселся на плече у генерала на задних лапах. Он изогнул шею и заглянул генералу прямо в глаза, его морда оказалась чуть пониже генеральской фуражки, из ноздрей вырвался крохотный язычок пламени. Его глаза с двойными веками закрылись и снова раскрылись.

– Ты хочешь сказать, что отправил его на верную смерть?

Генерал остановился как вкопанный и повернул голову так, чтобы оказаться лицом к липу с драконом.

– Мы все идем на верную смерть, Смычок. Все до единого. Без Нашего Мальчика нет Обманного леса. Если Натан умрет, Наш Мальчик никогда больше не придет сюда. Пытаясь спасти нас, Фонарь нас всех погубит. Нам всем грозит верная смерть.

Он снова зашагал вперед, и вопильщики принялись яростно продираться сквозь кусты под деревьями. Они миновали невероятно разжиревшего серого волка, который спал на земле и громко храпел, а солнце, просачивавшееся сквозь листву деревьев, рябило его шкуру.

– Приятно слышать, что нам всем грозит гибель, – сказал Смычок после затянувшегося молчания.

Генерал нахмурился.

– У меня язык не поворачивается такое сказать. Как это может быть – «приятно слышать»?

Он ощутил, как дракон пожал плечами.

– Что ж, – отозвался Смычок. – Мы двигаемся прямо на восток, так что вполне можем наткнуться на Королеву леса. Она не слишком жалует гостей.

Встревоженный генерал как будто невзначай положил руку на рукоять меча.

Скалоголовый крепко сжал плечи Натана и осклабился, продемонстрировав грязные зеленые зубы. Борода у него была всклокочена как никогда, волосы свисали сосульками. Натан закрыл рот и попытался не дышать. Он боялся, как бы от такой близости к Скалоголовому его не вырвало.

Монстр с расколотым черепом только расхохотался.

– Что, страшно, малыш? – ухмыльнулся он. – Сейчас опять в штанишки напустишь?

Натан горячо замотал головой и попытался отступить назад, в коридор. Скалоголовый, которого отделяли от него несколько шагов, держал крепко. У Натана на миг возникло желание, чтобы злыдень поскользнулся на мху, который пробивался между осклизлыми камнями.

Потом Скалоголовый подхватил его и перекинул через плечо, и от такой близости к нему Натана едва не вывернуло. Сперва он закрыл глаза, но в конце концов, когда ему все-таки пришлось сделать вдох, чтобы не потерять сознание, его глаза раскрылись снова. В нескольких дюймах от его лица в волосах Скалоголового копошилось что-то черное и слизкое.

Натан завизжал, забыв о зловонии.

Скалоголовый остановился посреди лестницы, больно плюхнул Натана на каменную ступеньку и с размаху ударил по лицу. Глаза Натана распахнулись, глядя на зеленое пламя, которое полыхнуло из расселины в голове ублюдка. Ни папа, ни мама не разрешали ему произносить слово «ублюдок». Но Скалоголовый был не просто монстр, он был ублюдок.

– Что, больно? – поинтересовался Скалоголовый, и его лицо расплылось в безумной улыбке, при виде которой Натан захныкал.

Зеленое пламя обдавало его жаром.

– Да, – признался мальчик тихо.

Скалоголовый уткнулся лицом в лицо Натана, глаза в глаза, нос к носу, рот ко рту, и обдал его зловонным дыханием, закричав:

– КЛААААААСС!

Натан отшатнулся и прикусил губу.

– Я не собираюсь плакать, ты, вонючка, ублюдок уродливый! – закричал он и в тот же миг почувствовал, как на глазах выступают слезы. Но он остановил их. Никаких слез.

Скалоголовый злорадно взвыл.

– Слушай, ты, щенок, – ощерилась тварь, – тебя пригласили на обед. Так что, если сам не хочешь стать обедом, предлагаю тебе закрыть варежку. И не вздумай опять обмочиться, обгадиться или наблевать. Впрочем, реветь можешь сколько угодно. Старина Шак любит, когда детишки ревут.

Он ухватил Натана за запястье и грубо поволок его вниз по лестнице. Натан торопливо вскочил на ноги, чтобы не упасть, положил руку на каменную стену и тут же отдернул ее. Он обтер слизкую дрянь со стены о джинсы и поспешно засеменил за Ска-логоловым, все еще закусив губу и отказываясь плакать.

Чтоб этому Скалоголовому сдохнуть! Натан ругал себя за такие мысли, потому что знал: думать так – плохо. Но он ничего не мог с собой поделать.

Спустившись по лестнице, Скалоголовый потащил его за руку по длинному коридору, который в конце концов привел их к большим деревянным двустворчатым дверям с тяжелыми железными кольцами, вделанными в них. Одной могучей ручищей монстр рванул правую створку и широко распахнул ее.

Что бы Натан ни ожидал увидеть – какую-то темницу или пыточную камеру, – за дверьми оказалось нечто совершенно иное. В отличие от всей остальной крепости, этот зал не был целиком из камня. Пол был деревянным, потолок и стены крест-накрест пересекали деревянные балки. В углу, в большом камине, набитом поленьями, потрескивали желто-рыжие языки пламени. Неподалеку была свалена еще охапка дров. Каждый конец зала был затянут широкими цветными гобеленами, подобных которым Натан никогда в жизни не видел, разве что по телевизору.

Окон не было. Никакой свет не проникал снаружи. Только огонь в камине и факелы, по два на каждой стене. Зал был огромным, и в центре его стоял длинный стол, грубо сколоченный из дерева без какого-либо намека на талант, который, видимо, весь пошел на сооружение самой крепости. Но это был стол, и вполне пригодный для использования в этом качестве. Стулья, окружавшие стол, были лишь немногим лучше.

Что, однако, немедленно приковало к себе внимание Натана, так это блюда с едой, которыми был уставлен стол. В центре красовалась такая громадная жареная индейка, какой Натан никогда еще видел. Он почуял ее запах, заглушавший даже зловоние Скалоголового, и у него немедленно потекли слюнки. Он даже не помнил, когда в последний раз ел. На столе стояли большие железные кувшины, в которых, должно быть, была вода или по меньшей мере что-то такое, что можно пить. На других блюдах дымился вареный картофель и еще какие-то зеленые овощи, которые он и в рот бы не взял, если бы не был так голоден. Там было еще много всего, но Натан не стал разглядывать.

Он медленно шагнул к столу. Скалоголовый не попытался помешать ему. Монстр просто стоял у открытой двери и смотрел, как Натан накладывает себе на тарелку индейку, картофель и еще какое-то невиданное пирожное. Потом он уселся на один из неудобных стульев и набросился на еду. Ни вилок, ни ножей – если не считать здоровенного мясного ножа, который торчал из индейки, – но это Натана не остановило.

Ел же он руками раньше.

Он уже успел смести с тарелки почти всю индюшатину и несколько картофелин, когда вдруг перестал жевать. Он посмотрел на индейку. На большущий мясной нож, торчащий из ее грудки.

Одна из дверей у него за спиной распахнулась с грохотом, от которого он подскочил на своем стуле, перевернув тарелку и уронив картошку на пол. Натан обернулся и увидел у больших двустворчатых деревянных дверей Боба Долгозуба, который вошел в зал и теперь стоял рядом со Скалоголовым. Изо рта саблезубого тигрочеловека торчали огромные клыки: Долгозуб как раз скрежетал зубами и причмокивал.

Натан не знал, то ли это его присутствие так обрадовало Долгозуба, то ли присутствие еды. И знать не хотел. Он быстренько забрался под стол и вынырнул с другой стороны. Он смотрел на Долгозуба огромными глазами, и порезы на спине у него заныли, словно напоминая обо всем. Но Натану не нужно было никаких напоминаний, чтобы не забыть, кто оставил эти порезы.

– Привет, малышшш, – радостно прорычал Боб Долгозуб. – Похоже, налипшему генералу всссе-таки не удалосссь тебя спасссти.

Натан изо всех сил попытался найти достойный ответ. Оправдать генерала. Но что он мог сказать? Наконец он заявил, так дерзко, как только мог:

– Он придет за мной.

В коридоре за деревянными дверями появились две темные тени. Послышалось громкое фырканье, и Долгозуб со Скалоголовым поспешно отскочили в сторону. Тогда Натан разглядел, что темных теней не две, а три, и они властно вступили в комнату, фыркая и бормоча, царапая деревянный пол костяшками рук.

Сестры Примат. Натан дважды хлопнул глазами. Вгляделся.

– Их… их не должно быть здесь, – сказал он скорее себе самому, глядя на трех совершенно одинаковых горных горилл.

Но в ту же самую минуту он понял, что произойдет следом, и попятился, не отрывая глаз от двери. Остановился он, лишь когда уперся в затянутую гобеленом стену, которая перекрывала дальнейший путь к отступлению.

В зал вошел шакал Фонарь.

Натан знал, как Фонарь выглядит. Отец читал ему книжки и показывал картинки… Но увидеть его наяву… Вся злость Натана куда-то делась. Он пытался разозлиться, но просто не мог. Он судорожно, учащенно дышал, но не замечал этого. Он вообще едва мог думать, всецело поглощенный борьбой со своим страхом и горячим, обжигающим ощущением подступающих слез, которое охватило его.

Шакал двигался как огромный пес, хотя его передние лапы куда больше походили на руки, чем лапы любого пса. Однако для пса он был слишком шелудивым и тощим, и Натан понял, что это настоящий шакал, что-то вроде африканского койота или еще кого-нибудь в этом духе.

Шакал Фонарь вошел в зал и, стоя на задних лапах со скрещенными на груди передними, уставился на Натана – насколько он вообще мог на кого-нибудь уставиться. Потому что у шакала Фонаря не было настоящей головы. Когда-то, в незапамятные времена, если верить папиным книжкам, у него была настоящая голова. Но теперь вместо головы у него была тыква с вырезанным в ней лицом, злобным и свирепым, вроде тех, что делают на Хэллоуин. А внутри этой тыквы горел оранжевый огонь, такой яркий, что он сиял на весь зал, как будто маяк.

Шакал уставился на Натана, и мальчик, опустив глаза, увидел, что ею лицо – дырки глаз, носа и рта яркими пятнами высветились на его собственной футболке. Эти светящиеся пятна словно пригвоздили его к полу полутемного зала.

Он не мог заставить себя снова поднять глаза на шакала. Натан знал: если он снова посмотрит вверх, если он откроет глаза, то заплачет и, наверное, не сможет остановиться. Поэтому он не смотрел. Он просто обхватил себя руками, дрожал и пытался притвориться, будто его здесь нет.

– Какой ты недобрый, маленький Натан, – сказал шакал Фонарь. Его низкому голосу вторило зловещее эхо, как будто он доносился не изо рта, но из самого пламени внутри его тыквенной головы.

– Сестры Примат ничего тебе не сделали, малыш, а ты их обижаешь? – снова проговорил Фонарь.

Натан закусил губу. Потом еще раз повторил то, что уже говорил.

– Их не должно быть здесь, – сказал он. Потом добавил: – Папа рассказывал мне про них, но пока не написал о них ни в одной книжке.

При этих словах шакал Фонарь расхохотался, весело покачал головой, и по стенам заметались светящиеся двойники его лица.

– He будь ты ребенком, и притом слишком маленьким, чтобы отвечать за свою глупость, я съел бы твое дымящееся сердце на ужин, – безжалостно сказал Фонарь, потом в его голосе снова зазвучало веселье. – Но, разумеется, ужин уже накрыт, верно?

Натан застыл, решив, что Фонарь сейчас приблизится. Но он не приблизился. Вместо этого Фонарь махнул рукой в сторону одной из горилл, и она немедленно выбежала из комнаты.

– Всего остального тебе не понять, малыш, но вот что я тебе скажу. То, что твой идиот-папаша пишет в своих книжках, не имеет ничего общего с тем, что на самом деле происходит здесь.

Обезьяна, выбегавшая из комнаты, вернулась, и Натан с изумлением увидел, что она несет большую стопку книг. Это были книги его отца, экземпляры всех его книг об Обманном лесе. Он чуть не спросил, откуда они взялись здесь, в самом Обманном лесу. Но потом вспомнил, что он-то тоже здесь. А Ворчун украл из дома кое-какую его одежду и принес ее сюда.

По кивку шакала Фонаря горилла свалила книги в кучу перед камином. Старина Шак, как звали его некоторые из них, опустился на четыре лапы и прошествовал к груде книг. Его голова-тыква висела в точности так, как висела бы голова у любой собаки, но там, где у собаки должен был быть высунутый, свисающий, болтающийся язык, виднелся лишь отблеск оранжевого света от пламени внутри его головы.

Никогда еще в жизни Натан не видел ничего болеестрашного, чем шакал Фонарь. На глазах у мальчика он подскочил к книгам, поднял лапу и обдал их струей дымящейся, едко пахнущей желтой мочи, которая мгновенно пропитала книги. Папины книги. Всю ту любовь, которую отец Натана вкладывал в Обманный лес.

Потом Фонарь снова встал на задние лапы и оглянулся на Долгозуба.

– Боб, – заметил он, – мальчишка, похоже, считает, что генерал придет за ним. Я хочу, чтобы пришел Наш Мальчик, а генерал нам тут не нужен. Сомневаюсь, чтобы он пришел, но просто на всякий случай садись на этого дурака пони и езжай за ним в лес. Если он доберется до крепости раньше тебя, можешь не возвращаться. Да, когда найдешь гнома, скажи ему, что я хочу его видеть.

Кивнув и коротко поклонившись, Боб Долгозуб удалился. Затем по распоряжению шакала Фонаря Скалоголовый и сестрички принялись за еду, которая еще оставалась на столе.

Прижимаясь спиной к стене, Натан смотрел на описанную кучу книг. По лицу его струились слезы. Натан был в ярости.

Шакал Фонарь все-таки заставил его заплакать.

Было почти одиннадцать вечера, когда у Франчески Кавалларо зазвонил телефон. Она оторвалась от чтения рукописи очередного клиента – когда он рассказал ей о книге, она понадеялась продать права на нее, но теперь, читая ее, она была твердо уверена, что это полный бред. Звонок был на линии, которую она держала ради тех дней, когда ей не хотелось ехать в офис.

– Какого дьявола? – буркнула она недовольно.

Франческа придерживалась строгих правил относительно рабочего времени. И всем своим клиентам недвусмысленно давала это понять. До десяти утра и после шести вечера они должны были обходиться без нее, за несколькими исключениями, и эти исключения устанавливала она сама.

Все еще раздраженная, она демонстративно проигнорировала надрывающийся телефон и вернулась к рукописи. Впрочем, она и сама не знала, зачем читает. Наверное, только потому, что пообещала. Она уже знала, что ни один редактор в городе не возьмет эту чушь без серьезной доработки.

После четвертого звонка включился автоответчик. Это была его работа.

– Вы дозвонились до домашнего офиса Франчески Кавалларо. Оставьте сообщение или попробуйте позвонить по моему городскому номеру, – посоветовал он и запищал в ухо звонившему.

– Франческа? – послышался женский голос, срывающийся от волнения. Она не узнала этот голос, даже когда он продолжил: – Ох… ох, господи. – Однако она подняла голову и снова взглянула на автоответчик. Последовала долгая пауза, затем: – Это Эмили Рэнделл. Томас, в общем, он в больнице. В коме, и… Мне просто нужно было поговорить с кем-нибудь, кому он не чужой.

Она бросилась к телефону, схватила трубку и сказала:

– Эмили? Эмили? Алло! Но Эмили уже отключилась.

Франческа повесила трубку, и под ложечкой у нее тошнотворно засосало. Она посмотрела на часы, подумала, что надо бы перезвонить, и только потом сообразила, что понятия не имеет, куда звонить. Наверное, в ту больницу, где лежит Натан… как же она называется?

– Ох, черт, Томас, – прошептала она и провела ладонью по лбу.

Завтрашний день обещал стать очень долгим.

Когда Томас вновь пришел в сознание, еще только смеркалось, но он едва различал небо сквозь переплетение веток над головой. Ему пришлось пригнуться, чтобы пройти по тропинке, которая расстилалась перед ним. С обеих сторон к ней подступали заросли колючих кустов, и он в нескольких местах порвал рубаху. Колючки царапали лицо и голову, и он пригнулся еще ниже.

И тут он понял.

Понял, где находится.

Все прошлые разы, когда он оказывался здесь, он был достаточно мал ростом, чтобы беспрепятственно пройти здесь. Тропка-царапка. Даже будучи взрослым, когда он оказывался здесь, он снова становился мальчишкой. Тем самым Мальчиком.

Все было совсем по-иному. Воздух на коже, окружающая его ночь – все казалось таким нереальным. Не так, как во сне, а как бывало несколько раз в колледже, когда он ночами напролет сидел над учебниками, бодрствуя, когда все остальные спали, и мир прекращал вращаться для всех, кроме него и того, что рыскало во мраке. В те длинные ночи даже самый воздух был другим. Все становилось не сюрреалистичным, а гиперреалистичным.

У него было такое чувство, будто он снова стал девятилетним, и все казалось внове, и все было опасным и невероятным. Это было приключение.

Но это приключение было не для него. Единственное, что сейчас имело значение, это Натан.

Поэтому, когда Томас выбрался с тропки-царапки и ступил на утоптанную землю Путаного пути, вокруг которого во все стороны простирался Обманный лес, у него совсем не было ощущения, будто он очутился в незнакомом и пугающем месте. Скорее Томас Рэнделл чувствовал, как будто он вернулся домой, в края, где играл мальчишкой, и обнаружил, что на дереве до сих пор сохранились его вырезанные инициалы и никто не тронул их древесную крепость, которую они с Лени Левенсоном построили, когда им было по одиннадцать.

Он вернулся в воображаемый мир своего детства. Мир, который был ему родным и похитил его сына.

Он развернулся и зашагал по Путаному пути на север, не имея твердой уверенности, откуда начать, хотя и с такой верой в свои силы, какой он и вообразить не мог. И тут же застыл при виде маленькой хижины Ворчуна из камня и дерева с соломенной крышей и озера за ней.

Хижина сгорела дотла, и пепелище еще дымилось. Каменные стены обвалились, и лишь маленькая печная труба возвышалась над пожарищем, как полагается.

За ней чернело стоячее озеро, и на застывшей глади воды серебристыми брюшками вверх плавала дохлая рыба.

Под рыжими звездами Обманного леса Томас Рэнделл ощутил, как его воображение разваливается на куски, тоска по прошлому обращается в тошноту, ощущение силы и уверенности переходит в отчаяние.

Он оглядел Путаный путь к северу. Потом к югу. И понял, что понятия не имеет, с чего начать, потому что очутился в мире, который должен был быть почти частью его самого, но вместо этого стал почти чужой территорией, где друзья были врагами и где убивали невинных, где воображаемые друзья из его снов жаждали его крови и крови его ребенка.

Помертвевший, растерянный, Томас Рэнделл выкрикнул имя сына, но не получил никакого ответа.