Ноябрьский дождь

Глава 2: Мое милое дитя

Очерченные фиолетовыми полосками, всплыли едва заметные трещинки на потолке. Смотреть было немного неудобно, потому что глаза словно запали глубоко-глубоко в голову. Боли не чувствовалось, что радовало, но вот фиолетовые росчерки доверия не внушали. Учики сильно сомневался, что некий хулиган взялся разрисовывать потолки фломастером.

Он почти сразу понял, что лежит на кровати. Не слишком мягкой, но достаточно удобной, чтобы не захотелось сразу вскочить. Следом пришло осознание одежды на теле. И только потом вместе с мягким полумраком, подсвеченным зеленью, ощутилась чья-то рука на лбу.

Узкая мягкая ладошка. От нее по коже расползалось легкое теплое покалывание, проникавшее в поры и ласково уходящее куда-то вглубь черепа. Обволакивающее мозг и сглаживающее то неясное чувство отдаленности, что проникло в юношу в первый миг пробуждения. Только теперь Учики понял, что у него болел затылок. Вернее, пытался болеть. Всепроникающая сила неведомой ладошки с тонкими пальчиками сжимала боль в крохотный плотный комок и отсекала от головы. А потому он смотрел в потолок с нутряным отупением, но вполне осмысленно.

- Доктор, - произнес звонкий девичий голосок по-английски, чуть скругляя и смягчая согласные. - Кажется, он пришел в себя.

- Вот и отлично, - обрадовано отозвался голос взрослой женщины, едва вошедшей в право считать себя таковой.

Фиолетовые каракули на потолке тускнели и исчезали. Вместо них над Учики нависло знакомое красивое лицо. Кимико Инори, с тревогой глядя в осоловелые глаза, спросила по-японски:

- Чики-кун, как ты себя чувствуешь?

Чики-кун... Это прозвище Инори дала ему в первый же день учебы в академии. Сказала, что "Учики-кун" будет звучать чересчур официально. Он сильно оробел, но не возразил. С тех пор и пошло. Надо сказать, Отоко нелегко переваривал тот факт, что вдруг обзавелся человеком, дававшим ему дружеские прозвища. У юноши даже в детстве не было подобных друзей. Особенно напрягало то, что Инори - девушка. Ведь, как уже было сказано, прекрасного пола Учики стеснялся.

Только вот приходилось мириться с неизбежным. Ибо они оба были Наследниками. Сверхчеловеками, способными ходить по воде как по суше, превращать воду в вино и преобразовывать атомную энергию. И еще черт знает что. Но главный фокус заключался вовсе не в таинственных способностях, которых молодые люди до сих пор не моги осознать. Он заключался вот в чем: Наследники, по столь же туманным, как их происхождение, причинам существовали исключительно по двое. Каждый Наследник непременно имел в пределах каждодневной досягаемости замкнутого на него второго. Так объяснял Ватанабэ, так сказали и врачи, что держали их в карантине по приезде. Стоило одному из пары пропасть, погибнуть или просто уехать далеко-далеко, и для второго все заканчивалось крайне плачевно. Самоубийства на почве депрессии, смерть по неосторожности или неизлечимая болезнь - такой перечень называли медики. Поэтому всякий привезенный в Меркури Наследник учился сосуществовать со второй половинкой. Для Учики этой половинкой была Инори.

Ирония положения заключалась в том, что уже очень давно Отоко молчаливо и незаметно был влюблен в нее. Живя в одном районе, учась в одном классе с Кимико, он каждый день тихо любовался прекрасной жизнерадостной девушкой, как будто подсвеченной изнутри неведомым солнышком. И ни сном, ни духом не помышлял когда-нибудь оказаться с ней в столь тесных отношениях. До тех самых пор, пока не появился в их жизни Ватанабэ.

Сейчас ее прелестное личико, склонившееся над ним, было омрачено тенью тревоги. Похоже, что-то случилось. А! Его же ударила какая-то незнакомая девушка... Неужели так сильно?

- Э... - он моргнул, ощущая, как немилосердно натирают глаза сухие горячие веки. - Инори-сан... Кажется, я нормально.

- Уф, - она обрадовано улыбнулась, заставив Учики покраснеть. - Я испугалась, что ты серьезно ударился.

- А он и ударился серьезно, - звякнул взрослый голос, и с другой стороны кровати над ним склонилась золотистно-блондинистая голова доктора Шерил. Школьный медик улыбалась, поправляя очки без оправы на крохотном, чуть вздернутом носике.

Шерил Крейн была красива той чуть инфантильной красотой миниатюрных девушек, что заставляет трепетать сердца мужчин суровых и крупных. Она и впрямь была скроена ладно и аккуратно, что заметил даже вечный бирюк Учики. Длиннополый белый халат, носимый нараспашку, лишь подчеркивал достоинства стройной фигурки. Слабое зрение тоже шло исключительно в плюс образу.

И надо сказать, что Отоко не на шутку смущался.

- Здравствуйте, доктор, - заговорил на английском юноша. - А... Где я?

- В медицинском кабинете, конечно, - ответила Шерил. - Физрук тебя принес. Ты сильно стукнулся головой, и я боялась, что получил сотрясение. К счастью, Инори очень быстро все исправила.

- Я поиграла в волшебную целительницу, - прищурив один глаз и скорчив по-детски сосредоточенную гримаску, Кимико потешно развела руками, как бы изображая колдовские пасы. Умилившись и смутившись, Учики перевел взгляд обратно на доктора.

- А... То есть, я в порядке?

- Ну да, - Шерил кивнула. - Вы, Наследники, отлично друг друга подпитываете. Но нам повезло, что тебя не забрали обычные врачи. Кто это тебя так уронил? Шишка грозила вырасти на полголовы.

Учики вспомнил яростный взгляд длинноволосой девушки. Вспомнил свирепо комкающий расползающуюся юбку кулачок. Вспомнил, как она подпрыгнула. Вот это номер. Кто, спрашивается, станет вот так вот бить первого встречного? Из-за одежды? Сумасшедшая какая-то. И, судя по форме, сумасшедшая из академии.

Нельзя сказать, чтобы Учики улыбалась перспектива учиться радом с человеком, без разбору начинающим бить людей. Таких юноша никогда не любил. Один вид какого-нибудь школьного задиры с самого детства будил в памяти образ вечно пьяного отца, любившего поучить кулаками их с матерью. Отоко терпел побои часто, до тех самых пор, пока не пошел учиться карате. И не пожалел о таком шаге. С тех пор, как научился давать отпор куражащимся хамам, юноша не позволял распускать руки ни отцу, ни кому бы то ни было, кому могло захотеть обидеть его делом, а не словом. Несмотря на молчаливую нелюдимость, он не собирался становиться мальчиком для битья.

И все-таки выдавать незнакомку почему-то не хотелось. Может, все дело было в сумбурности случившегося, никак пока что не дававшей обидеться и рассердиться. Может, в незлобивом, в общем-то, характере самого Учики, автоматически смущенного девушкой и неспособного увязать ее с распускающим руки хулиганьем, которое не любил. А может, в чем-то еще. Но, вспомнив яростно сверкавшие синие глаза, юноша, сперва хотевший было поведать доктору об их обладательнице, носившей форму академии "Эклипс", помедлил, а потом поднес ко лбу руку. Удивляясь сам себе, он произнес:

- Н-не знаю, доктор. В автобусе была давка, и, наверное, меня на выходе кто-то толкнул. Я и упал.

- Хм... - Шерил с сомнением поправила сползающие очки. - Может быть. Но почему ты стукнулся затылком?

- Э... - Учики замялся. Неожиданно выскочившая ложь сразу начала загонять его в угол подозрительным взглядом серых глаз доктора.

- Может, Чики-кун пытался удержаться и схватиться за что-нибудь? - неясно было, заметила ли Инори его смятение, но девушка крайне оперативно пришла на помощь. - И развернулся перед тем, как упал?

- Да... точно, - подтвердил он.

- Угу... - как будто подозревая молодых людей в сговоре, доктор Шерил оглядела обоих, сверкнув стеклами очков. - Ну, тогда понятно. Отоко, как ты себя чувствуешь? Может, сегодня не пойдешь на занятия?

- Э... - Учики прислушался к себе. Отсеченная заботливой рукой и энергией Инори боль давно улетучилась. - Думаю, я в порядке.

Юноша сел на кровати, свешивая ноги к полу. Пальцы сквозь носки сразу нащупали снятые и поставленные сбоку ботинки. К тому, что в академии носили форму, но не сменную обувь, он тоже долго привыкал.

- Лучше не буду прогуливать... - вертя головой в разные стороны, от Инори к доктору и обратно, юноша почесал лохматый затылок. - Э, а сколько я так пролежал?

- Минут двадцать, - глянув на часы у себя на запястье, сказала Шерил. - Пока принесли, пока с занятий забрали Инори, пока она тебя лечила... Ты пропустил самую малость.

- Хорошо... - пробормотал себе под нос Учики, склоняясь к ботинкам и натягивая их на ноги. - Сегодня же лекция у Ахремова-сенсей...

- Ах, Ахремов-сенсей!.. - неожиданно щеки доктора Шерил вспыхнули легким розоватым румянцем. Как будто стесняясь подобной реакции на имя преподавателя, она старательно отвела в сторону глаза, придавая себе вид безразличный и спокойный. - Тебе нравятся его лекции, Отоко?

- Э, да... - несмотря на нелюдимость, юноша не был чурбаном и уловил напряжение, окружившее медичку. - Интересные.

- Ахремов-сенсей замечательный, - поддержала его Инори, поправив собранные в косичку волосы, перевязанные кокетливым бантиком. - Гораздо веселее других преподавателей здесь.

- Да, он... веселый... - все больше розовели щеки доктора, все более нервно звучал ее голос. - Ладно, раз ты в порядке, вы можете идти. До конца занятия вас отпросили, так что как знаете.

- Спасибо, - Учики поднялся с кровати рядом с Инори. Как всегда, в ее присутствии у юноши сладковато задрожало что-то в животе. Было одновременно приятно ощущать девушек рядом с собой и неловко, чисто по привычке. - Э... Пойдем, Инори-сан?

- Ну, Чики-кун! - притворно насупилась Кимико. - Я же просила не звать меня "сан".

- Ой... - к горлу подкатил комок. Опять неловкость. - Извини, Инори-тян.

- Да я в шутку, - улыбнулась она. - Пойдем. На уроки - так на уроки.

Близился конец перемены. Коридоры учебного корпуса академии "Эклипс", укрытого от шумных улиц города высокими заборами и обсаженными деревьями лужайками, гулко зазвенели голосами торопившихся занять подобающие места учеников. Собственно, подданных данного царства знаний насчитывалось не так уж много. Академия была заведением государственным, режимным. Кого попало сюда не набирали, а имеющийся контингент обладал одной крайне важной особенностью: подавляющее большинство учащихся были Наследниками. Соответствующим образом в режимную академию набирали и преподавателей, не говоря уже о техническом персонале, поголовно состоящем на контроле и доверии соответствующих органов. А потому никаких недопониманий и заминок с функционировании академии не имелось.

Группа 1-4-15, в которой учились Учики и Инори, собиралась сейчас в аудитории на первом этаже. Предстояло выслушать очередную лекцию по обществоведению. Учики было слега непривычно ощущать себя в рановато пришитой роли студента, но сам курс нравился. Инори же как-то сразу вошла во вкус. Возможно, виной тому было обаяние лектора.

Учики занял свое привычное место в правом крайнем ряду посередине. Инори села впереди, как всегда. Глядя на перехватывающий волосы бант, который девушка соорудила из простой шелковой ленточки, юноша украдкой пощупал грудь. Ничего не болело. Либо та незнакомка всего лишь толкнула, либо лечебное воздействие не ограничилось ушибленной черепушкой. В любом случае, он чувствовал себя совершенно здоровым. И все благодаря ей. Даже глупая блажь, пришедшая в выздоровевшую голову, сошла с рук при своевременной помощи Инори. Невежливо, наверное, было так нагло рассматривать ее со спины, но юноша ничего не мог с собой поделать. Молодое чувство, особенно скромное, находит удовольствие даже в самых малых порциях любования предметом обожания.

Учики все гадал, заметен ли его извечный мандраж в присутствии Инори ей самой. Ведь он постоянно тушевался, стоило девушке оказаться рядом. Он, конечно, стеснялся всех женщин понемногу, но Кимико - особенно. Когда-то Отоко слышал, что нет такой девушки, которая не раскусила бы влюбленного в нее парня. А Учики, как он сам прекрасно понимал, полновесно влюбился. Если до событий конца сентября подспудное ощущение екающего в груди сердца можно было душить, то после, когда они вдвоем оказались на чужбине, оторванные от дома, от семей... Нет, он просто не имел права не влюбиться на всю катушку. Не влюбиться в эти яркие переливчатые глаза, в эту улыбку, в этот тонкий стан, в этот мелодичный нежный голос... Не полюбить согретый солнышком нрав и неизменный взгляд в будущее, не омраченный той нелегкой долей, что им выпала... Как такое возможно?

Но было в лучезарном, особенно для влюбленного взгляда Отоко, облике Инори Кимико нечто, что иногда, в краткие мимолетные мгновения, озадачиваться. Как будто цепляло нечто за краешек сознания, тут же отрываясь и ускользая. Что это было за ощущение, почему оно возникало? Учики не мог понять.

Размышления юноши прервала упруго распахнутая дверь, громко шваркнувшая о стену. Ахремов-сенсей любил входить шумно. Вот и сейчас он вразвалочку, словно на дружеские посиделки, ввалился в аудиторию, приветственно махнув рукой аудитории. Был он не слишком высок, но и не низкоросл. Скромный серый костюм официального покроя с галстуком спокойных тонов крайне удачно оттенял броскость славянского курносого лица с большими серо-голубыми глазами и совершенно детскими гладко выбритыми щеками. Физиономия Ахремова вообще казалась крайне молодой, и с первого взгляда преподавателю невозможно было дать больше двадцати трех - двадцати пяти лет. Но вот при более подробном разглядывании аккуратно подстриженные и причесанные русые волосы, посеребренные сединой на висках, скрадывали моложавость.

- Всем доброе утро! - громко поздоровался лектор, стряхивая с плеча невидимую соринку и шагая к блестящей новенькой кафедре, кокетливо стоящей перед рядами совершенно по-школьному выглядящих одноместных парт. Подойдя, он жизнерадостно шлепнул о кафедральные бока ладонями, в которых не наблюдалось ни малейшего признака портфеля или хотя бы записей. Лекции Ахремов читал на память.

Аудитория зашуршала. Полтора десятка молодых людей, семь юношей и восемь девушек, старательно сворачивали свои сидячие занятия, готовясь внимать. Ахремов оглядел их, лукаво прищурившись. Стоило деловитому шороху стихнуть, как он громогласно объявил:

- А у меня для вас сюрпризец! - вслушавшись в гулкую ожидающую тишину, упавшую помещение, преподаватель прищурился еще сильнее. Губы его медленно расползались в добродушной, не обнажающей пошло зубы, улыбке. - К нам возвращается блудное дитя. Встречайте подброшенными чепчиками!

Широко махнув рукой, лектор ткнул пальцем в приоткрытую дверь аудитории. Как по команде, та отворилась. И Учики, поглядевший туда, куда указывал Ахремов, чуть не подпрыгнул, сидя на стуле.

В помещение твердо шагнула та самая незнакомка, что одарила юношу поутру пинком в грудь и стуканьем об асфальт. Все те же длинные волосы, все те же синие глаза. Только юбка другая, целая. Видимо, выдали из лежавших в какой-нибудь кладовой. Сейчас девушку можно было разглядеть лучше, и на фоне раскинувшейся во всю стену грифельной доски стало отчетливо видно, что она и впрямь невысокого роста, как показалось тогда. При этом на ногах не было туфель с каблуком, а белели в тон носкам аккуратные кроссовки, столь памятные Учики. Странное, конечно, сочетание: юбка и кроссовки. Но не для японца. Поэтому юноша подумал, прежде всего, о том, как одна из этих самых кроссовок впечаталась прямиком ему в грудину, свернув легкие в осклизлые трубочки. И только потом уже поежился от испепеляющего взгляда, что кинула в его сторону новоприбывшая. Она, безо всякого сомнения, узнала Учики.

- Кто-то из новеньких ее не знает, так что позвольте-ка... - Ахремов театрально повел рукой в сторону девушки, остановившейся у входа. - Из академического отпуска к нам вернулась наша Эрика. Эрика Андерсен. Поздоровайся.

- Не буду, - буркнула новоявленная Эрика, как-то по детски насупив красивые правильно очерченные брови. - Давайте начинать.

- Ну, ты у нас как всегда - жизнерадостна до безобразия! - прищур Ахремова уже делал его похожим на крайне довольного собой китайского мандарина со старых рисунков. - Ладно, садись, бука и бяка.

Эрика, с суровой складкой, что залегла над переносицей, прошла меж рядами парт, явно направляясь подальше и поглубже в аудиторию. Учики честно старался отвернуться и не смотреть на нее столь нагло. Но все равно голова, как по волшебству, поворачивалась обратно и глядела на шагающую мимо угрюмую девицу. Она же, не в пример несдержанному юноше, совсем не смотрела в его сторону. Проходя совсем близко, Эрика нарочито небрежно скользнула взглядом поверх лохматой головы.

И вдруг очень быстро опустила глаза.

Отоко показалось, что в верхнюю пуговицу формы вонзилась раскаленная игла. Не яростные, не гневные, а откровенно злые синие глазищи буравили его грудь, пока Эрика приближалась. В первое мгновение юноше даже показалось, что сейчас эта сумасшедшая снова полезет драться.

Но нет.

Услышав легкое постукивание сбоку, Учики, еще не понимая отчетливо, уже уловил истинную причину упершегося в него злого взгляда. Она злилась не на него. Она злилась на того, от кого глаза отводила. И был этим кем-то постукивающий кончиками пальцев о соседнюю парту Марлон.

Марлон Данглар был одним из Наследников, учившихся в группе Учики и Инори. Высокий и довольно симпатичный парень, со светлыми волосами и глазами цвета переспелой вишни, он особенно преуспевал на занятиях физкультуры и математики. Форму Марлон всегда носил расстегнутой, форсил, сверкая цветастыми футболками. Держался парень соответственно: уверенно и чуть развязно, вполне в меру для молодого, здорового и красивого.

Наследники, как догадался Учики, распределялись по группам парами, чтобы всегда контактировать. Поэтому Оливье и Стефан, два непохожих брата-близнеца, счастливо связанные узами родства и "наследничества", сидели рядом. Или Джером с Амелией, бледные англичане с вытянутыми физиономиями, тоже постоянно держались вместе. В конце концов, Учики с Кимико в стенах академии не расставались. Но Марлон все то время, что Отоко его знал, ходил в одиночестве. Нет, у него были свои знакомые, друзья. Но никто из них не подошел бы на роль парного Наследника.

А вот теперь Марлон постукивал пальцами по парте, а Эрика отводила от него взгляд, предпочтя уставиться на Учики. Неужели они - пара Наследников?

Мягкий звук, издаваемый подушечками пальцев, опускавшимися на полированное дерево, казалось, заставлял Эрику вздрагивать, пока она решительно шагала меж рядами, мимо Учики, мимо Марлона. Отоко готов был поклясться, что, оказавшись между ними, она едва не упала в обморок. На миг показалось, что вот сейчас ноги подкосятся. Однако Эрика, медленно, но упорно, дошла до одной из задних парт, так и не взглянув на Данглара. Отодвинув стул, она села.

- Отлично, - сказал Ахремов, забравшись на кафедру. - Раз все попы на стульях, перейдем к лекции.

Поправив галстук, он взял с кафедры старомодный кусочек мела, которым здесь пользовались куда чаще, чем учебным проектором. Настоящая суровая классика двадцатого века царила на занятиях. И именно о двадцатом веке повел речь лектор.

- В прошлый раз мы с вами, дети мои, остановились на вступлении мира в последнее десятилетие третьего тысячелетия. А именно - на крахе беспрецедентного эксперимента под названием Советский Союз. Я уже говорил вам, что в последние декады существования СССР сама его суть подвергалась критике и облыжным обвинениям как извне, со стороны стран капиталистических, так и изнутри. Накопившиеся за годы существования не имеющей аналогов системы недостатки послужили отменным удобрением для рассаженных в нужных местах семян. Весьма подробно процесс внутреннего гниения советского государства описан в ваших учебниках. Сейчас, к счастью, уничтожение СССР не называют более победой над империей зла, поскольку вместе с Явлением мы получили не только зоны отчуждения в крупнейших городах мира, но и возможность по-новому взглянуть на самих себя. Вместе с распадом США и финалом их печальной гегемонии кончилась и кампания информационного прессинга в отношении врагов политического полюса планеты.

Отложив мел, Ахремов снова прищурился, глядя на старательно конспектирующих молодых людей.

- Однако это вовсе не означало, что Запад и находившаяся тогда в жутком положении разлагающегося государственного трупа Россия сразу бросились в объятия друг друга, позабыв вековые распри. Собственно говоря, сперва, сразу после Явления, Европе вообще было не до русских. Как вас учили с младых ногтей, в те тяжелые годы, когда едва не сгинувший в ядерном пожаре мир впал в истерику, то славя остановившего конец света Спасителя, то открещиваясь от него, бывшие натовские генералы вместе с частниками военного дела организовали силу, позже принявшую имя Крестоносцев. Они и навели порядок в Европе, утвердив беспрекословный авторитет Спасителя и его церкви, принявшей, как это говорится, корону земную. Русские же, пережив у себя гражданскую войну, отгородились от нас границей, которая, как известно, на замке, и уже давно крайне неохотно контактируют с добрыми христианами.

Лектор улыбнулся.

- Думаете, меня занесло не туда? А вот и не угадали. То, о чем я собираюсь сегодня с вами поговорить, напрямую связано и с гегемонией Америки как лидера Запада, и с причинами внутренних разрушительных процессов в СССР, и с появлением нового, богоугодного, Европейского союза. А ну-ка, скажите мне, кто-нибудь, какого рода причины стояли за бешеной грызней государств до Явления?

- Экономические! - крикнул Оливье, один из братьев-Наследников.

- Совершенно верно, дитя мое! - подмигнул юноше Ахремов. - На первом месте для западной цивилизации капитала всегда стояли деньги. Выгода, барыш и богатство. Главным, чего хотели от подопечных государств управляющие западом группировки так называемого "золотого миллиарда", это возможности раздербанить чужие богатства, а обобранных пристроить в качестве каких-нибудь рабов. И так оно шло до самой войны, когда жадность довела хапуг до смертоубийства планетарного масштаба. Не поделились. Вы ведь уже поняли, что мотивы экономические неразрывно связаны с политическими, поэтому все те танцы, что исполняли страны до Явления, они отплясывали из-за денег, ресурсов, особенно топливных, и всего такого прочего. Со стороны Спасителя было крайне мудрым шагом была Одиннадцатая казнь. Лишить нас способности уничтожить друг друга, а затем и причин воевать за нефть и прочие финтифлюшки - своеобразно.

Преподаватель добродушно пожал плечами.

- Но вот ведь в чем дело... У истоков экономических и политических причин лежит одно. Ми-ро-воз-зре-ни-е, - он произнес последнее слово медленно, нараспев, словно стараясь, чтобы все запомнили. - Картина мира и отношение к нему. В чем же состояло мировоззрение противников многострадального СССР, в конечном итоге погубивших и себя? Все просто: лидеры Запада преданно молились Мамоне. Я не о том Мамоне, о котором подумали все вы, покосившись на распятья на рукавах и значках. Я об идее главенства денег, богатства, капитала над всем остальным. "Золотой миллиард", мечтавший сделаться верхушкой пирамиды человечества, страдал неуемной тягой к накоплению что денег, что ресурсов. Ради выгоды и куска пожирнее эти ребята шли на самые большие пакости, последней из которых стала неудавшаяся ядерная война. Причем риск и перспективы сгинуть в последние годы были очевидны даже верхушке расползающихся по швам США. Так почему же они не затормозили, и как вообще дошли до жизни такой?

Уперев ладони в кафедру, доброжелательно улыбающийся Ахремов склонился, разглядывая аудиторию. Большинство выводили ручками конспекты на цифровых планшетах, кто-то по старинке писал на синтетической бумаге, а некоторые и вовсе отложили письмо, слушая приятный, пропитанный иронией голос. Когда прозвучал вопрос, бледнолицая Амелия из Лондона подняла руку, отвечая:

- Возможно, дело было в своеобразной инерции? Они уже не могли остановиться.

- Вполне возможно, да, - кивнул Ахремов, блеснув сединой на висках. - Но почему они набрали такую скорость, что не выходило затормозить? И подумайте: были ли все они слаженным механизмом?

- Э, - англичанка помяла пальцем нижнюю губу и ответила: - Сдается мне, что именно потому, что не были, они и не сумели остановиться...

- Догадлива, однако, - улыбнулся лектор. - Намек понят верно. Все дело, опять же, было в мировоззрении. Мировоззрение, пестуемое в людях, правивших Западом, заключалось в единой формуле: мои интересы - превыше всего. По желанию "мои" заменялось на "моего клана", "моей семьи", "моей банды"... ну, и так далее. Интересы отдельно взятых осколков ставились превыше интересов целого.

- Позвольте!

В этот раз руку тянул Марлон. На миг обернувшись и кинув насмешливый взгляд на Эрику, юноша обратился к Ахремову:

- Вы так говорите, будто забота о себе и своей семье - это что-то плохое. Но разве заботиться о близких и о собственной персоне - плохо?

- Конечно, нет! - замахал руками лектор, как будто испугавшись, что его могут так понять. - Забота о себе для человека естественна, забота же о близких и вовсе прекрасна! Однако мы сейчас говорим о жизненной философии эгоизма. Эгоизма узких групп, способных жертвовать всем вокруг ради выгоды для себя. К жертвам в данном случае можно причислить и членов самих этих групп. Мировоззрение "золотого миллиарда" было мировоззрением, по сути, людоедов. Нельзя сравнивать его со святым мировоззрением помощи самому ближнему своему. Во главу угла там всегда ставился принцип личной выгоды. Собственно, семья, клан, любая группа набирались по принципу разбойничьей шайки. Они состояли из циников, идущих на сотрудничество, прежде всего, из личной выгоды. Ради личной свободы.

- Но разве личная свобода не стоит во главе всякого людского стремления? - снова спросил Марлон. - Ведь человек только тогда человек, когда он свободен.

- Трогательно до слез, - в который раз щуря лукавые славянские глаза, Ахремов сошел с кафедры и принялся прохаживаться от нее до двери и обратно. - Личная свобода как высшая ценность... Мощно задвинул, дитя мое. Понимаешь ли, именно принцип личной свободы, возведенной в абсолют, насаждали в умах своих слуг ребята из тех самых циничных любителей сбиваться в группы. Они-то прекрасно понимали, что в абсолют свободу отдельно взятого человека возводить нельзя. Так что мне не совсем понятны твои претензии.

- Просто... Ну, я не понимаю, почему вы называете в качестве причины гибели старой цивилизации индивидуализм и то, что они ценили личное выше общественного.

- Ты не совсем прав, - Ахремов остановился и внимательно поглядел на Марлона. - Общественное, по большому счету, всегда будет уступать личному в девяти из десяти случаев. Вопрос лишь в том, что этого иной раз слишком мало для существования общества. А на тогдашнем Западе становление личного во главу угла приняло масштабы катастрофические. Благополучием общества, цивилизации, мира, жертвовали в угоду интересам тех самых циничных групп бандитов. Сидящие сверху любители личной свободы постепенно разрушали под собой троны, сгрызая их, чтобы насытиться.

Лектор вновь принялся ходить туда-сюда.

- Главное отличие человека от животного заключено в его общественной природе. Гомо сапиенс куда более организованы и социализированы, чем какие-нибудь муравьи. Люди создают общество, в котором существуют, помогая друг другу. И когда во главе общества становятся эксплуататоры, растящие брюхо за счет остальных, такое общество обречено на медленную смерть. Именно против подобной участи пытались бороться создатели советской цивилизации. Ведь идея, заложенная в фундамент их проекта, должна была способствовать созданию общества, где свободные на личном уровне люди не отделяли себя от общества и органично поддерживали в нем жизнь, способствуя развитию всего человечества. Советский проект был предназначен для дарования не личной, но общей свободы, для создания той утопии, при которой, да простит меня Господь, не нужен был бы останавливающий войну Спаситель. Но увы! Именно проникшая ласковой змеюшкой в среду вождей советского общества идея главенства личной, маленькой утопии привела к краху столь важного эксперимента. Однако я вижу, что ты, дитя мое, еще что-то хочешь сказать.

- Я просто подумал: а если не становиться ни тем, ни тем? В смысле, ни тем, кем управляют, ни тем, кто управляет. Просто быть свободным, не влезая в большие игры.

- Хе-хе, - Ахремов притопнул ногой. - А это, дитя мое, просто невозможно. Ты ведь живешь в обществе. И частью его всегда останешься. Сказки пресловутых антисистемщиков о полностью независимых ни от кого суперменах - они только сказки. Человек всегда - всегда - является частью чего-то большего, хочет он того или нет. Да и антагонизм же появляется. Общество само противопоставит тебя себе, если ты отмежуешься. Как говорится, если ты плюнешь в коллектив - коллектив утрется, а вот если коллектив плюнет в тебя - ты утонешь. Хотел бы я представить кого-то, кто рискнет стать врагом всего мира.

Серенада Моцарта, незабываемая Gran Partita, звучала, пока еще тихо, из многочисленных колонок, установленных в комнате. Мягкий полумрак, подкрашенный светом единственного светильника под абажуром, окутывал обнаженную фигуру мужчины, стоявшего в самом центре помещения и, казалось, впитывавшего кожей сходящиеся на нем волны чудесной музыки. Он замер, чуть разведя в стороны крепкие красивые руки, чистотой кожи способные соперничать с женскими. Однако мужественность хозяина подчеркивалась скульптурной красоты мускулами, в широких тенях казавшимися особенно привлекательными. Большие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, тоже почти женскими, были закрыты, широкое уютно круглое лицо с аккуратной короткой бородкой без усов обратилось вверх. Он словно молился, но ни единого звука не срывалось с плотно сомкнутых губ. Стройное, напоенное внутренней силой тело казалось напряженным, но спина была расслаблена. Эту расслабленность видела лежащая в оставленной мужчиной постели женщина, зажегшая прикроватный светильник.

Подобная экзальтация, непременно находившая на партнера, стоило зазвучать классике, ее всегда слегка раздражала. Он и сам любил подтрунивать над собой, говоря, что страдает болезнью классических злодеев - любовью к такой же классической музыке. Но от того страсть слушать сочинения давно умерших композиторов не утихала.

- Иногда у меня складывается ощущение, что с этой своей звуковой системой ты испытываешь оргазм чаще, чем со мной, - сказала она в широкую спину. Женщина вовсе не собиралась звучать так, словно обиженно надувает губки, но оно как-то само вышло.

Он даже не шелохнулся, по-прежнему внимая Моцарту. Брови женщины недовольно сошлись на переносице. Она терпеть не могла, когда он не реагировал на замечания. Белоснежная ручка с длинными ногтями сердито дернула покрывало, наброшенное на обнаженное тело. Пепельного оттенка волосы упали на покатые плечи, когда женщина встала с кровати.

Слух его всецело отдавался тонкому искусству, но все же мужчина различил почти неслышные шаги босых ног, утопавших едва ли не по щиколотку в роскошном ковре. Торс, достойный атлета, не дрогнул, когда его обвили ее руки, а спина ощутила теплое дыхание. Прижимаясь всем телом, женщина вновь заговорила.

- Иногда твои пристрастия кажутся на редкость нелепыми.

Обращенные к потолку, или может быть, к неведомым небесным далям, что заслоняло презренное обиталище человека, глаза наконец открылись. Они отливали синевой густого, богатого солнцем и дождем неба. Взглянув на силуэт их объятия на стене - уродливый, скособоченный гиперболами теней - мужчина тихо усмехнулся.

- В мире должно быть место нелепости, Грета. Да и не нам с тобой говорить о ней - ведь сами наши встречи здесь кажутся парадоксом.

- Да, тут с тобой не поспоришь, - она сильнее прижалась к его спине, стараясь услышать биение сердца. - Часто я едва сдерживаюсь. Как в последний раз, на собрании.

- Ты так старательно не смотрела на Анну, что я почти испугался, - мужчина по-прежнему оставался неподвижен.

- А ведь была всего в шаге от того, чтобы выдрать ей по клокам эту рыжую швабру на голове, доставшуюся от мамочки, - Грета воинственно уткнулась носом меж его лопаток. - Думаешь, это просто, бессердечный ты мой?

Одна из обнимавших торс мужчины руки поднялась к груди. Ладошка легла на сердце, как будто принося неведомую клятву.

- Зато мне было легче на тебя рычать, когда я злилась.

- Выходило правдоподобно, - снова усмехнулся Вендиго, поворачиваясь к ней. - Наши дурачки купились.

- О да! - хихикнула Грета. - Особенно твоя напыщенная якобы теща. Мне вот интересно, она такая неподвижная ради значительности? Или просто боится, что стоит дернуться, и она вся сморщится в мопса?

- Нехорошо обижать стариков, - руки Октавиана заскользили по ее бедрам. - Вдруг мы сами проживем столько же?

- Надеюсь на это, - чувствуя движения мужчины, Грета задышала жарче. - Если у нас хватит ума.

- По крайней мере, их мы точно переживем, - поднимаясь все выше, он почти шептал ей на ухо. - Беспокоиться об игрушках Крестоносцев в то время, когда под самым носом сочнейшие зоны отчуждения и толпы Наследников - это надо иметь мощнейший склад ума. Из тех, что отсеивает эволюция.

- Они слишком ненавидят Жана-Мишеля, чтобы как следует соображать, - теперь и она сбилась на шепот. - Но при этом слишком трусливы и никогда не осмелились бы на то, что ты задумал.

- Они просто заигрались во вседозволенность, - сильные ладони Октавиана уже достигли ее груди. - И не хотят, чтобы им дали по рукам.

- Тогда они обречены, - едва слышно произнесла она. - Либо Союз, либо ты...

- Союз ждет участь гораздо более веселая, нежели та, что я уготовал нашим изувеченным друзьям. А ведь они даже не могут чувствовать музыку.

Легкая усмешка в очередной раз тронула губы Октавиана. А в следующий миг эти губы соприкоснулись с губами Греты.

Фрэнки чувствовал, как его длинные растрепанные волосы злобно дергает ветер. Крохотные иглы холода впивались в кожу. Безмолвное железо пожарной лестницы норовило пристать ржавчиной к ладоням. Растущая с каждой ступенькой пустота внизу гулко хлопала темным ночным ртом, словно желая проглотить человеческую фигуру, взбиравшуюся по стене многоэтажного дома.

В нужном окне горел мягкий красноватый свет. Значит, все как условлено. Франклин сильнее стиснул руками лестницу. Нельзя сказать, чтобы ему нравилось прокрадываться к хозяину вот так, украдкой. Но почему-то Октавиан всегда требовал усердного соблюдения правил конспирации. Возможно, его просто забавляла покорность, с которой Фрэнки лазил по лестницам, прокрадывался подвалами или добирался вплавь до места встречи. Была в хозяине этакая садистская жилка, подбивавшая задавать рабу подобные задачки.

Но он не роптал. Франклин готов был на все, стоило лишь отдать приказание. Захоти Октавиан - он прошел бы от западных берегов Америки до восточных и обратно, неся в руках раскаленные угли. Пример старомодный и патетичный, но верный. За те годы, что человек - человек? - по имени Вендиго безоговорочно повелевал, Фрэнки ни разу не ослушался. С того самого дня, как получил из рук своего бога мачете и услышал: "Встань и иди!" И шел. Шел сквозь время, орошаемый кровью врагов и невинных, вкушающий плоть, мерзость и похоть людскую. Он шел, как шли апостолы за Иисусом, в отличие от них, не усомнившись ни на миг, не соблазнившись предательством, не отрекаясь. И не страшился ничего, кроме одного: разочаровать хозяина. Согрешить перед богом.

Никого и никогда Франклин так не любил. Ни перед кем и никогда он не преклонялся с такой страстью. Только перед Вендиго. Только перед тем, кто оставался единственной звездой в мертвенно черном небе его души.

Сейчас он лез по пожарной лестнице, готовясь проскользнуть в окно комнаты, где Октавиан сегодня предавался похоти с одной из страстно ненавидимых Франклином женщин. Женщин, сумевших сблизиться с хозяином так, как он сам никогда бы не смог. Фрэнки давно признался себе в том, что готов был к содомии в случае, если Октавиан пожелает. Но тот желал исключительно женщин, что оставляло между верным слугой и его хозяином непреодолимую дистанцию.

Правда, плотские утехи Октавиан чаще использовал для дела, нежели ради развлечения. Как сейчас.

Он поравнялся, наконец, с нужным окном. Легкая занавесь, сквозь которую просвечивал приглушенный свет, была задернута, но Фрэнки не смутился. Он протянул руку и тихонько постучал. После чего увидел, как с той стороны оконная ручка поворачивается сама собой. Окно бесшумно отворилось.

С ловкостью обезьяны цепляясь за раму и подоконник, Фрэнки на миг завис с воздухе. Просовывая ногу внутрь, он задел занавеску и, когда следом протиснул вторую ногу и туловище, увидел Октавиана из-под наполовину отодвинутого покрывала ткани.

Вендиго, раскинув руки в стороны, парил над роскошным мягким ковром. Тело его, оторвавшееся от пола, было облачено в брюки роскошного выходного костюма и белоснежную рубашку с расстегнутым воротом. Правда, ворот оставался таковым недолго, ибо верхние пуговицы, повинуясь некоей длани, принялись застегиваться. Точно так же, самостоятельно, обвился вокруг шеи галстук в черно-белую полоску, завязываясь безупречным узлом. Фрэнки услышал, как вжикнула молния, заменявшая шнурки надевшимся на ноги ботинкам, и понял, что этот мимолетный звук пробился к нему сквозь играющую в комнате музыку.

Из многочисленных колонок тек гармоничный хаос моцартовского "Реквиема". Октавиан обожал именно эту, последнюю и незавершенную, работу великого композитора. Всякий раз, задумываясь, он включал "Реквием". Вот и сейчас, облачаясь в одежду, сброшенную ради женщины, силой одной лишь мысли, он слушал голос Всевышнего, доносившийся сквозь игру инструментов. Вот только что хозяин хотел ответить этому голосу? Фрэнки не знал.

Раскинутые, как у Христа на распятье, руки мягко обволокли рукава пиджака - сперва одну, затем отставленную другую. Заботливый камердинер-невидимка закончил. Обутые ноги опустились на пол. Октавиан развернулся лицом к влезавшему в комнату Фрэнки. Пронзительные синие глаза сверкнули искрой смеха, губы чуть дрогнули у улыбке.

- Презабавный у тебя вид.

- Спасибо, - Фрэнки осторожно ступил на пол, закрывая за собой окно и задергивая занавесь. Глаза он почти сразу опустил.

- Иногда мне начинает казаться... - тряхнув плечами, словно проверяя, не свалится ли надетый без помощи рук пиджак, Вендиго прищурился. Улыбка его обозначилась сильнее и приобрела оттенок лукавства. - Что мы все без устали позерствуем. Жизнь вообще периодически начинает напоминать театральную постановку, ты не находишь?

- Наверное, - тихо сказал Фрэнки, по-прежнему мявшийся у окна. Одной рукой он нервно теребил занавеску.

- Уверяю тебя, - кивнул, окончательно зажмурившись, подобно большому довольному коту, Октавиан. - Мы слишком уж похожи на разряженных актеров. Особенно те из нас, кто участвует в моей пьеске. Ты; Грета, которая только что упорхнула отсюда, уверенная в том, что я ее люблю; Анна, уверенная в том, что я каждый раз отмываюсь от Греты с омерзением; наши славные друзья Лакруа и Фауст, которым предстоит весело рвать друг друга на части; и, конечно, наши царьки - Жан-Мишель и Лилит. Все они, все вы как будто читаете заготовленный на бумажке текст. Так что я даже соблазняюсь вам подыгрывать.

В этом был весь Октавиан. Безумно обожающий выкидывать театрализованные коленца, высмеивать всех и вся. Такие слова и поступки нравились ему не меньше, чем издевки над понимающим, но сносящим все рабом.

- У меня... - медленно, неуверенно начал Фрэнки. - У меня складывается впечатление...

- Какое? - живо поинтересовался Октавиан, как будто бы навострив уши, стараясь уловить слова собеседника сквозь окутывавшую их музыку. Скрестив руки на груди, он подался в сторону Франклина.

- Мы ведь все с людьми... Ну... - лохматый усач по-прежнему смотрел в пол. - После того, как мы становимся трикстерами, мы начинаем, как будто бы, играть с людьми. Потому что видим разницу между ними и собой.

- Да, это заметно, - ободряюще кивнул головой Вендиго.

- Просто... Я подумал... Вот Грета, Анна, я... Ты же с нами играешь, как мы с ними. И с Лилит тоже. И со всеми.

- Может быть, - с чрезвычайно довольным видом Октавиан, качнувшись назад и распрямляя спину. - В конце концов, дух Вендиго известен тем, что, обладая возможностью убить жертву сразу, предпочитает поиграть с едой.

- Очень тебе подходит, - Фрэнки переступил с ноги на ногу, как школьник на ковре у директора.

- Знаю. Я же сам дал себе имя, когда родился, - хмыкнув, произнес Вендиго и, широко шагнув, упал в стоявшее рядом с ненаправленной измятой постелью кресло. Расслабленно поведя плечами, он вновь посмотрел на Фрэнки, беспощадно терзавшего в кулаке несчастную занавеску.

Музыка все еще пронзала воздух, согретый недавним дыханием мужчины и женщины, охлажденный порывом холодного ветра, пришедшего вместе с новым гостем. Всклокоченный сухощавый усач стоял у окна и боялся шевельнуться в присутствии своего бога. Бог же, видя перед собой неловкого оробевшего раба, не спешил дать ему расслабиться.

- Фрэнки, - Медленно произнес Вендиго, откидывая голову на подголовник. - Как чувствуешь себя после восстановления?

- В полном порядке, - поспешно ответил усач.

- Это радует, - Октавиан расслабленно прикрыл глаза. - Поскольку в самое ближайшее время тебе предстоит поработать контролером.

- Блондиночка спляшет под на... под твою дудку? - почтительно спросил Фрэнки.

- Ну еще бы! Все идет по плану. Утром она отбывает на место.

- Смертники готовы?

- Сам знаешь. Смертники, Грета - все готово. Отправишься следом и в нужный момент проконтролируешь.

- С радостью, - в опущенных глазах Фрэнки, невидимый хозяину, сверкнул кровожадный огонек. Вот теперь можно будет почувствовать себя на нужной дорожке. Будет даже приятно осуществить контроль. Очень приятно.

- Смотри не увлекись, как в Токио, - без труда уловив намечавшуюся перемену в настроении, Вендиго резанул по живому. - А то я почти огорчился вашим с Анной выходкам.

- Я не буду... - Франклину захотелось испуганно сглотнуть.

- Да ничего, ничего, - с деланным радушием сказал Октавиан. - Все в порядке. Но ты не окажешь мне еще одну услугу перед тем, как поедешь?

- Какую?

- Сбрей уже усы. Они тебе совершенно не идут.

Учики вяло жевал бесплатный обед, выданный опрятной пухлой женщиной у стойки. Кормили в академии весьма сытно, но его не то чтобы очень тянуло на еду. Юноша вяло ковырял вилкой в мясе и старался не поднимать глаз от стола, за которым сидел вместе с Инори. Девушка ловко, не в пример ему, управлялась с европейскими столовыми приборами. Подобно с детства натасканной благородной девице из пансиона она орудовала ножом и вилкой так, словно дирижировала оркестром. Отоко видел плавно порхавшие над тарелкой руки, изящно надрезавшие ножом мясо, поддевающие ломтики вилкой и отправлявшие пищу куда-то за пределы видимости.

Многих детей, да и взрослых тоже, всегда интересовал вопрос: едят ли ангелы? Конечно, особо пошлых индивидуумов волнует и отправление прочих естественных для человека потребностей. Но в невинной форме загадка звучала именно так. И ответ Учики знал. Ангелы едят с отменным аппетитом.

Инори успела прикончить уже практически все содержимое своей тарелки. К несчастью для стесняющегося юноши, она, как нормальная японка, не брала в расчет правила: "Когда я ем, я глух и нем". Отправив очередную порцию обеда по пищеводу, кормящийся ангел регулярно интересовался у бедолаги чем-нибудь или рассказывал свое. А у Чики-куна, как обычно, с трудом ворочался язык.

- Интересная лекция, правда? - тщательно прожевав и проглотив мясо, Инори вытерла губы салфеткой и в очередной раз заговорила. Зрителю со стороны было бы заметно, что она всеми силами старается разговорить собеседника. Учики же только старательнее принялся разглядывать стол.

- Да, интересная.

- Мне показалось, что там важные вещи сказаны, - о тарелку звякнули складываемые вилка и нож. Похоже, она доела. - Чики-кун, вот ты когда-нибудь думал о своем месте в жизни?

- Э... - вопрос был настолько неожиданным, что юноша невольно вскинулся. Кимико смотрела дружелюбно, как всегда. Но в красивых глазах, неизменно заставлявших краснеть кончики его ушей, читалось весьма и весьма серьезное любопытство. Совсем не праздное.

- Просто, когда Данглар начал задавать вопросы, мне подумалось... - она, кажется, ощутила неуместную серьезность вопроса и, сцепив руки в замочек, принялась легкомысленно вращать друг вокруг друга большие пальцы. Инори часто делала так, занимая руки во время разговора. Не самый женственный жест, но успокаивающий, даже милый. Прямые нежные плечи уютно опустились, как будто Инори чем-то смутилась. - Мне подумалось, что такие вещи важно знать. Просто Ахремов-сенсей сказал, что человек не может не быть частью чего-то большего. И я с ним согласна.

- П-правда? - юноша очень надеялся, что тугой комок внизу живота - это не предвестник туалетного зова, а всего лишь нервы.

- Да, - она кивнула. - Нельзя всю жизнь прожить, думая только о себе. Понимаешь, Чики-кун, у каждого человека рано или поздно появляется семья, близкие люди... И он уже становится частью большего. Но семья ведь не одна, близкие не живут в изоляции. Получаются еще семьи, еще, еще... И в итоге мир населяет огромное количество семей.

- Ну да, так и есть...

- Но ведь масштаб увеличивается, а значит, отдельная семья становится как бы отдельным человеком.

- Э... Хм... - даже сквозь заслонку мальчишеской влюбленности в голову Учики начал пробиваться посыл. - Не знаю... Наверное, ты права...

- Вот и получается, что отдельным семьям, как и отдельным людям, не получится существовать самим по себе. А значит - общество и его организация необходимы! Значит, необходимо и государство. Мне так кажется.

- Хм... Я никогда и не задумывался о таком.

- Наверное, мало кто задумывался, - девушка простодушно пожала плечами. - Мало кто сейчас думает о том, почему вообще существует общество. И откуда возникает государство.

- Но... ведь древние государства начались с ватаг разбойников, которые брали деньги за защиту, - с трудом припоминая рассказанное Ахремовым на прошлых лекциях, Отоко скрежетал извилинами в панических попытках не выглядеть идиотом. - То есть, государственность основана на эксплуатации. Так, кажется, Ахремов-сенсей говорил.

- Ну да, - снова кивнула Инори. - сначала были родоплеменные отношения. То есть, одна большая общность, как будто семья больших размеров. А потом все начало усложняться. Эксплуатация расслаивала общество, функции старших, защитников, кормильцев, менялись на функции армий и правительств. Жизнь менялась, появлялось нечто новое. В разных местах государства получались разные. Наверное, в некоторых из них принцип семейственности оказался сильнее, а в некоторых - слабее.

- Э... - Отоко честно пытался удержать нить ее мысли в руках, и даже таким образом соприкасаться с Инори было для него волнующе непривычным. - То есть, ты хочешь сказать, что всякая страна - в какой-то мере семья?

- Да, - Инори улыбнулась, и по спине у юноши поскакали радостные мурашки. - И всякий гражданин - как будто бы ребенок. Ему может не нравиться страна, но он все равно является ее частью.

- Хм... А если власть в стране его угнетает?

- Да, так случается. Как в Германии, например. Но семья ведь пытается себя залечить. И родня может изгнать нерадивого члена семьи. Ведь были среди немцев антифашисты.

- Ну... Да, вообще-то.

- Просто иногда власти убеждают, что именно то, что они делают - для блага страны-семьи. А на самом деле делают так, как сегодня в лекции рассказали.

- Да, наверное.

Как бы ни был смущен, как бы ни млел испуганно в присутствии любимой девушки Учики, он все же не переставал ощущать себя в мире. И это ощущение позволило уловить кое-что. То самое неосязаемое кое-что, озадачивавшее в Инори. Неуловимое, сиюминутное ощущение. Как дуновение умирающего ветерка. Но вот оно. Снова.

Взгляд, мягкие черты лица, звонкий голос - все это оставалось в Инори прежним, солнечным. Но почему-то казалось, что в этот ее облик, это почти ангельское созвучие, воплотившееся в юной девушке, вкрадывается напряженная фальшивая нота. Ее невозможно расслышать на общем фоне, но вся мелодия вдруг вызывает дискомфорт. Так и случилось в очередной раз. Кимико вдруг показалась какой-то... больной. Или утомленной. Всего на долю секунды. Вряд ли кто-то мог бы заметить. Но чувства Учики, постоянно обостренные, напряженные рядом с ней, поймали странную помеху в ауре.

- В общем, трудная это тема, - Инори, снова привычно солнечная, улыбнулась чуть смущенно. - Просто я задумалась. Ведь мы с тобой лишились родной страны, Чики-кун. И семей.

И в этих словах была правда. Никто и не подумал интересоваться мнением Наследников касательно хватания их в ночи и утаскивания в Меркури. Учики сказали, что сам он для отца с матерью погиб. А Инори? Он мало что знал о ее семье. Да и сама девушка никогда не касалась этой темы раньше. Казалось, тот факт, что их вырвали из жизни и привезли в совершенно чужую страну, Кимико совершенно не беспокоил.

Стоп.

Вот оно!

Во взволнованной, мучительно путавшейся в мыслях голове Отоко разрубающим гордиев узел мечом сверкнуло понимание.

Инори вела себя на удивление спокойно во время случившегося в Токио.

Инори невероятно быстро примирилась с мыслью о том, что им не суждено больше увидеть родню.

Инори вообще ни разу на его памяти не бывала в плохом настроении.

Инори всегда была подсвечена внутренним солнышком. Но даже в самый погожий день настоящее солнце может закрыть набежавшая тучка. А настрой Кимико не омрачался ни разу. Ни единого слова о тоске по дому или нелегкости жизни здесь она не сказала. Наоборот, не дожидаясь, сама ободряла его первое время. Как и в школе - словно никогда у Инори не было ни единой проблемы.

Это же неестественно! И не может быть правдой.

Учики хотел сказать что-то. Он не вспомнил впоследствии, что именно. Потому что, стоило губам шевельнуться в намеке на первое слово, как на стол, за которым они с Кимико сидели, с размаху опустилась девичья ладошка. Хлопок получился такой силы, что вся посуда жалобно звякнула. А в следующий миг над несчастным Отоко нависла тоненькая тень, высвечивающаяся, не иначе, в пламени яростных синих глаз. Знатная пинательница мальчиков Эрика Андерсен прошипела юноше в лицо:

- Какого черта?!

Захотелось стать маленьким-маленьким, забиться под стол и спрятаться за ножкой. Несмотря на не самые крупные габариты, утренняя знакомая, казалось, вознамерилась задавить Учики десятитонной гирей гнева. Побелевшая ладонь упиралась в пластиковую плоскость стола, миловидное личико с устрашающим макияжем злости едва не било в переносицу острым подбородком.

- Э... - только и вымолвил Отоко, готовый опрокинуться на пол вместе со стулом.

- Какого черта ты не настучал?! - несмотря на то, что голос у Эрики был достаточно тонкий, рычание им изображать получалось отлично.

- Э?.. - столь странный поворот в наметившемся разговоре второй раз за десять секунд заставил Учики ошалеть. - В смысле?

- Я спрашиваю, какого черта ты не сказал, что я сделала утром? - стрельнув глазами в сторону соседних столов, девушка заговорила тише, но оттого не менее грозно.

- То есть... - шевеля завязавшимся в узел языком, попытался выразить недоумение молодой человек. - Н-не понял...

- Ты зачем не сказал, что я тебя ударила, кретин? - очаги синего пламени всеми силами старались подпалить растерянную физиономию. - Меня бы уже здесь не было!

- Э... э... Я просто... - сейчас отчаянно мямлившему Отоко хотелось подогнать себя пинком. Ну совсем уж некрасиво все получалось. А Эрика словно примерялась откусить несчастную лохматую голову.

И тут на бедолагу вновь снизошло спасение.

- Эрика-сан!

Под грохот резко отодвинутого стула синеглазая фурия ощутила, как ей на плечо опускается рука. Резко повернув голову, она увидела, что спутница окоченевшей жертвы уже стоит. Угрожающий взгляд парой кинжалов понесся к Инори.

И вдребезги разбился.

- Надеюсь, ты не обидишься, если я буду тебя так звать, Эрика-сан? - казалось, в зале столовой стало светлее, когда Кимико улыбнулась.

- Э... - эффект солнышка Инори оказался нагляден, как никогда. Эрику словно перекосило от удивления. Переключиться на ответный дружеский или хотя бы нейтральный тон она по понятным причинам не смогла и не успела. А направить агрессию на новую цель как-то совсем не получилось. Вот и издала девушка неопределенный звук в лучших традициях Отоко. - Э... А ты еще кто?!

- Меня зовут Инори Кимико, - не замечая выпученных глаз собеседницы, Инори склонила голову набок. В глазах ее плясали веселые искорки. - Я новенькая из твоей группы. Видела тебя перед лекцией Ахремова-сенсей.

- А... Ага... Угу... - Эрика явно пыталась перевести локомотив своих мыслей на нужную ветку. - Э, привет.

- Привет, - Кимико улыбнулась еще шире. - Эрика-сан, а зачем ты кричишь на Чики-куна?

- Чики-куна?

Было видно, что валькирия юбочке все еще чувствует себя неловко. Она бросила свирепый взгляд обратно на окаменевшего Отоко и вновь обернулась к Инори.

- Вот как его зовут, значит... Этот твой Чики-кун порвал мне юбку утром! Извращенец!

- Что-о-о? - настала очередь Кимико столбенеть. - Как это порвал? И почему извращенец?

- А не знаю! - яростно фыркнула Эрика. - Вывалился из автобуса и едва не стащил с меня все, что ниже пояса! А юбку так и вовсе порвал так, что я еле дошла до академии! Но хуже всего - он даже не настучал!

- Я оступился! - неимоверным усилием воли Учики сумел выдавить из себя осмысленную, более того, протестующую фразу. Но его явно уже не слушали.

- Не понимаю, - мягко сказала Инори. - Эрика-сан возмущена тем, что Чики-кун порвал юбку? Или тем, что он об этом не сказал?

- Да нет же! - напористо, но уже как-то беззлобно ответила европейка, тряхнув волосами, как тогда, на остановке, упавшими длинным хвостиком на плечо. - Он не сказал, что я засадила ему с ноги в грудь!

- Э... - похоже, сегодня был международный день этого славного междометия. Теперь и Кимико им воспользовалась. - Эрика сан, ты ударила Чики-куна в грудь? Но... Ногой?

- Ну да! Моим коронным пинком в грудь! - великая воительница Андерсен горделиво подбоченилась. - И за это меня полагалось не допускать к занятиям как минимум неделю! А этот... извращенец никому даже не сказал!

- Чики-кун не извращенец! - зазвенела решительными колокольчиками голоса Инори. - Он просто добрый.

Надо сказать, в этот момент по всему телу Учики, по-прежнему цепенеющего за столом, разлилось блаженное-блаженное тепло. Услышать похвалу от девушки, каждое слово которой для тебя на вес золота - дорогого стоит.

Однако собеседницам было не до вялой инфузории, пытавшейся подавать признаки жизни где-то внизу.

- Не знаю я, какой он добрый. Как по мне, так он дурак набитый! - непреклонно вскинула голову Эрика.

- Ой, Эрика-сан... - Кимико вдруг хихикнула, глядя на собеседницу. - У тебя профиль похож на картинку.

- Э... Чего?! Какую еще картинку?

- Ну, знаешь, на одну из тех, антикварных фресок. С древними героями, святыми. И все такое. У тебя посадка головы такая... - Инори выставила вперед руки, сложенные классической рамочкой-объективом. - Гордая.

- Кхм... Спасибо, - столь неожиданный комплимент заставил обладательницу героического профиля стушеваться. - Только к чему это?

Пребывавший на презренных задворках внимания беседовавших девушек Учики уже успел оправиться от шока, вызванного злодейской атакой боевитой девицы. И, глядя на Эрику и Инори, понял, что столь неожиданно проступившая сквозь солнечный свет аура утомления исчезла.

- Просто... - Инори добродушно пожала плечами. Этот жест всегда делал ее похожей на маленького ребенка. - Просто мне кажется, что нам надо... Ой!

Вдруг девушка переменилась в лице. Глядя за спину Эрике, она воскликнула:

- Чики-кун, смотри! Китами-сан!