– Привет, начальству! – сказал Глеб, как только Арсений вошел, – как дела? Что сказал твой свидетель?
Следователь пожал плечами. Он еще не совсем пришел в себя после встречи с Редизаром. Жуткое, омерзительное в своем безумии существо, недочеловек, умеющий только потреблять и гадить там, где спит, не пробудил в нем даже жалости.
Тот, в сто третьей палате никак не походил на Первородного Носителя, чей светлый образ, судя по записям Круковского, долгое время поддерживал надежду в Алине, Нике, а вполне возможно, что и в самом профессоре. Дневник рисовал его совсем другим – честным, благородным, стойким, можно сказать, борцом за правду. По крайней мере, Носителям очень хотелось надеяться на это. Прав был Сивур – мифы редко оказываются правдой, но поддерживают веру одним своим существованием.
Конечно, это довольно цинично, но, может, и хорошо, что они не успели его найти.
Иначе бы их вера рухнула в один момент.
«Интересно, – подумал Арсений, – а если Носитель совершает самоубийство, он может передать свой дар? Или нет?… Тьфу! Что за гадость в голову лезет. „Интересно“! Словечко-то какое мерзкое».
– Арсе-ений, ау! Вернись на бренную землю!
– Прости, Глеб, я задумался. Ничего он не сказал.
– Почему? Помер уже, пока ты ехал?
– Да нет. Хотя, честно скажу, – лучше б он действительно умер.
—??? – наверное, впервые в жизни напарник не нашел, что сказать. Полностью потерял дар речи и вытаращил глаза от изумления.
– Лучше не спрашивай пока, ладно? Я сейчас не очень хочу про это вспоминать. Потом, как-нибудь. Напои лучше чаем.
Глеб все также молча кивнул и пошел наполнять чайник. Арсений сел за свой стол, упираясь носком в каблук, поочередно стащил ботинки и вытянул ноги. Полного расслабления, на которое он так надеялся, не получилось, но все же полегчало.
Тяжело увидеть такое. Редизар, Первородный Носитель оставался последней надеждой, если верить причитаниям Марка Сивура. Да, теперь Арсений мог признаться, хотя бы самому себе, что в ходе расследования почти поверил в Носителей.
«Какого черта – почти! Целиком и полностью!»
Четверо обычных людей, ничем не примечательных, кроме, пожалуй, излишней честности и щепетильности – не героев, не суперменов и не атлантов, способных нести на своих крепких плечах судьбы мира – волею судеб получили опасный дар. Осознав свою силу, они нашли себе подобных и заняли круговую оборону против черствости, жестокости и зла целой страны. Против неотвратимого процесса, того самого, что Круковский косвенно сравнил с фагоцитозом. Зная, что рано или поздно естественная реакция человечества уничтожает Носителей, ни один из них не сдался и не отступил.
А ведь перед глазами был пример Сивура, который совершил не самый хороший, но по-человечески объяснимый поступок и потерял свой дар. Конечно, он сделал это не специально, но он указал путь…
Для подобных действий совсем не нужно было выпрашивать согласие других – зачем? Тяжело потом всю жизнь ходить с клеймом изменника, ловить на себе осуждающие взгляды: мол, как ты мог бросить нас в самый тяжелый момент? Но ведь можно было просто совершить бесчестный поступок, наверняка такая возможность не раз возникала у любого Носителя. Пусть не ответственный Богдан Владиленович Круковский и не стыдящийся своих прошлых заслуг поэт Лин Черный, но Алина, которая, судя по дневнику, боялась всего, верила в жуткую и неумолимую Антисовесть, вполне могла бы… Ну, например, проехать зайцем, украсть коробку конфет в супермаркете – да мало ли способов!
Все четверо оставались верны друг другу до конца, включая Марка, который чрезвычайно переживает потерю дара и больше всего на свете боится остаться один.
За это их можно уважать, сочувствовать им, жалеть, что не удалось познакомиться лично.
Все они погибли.
Вернулся Глеб, включил чайник, поставил перед Арсением чашку с заварным пакетиком.
– Хочешь булку?
– Хочу. А у тебя есть?
– Пока нет. Но если ты отпустишь меня на обед, на полчасика, я притащу и тебе что-нибудь.
– Да иди, конечно, в чем проблема. До вечера, пока лейтенант Вебер из «Прибрежного» не отчитается, все равно мы ничего делать не можем.
– О’кей, я быстро.
Глеб умчался быстрее ветра, секунду спустя вернулся – забыл прихватить бумажник – и снова исчез. Арсений налил в кружку кипяток, машинально зазвенел ложечкой, размешивая чай.
«Если верить Сивуру, гибель всех Носителей спровоцирует полный и окончательный крах для всего Североморья, а потом новое средневековье распространится на весь мир.
Пока этого не произошло.
Пока.
Значит, где-то остался еще один, последний».
До сегодняшнего утра была еще одна надежда, надежда для всех – Первородный Носитель, воплощение Совести, то ли миф, то ли очень глубоко законспирированная легенда. Алина Редеко исписала своими соображениями полдневника, она верила, что Первородный, который способен делиться даром Носителя, сможет увеличить их количество и укрепить положение. В стране, да и в мире станет лучше жить, уйдет на время, а может и навсегда нынешняя страшная эпоха торгашества. Все ходит по кругу, ситуация закольцована – чем больше в стране Носителей, тем честнее и благороднее ведут себя обычные люди, и, соответственно, меньше давление на тех, кто олицетворяет Совесть, меньше нелепых смертей.
Но… он лежит в вонючей загаженной палате, пускает слюнявые пузыри и мочится под себя. Его мозг отключен. Его существование, его эмоции, мысли и чаяния – не сложнее внутреннего мира капустного кочана на грядке.
Наверное, такова плата. Всему есть свой противовес. Безногий инвалид компенсирует свое увечье силой рук. И наоборот – каждый сильный человек обязательно имеет маленькую, смехотворную для остальных, слабость. Кто-то не умеет плавать, как супермен из «Неуничтожимого», кто-то боится боли, пауков или, скажем, испытывает аллергию на желтые цветы, которые тот же инвалид будет нюхать без всяких последствий.
Мыши перегрызли провода освещения на танках моторизованной дивизии во время Оккупации, из-за чего соединение было разгромлено.
Так получилось и с Редизаром, Первородным Носителем. Заключенный в психушку Службой Контроля вряд ли он растерял свои способности, а уж тем более – сломался. Пивняк сказал, что он долгое время «лечился», а парализовало его лишь семь лет назад. И даже тогда он не потерял сознание окончательно. На него давила не медицина и не химические препараты, на него давила внешняя среда. Олицетворенная Совесть должна значительно тяжелее, чем обычные Носители переживать общий упадок нравов вокруг. На него все это подействовало в десятки раз сильнее. Сначала сломало тело, потом волю – и он перестал бороться, – а потом и разум. Первородный Носитель полностью перестал быть человеком. Сейчас он не осознает, что происходит вокруг.
Ужасно, что он не осознает даже себя.
Внутренний телефон снова проснулся, во второй раз за сегодняшний день.
– Добрый день, Арсений Юльевич, – сказала дежурная телефонистка. – По общегородской линии звонит человек, спрашивает следователя Догая. Вас соединить?
– Да, конечно.
«Похоже, телевидение все-таки прорвалось. Только их сейчас не хватало».
– Соединяю, говорите.
– Алло, – он сразу узнал этот голос – сочный, жизнерадостный, правда, немного растерянный сейчас. – Говорит доктор Пивняк из национального военного госпиталя, отделение рефлексологии. Мне нужен Арсений Догай.
– Да, я вас слушаю.
– Не знаю, будет ли вам это интересно, но я на всякий случай решил вам позвонить. Только что, не приходя в сознание, скончался Семен Игнатович Редизар. Все реанимационные меры успеха не имели.
– Отчего произошла смерть?
– От общего истощения организма. Поймите меня правильно, он давно уже был трупом. Мы поддерживали в нем жизнь, только потому, что наши дурацкие законы не разрешают эвтаназию. Вы, наверное, сочтете мои слова кощунством, но я скажу, что мы вздохнули с облегчением.
«Да-да, а потому не очень старались с реанимацией».
– Спасибо за информацию, доктор. Можете прислать мне копию заключения о причинах смерти?
– Конечно. Диктуйте адрес.
Арсений сообщил координаты, отключился. Вспомнил, как несколько раз за сегодня думал и говорил о Редизаре: «лучше бы он умер».
Да, это цинизм и кощунство.
Но это правда.
«Господи, дай ему мир и покой, который он заслужил».
Глеб вернулся только к четырем, прижимая к себе целую упаковку с пирожками – аж шесть штук.
– Это я от тебя откупиться решил, притащил… Что у тебя с лицом?
– А? – Арсений очнулся от невеселых мыслей. – Ты что-то сказал?
– Я спросил, что у тебя с лицом? Можно подумать у тебя только что лучший друг умер.
– Слушай, откуда в тебя столько такта берется, а?
– Извини, если обидел. Я все время сначала говорю, потом думаю. Слишком много мыслей в голове.
«Вот прохвост! На такого даже рассердиться как следует невозможно!»
– Ладно, опустим тему. Я тебе потом все объясню. Поверь, сейчас не до того.
– Как скажешь. Смотри – я тебе пожевать принес. Хочешь?
– И ты это все полтора часа покупал?
– Нет, что ты – гораздо меньше. Со мной там такая история приключилась, не поверишь!
– Не поверю.
– А зря. Потому что – истинная правда! Слушай. Короче, пошел я в «Бюргера», захожу – все чинно, народу мало, три-четыре столика заняты, официанты снуют, все такое… Сел, заказал. Смотрю по сторонам и вижу, что за соседним столом назревает выяснение отношений. Сидят двое: толстячок в кожаной жилетке, судя по всему, продюсер или еще какая-нибудь шишка из шоу-бизнеса, а вместе с ним – заплаканная девчонка лет восемнадцати. Тот, значит, ей что-то втолковывает, а она послушает, послушает – и в слезы. В конце концов, ему надоело, плюнул он, обозвал ее нехорошо, швырнул на стол пару купюр, встал и ушел. Посреди зала обернулся и на весь «Бюргер» как гаркнет: ты, мол, тупая ‹…›, сегодня все свои шансы утопила. Больше тебя никто никуда не возьмет, уж я постараюсь! И слинял. Ну, я подсаживаюсь к ней…
– С самыми добрыми намерениями, понятно, – в тон ему продолжил Арсений.
– Да я еще не думал ни про какие намерения! Просто смотрю – красивая девушка плачет, надо утешить.
– И что?
– Позвал за свой столик. Поговорили немножко. Она рассказала, что занимается бальными танцами, приехала на конкурс, а этот толстый гад, оказывается, спонсор. Пообещал ей первый приз, если она под него ляжет. Понятно, девчонка – ее, кстати, Викой зовут – отказалась, ну, он ей все и выложил. Сидит она, глаза красные, несчастная вся, я уж думал вызваться ее проводить, но тут меня как переклинит! И не улыбайся, со всеми бывает.
– Да я не улыбаюсь.
– Ну, то-то. Я тебе как на духу говорю, смотрю на Вику, а перед глазами – моя Снежана. Головой качает укоризненно: мол, что-то в этом роде я от тебя и ожидала, сволочь. И так мне стыдно перед ней стало. Понял я, что не могу ей изменять, даже в мыслях не могу. Она для меня все, а я совсем ее не ценю…
Глеб, предающийся самокритике, – это, надо сказать, зрелище не для слабонервных. Арсений на какое-то время даже отвлекся от мрачных дум.
– И что?
– Ну, угостил ее мороженым, извинился перед ней, сказал, что спешу. Визитку нашу оставил.
– Что значит – «нашу»?
– Нашего кабинета. Она, как прочитала, что я из прокуратуры, сникла немножко. Испугалась, по-моему. А я, представляешь, всю дорогу Снежанку вспоминал. Плохо мне без нее, Арсений. Не могу я так. Ругаемся – миримся – снова ругаемся. Нервы друг другу треплем.
Арсений взял у него из рук пакет с пирожками, разорвал упаковку, надкусил один, запил остывшим чаем.
– Насколько я знаю, когда вы со Снежаной миритесь, прощения просит всегда она?
– Ну… да. Сначала говорит, что слышать не хочет, а потом сама же звонит мириться. Странные они, эти бабы.
– Эх, Глеб, Глеб. А тебе ни разу не приходило в голову сделать первый шаг? Купить букет цветов, приехать к ней, сказать, что дурак, что был не прав…
– А зачем? Она же виновата.
– Да какая разница, кто виноват! Что за детский сад: она, мол, первая начала! Ты – мужчина, ты можешь контролировать свои чувства, это у женщин все на эмоциях. Сделай так, как подсказывает разум, а не дурацкое чувство обиды. А то, знаешь, может наступить такой день, когда она просто не позвонит. Никогда. В общем, так: когда она обычно с работы приходит?
– В шесть. Ну, или около того.
– Так вот, сегодня можешь уйти пораньше. В пять. Если кто будет спрашивать, Каин, например – скажешь, я отпустил. Заедешь, купишь букет. Самый шикарный, не жадничай. А потом…
Что «потом» Глеб так и не узнал: на рабочем столе тренькнул городской телефон.
– Арсений Юльевич? – осведомилась трубка.
– Я.
– Старший лейтенант Вебер из «Прибрежного» беспокоит. Добрый день.
– А, здравствуйте, Роман! Весь день жду вашего звонка. Провели опрос?
– Провел. Надеюсь, последний, а то все дела встанут, если каждый три дня всю группу на жилищный сектор кидать.
– Все от результатов зависит, – неопределенно ответил Арсений, подумав про себя: «Надо будет – еще раз пойдешь. Ишь – дела у него встанут! Знаем, какие у вас дела – придорожные мотели для дальнобойщиков шерстить, да рейды по дорогам проводить».
– Результаты кое-какие есть, а будет ли от них какая-то польза – не мне судить. Вам как обычно прислать все с курьером?
– Роман, если вам не сложно, зачитайте выдержки. Что, по вашему мнению, самое важное и полезное. Сейчас каждая минута на счету.
– Хорошо, попробую.
Старший лейтенант Вебер зашуршал листами, долго что-то бормотал – видимо, искал нужный протокол.
– Та-ак. Вот некая гражданка Инесса Рудголд заявляет, что около одиннадцати видела во дворе незнакомую женщину лет тридцати-тридцати пяти. Она якобы постояла пять минут у подъезда, потом достала мобильный телефон, поговорила с кем-то и вошла в подъезд.
– Вы установили, кто она?
– Да. Предприниматель Серго Ограз, кстати, гражданин Империи, снимающий квартиру номер шестьдесят девять, показал, что к нему приезжала сотрудница, привозила документы. Имя сотрудницы он назвать отказался.
Арсений хмыкнул:
– Документы, значит. Теперь это так называется.
– Опер из моей группы, который проводил допрос, говорит, что в личной беседе Ограз прямо выразился насчет цели приезда женщины. Но в протокол просил не заносить. В общем, он в своем праве. Граждане Империи у нас подлежат только уголовному преследованию, а предъявить нам ему нечего. Так что, он вообще мог не отвечать, а если на то пошло – и дверь не открывать.
– Ладно, с этим ясно. Что еще интересного?
– Гражданин Малти Ясениени чинил во дворе машину до десяти часов. Видел, как группа молодых парней лет по пятнадцать-шестнадцать слонялась около подъезда. Пили пиво, цеплялись к прохожим. Сказал, что пытался их пристыдить, а в ответ получил угрозы и оскорбления. Некоторых он знает – живут в том же доме, а про двоих с уверенностью заметил: пришлые.
– Но в сам подъезд они не заходили?
– Точно сказать не может – он то в гараже был, то под капотом ковырялся. Может, и заходили. Внутри их никто не видел.
«Как бы то ни было, Носители из развязных малолетних наглецов в любом случае аховые. Мимо».
– …к десяти, когда Ясениени поехал на авторынок за деталями, они уже куда-то пропали.
– Записал.
Вебер почти на минуту прервался, снова зашелестел бумагой. Один раз отчетливо послышался щелчок скоросшивателя.
– Питер Яцук из шестьдесят первой квартиры вышел утром на ежедневную пробежку. Сторонник здорового образа жизни. Он показал, что столкнулся в дверях с незнакомым мужчиной, который некоторое время изучал ряды почтовых ящиков, сверяясь с бумажкой, а потом уехал на лифте.
– Когда это было?
– Между половиной восьмого и восемью пятнадцатью. Но это пустой номер – семья из восемьдесят первой квартиры подтвердила, что к ним действительно приезжал вызванный на утро специалист по установке спутникового телевидения. Мастер провозился около часа, все подключил и уехал.
«Опять мимо».
– А вот это самое интересное. Гражданин Клим Таласин, девятнадцати лет… тот самый, что хорошо отзывался о Круковском, рассказал еще кое-что. Мой сотрудник описывает его так: «молодой парень спортивного вида». У него собака – коккер-спаниель, так что, волей-неволей, приходится нарезать круги вокруг дома утром и вечером. Он повторно рассказал, что к «невредному» Круковскому изредка заходили студенты из медицинского. Богдан Владиленович был известен своей огромной библиотекой, и к нему часто забегали перед сессией в поисках редкого тома. И не только из высшего медицинского. Таласин и сам пользовался, как он выразился «надомным книгохранилищем», хотя учится в судостроительном. Так вот, он показал, что 16 июня около двенадцати часов видел недалеко от дома девушку лет восемнадцати-двадцати. Описание дал такое: «красивая, волосы темно-русые, фигура, что надо, только нос больно задирает». Клим неоднократно встречал ее перед домом Круковского, а один раз – это было месяца полтора назад – даже решился перемолвиться с ней парой слов, надеясь разузнать имя, а то и телефончик.
– Молодец парень!
– Ну, может и молодец, только ничего она ему не сказала. Процедила сквозь зубы: «Ксения», как ему показалось – с невысказанным намеком «отвали, козел». Больше он ничего от нее не добился.
Арсений оживился.
«Ксения, значит. Неужели повезло?»
– Но это еще не все. В тот день он видел ее еще раз.
– Да! Это совсем интересно. Когда?
– Минут через двадцать. Как раз возвращался домой со своим спаниелем. Говорит, Ксения очень торопилась, стрелой пронеслась через двор, так что он даже не успел с ней поговорить. Зато разглядел, что она прижимала к груди несколько книг. Боюсь, не на книги он глядел, – усмехнулся Вебер.
– Да уж.
– В общем, все. Больше никто ничего дельного не сказал. Либо домыслы… ну, знаете, из серии «Мне кажется, я его раньше видела, в маске и с пистолетом – Где? – Да вчера, по телевизору», либо откровенная чушь. В том дворе, как оказалось, полно старых перечниц с воображением. Такого наговорили – уши вянут.
– Пока хватит. Значит, договорились: опросные листы и отчеты ваших людей жду завтра.
– Да, я вышлю с курьером.
– Что ж, спасибо за содействие, Роман. До свидания.
Арсений положил трубку, быстренько раскрыл блокнот на чистой странице и набросал маленькую схемку.
Просчитать варианты не так уж и сложно. Всем, кто когда-либо учился в вузе, известно, что студенты всерьез задумываются о сдаче экзамена за два-три дня до его начала. Если верить показаниям Клима Таласина, девушка очень торопилась. Скорее всего – домой, готовиться. Сдача на носу.
Вот и вся логика. Остается приехать в учебную часть Североморского высшего медицинского института и выяснить, сколько студенток по имени Ксения сдавали экзамен с 17 по 20 июня, то есть через два-три дня после гибели Круковсокого. Ну, пусть даже через неделю, если вдруг искомая Ксения отличается излишней въедливостью в учебе. Как раньше говорили – ботаничка.
– Установку понял, Глеб. В пять дуй к Снежане. И чтоб завтра я с утра твоей куртки на диване не видел!
– А ты куда?
– Кое-что новое по делу. Вебер из «Приморского» звонил.
– Да я уж понял. И что говорить, если тебя будут спрашивать?
– А-а, посылай всех, – ответил Арсений почти весело.
– Даже Каина? – изумился Глеб.
– Его – особенно. Смотри, Снежану по новой не обидь, а то я тебя знаю, тактичный ты наш.
Арсений бросил в портфель блокнот, поднялся и вышел из кабинета. Глеб завистливо проводил «начальство» глазами – ну вот, кто-то поехал вести расследование, а ему всего-навсего предстоит мириться с подругой. «Хотя, Арсений прав, конечно: надо попросить прощения. В первый раз в жизни – то-то она удивится!»
А следователь Центральной прокуратуры Догай не стал дожидаться лифта, сбежал вниз по лестнице. Сдал дежурному внутренний пропуск и подумал: «Держись, Ксения, последний Носитель! Держись, девочка!»