Носители Совести

14

«Хольмградский экспресс», к счастью, подошел быстро – не пришлось жариться на остановке. Арсений сунул водителю десятку, не глядя, сгреб сдачу в карман. Прошел через весь салон, сел на задний ряд и достал тетрадь, которую дал ему Сивур.

Пока автобус шел полупустым, следователь успел прочитать несколько первых записей. В самом начале на отдельной странице Круковский написал:

Внизу стройным витиеватым почерком было приписано:

Лин Шаллек прокомментировал первую запись коротко:

На этом пришлось остановиться – экспресс постепенно наполнился, последний ряд заняли весь. Теперь читать было совершенно невозможно.

В салоне воцарилась духота. Арсений уступил место пожилой женщине с сумками, встал в проходе и, подтянувшись, открыл вентиляционный люк. Не слишком прохладный, но все-таки приятный ветерок взъерошил волосы, дышать стало значительно легче.

Когда автобус остановился на конечной, пот градом лил с Арсения. Он выбрался из салона-парилки, нырнул в тень придорожного кафе и заказал кружку пива. С наслаждением сделал несколько глотков.

Жить было, несомненно, хорошо.

Он посмотрел на часы: почти четыре. До центра еще не меньше часа, да и в прокуратуре дел не на пять минут, а ведь Арсений сегодня собирался уйти пораньше. Вечером обещала приехать Уля, может, и на ночь останется.

А то с этим расследованием даже на личную жизнь времени не хватает.

Надо успеть забежать в магазин, купить все, что положено. В первую очередь – любимый Ульянкин мартини, сок, еды какой-нибудь, а то холодильник пуст, как городской бюджет.

«Глеб и один справится, – подумал Арсений. – Не маленький. Пусть ищет Нику, да телевизионщиков держит на расстоянии. А Веберу я завтра сам позвоню, узнаю, что там стряслось. Может, и ничего. Это Марк своей реакцией нагнал на меня паники, а на самом деле ребятня дворовая решила побаловаться или, например, обычный домушник».

Сотовая трубка нагрелась в кармане, словно все это время лежала в микроволновке. Вспотевшие пальцы с трудом попадали по клавишам. Телефон недоуменно мигнул и высветил: «Неправильно набран номер». Арсений вытер руку салфеткой и перезвонил снова.

– Глеб? Я освободился. Что у нас плохого?

– Да вот, ищу твою Нику.

– Есть результаты?

– Пока никаких. В службе судебных приставов есть одна, но она не совсем подходит по возрасту. Ей сильно за пятьдесят, на пенсию скоро.

– А где она училась – известно?

– Нигде не училась. Трехмесячные профильные курсы закончила шесть лет назад. Вот и все образование.

– Да, ты прав, вряд ли это она. Но на всякий случай…

– На всякий случай я все узнал, не волнуйся!

– Хорошо. Что слышно от доблестных ньюсмейкеров?

– А-а! Не терпится в телек попасть!

– Глеб! Хватит кривляться. Скажи просто – звонили или нет?

– Звонили. Спрашивали, когда тебя можно застать на месте. Я сказал, что ты работаешь вообще-то, дела у тебя, разъезды.

– И?

– Извинились. А потом – гудки. Надеюсь, им стало стыдно. Лейтенант Вебер из Балтийска не появлялся, – Глеб хмыкнул. – Это я отвечаю на твои вопросы, прежде чем ты их задаешь. Ценить надо таких работников!

– Я и ценю. Не просто ценю, а еще и доверяю. Вот сегодня, например, тебе предстоит сидеть в кабинете и изображать моего заместителя. Не прекращая, конечно, архивных поисков. Задача ясна? Действуй, Глеб, я в тебя верю.

И не дожидаясь, пока напарник начнет возмущаться, Арсений отключился.

Домой он приехал к семи, сгрузил на кухне супермаркетовские пакеты, скинул ботинки. Открыл шкаф, почти пустой, если не считать пары деловых костюмов и форменного кителя «для процессов», повесил на треснувшие плечики рубашку. Кивнул своему отражению в матовом зеркале на дверце, подбодрил сам себя:

– Вперед, нас ждут великие дела!

Уле, конечно, не место здесь, в его пыльной берлоге. Арсений огляделся – типичная нора холостяка, занятого только работой и ничем больше: пыльные углы, неряшливо поклеенные обои, голый крюк на месте люстры (все собирается купить, да никак руки не дойдут), заваленный бумагами стол. Да и на кухне не лучше – стопка немытой посуды, холодильник с остатками полуфабрикатов.

«Нет, надо хоть немного прибраться. Ульяна, конечно, ничего не скажет, даже носик не наморщит: не в ее принципах кому-нибудь что-нибудь советовать, но самому как-то неудобно».

Когда Арсений домывал последнюю тарелку, звякнула трубка.

– Алло?

– Ждешь? – кокетливо спросила Ульяна, как обычно даже и не подумав поздороваться. Такая особенность за ней тоже водилась, она никогда и никому не говорила «здравствуйте», «привет» и «до свидания». Сколько не пытался Арсений выяснить, откуда взялась такая странная прихоть, Уля не признавалась.

– Секунды считаю, – усмехнулся он.

– А вода почему льется? Опять пытаешься в последний момент глянец навести? Ну-ну. Минут через сорок буду у тебя. Как приеду – позвоню. Встречай.

Уля очень не любила входить одна в незнакомый подъезд. Как-то в детстве она решила сбегать к школьной подруге, списать домашнее задание. Одноклассница жила через три дома: всей дороги – десять минут, день, знакомый район, никто и подумать не мог ничего плохого. Когда Ульяна зашла с яркого солнечного двора в темный подъезд, поначалу она ничего не поняла. Заметила лишь, как на ступенях возится что-то бесформенное и неуклюжее. Она замерла на месте, а когда глаза привыкли к темноте, увидела, как в жирно блестящей луже собственной крови судорожно шевелил руками грузный бородач, пытаясь вытащить нож, всаженный в спину по самую рукоятку.

С тех пор она боялась подъездов.

Арсений встретил ее на остановке. Подкатила старенькая «нива» с облупившейся надписью «Taxi», клацнула дверь и, опершись на протянутую руку, из машины вышла Ульяна.

Она не просто вышла. Она явила себя.

Принимая целомудренный поцелуй в угол губ, восторгаясь букетиком лилий (никаких других цветов она не признавала), передавая Арсению бутиковский пакет с ручками, Ульяна не на секунду не забывала о том, какую позу нужно принять, чтобы произвести на окружающий мир соответствующее впечатление. Каждое мгновение она как будто окидывала себя внутренним взором, пытаясь понять, насколько силен производимый ею эффект, и нет ли какой-нибудь возможности его усилить.

Конечно, она выглядела потрясающе. Умело наложенная косметика скрывала усталость и мимические морщины на лице, тинейджеровский прикид – модные расклешенные джинсы, топик и легкая безрукавка, – надежно прятал ее истинный возраст.

Арсений в который уже раз подумал: «Зачем мне такая женщина? Что я в ней нашел, и – самое интересное – что нашла во мне она? Два одиноких человека, у которых из-за вечной занятости нет ни времени, ни возможности искать более подходящую пару».

– Ты выглядишь измученным, – сказала Ульяна, взяв его под руку. – Много работы?

– Да, навалилось кое-что. А у тебя?

– Запустили два новых проекта. Не вздохнуть, не выдохнуть. Слава богу, к тебе удалось вырваться, а то бы совсем зачахла в офисе.

Вот и весь разговор. Ей совершенно неинтересно, что творится у него на службе. Прокурорские дела Ульяне глубоко параллельны. Нет, не из равнодушия, просто она не считала нужным обременять себя чужими проблемами. И очень сильно недоумевала, когда Арсений попытался расспросить ее о проблемах на работе. Она отвечала настолько неохотно, что на третий или четвертый раз он отступился, заметив, как подруга вздохнула с облегчением.

Ей ничего не нужно было от него, кроме редких встреч для… А кто его знает для чего! Может, для постельной борьбы, а скорее всего – для смены обстановки, чтобы не закиснуть в повседневном круговороте дом-офис-дом. Немедленного окольцевания Ульяна не требовала от него ни разу, по очень косвенным намекам, он понял, что она обожглась на замужестве некоторое время назад и пока не желает продолжения.

В общем, обычный портрет современной бизнес-леди, «селф-мэйд вумен», активно пропагандируемый женскими глянцевыми журналами.

С личным кабинетом, служебной машиной, квартирой, официальным любовником и, наверное, с кучей проблем и комплексов, запрятанных глубоко-глубоко внутри.

Не подкопаешься.

Когда же Арсений пытался поговорить с ней по душам, она делала недовольное лицо, спрашивала:

– Тебя опять пробило на сантименты?

Продолжать, понятное дело, не хотелось.

Так и жили. После болезненного и несправедливого разрыва с Ирэной, ему тоже не очень-то хотелось серьезных связей. Но что делать, если по складу характера он привык чувствовать себя защитником и верным другом для всех своих женщин.

Только Уля ни в чем таком не нуждалась.

Ночью Арсений никак не мог заснуть. Уставшая Ульяна мирно посапывала рядом, совершенно по-детски положив под голову кулачок.

А у него – сна ни в одном глазу.

В сотый раз он повторял себе, что их отношения ни к чему не ведут, что они унизительны для обоих, что… ну, в общем, привел сам себе тысячу неотразимых доводов для немедленного расставания.

«Зачем отравлять друг другу жизнь? Ведь так может тянуться бесконечно долго. Но к чему?… – думал он, глядя на черную гриву волос, волной рассыпавшуюся по соседней подушке. – А как она будет без меня? У нее больше никого нет. Наверное, я ей нужен, если она уже второй год не хочет ничего менять».

Арсений прекрасно сознавал: возможно, он просто себе льстит, и на самом деле никакой исключительности в нем нет. И если он уйдет – обязательно найдется кто-то еще. Но пока оставался хотя бы маленький шанс, что он нужен ей, Арсений понимал: все останется, как есть. Бросить Ульяну он не сможет.

Стараясь не разбудить ее, он тихо вылез из-под одеяла, прошел на кухню.

Да-а… с такими мыслями и к утру сон не придет. А потом – целый день мучений: красные глаза, зевота, тяжелая, будто с похмелья голова.

Арсений с трудом нашарил в дальнем ящике завалявшуюся пачку «Уинслена», надорвал упаковку, прикурил от газовой плиты и затянулся первой за последние полгода сигаретой. Закашлялся с непривычки.

«Да уж, бросаешь – бросай, а то собственные легкие окончательно перестанут тебя понимать и в знак протеста уйдут в оппозицию».

Бычок полетел в форточку, мигнув в полутьме красным огоньком. Арсений притащил на кухню портфель, достал дневник Круковского.

«Раз уж о сне и речи нет, можно почитать. Глядишь, найдется что-нибудь интересное».

Сначала Богдан Владиленович просто излагал свою жизнь – нечто вроде краткой автобиографии, потом перешел к подробному изложению сути Носителей. Эту часть Арсений пропустил, почти все он уже слышал от Сивура. Может быть, не так объемно, но общий смысл тот же.

Дальше пошли записи поинтересней. Профессор описывал свои теории, попытки их проверить, удачные и неудачные результаты экспериментов. Изредка попадались версии остальных Носителей, скрупулезно перенесенные Круковским на страницы дневника.

В одном месте он старательно изложил точку зрения Лина Шаллека. Поэт считал, что они четверо не случайно стали такими – каждый нес в себе одну из граней Совести, необходимых в человеческом обществе. Богдан Владиленович, академик, человек в медицине известный, почти светило, олицетворял Совесть в науке. На полях Шаллек приписал: «Должен же кто-то следить за этой капризной дамой, чтобы не изобретала бездумно атомные бомбы и прочую пакость».

Сам поэт считал себя Совестью творчества. По его мнению, кто-то должен контролировать силу искусства, хотя бы так, незримо. Ведь можно написать такую песню, которая будет звать на баррикады, бороться за свободу, а можно – и такие случаи были – на строительство концлагеря. И люди пойдут, причем с не меньшим энтузиазмом. Круковский пишет в дневнике, что Лин Черный решил, что не справился со своей задачей, потому по велению собственной совести и уехал из столицы в добровольную ссылку. Видимо, тогда он и стал Носителем. Шаллек прокомментировал запись так: «Не мог больше смотреть на продажных коллег, зная, что и сам был таким».

Алина по теории поэта олицетворяла Совесть воспитателя, ведь любой, кто учит неокрепшие, девственные умы, должен иметь внутри жесточайшего внутреннего цензора. Иначе из восторженных молодых юнцов вырастают «коричневые рубашки», а из девчонок – экзальтированные курсистки, мечтающие взять в руки бомбу по велению идейного отца очередной революции.

Последний Носитель из четверки, Ника, как оказалось, работала в Комитете по исполнению наказаний, в отделе распределения, и олицетворяла, по мнению Шаллека, Совесть Закона. Взяв на себя обязанность карать и казнить, государство поставило себя почти на один уровень с убийцами. И лишь немногие способны увидеть в действиях следователя, суда и тюремных надзирателей не месть, а справедливость. Именно на них и держится то эфемерное «почти», которое не позволяет слугам закона скатиться в кровавые погромы.

Арсений мельком подумал о Сивуре: «Что, неужели он никогда не заглядывал в эту тетрадь? Вот ведь, ясно сказано про Нику: „работает в КИНе, Комитет по исполнению наказаний“. Почему же он тогда не знал? Память в сумеречном состоянии подвела или действительно никогда не читал дневник целиком? Впрочем, с его параноидальными страхами, вполне можно было представить, что за дневником идет охота, и чем меньше знаешь – тем лучше спишь. Хорошо еще, что Марк не выкинул тетрадь в мусоропровод».

Часы показывали без четверти пять.

Будить Глеба не стоило. Вряд ли он накопал чего-нибудь важное, позвонил бы тогда: особым тактом напарник не отличался. Даже если бы и сообразил, что у Арсения свидание, все равно поспешил бы порадовать, а заодно – лишний раз похвастаться своей исполнительностью.

«Завтра. Все завтра. По базе КИНа Глеб найдет Нику в два счета, ее можно будет вызвать к себе, расспросить как следует. Если что – сослаться на Сивура и заветную тетрадь. Вряд ли Ника будет отнекиваться и откажется от помощи, зная, что Круковский, Шаллек и Редеко уже погибли».

Дальше Арсений листал тетрадь со все возрастающим интересом, изредка останавливался, глаза выхватывали абзацы с разных страниц.

В одной из записей за прошлый ноябрь Богдан Владиленович растекался мыслью по древу по поводу происхождения человечества.

Арсений подумал, что здесь, пожалуй, Круковского несколько занесло. Приматы приматами, но человек ко всему прочему набору обезьяньих примочек получил еще и такую забавную штуку, как разум. Агрессия и неконтролируемые вспышки ярости – все-таки производная от инстинктов: самосохранения, защиты территории, охотничьего и прочих. Но сверху над всем этим нависает сложная система нейронных связей, сознательно контролирующая почти все стороны человеческого характера.

Дальше Богдан Владиленович пришел совсем уж к парадоксальному выводу:

Здесь и практически во всех последующих записях, несмотря на то, что его теория выглядела достаточно целостной, а высказывания – категоричными, Круковский постоянно оговаривался: все его размышления – лишь одна из версий, возможно, есть и другое объяснение. Заметки на полях остальных Носителей показывали, что они были настроены весьма критично – версия Богдана Владиленовича не казалась им правдоподобной.

«Никто из них ничего толком не знал, – подумал Арсений. – Бродили на ощупь, как слепые котята».

Далее Круковский замечал в своих записях: «Я не верю Алине насчет Антисовести и черных фигур, она просто немного испуганная женщина, вот и мерещится всякое…».

А следующий кусок был написан знакомой уже Арсению рукой Алины:

А на следующей странице Круковский с долей иронии пишет о знаменитом лозунге имперских времен: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи».

Из коридора послышалось шлепанье босых ног, на кухню вышла заспанная Уля. Она провела пальчиком по плечу Арсения, зевнула, прикрывшись ладошкой, и спросила:

– Чего не спишь? Ну ладно, раз ты уже проснулся, помоги мне с завтраком. Собираться пора.