Никогда не отступай

Глава 2

— Мой карт!

Гаарк Спаситель, довольно ухмыляясь, ответил на приветствие Джурака и Бакта, двух своих помощников, вместе с которыми он прибыл в этот мир через Врата света. С холодным удовлетворением он оглядел собравшихся в золотом шатре командиров уменов и вождей кланов. Ему с трудом верилось, что всего пять лет тому назад он был перепуганным новобранцем, призванным на его родной планете в армию императора для участия в войне с Самозванцем.

«Неужели это был я?» – удивлялся Гаарк. Скорее интеллектуал, чем солдат по своему складу, он ничего не искал на войне и попал на нее по недоразумению, влипув в историю с дочерью ничтожного судейского крючка, который, дабы спасти ее репутацию, заявил, что Гаарк овладел ею силой. Тогда он возмущался и протестовал, но теперь этот эпизод забавлял его, и он думал, криво усмехаясь, что истина лежала где-то посредине.

К тому моменту когда его забрили в солдаты, дни славных побед императорской армии были позади, и, проводив Гаарка в военный лагерь, его семья заказала по нему заупокойную службу. Война превратилась в ожесточенную драку, никто больше не заботился о воинской чести и соблюдении каких-либо правил. Император отступал, а города, еще сохранявшие ему верность, подвергались беспощадной бомбардировке; что же до императорского дворца, то атомные ракеты не оставили от него камня на камне.

Когда Гаарк оказался со своим подразделением в этом мире, он поначалу был уверен, что ему крышка… И вот, надо же, как все обернулось.

При этой мысли он негромко рассмеялся, и все окружающие – вожди кланов, карты племен и командиры уменов – подхватили его смех. Они и сами не знали, над чем смеются, — просто их кар-карт развеселился, и нельзя было оставаться безучастным.

Убедить аборигенов, что он тот самый Спаситель, чей приход предсказывали древние легенды, оказалось до смешного легко. Ему были знакомы эти предания, ибо здешние дикари, несомненно, являлись потомками тех племен, что исчезли с его планеты в далеком прошлом, когда распалась великая империя. Их предки создали Врата света, чтобы путешествовать на другие планеты, но при развале империи умение управлять вратами утратили.

И он был этому рад – к чему такие врата, через которые сюда может запросто проникнуть его соперник? В старом мире он был никем, безликим винтиком военной машины в заведомо проигрышной игре, здесь же он стал Спасителем, вождем бантагской орды, и смог создать собственную империю.

Присутствие на планете людей тоже было очень кстати – без них ему вряд ли удалось бы так легко захватить власть, сплотив племена против общего врага, и не с кем было бы воевать, чтобы вписать свое имя в скрижали истории. Ему вспомнился Шудер. Время от времени Гаарк мог по-прежнему проникать ему в душу, он чувствовал там еще не вполне преодоленный страх и неизжитые страдания. Странно, но порой ему не хватало этого янки. Его интеллект был на удивление хорошо развит для человеческого существа. Гаарку очень хотелось подчинить Шудера своей воле. Тот был одним из создателей армии Республики и мог сделать то же самое для бантагов. Гаарк почему-то был уверен, что еще встретит Шудера. Он с удовольствием побеседовал бы с ним еще разок, прежде чем отправить его в убойную яму.

Бегство Шудера, конечно, не делало кар-карту чести, но найти козлов отпущения не составляло труда, и не один из тех бантагских вождей, что были недовольны им и представляли для него потенциальную угрозу, поплатился головой за допущенную или приписанную ему оплошность.

В чем Шудер действительно навредил Гаарку – так это в том, что теперь ему приходилось развязывать войну гораздо раньше намеченного срока.

Он сделал знак Джураку и Бакту и вместе с ними покинул шатер. Оставив позади удушливую атмосферу шумного празднества, он с удовольствием вдохнул ночной воздух. Невозможно вести сколь-нибудь осмысленную беседу, когда вокруг живьем поджариваются на вертелах люди.

На лице Джурака он также заметил гримасу отвращения.

— Варвары, — процедил тот. — Могли бы сначала перерезать им горло – все не так противно.

Гаарк, усмехнувшись, покачал головой:

— Тогда шаманы не смогут предсказать будущее.

— Что могут сказать о будущем вопли несчастной жертвы, которую поджаривают на медленном огне и чьи мозги поедают, не дав ей толком умереть?

— Тем не менее так уж у них заведено, а нам это только на руку.

Ночь только наступила, но во всех юртах – от самой убогой палатки до золотого шатра кар-карта – уже совершался ритуал, и воздух звенел от криков людей, моливших о пощаде, вопивших от боли, хрипевших в предсмертной агонии. Считалось дурным знаком, если жертва умирала слишком быстро, а те, кому удавалось продлить ее мучения до рассвета, проникались уверенностью, что в течение ближайшего месяца им будет сопутствовать удача.

С первыми лучами солнца в юртах откидывался полог, оставшуюся в живых жертву выволакивали наружу, проламывали ей череп и поедали мозги. Предсказание считалось особенно благоприятным, если последним, что видел умирающий скот, было восходящее солнце. Дух его, каким бы примитивным он ни был, воспарял к небесам, чтобы пребывать там в вечном услужении у погибших бантагов.

В эту ночь не менее сотни тысяч человеческих существ должны были насытить утробу воинов орды. Говорили, что живших на свете чинов не счесть, но после того, как орда простояла лагерем на одном месте четыре года, устраивать столь богатые пиршества стало затруднительно. Хорошо, что они вступили в войну, а то его подданные уже начинали роптать.

— Ты своими глазами видел, как был сбит дирижабль? — спросил Гаарк Бакта, пронзив его ледяным взглядом.

— Да.

Гаарк сердито фыркнул:

— Я доверил тебе командовать воздушным флотом, надеясь, что ты установишь там железную дисциплину. Пилотов, нарушающих ее, следует сажать на кол. Был дан четкий приказ не лететь слишком низко и ввязываться в бой только в том случае, если есть гарантия уцелеть.

Бакт нервно дернул головой:

— Если мы будем так расправляться с пилотами, кто будет водить корабли? Месяцы уходят на то, чтобы обучить этих тупиц искусству пилотажа. Я наблюдал за боем и со всей ответственностью заявляю, что пилот, которого сбили, успел перед этим уничтожить вражеский дирижабль.

— Ну как же, очень правдоподобная история! — усмехнулся Гаарк. — Ты просто покрываешь кого-то, возможно самого себя.

— Гаарк, все ведь кончилось благополучно, — вмешался Джурак. — И нам страшно повезло, что у них оказались парашюты. После того как мы их сбили, Кин поверит, что все увиденное ими – настоящая передислокация войск, а не обманный трюк.

Гаарк отмахнулся от доводов Джурака, стремившегося выгородить товарища, хотя и сознавал, что они справедливы. Если бы дирижабль янки не был сбит, Кин мог заподозрить ловушку, а теперь вероятность того, что он в нее попадет, была гораздо больше. И если это действительно произойдет, то, значит, боги по-прежнему милостивы к ним. Наутро воздушные корабли бантагов пересекут море, чтобы убедиться, что янки не успели построить новых дирижаблей, а значит, они не смогут увидеть, как все поезда идут обратно и развозят солдат по старым казармам в Синае.

— Но ты уверен, что их пилоты спаслись? — спросил он Бакта.

— Я лично летел на одном из наших дирижаблей.

Он не добавил, как его восхитил вражеский пилот, с подлинным мастерством сражавшийся в течение двух часов. Бакт получил приказ атаковать янки, но таким образом, чтобы они могли спастись. Пилот бантагов немного перестарался, однако его трудно было осуждать: слишком уж велико было искушение сблизиться с противником, так нагло кружившим над ними все эти месяцы, и испытать новую машину в бою. Бакт, естественно, ни за что не признался бы и в том, что приветственно помахал рукой храброму вражескому пилоту.

— Что с поездами?

— Как и было задумано. Они же не слепые и наверняка видели, что за составы идут на восток. Они пролетели какое-то расстояние вдоль железной дороги и даже снизились, чтобы получше все разглядеть, и только потом повернули обратно.

— А с маскировкой в Синае не подвели?

— Все войска находились в казармах, мониторы были упрятаны в ангарах, как и броневики со всем оборудованием.

Гаарк рассеянно кивнул и, достав из сумки на бедре плитку табака, надломил ее. Это опять напомнило ему о Гансе. Интересно, что сказал бы старый сержант о его плане? Наверняка, как профессионал, он не мог его не одобрить.

Не разгадает ли Шудер его хитрость? Главное, чего добивался Гаарк, — убедить противника, что он собирается бросить основные силы на север и восток. Он и вправду мог бы достичь победы на этом направлении, послав туда двадцать пять уменов под командованием Джурака. Но все приходилось делать медленно, постепенно наращивая силы на этом уязвимом участке. В то же время нельзя было оголять западный берег моря. Поэтому восемнадцать уменов совершили обходной марш по побережью, пересекли пролив в нескольких сотнях миль южнее и заняли позицию против 2-й Армии Республики на перешейке между двумя морями.

Эти пункты вражеской обороны представлялись ему двумя углами треугольника, и оставалось только нанести удар там, где была его вершина, чтобы отсечь их друг от друга. Группа войск, дислоцированная в Сиане, как раз и должна была захлопнуть западню. В этом месте Гаарк наметил решающее сражение и направил туда свои лучшие силы, располагающие современным артиллерийским и огнестрельным оружием и бесценными броневиками.

Гаарк отвернулся от помощников и принялся расхаживать по деревянному помосту перед своим шатром. И все-таки они начинали слишком рано, слишком поспешно. Имевшихся у него кораблей хватало только на то, чтобы перевезти за один рейс три умена, тридцать артиллерийских батарей и двадцать бронемашин. Согласно плану, сначала они должны были одним сокрушительным ударом нанести поражение вражескому флоту, а потом уже атаковать сухопутные силы. Он предпочел бы отложить военные действия до весны, но боялся, что за это время янки догонят их в своем техническом оснащении, а то и превзойдут.

Располагая столь скудными транспортными ресурсами, в данный момент он мог ввести в бой лишь половину из имеющихся сил, прибытия остальных надо было ждать еще дней десять. А между тем фактор внезапности играл решающую роль. Он оглянулся на Джурака. Тот считал, что необходимо подождать до весны, когда они смогут обеспечить новейшим оружием еще пятнадцать уменов, выпустить дополнительные транспортные средства и построить железную дорогу через всю территорию Ниппона, чтобы воюющая армия не испытывала ни в чем недостатка.

Джурак не понимал, что иногда надо идти на риск и действовать дерзко. Если бы им удалось разъединить два крыла армии Кина, то еще до начала осенних дождей они могли бы дойти до Рима. И тогда, что бы там ни напридумали янки, к весне все было бы кончено.

Он прекратил ходить взад и вперед и остановился перед Бактом. Его мучил все тот же вопрос:

— Ты абсолютно уверен, что они приземлились благополучно и их подобрали?

— Я видел, как к ним подошел броненосец и поднял их на борт.

Гаарк кивнул и выплюнул пережеванный табак.

— Итак, все вроде бы складывается наилучшим образом. Их дирижабль больше не возвратится. Тем не менее необходимо осуществлять постоянное воздушное наблюдение, особенно бдительно на рассвете, когда они имеют обыкновение прилетать.

— Я уже отдал соответствующий приказ, Гаарк.

Гаарк опять кивнул. Его все больше раздражало, что товарищи, вместе с которыми он прибыл в этот мир, по-прежнему обращаются к нему по имени, хотя теперь он кар-карт и Спаситель. С этой фамильярностью пора было кончать.

— И как это они додумались до парашютов? — сказал Джурак. — Просто удивительно. Нам, наверное, тоже не мешает обзавестись ими.

Гаарк покачал головой:

— Пустая трата шелка и лишний вес. Если погрузить на корабль два парашюта, то придется оставить одну из бомб. К тому же наши дирижабли все-таки поднимаются недостаточно высоко для прыжков с парашютом, а пилоту полезно знать, что вернуться домой он может лишь в том случае, если победит врага.

— Жаль терять хороших пилотов. Так трудно готовить их.

— В любой момент найдется тысяча желающих занять их место. Проблема не в пилотах, а в том, чтобы изготовить побольше дирижаблей.

Джурак, похоже, не вполне осознавал, насколько это важно. Более полумиллиона рабов-чинов трудились на строительстве железной дороги, ведущей через территорию Ниппона на север, к линии фронта, чтобы оборудовать там базу по снабжению армии. Это была захватывающая задача – произвести радикальное обновление мира, населенного варварами. Жизнь рабов, да и его собственных воинов, значила не так много по сравнению с выпуском лишнего дирижабля, морского судна, артиллерийского орудия, паровоза или броневика.

Поднять отсталую, примитивную расу до современного уровня – пусть и уступающего тому, какой был достигнут на его родной планете, — вот поистине великая цель. И если бы не рабы, это было бы невыполнимо, ибо ни один кочевник не унизится до того, чтобы заниматься тяжелым физическим трудом. Даже работать охранниками или машинистами на железной дороге и морских судах соглашались лишь бантаги самого низкого происхождения. Чтобы изменить их психологию, нужно было вырастить новое поколение. Тугары так и не поняли этого, а мерки начали понимать, только когда их разгромили. Но теперь будет по-другому.

Сама война, составлявшая смысл существования орды, явится стимулом преобразования жизни. Гаарк, разумеется, обещал бантагам, что после победы в войне все вернется на круги своя и они опять будут странствовать по свету на своих конях, вооруженные луками и копьями, и собирать дань, безропотно предоставляемую им скотом. Но он-то знал, что все это в прошлом.

Янки принесли в этот мир идею технического прогресса, и теперь скорострельные винтовки и мощные локомотивы неизбежно вытеснят луки со стрелами и лошадей. Начавшийся процесс не остановить. После войны он даст им еще какое-то время потешиться, разъезжая верхом по восточным районам империи, но вслед за ними потянутся железнодорожные линии, ведущие от одной фабрики к другой. А привыкнув к тому или иному техническому новшеству, они уже не вернутся к старому. Из людей они оставят в живых только квалифицированных рабочих, все остальные будут уничтожены. Но даже если разгромить Республику полностью и окончательно, сровнять их города с землей, а население поголовно вырезать, занесенная ими бацилла обновления уцелеет и будет распространяться. Кому-то из людей удастся спастись, они уйдут в бескрайние северные леса, где развитие их общества продолжится. И если он потеряет бдительность и позволит своим подданным сохранить прежний образ жизни, то спустя двадцать лет, вернувшись сюда, они столкнутся с врагом, против которого будут бессильны.

Он видел суть начавшейся войны: это была битва двух рас за мировое господство, и та из них, которая проиграет, — исчезнет с лица планеты.

— И все же я считаю, что надо подождать до весны, — произнес Джурак, задумчиво подняв лицо к темному небу.

— И почему же?

— Мы сможем протянуть железнодорожную линию через Ниппон до леса, где проходит их дорога, только на будущий год. К тому же их колея уже нашей – придется ее расширять. А обеспечить армию всем необходимым, не имея железной дороги, — это адский труд. К весне мы выпустим еще десяток броненосцев, сотню десантных судов, пятьдесят дирижаблей, будем иметь десять новых уменов, обученных современному военному искусству и располагающих соответствующим оружием.

— А люди, по-твоему, будут сидеть все это время сложа руки? Они развиваются быстрее нас, Джурак. Пока что их железнодорожная линия, идущая вдоль западного побережья, не защищена, но к весне они успеют построить оборонительные сооружения. Воздушных кораблей у них сейчас не осталось, а на будущий год будет несколько десятков – с такими же крыльями, как у наших. Не забывай старинное изречение мудреца Хунаги: «Если тебе не удалось застать противника врасплох, либо отступай, либо атакуй сразу. Выжидание в этом случае смерти подобно». Отступать мы не можем – значит, остается только атаковать. Мы и так уже проволынили четыре месяца, еще один-два – и начнутся зимние вьюги.

— Стало быть, вступаем на тропу войны?

— У нас нет другого выхода. Через пять дней тебе следует находиться уже на северном фронте. Ты должен втянуть их в военные действия. Не стремись прорвать их фронт – они отойдут к своей железной дороге и укатят по ней, ты за ними не угонишься. Ты, Бакт, пошли несколько воздушных кораблей осмотреть их базу и проверить, не появились ли у них новые дирижабли, которые могли бы раскрыть наш секрет. Но проследи, чтобы никто из наших не летал в том направлении, где мы наметили главный удар, — ни к чему заранее привлекать внимание противника к этому месту.

Он испытующе оглядел своих помощников. Да, они-то идеально подготовлены к ведению подобной войны. В отличие от бантагских вождей и военачальников они понимали, что для победы вовсе не обязательно лезть напролом.

— Главное, свяжите им руки, втяните их в бой, друзья мои. Остальное – моя забота.

— Ну что, теперь ты одобряешь эти зонтики?

Джеку с трудом удалось скрыть потрясение, которое он испытал при виде Фергюсона, поднявшегося ему навстречу из-за чертежного стола. Чак страшно похудел, щеки его ввалились, глаза чернели, как два уголька, вставленные в обтянутый кожей череп. Кожа была почти прозрачной и светилась той матовой белизной, какая характерна для поздней стадии чахотки. Подавив мимолетный страх заразиться болезнью, подтачивавшей силы ведущего изобретателя Республики, Джек пересек комнату, схватил Чака за руку, а затем, неожиданно для самого себя, порывисто обнял его.

— Да, благодаря этому зонтику моя задница уцелела, — рассмеялся он и, хлопнув друга по плечу, жестом попросил его сесть.

— Ну вот видишь, а ты говорил, что ни за что им не воспользуешься.

— Мне ничего другого не оставалось. Если бы я не прыгнул, то сгорел бы заживо. Это был очень убедительный довод.

— Жаль Степана…

Джек кивнул. В кругу тех, кто носил небесно-голубую форму военно-воздушных сил, существовало негласное правило: не привязываться слишком сильно к товарищам по оружию. Один из пилотов, не вернувшийся из экспедиции по спасению Ганса, подсчитал, что с того момента, как пилот совершает свой первый вылет, до его гибели или исчезновения проходит в среднем менее полугода, — и это в относительно спокойный предвоенный период. Джек пытался подавить в себе дружеские чувства к Степану, но он не устоял против его неукротимого жизнелюбия и прямо-таки сверхъестественной способности сбивать вражеские корабли. И в результате приходилось мириться с неизбежным…

Перед визитом к Чаку он зашел к матери Степана и, как обычно, соврал, что смерть юноши была мгновенной. К чему ей знать правду и мучиться, представляя себе, как он падает, объятый пламенем, с высоты двенадцати тысяч футов. В прошлую войну погибли ее муж и двое старших сыновей, и теперь, как она сказала Джеку со слезами на глазах, в качестве единственного утешения у нее осталось письмо от Эндрю, в котором он выражал свое соболезнование.

— А как Федор?

— Будет летать.

— Здорово ему досталось?

— Да, руки повреждены до самого плеча. Ну и шок, понятно. Божится, что в жизни не поднимется больше в воздух, но это, конечно, просто трепотня. Он так втянулся в это дело, что не сможет без него.

Чак кивнул. Он знал Федора – его брат работал у него помощником в прошлую войну, а теперь командовал отделом артиллерийско-технического снабжения в Порт-Линкольне. К ожогам же Чак после несчастного случая с его женой относился с особым участием.

Тут позади него открылась дверь и вошла Оливия Вариния Фергюсон с двумя кружками и пыхтевшим чайником. Она улыбнулась Чаку, и он в очередной раз поразился ее красоте, которую не могли испортить даже шрамы.

Разливая чай и болтая с Джеком, Оливия показала ему лежащий на столе у мужа номер «Гейтс иллюстрейтед уикли», где на первой странице был изображен последний бой «Летящего облака». И разумеется, рядом с кораблем пикировали четыре горящих дирижабля противника, а на боковой полосе был помещен портрет Степана на боевом посту, посреди бушующего пламени.

Джек огляделся. Стены комнаты были увешаны рисунками, демонстрировавшими всевозможные изобретения Чака. Некоторые из них были выполнены им самим, другие вырезаны из еженедельника Гейтса. Тут были изображены воздушные корабли, броненосцы, пушки новейшего образца, кареты «скорой помощи» с койками на пружинах, локомотивы, телеграфные аппараты и буровые установки для добычи нефти. В комнате было очень светло – всю северную стену сделали из стекла, чтобы можно было чертить при естественном освещении. Сразу за конструкторским бюро Чака начиналась территория колледжа – Конгресс расщедрился и выделил средства на его основание. Колледж занимал несколько бревенчатых домиков с аудиториями, чертежными и исследовательскими лабораториями. Большинство студентов ушли в армию и служили в артиллерийских и технических войсках, но учебный процесс все же продолжался, — Джек заметил, что Теодор, родной брат его бортинженера, ведет занятия с группой, состоявшей преимущественно из девушек.

Чак опять согнулся в приступе кашля, и Оливия сделала знак Джеку, чтобы он оставил их. Выйдя на крыльцо, Джек оказался на берегу водоема, служившего источником воды и энергии для предприятий, расположенных ниже по склону. Поверхность воды была гладкой как зеркало, лишь в одном месте подняла рябь стая гусей с ярким оперением, лениво плывших вдоль берега. Внезапно за дамбой блеснула вспышка – это разливали очередную порцию выплавленного в печи железа. Гуси загоготали и снялись с места. Джек посмотрел на запад, на долину Вины, простиравшуюся до самых стен старого Суздаля. По обоим берегам темной реки тянулись железнодорожные пути, высились заводские корпуса и сотни домов для рабочих, которые съезжались со всей Республики, чтобы не дать заглохнуть производству. «И все это в значительной мере является порождением интеллектуального гения Фергюсона», — подумал Джек. От этого человека, их Леонардо, зависело будущее всей Республики.

— Джек, не утомляй его чересчур, ладно? — прошептала вышедшая вслед за ним Оливия. — Ему надо выспаться.

— А как он вообще? Только честно.

Она опустила голову.

— Не слишком хорошо, — тихо проговорила она. — Не слишком хорошо. Иногда он бывает так слаб, что даже не может кашлять. Спать ему приходится сидя. Ему надо как следует отдохнуть, Джек, — уехать на пару месяцев, а то и на год, подальше от всего этого. — Оливия махнула рукой в сторону фабрик и кабинета Чака. — Он то и дело бегает на фабрики, чтобы проверить, как идет работа, а там печи, дым, пыль, пар. Все это его убивает. Ему обязательно надо уехать.

Джек кивнул. Он сочувствовал другу и его жене, но в то же время понимал, что над Республикой нависла угроза гибели, ей предстоит война куда более жестокая, чем две предыдущие. Победа во многом зависела от того, сумеет ли творческое воображение Чака превзойти научно-техническую подкованность Гаарка. Все они подвергались опасности в равной степени, начиная с Эндрю и Ганса и кончая последним рядовым на передовой, но Чак… Заменить Чака не мог никто.

— Ну где ты там? — послышался голос изобретателя. — Иди сюда.

Джек посмотрел на Оливию, не зная, что ему делать.

— Доктор Вайс велел ему отдыхать после обеда, — пробормотала она.

— К черту доктора Вайса! — заявил Чак, услышавший эти слова. — У меня срочная работа.

Сокрушенно покрутив головой, Оливия спустилась с крыльца и направилась к скромному побеленному домику рядом с конструкторским бюро.

Джек вернулся в комнату и сел на стул рядом с письменным столом Чака.

— Как ты все-таки чувствуешь себя, если по правде?

Чак вздохнул и принялся разглядывать стоячие часы, тикавшие в углу комнаты.

— Говорят, что люди в таком состоянии живут лет десять, а то и двадцать – если не слишком утомляются и пребывают в сухом и прохладном климате, — он печально усмехнулся. — А на Руси летом подыхаешь от жары, а зимой сыро и холодно. Для чахоточных лучше места не придумаешь.

— Тебе надо побольше отдыхать.

Чак только рассмеялся, а затем указал на рисунок из газеты Гейтса:

— Он нарисовал крылья, но, боюсь, совершенно неправильно.

Рассмотрев рисунок, Джек кивнул:

— На самом деле они больше и находятся не там, где центр тяжести, а ближе к носу. А в хвостовой части имеются небольшие задние крылья. Корпус у кораблей более гладкий, а у того, что сбил меня, снизу подвешены довольно любопытные устройства.

— Что за устройства?

— Колеса – по одному под каждым крылом и еще одно под кормой.

— Я и сам подумывал, не сделать ли такие колеса. Получив твое сообщение, я кое-что подсчитал. Газовые баллоны вряд ли могут обеспечить необходимую подъемную силу. Крылья, как известно, во-первых, служат несущей поверхностью, а во-вторых, увеличивают маневренность корабля. Бантаги и моторы наверняка поставили не хуже наших, бьюсь об заклад, они сняли двигатель с одной из наших сбитых машин и скопировали его. По-видимому, их корабль должен взять разбег на земле со скоростью не менее двадцати миль в час, только тогда крылья разовьют достаточную подъемную силу и он сможет взлететь, — Чак вытащил скатанный в рулон чертеж и развернул его на столе, прижав с одной стороны кружкой. — Благодаря крыльям можно уменьшить габариты корабля и соответственно сопротивление воздуха. А это значит, что он может парить только при сильном встречном ветре, но зато летает гораздо быстрее. Ты говорил, если мне не изменяет память, что на концах крыльев у них что-то вроде закрылков?

Джек, порывшись в сумке, вытащил рисунки и протянул их Чаку.

— И ты видел, как эти закрылки двигаются, после чего корабль накреняется и делает вираж?

— Точно. Чтобы повернуть, им не надо описывать широкую дугу, достаточно чуть-чуть накрениться, — Джек изобразил руками, как это происходит.

Чак в возбуждении схватил карандаш и набросал эскиз в углу чертежа.

— Поворот получается гораздо круче, потому что в нем участвует не только руль. Черт возьми, как же я сам до этого не додумался? Но ничего, смонтировать эти закрылки на наших дирижаблях и протянуть от них тросы к рычагам управления будет нетрудно. И еще я подумал, не установить ли моторы на крыльях. Если перенести туда топливные баки, опять же уменьшится сопротивление. Но крылья при этом получаются слишком длинные… А что если попробовать вот так?.. — он опять нарисовал что-то на чертеже.

Джек, перегнувшись через стол, следил за тем, что он делает.

— Ты хочешь уменьшить длину крыльев вдвое и сделать по два крыла с каждой стороны, одно над другим?

— Выглядит сомнительно, я понимаю. Но если между крыльями вставить распорки, конструкция будет прочнее. А вот еще одно усовершенствование, которое я придумал, — Чак указал на носовую часть.

— Пересадить пилота вперед и наверх?

— На дирижаблях старого образца, с гондолой под днищем, у тебя был обзор триста шестьдесят градусов, но смотреть ты мог только вниз. Здесь же обзор остается прежним, но зато видно все, что делается как внизу, так и наверху. А под крылом в специальной кабине мы посадим стрелка, чтобы он не только вел огонь из пушки, но и сбрасывал бомбы. Сверху же, на самом хвосте, будет находиться второй стрелок. Вы все сможете общаться через переговорные трубки. И еще я думаю устроить специальный люк, через который этот бомбометатель под крылом мог бы в случае чего перебраться в твою кабину. При таком размещении экипажа вам втроем будет виден абсолютно весь корабль.

— И когда у нас появятся такие дирижабли?

— Это, конечно, вопрос, — вздохнул Чак. — Недели за три-четыре мы сможем изготовить небольшую испытательную модель, а для корабля класса «Летящего облака» понадобится месяца три, если не больше. Я думаю, имеет смысл разобрать на части те дирижабли, которые строятся в настоящий момент, и соорудить из них вот такие новые корабли.

— Но это значит, что мы еще долго будем воевать практически без воздушного флота.

Чак кивнул:

— Видишь ли, понастрой мы хоть целую флотилию «Летящих облаков» старого типа, они так и останутся всего лишь удобной мишенью для вражеских дирижаблей – даже если им приделать крылья. Я хочу изготовить маленькую двухмоторную модель и испытать ее, а потом начать выпуск таких же кораблей, как у бантагов. А еще вот таких. — Он развернул следующий чертеж.

Джек смотрел на него с таким нетерпением, будто Чак собирался показать ему не технический чертеж, а непристойную литографию, подпольно выпущенную типографией и завоевавшую необыкновенную популярность в солдатской среде.

— Четыре мотора, размах крыльев сто двадцать футов, топлива вдвое меньше, чем у «Летящего облака», — объявил Чак. — Думаю, он сможет делать шестьдесят или даже семьдесят миль в час и таскать полтонны бомб на расстояние миль в шестьсот.

— И сколько их ты планируешь выпустить?

— К весне я думаю изготовить двадцать четырехмоторных кораблей и шестьдесят более мелких, для сопровождения.

Джек в изумлении покачал головой.

— Я знаю, это звучит неправдоподобно. Но дело в том, что в предстоящей войне воздушный флот будет решать всё. Кин согласился со мной на этот счет. И вводить в строй их надо не постепенно, один за другим, а все сразу. Совершить внезапную массированную атаку на бантагские базы и постараться уничтожить все их корабли на земле, не дав им взлететь. Мы договорились с карфагенянами закупить у них весь шелк, какой сможем достать, хоть это и обойдется нам в копеечку.

— С карфагенянами?

— Да. Разумеется, эти мошенники ведут двойную игру, но что мы можем с ними поделать?

Было известно, что с запада на Карфаген наседали остатки меркской орды, а с востока – бантаги и Карфаген поставлял бантагам металл. Пэт предлагал атаковать карфагенян и разгромить их или по крайней мере блокировать их порты. Однако Буллфинч справедливо возражал, что силы военно-морского флота и так крайне распылены и сейчас совершенно неподходящий момент для того, чтобы разбирать корабли на части, перевозить их по железной дороге к Великому морю и открывать там второй фронт.

— Но воздушные корабли нужны нам немедленно! — возопил Джек. — Без них мы как без глаз.

— Я знаю, но что ты предлагаешь? Посылать в бой машины старой конструкции, чтобы их тут же сбили?

Джек понимал, что в принципе он должен испытывать облегчение, — ему предоставлялась возможность пожить в тылу, не ведая забот, до самой весны, так как на войне ему делать нечего. Он мог бы остаться в Суздале и помочь другу в проектировании и испытании новых кораблей, а заодно пообщаться с прекрасной половиной городского населения. Но при мысли о том, что Кину придется сражаться вслепую в тысячах миль от столицы, Джеку становилось не по себе.

— Признайся, у тебя наверняка приготовлено что-нибудь еще.

Чак улыбнулся и, вытащив из ящика стола большой альбом, принялся листать его.

— Удивительно, как война подстегивает фантазию, — задумчиво произнес он, — Я тут размышлял над тем, как усовершенствовать двигатели – и для ваших кораблей, и для морских судов. Мне, пожалуй, больше всего нравится вот этот. Посмотри, какой симпатяга. Джек взглянул на необычный эскиз:

— Это что за хреновина?

— Модификация старого речного парохода – вроде тех, что плавали по Миссисипи. Все лишние надстройки и прочие прибамбасы побоку, делаем только самое необходимое, как во время войны на Земле. Сверху небольшая бронированная башня, и все.

— И всего одно орудие?

— Ну да, в том-то и вся прелесть. Это будут десантные корабли для высадки войск на побережье прямо в ходе боя. Они смогут брать на борт до двухсот человек. Судно подходит к самому берегу, задняя стенка опускается, и люди спокойно сходят на сушу. Паровые орудия типа «гатлингов», которые я разрабатываю, обеспечат прикрытие.

Джек вспомнил виденный им когда-то рисунок Леонардо да Винчи. Он взял альбом Чака и перелистал его. На некоторых страницах были сделанные наспех эскизы, на других – законченные чертежи. Его внимание привлекла пушка, установленная на лафете довольно странного вида; дуло ее было направлено почти вертикально вверх. Рядом с пушкой был нарисован человечек, склонившийся над какой-то длинной трубкой с оптическими прицелами на обоих концах.

— Устройство для точной установки дальности стрельбы, — с гордостью пояснил Чак. — Принцип работы чрезвычайно прост. Монтируем два окуляра на расстоянии десяти футов друг от друга, а в середине помещаем зеркало таким образом, чтобы изображение было двойным. Наводчик, глядя на шкалу, поворачивает зеркало до тех пор, пока оба изображения не совместятся, и тогда цифры на шкале покажут расстояние до цели. А если мы знаем ширину основания мишени, то по углу поворота зеркала можем вычислить и ее высоту. После этого остается только привести в действие запальное устройство и стрелять. Вражеский корабль, попавший в фокус прицела, будет сбит.

Джек перевернул страницу. Следующий чертеж был ему понятен с первого взгляда, поскольку Чак уже рассказывал об этом изобретении – морском судне, целиком погруженном в воду. Наружу высовывалась лишь небольшая орудийная башня конической формы. Снаряды, которыми стреляло орудие, Чак называл «торпедами». Они наводились на цель с помощью сжатого воздуха, подававшегося по длинному шлангу.

Затем пошли чертежи наземных бронемашин, чье производство они только что наладили. Завод под руководством одного из бывших студентов Чака уже выпустил первую дюжину машин и опробовал их в полевых условиях. Джек поинтересовался результатами испытаний.

— Слишком низкая мощность по отношению к весу. Максимальная скорость, какую они могут развить -- четыре мили в час, а на малейшем подъеме вообще еле ползут. Наши стратеги никак не могут договориться относительно их использования в бою. Инженер Григорий Тимокин, который руководит испытаниями, считает, что все бронемашины должны быть сосредоточены в одном месте в качестве ударного кулака. Остальные же придерживаются мнения, что их надо распределить поровну между всеми подразделениями, по две штуки на каждый корпус.

— А ты как думаешь?

— Разумеется, надо держать их вместе, как и воздушные корабли в бою. Все решает количество. Это будет основным принципом ведения предстоящей войны: собрать все силы в одном месте и нанести решительный удар.

— Хм. У бантагов шестьдесят уменов, и ходят слухи, что они запросто могут поставить под ружье еще сорок, объединившись с мерками и другими ордами. Если, как ты говоришь, в этой войне все будет решать количество, то мы оказываемся в заведомо невыгодном положении.

— Значит, нам придется, как всегда, перехитрить их, только и всего. Боюсь, с их новым вождем это будет не так-то просто. Я и представить себе не мог, что у них появятся корабли, которые будут кружить над нами как ни в чем не бывало.

Внезапно Чак согнулся пополам в приступе неудержимого кашля. Лицо его исказилось от боли. Задыхаясь, он вытащил носовой платок и прижал его ко рту. Платок тут же окрасился в красный цвет. В комнату вбежала Оливия и, встав на колени рядом с Чаком, обняла его. Наконец приступ прошел. Оливия с упреком посмотрела на Джека, как будто он был всему виной.

— Сейчас же в постель! — скомандовала она мужу.

— Ну еще пару минут.

— Ни одной! Ложись немедленно!

— Жаль, нет времени, чтобы подготовить все как следует, — прохрипел Чак, взглянув на друга. — Главное – успеть бы обучить других, чтобы они могли продолжить мое дело. Исход всей войны зависит вот от этого, — он постучал пальцем по альбому. — Все эти крылатые дирижабли, броневики и прочие новинки, которые у них имеются, пугают меня.

— С какой это стати?

— Они говорят о том, что этот Гаарк, кем бы он ни был, знает больше меня.

Пронзительное пение рожков и глухой рокот барабанов заставили сердце Эндрю биться сильнее – полковой оркестр грянул «Боевой клич свободы». Войска ступили на центральную суздальскую площадь. Возглавлял шествие, естественно, 35-й Мэнский полк – подразделение, с которого началась история республиканской армии. На ветру развевались потрепанные в боях знамена, среди них национальный флаг Руси и государственный флаг Республики – две реликвии, дорогие сердцу каждого суздальца. На красных и белых полосах американского флага были вышиты золотом названия битв, принесших полку славу: Антьетам, Фредериксберг, Чанселлорсвиллъ, Геттисберг, Уайлдернесс, Спотсильвания, Колд-Харбор, Питерсберг, Переправа, Суздаль, Рим, Сент-Грегори, Потомак, Вторая переправа, Испания.

В армии испокон веков свято верили в то, что души погибших воинов витают около знамени их родного полка, и сейчас Эндрю действительно чувствовал их незримое присутствие – воевавших в его роте в Корнфилде и под Антьетамом мальчиков, чьи имена были давно забыты, его собственного брата Джонни, оставшегося на поле под Геттисбергом, и всех тех, кто стоял под выцветшими знаменами, окутанными дымом битвы, отражал атаки мятежников-южан, а затем тугар и мерков. Теперь к ним прибавятся и жертвы бантагского нашествия.

Строго говоря, старого 35-го больше не существовало. Осталась лишь горстка тех, вместе с кем Эндрю попал в этот мир через световой тоннель. Две трети парней, ступивших некогда в Виргинии на борт «Оганкита», были уже мертвы – особенно много полегло их под Испанией. Те, кому удалось выжить, теперь, как правило, командовали полками, бригадами, дивизиями и корпусами либо занимали видные государственные посты. Бывший юный знаменосец Билл Уэбстер, возглавивший во время Тугарской войны последнюю решительную атаку на той самой площади, где Эндрю сейчас принимал парад, ныне возглавлял казначейство, и благодаря его финансовому гению Республика все еще держалась на плаву. Гейтс основал процветающий издательский бизнес и выпускал газету, Фергюсон руководил научными изысканиями и колледжем, Морроу заведовал сельским хозяйством и поставками продовольствия.

На их место в полку становилась молодежь – лучшее, что могли предоставить Русь, Рим и даже Эрин с Асгардом; были среди них и карфагенские эмигранты, а также чины и зулусы, которых привел с собой из плена Ганс. Пройдя базовую двухгодичную подготовку в 35-м полку, они переходили на командирские должности в другие подразделения. Таким образом, 35-й стал чем-то вроде местной военной академии типа Уэст-Пойнта.

Трибуны встретили прославленные знамена благоговейным молчанием. Эндрю со слезами на глазах вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь. Проходивший в строю главный сержант Ганс Шудер ответил на его приветствие. Хотя Ганс был фактически вторым по значимости человеком в Армии Республики, он настоял на том, чтобы оставить за собой сержантское звание, подобно тому как и сам Эндрю по-прежнему был полковником.

Отец Касмар, патриарх Суздальской православной церкви, поднял руку, благословляя знамена, и низко склонился перед ними. Эндрю не раз задавался вопросом, что подумали бы его земляки в Новой Англии о своеобразной религии здешних русских, сочетавшей раннее православие с устойчивыми языческими обрядами. Верховным богом считался Перм, пришедший из славянского язычества, а Иисус превратился в Кесуса.

35-й Мэнский во главе с Гансом в идеальном строю прошествовал мимо трибун, за ним шел 1-й Суздальский полк, давший начало русской армии, и толпа разразилась оглушительными приветственными криками при виде своего любимца. Среди зрителей было немало ветеранов этого полка, многие из них опирались на костыли, у других были подвернуты пустые рукава; все они стояли навытяжку перед своим старым знаменем. Затем последовали 2-й и 3-й Суздальские полки, 5-й Муромский, а также 17-й и 23-й Римские, присланные сюда для прохождения военной подготовки вместе с русскими. Все эти резервные подразделения теперь направлялись на фронт, чтобы присоединиться к остальным.

Многие солдаты были одеты в белые или серые гимнастерки старого образца, но воины последнего призыва красовались в новеньких синих мундирах и голубых бриджах – в подражание 35-му, возглавившему их борьбу за свободу. Черные фетровые шляпы были лихо сдвинуты набекрень, плащи из прорезиненной ткани перекинуты через левое плечо наподобие хомутов; с пояса свисали сумки с патронами, а тяжелые кожаные башмаки громко стучали по земле. На ногах у всех – толстые шерстяные гольфы, не позволявшие пыли или жалящим насекомым забраться под брюки.

Наблюдая за полками, Эндрю не мог не вспомнить марш на Геттисберг, и прошлое с настоящим слились в его сознании в неразрывное целое. Невольно он подумал о том, сколько из проходивших мимо него людей присоединятся в ближайшее время к ветеранам Геттисберга, ставшим после этого легендой.

Эта мысль повлекла за собой следующий вопрос: если грядущая война станет для него последней, что с ним произойдет после этого? Будут ли его старые боевые товарищи – Майна, Мэлади, полковник Эстес, брат Джонни – ждать его «за рекой, в тени деревьев», как выразился на смертном одре Твердокаменный Джексон? И если он встретится с ними, то будут ли они, как и прежде, носить синюю форму северян и собираться вечерами вокруг костра, перебрасываясь шутками и вспоминая славное прошлое? А вдруг рай, если он существует, устроен по типу скандинавской Валгаллы, где вечно обитают павшие воины? Хотя Эндрю искренне ненавидел войну, она стала неотъемлемой частью его души. Может быть, Всемогущий позволяет бывшим воинам шагать по полям, как и прежде, чувствуя, как их охватывает легкая дрожь при звуках отдаленной мушкетной стрельбы и глухих пушечных раскатах? Ему опять вспомнилась известная фраза, произнесенная генералом Ли под Фредериксбергом: «Хорошо, что война так ужасна, иначе мы слишком полюбили бы ее».

Он переключил внимание на проходящие перед ним войска. Некоторые полки были вооружены старыми спрингфилдовскими мушкетами калибра 0,58, но большинство имели теперь трехлинейные винтовки Шарпса, заряжающиеся с казенника, способные производить четыре-пять выстрелов в минуту и уничтожать живую силу противника на расстоянии в шестьсот ярдов.

Вслед за строевыми войсками шли специальные части – прежде всего снайперские роты, вооруженные смертоносными винтовками Уитворта, которые стреляли шестиугольными пулями и поражали цель, удаленную аж на три или даже четыре мили. Именно из такой винтовки был убит Джубади, кар-карт мерков. Снайперы вызывали у Эндрю противоречивые чувства. Одно дело – убивать не задумываясь, в пылу битвы, и совсем другое – медленно и терпеливо подкрадываться к тому, кого ты выбрал в качестве следующей жертвы, пусть даже это и безжалостный дикарь. Эндрю поежился, мысленно представив себе эту картину. У снайперов имелись и разрывные пули, недавно изобретенные Фергюсоном для стрельбы по хранилищам боеприпасов. Но Эндрю приходилось слышать, как снайперы хвастают тем, что эти пули проделывают в теле бантагов дырку величиной с кулак, если не больше. Ему показалось, что от движущейся мимо трибун колонны повеяло холодом.

За снайперами последовали инженерные войска: саперы, сигнальщики, телеграфисты и строители, специализирующиеся в наведении понтонных переправ. В этих подразделениях служили в основном ветераны, которые, в силу своего возраста или многочисленных ранений, не могли воевать на передовой. Проходя мимо Эндрю, они смотрели на него спокойным взглядом старых однополчан, и он, узнавая многих из них, кивал им.

Затем продефилировали сформированные совсем недавно кавалерийские отряды. После того как Армия Республики нанесла сокрушительное поражение меркам, она смогла наконец решить проблему нехватки лошадей. Орда при отступлении бросила десятки тысяч животных, а обширные степи между Русью и Римом служили идеальным пастбищем для них. Благодаря этому армия теперь не только имела в избытке гужевой транспорт для перевозки артиллерийских орудий, но и обзавелась кавалерией, насчитывавшей десять тысяч всадников. Многие бывшие русские бояре и римские патриции с радостью ухватились за возможность сражаться верхом и гордо гарцевать перед полками и батальонами – согласно их понятиям чести. Конечно, вряд ли они надеялись сравняться в мастерстве с такими искусными наездниками, как всадники орды, да и вся республиканская тактика ведения боя была рассчитана на пехоту, однако в качестве прикрытия или при патрулировании больших степных пространств конники были незаменимы.

Очередную колонну сухопутных войск возглавляла 44-я Нью-Йоркская батарея легких орудий. Четыре стареньких, начищенных до блеска «наполеона» слепили глаза. Хотя рядом с современными десяти- и двадцатифунтовками эти пушки выглядели анахронизмом, Пэт и слушать не хотел о том, чтобы списать их, утверждая, что ничто не сравнится со старым добрым «наполеоном» в ближнем бою, когда надо угостить противника порцией картечи. Так что 44-я батарея хранила верность традициям и, подобно 35-му Мэнскому полку, служила прекрасной кузницей кадров.

Была разработана программа вооружения армии новыми, заряжающимися с казенника орудиями, которые обслуживались расчетами в две смены. Производились они путем переплавки старых четырехфунтовых пушек, но работа шла гораздо медленнее, чем хотелось бы Эндрю. Пока что было выпущено лишь двенадцать устрашающих десятифунтовок, стрелявших медными снарядами и предназначенных для установки на броневиках, преобладали же орудия, в которые снаряд и пороховой заряд закладывались, как и прежде, по отдельности. Многие из «пэрротов», использовавшихся в битве под Испанией, все еще оставались на вооружении, и состояние производства вряд ли позволяло списать их раньше чем через год.

За традиционной артиллерией на площади показались 1-я и 2-я Русские ракетные батареи, по сорок ракет на каждой конной повозке. Это были, естественно, муляжи, ибо ни одному здравомыслящему человеку не придет в голову возить по городским улицам смертоносные, довольно непредсказуемые снаряды, способные взорваться от малейшей искры.

Замыкал шествие абсолютно новый вид оружия, вызывавший всеобщее любопытство. Поначалу Эндрю ради соблюдения секретности не хотел демонстрировать его публично, но потом решил, что это необходимо для поднятия морального духа населения. Гейтс уже поставил всех в известность о современном вооружении, имевшемся у бантагов, следовало показать людям, что и у Республики есть чем похвастать.

Пронзительный свисток эхом разнесся по площади; ему вторило настойчивое басовитое урчание бронемашин, выползших из-за Белого дома. Черный дым вырывался из выхлопных труб, смешиваясь с клубами пара и осыпая публику копотью; в воздухе запахло серой. Огромные железные колеса шести футов в диаметре, по шесть штук у каждого броневика, устрашающе скрежетали по булыжной мостовой.

Из орудийного порта передней бронемашины торчал ствол десятифунтовой полевой пушки новейшей конструкции, но верхняя вращающаяся башня была покрыта брезентом, прятавшим от глаз тот уникальный, только что разработанный вид оружия, который Эндрю решил оставить до поры до времени в секрете. Однако в брезенте было прорезано отверстие, и глазам зрителей представал высунувшийся из люка командир бронемашины майор Григорий Тимокин. На голове у него был надет массивный стальной шлем, тело и лицо прикрывала кольчуга, защищавшая воина от металлических осколков, которые рикошетили от кабины при попадании вражеских пуль и снарядов. Молодой человек, скрестив руки на груди, с гордым видом возвышался над машиной. Он лихо отдал Эндрю честь, а проезжая мимо отца Касмара, перекрестился.

Эндрю с удовлетворением прочитал на бронемашины название – «Святой Мэлади». Правда, оно его немало и позабавило, ибо Мэлади был пьяницей и сквернословом каких поискать. Столь высокого духовного звания он удостоился после геройской гибели при обороне Суздаля, где он смял своим паровозом целую колонну тугар.

Парад был завершен. Эндрю принял более свободную позу и взглянул на президента Калина, стоявшего рядом с ним в течение всей церемонии.

— Да, это впечатляет, Эндрю. Похоже, мы готовы к войне.

— Не вполне.

— Но у нас ведь двенадцать корпусов – более двухсот тысяч человек. В битве под Испанией наши силы были вдвое меньше, и мы победили.

Эндрю прекрасно помнил эти цифры. Но два из имевшихся у них корпусов постоянно находились на западе, потому что в степях под Карфагеном все еще рыскали остатки разгромленной меркской орды, которые в случае ослабления Республики могли собрать пятнадцать-двадцать уменов и нанести чувствительный удар. В качестве стратегического резерва Республика держала по одному корпусу в Суздале и Риме – на случай непредвиденной атаки с запада или востока. Так что против бантагов они могли выставить только восемь корпусов, правда еще четыре формировались.

Кроме того, у них имелось восемьдесят артиллерийских батарей, кавалерийский корпус, морской флот, состоявший из шестнадцати мониторов и двух дюжин прочих судов, и отряд воздушных кораблей, а также разнообразные специальные подразделения, гарнизонные войска и ополчение, вооруженное гладкоствольными ружьями старого образца. Всего в Армии Республики под ружьем находилось более трехсот тысяч человек.

Билл Уэбстер, министр финансов и главный казначей, стонал, что это перебор, а лишний человек – преступление. Почти все мужчины в возрасте от восемнадцати до тридцати лет были призваны в армию или трудились на военных заводах – около двадцати процентов населения Республики носили военную форму. Во время Гражданской войны в США северяне даже в самые критические моменты привлекали к участию в сражениях не более пяти процентов всех жителей. Конфедераты же, которые довели это число до двадцати процентов, к концу второго года войны полностью разрушили свою экономику. Война войной, но необходимо поддерживать и обычную хозяйственную деятельность: выращивать урожай, валить лес, добывать уголь и железную руду, прокладывать и ремонтировать дороги, протягивать телеграфные линии, шить военную форму и производить прочее необходимое войскам снаряжение. И повседневная жизнь людей идет своим чередом – надо готовить пищу, растить и обучать детей, ухаживать за стариками, больными и ранеными.

Нахмурившееся небо, словно дожидавшееся из уважения окончания церемонии, разразилось наконец дождем, и холодный душ быстро разогнал толпу на площади.

Эндрю посмотрел на Касмара:

— Не зайдете к нам пообедать, отец?

— Большое спасибо, с удовольствием.

Эндрю улыбнулся, ибо не помнил, чтобы священник когда-либо отказался от домашнего обеда.

— Полковник Кин, почему вы без плаща?

Возле трибуны стояла Кэтлин, сердито глядевшая на него. Эндрю поражало, что даже теперь, после семи лет совместной жизни, при виде ее зеленых глаз и выбивавшихся из-под шляпки рыжих локонов у него начинало учащенно биться сердце. Ему очень нравилось, когда при резких перепадах настроения в ее речи пробивался ирландский акцент, казалось давно изжитый.

Кэтлин знаком пригласила его под свой зонтик, но он отрицательно помотал головой. В зонтике ему мнилось что-то недостойное – мужчина должен обходиться плащом и широкополой шляпой. Тут, на его счастье, появился ординарец, который принес его прорезиненный плащ-накидку и помог натянуть ее. Хорошо, что плащ был не армейского образца – тот едва доходил Эндрю до бедер. Почему-то в их армии – как, впрочем, и во всех остальных – считалось, что размер плащей должен быть единым для всех. Согласно постановлению их бывшего главного интенданта Джона Майны, плащи в Республике выпускались в расчете на средний рост россиянина, составлявший сто семьдесят два сантиметра. Но у высшего командного состава еще оставались, слава Богу, кое-какие привилегии, и Эндрю заказал себе накидку, способную защитить от дождя его долговязую, почти двухметровую, фигуру.

Эндрю почувствовал укол в сердце при воспоминании о своем старом друге Джоне, убитом в последний день битвы под Испанией. После его гибели Эндрю возложил ответственность за материально-техническое обеспечение на Чака Фергюсона, что для последнего было чем-то вроде наказания, ибо никто не доставлял Джону Майне столько хлопот, сколько Чак. Теперь этой службой руководил Пэт О'Дональд, который, не мудрствуя лукаво, перепоручил все дела по обеспечению группе энергичных молодых людей. Хотя Пэт порой с удовольствием разыгрывал простоватого гуляку-ирландца, со временем он превратился в умелого и опытного командира. Он по-прежнему любил выпить, побалагурить и ввернуть крепкое словцо, чем завоевал сердца своих подчиненных, но при этом обладал здравым смыслом и недюжинным практическим умом, позволявшим ему находить простое и точное решение в самых сложных ситуациях.

Спустившись с трибуны, Эндрю подошел к Кэтлин; к ним присоединились Калин и отец Касмар, а чуть позже подскакал на лошади и спешился Ганс.

— Ребята выглядели великолепно, — резюмировал Калин.

— Красоваться на параде нетрудно, — отозвался Ганс. — Вопрос в том, как они будут драться. Почти половина из них не нюхали пороха, не стояли цепью на поле боя, глядя, как на них прет чуть ли не вся орда.

— Этому они поневоле научатся, — ответил Калин. — Как и мне пришлось научиться, когда все только начиналось, — да и всем нашим под Испанией.

— Эта война будет не похожа на прежние, — заметил Ганс, бросив быстрый взгляд на президента.

Эндрю промолчал. Как раз накануне в Конгрессе разгорелся жаркий спор по поводу характера будущей войны. По всей видимости, она будет принципиально отличаться от той жестокой борьбы за выживание, какую они вели, когда на Русь напали мерки. На этот раз предстояло сражаться вдали от родной земли – к данному моменту уже более ста пятидесяти тысяч человек были переброшены за тысячу миль от дома. Правда, пока что им не пришлось побывать в настоящем сражении, происходили только мелкие стычки на границе с Ниппоном да воздушные налеты бантагских дирижаблей на отдельные морские суда. Число воинов, умерших от болезней, превышало потери на поле боя. Один из конгрессменов даже задал вопрос, можно ли назвать это войной. Всплеск энтузиазма, охватившего всех при возвращении Шудера из плена, теперь приутих. Страна между тем перестроилась на военный лад, экономили на всем, кроме самого необходимого. Продукты питания выдавались по карточкам; почти каждая семья отправила на фронт кого-либо из своих членов. И при всем том никаких военных действий не велось.

Более того, Гаарк оказался искусным дипломатом и непрерывно засылал к ним посланцев-чинов с заверениями в мирных намерениях и просьбами отвести войска Республики от Великого моря. В Конгрессе назревал бунт, который Калин старался всеми силами предотвратить, а Сенат, к его крайнему удивлению, проголосовал за то, чтобы допустить на Русь постоянного посла орды. Когда посол прибыл, его заперли в подвале Белого дома и выпускали оттуда только под охраной и с завязанными глазами. Эндрю понимал, что три дня, проведенных Гансом в Сенате, дались ему нелегко: ожесточенные дебаты по поводу методов ведения войны и распределения ассигнований достигли небывалого накала.

Ганс смотрел, как люди разбегаются от хлынувшего дождя. Но вдруг его суровые черты осветила улыбка – сквозь толпу к нему пробиралась миниатюрная темнокожая женщина со спящим ребенком на руках.

— Ты выглядел сегодня очень элегантно, — произнесла она на ломаном русском, заставив Ганса усмехнуться.

Эндрю тоже с трудом подавил улыбку, услышав эпитет «элегантный», употребленный в адрес Ганса.

— Он обязательно должен завтра возвратиться туда? — спросила женщина у Эндрю.

Он кивнул:

— Мы оба должны, Тамира, как ни жаль.

— Что поделать, такова участь солдатских жен, — вздохнула Кэтлин.

Все направились в сторону квартала, где селились янки. Это была копия типичного новоанглийского городка. В самой середине его находилась площадь с пресвитерианской и унитаристской церквами, восьмиугольной эстрадой для оркестра и небольшим памятником солдатам 35-го Мэнского полка и 44-й Нью-Йоркской батареи. Когда они свернули за угол, Эндрю охватило теплое чувство при виде своего скромного домика – двухэтажного белого строения гарнизонного типа. Ему страстно захотелось, чтобы на следующее утро, когда он проснется в их спальне рядом с детской, его не ожидало бы ничего более серьезного, чем лекция в местном колледже. До войны там кипела жизнь, но теперь большинство студентов – да и преподавателей – ушли на фронт. Только Фергюсон со своим ассистентом Теодором еще проводили занятия. Чак стремился обучить молодежь всему, что знал и умел сам, и надеялся выпестовать какое-нибудь юное дарование, способное продолжить его дело, когда его самого не станет.

— Джентльмены, пообедайте напоследок в спокойной домашней обстановке, — произнесла Кэтлин на крыльце дома, складывая зонтик. — И давайте хоть ненадолго забудем о том, что нас ждет в дальнейшем.

Однако Эндрю уже заметил штабного ординарца, ожидавшего их под навесом, и понял, что даже этой краткой передышки у них не будет. При их появлении ординарец вытянулся в струнку и, отдав честь, вручил полковнику запечатанный конверт. Разорвав конверт, Эндрю пробежал глазами вложенный листок и передал его Калину.

— Ганс, через час мы возвращаемся в штаб. Я чувствовал, что нам нельзя уезжать оттуда.

Ганс взял листок у Калина и, прочитав его, печально кивнул жене.

— Плохие вести? — спросил Касмар.

— Винсент сообщает, что передовые отряды бантагов приближаются к нашему южному фронту со стороны Ниппона. Похоже, они решили выступить, пока не выпал первый снег. Представление начинается.

— Пообедать тем не менее вы успеете, — бросила Кэтлин.

Эндрю понимал, как она разочарована: они не виделись уже два месяца и надеялись провести вместе хотя бы одну ночь. Но что он мог поделать, через три дня раскрывались врата ада.

— Да, но у нас в запасе всего один час, Кэтлин, — он не стал объяснять, что и этой-то малостью они обязаны тому, что машинисту паровоза требуется ровно час, чтобы развести пары, иначе им пришлось бы отправляться через десять минут. Взглянув на Ганса, Эндрю понял, что его друг испытывает те же чувства, как и он: страх и вместе с тем решимость вступить наконец в давно готовившуюся схватку с врагом.