НГ (Не Говори)

Клуб мертвых сердец

(входит в сборник «Клуб мертвых сердец»)

– Привет! – нас представляют друг другу, хотя в том уже давно нет особой нужды, мы поочередно склоняем голову, услышав свое имя, и приветствуем остальных, – Мош, Кабир, Массимо… – вереница странных имен, сливающихся в один непрерывный гул, заполняющий пространство в кругу собравшихся, – а это Джанджи, он у нас новенький, поприветствуйте Джанджи.

– Привет, Джанджи, – единогласно проносится из уст участников.

Сквозь полумрак заметны отражающиеся на лице незнакомца страх, удивление и растерянность.

– Ну что, кто начнет? – желающих, как обычно, нет, – тогда, Кабир, как насчет тебя? – это был даже не вопрос, просто некое проявление ложной вежливости.

Тот прокашлялся и со вздохом усталости начал свой рассказ:

Малик был моим лучшим другом с тех самых пор, когда впервые оттолкнул соседского мальчишку, пытавшегося отобрать у меня деревянного коня – последний подарок отца… Нам было тогда лет по шесть-семь, но Малик был довольно крупным и сильным, взяв на себя роль моего старшего брата и защитника, хотя был младше на два месяца. Нас все так и называли братьями. Матери поочередно кормили и присматривали за нами, а его отец заменил мне родного. Мы ходили в одну школу. Я надеялся, что поступим и в один университет, но Малик предпочел отправиться в Великобританию, говоря, что там образование лучше. Мы виделись только на каникулах, но от этого наша дружба только окрепла, преодолев время и расстояния. Окончив обучение, мой лучший друг вернулся, и мы зажили по-прежнему. Я с удовольствием слушал его рассказы о Британии и местных распорядках, забавлявших меня.

Вскоре родители Малика сообщили, что подобрали ему хорошую невесту. После знакомства с ней и ее семьей, мой друг был под большим впечатлением и, казался действительно счастливым, будто сам нашел избранницу. Я радовался за него, но доля обиды затаилась в моем сердце: сначала он учится заграницей, пока я коротаю будни, корпя над книгами в родном Наджране, а теперь вступает на новый уровень жизни, обретая жену, о которой мне пока только приходится мечтать.

Конечно, его семья была в состоянии заплатить достойный калым, моя же, состоявшая лишь из меня и матери, не имела такой возможности.

Все наши родственники отказались от нас, когда мама вышла за отца, который был наполовину индусом. С его стороны не было вестей после того, как он скончался. Вместо того, чтобы веселиться на свадьбе названного брата, я чувствовал себя лишним, понимая, что мы с матерью одни на всем белом свете.

Когда всеобщему вниманию была представлена невеста, я усмехнулся. Акила… Она не была красавицей, коей я ее рисовал с восхищенных слов Малика. Это была совершенно обычная девушка. Мое настроение поднялось, и я со рвением отплясывал, даря поздравления своему другу.

В новом доме брата я был завсегдатаем. Акила превосходно готовила и не докучала своим присутствием. Когда родился их первенец, его назвали в честь моего отца. Не будучи сентиментальным, я, все ж, прослезился. Второй была девочка, которой дали имя моей матери, скончавшейся не за долго до ее рождения.

Я остался совсем один.

Мне невыносимо было наблюдать за счастьем других, но по-прежнему я снова и снова приходил в дом Малика, не имея сил пребывать в одиночестве.

Как-то я постучал к нему. Открыла Акила, сказав, что мужа нет дома.

Зная мою близость своему супругу, она впустила меня, разрешив дождаться его прихода. Предложив угоститься чаем, она стала накрывать на низкий столик, распространяя ароматы жасмина. Тогда я впервые взглянул на нее как на женщину. Подготовив трапезу, Акила собиралась уйти, но я попросил составить мне компанию. Смутившись, она, все же, согласилась и разместилась напротив. Наблюдая за ее мягкими жестами и слушая размеренный тембр голоса, я начал видеть то, что, видимо, околдовало и Малика. Тот вскоре вернулся, радуясь моему присутствию.

Я начал захаживать, специально подбирая время, когда он отсутствовал. Акила ко всему прочему оказалась очень умной женщиной, способной поддержать любую тему разговора. Я старался приблизиться к ней, стать, для начала, ее другом, чтобы она могла мне доверять.

Это было необъяснимое желание, которое, как бы я ни старался, не мог игнорировать. С каждой минутой, проведенной с ней, я все больше и больше мечтал, чтобы она взглянула на меня не только как на брата своего мужа, но и как на мужчину. Так продолжалось целый год. Малику было приятно, что самые родные для него люди смогли найти общий язык и подружиться между собой. Моя же зависть к нему стала преобразовываться в ненависть. Я не понимал, почему одним в этой жизни достается все, другие же обделены от рождения. Ведь Малик с самого детства получал все, не предпринимая ничего для этого: он всегда был силен, имел обеспеченных родителей, заполучил прекрасную жену и замечательных детей.

А что досталось мне?

Как ни силился, я не мог найти ничего положительного в своей никчемной жизни.

И я решил, что изменю ситуацию, чего бы мне это не стоило.

Акила была покорной женщиной. Но, я знал, никогда не согласилась бы быть не единственной, не смотря на традиции. Я решил воспользоваться этим. Как-то, водя беседы с Маликом, я спросил, почему он не заведет себе еще жены, ведь у него вполне достаточно средств, чтобы содержать обеих. Он улыбнулся, сказав, что никогда бы не возжелал иной женщины, нежели Акила, подарившая ему сына и дочь. «Мой отец был способен содержать горем из нескольких жен, но не представлял себе такого поворота событий. Видимо, я в него». Такой взгляд на мир является редкостью. Меня взяла досада, ведь миллионы мужчин мечтают иметь сразу много женщин, но не имеют такой возможности, а он отказывается от такого подарка судьбы. Потерпев фиаско, я решил пойти обманным путем и стал намекать Акиле, что Малик подумывает о второй жене. Как я говорил, она была покорной и не смела перечить мужу. Поэтому молча начала переживать обиду и строить планы мести… Я согласился быть ее потворщиком в этом.

С каждым днем моя цель казалась все более досягаемой. Сначала я возмущался его неблагодарности, потом, придвигаясь ближе, придерживал за плечи, выражая свою поддержку. Затем гладил по голове, когда с нее плавно соскользнул хиджаб. Она попыталась отстраниться, но я притянул ее к себе, заключив в объятия. Тогда она вырвалась из цепкой хватки и с испуганным видом попятилась от меня. Заслышав шаги на улице, она наскоро нацепила хиджаб и, сделав невозмутимое лицо, села напротив. Малик вошел, как всегда, радостный моему присутствию. Акила поприветствовала мужа. Во время беседы она скрывала свою досаду, но я замечал ее отголоски во взгляде и голосе жены брата. В голове роились мысли и предположения о причинах сокрытия моего недостойного поведения. То ли женщина не хотела разрушать нашу с братом давнишнюю дружбу, то ли решила продолжить то, что начал я.

На следующий день Малик был дома, помешав свершению моих планов. Я боялся, что Акила может проболтаться и о случившемся и о моей лжи, но этому не суждено было сбыться, и я успокоил свои нервы.

Когда же я посетил дом брата, спустя пару дней, его там не оказалось. Акила все так же пахла жасмином. Она кротко смотрела на меня сидя напротив. Я приблизился к ней, чтобы проверить реакцию. Она оставалась неподвижна. Я положил руку на плечо. Она по-прежнему сидела, будто не замечая происходящего. Тогда я провел по голове, как тогда, сбросив платок, обнаживший ее гладкие волосы. Я вкусил их божественный аромат, зарывшись лицом. Акила со взъерошенной прической окаменела и не смела сопротивляться. Я стал стягивать галабею, узрев ее покатые плечи. В тот миг пришло понимание, что я могу обладать ею. Что и на мою долю выпала хоть часть того, что принадлежало Малику.

Теперь каждый раз, заходя в отсутствие брата к нему в гости, я овладевал Акилой, как своей женщиной. Спустя время, я заявил, что хочу рассказать обо всем ее супругу, но она воспротивилась этому. Она сказала, что даже потеряв его, она не станет моей женой. Я снова оказался обманутым судьбой, но отказаться от визитов к жене своего названного брата уже не мог. Как-то я пришел в надежде нового удовлетворения своей похоти, но застал присутствие Малика. Он был как-то по-особому приветлив и рад встрече. Усадив на диван, он сообщил мне благую весть о скором появлении третьего чада в его семье. Я оторопел.

Этот ребенок мог быть моим. Тогда я понял, что не могу отдать единственного родного человека в этом мире тому, у кого и так есть все. «Он мой», – бесцветно произнес я. Акила нервно уставилась на мужа, ожидая его реакции. Брат вопросительно взглянул на меня. «Этот ребенок мой, Малик». Поведав обо всем другу, я подошел к Акиле, которая с ненавистью смотрела на меня. «Он сказал, что ты ищешь вторую жену!» воскликнула женщина, падая на колени. Малик остановил ее жестом и произнес: «Сейчас я говорю с моим братом». Я думал, он выгонит меня с позором из своих владений. Прогонит и Акилу. Но он только сказал:

«Я прощаю вас», – и ушел в свою комнату. Акила набросилась на меня, теряя рассудок: «Он не твой! Если бы он оказался твоим, я бы лучше убила его еще в утробе! Убирайся!» И я ушел.

Я бы мог попробовать бороться за возможно своё чадо, но это не принесло бы мне счастья. Акила никогда не стала бы моей женой, а растить ребенка один я бы не смог.

Кабир замолчал. Все знали, что он пытается продолжить свой рассказ, но остальное не имело значения.

– Давайте поблагодарим Кабира за то, что он поделился с нами своей историей.

– Спасибо, Кабир, – дружно пронеслось в полумраке.

Еле различимые лица смотрели друг на друга, гадая, кто будет следующим. Но главный интерес представлял Джанджи. Единственное, что могло разбавить однообразие здесь – вновь пребывшие. Каждый помнил свое появление. Каждый знал, что при этом чувствуешь. У тебя куча вопросов, ты пытаешься их задать, но понимаешь, что все, что ты говоришь, только ты и слышишь. Единственное, что позволено тебе произнести – твоя история. Это не зависит от твоего желания. Ты просто начинаешь говорить, как только тебя выбирают.

А однообразные приветствия и благодарности ты произносишь, сам того не замечая, будто тебя дергают за веревочку, как марионетку, безвольно замечающую, что ее рука поднята. Ты можешь желать закричать, обозвать, унизить оратора, но все, что ты говоришь по окончанию его рассказа «спасибо».

Вначале ты поражаешься некоторым из историй, не желая находиться с подобными людьми в одном месте. Ты не понимаешь, как мог оказаться здесь рядом с ними. Презираешь их. Но потом перестаешь удивляться и негодовать. Лишь слушаешь… Это единственное, что отвлекает тебя от собственных мыслей и чувств, во власти которых находишься большую часть времени.

– А теперь давайте послушаем Джанджи.

Новенький оглядывается по сторонам, ища ответа в незнакомых лицах. Мы видим его изумление, когда он вдруг начинает рассказывать свою историю. И знаем, что он понимает, что говорит… Никто и никогда не объяснял нам, что именно мы должны поведать остальным.

Все знают, с чем приходят сюда. Как бы кто ни хотел поделиться самыми яркими и радостными моментами своей жизни, это здесь не дано.

Даже оставаясь наедине с самим собой, ты не можешь их воспроизвести в сознании, оно все заполнено твоей историей…

Я был единственным ребенком в семье. Еще в преддверии официального введения политики по контролю над рождаемостью мать с отцом были приверженцами подобных взглядов, отобрав у меня всякую надежду на братика или сестренку. Родители старались компенсировать мое одиночество бесконечной любовью, одаривая подарками и комплиментами. Они всегда говорили, что я самый красивый и самый лучший. Я им поверил. Замечать, как на меня смотрят окружающие, я начал, еще будучи в школе. Девочки мечтали, чтобы я подарил им хоть взгляд, мальчишки же завидовали моим силе и уму. Я пользовался популярностью среди и тех и других. Одни хотели стать моими друзьями, иные любовницами. Поначалу мне это было интересно и приносило радость, потом приелось и стало восприниматься как должное. Если встречалась строптивая девица, отвергающая мое внимание, я с презрением смотрел на нее и делал все, чтобы добиться расположения, затем исчезал из поля зрения, наказывая за изначальное пренебрежение.

Я всегда получал, что хотел: игрушки, вещи, людей…

Закончив школу, я не мог поступить никуда кроме как в лучший университет на радость родителям и зависть окружающим. Закончив Бэйда по специальности психология, я начал практику, устроившись в «Хунфэн».

Однажды ко мне на прием пришла девушка. Ее звали Суиин. Начав делиться своими проблемами с сожителем, она вызвала у меня отвращение. Ее история мало чем отличалась от других, но, возможно, она напала на не лучшее расположение моего духа. Честно говоря, порядком поднадоели эти безвольные клуши, а она оказалась последней каплей. Маленькая, ничем не примечательная женщина, терпевшая издевательства своего избранника выглядела жалко, теряя все человеческое достоинство. Когда я спросил, что она хочет от меня, она сказала, что ждет совета, как изменить его. «Зачем?» – спросил я. Она ответила, что любит. Мне же было явно видно, что причиной тому была ее никчемность. Страх ненужности и одиночества. Тогда я решил подтвердить свою догадку, предоставив ей альтернативу. Как один только я и умел, начал оказывать ей еле заметные знаки внимания, наблюдая, как та расцветает на глазах. Спустя несколько приемов, она сообщила, что ушла от своего друга, и пригласила меня на обед, сказав, что угощает. Я согласился, считая трапезу заслуженной и довольствуясь успехом своего плана.

Суиин болтала без умолку, утомляя меня своей необразованностью и наивностью, граничащей с глупостью. Она старалась быть дружелюбной, выдавая все происходящее лишь за проявление благодарности. Но я-то знал истинное положение дел. Завершив посиделки, мы разошлись по своим делам.

Она не появлялась год. Долго же она не могла найти повода, чтобы встретиться со мной. И подыскала самый банальный и нелепый, какой только можно было придумать: новый сожитель со старыми проблемами. Снова ее ни во что не ставили. Снова били и издевались. Как и в прошлый раз, она утверждала, что любит своего мучителя. Признаться, меня задело это… Как она, спасенная мною в прошлом, имевшая возможность почувствовать мое обаяние, влюбилась в нового проходимца, проглядев меня? Конечно, это могло объясняться лишь тем, что она считала свои шансы нулевыми, видя разницу между нами. Не стремясь к оригинальности, я вновь прибегнул к старому методу. Конечно, и в этот раз он не дал сбоя – спустя пару недель, Суиин ушла и от этого ухажера. Какая девушка устоит в силе чувств к своему мужчине, когда на горизонте появляется лучший? Никакая. И она не была исключением, теряя все оправдания и причины, заставлявшие терпеть унижения.

И вновь она позвала меня в кафе. И вновь я принял ее приглашение.

Как и в прошлый раз Суиин старалась быть непринужденной, делая вид, что это лишь благородный ответный жест. Тогда я решил проверить, так ли это, заранее зная результат. Недвусмысленно намекая на продолжение приятного времяпрепровождения, я позвал ее к себе в гости. Ответ, как я и предполагал, оказался положительным.

Оставшись в неглиже, Суиин меня нисколько не впечатлила, имея вполне заурядную фигуру, не идущую ни в какое сравнение с теми, что мне доводилось видеть в своей постели, поэтому я решил прервать свой эксперимент и отправил девушку домой, не имея ни малейшего желания встретить ее вновь. Спустя пару дней, я прочитал ее некролог в газетенке, в которую продавец рассады завернул тигровые лилии, украсившие мой сад.

Повисла пауза. Здесь никто никого не обвинял, точнее не произносил этого вслух. Каждый сам знал своего главного и беспощадного судью, раскрывающегося по мере пребывания здесь. Он способствовал тому, что с каждым новым рассказом своей истории, мы меняли ее тональность. Было бы интересно узнать, как заговорит Джанджи, открыв рот, например, в тысячный раз. Хотя каждый надеялся, что не дождется этой минуты здесь…

– Давайте поблагодарим Джанджи за то, что он поделился с нами своей историей.

– Спасибо, Джанджи.

Сейчас будет выбран следующий из присутствующих, который поведает нам то, что мы уже помнили от начала до конца. Единственное, что оставалось, подмечать те самые отступления от привычной канвы рассказа, свершенные по наитию судьи повествователя.

– Теперь ты, Морена.

Печальная молодая девушка, появившаяся совсем недавно среди нас, начала рассказывать свою историю пока только в третий раз, поэтому внимание слушателей было приковано к ней без остатка.

С Младеном мы познакомились, когда нам было по шестнадцать. Он перевелся в нашу школу, когда его родители переехали в Любляну из Идрии, по какому-то служебному распределению. Высокий, крепкий он мне сразу понравился. И я заметила, что и он положил на меня глаз.

На перемене я первая подошла к нему, чтобы проявить гостеприимство и показать местные достопримечательности. Младен с радостью согласился на мое предложение прогуляться после уроков. Мы отправились шататься по округе и забрели на Драконов Мост. Младен пристально вглядывался в каменные изваяния с серьезным видом, а потом с хитрой ухмылкой изрек: «Странно, они не виляют хвостами». Я рассмеялась, сказав, что могу опровергнуть оплошность этих истуканов.

Он стал моим первым мужчиной. И последним…

Сразу после окончания школы Младен предложил мне стать его женой, и, конечно, я с радостью согласилась. Мы назначили день свадьбы, но каждый раз он откладывался на более отдаленную дату по различным причинам. Сначала надо было скопить денег, потом найти подходящее жилье, получить профессию, устроиться на работу, снова скопить денег… Прошло семь лет, а мы все еще не были женаты, хотя и жили вместе, исполняя обязанности супругов. Это были счастливые годы, и я старалась не думать о том, что вижу, что мой гражданский муж больше не стремиться узаконить наши отношения.

Младен стал инженером и успешно продвигался по карьерной лестнице. Я закончила хореографический и преподавала танцы детишкам в нашей прежней школе, не успевая следить за хозяйством. Это, конечно, расстраивало бы любого мужчину. Мой оказался не исключением. Недовольство копилось с каждым днем, и у нас стали возникать скандалы на бытовой почве. «Было бы лучше, если бы ты ушла с работы и занялась, наконец-то, домом!» Я видела, что мои сопротивления ничего хорошего не несут, поэтому сдалась и уволилась.

Поначалу казалось, что это спасло наши отношения. Мы практически перестали ссориться, не считая мелких перепалок, не влекущих за собой никаких негативных последствий. Младен с радостью возвращался с работы, делясь впечатлениями, накопленными за день. А мне оставалось только поддакивать и кивать головой, не имея собственных новостей. Что я должна была рассказывать: «Представляешь, сегодня в продаже появился новый стиральный порошок! Говорят, он отстирывает пятна в три раза лучше обычного!» С каждым днем я стала замечать, что теряю себя, погрязнув в домашней рутине. Ведь раньше я успевала так много: занятия, факультативы, кружки, экскурсии… А теперь не хватало и дня, чтобы управиться с тем, что завтра придется делать снова. Ну и что, что, работая, я не всегда успевала приготовить ужин? Ведь мы могли сходить поесть в кафе или заказать еду на дом. Но архаичные взгляды моего гражданского мужа перечеркивали любые возможности компромисса. Он ждал лишь полного моего подчинения и соответствия представлениям о назначении женщины.

Спустя полгода такого существования я взбунтовалась, сообщив, что возвращаюсь на работу. Младен сказал, что я могу поступать на свое усмотрение, но, приняв такое решение, потеряю его навсегда. У меня не было никакого желания проверять серьезность его намерений, и я сдалась… Он был самым важным в моей жизни, и, раз выбор стоял между ним и работой, то, конечно, не задумываясь, я выбрала его.

Подруги намекали на шаткость моего положения, говоря, что, уйдя с работы, я оказалась в полной зависимости от мужчины, на имущество которого я не имею никаких прав. И в случае расставания не смогу претендовать ни на что и останусь без единого цента. Я отмахивалась от их кудахтаний, говоря, что они его не знают, что мы вместе уже десять лет, в течение которых я имела возможность убедиться в том, что он самый лучший, честный и порядочный…

Как-то Младен сказал, что хочет, чтобы я родила ему сына. Я ответила, что сначала надо пожениться, а потом уже думать о продолжении рода. Тогда он предложил для начала посетить центр планирования семьи, чтобы проверить возможность зачатия здорового ребенка, а когда все будет известно, обещал подать заявление в ЗАГС. Я была так рада перспективе стать законной супругой любимого человека, что не удосужилась поинтересоваться, для чего нужна такая последовательность.

Подруги вновь стали говорить прагматичные вещи, не укладывавшиеся в мое представление о любви и мире в целом. «Он тебя как несушку проверяет, сойдешь ли ты для роли инкубатора. А, если обнаружит какой-то дефект, выкинет за ненадобностью».

Во время прохождения обследования у меня обнаружили рак яичников…

Теперь вопроса о детях не стояло. Главным было выжить. Никаких симптомов до обнаружения заболевания не наблюдалось, но после, видимо, эффект ноцебо заставил чувствовать себя инвалидом. Вопрос о подаче заявления Младен больше не затрагивал и всегда переводил тему, когда я предпринимала попытки поговорить об этом.

Я ждала от него поддержки и сострадания. Поначалу он мне помогал и не обращал внимания на то, что я перестала выполнять домашние обязанности. Но вскоре сказал, что его повысили и все позже и позже возвращался с работы. Во время прохождения курса химиотерапии я совсем расклеилась, теряя последние моральные и физические силы.

Стали выпадать волосы. Наша интимная жизнь свелась к нулю. Приближалось лето – пора отпусков, а мне было совершенно не до отдыха. Я попросила Младена взять отпуск, чтобы просто побыть со мной дома и поддержать, но он заявил, что отпуск в этом году ему не светит в связи с большим объемом работы, а вместо этого его отправляют в командировку на целый месяц. Четыре недели я боролась со смертью в одиночку…

Когда химия не дала результатов, меня решили оперировать. Полное удаление опухоли было возможно только с полным удалением яичников, на что я пойти не имела права, так как все еще надеялась, что смогу родить Младену детей. Опухоль удалили частично. Пока я лежала в больнице, проходя восстановительный послеоперационный период, человек, которого я считала самым родным, честным, заботливым и порядочным, ни разу не пришел меня навестить, говоря, что завален работой.

Спустя пару недель после выписки, я почувствовала себя гораздо лучше и решила сделать Младену приятное, прибравшись в его кабинете. Так мы называли небольшой чуланчик, оборудованный компьютерным столом. Разбирая кучу бумажек, я наткнулась на плотный конверт. Повертев его в руках, заглянула внутрь и обнаружила небольшую стопку фотографий. На них были запечатлены смуглые девушки в гавайских юбках, какие-то мужчины, которых, возможно, я где-то видела, и мой Младен…

Дрожащими руками я перебирала яркие картинки одну за другой, всматриваясь в смеющиеся лица. На всех фото мой самый родной на свете человек обнимал одну и ту же девушку.

Где и когда могли быть сделаны эти фотографии?

Догадавшись посмотреть на обороте, на одной из фотокарточек я обнаружила надпись на английском, гласящую: «Дорогой Младен, я буду ждать письма! Твоя Кекона», – а дальше адрес электронной почты и отпечаток напомаженных алым губ.

Стало трудно дышать. Я молила лишь о том, чтобы все это оказалось дурным сном.

Из последних сил я решилась включить компьютер и проверить почту Младена, пароль от которой я смогла обнаружить в записной книжке, спустя четверть часа поисков.

Там действительно были письма с и на указанный на фотографии адрес. Я читала и не верила своим глазам. Оказалось, что не было никакой командировки. Младен взял отпуск и отправился на Гаваи со своими друзьями с работы, пока я мучилась от химии. Все тогда и началось с этой Кеконой. Она оказалась местной студенткой, подрабатывающей развлечением туристов, танцуя хулу. Месяц назад ей исполнилось всего девятнадцать, оказывается, это и послужило причиной отсутствия посещений Младеном меня в больнице, так как он ездил поздравить ее.

Они клялись друг другу в вечной любви, строя планы на будущее, единственной помехой которому на тот момент была я. Мой самый близкий и родной человек писал этой малолетней и малознакомой девице про меня такие слова: «Она больна, и я должен быть благороден, оставаясь рядом и платя деньги за лекарства. Я делаю, что могу. Но лечение не помогает. Скоро она умрет, и мы, наконец-то, сможем быть вместе»…

Придя домой, Младен обнаружил меня сидящей в кабинете среди улик, которые тщательно скрывал. Он остолбенел. Я подняла на него заплаканные глаза и спросила: «За что?». Он молчал. «Мы же прожили столько лет вместе. Неужели я это заслужила? Если да, то скажи чем?».

Выдержав паузу, он надменно произнес слова, которые врезались в мою память навечно: «А как ты хотела? Ты же даже не женщина. Ты никогда не сможешь родить мне детей».

Не знаю, откуда взялись силы… Я схватила со стола пресс-папье и со всего размаху ударила им Младена, угодив прямо в висок. Он упал.

Я, было, бросилась вызвать «скорую», но потом просто легла рядом, слушая, как он делает последний вдох…

Вновь воцарилась тишина. По лицу девушки было видно, что она бы сейчас заплакала, если бы могла…

– Давайте поблагодарим Морену за то, что она поделилась с нами своей историей.

– Спасибо, Морена.

Сложно поверить, что мы единственные, должные быть здесь. Возможно, наше место не уникально. И те другие так же раз за разом слушают свои истории, приведшие их туда. Или им уготовлена иная учесть? Остается только гадать. Здесь у каждого она лишь одна. Порой задумываешься о том, что есть места, где находятся те, у кого их много или у кого они куда страшнее наших… Что происходит там? Возможно ли, что их обитель походит на те описания, что люди передают из уст в уста и читают в книжках? Наверное, каждый из нас задается этим вопросом, ведь все мы со временем понимаем, куда попали…

– А теперь как насчет тебя, Мош?

Задумчивый старец оглядел нас, прежде чем начать свой рассказ.

По тому, как выглядят собравшиеся, сложно понять, как давно они здесь появились. Ты можешь знать это только о тех, кто пришел после тебя. Или уловив в рассказе знакомые общеизвестные факты и сопоставив с их историческим отрезком.

Время здесь не имеет значения, вместе с тем являясь страшным недугом в нашей обители. Нет минут, часов, дней, лет… Это все бесконечность, точку отсчета которой ты не забудешь никогда. Порой кто-то из нас просто исчезает. Как и почему это происходит не известно. Возможно, откройся нам эта тайна, здесь не осталось бы ни единой души.

Хотя никто и понятия не имеет лучше им там или хуже, если такое, конечно, возможно…

Все же, путем раздумий кое-кто находил способ выбраться от сюда, но лишь знаний было недостаточно. Порой, они только мешали, рисуя цель, но тем самым и отдаляя реализацию намеченного…

Я родился в бедной семье. Ходил в сельскую школу, но даже на фоне не приученных к роскоши детей казался оборванцем. Единственной мечтой с самого детства стало желание разбогатеть. Я делал все, чтобы добиться своей цели. И, в конце концов, мне удалось преуспеть. Став не последним человеком, я жил припеваючи в Варшаве, пока родители продолжали свою сельскую бессмысленную жизнь.

Как-то летом тридцать шестого они объявились в моем доме, сказав, что их халупа погорела, и им некуда прибиться. Я не был преисполнен желанием их пристраивать у себя, но жена настояла. Они стали жить у нас, доставляя много хлопот. Гувернантка вполне справлялась с воспитанием детей, которые не нуждались в нравоучениях стариков, бывших не способными даже своему сыну дать счастливое детство. Мне было неприятно видеть их ежедневным напоминанием того, откуда я пришел. Да, я стыдился их… Когда к нам приходили гости, я старался спровадить стариков куда-нибудь, чтобы не позориться перед знакомыми.

Они мне были совершенно чужими людьми, и, если бы не жена, считавшая святой обязанностью каждого печься о своих родных, я бы нашел способ от них избавиться.

Вскоре волнения, царившие в мире, настигли и мою семью. Я стал заботиться о сохранности своих капиталов, что отчасти у меня успешно получалось. Когда можно было оставить лишь по две тысячи золотых, я усмехнулся, сказав, что и того не имею. Все было готово, чтобы улизнуть из Польши мне с женой и детьми, но компаньон предал наш план, скрывшись в Штатах без возможности в тот момент быть найденным.

Мы были вынуждены быть помещенными в гетто. Но сдаваться я не собирался. Я задался целью спасти свою семью и, отыскав предателя, вернуть все, что по праву было моим.

Я с ужасом смотрел на мучения моих родных, вынужденных терпеть лишения, не виданные ими доселе. Ярость и гнев у меня вызывали попытки Беулы поделиться со стариками куском хлеба, которого ни ей самой ни детям и так не хватало. Раскрыв ей свой план побега, я увидел ее удивленное лицо, когда она услышала, что спасение грозит только нам с ней и сыну с дочерью, что мои родители останутся там. Она отказалась покидать Варшаву без них. Я уверил, что сделаю все возможное, чтобы мы все могли спастись.

План удался только к концу сорок второго, когда большая часть «местного населения» канула в лету. Мой давний знакомый Амит сотворил невозможное за крупную мзду, обещанную ему мной после восстановления капиталов возвратом украденного. Ночная Варшава, оккупированная фашистами, внушала неподдельный ужас. Амит, имевший связи и с той и с другой стороны, смог вывести нас из гетто, подкупив пару фрицев, занесших нас в список мертвых. Беула удивленно смотрела на меня, когда поняла, что родителей рядом нет. Я опередил ее вопрос, сказав, что места хватит только на нас четверых, и, если она готова подвергнуть жизнь детей опасности ради стариков, которые и так скоро завершат свой век, то может оставаться с ними, ожидать смерти. Она сдалась, но, знаю, винила себя всю оставшуюся жизнь за подобную слабость...

Вернув все украденное с лихвой, я расплатился с Амитом и вернулся к прежней роскоши, купив неплохой дом в Штатах.

Спустя полгода, Беула все еще лелеяла надежды на спасение моих отца с матерью, которых любила как родных за неимением собственных. Получив мой отказ в ее намерениях вывести их из Польши, она за моей спиной стала стремиться притворить сие в жизнь, чему не суждено было сбыться...

В мае сорок третьего гетто прекратило свое существование после подавления восстания, в котором погибла практически половина остававшихся в нем. Те же, кто выжил, был сослан в Треблинку. Беула стала поднимать свои связи, чтобы прознать о жертвах. В списке мертвых родителей не значилось. Я удивлялся их живучести, будто они раз за разом давали мне возможность все исправить…

Глупо было надеяться, что стариков сослали в первую, ведь они уже были ни на что не годны, но жена все же не сдавалась.

Попыткам Беулы положила конец короткая справка от помощника, присланная в октябре сорок третьего, в которой значились выжившие после восстания второго августа. Среди них имен отца с матерью не было…

Лицо старика выглядело удрученным. Судя по динамике изменений в повествовании Моша, его судья был с ним достаточно лоялен…

– Давайте поблагодарим Моша за то, что он поделился с нами своей историей.

– Спасибо, Мош.

Старец явно устал, как, впрочем, и все мы, выворачиваться наизнанку перед собравшимися, но, как бы каждый ни хотел приукрасить свой рассказ, исказить или сокрыть факты, ему это не удавалось. Будто под действием сыворотки правды мы открывали рот и выкладывали все начистоту, не обращая внимания на то, кто нас окружает, откуда они пришли и во что верили ранее. Вряд ли хоть один достоверно знал, как мы понимаем друг друга, хотя, наверное, все задавались этим вопросом и имели какие-то предположения на этот счет.

– Ну что ж, Кассандра, теперь твоя очередь.

Вниманием в детстве я избалована не была, поэтому стала наверстывать упущенное, поняв, что, как говориться, из гадкого утенка превратилась в прекрасного лебедя. Первый мужчина у меня был довольно поздно по сравнению с большинством моих подруг, в двадцать лет, но отстав немного от них по времени, я вскоре взяла количеством. Кто-то из них стремился выучиться, получить образование, найти работу или завести семью. Я же лишь мечтала жить в свое удовольствие, наслаждаясь вниманием мужчин. Родители обеспечивали мое существование, но взамен требовали подчинения и послушания. Спустя пару лет, которые я чувствовала себя преступницей, водя в комнату поклонников под покровом ночи, я заявила, что взрослая и не собираюсь больше терпеть их диктатуры. Меня выгнали из дому, сказав, что раз так считаю, то буду в состоянии вести самостоятельную жизнь и зарабатывать на хлеб.

Меня приютила подруга. Но лишь на время. Она собиралась замуж, поэтому вскоре с ней должен был поселиться жених, исключавший возможность моего последующего пребывания в ее доме. Я искала альтернативу, бродя по Ля Арене в раздумьях, когда познакомилась с Овидайо. Наверное, именно так представляют местных мачо иностранки, стремящиеся понежить свои телеса на вулканическом песке. Уж кто-то, а я, поверьте, успела повидать много мужчин на своем веку, но такого я не встречала ни до ни после…

Овидайо сказал, что приехал из Лас Америкас в поисках девушек для своего шоу. Это показалось мне знаком судьбы, и, не вдаваясь в подробности, я согласилась на предложение танцевать у Ови. Спустя пару дней мы уже были на месте с еще несколькими танцовщицами.

Нас поселили в большой квартире всех вместе, выдав каждой по комнате. С нами поработали стилисты, и мы стали разучивать партии для выступления в Манки Бич. Овидайо сказал, что должен официально нас оформить, собрав паспорта и остальные документы у всех девушек. Спустя пару дней, он сообщил, что клуб отказался от наших услуг, и, если мы хотим на что-то существовать, какое-то время должны будем оказывать услуги интимного характера.

Как выяснилось по ходу общения, все нанятые девушки были одиноки, не имели родственников или прекратили с ними всякие связи.

Знакомясь с каждой из нас, Ови влезал в доверие, выпытывая интересующую его информацию, затем, если девушка подходила, предлагал ей пойти к нему на работу.

И мы стали обслуживать богатых мужчин. К счастью, заразный сброд к нам не захаживал. Наше заведение было элитным. Ови иногда посещал квартиру, обещая, что скоро мы сможем собрать денег на собственный клуб, перестанем заниматься проституцией и будем сиять в свете софитов, и забирал все заработанное. Выходить на улицу мы возможности не имели, за нами присматривали четыре амбала, осуществлявшие нашу связь с внешним миром.

Некоторые девчонки в порывах откровений плакали и говорили, что хотят сбежать из этого проклятого места, где в случае неповиновения подвергались избиениям нашими надзирателями и терпели извращенные фантазии клиентов, покорно исполняя их прихоти. Я же лишь лелеяла надежду, что мы и впрямь заработаем на клуб и будем там танцевать. Но главной мечтой был Овидайо…

Проведя пару лет такого существования, мы потеряли одну из девушек. Она покончила с собой, повесившись в гостиной. Ее обнаружила Ракуэль, но не успела прочитать предсмертную записку, отнятую амбалами, прибежавшими на крик испуганной девушки.

Вскоре усопшую сменила новая девочка, лет восемнадцати.

Овидайо с каждым месяцем появлялся все реже и реже. За время существования притона, он не прикоснулся ни к одной из нас. А именно этого я и жаждала душой и телом. Купаясь в объятиях сотен незнакомых мужчин, я думала лишь о нем.

Не смотря на то, что всех нас пичкали противозачаточными, одна умудрилась забеременеть, став своеобразной экзотикой для клиентов, принося еще больше дохода. Никто так и не понял, куда дели ребенка после того, как она разродилась прямо в ванной под присмотром наемной врачихи, следившей за нашим здоровьем.

Годы, проведенные взаперти, уже должны были обеспечить приличную сумму, но вестей об открытии клуба так и не было. Как-то Ови забрел в наш притон, и я решилась спросить о дальнейших планах. Он говорил, что возникли некоторые сложности. Он говорил и говорил, тогда я решила, что либо сейчас либо никогда. И соблазнила его. Это был единственный в моей жизни раз, когда я занималась любовью…

После этого он не появлялся уже целый месяц, как в квартиру ворвались полицейские, арестовав всех, кто в ней находился. После выяснения обстоятельств девушек отпустили, а амбалы остались дожидаться суда.

Я не могла давать показаний против Овидайо, которого удалось обнаружить по наводкам наших надзирателей, и утверждала под присягой, что находилась в притоне добровольно. Остальные девушки опровергали мои заявления, и его осудили на два года. Я решила дождаться Ови из тюрьмы. У меня не было никаких средств к существованию, и мне негде было жить. Поступали предложения пойти прачкой или уборщицей, но подобное было не по мне. Тогда я занялась единственным делом, которое умела и любила, но в намного менее стерильных условиях, чем прежде. Вскоре у меня обнаружился СПИД.

Кто-то начинает считать собравшихся фактически друзьями, сроднившись с ними за пребывание в бесконечности бок о бок. Иные испытывают менее добрые чувства, устав от постоянного однообразия, разбавляемого лишь изредка.

– Давайте поблагодарим Кассандру за то, что она поделилась с нами своей историей.

– Спасибо, Кассандра.

Высвеченные во мраке лица вновь оглядывают друг друга, думая кто из оставшихся начнет рассказ.

– Джемма, теперь ты.

Самым счастливым временем в моей жизни было детство. Мы жили в большом доме у наших собственников, относившихся к нам почти как к родным. Мама следила за хозяйством, бабушка трудилась кухаркой, отец с дедом заведовали ремонтом и вкалывали на поле, попутно следя за остальными рабочими, а мы с сестрой всегда были на подхвате.

Но Гражданская Война разрушила идиллию, унеся жизни всех моих родных и хозяев кроме Деспины, младшей дочери наших владельцев.

Она была старше меня на пять лет и к концу сражений стала двадцатилетней красавицей и единственной владелицей имения. Она была благосклонна ко мне и предложила остаться помогать ей на условиях добровольного найма. Она исправно платила, сколько могла, и была всегда добра и приветлива.

Вдвоем сложно было справляться с огромными территориями, захиревшими еще во время войны. Поэтому Деспина приняла решение продать поместье и купить ткацкую мануфактуру. Дела пошли в гору, и я во всем помогала своей теперь уже соратнице и подруге, учась основам управления и ведения дел. Но спустя шесть лет Деспину хватил столбняк, сведя в могилу. Мануфактуру я переписала на себя, подделав документы, будто она передала мне ее еще при жизни. Став полноправной хозяйкой производства, я смогла применить все свои деловые качества. Трудности были на каждом шагу, связанные со многими аспектами, включая мой юный возраст и цвет кожи, но я стоически их преодолевала. Я наняла белого презентабельного мужчину, чтобы он представлял мои интересы перед клиентами и партнерами, так как их отталкивало мое происхождение, пол и годы. Я сделала все, чтобы мое дело стало успешным. Наградой были деньги, коих я в жизни не видывала.

Спустя несколько лет, я смогла позволить себе все. Дом, шикарные наряды, всевозможные развлечения и кушанья. Все это было моим.

Когда-то я считала, что, обретя все это, буду помогать тем, кто обделен судьбой. Но, получив богатства, я подумала, что пока их и мне недостаточно для того, чтобы еще кому-то их отдавать, и продолжала вкушать плоды своих стараний в одиночку. Я тратила деньги направо и налево, не зависимо от того, нужно ли мне было то, на что за раз я выбрасывала годовой доход обычного чернокожего американца, или нет.

Теперь я стала хозяйкой и нанимала на работу прислугу, обихаживающую меня со всех сторон.

Помню, как-то проходила мимо витрины антикварного магазина, возле которого ошивалась побирушка. За стеклом сверкал старинный канделябр, отделанный перламутром и жемчугом, привлекший мое внимание. Я зашла в лавочку и, не раздумывая, взяла полюбившуюся побрякушку. Выходя наружу, я натолкнулась на эту оборванку, протягивавшую свои давно не мытые руки. Она смотрела голодным умоляющим взглядом, прося денег на хлеб. «Иди работай!» – презрительно фыркнула я, стараясь не касаться ее отвратительно разивших лохмотий.

Когда с приходом восьмидесятых начались повсеместные стачки и забастовки за восьмичасовой рабочий день, права трудящихся и бла-бла-бла, я возмутилась, удивляясь наглости людей, желающих вкалывать меньше, но при этом получать больше. Со своими я разобралась быстро, пригрозив, что, со мной этот номер не пройдет, и предоставила выбор: либо меньшее рабочее время и меньшие деньги, либо все остается по-прежнему. Конечно, они выбрали второе. А нескольких противников я выгнала с позором, заменив на более трудолюбивых.

Что-что, а свои денежки выбрасывать на ветер я не горела желанием.

Дальнейшие события в Чикаго возбудили во мне невероятное негодование и удовлетворение итогами на Хэймаркет и последующими действиями с разжигателями беспокойств, не смотря на то, что и кто там потом признал…

Я расширяла свой бизнес и пополняла капиталы. Путешествия, развлечения, танцы и чего еще душе угодно. Конечно, к сожалению, всего позволить себе я не могла, что ввергало меня в жуткую депрессию, и мысли о желанном не отпускали, заставляя хотеть этого еще больше.

На моем пути появлялись мужчины, но каждый из них мне казался охотником за моими деньгами. Белые никогда не стремились иметь со мной серьезных отношений, а все черные, с кем я имела дело, были куда беднее меня. Поэтому я жила одна в своем шикарном особняке, не считая вереницы слуг. Наследников у меня не предвиделось, рожать в одиночку я никогда не хотела. Поэтому чувствуя приближение смерти на семидесятом году жизни, я продала все, что имела. Заранее подготовила свои похороны, предусмотрев все, кроме даты, конечно. Оплатила гостиницу, в которой доживала свои дни, а оставшиеся деньги зарыла там, где никто бы их не нашел…

Старая черная женщина с седыми волосами и белоснежными как ее драгоценный жемчуг зубами закончила рассказ, удрученно вздохнув и окинув взглядом присутствующих. Встретившись глазами с Джанджи она, прочитала в них ужас, объяснимый лишь мыслями о том, как давно она здесь находится. Думаю, это пугало каждого из нас, наверное, и ее саму.

– Давайте поблагодарим Джемму за то, что она поделилась с нами своей историей.

– Спасибо, Джемма.

Вопрос о возможности вечного пребывания тут витал в воздухе…

– Теперь настала очередь Ардальона.

Лицо этого мужчины отражало непонимание своего нахождения здесь. Поначалу было видно, что ему даже нравится, что есть слушатели, не способные прервать его повествование, сопровождая его сочувствием и пониманием, но, видимо «перерывы между собраниями» наложили определенную тень на его представление о происходящем…

В холодных долгих зимах нет ничего прекрасного, вопреки всем стихотворным творениям, описывающим белые равнины и валящий снег.

В таких нечеловеческих условиях мне довелось провести двадцать лет своей жизни, которые могли бы быть отличными, если бы не развод родителей и мои проблемы с девушками. Мать растила меня одна, работая как лошадь. Я же мечтал вырваться с севера и рвануть в столицу, покорив ее своим талантом барабанщика. Научившись в пятнадцать лет играть на установке самостоятельно, я надеялся быть замеченным главным образом молодыми особами, с которыми у меня дела обстояли не очень, так как я безумно стеснялся своего непривлекательного тела. Пока сверстники пропадали в подвалах, качая мускулатуру, я был вынужден корпеть над уроками, которые мне были совершенно неинтересны, от чего все старания сводились к нулю, по-прежнему оставляя мой дневник испещренным не самыми лучшими отметками. Полгода усердных выпрашиваний у матери в подарок на пятнадцатый день рождения барабанной установки возымели результат, и я стал терроризировать соседей, пока мама пропадала на работе, выбиваясь из сил.

Закончив, наконец-то, школу, в институт поступать я не собирался, а стал искать способы выбраться в Москву. Мама говорила: «Даня, Даня! Куда же ты поедешь один? Где ты будешь жить и на что?» Но меня мало волновали ее присказки, и я решился на переезд. Собрав вещи, сел на поезд и укатил вперед к своей мечте. Проблемы с армией разрешились просто с маминой помощью. В подробности я не вдавался.

Первое время было весело ходить по клубам и знакомиться с новыми людьми. Так я нашел себе группу, в которую меня с удовольствием взяли. Мы выступали по кабакам, зарабатывая на хлеб. Меня мало интересовали вокальные данные нашего солиста или одаренность остальных музыкантов, главным были мои соло и возможность самовыражения.

У нас стали появляться поклонницы, которые не обращали внимания на мои внешние недостатки, будучи готовыми сразу прыгнуть в постель, чем я благополучно пользовался. Я видел первые шаги на пути к славе и верил, что это только начало. Конечно, прибыли не хватало, чтобы снимать нормальную квартиру в центре, откуда было удобно добираться до репетиционной базы, поэтому мама высылала мне кое-какие деньги. Спустя примерно полгода удачных выступлений, наш солист решил, что пора выходить на новый уровень и стал искать продюсера, записываясь на всевозможные прослушивания, что меня безумно выматывало. После нескольких подобных рейдов я заявил, что больше не собираюсь этого делать. Ведь мы веселились, срывая овации, а теперь должны выставляться перед толстыми дяденьками, которые нам совершенно не желают аплодировать, лишь находя недостатки. Парни возмутились, сказав, что лучше бы я работал над своей техникой и прислушивался к советам этих толстяков, а не жаловался на тяготы судьбы. Тогда я ушел из группы.

Стало совсем не весело. Искать новую группу сил не было: снова ходить туда-сюда, знакомиться, налаживать отношения… Я просто засел дома на пару месяцев, глуша свою тоску в вине. Приближалось лето и мой двадцать первый день рождения, на который я пожелал получить от матери в подарок поездку в теплые края. Там я отлично провел время и, вернувшись, жил лишь воспоминаниями об этом прекрасном отдыхе, мечтая, чтобы быстрее снова куда-нибудь съездить.

Вскоре так случилось, что меня пригласили играть в новую группу, но мне совершенно не понравилось с этими ребятами, поэтому вскоре я расстался и с ними. Мама стала говорить, чтобы я возвращался обратно, если у меня ничего не получается, или, по крайней мере, нашел бы работу. Я не хотел отказываться от мечты о сцене, а поиск обычной работы для меня значил именно это. Возвращаться желания тоже не было.

В течение примерно года я попробовал сыграться еще с парой групп, но одной почему-то не подошел, а другая очень быстро распалась, так как тамошний солист счел себя более талантливым и стал продвигаться на олимп славы, оставив остальных позади.

Вскоре мать заявила, что не собирается меня больше спонсировать, если я хотя бы не попытаюсь обеспечить себя сам. Она договорилась через каких-то знакомых, чтобы меня взяли охранником в одну кантору. Работка была непыльная, но скучная до ужаса. Другой я не искал, понимая, что придется вкалывать, как проклятый за копейки, а нормального места найти невозможно, не имея хороших связей.

Как-то раз я заглянул в местный бар выпить после работы. Там я увидел симпатичную девушку, но познакомиться стеснялся. Я видел, что она и так и так посылает мне сигналы, но я не решился подойти. На следующий день я снова туда зашел, в надежде вновь встретиться. Но ошибся. Тогда я стал завсегдатаем этой забегаловки, продолжая ждать появления незнакомки. И она, все-таки, появилась. Я долго настраивался, что подойду к ней, но страх вновь сковал меня. Вдруг к девушке сел за столик какой-то парень, которого я мог наблюдать только со спины. Я похолодел, поняв, что, видимо, упустил свой шанс. Делая вид, что мне нет до нее никакого дела, я украдкой поглядывал. И каково же было мое удивление, когда я узнал в ее кавалере своего начальника. Конечно, у него есть все: деньги, хорошая работа, а теперь ему еще достается девушка, о которой я мечтал столько времени. Через год он заявил, что женится…

Я очень устал от таких подножек судьбы, а нелюбимая работа добивала меня окончательно своей унылостью и безнадежностью.

Как то раз я познакомился с другой девушкой. Мы стали встречаться, и, казалось, она меня понимала. Спустя пару лет мы поженились и завели детей. Все шло своим чередом. Она говорила, что любит. Но, с каждым разом ее недовольство мной все росло и росло. Она твердила, что я неблагодарный, что ни к чему не стремлюсь, что должен найти новую работу, если эта так не устраивает, и я беспокоюсь из-за безденежья, и, наконец, прекратить клясть судьбу. Ее стали раздражать мои воспоминания о временах, когда я был счастлив, играя в группе.

Спустя еще пару лет, она ушла, прихватив детей. Я попросил ее дать мне с ними общаться, но она сказала, что я ни на что не способен, что не могу им ничего дать, выскочила замуж за какого-то щеголя и больше не появлялась. Я понял, что моя жизнь кончена.

Постоянно вспоминал время, когда мы были вместе. Старался понять, почему она ушла, но так и не смог. Поначалу пытался заглушить боль, меняя одноразовых партнерш, но это не возымело результата. Я думал… и думал… Вспоминал… Там было лучше, а настоящее меня отвращало кучей проблем, недостатков, неудовлетворенности и сложностей… Каждый день для меня стал каторгой, помогали лишь воспоминания о тех временах, хотя и причиняли боль, одновременно делая существование адом… Возможно, периодически появлялись какие-то стремления что-то изменить к лучшему, была надежда… Но потом я опустил руки, мне перестало быть интересно жить совсем… Я не мог понять, за что мне все это? Почему именно со мной происходят такие вещи? Ведь есть же люди, у которых все хорошо… Почему у меня не так? Было жутко обидно за себя, свою судьбу и не сложившуюся жизнь… Хуже было некуда…

Вскоре я покинул Москву и вернулся в родной город, обратно к маме. Она нашла мне там работу через знакомых такого же типа, что и раньше… Когда через год ее не стало, я ушел в запой, поняв, как скверно жить… По-крайней мере мне…

Из запоя меня вывел случай: напившись до чертиков, я заснул в сугробе. Вследствие обморожения пришлось ампутировать ноги. Я осознал, что жизнь ко мне несправедлива…

Даже начисляя пенсию по инвалидности, меня обманули, занизив ее на двести рублей… Большинство знакомых, мне говорили, что это так нельзя оставлять. Будто все так просто! Государство ездило на нас всю жизнь, и теперь продолжало нами пользоваться, хотя должны были обеспечивать нас после всего, что мы для них делали. Так что разбираться с оным обманом я не стал, понимая, что это ни к чему не приведет…

Порой мы смотрели на своих «соседей», прекрасно понимая, за что они сюда попали. Хотелось ткнуть в их недостатки и ошибки. Но сами мучились, не понимая, в чем наша вина, или оправдывали свои действия, пытаясь доказать, что все они были правомерными. Не перед кем-то… Перед самими собой…

Наверное, все пытались разглядеть отсутствие или присутствие нижних конечностей рассказчика после упоминания об их ампутации, но тьма, не тронувшая лишь лица, не позволяла этого осуществить.

– Давайте поблагодарим Ардальона за то, что он поделился с нами своей историей.

– Спасибо, Ардальон.

Поначалу приход сюда кажется спасением, ведь некоторые ожидают, что их взору предстанет куда более страшное зрелище. Но со временем понимаешь суть вещей. И то, что сперва казалось забавным приключением и новым опытом, обращается в самый страшный кошмар.

– Массимо, можешь начинать.

Молодой мужчина вдохновенно начал свой рассказ.

Моим хобби всегда была еда. Каразао, Пекорино, Порчетто, Боттарга… Эти слова – музыка для моих ушей. Когда я не ел, я думал о том, что хочу вкусить. Засыпая, я всегда смаковал, что буду поглощать завтра.

Многие удивлялись, как можно есть с самого утра. Но я и просыпался-то только от голода, поэтому мигом мчался на кухню, чтобы найти что-нибудь съестное.

В школе меня дразнили перекати-полем, намекая на мою шарообразную фигуру, что меня крайне задевало. От чего я начинал заедать проблемы новыми порциями пиццы и пасты. Как-то в старших классах я решился сесть на диету, но меня хватило ровно на полдня, после чего я истребил все содержимое холодильника. На этом мои метания были закончены, и я смирился с тем, что уродлив и никому не нужен.

Поэтому решил наслаждаться единственным, что доставляло мне удовольствие, если этого не хотел делать противоположный пол.

Моей мечтой было стать поваром. В колледже надо мной продолжали издеваться, подозревая в том, что я тайком поедаю продукты, предназначенные для занятий. Было очень обидно, хотя и соответствовало действительности. Застав за этим делом неоднократно, меня выгнали с позором. Ни в один ресторан брать меня не хотели без диплома, но одно третьесортное кафе было радо наличию у меня хотя бы незаконченного колледжа за плечами, поэтому незамедлительно приняло на работу. В течение ближайших пары месяцев оно понесло убытки вследствие моего неуемного аппетита. Выяснив причину приближения к банкротству, хозяин уволил меня.

Мама с бабушкой, как и в детстве, продолжали пичкать меня вкусностями, и я добрел на глазах. Они выполняли все мои прихоти, приговаривая, что избыточный вес может плохо отразиться на здоровьи, неся очередную порцию моего любимого Касу Марцу. Перерастя размеры дивана, я все меньше и меньше стал двигаться, возлегая на тахте, пока еще вмещавшей меня.

Помню, мама принесла мне только что вынутую из духовки лазанью и сказала, что посоветовалась с нашим доктором. Он сказал, что мне надо ограничить себя в еде, иначе сердце может не выдержать нагрузки. Но это было слишком тяжело для меня, а родные плакали, видя мои мучения при отказе от лишнего кусочка, поэтому продолжали кормить на убой.

Я располнел на столько, что перестал выбираться из дома. Связь с внешним миром осуществлял лишь через интернет. Там я познакомился с одной милой девушкой. Фотографию свою, конечно, я стеснялся показывать, поэтому для нее выглядел как малоизвестный, но довольно привлекательный актер. Я влюбился… Она настаивала на встрече, но как я мог явить свои необъемлемые телеса? Силы воли для диет и даже минимальных физических нагрузок у меня не хватало. Поэтому я решился на операцию по удалению лишнего жира. Кучи лишнего жира…

Но денег на это не было. Я создал сайт, где рассказал свою историю и стал собирать пожертвования. Вскоре денег было достаточно для осуществления плана. Обо всем с клиникой договорилась мама.

После операции я мог самостоятельно двигаться, но обвисшая кожа после липосакции нуждалась в резекции, поэтому потребовалась новая сумма. Я продолжил собирать пожертвования, выдумывая для своей избранницы истории про заграничные командировки, мешающие нашей встрече.

Когда нужная сумма была накоплена, я отправился самостоятельно в клинику, чтобы подписать договор и оплатить услуги. По пути я наткнулся на один ресторан, в который мечтал попасть с самого детства, но не мог себе этого позволить. В кармане была приличная пачка наличных, дававшая мне возможность опробовать в нем самые изысканные блюда. И я не устоял… Наевшись до отвалу, я решил оставшиеся после трапезы деньги потратить на запас излюбленного лакомства.

Встретившись с нашим давним поставщиком Салтерелле, как принято говорить во Фриули, я набрал его достаточно, чтобы хватило на весь квартал, с которым, впрочем, делиться не собирался. Добравшись до дома, я уже был голоден, поэтому тут же принялся поедать приобретенные запасы любимого сыра. Так и заснул с не дожеванным куском во рту. Проснулся в тот раз, наверное, впервые за долгое-долгое время не от голода. Меня жутко тошнило и тянуло в туалет, где я и провел целый день, попеременно садясь и сгибаясь над ним. Между приступами я снова прикладывался к сыру, чтобы восполнить израсходованную на спазмы энергию.

Мама отвезла меня к врачу. Проведя обследования и анализы, тот сказал, что виной всему кишечный миаз, назначил какие-то лекарства, процедуры и запретил на время кучу вкусностей, а любимый сыр, явившийся, по его заверениям, причиной всему, навсегда. Сказал, что необходимо соблюдать диету, так как резкие перепады веса вредны для организма в целом и для сердца в частности, поэтому после такой его потери снова резкий набор будет равносилен смерти. После услышанного меня пробрал сардонический смех. Я не выдержал этих ограничений, решив, что лучше короткая, но вкусная жизнь, чем долгая и пресная…

Грустные глаза рассказчика выражали непомерную скорбь от того, что здесь о еде только и оставалось, что думать или говорить.

– Давайте поблагодарим Массимо за то, что он поделился с нами своей историей.

– Спасибо, Массимо.

Нас всегда было девять, стоило одному «уйти», как неизменно на его месте появлялся другой. Порой такие замены ждешь с нетерпением, чтобы хоть как-то разнообразить рутину, но бывают и те, исчезновение которых для тебя становится большой потерей, как будто расстаешься с давним знакомым. Осталась последняя история, которую мы уже слышали неоднократно, но мечтали, чтобы она длилась бесконечно, потому что за ней последует то, что больше всего делает наше пребывание здесь невыносимым.

– Ну что ж, Дегэйр, настала и твоя очередь.

Мужчина, сидевший все «собрание», будто не слыша и не видя никого, начал свой рассказ, продолжая смотреть в никуда, словно говоря с самим собой или кем-то незримым для остальных присутствующих.

Мы познакомились с Дороте в Сен-Тропе, где я работал менеджером в одном из многочисленных кафе. Она приехала отвлечься от будничной скуки и понежиться в солнечных лучах. Увидев ее, я подумал, что это очередная девочка, с которой смогу развлечься. Но, пообщавшись, я сменил свои планы, осознав, что Дороте больше, чем временное увлечение. Вскоре ей пора было возвращаться в Париж, казавшийся другим концом света и предвещавший разлуку.

Она уехала. Первое время мы созванивались, делясь новостями и признаваясь друг другу в любви. С каждым днем я все больше и больше понимал, что умру, если не увижу ее вновь. Тогда я собрал свои пожитки и купил билет до столицы, не предупредив об этом свою возлюбленную.

Я позвонил ей только когда прибыл к месту назначения. Моя девочка была счастлива… Именно такой реакции я и ожидал. Мы вновь наслаждались друг другом, даря внимание и ласку. Я нашел неплохую работу и планировал создание семьи, о чем и сообщил Дороте в форме предложения. Она будто и не удивилась такому стремительному развитию событий, ведь, и впрямь, казалось, что мы знакомы уже целую вечность.

Спустя полгода после знакомства, мы поженились. На медовый месяц отправились в место, которое свело наши судьбы воедино. По возвращению началась совместная жизнь, оказавшаяся не совсем тем, чего я ожидал…

Красавица, в которую я когда-то влюбился, на глазах стала превращаться в обычную женщину, ходящую в махровом халате и шаркающих домашних шлепанцах. Я надеялся, что это не навсегда, но время говорило не в мою пользу. Быт оказался отличным от беззаботного плескания в прибрежных водах Ривьеры.

Я стал заглядываться на других девушек, уже не просто отмечая их внешнюю привлекательность, но и думая о близости с ними.

Я засомневался в том, что Дороте будет последней женщиной в моей жизни.

Как-то в офис, в котором я работал, пришла новая сотрудница. Она была довольно привлекательна и приветлива. Мы стали общаться и ходить вместе на кофебрейки и обеды. И так совпало, что именно тогда Дороте сообщила мне о своей беременности. Меня обуяли смешанные чувства: с одной стороны, я очень был рад тому, что стану отцом, но, с другой, я уже был во власти другой женщины и, приходя домой, не чувствовал к своей ничего. К той, что ждала меня с работы с горячим ужином, той, что по утрам вставала раньше положенного, чтобы успеть приготовить мне завтрак, той, что стирала мои заношенные носки своими нежными ручками, грубевшими от домашней рутины, той, что носила под сердцем моего ребенка…

Я начал вести двойную жизнь, словно подлый шакал, скрывая следы измены от на глазах полневшей супруги. Дороте встречала меня с работы, на которой я все чаще и чаще задерживался, с наивной улыбкой на лице и тянущимися ко мне руками, стремящимися заключить в объятия.

Через несколько месяцев я познакомился с еще одной девушкой, которая тоже стала моей любовницей.

Я был безумно счастлив, когда родился Жиль. В тот день я решил, что покончу со всеми интрижками.

Я осуществил задуманное, порвав с обеими разом. Стал возвращаться домой вовремя, уделяя внимание своей семье. Сейчас я понимаю, что это было лучшее время в моей жизни… Но тогда хватило меня не на долго…

Если б только возможно было повернуть время вспять, я бы, не задумываясь, выкинул из своей жизни всех женщин, с которыми был параллельно с Дороте…

Следующую я нашел в одном из клубов, в котором развлекался, сказав жене, что уехал в командировку.

Я запутался… Порой, приходя в семью, я чувствовал, что это мое истинное счастье, но выходя в люди, вновь пускался во все тяжкие.

Со временем меня повысили, о чем я не сообщил Дороте, тратя надбавку на свое усмотрение. Иногда приносимых мной денег не хватало, но я говорил жене, что надо подужаться, параллельно покупая очередной любовнице дорогие духи и снимая номер в фешенебельном отеле для своей с нею утех…

Я чувствую лишь ужас, отвращение и раскаяние, вспоминая вранье, произносимое мной в телефонную трубку жене, когда та звонила, чтобы узнать, когда я буду дома, пока очередная подруга ублажала мою похоть…

В один из подобных вояжей, я привез любовницу на Лазурный берег, остановившись в той же гостинице, что и с Дороте в наш Медовый месяц, предав воспоминания о нем и очернив место, которое свело наши судьбы воедино. Мы плескались в чистейших водах, пока моя законная супруга, уверенная, что я нахожусь в одной из рабочих поездок, якобы пытаясь обеспечить наше существование, ухаживала за Жилем, говорившем мне в трубку, что очень скучает и любит, пока моя подруга, сидела рядом, зажимая рот, чтобы не рассмеяться… Мой сынок просил возвращаться поскорее… А я менял драгоценные минуты с ним на возможность заглянуть под очередную юбку…

Порой Дороте спрашивала меня, верен ли я ей. И я без запинки отвечал, что да… Ее глаза выражали надежду на то, что я честен, и подозрение в том, что все же это не так… И моя бедная женушка шла готовить мне на утро костюм, сорочку и нижнее белье, которое на следующий день с меня снимала другая женщина…

Иногда они меня бросали, но чаще я уходил сам, когда они надоедали. Но в моменты, когда отвергнутым оказывался я, вымещал свою злость и обиду на ничего не подозревающих Дороте и Жиля, любившего кататься на переднем сидении машины, в которой незадолго до того, как посадить свою семью, я предавал ее и душой и телом…

Как то мы отправились с женой в гости. Она долго смотрела на меня, ничего не говоря, пока я был за рулем. Тогда я спросил, в чем дело. Дороте сказала, что чувствует, что я уже не с ней, будто у меня какая-то своя жизнь, в которой ей нет места. Я разорался на бедняжку, силящуюся сдержать слезы, и не справившись с управлением влетел в дерево, росшее на обочине. Последние слова, которые я сказал женщине, посвятившей мне жизнь, были слова ненависти и злости…

Не отводя взгляда от неведомой нам точки, мужчина закончил повествование, вновь погрузившись в раздумья.

– Давайте поблагодарим Дегэйра за то, что он поделился с нами своей историей.

– Спасибо, Дегэйр, – на «сегодня» это последнее, что нам разрешено произнести…

Наступает тьма, поглощая всех без остатка и оставляя наедине со своими мыслями и самыми жуткими воспоминаниями, которыми мы вынуждены бесконечно делиться с «сокамерниками» Ты пытаешься считать секунды до отступления мрака, но их здесь не существует, и начинаешь сходить с ума, теряясь в пустоте отсутствия времени, света и чего бы то ни было осязаемого.

Впервые встретившись с этой тьмой, становишься охваченным безумным страхом, что это навсегда. Что учесть вариться в мыслях о причине своего пребывания здесь без возможности видеть, слышать, говорить и осязать, возымела полную власть и не отпустит во веки веков.

Раз за разом словно просматриваешь замедленную съемку своего «падения», и постепенно открывается то, что ранее виделось совершенно по-другому или вовсе оставалось незамеченным. Кого-то мучит гнев, злоба и непонимание, почему они вынуждены пребывать в этом мраке, считая свои свершения либо благодетельными, либо слишком незначительными, чтобы стоять перед ответом. Иные же стремятся познать суть явления и ищут путь. Кому-то это удается…

Каждый раз, когда свет возвращается, вновь озаряя наши лица, мы осматриваем собравшихся, чтобы понять в том же ли мы составе.

Проводя взглядом по кругу теперь, мы понимаем, что Дегэйра с нами нет. На его месте находится молодая особа, чей вид сообщает об удивлении и благоговении от увиденного, явной причиной которого является ее недопонимание обстоятельств, в которых она оказалась.

Можно сказать, что это поразительно: в течение всего нескольких последних раз сменилось уже трое. Порой мы остаемся в прежнем составе очень-очень долго, прежде чем произойдет хоть одна замена. А тут, практически сразу, три… Задаешься вопросом: хороший ли это знак? Дает ли это нам надежду на скорейшее спасение из этого места, или наоборот лимит исчерпан, и нас ждет еще более долгое пребывание тут?

А, может, это совсем не имеет никакого значения, и все зависит лишь от каждого из нас?..

– Привет! – нас, как обычно, представляют друг другу, и мы поочередно склоняем головы, услышав свое имя, – единственное «телодвижение», возможное для нас, – Кассандра, Джанджи, Джемма… – снова те же имена и кивающие лица, – а это Альберта, она у нас новенькая, поприветствуйте Альберту.

Мы всегда приветствуем новеньких, но ни слова не произносится о покинувших нас.

– Привет, Альберта, – произносим мы хором.

– Ну что, кто начнет? – все молчат, – Почему бы тогда нам не выслушать сперва нашу новенькую?

Та взметнула высокие брови, явно не будучи новичком в публичных выступлениях, и приступила к своему рассказу с видом полным самоуважения и ощущения важности происходящего.

Идея открыть фонд у меня появилась еще в школе, когда мы писали сочинение на тему «Кем я стану, когда вырасту». Сначала я хотела рассказать, что мечтаю быть балериной, но мама посоветовала написать о благотворительности, потому что балеринами захочет стать половина девочек из класса, а мое сочинение будет выделяться своей зрелостью, оригинальностью и охарактеризует меня как доброго благородного человека с широкой душой. Учительница зачитала мое произведение перед всем классом, поставив в пример. Именно тогда я поняла, что это мое призвание.

На первых порах я находила бездомных животных и организовывала знакомых на сбор еды для них и поиска хозяев, которые впоследствии были нам благодарны и одаривали комплементами, восхищаясь находчивостью и альтруизмом.

Затем последовали местные одинокие старушки. Им новых хозяев я, конечно, не находила! Люблю эту шутку. Это было уже в старших классах. Я организовала группу добровольцев, которых распределила по этим бедным женщинам в помощь им по хозяйству и уходу за ними.

Как-то один из родителей моей свиты сказал, что одобряет мое начинание и готов поддержать материально, если в том будет нужда. Тогда я придумала собирать деньги для тех, кому они необходимы. Это был мой первый неофициальный благотворительный фонд. Чтобы получить деньги, просители описывали свои истории и мотивировали желание получить материальную помощь. Я выслушивала их, или зачитывала, если это было в письменной форме, и решала, кто более достоин. Бывали и такие, кто просто хотел поживиться. Специально для предотвращения подобных обманов я организовала знакомых для проверки достоверности фактов, которые предоставляли просители.

Уличенных в обмане я заносила в черный список, который предоставляла на суд общественности. Изредка случались и ошибки, но они терялись в общей массе творимого мною добра.

Параллельно с благотворительностью я пела в церковном хоре, совместив дела прихода со своими деяниями. Местный священник хотел полностью объединить мой фонд со своим, но я нашла слова и причины, чтобы предотвратить это. Ему ничего не оставалось, как согласиться со мной. Как я могла отдать свое детище во славу этому поборнику чужих заслуг?

После школы вопроса о поступлении в колледж передо мной не стояло, это просто не обсуждалось. И в Тринити я так же продолжила свою благотворительность, организовывая творческие вечера по сбору средств для нуждающихся. Было очень интересно готовить речи, соответственно выбранной тематике, будь то бездомные или больные СПИДом. И все они были благодарны, когда я самолично вручала им необходимые вещи, еду и препараты, купленные на собранные средства. Помню, однажды попался один неблагодарный тип, заразившийся ВИЧем, наверное, от своего голубого дружка или когда кололся всякой дрянью, который заявил, что не нуждается в моих подачках. Многие уверенны, что об их статусе никто не узнает, так как это врачебная тайна, но на самом деле существуют списки, в которых можно отыскать всех, у кого когда либо был обнаружен вирус иммунодефицита человека. Прибегнув к помощи знакомых, я смогла заполучить «лондонский каталог», скажем так. Потом, как добрая фея, я являлась к этим больным, одаривая всем необходимым. А этот не оценил моих усилий и благосклонности к нему, оскорбив мой порыв. Тогда я решила, что будет целесообразно отбирать из этих списков тех, у кого нет возможности позаботиться о себе самому. Тот тип, видимо, был достаточно состоятелен и не нуждался в наших средствах, но можно было бы вежливо об этом сообщить, а не строить из себя обиженного и оскорбленного.

Некоторые интересовались, почему я прибегла к такому нетрадиционному методу, вместо того, чтобы, как и раньше, помогать тем, кто попросит сам. Но я подумала, что на много интереснее преподнести это человеку, который сидит и не о чем не подозревает, воспринимая все как дар свыше.

Теперь я совмещала благотворительность с пением на сцене, вместо церкви. Стали появляться поклонники, и меня начали приглашать в различные проекты и рекламу. Вскоре времени на благотворительность становилось все меньше и меньше, но таблоиды пытались очернить меня всякими грязными слухами, поэтому я усилила эту сторону своей деятельности и вернула свое доброе имя. Именно тогда я открыла официальный фонд имени себя, ставший довольно-таки популярным и востребованным. Я ездила по всему миру, чтобы облагодетельствовать бедняков и обделенных. Став известной с помощью пения, я поняла, что теперь обо мне больше говорят именно в ключе благотворительности, поэтому, естественно, на это я отводила большую часть времени.

Меня поражали те, кто имел финансовое благосостояние, но отказывал моему фонду в финансировании. Вскоре эти жадные личности находили нелицеприятные отзывы о себе в прессе и телевидении. Конечно, это делалось не мной лично, чтобы не запятнать свою честь, я прибегала к иным помощникам. Я возмущалась глупости окружающих, которые отказывали сами себе в возможности сделать добро, которое им обязательно зачтется и в этой и в той жизни.

Спустя пару лет после свадьбы, муж заявил, что хочет ребенка. Многие мои сверстницы уже давно обзавелись потомством, но я не могла себе этого позволить, видя их раздобревшие фигуры. Для меня было неприемлемо так изуродовать свое тело, поэтому я решила усыновить кого-нибудь. Как-то, будучи с миссией в Никарагуа, я приметила очень симпатичного мальчика, коих не встречала ранее среди этих обездоленных. Да что там, даже среди обычных детей. Тогда я решила усыновить именно его. Муж требовал собственное дитя, но я сказала, что либо этот, либо никакого. Процесс усыновления начался, но муженек пошел на попятную. Отказаться от мальчика я уже не могла. Что бы обо мне тогда заговорили? Так что великовозрастного ребенка я променяла на маленького, принесшего мне новых почитателей.

Как-то я с волонтерами застряла в одном из аэропортов Боливии.

Нам предоставили какие-то ночлежки, где из развлечений не было совершенно ничего. Тогда я и нашла Библию в ящике прикроватной тумбочки, которую стала читать от скуки. Меня очень увлекло это занятие.

Я узрела много вещей, которые не видят живущие на нашей земле. Я увидела свои деяния, как заслуживающие моего дальнейшего пути к свету, который я и продолжила с еще большим рвением после того, как смогла покинуть этот клоповник.

Я стала просвещать массы, указывая им верный путь. Меня приводили в исступление лица, смотрящие на меня во время произнесения мной речи, а невежды, отворачивавшиеся, усмехавшиеся или уставившиеся с непонимающим или отчужденным видом, вызывали поначалу злобу. Но со временем к таким особям я стала относиться снисходительно, жалея их и предвидя огненную гиену, уготованную им.

Глобальные катастрофы и эпидемии были очень плодородной почвой для моего фонда. Сразу начиналась шумиха, куча финансовых притоков и возможностей продвижения. Я всегда была на гребне волны и там, где нуждались больше всего. Именно поэтому я и помчалась в Японию, как только услышала об этом жутком землетрясении. Последнее, что помню, развалины в Ибараки и летящая мне на голову балка.

По ходу повествования выражение лица новенькой сменилось с благоговейного от мысли о попадании в круг почитателей ее заслуг и добродетелей, на изумленное от того, что речь ее оказалась не столь официальной и стройной как обычно, выдав многие факты, которые она всегда старалась скрыть.

– Давайте поблагодарим Альберту за то, что она поделилась с нами своей историей.

– Спасибо, Альберта.

Кто мог осудить человека, целью которого был Рай? Но хотелось спросить эту женщину: возможно, стоило стараться просто жить так и делать такие поступки, чтобы быть достойным попадания туда, а не ставить каждый раз галочку, подав бездомному и требуя его преклонения. Но мы не имели такой возможности. Да и кем мы являлись, чтобы осуждать?

– Джемма, давай теперь послушаем тебя…