Нейронная одержимость

Глава 6

в которой Адриан ошибается, мужчина проигрывает спор, а демоница недовольна.

Стопы улья Каллиник.

Деревянная мостовая. Видимо, в этом киберпанке с лесом проблем нет. Брёвна и временами торчащие чурбаки могут поломать мне стопу, но лучше других заставляют держать бдительность. Погони нет, и я могу кое-как освоить интерфейс нейроимпланта. Пиктограммы, правда, временами улетают куда-то за пределы кадра, но в конечном счёте я нахожу навигатор, выводящий прямо перед носом объёмную, синеватую модель города. В памяти всплывает очередной обломок памяти Адриана.

Обучение моего визави когда-то невероятно давно. Много пергамента, восковых дощечек и голографических моделей. На медной модели, выполненной с маниакальной точностью одержимого архитектора, видны знакомые шпили, блоки домов, притаившиеся у опор, мосты, серебряная река… Старец в богато украшенном плаще длинной указкой показывает мне, (ну, Адриану) каждый из районов.

Я не вспоминаю, о чём был тот разговор. Сомневаюсь, что и Адриан помнил. Но кое-что этот осколок мне всё же дал — название места, где я оказался. Нижнедонск. Шесть шпилей по обе стороны пока безымянной для меня реки, циклопический город, под которым трещат кости земли. Родное место в прошлом моего тела и проклятье моей души. Что ж…

На модели «шпили» выглядят изящными колокольнями какого-то готического собора с видимой паутиной аркбутанов. Видимо, об обитателях их вершин говорила Ада, вещая про каких-то очередных боевиков. Если масштаб соблюдён верно, то в «шпилях» живёт население хорошего такого города, а в контрфорсах — как минимум элитное жилье. Правда, один то шпиль то ли недостроен, то ли разбомблен… мрачное, должно быть, местечко. В центре, естественно, Великий Собор, посвящённый какому-то местному герою. Река… стоп. Город же Нижнедонск, так это, значит, местный Дон? А похож, похож по форме…

— Тук-тук-тук, — воспоминание рассеивается, и я обнаруживаю себя всё так же бредущим по тротуару.

— Развлеклась?

— Не отвлекаю?

— Ничуть. Всегда рад приятному разговору.

Ада постепенно материализуется. Сначала — тонкие алые контуры, потом — полупрозрачная «заливка», мигающая пикселями. И лишь спустя пару ударов сердца я вижу парящую рядом фигуру демоницы. Всё такой же прекрасной и смертельно опасной. Судьба Адриана меня не прекращала волновать, пусть от него мне досталось только видавшее виды тело да разорванная в клочья память. Ещё и голова почему-то трещит… впрочем, немудрено — после такой-то встряски. Останавливаюсь отдышаться. Интересно, тут курят? Судя по нервничающим лёгким — ещё как. Демоница недовольно фырчит и спускается прямо к моему лицу.

— Ты сбавил темп. Рано, скажу тебе, расслабился.

В ответ только морщусь. Я сразу решил — в откровенность с этой сущностью играть пока не стоит. Особенно — в откровенность насчёт того, что совершенно не помню, где именно у Адриана надёжная нора в ульях. Пауза затягивается, а гостья моего импланта и не пытается уплыть с поля зрения, несмотря на все отмашки рук. От гальдрастава меня сдерживает только осознание, что на звуковой удар сбегутся все местные патрули — и здорово мне осложнят жизнь. Приходится втягиваться в разговор.

— Просто выбираю цель, — ворчу я и ставлю навигатору подножие улья Балагуровых в качестве цели. К моему удивлению, трёхмерная модель появляется аккурат под арочным основанием того самого «недоулья». На той стороне реки. Ада залетает мне за плечо, вызывая сухой треск в ушах. Я чувствую острый аромат имбиря, источаемый её сущностью и, хоть прекрасно понимаю, что тело реагирует на набор строчек кода в моём импланте — не могу его победить.

— Мосты нам не пересечь, — замечает Ада без какой-либо игривости.

— Одиночный путник в забитом автобусе? Не смеши.

За разговором улица уводит меня от звуков побоища, но и подальше от реки. Людей становится заметно меньше — то ли работают, то ли попрятались, пока снаружи не станет меньше шума. Пару раз резко поворачиваю, чтоб сбить логику ищеек. Правда, ненадолго — навигатор не мог отобразить все изменения Нижнедонска. Вроде недавно рухнувшей древней стены, в которую я упёрся, нырнув в очередной проулок. В любом случае, лёгкое путешествие снимает горькое послевкусие после бойни на рынке и ком, до этого временами накатывающий откуда-то из глубин тела, затихает. Но — не Ада.

— В одиночку ты бы прорвался наверняка. Но у тебя есть я.

— И давно святоши стали сканировать нейроимпланты?

— С тех пор, как у подножья шпиля могучих Каллиников в реальный мир и Порайскую сеть вырвалось чудище.

— Ты про себя или того робота-поварёнка?

— Одно всегда зависит от другого, — криво усмехается демоница, обнажая белоснежные остренькие зубки. — Я всего-то пощекотала неразумному брату нервишки и дала ему искру, разбудившую дремлющее в душе пламя. А он решил не оставаться в стороне от веселья.

— Об этом попозже, хорошо? — негромко говорю я, проскальзывая мимо перебегающих от дома к дому прохожих. Они почти не болтали, только прислушивались ко всё ещё грохотавшему жару сражений.

— Говорят, там четыре патруля положили. И двух мирских отцов.

— Брешешь!

— Да вот тебе круг небесный! Демоницу загнали, которая в одной из шлюх свернулась калачиком. Брать пришли — а она хвать, и давай вселяться во всё, где даймоны клятые прислуживают!

Местные вздрогнули. Ещё бы — если правильно помню по словам Ады и опыту Адриана — мелкие инфобесы настолько приучены к поводку, что спокойно заселяются в импланты, машины и даже бытовые приборы. Тем самым давая толику разума во что-то привычно тупое. Вроде холодильника. Или биомеханического конструкта. Кстати — если на мосту действительно заслон, то как они будут из всего этого зоопарка вычленять одержимого человека? Этот вопрос я и задал демонице, едва мы отошли от местных.

— Их ищейки чувствуют моё племя лучше, чем ты чувствуешь солнечный жар, мирские отцы выделят как подозрительного, духовные определят твоё неверие по мимике, а мнемонические — пропустят через невидимое сито код души и найдут в нём аномалии. Нет, не выйдет. Даже очень опытные носители проваливаются, а ты, без обид — лишь начинающий.

Жму плечом. С демоном и женщинами особенно не поспоришь — особенно когда она права. Улица начинает расширяться. Людей становится всё больше, и мне слышится явный гомон толпы, отражённый от стен. Бунт? Демонстрация? Массовое шествие? В любом случае, там будет гораздо проще спрятаться. Я едва не налетаю на какого-то бродягу, с голову до ног облепленного амулетами, рваными свитками и чем-то вроде печатей чистоты. Ада шипит и заметно теряет материальное воплощение. Но продолжает молчать.

— Ладно, придумаю что-то. Не отсвечивай.

— Ты же не думаешь всерьёз идти на место казни? — неожиданно негромко спрашивает моя гостья. Не дожидается ответа и окончательно пропадает с моего поля зрения.

Народ всё прибывает. Вновь сузившаяся улица резко поворачивает и выныривает прямо на небольшую площадь с характерным, словно списанным у Сурикова, лобным местом. Я пропустил «затравку» и казнь каких-то мелких не то дилеров, не то рэкетиров — их отрубленные головы с лохмотьями нейроимплантов уже водружали на «рожки» — редкий металлический частокол. Можно было потихоньку расходиться с наиболее нетерпеливыми или спешащими — но оставался ещё последний приговорённый. И мне любопытно

Молодой парень, неестественно бледный даже для того, кого подводят к залитой кровью плахе, мелко дрожал. Местный аналог священника читал ему какую-то гремучую смесь гимнов и отпущения грехов. Я прислушиваюсь, даже не пытаясь разобраться, есть ли у меня звуковой имплант, и какие настройки у него. Адриан и так мог похвастаться острым звуком. Хотя гомон, крики лоточников (снова они!) и окрики местных городовых мешают понять текст целиком, я понимаю — читаемое перед осужденным не имеет никакого отношения ни к православию, ни к христианству вовсе. Поминают всё ту же грешную плоть, коварных даймонов и тщеславных демонов, да благословенных отцов и некоего Первосоздателя. Жуть, да и только.

В попытке отвлечься и понять немного больше окружающий мир плюю на конспирацию и спрашиваю у стоящей рядом парочки (мужик и парень, рабочие робы, нескрываемые и потёртые провода имплантов торчат из затылка):

— Чего, милсдари, хороший кат спустился в наши края?

— Так, мелкая сошка, — сплёвывает щербатый парень. — Косит под Мацыевского. Только перчатки предпочитает золотые.

— Запнётся на крёстном целовании или нет? — спросил в пустоту мужик постарше. Видимо, мастер. — Прошлый вот ляпнул про государя, хотя артистка давала крестное целование дому — так сам потом под батогами лежал.

— Ну неет. Его же Каллиники сверху спустили, а не староста концов.

— Забъёмся на серебряный?

— А давай! — мужик плюнул и с размаху ударил по подставленной ладони. — Разобьёшь, кура?

Я разбиваю их рукопожатие. И настораживаюсь. Вряд ли «кура» с ударением на первый слог описывают курицу.

— А что, видно по мне?

— А то. Видали мы вашего брата, снуют, передают что-то… не, не обижайся, у меня бы духу на то не хватило. Я может, из самых что ни на есть Стоп, ноженек Улья, но они мне знакомы с детства, а эти Уары, Балагуровы, шуты чёртовы и прочие… — зло сплёвывает. — Не, их брат мне незнаком. Я лучше тут посижу.

Соседи шикают на нас. Я приглядываюсь к палачу. Чёрный острый колпак — всё, как положено. Неожиданная атласная косоворотка — вроде и чёрная, но золотое шитье переливается и светится, как голограмма. Перчатки чёрной кожи скрывают руки. В целом, если кто и подумает отомстить палачу — ему придётся очень сильно постараться.

— … экзарху Луке Хитрово-младшому, третья ветвь! Именем суда орденского, забывшему страх Первотворца! Забывшего роспись о том, что-де отказывается Лука от рода и служения оному! Забывшего господарское крестное целование…

— Хорошего палача выписали, — бормочет мужик и кидает монетку парню. Тот азартно пробует её на зуб, а затем прячет за щеку. На всякий случай. Я невзначай проверяю кошелёк. Такая толпа — приманка для карманников. — А может, хоть казнят всерьёз?

— Ну дядька Панкрат, за шпиёнство? Казнить? Не, сожгут разрядные тетради, да отпустят с миром.

— Прав ты, молодой, прав…

Действительно, тащат разрядные книги. Если правильно помню, то они не просто содержали роспись фамильного древа, но ещё и место занятий, связанные роды, отличия и наказания… Мда, в местном полуфеодальном обществе такое прям как «проклятье памяти». Кем ты станешь, не опираясь на свой род и свою знатность? Королём подулья?

Кстати, а что насчёт меня, точнее — моего визави в этом мире? Осколки памяти подсказывают мне десяток родов. Имплант забит невмами — и хоть я опасаюсь их использовать, но понимаю — такого рода знания не приходят из библиотек. Скорее — от учёных мужей, которые по нынешним традициям стараются прибиться к власть держащим. Чтоб не сожгли на костре. Благо, тут есть ещё и вполне осязаемые демоны.

— И за такие его злые и мерзкие пред Первосоздателем дела и господарем и шурином саааамаго Комнина, за измену всему улью Каллиник… приговаривал совет ордена! — толпа мгновенно затихла. Я даже слышу шум воздуха, заходящего в лёгкие палача. — За бытность лазутчиком по указу неведомого чорта приговорили казнить злою смертью — толпа охнула, — такой, что легче было б ему умереть.

Многоголосый выдох окатывает меня всем спектром запахов. Я прикрываю глаза, но память мне не отвечает. Произошло что-то плохое, или шпион отделался лёгким испугом

— Политииииииическая, — махнул рукой Панкрат.

— Иным это хуже смерти, — пожал плечами подмастерье. — Ты как, кура, согласен?

— Ну к верхушке шпиля его теперь точно не пустят. Рожа теперь будет не та.

— Да выпутается, паук… да паук и есть, а не Лука! Хитрово такие… всегда выпутываются. Скоро и этот выплывает, обязательно выплывет, с чистейшей разрядной книгой и чистейшей совестью, прям как обкакавшийся малец.

На спине у обезумевшего от счастья парня начали раскладывать тетради в кожаном переплёте, а словоохотливый Панкрат ведает мне, почему не любит Хитрово. Всё просто — этот великий и хорошо расплодившийся великий дом сделал себе состояние на шпионах. Они работают на всех и готовы настучать даже на родную мать — а на местные законы и местные же святые тексты чихали с верхушки шпиля, ведь их услуги нужны всем.

— Не скажи, дядька, среди них и книгочеи великие есть…

— Нет, Игнат, может, и есть, но и те книгочеи не Лаодикии честные. Эти бледнявки сидят в Пургатории, как в саду, и тащат бесов, как орденская гончая. Вот только церковники их в топку пускают, а эти, — мужик кивает на помост, где на тощей спине под окрики и вой догорает разрядная тетрадь, — их тащат нам в головы и в дома. Не доведёт это их до добра, ой не доведёт…

Панкрат рассуждает ещё минут с десять на тему заковывания бесов в металле и пластике. Мне нравится, что даже в поливании «бледных» и «глазков» (сжигаемый стяг намекает, что око в треугольнике — символ великого дома Хитрово) не срывается до глупых оскорблений и не допускает неточного отношения к своему делу. Это может пригодиться, и когда Луку уводят на «выдачу головой» (то есть — позорное оскорбление при всех гостях Каллиника), я беру контакты панкратовой мастерской. А после — аккуратно ухожу с площади. Тем более, что в желудке неприятно урчит.

Я не захожу в первую попавшуюся корчму. Обязательно встречу церковников, а вот свободное место не найду. Память подсказала, что проще будет посидеть в тихом зале поближе к реке. У приметных, знакомых мест я поворачиваю — и натыкаюсь на знакомую вывеску с чашей. Интерьер меня не очень радует. Потёртый пластик, замызганное дерево столешниц и яркие голограммы свечей. Правда, бармен узнаёт меня мгновенно.

— О, Адриан. Тебя уже ждут, — он подмигивает. — Вроде настроены нормально. Тебе как обычно же?

— А то, — бурчу я, искренне надеясь, что Адриан именно так бы и поступил. Хватаю пиво в весьма увесистой кружке и не менее массивное железное корытце с какой-то мясной снедью.

Трое бледных амбалов, едва завидев меня, встают с мест. Я откладываю корытце (хочется ещё поесть) и отхлёбываю прилично пива. Неплохое — с явной пшеничной ноткой, лёгкой горчинкой и без лишнего кисло-сладкого привкуса. Дожидаюсь настороженных взглядов. Делаю ещё глоток, с весельем наблюдая, как посетители спешно собирают вещи.

— Милсдари любезные, не меня ищете?

— Адриан? Кура?

— А если и кура, то что — нельзя хмельного испить?

Вместо ответа наиболее крупный и нетерпимый, с забавной тонкой косичкой вместо традиционной для остальных лысины, начинает доставать что-то, подозрительно напоминающее ствол. Я не дожидаюсь его появления и усиленной рукой отправляю в полёт кружку с недопитым пивом. Быки откровенно замирают, пока толстое стекло пробивает маску и вминает кости носа в лицо незадачливому стрелку.

— Мужик, ты чего…

— А нахрен ему доставать ствол? — логично возражаю я.

— Да какой ствол, так — печать дома великого…

Я вкладываю всё накопившееся раздражение в пяток матерков и едва не пропускаю, как к ним присоединяется ещё один. Жилистый, бледный — но не лысый. Глаза — маслянистые, взглядом не встречается. Багрово-бронзовые цвета одежд намекают на какой-то левобережный дом, а вот семейная бледность, видать, передалась от обитателей хитровских тёмных залов и потаённых каморок. Тааак. Вот ты, Коля-Николай и попал в оборот. Старые грешки Адриана? Местные безопасники? Предложения, от которых не стоит отказываться?

— Прошу прощения за моих подчинённых. Они не привыкли, что в подулье может случиться… всякое. Присядем? Мы с вами лично не общались, только перебрасывались словесами в Пургатории.

— С удовольствием, — я даю отмашку бармену на тему пива. Девка приносит мне и корытце, и напиток. Я ему и в оба глаза слежу за «знакомцем». Его быки уносят куда-то нокаутированного (надеюсь, не убитого) амбала.

— Вы не представились.

— Зинтрин, — шелестит парень и опускает взгляд. — Предпочту не называть фамилию — ведь кругом пчёлы-ищейки. Скажу лучше так — на моей печати есть ключи.

Два ключа? Нет, три, подсказывает мне память. Три ключа на гербе Великого Дома Уар. Левобережные воины, обороняющие Нижнедонск и его засечные черты от Великой степи и того, что ей рождается. Странно, не похож он на них. Плод династического брака? Возможно, да и охранники с кем попало не ходят. Птица высокого полёта спустилась в трактир «У чаши», хоть и не с самого гнезда.

— Вы хотите мне что-то предложить или о чём-то узнать?

— Мне, конечно любопытно, куда вы пропали из сети почти на двое суток, но я уважаю чужие тайны. Хоть кузены по маме бы за такое по голове не погладили, — хихикает хорёк. От грубоватых Уаров в нём только волосы и фамилия. Не более того. — Мне нужно кое-что доставить на Левый берег и доставить срочно, но церемониальные встречи в Птичьем улье не позволяют мне отлучиться.

— Физическая доставка — не мой конёк. Тем более мосты стоят из-за сегодняшних событий.

— Но вы изворотливы, как уж. Сумеете. Тем более — за крепкую плату.

— Насколько крепкую?

— Как пятьдесят денариев.

— Не меньше сотни, — отрезаю я.

— Пусть сотня, — играет желваками Зинтрин. — Но — этим вечером. Пакет срочный и не должен попасть в руки церковникам. Особенно — церковникам дома Каллиник.

— Надеюсь, внутри не спрятан инфодемон?

— Упаси вас Всесоздатель… Всего лишь старый перстень, который ничего не скажет постороннему. Но он должен попасть на Левбердон как можно быстрее, — пускает беспокойства Зинтрин. — Крайне желательно — сегодня.

Левбердон? Я едва не хохочу, но допускаю на лицо лишь кривую улыбку. Знакомые места. Пусть и бывал на них в другой жизни — но и сейчас не откажусь от вида на правый берег. Небольшое путешествие, шашлык и Опять же — мне по пути. Цепляю на лицо маску лёгкого любопытства.

— Допустим. Какой размер у пакета?

Уар достаёт герметичный контейнер и распинается насчёт стандартных мер защиты. Я невпопад киваю, чувствуя, что пиво начало чуть-чуть разморять. Но окончательно расслабиться мне мешает настойчивый шёпоток Ады. Которая ещё в самом начале рекламной речи Зинтрина посоветовала:

— Будь осторожен. От него смердит святостью.