Неведомый груз

Ночью

Было двадцать два часа. Коридоры и почти все комнаты института опустели. Много ночей провел здесь Николай Григорьевич Крылов, но, как всегда, в первые минуты его охватило чувство, будто очутился он в незнакомом месте: настолько сильно отличалась ночная жизнь лабораторий от дневной. Больше не раздавались привычные громкие звуки, голоса сотрудников, шаги, непрерывные звонки… Крылов медленно шел вдоль дверей, у которых предостерегающе горели красные, зеленые и синие лампы. Таблички со словами «Входить в защитной одежде и маске», «Сверхвысокое напряжение» провожали его одна за другой.

Во многих лабораториях различные механизмы действовали, не останавливаясь недели и месяцы. Тихие стуки, щелканье, шорохи — звуки, обычно таящиеся где-то под спудом других более сильных и резких, раздавались сейчас ясно, четко. Как мыши в подполье, осмелели они в ночной тишине и наполняли все здание.

В институте, где Крылов был заместителем директора, уже несколько лет проводились сложные опыты, помогающие проникать в тайны землетрясений и образования некоторых горных пород. Эти опыты требовали условий, подобных существующим в земной коре на глубине многих километров.

Чтобы воспроизводить механические и физико-химические процессы при давлениях и температурах, соответствующих естественным, лаборатории института имели установки, спроектированные выдающимися физиками, химиками, математиками. Некоторые исследования приходилось делать, наблюдая за процессом при помощи оптических приборов или аппаратов, передающих показания измерителей на расстоянии.

Крылов подошел к одному из стенных шкафов с измерительными приборами и открыл его ключом. Далеко, в углу двора института, в помещении, похожем на дот, были установлены термопары для измерения очень высоких температур и манометры, рассчитанные на колоссальные давления. Там медленно-медленно образовывался минерал, который человеку никогда еще не удавалось получить искусственным путем. Крылов представил себе длинную толстую трубку, сделанную из самого тугоплавкого материала, и прозрачные капли, падающие из нее и превращающиеся в кристаллы. Стрелки указателей, вздрагивающие на светящихся шкалах, приближались к красным чертам, но не переходили их: сложный процесс пока, автоматически, шел нормально. Через два часа надо будет снова взглянуть на приборы… Крылов запер шкаф и поднялся по лестнице на третий этаж в свой кабинет. Лампа в глубоком зеленом абажуре мягко освещала стол со стопкою газет и четыре телефона, выстроившиеся, как батарея, готовая начать действовать каждую секунду. Высокий стеклянный шкаф с книгами, диван, кожаное кресло, цветы на окнах придавали кабинету спокойный уют комнаты обыкновенного жилого дома.

Крылов сел за стол и раскрыл папку с телеграммами и газетными вырезками, поступившими за день. Вести прибыли из самых далеких друг от друга уголков земного шара, но объединяло их одно: все они говорили о проявлении колоссальных сил, таящихся под землей: о землетрясениях, об извержениях вулканов, о новых гейзерах… Десять тысяч землетрясений в год, около 30 в каждые сутки, происходят на Земле. Конечно, они разной силы. Сегодня, например, легкие подземные толчки отмечались на Гебридских островах и в Порт-Саиде… А из далекой азиатской страны пришло тревожное сообщение о двенадцатибальном землетрясении и об исчезновении небольшой горной деревни.

Двенадцать баллов — «страшное бедствие» в переводе на обыкновенный язык. Крылов нашел нужную сейсмограмму, записанную сейсмографом института. Ломаные линии почти одинакового размаха бегут по глянцевитой жесткой бумаге сейсмограммы — и вдруг крутой взлет, такое же падение, опять взлет… Там, в горах, в это время был час ночи, люди спали. Сейсмограмма как будто оживала перед глазами Крылова. Ее черные линии превращались в широкие трещины в земле, поглотившие людей, животных, здания…

«Отец сейсмологии» Б. Б. Голицын писал, что всякое землетрясение можно уподобить фонарю, который зажигается на мгновение и освещает внутренность Земли, позволяя рассмотреть происходящее в глубинах. «Что же осветила эта вспышка, унесшая несколько сотен человеческих жизней?» — думал Крылов, держа в руках сейсмограмму. Глухие, неизученные горы, по-прежнему хранят свои тайны. Может быть, завтра, а может быть, через десять лет там опять случится такая же катастрофа. А сейсмограммы, записанные разными сейсмическими станциями, послужат памятниками всем погибшим…

Внезапно Крылова отвлек звонок телефона.

— Николай Григорьевич! — раздалось в телефоне.

Крылов поморщился, невольно отведя трубку от уха, — так громок был звук, заставивший неприятно задребезжать мембрану.

— Слушаю вас.

Но голос замолк. Только слабый стук раздался несколько раз. Все тише, тише… Потом исчез.

«Раздумал разговаривать», — решил Крылов, кладя трубку на место. Он снова занялся своей работой.

Но странный звонок почему-то не давал покоя. Николай Григорьевич закрыл папку и задумался, смотря на телефонные аппараты, как будто ждавшие чего-то. Трудно все-таки допустить, что человек, ночью набравший номер телефона заместителя директора института, вдруг почему- то бросил трубку — и так внезапно… Голос был особенно громок, значит, вызов происходил через местную автоматическую станцию.

Говорившего, очевидно, что-то взволновало, он почти кричал. А потом этот стук, сначала отчетливо раздававшийся в телефоне, а затем все замирающий и замирающий, словно маятник останавливающихся часов…

Крылов положил руку на телефонную трубку, не снимая ее, и постарался представить себе происходившее в лаборатории. Не мог же неизвестный молча стучать по корпусу трубки, по микрофону. Может быть, он выпустил трубку из рук? Тогда она повисла на шнуре, и стук мог происходить от ударов ее о ножку стола, стула, наконец о стену. Наверно, с кем-нибудь, кто работал в лаборатории один, случилась беда. Может быть, сердечный припадок? Территория института велика, много помещений разбросано во дворе. Как узнать, кто снял и вдруг уронил трубку, не договорив начатой фразы? Но если трубка до сих пор висит на шнуре, номер этого аппарата должен быть все время занят. Крылов достал из ящика стола список телефонов института. «Начнем сверху», — решил он. «Автоматических регуляторов лаборатория», «Авторемонтные мастерские», «Андреев. Борис Петрович»…

Разные голоса отвечали Крылову на его фразу: «Это Крылов. Как там у вас?» Некоторые лаборатории молчали. Уже — пустые. Список телефонов благополучно приходил к концу, и Николай Григорьевич начинал сердиться на неведомого человека, выбившего его из колеи явно без всякой серьезной причины.

В лабораторию № 3 Крылов позвонил машинально. Он знал, что там нет никого. Работавший в лаборатории Гребнев после недели напряженных исследований отдыхал за городом. Днем в ней вел наблюдения другой сотрудник института, ушедший домой. Однако телефон оказался занятым. Кто же мог сейчас находиться в лаборатории? Крылов снова набрал шесть-один. Занято. Повторив вызов еще несколько раз, Николай Григорьевич решил пройти в лабораторию.

После нескольких дней оттепели вернулись морозы, и теплый воздух, застигнутый ими врасплох, превратился в иней, причудливо разукрасивший ветви деревьев, провода. Длинные белые иглы покрывали даже края абажура лампы, ярко обвешавшей крыльцо. Прислонясь к стволу высокого ясеня, стоял старый вахтер. У его ног, с виноватым видом опустив голову, сидела овчарка.

— Разве крыса — это твое дело, чтобы поднимать панику? Для крыс есть ловушки. А ты — сторож… — услышал Крылов наставительный голос вахтера.

В морозном тумане из окон отдельных корпусов в глубине двора института тянулись тускловатые оранжевые полосы света. Все было так спокойно, обыденно.

«Разве телефонный звонок — твое дело, чтобы поднимать панику?» — усмехаясь, подумал Крылов. Ему показалась нелепой тревога, вдруг охватившая его в кабинете. Надо было бы вернуться, но до лаборатории № 3 оставалось несколько шагов.

Дверь оказалась незапертой, но в комнате царила полная темнота, и светились только окрашенные специальным составом выключатели и приборы. Уже на пороге Крылов услышал как будто гудок далекого-далекого парохода. Николай Григорьевич зажег карманный фонарь и направил луч в сторону звука: гудела телефонная трубка, свисавшая на шнуре со стола.

Лаборатория № 3 представляла собою часть огромной модели, служившей для воспроизводства и изучения «механизма землетрясений». Только небольшая часть помещения была занята измерительными приборами и письменным столом Гребнева. Все остальное отделяла глухая стена, уходившая вниз до самой земли. Сейчас в стене зияла довольно большая трещина. Крылов быстро обвел всю лабораторию лучом фонаря. Сначала комната показалась пустой. Но вдруг ученый заметил в углу у окна валявшийся стул и около него вытянутые на полу ноги. Гребнев лежал вверх лицом, струйка крови, темнея, растекалась по светлому ковру. Николай Григорьевич бросился к сотруднику, расстегнул его воротник и приложил руку к сердцу. Оно еще билось.

Гребнев раскрыл глаза.

— Уже все прошло, Николай Григорьевич. Сейчас встану… После двенадцатибального землетрясения на островах архипелага Науэ так приятно полежать на твёрдой земле…

«Бредит» — решил Крылов. Положенный на стол фонарь освещал узкую полосу комнаты и Гребнева. Молодой человек попытался приподняться, но тотчас же снова опустился на ковер.

— Переоценил свои силы… — сказал он.

— Ладно, ладно. Не разговаривайте. Я позвоню в медпункт. Потом все расскажете.

Фонарь был уже раньше сильно разряжен и теперь медленно гас. Дальние предметы совсем исчезали в темноте, а очертания более близких расплывались в мутножелтом свете. Минуты ожидания тянулись для Крылова очень мучительно. Гребнев опять потерял сознание, и его руки, как казалось Крылову, холодели с катастрофической быстротой. Наконец по лестнице раздались торопливые шаги работников скорой помощи.

Опыт удался!

На другой день первым человеком, которого Крылов увидал в подъезде института, был Гребнев.

— Опыт удался, Николай Григорьевич! — воскликнул он, кидаясь навстречу Крылову, в изумлении остановившемуся на пороге.

Какой врач пустил вас сегодня в институт в таком состоянии? — сказал Крылов, смотря на перевязанную голову Гребнева.

— Да что врач… В лаборатории такое сейчас происходит! Полная удача опыта! Если бы вы сами взглянули…

— Вам-то можно двигаться? — спросил Крылов, недоверчиво осматривая бледного, заметно похудевшего Гребнева.

— Еще бы! Царапина зашита. А все остальное — главным образом нервное. Даже рекомендовали двигаться, работать… Честное слово! Я знал, что вы не поверите, и взял записку у. врача на всякий случай. Вот, пожалуйста.

— Хорошо. Идем. Но имейте в виду, я потом сам поговорю' с врачом.

В лаборатории № 3 Крылов с неприятным чувством покосился на телефонный аппарат и угол, в котором вчера его взгляд так нежданно натолкнулся на распростертое на полу тело.

Гребнев с усилием открыл двойные двери в помещение, залитое сейчас светом ярких, ламп. Это был глубокий, очень широкий колодец, центральную часть которого занимал серый бетонный цилиндр, обвитый алюминиевой лесенкой, как дуб плющом.

Шаги ученых по металлическим доскам раздавались в тишине гулко, как сигналы тревоги.

Спустившись до половины цилиндра, Крылов в изумлении замер перед широким рваным отверстием.

— Та-а-ак… — протянул он, растерявшись, быть может, впервые в жизни. — Почему же не был слышен звук взрыва? Неужели стены заглушили его совершенно? А что с дистанционными приборами?

— Сейсмограф отметил двенадцатибальное землетрясение и приказал долго жить. Автоматы же действуют блестяще, — успокаивающе сказал Гребнев. — Это очень важно, они мгновенно все выключили… кроме моей головы. Раненный и контуженный, я едва добрался до телефона. Мне казалось, что я умираю, и я хотел сообщить вам результаты опыта.

— Но как вы очутились вчера ночью в лаборатории?

— Приезжал в город за покупками и… не удержался, заглянул в лабораторию. Было уже восемь часов вечера. Сразу заметил изменения в процессе. Кутров все-таки новый человек и не уловил днем их признаки. Я остался, начал наблюдать… А потом… Вы знаете, что было потом.

Крылов смотрел в пролом башни и видел внизу серую вздыбленную массу. Это была модель одного из районов архипелага Науэ, который Крылов и Гребнев считали сейсмически весьма неблагополучным. В этом далеком углу земли внешне царил покой, но систематически поступавшие сообщения о «микротолчках» привлекли внимание Крылова к этому «спокойному» району.

Много лет подряд на архипелаге работал выдающийся геолог, доктор Линэ, внимательно следивший за успехами советских сейсмологов. Во время своих исследований, поражавших смелостью и настойчивостью, Линэ постоянно пользовался новейшими методами и аппаратурой, разработанными в Советском Союзе. Крылов очень ценил, что Линэ удалось создать на архипелаге сеть небольших физикогеологических станций. На них работали местные молодые сейсмологи, непрерывно ведшие наблюдения за всеми разнообразными процессами и на поверхности земли и в ее глубинах. На архипелаге были давно переставшие действовать вулканы: исследования их глубоких кратеров, а также изверженных пород давали ученым возможность заглядывать в тайники «подземной лаборатории».

Но важные и интересные исследования Линэ привлекли внимание не только Крылова. О сейсмологе острова Мегра начали писать как о проповеднике идей советских ученых. Его стали травить иностранные «авторитеты», а власти на архипелаге — попросту всячески притеснять. Место директора лучшей сейсмической станции на острове Мегра занял противник Линэ. Один за другим увольнялись ученики старого сейсмолога по всему архипелагу. Все реже и реже печатались его труды. И однажды Крылову попалась в журнале короткая сухая заметка, посвященная Линэ, погибшему во время экспедиции на вершину вулкана Бару…

Трагическая смерть Линэ не оборвала работ Крылова по изучению архипелага Науэ. Крылов построил несколько моделей частей архипелага, которые были, по его мнению, особенно сейсмически неустойчивыми. Состав горных пород, характер строения земной коры, сведения сейсмических станций о глубинах залегания очагов землетрясений и другие условия, существующие на архипелаге, необходимые для создания модели, уже были хорошо известны Крылову.

Исследования Крылова привели его к заключению, что на архипелаге возможны сильнейшие землетрясения и начало новой жизни земной коры — бурной, сокрушительной. Но когда произойдет первое землетрясение, и в каком в точности месте? Модель должна была подсказать ответ на этот вопрос. Самые важные участки, выбранные как наблюдательные пункты, были воспроизведены в лаборатории с особенной тщательностью. Их оснастили множеством приборов, позволявших улавливать малейшие изменения напряжения в «горных породах», слагавших эти участки, в наклоне поверхности — грозном признаке приближающегося толчка.

Поведение моделей проверялось по донесениям сейсмических станций, расположенных в изучаемом районе земного шара: показания приборов моделей и аппаратуры, работавшей ка расстоянии многих тысяч километров от института, поразительно совпадали. И вдруг этот внезапный взрыв!

— Как же все это произошло, по-вашему? — горестно спросил Крылов. — Кто виноват?

— Я! — ответил Гребнев. — Я поторопился заглянуть в будущее района, который мы изучаем…

Крылов покачал головою, всем видом своим выражая осуждение поступку Гребнева.

Одно из замечательных свойств моделей заключается в том, что их «жизнь» можно ускорять, заставляя те или другие процессы идти более интенсивно. Так, например, можно, построив модель моста или фундамента здания, выяснить, что случится с настоящими сооружениями лет через двести-триста. Это достигается огромным ускорением процессов, совершающихся в материалах модели: во много раз увеличивается нагрузка, искусственно вызывается быстрая усталость деталей, сопровождающаяся их разрушением. Но ускорение физических процессов, происходящих в глубинах земли, связано с очень большими трудностями и некоторой опасностью даже в том случае, когда оно осуществляется в лабораторных условиях. Не исследовав до конца еще ни одной сейсмической модели, было слишком рискованно вести работу с данной моделью ускоренными темпами.

— Почему вы не посвятили меня в свои намерения? — сурово спросил Крылов.

— Я совершил тяжелый проступок и понимаю всю свою вину. Больше это никогда не повторится — никогда в моей жизни.

Крылов и Гребнев спустились по внутренней лестнице прямо на «остров», подвергшейся землетрясению. Осторожно обходя довольно широкие трещины ученые, нашли место максимального разрушения.

— Взрывные газы выброшены только в сторону наименьшего сопротивления, действие их к счастью, ограничено маленьким пространством, — сказал Крылов. — А изменения, шедшие под влиянием всего процесса в целом, сохранили свой характер… Это хорошо… Это замечательно…

Крылов стал на колени на поверхность модели, ощупывая руками появившиеся «сбросы» и горы. Картина, возникшая перед ним, так напоминала уменьшенную во много раз поверхность земли, изуродованную сильными подземными толчками, что ученый забыл обо всем, кроме результатов опасного опыта Гребнева. Сомнения его постепенно исчезали. «Очевидно, — думал он, — события буквально стоят за дверью…»

— Здесь я напоминаю о данном вами слове никогда больше не нарушать режима, установленного для эксперимента. Ведь все изменения в структуре нашей модели произошли бы и без форсирования, вызванного вами. Вы опередили события всего, может быть, на несколько дней… Научная работа нередко требует самопожертвования. Не всегда оно заключается в риске. Надо уметь гасить в своей душе все, связанное с честолюбием, со стремлением как можно скорее достигнуть цели самому. Я знаю, что вами руководили более высокие побуждения, но все же в них слишком много личного… Теперь смотрите на этот разрыв пласта. Что говорит он вам?

— Скоро… — начал Гребнев.

— Да, скоро мы узнаем, правильно ли наше утверждение… — сказал Крылов, смотря на полуразрушенную модель. — Так в первый раз в истории сейсмологии мы предсказываем катастрофу там, где о ней еще никто и не подозревает… Мы пока не имеем права оповестить об этом: в сущности, мы не знаем, насколько опыт на модели соответствует действительности.

— Значит, будем ждать сейсмограмм, подтверждающих результаты исследований модели? По всей вероятности, землетрясение захватит населенный район. Могут быть жертвы… — тихо сказал Гребнев.

— Нет! Ждать мы не будем. Но только на месте можно установить сейчас все значение подобного предсказания землетрясения, причину ошибок, неточностей, изучить наиболее существенные признаки, которые мы наблюдали на модели… Я еду на острова архипелага Науэ.

Судорога пробежала по лицу Гребнева, искривила его рот: лишиться возможности участвовать в интереснейшей научной экспедиции… Какое наказание за опасный азарт! Опустив глаза, Гребнев сосредоточенно смотрел на разрушения у своих ног. Он вдруг отчетливо представил себе, как два года назад вместе с Крыловым взбирался по склону действующего вулкана. Обжигаемые горячим ветром, они стремились подойти к жерлу как можно ближе. Дышать становилось все труднее. Словно трассирующие снаряды, проносились раскаленные камни, пронизывавшие огромную тучу, низко нависшую над вулканом. На склоне горы образовалась щель, в которой переливающейся, шевелящейся массой ползла лава. Гребнев, перескочив трещину, услышал тревожный крик Крылова… Может быть, сейчас Крылов тоже вспомнил это опасное путешествие, которое Гребнев считал одним из самых счастливых моментов своей жизни? Но Николай Григорьевич, конечно, сердится из-за разрушений в лаборатории и не доверяет больше выдержанности его, Гребнева…

— Поедете и вы, если врачи позволят, — сказал Крылов. — Когда будете готовы?

— Хоть сейчас! — радостно воскликнул Гребнев.

Крылов покачал головой.

— Нет, такой спешки не требуется. Мы сначала должны будем провести серию еще более ускоренных опытов, чтобы проверить наши выводы. Затем надо продумать наилучший маршрут путешествия, составить план работ. Кто знает, будет ли у нас на месте время для тщательного обдумывания этого плана. Необходимо подготовить аппаратуру, выполнить все формальности, связанные с отъездом… Вы не хуже меня знаете, как опасно будет путешествие, если наш прогноз оправдается.

Трудно сказать, как нас встретят на архипелаге и по дороге к нему. Помню, мой большой друг, профессор Беляев, отправился с экспедицией, чтобы помочь ликвидировать вспышку чумы в Шатахе. Вождь одного из тамошних племен, Нурри-хан, неожиданно заявил: «Хоть и чума — да наша! Не пущу я вас дальше»: Кому-то, видимо, требовалось; не пропустить в страну русского врача.

Но, кроме Нурри-ханов, повсюду есть и другие силы. Экспедиция все-таки выполнила свое опасное дело. Надеюсь, что и мы преодолеем все препятствия.

«Магона»

В юности Гребнев однажды испытал сильное разочарование, когда отец при нем открыл банку с консервированными ананасами. В книгах так заманчиво и интересно описывались эти необыкновенные плоды, на самой банке была такая яркая, красивая этикетка — словно картинка из книжки приключений! А внутри оказалась только масса, похожая на мелко крошенную дыню…

Все это очень отчетливо вспомнилось Гребневу, когда он и Крылов прибыли в Кондерру. Сразу, за бетонным массивом порта тянулись ряды высоких однообразных домов. Одна удушающая жара напоминала здесь о тропиках с их чудесной природой. Запах нефти, груды мешков под брезентом, ящики с машинами — и нигде ни деревца, ни кустика: бетон, камень. А дальше — лачуги окраин облепили город вокруг, словно колония уродливых моллюсков, бетонные сваи пристани. Даже в море, радужно расцвеченном смесью всех масел и горючих, применяемых на теплоходах, плавали только отбросы большого города, смываемые дождями, заменявшими ухищрения современной техники городского хозяйства. Были в Кондерре и парки, и сады, и прекрасные бассейны, заселенные удивительно красивыми рыбами. Но добраться до них было нелегко, для осмотра всего этого не оставалось времени. Большую часть дня Гребнев проводил в разных правительственных канцеляриях, добиваясь оформления необходимых документов для дальнейшего путешествия к самой цели многодневных странствований. Наконец высокое лицо, от которого зависела выдача разрешения, написало короткую резолюцию: «Допускаю опыты только под наблюдением местных ученых».

На критические замечания по поводу этой резолюции высокое лицо дипломатично ответило:

— Если вам скажут, что в вашем доме есть бомба замедленного действия, вы, наверное, в первую очередь заинтересуетесь не паспортами принесших это известие, а тем, где бомба и чего можно ждать от нее…

Крылов, прочитав резолюцию на своих бумагах, сказал: — Отлично. Участие сейсмологов архипелага в наших работах будет полезно для обеих сторон. Я очень рад.

К вечеру того же дня советские ученые с билетами в кармане поднялись на борт парохода «Магона», на котором они должны были плыть дальше. Это был большой корабль. На нем имелись и роскошные каюты, и прогулочные палубы, и купальные бассейны… и трюмные помещения, набиваемые пассажирами «навалом» вместе с их багажом. Существенным недостатком «Магоны» было то, что она никогда не ремонтировалась и теперь годилась только для плавания в пределах видимости берегов.

Устроившись в своей каюте, Гребнев вышел на палубу. Неподалеку стоял тяжелый утюгообразный пароход из Капштадта, рядом — высокий теплоход из Сан- Франциско. Дальше чернели ободранные штормами корпуса «норвежца», привезшего северную руду, и «итальянца» с металлическими изделиями из Бельгии.

Согнувшиеся под гнетом мешков грузчики поднимались по крутым сходням на палубы пустых пароходов.

И, как страж незыблемости порядка на морях и океанах, неуклюжей тяжкой громадой возвышался над водой крейсер «Тунец».

«Магона» вышла в море ночью, и Гребнев, набегавшийся за день, спал глубоким сном и лишился возможности созерцать забавное зрелище. Корабль торжественно провожала вся Кондерра, словно он отправлялся, по меньшей мере к Южному полюсу. Соответственно этому держались и офицеры «Магоны», начиная с капитана. За время отплытия корабля они успели отдать такое множество различных команд, которого на другом пароходе хватило бы на кругосветное плавание.

Знакомство Гребнева с жизнью «Магоны» началось в океане в сияющий тропический полдень. Маленькие смуглые матросы то суетливо бегали взад и вперед по палубе, то застывали отдельными кучками, как муравьи, нашедшие рассыпанный сахарный песок. Видел Гребнев и идола «Магоны» — губернатора острова Мегра. На белом костюме его ослепительно сверкало золотое шитье рукавов и погон. Толстый, важный и такой же маленький, как матросы, губернатор медленно проходил по палубе, на которой тотчас все замирало. Иногда он что-то говорил, и в ответ ему слышался разноголосый вопль матросов.

Добравшись до капитанского мостика, губернатор застывал на нем. Он мог так стоять долго, — может быть, он стоя спал, обдуваемый легкими дуновениями ветра, убаюкиваемый гипнотизирующим мерцанием солнечных бликов на волнах.

Гребнев с интересом наблюдал за жизнью нескольких сотен людей, заключенных в раскаленную стальную коробку. А вечером он видел, как под пронзительные звуки трубы на корме корабля флаг, пестрый, словно шелковый платок здешней модницы, медленно плыл вниз в неподвижном воздухе. Эта церемония торжественно выполнялась на «Магоне» в честь губернатора. Когда же темнело совсем, в белом свете ламп, подвешенных над палубой, кружились дамы, офицеры и представители местной знати. Яркое пятно среди тропической черной ночи, звуки невеселой странной музыки и медленно кружащиеся разноцветные пары вызывали у Гребнева представление о театре, о том, что все это — ненастоящее.

В один из таких вечеров, когда Гребнев смотрел на танцевавших, к Крылову, одиноко сидевшему на прогулочной палубе, подошел губернатор Мегры. Он величественно представился Крылову и сказал, что был бы очень рад, если бы выдающийся русский ученый познакомил его с целью путешествия на вверенный губернатору остров.

Заметив некоторое удивление Крылова, губернатор бесцеремонно захохотал.

— О, господин Крылов! Так часто бывает в жизни: мы и не подозреваем, что сделались объектом пересудов соседей, что на нас все обращают внимание. Мы не замечаем других и думаем, что и нас никто не замечает. Клянусь, вы уверены, что видите меня в первый раз?

Крылов неопределенно улыбнулся.

— А между тем мы с вами ежедневно встречаемся много раз. И едем в одно и то же место: на остров Мегра. Я человек дела, не дипломат. Поэтому и вопросы мои будут прямыми. Со своей стороны, обещаю и вам отвечать так же, без всяких выкрутасов. Скажите же: зачем вы забираетесь так далеко от родной страны? Что вы хотите найти у нас?

— Очаг землетрясения…

Губернатор замер, открыв рот, и губы его некоторое время образовывали круг. Потом эта живая окружность медленно начала превращаться в эллипс: губернатор пытался улыбнуться.

— Землетрясение? Но у нас не бывает их. Вам лучше отправиться на Фило. Год назад я там пережил шикарное землетрясение: запомнил его на всю жизнь. Но, может быть, ваши слова имеют переносный смысл? — Хитро прищурившись, он всматривался в глаза Крылова. — Так сказать, землетрясения в социальных отношениях?

— Нет, мне поручено исследовать тектоническую деятельность именно на архипелаге Науэ, потому что есть все основания предполагать, что где-то на его территории вскоре должно произойти сильное землетрясение. Архипелаг велик, и я начну с изучения острова Мегра. Данные о точке землетрясения, об его очаге, к сожалению, не очень точны: пока он нам известен в пределах двухсот-трехсот километров.

Губернатор двумя неуклюжими пальцами с трудом расширил петлю своего галстука.

— Каррамба! Я далеко не мальчишка, но первый раз в жизни слышу, что землетрясение можно предсказывать, а ведь в юности я служил в рудниках в разных местах и познакомился с геологией и методами добычи полезных ископаемых.

Губернатор стыдливо умолчал, что это его знакомство с земными недрами происходило в ручных и ножных кандалах: после участия в неудачной попытке заменить одного диктатора другим, еще более свирепым.

— Господин Крылов… С тех далеких пор я питаю большой интерес ко всему, происходящему в земле. Если бы вы были так любезны и в нескольких словах рассказали мне о своем методе… Конечно, если это не является вашей тайной.

— Хорошо. Это не тайна. И, может быть, на острове нам придется действовать совместно. Я попытаюсь рассказать вам о прогнозе землетрясений.

Крылов замолчал, обдумывая, как проще объяснить губернатору то, о чем он спрашивал.

— Уже очень давно ученые всего мира пытаются найти способ предсказания землетрясений. Началось, собственно, с указаний мест, где землетрясения могут случаться более или менее часто. Для этого надо было, прежде всего установить причину землетрясений. Стало несомненной истиной, что причина землетрясений заключается в образовании очагов, где нарушается целость строения земной коры, где горные массы, вдруг смещаются, выходят из состояния равновесия, частично обрушиваясь и находя новое состояние относительного покоя.

Естественно, что наибольшая опасность землетрясений создается в тех местах, где слои земной коры имеют разрывы: например, вдоль тяжелого горного хребта идут большие участки не связанных с ним пластов, иногда весьма мягких. У этих старых разрывов, образовавшихся в течение многих тысячелетий, и тянутся очаги землетрясений — действительных и возможных.

Происходят ли на земле новые разрывы земной коры, создавая при этом новые очаги очень сильных землетрясений? Теоретически это возможно, но практических подтверждений этой идеи до сих пор ученые не находили. Мне и моим ученикам сравнительно недавно удалось доказать, что такие новые разрывы вполне возможны. Изучая известные очаги землетрясений, я, в частности, наткнулся на район, где согласно теоретическим расчетам весьма вероятно возникновение нового разрыва. Этот район — архипелаг Науэ. Уточнить место и время землетрясения, которое вызовет ожидаемый разрыв, можно только после ряда исследований. Не исключено, что всех исследований мы даже не успеем произвести. Но начать следует с острова Мегра…

Губернатор долго молчал. Несшиеся снизу звуки танго сделались как будто громче, отчетливее, и казалось, что даже машины «Магоны» сейчас работают, подчиняясь ритму танца.

— Но многие, весьма важные моменты жизни я руководствовался интуицией, и не обманывался. Может показаться странным, но я верю вам, господин Крылов. Верю так, словно сам смотрю на прибор, взвешивающий нашу судьбу, стрелка которого быстро идет к слову «землетрясение»… В последнее время мне так везло, что я стал задумываться: не готовит ли мне судьба какую-нибудь каверзу? И вот ваше сообщение… Вы никогда не были на Мегре. А я там родился. Это чудесный край. Там растет все, что только в состоянии производить земля. За несколько лет остров удалось превратить в сплошную плантацию гевеи. Деревья отлично прижились и в этом году должны дать небывалые количества каучука…

Крылов перебил речь губернатора:

— О моих исследованиях, раньше чем у меня не будет твердая уверенность в неизбежности катастрофы, должен знать самый узкий круг людей: власти — в их числе вы, и работники сейсмической станции. Для предупреждения об эвакуации населения у нас будет достаточный срок.

— Эвакуация! Как у вас язык повернулся произнести такое слово! А имущество: заводы, дома, плантации — что с ними будет?

Губернатор поманил пальцем стюарда, бесшумно скользившего мимо.

— Что разрешите предложить вам выпить, господин Крылов, покуда земля еще не уходит из-под наших ног?

— Я не пью спиртных напитков.

— Коктейль, и по-свирепее, — сказал губернатор подбежавшему стюарду.

— Осмелюсь рекомендовать цианистый кали…

— Что? — заревел губернатор с лицом, налившимся кровью.

— Это название лучшего и крепчайшего коктейля. Самый модный… — испуганно пролепетал стюард.

— Ты можешь пить хоть серную кислоту, но предлагать мне какую-то мерзость?! Дай простого виски, раз ты не умеешь, как следует обслуживать пассажиров.

Крылов встал и подошел к перилам. Отсюда хорошо были видны танцующие на нижней палубе.

— Не напоминает ли вам это ночной танец бабочек, кружащихся у яркого садового фонаря? — сказал губернатор. — Они слетаются на огонь и беспечно танцуют, не зная, что будет с ними через несколько мгновений…

Голос тьмы

Вечером, как всегда, над болотом поднялся туман, и вместе с ним к зданию сейсмической станции на острове Мегра подкралась различная нечисть. О стекла дома сотрудников станции бились чьи-то тяжелые намокшие крылья, неведомые животные шуршали и фыркали у самых стен. Невольно прислушиваясь к этим звукам, в общей комнате сидели сейсмолог Банг, помогавший ему Лay — юноша с очень смуглым лицом, доктор Конс и Сорвинг — крупнейший иностранный предприниматель, приехавший пригласить к себе Конса, считавшегося лучшим медиком Мегры. За столом, залитым неживым светом мощной «дневной» лампы, доктор сортировал свою коллекцию насекомых, разносивших болезни, очагом которых было болото. Банг и Лау разбирали измерительный прибор, поврежденный сыростью.

Тонкий винт выскользнул из пальцев Банга и исчез где-то на полу.

— Проклятие! — воскликнул Банг. — Объясните мне, почему винты и гайки, снятые с места, обязательно закатываются в такие дыры, что их потом никак не найдешь?

— Это судьба всего снятого с места, выбитого из колеи. В том числе и нас с вами. Кто иначе заполнял бы дыры вроде нашего острова? Кто строил бы сейсмическую станцию у ядовитого болота? — сказал доктор Конс.

От постоянной возни с микроскопом один глаз его всегда щурился, и сейчас казалось, что он лукаво подмигивал Бангу. Конс протянул сейсмологу большого черно-желтого клеща, хищно растопырившего мертвые лапки на узком треугольном кусочке белого картона.

— Знаете ли вы, сколько рабочих, строивших станцию, погубил только этот клещ, гнездящийся в зарослях камыша?

— Ну его к чёрту! Даже дохлый, этот тип не внушает доверия, — сказал Банг. — А что касается болота, то дни его сочтены, если будет утвержден мой проект постройки канала и превращения болота в озеро с чистой проточной водой!

— Наивный вы человек, Банг! Ваш проект угрожает существованию радиостанции RCW: канал ведь должен пройти как раз по ее территории. А здесь гораздо скорее пожертвуют сейсмической станцией, чем интересами RCW… Да бросьте вы, наконец, возиться с этим винтом! Завтра найдут его, подметая комнату.

— Э, нет! Этот винт от прибора Крылова. Профессор, отправляясь в горы вместе с Гребневым, просил исправить прибор, поврежденный перевозкой. Я целый вечер буду лазить по полу но найду винт. Лay, посмотрите с той стороны стола, чего вы сидите, как мумия?

— Вы помолодели, Банг, с тех пор, как приехали эти русские. Говоря языком медицины, я должен отметить общий подъем тонуса вашего организма. Это хорошо, Банг, как врач я доволен вами.

— Господин Банг — верный ученик и продолжатель дела покойного Линэ, — сказал, усмехаясь, Сорвинг, — и симпатии у них одни и те же. Это вполне естественно: яблоко от яблони недалеко падает. Так, кажется, говорится на языке, который вы довольно давно и ревностно изучаете, господин Банг? Мне ведь тоже приходилось заниматься им…

Сейсмолог хотел резко ответить Сорвингу. Но в этот миг дверь, отброшенная ударом ноги, тяжело стукнулась о стену.

Радиокомментатор Тилл, войдя в комнату, торопливо захлопнул дверь и, вытирая лицо платком, сказал:

— Здравствуйте, друзья! Мне надоело торчать у себя и захотелось проведать вас. Но я почти бежал. Мне казалось, что-то неотступно шло по моим пятам и только ждало, чтобы я сбился с дороги.

Лицо Тилла выглядело усталым и совсем серым. Вряд ли кто-нибудь сейчас узнал бы в нем знаменитого радиокомментатора, «счастливчика Тилла»…

Свою жизненную карьеру Тилл начал неудачно. Он мечтал стать «радиозвездой», а его всюду «затирали». В поисках необычайного материала для своих «радиорассказов», которые должны были создать ему славу, Тилл во время войны отправился на один из тихоокеанских островов. Но и здесь ему «не повезло». Он попал на опасный участок. Днем он спал, а по ночам подкрадывался поближе к вражеским позициям и орал через громкоговорящую установку: «Сдавайтесь, а то будете убиты! Сдавайтесь, а то будете убиты!»

«Голосом тьмы» прозвали тогда Тилла. И с этим прозвищем он вернулся домой. Но прежней работой маленького радиокомментатора, которому обычно поручались самые «невыгодные» спортивные репортажи, он заниматься теперь не захотел, а решил попробовать силы в области литературы. Он написал книгу «Путь к микрофону», материалом для которой послужили его личный опыт и в особенности записные книжки товарища по службе, умершего от малярии.

Головокружительный успех книги Тилла «Путь к микрофону», пожалуй, больше всего поразил самого ее автора. Его пригласили «работать на эфир» у «Голубой волны». А когда с большим шумом, не пожалев денег, компания «Радио» переманила Тилла к себе, он, словно яхта, внезапно отдавшая в шторм все рифы, помчался по ветру своей удачи. Он брался за любую работу, даже не выслушивая задания до конца, как будто боясь проснуться и увидеть, что все было только сном, безумной мечтой о славе и богатстве.

Тилл охотно согласился поехать на новую сверхмощную станцию Метры, чтобы «окрестить» ее своим выступлением. Но обстановка на этой станции отрезвила даже его. У него было такое ощущение, словно болотный туман, вливаясь в его легкие, медленно отравлял кровь, лишал радости жизни, уверенности в благополучном возвращении домой. Он знал, что район радиостанции славится очень высокой смертностью.

— А, Тилл! — воскликнул Банг. — Что нового в кабаках Метры?

— Банг, — сказал Тилл, — я узнал очень неприятную историю, касающуюся вас. Почему вы подарили рыбакам Метры два моторных катера, принадлежащих компании, строившей сейсмическую станцию?

— Подарил? С таким же успехом вы могли бы сказать, что я подарил им прибой, подводные рифы, западный ветер. Катера потонули полгода назад и уже не принадлежали никому. Они были даже списаны. Их подъем настоящий подвиг рыбаков.

— Да, но вы забываете, что они все-таки оставались имуществом, распоряжаться которым вы не имели никакого права. Самое плохое заключается в том, что рыбаки с вашей помощью починили катера и на них возят рыбу и сырой каучук в далекие пункты, чего они раньше не могли делать.

Рыбаки и владельцы маленьких насаждений гевеи помогают друг другу, пользуясь подаренными вами старыми моторными калошами, а это, дорогой Банг, уже пахнет революцией, как заявляют местные предприниматели…

— Что ж, это только радует господина Банга! — перебил Сорвинг. — Слово «революция» всегда звучит для него как музыка. Ваше красноречие, Тилл, бесполезно в данном случае. Впрочем, попытайтесь. Продолжайте.

— Без шуток, Банг, — сказал Тилл, — для вас все это дело грозит обернуться очень серьезно. Вами решило заняться местное радио. Я прикрикнул на них, и они пока затихли. Но мой дружеский совет: возьмите катера обратно. Эти наивные дети природы отдадут их вам. У этих людей свои взгляды на такие вещи.

— Ах, милый Тилл! Боюсь, у нас с вами тоже совсем разные взгляды на подарки. Довольно давно, мне было тогда ровно пять лет, я подарил своему товарищу игрушечный паровоз, а потом с горькими слезами потребовал его обратно. Мать весьма убедительно, и не только словами, разъяснила мне неправильность подобных поступков. И я на всю жизнь запомнил это разъяснение.

Тилл принужденно рассмеялся, пожав плечами. Сделав несколько кругов по комнате, как беспокойный хищник в своей клетке, Тилл остановился у карты мира, занимавшей одну из стен.

— Станция RCW на острове Мегра! — торжественно сказал он, обведя рукой по карте широкий круг у острова. — Ее передачи должны перекрыть новую, очень важную для наших радиокомпаний территорию. О! RCW построена не для местных голодранцев, обитателей архипелага. В любую минуту мы отсюда можем «подмести» эфир гигантской радиометлой. Кто посмеет встать на пути интересов людей, владеющих системой радиостанций, в которую входит и RCW? Я не завидую тому…

— Бросьте декламировать… — тихо, но властным тоном сказал Сорвинг, подойдя к Тиллу. — Вам пора заниматься делом. Русские закончили монтаж своих приборов для прогноза землетрясения. Начинайте серию ваших «идиллических передач», воспевающих жизнь на Метре. Пусть одним краем она заденет и «голодранцев», о которых вы говорили сейчас. И готовьтесь к решительному удару, который мы нанесем, когда русские признают свою ошибку. Ваши выступления должны быть тогда сокрушительными. Весь мир должен смеяться, слушая их.

Тилл подобострастно склонил голову, заметив, что они уже только вдвоем в комнате. Потом, не удержавшись, он спросил с кислой улыбкой:

— В этих работах советских ученых нет ведь ни малейшей доли истины? Мегре не грозит какая-либо опасность?

Сорвинг презрительно поднял брови.

— Я наметил достаточно ясно программу действий или вам требуются еще дополнительные указания?.. Вы боялись берегом болота вечером. Не послать ли с вами провожатого? Сейчас еще страшнее — ночь. А вам нужно выступить сегодня же. Губернатор Мегры выразил мне на этот счет свое мнение в очень недвусмысленной форме: «Чем мрачнее будут предсказания русских, тем веселее, увлекательнее должны быть передачи RCW. Пусть даже легчайшая тень паники не упадет на Мегру»… — Сорвинг сделал многозначительную паузу. — Я знаю ваш невоздержанный язык, Тилл. Вы пьете слишком много. Но о работах Крылова и Гребнева до моего распоряжения ни звука не должно просочиться, вниз, в город. У местной полиции есть формула, объясняющая любое исчезновение человека: «Во время купания подвергся нападению акул». При этом охотно показывают голову несчастного или части его туловища. Хорошо запомните это, Тилл. Вы знаете губернатора, наверное, кое-что слышали о нем. Скажу вам только еще: если вы окажетесь в его руках, вы с сожалением вспомните об упущенной вами возможности кончить ваши дни в пасти настоящей акулы…

— Я иду, — сказал Тилл.

В студии RCW было жарко и как-то особенно душно из-за плотной звуковой изоляции, облегавшей стены. В одних трусах Тилл стоял у микрофона, опустив подбородок к груди, чтобы звуки тяжелого, прерывистого дыхания не улавливались микрофоном. На стене вспыхнул световой сигнал, мигнул и зажегся вновь. Тилл торопливо начал передачу:

— Мой микрофон на берегу, у костра, веселого и проворного Pay-И. Семь дней я живу на острове Мегра и семь дней худею от зависти к Pay-И. Тысячи миль разделяют нас с вами, но я отчетливо вижу вашу ироническую улыбку: Тилл завидует рыбаку Pay-И, всю одежду которого можно легко скроить из носового платка, все имущество которого можно приобрести за несколько монеток, завалявшихся в жилетном кармане! Да, все это верно. Но зато, какое небо каждый вечер расстилает свой звездный плащ над головой Pay-И, какое море он видит с первого до последнего дня жизни! Кстати, это море дает ему такую пищу, о которой мы с вами не можем даже мечтать. Ели вы когда-нибудь сырую лунную рыбку? У нее ни чешуи, ни костей, а вкусом она похожа на крем.

А сколько подобных деликатесов таят прозрачные, вечно тихие воды у острова Мегра! Мне искренне жаль вас, сидящих сейчас так далеко от меня у своих радиоприемников в душных, прокуренных комнатах, вас, облаченных в несколько слоев одежд, в тяжелые ботинки. Вы думаете о своей сегодняшней работе, о завтрашней, о той, которую вы будете делать через год, всю жизнь… На Мегре никто не думает о завтрашнем дне: здесь труд — развлечение, а жизнь — вечный праздник среди цветов и песен. Даже торговля продуктами моря и дарами земли здесь скорее развлечение для продающих и для покупающих, чем суровая жизненная необходимость. Здесь нет борьбы за существование! Я слышу, вы кашляете, сморкаетесь и недоверчиво спрашиваете меня: ну, а хотя бы болезни есть на вашем райском острове Мегра? Есть, но только одна, и называется она — смерть. Старость, акулы, осьминоги и какие-то черные паучки кончают сказку, развертывающуюся перед глазами жителей Мегры. Скажу вам по секрету: я твердо решил приехать умирать на остров Мегра. Тут никто не верит во всемогущество смерти, и похороны здесь — только повод к очередному празднеству…

На стене вспыхнул предупреждающий сигнал, и Тилл, пропуская целые абзацы, закончил передачу. Он ушел в свою комнату и рухнул на кровать, как после утомительного путешествия пешком. Сердце его изнуренное спиртом, билось тяжело, медленно, на душе было неспокойно. Угодил ли он губернатору? Кто знает!.. Да что губернатор? Он только пешка в руках Сорвинга.

Испытание

Остров Мегра был удачно выбран для постройки сейсмической станции. Он находился сравнительно недалеко от известных сейсмически неблагополучных районов, и приборы станции «Мегра» оказались установленными на «большой дороге», по которой в разных направлениях бежали твердые земные волны. Сейсмограммы, записанные здесь, представляли значительный научный интерес. Но директор станции в этих сейсмограммах искал лишь подтверждения своим собственным выводам, а ко всему остальному был совершенно равнодушен. Огромный научный материал оставался неиспользованным.

Поэтому Банг с особенной радостью встретил советских специалистов и всячески помогал им. Ученик Линэ, убежденного в возможности долговременного прогноза землетрясений, Банг, познакомившись ближе с теорией Крылова, с энтузиазмом занялся проверкой ее на практике. Хорошо зная местность, Банг указал участки, наиболее подходившие для установки небольших сейсмических станций, образовавших целую группу «форпостов» вокруг Синей скалы, на которой Крылов и Гребнев вели наблюдения. Эти временные автоматические станции, благодаря новейшему оборудованию, привезенному Крыловым отмечали даже очень слабые подземные толчки. Превращая их в электрические сигналы и затем, усиливая, автоматы передавали эти «телеграммы» по проводам в центральную аппаратную, установленную на Синей скале.

Вести, прибывавшие с временных сейсмических станций Мегры и с других островов архипелага, говорили об одном и том же: подземные толчки приближались к самому опасному участку — трем ненадежным перемычкам, соединявшим на глубине пяти километров разрывы горного хребта. Эти перемычки тянулись через всю Метру почти параллельно друг другу Методы глубинного сейсмического зондирования земли, разработанные советскими учеными, в свое время помогли Линэ составить точные сейсмотектонические карты Метры, нанеся на них опасные места. Карты Линэ теперь очень пригодились Крылову и Гребневу.

Кроме изучения подземных толчков, Крылов занимался важными исследованиями нарастания шумов в земле, улавливавшихся особыми приборами. В сверхчувствительных микрофонах ’этих приборов шумы земли преобразовывались в электрические сигналы, направлявшиеся тоже на Синюю скалу. Там они снова превращались в звуки — слабые, но грозные по своему значению. Особую задачу представляло улавливание электрических токов Земли. В области этих тончайших исследований Гребнев был настоящим виртуозом. С помощью Банта аппаратура, предназначенная для наблюдения за токами Земли, была расставлена в наиболее подходящих местах.

Узнав об окончании всех подготовительных работ, губернатор Мегры приказал директору сейсмической станции немедленно дать свое заключение об исследованиях советских ученых. Директор решил начать с проверки действия приборов, улавливавших токи Земли, — дела наиболее сомнительного, по его мнению…

В день генерального испытания Банг волновался не меньше Гребнева, выполнявшего самые сложные монтажные работы. Сейсмологу острова Мегра было отлично известно, каким скрытым недоброжелательством окружены здесь русские ученые.

Уже раз десять Банг подходил к Гребневу, спрашивая его:

— Ну как, все в порядке?

— В порядке! В порядке… — отвечал Гребнев, начиная сердиться.

За день до испытания директор станции неожиданно предложил перенести опыт в лабораторию, занимающуюся общими вопросами физики Земли, по его мнению, более удобную для демонстрации. И к началу опыта Гребнев и помогавший ему Банг едва-едва успели смонтировать установку.

В широкие окна этой лаборатории виднелись горы, сбегавшие к океану, и темные квадраты, треугольники и ромбы плантаций гевеи. В порту усиленно дымили пароходы, готовившиеся к выходу в море.

Когда Гребнев, отрываясь от работы, чтобы дать отдых рукам и мозгу, смотрел в окно, мурашки пробегали по его спине: почти не верилось, что сейчас придется расшифровывать сигналы сообщения о страшном будущем Мегры…

Едва Гребнев успел закончить все приготовления, как в лабораторию вошло шесть человек. Его особенно заинтересовали двое. Несомненно, они были владельцами плантаций. Пальцы, потемневшие и принявшие желто-зеленый оттенок от постоянного соприкосновения с необработанным каучуком, обветренные, загорелые лица, безвкусно пестрые, слишком нарядные костюмы — все это выдавало местных «рыцарей удачи», спекулянтов каучуком, лишь недавно дорвавшихся до богатства и роскоши.

Директор станции снисходительно протянул Гребневу руку и улыбнулся углом рта, как многообещающему, но сильно увлекающемуся коллеге. Пришедшие уселись рядом на стульях, расставленных вдоль стен, словно приготовившись для семейного снимка. Соседом директора станции, к его явному неудовольствию, оказался представитель небольшой, но очень шумливой газеты «Успех». Сухой, высокий, с кожей лица и рук, собранной в бесчисленные темные складки, директор рисовался корреспонденту настолько потусторонним существом, что он никак не мог представить себе этого ученого делающим какую-то обыкновенную работу, даже говорящим. Только чтобы услышать голос профессора, корреспондент почтительно спросил:

— Почему компания, строившая сейсмическую станцию, носит такое странное название — «Анаконда»?

Профессор, чуть повернув шею, — корреспондент мог бы поклясться, что услышал скрип шейных позвонков, — взглянул поверх очков на спрашивающего. Ему не понравился слишком белорозовый цвет лица корреспондента, его узкие зеленые глаза, но ученый считал своей обязанностью отвечать на все вопросы, обращенные к нему, чтобы никто не усомнился в его эрудиции.

— Анаконда — водяной удав Южной Америки, самая большая в мире змея. Длина анаконды достигает десятков метров… — медленно, отчеканивая каждое слово, как на лекции, ответил профессор. — Кожа анаконды славится невероятной прочностью — из нее делают неизносимые ремни, сапоги, чемоданы, портфели… Сейсмические станции, построенные компанией «Анаконда», и другие здания антисейсмического типа тоже отличаются необыкновенной надежностью, прочностью. Вы удовлетворены?

— О, вполне, вполне, профессор! — воскликнул корреспондент, покрывая страницы блокнота стенографическими знаками. А он и не знал, что анаконда годится на что-либо путное!

Вдруг вспомнив, что необходимо сделать подробные записи, относящиеся к работе советских ученых, корреспондент, нахмурив брови, уставился на возвышение, расположенное в центре комнаты и напоминающее древний жертвенник.

Там Гребнев сейчас регулировал шесть приборов с большими белыми шкалами, на которых очень резко выделялись красные стрелки.

По мнению корреспондента, русский исследователь действовал слишком медленно, педантично, и ему надоело следить за сейсмологом.

Словно угадав мысли корреспондента, директор станции сказал ему на ухо:

— В сущности, мы выполняем здесь простую формальность, нам всем отлично известно, что результат может быть только один: полная неудача. Долг вежливости, однако, обязывает нас сохранять серьезность, не соответствующую обстоятельствам.

Гребнев стал нервничать, видя, что большинство смотрит на него, как на неудачливого ярмарочного фокусника, — недоброжелательно и со скукой. Поэтому он очень обрадовался появлению Крылова. Николай Григорьевич поздоровался со всеми и подошел к Гребневу. Вид у него был уверенный, спокойный: как будто предстояло привычное выступление перед сотрудниками института.

— До начала опыта я хочу спросить, нужно ли мое вступительное слово с кратким пояснением нашей задачи и целей настоящего эксперимента?

— О, да! О, да! — воскликнул корреспондент «Успеха». Тон своих слов он постарался сделать как можно более ироническим: мы, мол, вое знаем и без тебя, но просто интересно послушать, как ты будешь выпутываться из своего жалкого положения.

— Хорошо. Целью всех наших исследований вообще является обнаружение признаков приближающихся землетрясений. Для этого мы применяем три рода основных приборов. Одни так чувствительны, что улавливают сотрясения Земли настолько незначительные, что их раньше не отмечала лучшая аппаратура. Эти толчки являются предвестниками более сильных. Другие приборы указывают изменения в наклоне пластов Земли. Это нечто, подобное креномеру на корабле. Но корабельный креномер рассчитан на наклон судна в ту или иную сторону на много градусов. Наш же сухопутный «креномер» должен улавливать самые незначительные изменения в «крене» исследуемого пласта. Уже эти движения служат предвестниками опрокидывания «палубы» на которой мы находимся. Третьи приборы — электрические. Они предназначены для улавливания электрических токов в Земле. Не тех «беглецов», которые отклоняются в городах от пути, намеченного инженерами, и странствуют вблизи электростанций и рельсов трамвая, а токов, не имеющих никакого отношения к деятельности человека. Причина появления этих токов в Земле до сих пор наукой не установлена. Но, во всяком случае, они легко обнаруживаются приборами. Они бывают связаны с магнитными бурями.

Как электрические токи в мозгу и сердце человека исследуются медиками, так и токи в Земле могут помочь изучению ее внутреннего состояния. Надо только научиться правильно, толковать все колебания силы и напряжения этих токов, уметь точно оценивать их, исключать все подобные явления.

Довольно давно советские ученые открыли, что искусственные сотрясения земной коры при помощи очень сильных взрывов вызывают электрические явления, улавливаемые приборами раньше, чем обнаруживаются механические колебания грунта. Тоже самое происходит и при настоящих землетрясениях: электрический сигнал предупреждает о бегущей за ним сокрушительной «земной волне».

При искусственных землетрясениях предупреждение посылается слишком поздно. Но в естественных условиях «аварийной телеграмме» предшествуют более слабые сообщения, которые надо было научиться принимать и расшифровывать. Это сделано нами достаточно успешно.

Какая связь существует между катастрофическими и нормальными токами Земли? Пока неизвестно. Да это и не так важно для целей прогноза землетрясений. Главное — отметить характерные изменения улавливаемых токов. Предварительные исследования, проведенные мною здесь, показали, что в земной коре в районе острова Мегра уже начались процессы, неизбежно ведущие к землетрясению. В частности, токи, улавливаемые нашими приборами, имеют явно грозный характер… Вот чертеж, на котором изображено нарастание и уменьшение электрических импульсов, пробегающих по земной коре острова. Сейчас ту же самую картину вы увидите на шкалах этих приборов, и особенно отчетливо — на экране трубки осциллографа. Провода из лаборатории идут отсюда к довольно далеким участкам гор и там присоединены к зарытым в землю металлическим пластинам, служащим для улавливания земных токов… Сергей Дмитриевич, включайте вашу сеть. Начните с провода номер шесть.

Гребнев включил шестой провод, а за ним и другие. Но стрелки приборов остались на месте!

Брови Крылова высоко поднялись.

— Спокойно, Сергей Дмитриевич, — очень тихо сказал Крылов. — Тщательно проверьте все контакты и провода.

Гребнев сразу покрылся холодным потом. По нескольку раз ощупывал он один и тот же контакт, тянул в разные стороны провода, повторял включение сети. Но результат получался одинаковый: стрелки приборов не двигались, экран осциллографа оставался освещенным безжизненным, тускловатым светом. Толстяк, представлявший в комиссии канцелярию губернатора, подскакивал на стуле при каждом включении рубильников, словно ожидая внезапного взрыва. Директор станции не утерпел и, к большому удовольствию корреспондента «Успеха», продемонстрировал собравшимся свою необыкновенную манеру шагать, напоминавшую торжественную поступь аиста. Подойдя к металлической сетке, защищавшей установку от влияний посторонних токов, он несколько минут смотрел через нее на Гребнева, как в зверинце очень серьезные посетители разглядывают обезьян, неизвестно почему мечущихся в своей клетке. Смотрел и молчал. Наконец, вздохнув, сказал:

— Видимо, бесполезно дольше задерживать комиссию: она уже может дать заключение, что полностью подтвердились ее опасения. Выводы профессора Крылова явно строились на основании непроверенных предпосылок. Надо думать, ошибочных.

Банг вскочил с места и быстро подошел к профессору.

— Вас большинство, и вы можете вынести какое угодно решение. Комиссия явно подобрана из лиц, угодных губернатору. Но во время предшествовавших опытов профессора Крылова я видел вполне достаточно для любого мало-мальски грамотного сейсмолога. Если мы сейчас отвергнем указания Крылова, мы, специалисты, более чем кто-либо другой будем виновны в страданиях и гибели населения Мегры.

— Не будем здесь устраивать митинга, — брезгливо заявил директор, поправляя не по возрасту веселый галстук. С трудом склонив голову набок, он проверил результат этой своей сложной работы. — Профессор Крылов имеет полную возможность выяснить, почему опыт дал столь плачевный результат, и сообщить нам об этом. Мы тогда, соответственно распоряжению губернатора, соберемся вновь.

Это заявление было подкреплено несколькими тяжелыми вздохами, которые показывали, на какую жертву ради удовлетворения причуд Крылова идет директор сейсмической станции острова Мегра.

— Нелегко выразить мне свои чувства, — сказал Крылов. — Я должен был бы радоваться неудаче сегодняшней демонстрации: дело идет о жизни множества людей. Но, к сожалению, я твердо уверен, что это лишь случайность. Метру ждет страшное будущее. Опыт, конечно, я повторю, но уже сегодня население острова, должно быть предупреждено, чтобы катастрофа не застигла его врасплох.

Директор станции пожал плечами.

— Господин Крылов, вы говорите по меньшей мере, странные вещи: вызвать панику на всем острове на основании голословного утверждения? Этого вы хотите? Ни я, ни какой-либо другой честный гражданин Мегры не можем совершить столь необдуманного поступка… До свиданья, господа.

Последними уходили плантаторы. Они с ужасом смотрели на приборы с красными стрелками. Видимо, они при помощи какого-то чутья сумели правильно оценить то, что говорили и Крылов и директор станции.

— Я завтра зайду к тебе. Посоветуемся… — тихо сказал один из них другому.

— Вечером я с семьей уезжаю на Шанло, — ответил тот.

— А плантации? А дом?

— Чорт с ними! Жизнь дороже. Жаркие месяцы я всегда провожу на Шанло. Это не вызовет никаких толков.

— Я тоже, пожалуй, поеду… Кто тут разберется в этих делах? Разве узнаешь, чьи тут козни и в чем они заключаются?..

Гребнев стоял у окна, смотря ка землю, устланную красными лепестками диких маков. Не допустил ли он какую-нибудь грубую ошибку?

Когда в комнате остались только Крылов, Банг и Гребнев, Николай Григорьевич быстро направился к защитной сетке, чтобы самому проверить всю установку. Банг подошел к Гребневу и крепко пожал ему руку.

— Не ломайте голову по поводу сегодняшних событий. Все гораздо проще, чем вы думаете: кусачки или простой нож — вот причина неудачи. Провода от лаборатории до заземленных пластин идут через болото, горы. Директор станции, несомненно, не причастен к этой диверсии. Он просто фанатик, глубоко убежденный в непогрешимости его метода изучения землетрясений. Мегра не попала в список сейсмически неблагополучных местностей, составленный им, — значит, все: тут землетрясения невозможны, и сейсмологи, мыслящие иначе, — глупцы, еретики и так далее. Кроме того, он предан губернатору до последней степени. Считает его героем. А тот сам напуган вашим предупреждением. Но для него сейчас было бы полным крушением, если население узнает о землетрясении…

— Катастрофическое землетрясение несет гибель всем: и грузчику в порту и губернатору, — сказал Гребнев.

— Не беспокойтесь о губернаторе! Сам он всегда уйдет от гибели, а на участь остальных ему наплевать. Сейчас для него и Сорвинга главное — убрать урожай и вывезти его вместе с прежними запасами. Это делается с лихорадочной быстротой под видом выполнения какого-то мифического иностранного заказа… Сам я твердо знаю, что профессор Крылов прав, и добьюсь, чтобы ему поверили все обитатели Мегры… Вам же сейчас просто не дадут возможности сделать что-либо в этом направлении.

Путешествие Банга

Остров Метра имел форму узкой подковы, внутренняя сторона которой служила прекрасной гаванью. Длинный высокий, мол почти совершенно закрывал доступ в бухту, и корабли могли спокойно пережидать здесь сильнейшие бури. Но гавань была очень невелика, pi рыбачьим суденышкам по приказанию начальника порта приходилось ютиться вне бухты, у самого основания дуги, которую образовал мол. Под прикрытием бетонного массива царствовала сравнительная тишина, и рыбаки устроили тут подобие грубой пристани из нескольких толстых свай и огромных камней, набросанных между ними.

Сваи давно обросли длинной зеленой травой, и она всегда неспокойно, как живая, шевелилась в воде, увлекаемая невидимыми струями то вперед, то назад. В ней кишели рыбы, моллюски, и хищные бакланы постоянно сидели поблизости на камнях. Черные, неподвижные, склонившие головы, они напоминали монахов, застывших в молитвенных позах. Но стоило баклану заметить рыбу, и он стремительно кидался в воду, проплывая под ней десятки метров. Вынырнув с добычей в клюве, баклан быстро проглатывал ее и вновь застывал — неподвижный, тихий, как будто такой далекий от всего, что творилось вокруг…

По обилию этих птиц Банг издали узнал, что рыбаки в море, — весь берег пустынен. Но подойдя поближе, он заметил между двумя большими камнями костер. Пламя при ярком дневном свете было совершенно неуловимо для глаз. Над костром висел закопченный котел, в котором, булькая кипела смола. Капли ее, стекавшие со стенок котла, падали одна за другой в огонь и ярко, с треском вспыхивали. Запах горящей смолы, смешиваясь с запахом моря, придавал воздуху удивительно приятный вкус. Банг жадно дышал всей грудью, и легкие его как будто проветривались после болотного тумана, так часто окружавшего сейсмическую станцию.

Голый старик сосредоточенно мазал смолой днище перевернутого моторного катера. Он любовался каждым мазком, как художник, и напевал себе под нос о том, как много лет назад он в Калькутте обивал старую краску с борта парохода «Ливерпуль», на котором плавал матросом. Припев был довольно странный. Банг не сразу уловил, что старик унылым тоном поет: «Все равно ничего хорошего не выйдет… Все равно ничего хорошего не выйдет…»

— Почему ты пророчишь, что из твоей работы ничего хорошего не выйдет? — смеясь, воскликнул Банг. — Ведь ты сам будешь плавать на этом катере, и если что-нибудь случится с мотором во время берегового ветра, я тебе не позавидую.

Старик разгладил тряпкой смоляные капли, образовавшие подтеки на борту суденышка.

— Лодка хороша. Очень хороша. Но за мою долгую жизнь я не видел добра от людей, в руках которых пароходы, моторные лодки, заводы, плантации. И то, что у нас, бедных рыбаков, вдруг оказывается третья моторная лодка, пугает меня. Добром это дело не может кончиться. Нехорошо на берегу моря называть имена мертвых людей, но покойный Альден говорил, что вы поступили неосторожно, подарив нам эти катера. Нет, это был неосторожный поступок… Так думаю и я.

— Если вы все так думаете, отдайте катера начальнику порта! Чего проще! Он охотно возьмет их, — скрывая улыбку, сказал Банг.

Старик от неожиданности уронил на камни смоляной помазок.

— Отдать катера начальнику порта, а самим опять плавать на весельных лодках? Кто же станет есть морскую траву, имея бананы? Не обижайся на мои слова о катерах, подаренных тобою. Мы так бережем свою радость, что даже боимся выражать ее, чтобы не потерять. Так всегда советуют делать мудрые люди.

— Я знаю обычаи и не обижаюсь. Но работай скорее, Су-Тэн. Работай скорее. Все катера и все ваши лодки понадобятся через несколько дней.

— Ты предсказываешь богатый улов? — с радостным изумлением спросил старик.

Банг покачал головой.

— Нет… Скажи, дрожала ли когда-либо земля под твоими ногами?

Су-Тэн сел на камень, свесив вдоль тела худые жилистые руки, на которых морщины казались шрамами. Глаза его, устремленные на костер, потускнели и приняли такое выражение, как будто смотрели они куда-то далеко или в пламени видели мелькающие давным-давно забытые события.

— Зачем ты воскрешаешь страшные воспоминания? Они уже и во сне перестали тревожить мой старый мозг. А здесь, на Мегре, никогда еще не дрожала земля…

— Скоро она задрожит. Будьте готовы к бегству и к тому, чтобы перевезти в безопасное место других людей. Я хочу предупредить тебя, моего верного товарища по морским странствованиям среди островов. Кто знает, что будет со мною через день, через два?

— Ты сам узнал это?

— Да! — твердо ответил Банг. — Но никому не говори о том, что услыхал сейчас, пока я не прикажу тебе. Я знаю, что ты настоящий мужчина, язык которого подчиняется голове.

Пожав ставшую как будто безжизненной, липкую от смолы руку старика, Банг поднялся по тропинке на невысокий обрыв. Чуть зеленоватая прозрачная вода, глубокие трещины и пещеры в неровной скале, шевелящиеся длинные травы приковали взор Ванга. Он видел причудливых рыб, пестрых и ярких, как попугаи, шарообразных, длинных, плоских. Креветки, как тараканы, лезли из каждой щели, собираясь вокруг какой-то мертвой добычи — остатков пиршества крабов.

Словно очарованный, смотрел Банг на море, в уголок лаборатории жизни, и казалось ему, что между вылезшим из-под камня мохнатым и усатым морским червем и им, Бантом, геологом и сейсмологом, кровные узы, что связаны они далекими общими предками, передававшими жизнь от одного к другому, с каждым поколением все более сложному существу…

Обрыв, где стоял Банг, был примерно на расстоянии двадцати пяти километров от сейсмической станции. Сейсмолог устал. Но он был очень доволен своим путешествием: в горах ему удалось найти причину бездействия приборов Крылова. Провода оказались умышленно перерезанными и перебитыми в нескольких местах. Банг исправил повреждения. Через несколько часов можно будет начать исследования земных токов…

С обрыва отлично были видны город, порт, прибрежная полоса. Отчетливо представляя себе строение и расположение горного хребта, Банг пытался установить, где катастрофа, предсказываемая Крыловым, скажется гибельнее всего. Превратятся ли в щебень кокетливые белые виллы и дворцы или только покроются сетью глубоких трещин? Сметет ли твердая волна с лица земли лачуги рабочих и рыбаков, прижавшиеся к склонам холмов? Или по неожиданному капризу сокрушительных подземных толчков на развалинах города уцелеют только эти убогие жилища.

А что ожидает порт, сооружение которого стоило многих человеческих жизней? Быть может, там, где сейчас свободно пришвартовываются океанские корабли, будет совсем мелкий берег, и среди камней рухнувшего мола будут вот так же суетиться черные крабы, креветки? Что случится с сейсмической станцией? С ним самим, Бангом?

Полный жизненных сил, сейсмолог не мог представить себе, что катастрофа каким-то образом коснется и его сильного, здорового тела. А смерть была от него уже в нескольких шагах…

— Сорвинг! — воскликнул Банг, услышав паденье мелких камней и обернувшись. — Вы здесь? Вот не думал, что вы любите прогулки в таких уединенных местах!

— Я частенько бываю тут. Моцион. Нередко встречаю я здесь восход солнца и провожаю его на закате. Жизнь моря интересует меня не меньше жизни земли.

Банг и Сорвинг стояли друг против друга, впервые столкнувшись в такой необычной обстановке. И каждому из них казалось, что здесь, с глазу на глаз, в ярком солнечном свете он в первый раз по-настоящему видит другого.

«Какой же это враг? — думал Сорвинг, пристально разглядывая Банга — худого, усталого, в запыленной плохой одежде. — Он просто очень молод и стремится найти применение своим силам. Надо только переключить их, и этот „враг“ будет рабски выполнять любое мое приказание…»

— Банг, — сказал Сорвинг, стараясь говорить дружеским тоном, — не пора ли вам начать новую жизнь? Не пора ли оставить эту неуместную дружбу с рыбаками и грузчиками.

— Сорвинг, — перебил Банг тем же тоном, — если у нас дело дошло до дружеских советов, разрешите и мне спросить, не пора ли вам удрать с Мегры? Я знаю, что вы пытаетесь помешать эвакуации населения острова из-за своих личных интересов. Это вам не удастся. Отступите, пока не поздно. Игра, затеянная здесь, не по плечу даже вам.

— Вы неверно информированы, — холодно и спокойно ответил Сорвинг. — Вот копия телеграммы, которую я послал в Кондерру с требованием эвакуировать Мегру немедленно.

Сорвинг опустил руку в карман, и через секунду Банг лежал лицом вверх с глазами, не по живому дерзко глядевшими прямо на солнце. Сорвинг помедлил мгновение: стоит стрелять еще или хватит? Потом сел на камень, стиснув в руке пистолет, как будто сделавшийся тяжелее. Сорвинг смотрел на тело Банга и думал:

«Он хотел увидеть многое, этот Банг. Слишком многое. Но никогда больше не увидит даже собственной руки, которую осмелился поднять против нас…».

Сорвинг обычно сам не пускал в ход оружие. Для этого у него было много сравнительно недорогих исполнителей. Но он не жалел, что погорячился сейчас. Лишний свидетель — лишнее осложнение.

Тело можно было оставить на берегу на том самом месте, куда оно упало. Никто не заподозрит Сорвинга, а если и заподозрят — тоже не беда.

Но рыбаки любили Банга. Найдя его тело с пулей в сердце, они долго не успокоятся. Сорвинг ногой скатил труп на край обрыва и резким ударом столкнул в воду. Здесь было совсем неглубоко, и уже через несколько минут вокруг закишели огромные черные крабы. Они срывались с невидимых выступов скалы и плыли на дно, словно камбалы.

Сорвинг с интересом зоолога следил за их неуклюжими движениями. Недавно он видел, как такие же крабы с поразительной быстротой оставили от большого, убитого острогой тунца одни кости…

Услышав выстрел, которым был поражен Банг, бакланы тяжело взмыли вверх на узких длинных крыльях. Су-Тэн, лежавший на камнях вниз лицом, поднялся и посмотрел вокруг. Ничего… Старик сел, поджавши ноги и уставившись на море, сверкавшее под лучами солнца, ослепительными бликами. За те минуты, в течение которых он лежал, уткнувшись лицом в ладони, Су-Тэн вновь пережил то, что с ним произошло тридцать лет назад, во время землетрясения в Дриде. В сущности, он не боялся. Но хранить одному такую тайну?.. Невыносимо. Ничего плохого не случится, если он разделит ее с самыми близкими на земле людьми: женой, старой Кэр, и сыном Лay, верным другом и преданным слугой Банга…

И в тот же вечер маленькая Кэр, что значит «кокосовый орех», взяла слово со своей младшей сестры, что она скорее умрет, чем расскажет еще кому-нибудь тайну Су-Тэна. А эта сестра… Но каждому понятно, что она сделала с доверенным ей секретом. Таким образом, из дома в дом летела весть о грядущей катастрофе. Люди, передавая ее друг другу, не знали, откуда идет предсказание о землетрясение, и нередко выдумывали фантастические подробности. Это быстро отняло у сообщения признаки суровой достоверности неизбежного. Но все же чувство неуверенности и смятения охватило многих. Некоторые, кто послабее, пали духом: что заботиться о будущем, когда, может быть, завтра от всего острова останутся только голые разбитые скалы, кое-где торчащие над поверхностью океана?

В ресторанах и портовых кабаках пили гораздо больше, чем всегда, и очень часто дрались, сразу пуская в ход оружие…

Во дворце губернатора

Губернатор проснулся от слабого мелодичного звона. Звук был нежен и приятен, но, услышав его, губернатор мгновенно подскочил на постели. Прижав руку к сердцу, ожиревший, грузный человек сидел в душной полутьме спальни, собираясь с силами, чтобы опрометью броситься из дома, готового каждую секунду превратиться в высокий могильный холм. Дрожащей рукой губернатор, наконец, повернул выключатель. Свет ночника упал на маленький серебряный колокольчик, легкий, как венчик цветка, свешивавшийся на тонком проволочном стержне. Малейшее сотрясение пола вызывало удары стенок колокольчика о язычок. Такие «сейсмографы» губернатор в неспокойные времена видел на острове Фило и теперь приказал поставить их во всех своих комнатах.

Выпучив глаза, губернатор несколько минут смотрел на колокольчик, но тот упорно молчал. Зато раздались слабые удары о стекло окна. Черная ночная бабочка, широко раскинув бархатные крылья, пыталась вырваться из неволи. Очевидно, она и толкнула колокольчик, когда металась по комнате.

Губернатор успокоился, но знал, что уже не заснет. Он оделся и вышел в свой кабинет. Со стен, освещенных большой люстрой, на него смотрели портреты родственников и друзей. Художники по приказу губернатора всех их одели в роскошные одежды, придали их лицам одинаковую солидную упитанность, выхоленность. Казалось, все они долго и, преуспевая, жили и очень мирно кончили свои дни. Но губернатор знал, что это было далеко не так. Многие, очень многие из людей, сейчас надменно красовавшихся в позолоченных рамах, в свой последний час видели на фене утреннего бледного неба, перекладину виселицы и веревку или черные стволы ружей, по команде вдруг поднимавшихся на уровень человеческой груди.

Губернатор подошел почти вплотную к портретам деда, неудачно пытавшегося присвоить всю наличность «Южного банка», и отца, охотника и политического авантюриста, застреленного на улице при очередном перевороте в Кондерре.

Прямо против губернатора в массивной раме висел портрет прославленного истребителя горилл — «горилла-гунтера»: роскошные усы, почти достигавшие плеч, выпуклые, как у самого владельца портретной галереи, безжалостные глаза. О, с какой радостью побеседовал бы с ним губернатор о ближайшем будущем! Отец славился не только как охотник, но и как делец, разрешавший любой трудный вопрос с быстротой винтовочного выстрела. Но много лет назад пулеметная очередь сделала бесполезным прославленный «ивер-джонсон» в руках «гориллы-гунтера». И теперь губернатору оставалось вдохновляться только портретом знаменитого охотника и авантюриста. Он так долго и сосредоточенно впивался взором в знакомое с детства лицо, что закружилась голова, и нарисованные черты вдруг начали менять выражение: в них чудились то гнев, то насмешка, то одобрение, то суровый приказ.

«Стреляй! Стреляй!» — сказали тонкие злые губы «гориллы-гунтера». Губернатор перевел взгляд на деда. «Беги!» — прочел он в круглых, как будто испуганных глазах на портрете.

«А Сорвинг? — мысленно ответил губернатор. — Его шпионы следят за каждым моим шагом. Он хочет выжать Мегру до последней капли. Я должен помогать ему, пока я жив. Пока я хочу жить…»

На черной доске стола белело письмо, поздно ночью полученное от Сорвинга. Губернатор сонными глазами перечел это довольно подробное послание. Приготовиться к худшему, встретить опасность лицом к лицу… Действовать по указаниям, полученным ранее. Добиться, чтобы на Мегре царствовал покой, как на земле в день судного часа, пришествие которого не известно человеку…

«Прохвост! — выругался губернатор. — Даже с глазу на глаз он будет убеждать меня, что действует во имя высшего блага, во имя человечности!»

Потушив свет и стиснув зубы, пожилой тучный человек сел на диван, уверяя себя, что не станет больше думать ни о чем, что сейчас же забудет всех Сорвингов на земле. Но свет луны, заливавший комнату, делался как будто ярче, а злобный писк комаров, прорвавшихся сквозь все заграждения, — громче и грознее; кто знает, откуда они прилетели, разносчики каких болезней ютятся в их слюне? Губернатор встал и решил направиться в свой музей, который служил ему утешением во всех случаях жизни.

Этот музей, расположенный в непосредственной близости от резиденции губернатора, был как бы его фамильной гордостью. Одни всю жизнь собирают марки, другие — монеты, третьи — бабочек и жуков. Губернатор собирал коллекцию машин. Не просто машин, но только способствовавших повышению его авторитета.

Целью его сначала было доказать благотворнейшее влияние на «прогресс» на архипелаге рода самого губернатора. Но затем идея губернатора стала шире. Как говорил Сорвинг: коллекции музея каждому должны были внушать, что между колонизацией и цивилизацией островов Науэ, бесспорно стоит знак равенства.

Музей становился идеей, воплощенной в металл: мощь научной и технической мысли колонизаторов преобразует жизнь туземцев, поднимает их на высшую ступень. Сорвинг уже убеждал губернатора, что возросшее значение музея требует передачи его государству. Пожертвование музея государству сулило немало приятного — ордена, титул. К тому же никто не мешал бы губернатору проводить досуг в этих комнатах, среди этих же машин…

Страсть к коллекционированию обычно поражает человека неизлечимо, на всю жизнь. Так было и с губернатором.

Его музей из небольшого сарая через двадцать лет превратился в особое здание, в залах которого можно было увидеть и ржавый котел с парохода «Стелла Марис», служивший одной из первых паросиловых установок на островах Науэ, и модели новейших паровых котлов. Здесь были машины для распиловки драгоценных стволов красного, черного и зеленого дерева, для извлечения пальмового масла, каучука, для рытья шахт в поисках золота, алмазов и угля. Здесь были и примитивные кирки и похожие на дорогую игрушку электрические высокочастотные отбойные молотки.

Губернатор сжал холодную ручку отбойного молотка. В Бенони он видел силача Вики-Рипа, впервые получившего такую «игрушку». Рабочий радовался, как дитя, смотря, как молоток бьется в его руках плененным зверьком. Вики-Рипа и его товарищей научили пользоваться высокочастотными электрическими молотками, но им никто не сказал, что в кварцевых породах такие молотки вызывают образование целых облаков мельчайшей кварцевой пыли, которой нельзя дышать…

Вики-Рипа через год вернулся в свою лачугу совсем уже не таким силачом, каким был, и неведомая ни ему, ни местному знахарю болезнь быстро съела его.

К числу важнейших механизмов, оказавших большое «цивилизующее» влияние на островах архипелага, губернатор относил оружие, и поэтому в музее можно было найти фитильные аркебузы португальцев, кремневые ружья англичан, многозарядные ремингтоны, кольты, «веблеи», «спрингфильды» и даже легкую горную пушку Гочкиса.

Губернатор шел по высоким где, все в заплатках, пайках и сварках, покрытые антикоррозийными пастами, лаками, красками, вызывали мысль об экспонатах анатомического музея, показывающих, какие разрушения в организме человека производят болезни и время. Но сейчас, в мягком лунном свете, все это выглядело вполне целым, годным к работе и как будто томящимся своим вынужденным бездействием…

Тошнотворный запах, несшийся из дверей мастерской, заставил губернатора поморщиться. Вчера с берегов Танги привезли таинственный механизм, сконструированный очень много лет назад. Днем губернатор любовался прекрасно сделанными шестернями, пружиной толщиной в палец. Может быть, туземцы своими руками заставляли сжиматься просторным залам. Лунный свет, лившийся через широкие окна, ярко освещал паркетный пол и стены с фотографиями машин, чертежами, схемами. Днем и при электрическом свете машины, добытые бог знает эту мощную пружину и мгновенно делать заданную работу? Быть может — рубить головы по приказу какого-нибудь предка губернатора, стоявшего тут же в своем роскошном и немного фантастическом одеянии…

Механизм, извлеченный из воды, в некоторых местах покрывали густыми узорами водоросли и группы красивых голубых моллюсков. Животные погибли без воды, и казалось, сам металл испускал сейчас тяжкий трупный запах.

«Эти дураки не очистили машину вовремя», — подумал губернатор. Обойдя музей, он остановился у большой, чудесной работы вазы. С четырех сторон ее бирюзовой поверхности вздымались головы драконов, охвативших вазу всем телом.

Это был своего рода сейсмограф, сделанный лет тысячу назад и как-то попавший на остров. При малейшем толчке пасти драконов раскрывались, и из них несся унылый, терзающий сердце вой.

Губернатор на миг представил себе свой музей во время землетрясения и эту воющую вазу…

Знакомясь с Крыловым на «Магоне», губернатор сказал, что он, губернатор, человек дела. Он действительно не мог долго предаваться размышлениям, ожидать событий. Ему всегда становилось легче, когда он чем-нибудь проявлял свою деятельность или хотя бы находился в центре главных событий. Сейчас таким центром, несомненно, была сейсмическая станция. Надо было обязательно поехать туда, самому взглянуть на то, что там совершается. Если не по приборам, то по выражению лиц, по поведению Крылова, Гребнева, директора он поймет, насколько дела приблизились к концу…

Через несколько минут низкая черная автомашина почти бесшумно, как ночная птица, мчалась от губернаторского дворца в горы, к сейсмической станции «Мегра». Тревожно глядели во тьму ночи, ярко освещенные окна станции. Они как будто кричали: «Теперь не до сна! Теперь каждый миг дорог!»

«Буря наклонов»

Гребнев в институте славился способностью настраивать тончайшие измерительные приборы. Он мог часами сидеть, как будто отрешенный от всего на свете, сосредоточив внимание только на слабых подергиваниях указательной стрелки, добиваясь, чтобы она, наконец, замерла на определенной цифре. Он великолепно разбирался в причудливых рисунках, которые пишут электроны, ударяясь о светящиеся экраны осциллографов, рисунках, вызванных электрическими колебаниями и на этих экранах по-своему выражающих любой процесс — будь то прохождение тока в электрической магистрали, биение человеческого сердца или различные движения частиц, образующих моря и сушу.

На Мегре эго свойство молодого исследователя обострилось еще больше. Шутя, он говорил Крылову:

— Я превратился в сейсмограф. Мне кажется, что я сам ощущаю то, чего не могут уловить наши лучшие приборы. Если бы меня спросили: «Будет ли на Мегре землетрясение?» — я ответил бы решительно: «Да, будет!» Я чувствую его приближение каждым нервом.

Однако напряженная работа ничуть не отразилась на Гребневе.

Он загорел, выглядел очень бодрым, а его синие глаза смотрели так твердо и решительно, что директор сейсмической станции, иногда вступавший с Гребневым в спор, всегда отводил взор в сторону, словно опасаясь, что Гребнев может гипнотизировать собеседников и подчинять их своей воле.

В душный ночной час, когда автомобиль губернатора с потушенными фарами остановился у станции «Мегра», Гребнев, как обычно, «делал зарядку» перед сном: быстро просматривал целый набор различных измерителей, уточнял показания, наблюдавшиеся днем, записывал новые. Перед ним лежала истрепанная общая тетрадь, в которую он торопливо вносил цифры, указанные стрелками, выводы, сделанные в результате наблюдений за осциллографами, сейсмографами.

Тут же, резко выделяясь ярко-красной кожей с золотым тиснением, с массивными серебряными застежками, покоился великолепный том, купленный Крыловым в одной из антикварных лавчонок и предназначавшийся, как свидетельствовала витиеватая надпись на переплете, для отчета управителя владениями принца Ходонаи. Уже давно не было на свете ни принца, ни его управителя, а прекрасная бумага, которая почему-то так и осталась чистой, была по-прежнему бела и прочна.

Крылов, большой любитель всяких редкостей и древностей, приобрел книгу, сначала не зная, собственно, для чего. А потом решил превратить ее в журнал для ежедневных записей — своих и Гребнева.

— Наша работа стоит того, чтобы записывать весь ее ход в этом роскошном альбоме, — сказал Крылов, показывая книгу Гребневу. — Кроме того, я надеюсь, что наши записи в таком оформлении сохранятся надежнее. Что бы ни случилось, где бы ни валялась подобная книга, она не останется незамеченной и листы ее никто не станет вырывать для завертывания фруктов или рыбы.

Каждое утро Гребнев или Крылов каллиграфически переписывали в этот «альбом» записи за прошлый день. Там было уже много строк, скупо, сдержанно, но очень точно повествовавших обо всем происходившем на Мегре и имевшем отношение к задаче Крылова и Гребнева.

В эту ночь Крылов, стоявший за спиною Гребнева и тоже наблюдавший за приборами, взял журнал, перелистал его и задумался над одной записью.

«Седьмое декабря. В час дня отмечены резкие изменения в показаниях электрических приборов. Восстановление цепей произошло по неизвестной причине. Надо полагать, что они исправлены сейсмологом Бантом, пропавшим без вести. Электрическое поле, бегущее впереди упругой земной волны, зарегистрировано на сейсмической станции „Мегра“ много раз. В качестве приборов-уловителей были использованы сверхчувствительные установки Института имени Петрова, позволяющие обнаруживать электрические колебания, до сих пор не поддававшиеся наблюдению. На основании этого надо предполагать, что очаг землетрясения, связанный с возникновением электрических колебаний, находится примерно в 50 километрах, то-есть в районе города Мегры.

Для контроля производились наблюдения за микромагнитными колебаниями магнитного поля Земли в районе острова. Эти измерения подтверждают, что к показаниям приборов, улавливающих колебания электрического поля, необходимо отнестись со всей серьезностью».

Лицо Крылова было печально и строго. Небольшие седые усы резче выделялись на коже, потемневшей от лучей тропического солнца. Он заметно постарел. И люди, видевшие его многочисленные портреты в газетах, журналах и книгах, сейчас не узнали бы ученого. Крылов, любивший умную шутку, остроумный рассказ, однако, очень редко улыбался.

Но однажды, когда его фотографировали, он неожиданно чему-то улыбнулся. Фотограф, закончивший печатание портрета, предназначенного для академического журнала, пришел к Крылову несколько смущенный. Удобно ли поместить портрет улыбающегося ученого? Не уронит ли это его достоинство?

— Знаете, — сказал Крылов, — в душе я веселый человек. Но занимаюсь я постоянно, очень серьезными работами, и улыбка тогда — малоподходящее выражение лица. Так пусть же хоть на фотографии я буду выглядеть веселым. Пусть смотрящие на мой портрет думают: «Ну и весельчак этот Крылов! Странно, что он пишет все о таких скучных предметах».

И с тех пор, когда к Крылову обращались с просьбой сфотографироваться, он всегда давал для пересъемки свой старый портрет. Так и пошел гулять по свету снимок улыбающегося Крылова, и, быть может, некоторые действительно удивлялись «несерьезности» выражения лица знаменитого сейсмолога.

— Мне особенно грустно читать эту запись… — сказал Крылов. — Бедняга Банг! Он был, несомненно, талантливым человеком. Таким живым, таким жадным ко всем проявлениям жизни!.. И вдруг исчез, словно уехал куда-то впопыхах, не успев нам сказать ни слова.

Никто даже не заинтересовался тем, что произошло с Бангом, — продолжал он. — Только директор станции, с которым, по существу, никто из местных властей не считается. Последним «приветом» нашего друга Банга были эти электрические сигналы, говорящие о беде, которая скоро обрушится на город, на остров, который он так любил… Остров действительно прекрасен, но жизнь людей здесь ценится недорого. Люди здесь несчастны.

Я много думал вчера о директоре сейсмической станции. Он очень странный человек. По-моему, он родился слишком поздно. Такие ученые, как он, только тормозят движение человечества вперед. И директор станции «Мегра» и все его единомышленники рассматривают действие законов природы как нечто неотвратимое, как рек, перед которым человеку остается только покорно склониться.

Ужасная участь ждет Мегру! Но наши знания открыли нам это заранее. И наш долг, наша обязанность — помочь спасти жителей острова.

Есть у нас и другая обязанность — перед наукой. — Крылов скрестил руки на груди; его омраченное лицо просветлело. — На своем маленьком участке мы с вами должны показать, как научное предвидение позволяет бороться с самыми страшными бедствиями. Поэтому мы не имеем права упустить что-либо важное, являющееся одним из безошибочных признаков грядущего землетрясения. Хотя бы это стоило нам жизни…

Сейчас мы должны с особой серьезностью следить за характером изменения электрического поля. Особенно важно установить его связь с наклоном пластов земной коры. Хоть вы и смертельно устали, но я попрошу вас немедленно заняться наклономерами.

Гребнев вскочил.

— Да что вы, Николай Григорьевич, как будто меня уговариваете! Я могу работать еще целую неделю, не смыкая глаз, не ложась в постель.

— Тогда — в шахту. Времени у нас осталось совсем мало.

— Я буквально скачусь в шахту. Но, Николай Григорьевич…

— Знаю, знаю, что вы скажете: «А вы ложитесь спать, на вас лица нет». Бесполезная трата слов, мой дорогой друг. Наше место сейчас в шахте. Идем…

На сейсмической станции «Мегра» воцарилась полная ночная тишина. Всюду было пустынно и даже как-то заброшенно. Губернатору, не раз в жизни видавшему различные перевороты, обстановка станции напоминала помещение, которое спешно собираются бросить, канцелярию правителя, от которого постепенно уходят приближенные. Шаги гулко раздавались в пустых комнатах. В шкафах и на столах погребальным звоном звякали какие-то стеклянные сосуды. Карта Метры, угрожая падением, висела в большой лаборатории на одной кнопке, и эго подчеркивало, что теперь здесь все временно.

Губернатор с трудом нашел директора станции. Он стоял у окна, устремив взгляд на далекую темную гору.

— Ну, — сказал губернатор, — чем кончились ваши вычисления? Подтвердили они, что Мегра будет незыблемо вздыматься над океаном еще многие тысячелетия?

Не отвечая, директор стал методически рвать какие-то густо исписанные листы, роняя их клочки на пол.

Губернатору хотелось затопать ногами, пригрозить директору тюрьмой, камерой с «паровой ванной». Но глаза, сейчас смотревшие на губернатора, он не раз видел у людей, приговоренных, примирившихся с мыслью о смерти и готовых на все.

Он отступил в сторону.

— Можете вы мне, по крайней мере, сказать, где эти… русские?

— В шахте… — едва пошевелив губами, сказал директор.

Губернатор бывал в шахте сейсмической станции. Ему, в прошлом военному, нравилось это «убежище», нарушить покой которого не могли бы самые всесильные бомбы на свете. Шахта уходила под землю на большую глубину, чтобы там, на приборы не влияло ничто, кроме явлений, изучавшихся сейсмологами.

Долго шел губернатор пустыми коридорами, спускался по крутым лестницам, скользким от сырости. Наконец он достиг цели своего путешествия. Шахта представляла собой низкое сводчатое помещение, в котором повсюду возвышались высокие черные основания приборов. Многие аппараты были укреплены прямо на стенах.

Со сводов кое-где мерно капала вода в подставленные ведра. Губернатор с опаской поднял голову, вспомнил инженера, строившего шахту, и подумал: «Надо было повесить этого вора!»

Нигде никого не было видно, и губернатор дошел до конца шахты. Этот уголок был так заставлен аппаратурой, что губернатор с большим трудом разыскал здесь Гребнева, который втиснулся между высокими стойками со множеством радио-усилителей и ничего постороннего не слышал: на голове его чернели специальные телефонные наушники.

Губернатору пришлось долго стоять, переминаясь с ноги на ногу, пока Гребнев, не отрывая пальцев от рукоятки регулятора какого-то прибора, обернулся, вероятно почувствовав на себе пристальный взгляд. Сняв наушники, он, только что прислушивавшийся к сложной смеси звуков в приборе, все еще поглощенный ими, смотрел на пришельца напряженным взором лунатика, идущего по краю крыши.

На «Магоне» губернатор все свое внимание сосредоточил на Крылове, а Гребнева не замечал. Не таким представлялся губернатору человек, занимающийся столь опасным и ответственным делом! Идя сюда, он ожидал увидеть более пожилого ученого, с лицом, изможденным постоянными размышлениями над разными научными проблемами. А сейчас перед ним стоял совсем молодой человек, очень здоровый, сильный, подвижной. Его смуглое лицо с черными бровями, почти сросшимися в одну линию, было строго. Губернатор всегда ждал поклона собеседника, но сейчас он невольно первый кивнул головой, причесанной так гладко, словно на ней был надет пластмассовый колпачок, который снимался в любую минуту, как шапочка.

— Наш директор станции совсем раскис. Скажите мне, господин Гребнев, в каком положении дела?

Гребнев, больше чем Крылов странствовавший по городу, в порту, в окрестностях Метры, многое слышал о губернаторе. Ему этот всевластный правитель острова представлялся чем-то вроде питекантропа, чудом уцелевшим до наших дней и упрямо боровшимся за сохранение нелепых, дьявольски жестоких порядков. Беседовать с ним Гребнев не имел никакой охоты, тем более что беседа должна была носить очень ответственный характер.

— Ваше превосходительство, вам все расскажет профессор Крылов.

Крылов, которого губернатор не разглядел за одной из стоек, наблюдал за прибором, напоминавшим большой метроном. При каждом качании его маятника замыкалась электрическая цепь, и на светящемся экране возникала зеленоватая фигура, похожая на крошечного человечка, в отчаянии воздевшего руки.

Крылов встал.

— Ваше превосходительство, настало время действовать незамедлительно. Все наши приборы, установленные здесь, отмечают «бурю наклонов»…

Для губернатора не прошла бесследно его возня с машинами и деталями в музее. В нем постепенно развился некоторый интерес к сложным машинам, приборам. Было у него даже своеобразное уважение, род зависти, к людям, мастерски справлявшимся с механизмами, действие которых казалось ему загадочным.

— «Буря наклонов»! Звучит это достаточно многообещающе. Но если у нас с вами есть еще время для подобной беседы, объясните мне все проще.

Профессору Крылову постоянно приходилось объяснять сложные физические явления студентам, иногда корреспондентам газет и радиовещания, экскурсантам, посещавшим Институт имени Петрова. Правитель острова, которому грозила близкая гибель, был его слушателем второй раз. Глаза губернатора горели таким желанием понять профессора, во всем его облике было что-то, так напоминавшее исполнительного подчиненного, стремящегося ничего не упустить из слов начальника, что Крылов решил разъяснить положение как можно точнее и проще. От этого, он считал, должна зависеть решительность действий губернатора.

— Представьте себе, — начал Крылов, — что мы неравномерным слоем какой-то сравнительно твердой, но хрупкой массы покрыли большой комок, ведущий себя не совсем спокойно: сжимающийся, расширяющийся, чрезмерно разогревающийся в местах скопления в нем радиоактивных элементов, стремящийся кое-где выплеснуть наружу расплавленное содержимое. Наружная кора будет в разных местах вести себя по-разному — растягиваться, сжиматься, трескаться. Конечно, это еще не земной шар, а только условная модель, нарочно созданная для большей наглядности. В наружной коре до появления трещины должны происходить смещения масс, опускающихся, вздымающихся, наклоняющихся под разными углами. Тонкими приборами мы заранее можем определить изменение наклона поверхности нашего шара-модели раньше, чем появится серьезный дефект. Вам это понятно? Представляете?

Губернатор передернул плечами, словно ему вдруг стало очень холодно.

— Достаточно отчетливо, господин Крылов. Пожалуй, даже чересчур отчетливо, принимая во внимание наше собственное положение.

— Нечто подобное происходит иногда в земной коре, — продолжал Крылов. — Кроме резких движений, в ней совершаются и очень медленные, вызываемые постепенной деформацией более глубоких слоев. Когда силы, вызывающие деформацию, достигают предела, происходит разрядка очага — землетрясение. И снова затем наступает покой.

Наклон земной поверхности меняется перед землетрясением. Это уже сравнительно давно установлено советскими учеными, и в этом нет никаких сомнений. Сейчас землетрясение настолько близко, что наклон меняется с катастрофической быстротой. Такое состояние носит название «бури наклонов».

Качество наших приборов позволило уловить «бурю наклонов» своевременно. Сегодня же вы и вое ваши подчиненные должны оповестить население о грядущей катастрофе. Остров должен быть покинут. Каждая человеческая жизнь, погибшая во время землетрясения, будет на вашей совести… В ход надо пустить все: радио, экстренные выпуски газеты, специальных гонцов, самолеты — словом, все, что есть в вашем распоряжении, если вы хотите спасти жителей Метры… Вы лучше меня знаете, как следует провести оповещение.

Губернатор так ударил себя кулаком в грудь, что звякнули его бесчисленные ордена.

— Неужели вы сомневаетесь, что жизнь моих людей для меня дороже всего на свете?! Сегодня же на Мегре будет объявлено угрожающее положение. Я приношу вам глубочайшую благодарность… Мчусь на свой пост.

Крепко пожав руки Крылова и Гребнева, губернатор торопливо покинул станцию.

— В город! Со скоростью ветра! — приказал губернатор, сев в автомобиль.

Дома он вызвал к себе старого, как будто покрытого мохом чиновника.

Беседа длилась недолго. Чиновник вышел из кабинета губернатора, слегка покачиваясь, словно пьяный. Он тяжело опустился на первый попавшийся стул. А потом поплелся дальше, недовольно фыркая и ероша обеими руками волосы на лице и голове. У стальной дверки шкафа, едва заметной на фоне стены, он остановился. Оглянувшись по сторонам, открыл шкаф и достал из него небольшой тяжелый ящик. Спустившись во двор, чиновник жестом подозвал шофера, курившего у машины.

— Установишь эту шкатулочку у основания насыпи, защищающей дорогу на сейсмическую станцию от заливания болотной водой. Откроешь этот замок, а потом повернешь выключатель. И да спасут тебя силы небесные, если ты не успеешь удрать…

Оставшись вдвоем в шахте сейсмической станции, Гребнев и Крылов несколько минут молчали. Равномерно капала вода со свода, щелкали контакты метронома.

— Как все здесь не похоже на то, что на нас надвигается буря, более страшная, чем все океанские бури! — вздохнув, сказал Крылов.

— А все-таки он авантюрист и разбойник… Ванг говорил, что для него важнее всего спасти свои богатства, — думая о своем, произнес Гребнев.

Крылов сразу понял, о ком речь идет.

— Но ведь он, кроме того, губернатор. Как бы там ни было, он отвечает за жизнь населения. Да и с землетрясением шутки плохи, тянуть с эвакуацией он не решится — сам может сломать шею. Впрочем, если он попытается как-то обмануть нас, мы завтра сами сумеем найти способы оповестить население о том, что приближается катастрофа. Время, хотя и считанное, у нас есть.

Пленники Синей скалы

Осветив карманным фонариком контрольную рейку на дамбе, Лay вздрогнул; уровень воды поднялся на восемь делений. Значит, поток воды, хлынувший из болота, вероятно уже успел превратить Синюю скалу, на которой стояла сейсмическая станция, в остров. Можно ли еще успеть добраться до нее? Можно ли предупредить ее обитателей об опасности?

В густом ночном тумане, висевшем над болотом, потонули деревья на берегу, дорога. Но для уроженца Мегры, знавшего каждую тропку, эта влажная мгла не была страшна. Лау уверенно продвигался вперед. Туман был таким густым, что юноше казалось, что, загребая руками, как при плавании, двигаться несколько легче.

Для Лау постройка станции «Мегра» стала новым его рождением. До этого он был только сыном рыбака Су-Тэна и сам ловил бы рыбу до старости, если бы в один прекрасный день не познакомился с чёртом Дненом, властителем душ всех утонувших в море. Банг открыл перед Лау новый мир — мир науки, техники. Заглянув туда сквозь узкую щель, Лау уже не мог оторваться от чудесного зрелища, начавшего медленно разворачиваться перед его очарованными глазами.

Благодаря покровительству Банга Лау к концу постройки сейсмической станции приобрел знания техника по приборам. Но мечтой его было учиться дальше, сделаться таким же всеведущим, как его учитель. День исчезновения Банга стал днем глубокого траура для Лау. Тяжкие мысли приходили ему в голову при одном взгляде на станцию. Но юноша знал, что на станции остались друзья Банга. К тему же Гребнев всегда относился к Лау очень по-дружески. А начальник Гребнева — Крылов казался Лау уже совершенно необыкновенным, исключительным человеком. Лау даже боялся заикнуться при нем, что хочет поговорить с ним, поделиться с ним своими мечтами. По ночам, засыпая, он думал о том что, даже, рискуя жизнью, с радостью спас бы Банга, Крылова, Гребнева, если бы им грозило что-нибудь. И тогда, быть может, для него началась бы новая, прекрасная жизнь… Но вот теперь, когда в глубине земли просыпаются страшные силы, бедный Лау ничем не может помочь ни Гребневу, ни Крылову. Разве только умереть вместе с ними… О директоре сейсмической станции Лау почти никогда не вспоминал, считая его какой-то бездушной принадлежностью сложного оборудования.

«Банг сказал, что на Мегре будет землетрясение и что он предупредит о его времени. Банга нет, но русские скажут мне, когда настанет час. Ведь надо, чтобы узнали о несчастье и все другие», — твердил Лау, спотыкаясь, падая, слыша вдали глухой шум потока.

Надежды Лау, что еще можно пробраться к станции «Мегра», оправдались. Поток, хлынувший из болота, задержался у насыпи, преградившей путь воде. Но едва Лау успел взобраться на крутую дорогу, ведущую к станции, как позади него с шумом, с дьявольским свистом хлынула в темноте вода.

Войдя в общую комнату жилого дома сейсмической станции, Лау увидел за столом директора, сосредоточенно смотревшего в одну точку перед собой.

Лау тихо поздоровался и, смущенный молчанием директора, сказал:

— Вода прорвалась из болота. Станция сейчас уже отрезана от города. Она — как на острове.

Директор вяло шевельнул пальцами руки, лежавшей на столе, посмотрел на Лау и как будто только сейчас заметил его приход.

— Значит, мы все погибли. Ты напрасно пробрался сюда, мальчик. Я хорошо знаю это болото. Вода из него будет бешеным потоком мчаться к морю дня два, отрезав единственную кашу дорогу и заразив всю местность… Потом прорыв опять затянется, и снова наполнится чаша болота. Я знаю. Так было не раз… Если только землетрясение не уничтожит болото навсегда вместе с половиной острова.

— Надо разбудить Крылова и Гребнева, — сказал Лау.

Директор отрицательно качнул головой.

Он только совсем недавно разорвал на мельчайшие клочки свою статью, в которой едко высмеивал вое работы Крылова и Гребнева. Как могли бы они поиздеваться над ним теперь! Хотя бы недолго, в последний час… Но они не такие люди. Директор вспомнил встречи с Крыловым и Гребневым в день их приезда на Синюю скалу, их попытки дружески беседовать с ним. Он отверг тогда все это. Теперь поздно жалеть об упущенном…

— Пусть спят, — сказал директор. — Сон сейчас — самое лучшее для них. Что узнают они, проснувшись? Что их поездка была напрасной, что население Мегры, и они сами погибнут, быть может, через день-два? Сделать все равно ничего нельзя. Пусть спят. Они очень устали… Тилл проспал здесь чуть ли не сутки. Теперь он уже проснулся. Да вот он вылезает из своей норы. Расскажи ему сам о болоте, обо всем. Мне противно говорить с ним сейчас.

Тилл проснулся, потеряв счет дням и ночам, в течение которых он веселился в кабаке «Морской конь». Каким-то образом он очутился на сейсмической станции. Как — Тилл сейчас и сам не мог объяснить. Голова его разламывалась на части. Видом своего помятого лица он, заглянув в зеркало, остался очень недоволен. Но мысли радиокомментатора были радостными: его подвиг будет отмечен и оценен! Правда, собственно говоря, ничего и не произошло, как и следовало ожидать. Землетрясение не состоялось! Через три дня — самое большее через недельку — можно будет навсегда покинуть Мегру.

— Здорово, директор! Как дела? Рановато я поднялся сегодня, но спать больше не могу. Есть у вас что-нибудь от головной боли? — воскликнул Тилл еще на пороге комнаты.

— Она и так у вас скоро пройдет. Прислушайтесь, — сказал Лау. В голосе его прозвучали какие-то совершенно новые интонации, изумившие Тилла. Он хотел было оборвать мальчишку, но в этот миг услышал странные звуки.

— Что за чертовщина шуршит и как будто плещется у стены? — спросил Тилл.

Ему никто не ответил. Тогда он вышел на крыльцо и вернулся бледный, с нелепой улыбкой, перекосившей лицо.

— Вода… вода на уровне крыльца… Неужели я все-таки допился до белой горячки?

— Нет. Вы более или менее в здравом уме. Предположите лучше, что кто-нибудь из наших друзей взорвал старую насыпь у болота, — сказал директор, показывая Тиллу на пол, по которому уже растекались ручейки воды, прорвавшейся под дверью комнаты.

— Долина сужается к заливу, и там вода, мчится сейчас бурным потоком, — сказал Лау. — Добраться до нас даже на лучшей моторной лодке нельзя — с таким напором вода идет к океану.

— Кроме того, кто скажет точно, когда начнется землетрясение? — прибавил директор.

Тилл растерянно посмотрел на директора, на Лау.

— Чего же вы ждете? Почему не будите русских? Почему не налажены спасательные работы? И неужели нельзя было разбудить меня пораньше? Да нет, вы шутите! Я никогда не слышал, чтобы о смерти говорили таким тоном. Бросьте издеваться! В конце концов, ведь можно сделать плот, попытаться выбраться отсюда, вызвать помощь. Наверно, я всё-таки болен, и мне грезится вода, наводнение…

Тилл сел на стол, подобрав ноги, и стиснул виски руками. Вдруг он ударил кулаком по столу и крикнул директору:

— Какой вы ученый? Вы осел! Русские прожужжали вам уши своими бреднями о землетрясении, а вы и раскисли. Никакого землетрясения не будет! Не может быть! Вода спадет, и — клянусь! — я послезавтра вечером осмею вас на весь мир. Вас и этих Крылова, Гребнева…

— Я осел, — повторил директор. — Осел, остановившийся перед новым, непривычным, упрямо отвергавший все, чего я не хотел понять. Но я не настолько неуч, чтобы не понимать значения «бури наклонов». Для нас послезавтра не будет, Тилл… Наша история кончится раньше.

Шум воды, постепенно пробиравшейся в здание, разбудил всех обитателей дома. В зал вышли с заспанными лицами Крылов и Гребнев.

— Что это? — в изумлении спросил Крылов, показывая на пол.

— Н2О, — равнодушно ответил директор станции, — с примесью разной болотной дряни. Мы пленники Синей скалы. Поток из болота отрезал станцию от города.

— Пустяки! — спокойно заметил Крылов. — В наше время есть масса средств выручить людей, попавших в подобную беду.

— Поток направляется в море по очень глухим местам. И самое главное — вся эта катастрофа вызвана с целью: ваши права не нарушены, но вы заключенный. И если землетрясения не будет (у тех, кто разрушил насыпь, на этот счет, быть может, есть еще сомнения), вам, в сущности, не на что будет и жаловаться. Стихия! — ответил директор.

Тем временем Гребнев через открытое окно осматривал город и порт в большую подзорную трубу.

— Там все совершенно спокойно. Торгуют магазины. Грузятся в порту суда. На бульваре играет детвора.

— Мы должны пробраться в город сами и сообщить результаты наших наблюдений помимо губернатора! — воскликнул Крылов.

— Совершенно правильный вывод, — кивнул головой директор. — Но как это сделать?

В комнате наступила тишина, нарушаемая только бульканьем и шорохом водяных струй. Шагая с трудом по колено в воде, Тилл подошел к радиоприемнику и включил его.

— Вот последняя связь с миром, оставшаяся для нас, — заметил директор.

Неожиданно ударил барабан, гнусаво запели дудочки.

— Африка, Марокко, — машинально сказал Тилл. Вдруг он всплеснул руками: — Боже! Ведь у нас есть связь с RCW! Для вещания отсюда до радиостанции на столбах тянутся провода. На втором этаже установлена вся аппаратура. Мы можем немедленно потребовать помощь. Никто тогда не посмеет делать вид, что ему неизвестно, в каком отчаянном положении мы находимся!

— Отлично, — сказал Крылов. — Но в первую очередь надо по радио предупредить население об опасности.

— Да, — твердо заявил директор. — Без этого, Тилл, я не допущу вас к микрофону.

— А мне теперь на все наплевать! Если хотите, я могу начать передачу с пары отборных проклятий по адресу губернатора! — воскликнул Тилл.

На втором этаже, в углу одной из лабораторий, помещалась установка для связи с RCW. Тилл бодрым шагом подошел к аппаратуре, снял телефонную трубку.

— Алло! Мик? Говорит Тилл. Будь добр, немедленно подготовь нашу линию для вещания. Хорошо… Спасибо. О чем буду болтать? Сейчас услышишь.

Тилл опустился на стул, уставившись на микрофон. Через несколько минут из репродуктора на стене раздался монотонный блеющий звук — позывные станции RCW. Тилл провел ладонями по лицу, как будто умываясь. Он совершенно отчетливо видел сейчас тёмно-голубой переплет своей книги «Путь к микрофону», пересеченный серебряной линией, упиравшейся в левом верхнем углу в микрофон на высокой тонкой подставке. Видел весь свой собственный путь, кончившийся тупиком в Мегре. Надо было встать, прижать по плотнее подбородок к груди и, стараясь быть спокойным, сказать то, что единственно нужно было сейчас, чтобы потом никто не говорил, что «счастливчик Тилл» умер, как трусливая собака. Но что, если удастся спастись? Вся карьера будет навсегда погублена немногими словами, которые он скажет вопреки воле Сорвинга.

В тишине позывные казалось, становились все настойчивее, все грознее.

— Что же вы сидите? — гневно сказал Крылов. — Разве вы не слышите позывных? Может быть, вы забыли, что нужно делать у микрофона? Вставайте, закончите ваш путь, как подобает человеку.

— Не могу… Не могу, — прошептал Тилл.

Тогда директор сейсмической станции, по привычке поправив свой пестрый галстук, вышел вперед. Несколько мгновений он молча разглядывал микрофон, словно увидел его в первый раз в жизни. Потом осторожно включил его, рассеянно следя за Тилл ом, скорчившимся на стуле, и начал говорить так уверенно, как будто только вчера закончил очередную передачу:

— Говорит сейсмическая станция «Мегра»…

И через пять минут на острове началась паника…

«Встреча друзей»

Доктор Конс сидел в пустой полутемной комнате инспекции по борьбе с наркотиками, работу которой в течение двух лет он тщетно пытался наладить. Сейчас здесь помещался пункт скорой помощи, и с пальмы у дверей свешивалось огромное белое полотнище с красным крестом. Пострадавших еще не было. В ожидании тяжелой работы помощники Конса, собравшись вокруг стола в маленьком внутреннем дворике инспекции, угощались из запасов кладовой, где хранились конфискованные снадобья.

Электростанция Мегры перестала работать после первого же сильного толчка, и свет в комнату, где находился Конс, лился только через щель у потолка. Улицы вокруг здания инспекции давно опустели, и жизнь города перенеслась в район берега. Все спешили сесть на пароходы, лодки — что угодно, лишь бы убраться подальше от острова.

Неумолкающий шум порта напоминал Консу отдаленный прибой, под грохот которого в детстве он так сладко засыпал в маленьком отцовском домике. Глубоко задумавшись, доктор не заметил, как вошел пожилой мужчина в разорванной одежде.

— Здравствуйте, доктор Конс! — сказал вошедший.

— Здравствуйте! — безразличным тоном ответил Конс.

В инспекцию, несмотря на землетрясение, еще заходили люди, заблудившиеся на скрещении дорог в реальный мир и в страну, созданную больным воображением пациентов доктора Конса. Бред и страшная явь путались в их мозгу, и Конс, по возможности, пытался вернуть их к действительности.

— Видимо, вы не узнаете меня. Я губернатор.

Конс в меру почтительно склонил голову: только двадцать минут назад перед ним в кресле сидел человек, по секрету сообщивший, что он Тамерлан.

— Садитесь, ваше превосходительство, — сказал Конс.

Но, приглядевшись к неизвестному, он убедился, что перед ним настоящий губернатор.

— Чорт возьми! — воскликнул Конс. — Я принял вас за одного из своих друзей. Им ничего не стоит сделаться великим ученым, героем, прославленным артистом, путешественником. Но что привело вас сюда?

— Моя машина, когда я ехал в порт, подверглась нападению каких-то оборванцев.

Конс критически оглядел костюм губернатора.

— Вы не очень охотно расстались с машиной. А я, кстати, видел ваш автомобиль, стоя на пороге инспекции. Там сидели женщины и дети. Это было удивительно. Очень много женщин и детей вместо одного губернатора. Такие вещи видишь только во сне или во время землетрясения. Я решил, что вы добровольно отдали машину для перевозки в порт женщин и детей, и очень удивился… Но чем я могу служить вам? Вы ранены?..

— Нет. Душевное потрясение, дорогой Конс. Люди, о которых я заботился всю жизнь, готовы были растоптать меня, как дохлую лягушку. Я, губернатор острова Мегры, не нужен больше никому! Солдаты и полиция разбежались первыми. В порту распоряжаются грузчики и рыбаки. Ценнейшие товары выброшены в море или на берег. В порту распоряжается какой-то старый дикарь Су-Тэн.

— О, Су-Тэн далеко не дикарь, я хорошо знаю его. Это очень умный человек, — Конс засмеялся. — Так, значит, Су-Тэн сделался губернатором острова? Одного маленького подземного толчка было достаточно, чтобы у нас произошли такие перемены! Скажу по секрету, этот рыбак справляется с делами, наверно, не хуже вашего. Не горюйте! Во дворе инспекции сидит хорошая, вполне достойная вас компания. Она уже в таком состоянии, что охотно признает вас опять губернатором или Наполеоном, Цезарем, морским царем — кем угодно.

— Слушайте, Конс, я всегда снисходительно относился к вашим выпадам. Теперь я прошу вас: дайте мне чего-нибудь, чтобы я снова почувствовал себя человеком.

— Это невозможно! — сказал Конс горячо. — Но, повторяю, там, во дворе, вы найдете все, что ищете: и подходящих людей и соответствующую зарядку, даже если вы собрались лететь на Марс.

Через полчаса губернатор, проходя мимо Конса, сидевшего за столом в прежней позе, милостиво похлопал доктора по плечу.

— Прощайте, Конс! Я все-таки думаю — вы дурак. А люди там, за столом, действительно молодцы. Вы им не годитесь в подметки.

Одинокие шаги губернатора гулко раздавались в пустых улицах.

Брошенные дома зияли темными провалами распахнутых окон, дверей. Кое-где путь преграждали развалины, груды домашних вещей.

«Какие трусы, какие презренные людишки! Так испугаться подземных толчков!» — проносилось в одурманенном мозгу губернатора. Вдруг внимание его привлекло хорошо знакомое здание. Оно было совершенно цело, и у дверей стояла автомашина, за рулем которой сидел шофер. Губернатор быстро вошел, поднялся по широкой мраморной лестнице в коридор второго этажа. Ковры были усыпаны обрывками бумаг, всюду валялись части одежды, чемоданы. На самом пороге одной из комнат стоял хрустальный графин, сверкая своими гранями. Он словно собрался бежать отсюда, где все грозило рухнуть тяжко, внезапно.

Губернатор замер. О, как это чудесно выслеживать добычу, прислушиваться к ее дыханию, к каждому шороху, вызываемому ею!.. Он помолодел, он чувствовал себя сильным, решительным, не останавливающимся ни перед чем. В нем проснулась кровь отца, прославленного истребителя горилл. Крадясь вдоль стены, губернатор пошел по коридору. Тень!.. Тень упала из открытой двери на пол. Шевельнулась…

К дверям комнаты губернатор подошел торжественным шагом, выпятив грудь и высоко подняв голову: как на параде. Одежда, правда, была совсем не подобающая — одни лохмотья. Но что же делать?

— Привет, Сорвинг!

Сорвинг, у письменного стола торопливо совавший в портфель какие-то бумаги, повернул голову.

— Вы даже не сумели удрать вовремя? — презрительно сказал он губернатору. — Вы погубили все своей нерешительностью, глупостью. Мы могли бы вывезти все богатства острова. А теперь? Погибли десятки миллионов, принадлежащих нашей компании. Идите прочь!.. Где бы вы ни были, вы не займете больше крупного поста. Вы показали свою неспособность действовать, как надо, в критический момент. Сейчас нам такие люди не нужны. Прочь, говорю я!

Сорвинг хорошо знал губернатора. Но он не знал, что перед ним сейчас стоит совсем другое существо, с глазами, прикованными к раскрытой бритве, сверкавшей на полу длинным серебристым лезвием.

Больше никто не видел Сорвинга. А губернатор? Его имя недавно снова всплыло на поверхность в связи с переворотом в одной из южных республик, где много нефти, фруктов, золота.

Он снова живет во дворце и снова собирает коллекцию машин. Их уже достаточно, чтобы открыть новый музей, посвященный «успехам цивилизации».

Станция «Мегра»

Однажды студенты попросили Крылова рассказать, что он переживал во время сильного землетрясения.

Профессор задумался. Потом ответил:

— Я переживал… землетрясение. Верно, и точно описать свои ощущения, сравнивая их с чем-то привычным, знакомым каждому, невозможно…

Сейчас на Синей скале Крылов после толчка, отколовшего четверть здания сейсмической станции, вспомнил этот давно забытый разговор. С тех пор профессору приходилось не раз переживать землетрясения в очень отдаленных друг от друга углах земного шара. Но в мгновенья сильных толчков Крылов по-прежнему сразу превращался из сейсмолога в обыкновенного человека, из-под ног которого непостижимо для всех человеческих чувств уходит неизвестно куда сама земля. Первые толчки на Мегре были незначительны. Но с нарастающей силой они следовали один за другим с промежутками то в несколько минут, то в несколько часов. Сначала эти подземные удары отметили приборы, потом их стали ощущать люди и животные. Заскрипели перекосившиеся двери и оконные рамы, начали раскачиваться люстры, фонари. Без малейшего дуновения ветра зловеще клонились в разные стороны ветви деревьев. А вечером семибальный толчок вывел из строя электростанцию. Со скалы было видно, как город сразу вдруг погрузился в полную тьму.

Потом опять наступил покой, и опять только приборы улавливали биения пульса Земли. Вероятно, в городе некоторые решили, что самое страшное уже позади. До Синей скалы даже доносились звуки военного оркестра, игравшего бодрый марш… Но Крылов был уверен, что все пережитые толчки являются только предшественниками катастрофических ударов. Он посмотрел на бледного, уставшего Гребнева, пытавшегося исправить вышедший из строя сейсмограф, и улыбнулся. Лицо профессора стало вновь похожим на его портрет, висевший в Институте имени Петрова.

— К этому нельзя привыкнуть, как нельзя привыкнуть к сердечным припадкам. Скверное ощущение…

Новый толчок отбросил Крылова к столу, не дав закончить фразу. Толстая книга в красном кожаном переплете подпрыгнула, как живая, и упала на пол. Профессор поднял ее и раскрыл.

— Ну, как приборы? — спросил он Гребнева.

— Кончено: все приборы вышли из строя.

Крылов сел за стол и аккуратно, своим ровным, красивым почерком вписал в журнал несколько строк. Потом подумал и добавил еще одну фразу: «Сделано все, что было в человеческих силах».

Этой традиционной фразой десятки лет назад капитаны погибавшего судна заканчивали корабельный журнал, передавая его на последнюю спасательную шлюпку.

Тем временем Лay, стоя у бурливого потока, струившегося мимо станции, смотрел на родную Метру, дико изменившую весь свой вид, на море. Выкупаться бы сейчас в теплой океанской воде! Нырять, плавать!.. Греться на берегу!.. Как все это кажется прекрасным, когда делается далеким, недостижимым!.. Вдруг знакомый хрипловатый голос донесся до Лау:

— Щенок! Неужели ты не мог переплыть этого ручейка и выручить друзей из беды? Я все думал: вы тут кончите свои работы и явитесь на берег. А вы сидите, как на острове, пока гора не провалится вместе с вами в подземное царство. Для чего же я тратил свои силы, уча тебя плавать, если ты боишься воды, словно бешеная кошка?

Рядом с Су-Тэном стояли еще два рыбака и лежали канаты, тонкий и толстый, свернутые в бунты. Махнув сердито рукой, старик наклонился и начал разматывать канат. Несколько попыток перебросить тонкую бечевку, привязанную к камню, начатые сейчас же, не удались: расстояние было слишком велико.

— Слушайте, Лау, — сказал Гребнев, вышедший из сейсмической станции подышать свежим воздухом, — а что, если мы с вами бросимся вдвоем в воду за бечевкой в момент ее броска? Вдвоем нам будет легче попытаться поймать ее конец, привязанный не к камню, а к куску дерева.

Лау с некоторым сомнением посмотрел на Гребнева.

— Поток? уж не такой быстрый. Но все же надо быть отличным пловцом. Я попробую один.

— Нет. Мне приходилось плавать в сибирских реках. Думаю, что я буду подходящим спутником для вас и тут.

Через час, совершив несколько опасных рейсов, Гребнев и Лау натянули канат между двумя берегами потока. Теперь сейсмическую станцию могли покинуть все: Крылов, директор; трое пожилых служащих, уборщица, повар, Тилл.

Особенно много хлопот доставил Тилл. Когда его столкнули в воду, он бессильно повис на канате. Гребнев и Лау передвигали его вперед, и каждую секунду все трое рисковали скрыться навсегда в мутной коричневой воде потока. На другом берегу Тилл свалился, как мешок с мокрым тряпьем.

— Моллюск… — сказал сквозь зубы Гребнев.

Лау покачал головой.

— Нет. Это полу дохлая акула. Но она еще покажет зубы… Последними станцию «Мегра» должны были покинуть Крылов и директор.

— Я хотел бы, чтобы вы переправились первым, — сказал Крылов. — Несмотря на мои годы, я неплохой пловец и в случае чего…

— Благодарю вас за все, господин Крылов! — тихо ответил директор. — Я остаюсь здесь…

— Это немыслимо! — возразил Крылов. — Аппаратура вышла из строя, а судя по характеру толчков, Синяя скала не уцелеет. Вы честно исполнили свой последний долг. Я верю, что у вас впереди еще много дела. Настоящего… Научная работа…

— Не забывайте о законах инерции! — перебил директор. — Я слишком долго двигался в определенном направлении и теперь могу остановиться только на месте. Здесь конец моей дороги. Свернуть куда-нибудь, идти другим путем у меня нет больше сил. Кроме того, я здесь родился… Мне все верили. За каждую смерть сейчас отвечаю я…

Он помолчал и добавил:

— Вместе с Лay я исправил один сейсмограф. На радиостанции действует автоматический аварийный передатчик, связанный с нами. Я буду вести наблюдения, пока от сейсмической станции останется хотя бы один камень, и передавать их в эфир. Может быть, эти сведения пригодятся вам потом…

Директор, опустив голову, смотрел себе под ноги.

— У меня к вам просьба, господин Крылов. Я женат, и жена всегда считала меня великим ученым и замечательным человеком. Спасите ее, если она уцелела. Она не покинет дом без меня даже в день страшного суда. Скажите, что это моя воля: пусть едет в безопасное место… Адрес: Нагорная, шесть…

Когда Синяя скала была уже довольно далеко, Крылову вдруг показалось, что кто-то с большой силой толкнул его в спину. Профессор хотел обернуться, чтобы взглянуть, кто это сделал, но в тот же миг почва сама повернула его к станции и стала относить вниз, к обрыву. Крылов упал на колени, стараясь удержаться на зыбучей массе, в которую внезапно превратилась земля, покрывшаяся бесчисленными трещинами. «Обвал…» — успел подумать он.

В это время сильные руки Гребнева и Лay подхватили профессора и втащили его на выступ скалы, вдруг обнажившийся, как утес среди морских волн.

Гул, леденящий душу, несся откуда-то из глубины земли. Грохот рушащихся скал оглушал, и казалось, он вот-вот в клочья разорвет барабанные перепонки. Неясный свет озарял ставшие неузнаваемыми окрестности. Змеи, огромные ящерицы, зверьки, обитающие в норах, сгрудились все вместе и, не шевелясь, как будто загипнотизированные, жались к дрожащей скале у самых ног людей.

Две минуты длился толчок… Но и Крылов, и Гребнев, и Лау — каждый из них очень по-разному определил бы этот промежуток времени, такой короткий, когда его отмечает стрелка часов на твердой, незыблемой земле.

— Одиннадцать баллов, — сказал Гребнев, отдышавшись.

— А может быть, только девять или десять… — заметил профессор. — Вот относительно двенадцатибального толчка у нас с вами спора уже, несомненно, не будет… Цела ли станция?

— Цела. Только нет больше дороги, ведшей к ней, — ответил Лау.

На развалинах

Гребнев видел города, разрушенные авиабомбами дотла, и на всю жизнь запомнились ему печные трубы, вздымавшиеся к небу над развалинами, как страшные памятники. В Мегре печей не было, и на Нагорной улице, особенно сильно пострадавшей, развалины домов лежали ровными могильными насыпями по обеим сторонам дороги. Людей нигде не было видно, и догадаться, где находился дом номер шесть, не представлялось возможным.

Время от времени Гребнев влезал на развалины и стоял прислушиваясь, не раздадутся ли где-нибудь стоны. Но все жилища были покинуты даже собаками и кошками. Только бесконечное количество бумаг разных цветов и форматов, вырвавшихся из плена домовых хранилищ, устилало путь Гребнева. У одной кучи камней сейсмологу бросился в глаза экстренный выпуск газеты «Успех». Шапка, набранная крупным шрифтом, тянулась через всю страницу: «Слухи о землетрясении распространяют спекулянты…»

Гребнев скомкал газету и кинул ее на землю. Он с трудом взобрался на самую большую груду развалин, чтобы в последний раз осмотреть всю Нагорную улицу, а потом отправиться в порт.

Вдруг Гребнев издали заметил высокую черную фигуру, стоявшую у одного из холмов, в которые превратились дома Мегры. Он побежал к развалинам, и женщина, стоявшая у них, как статуя скорби, быстро пошла ему навстречу. Она каким-то чутьем угадала в молодом человеке посланца мужа.

— Вы от мужа? Где он?.. Что с ним?..

— Он на своем посту. Он просил вас ехать с нами. Это его воля.

У женщины было красивое, сейчас очень суровое лицо. Совсем не такой представлялась Гребневу жена директора сейсмической станции. Она молча повернулась к Синей скале, вздымавшейся над городом в желтоватой дымке — грозной, обреченной…

— Есть ли у вас вещи? Может быть, что-нибудь, необходимое вам, уцелело в развалинах?

— Я спасла самое ценное, — ответила женщина, показывая несколько толстых рукописей и довольно большой прибор в кожаном футляре. — Это труды моего мужа и аппарат, изобретенный им, — гордо добавила сна.

Бережно взял Гребнев из рук женщины тяжелый сверток, плод многолетнего труда, не нужный никому в мире, кроме нее, — даже человеку, оставшемуся на Синей скале и в решительный час проклявшему свое прошлое…

На берегу заждались: «Магона», дымившая всеми трубами, стояла уже на рейде, и у причала мола тревожно стучал мотор последнего катера, за рулем которого сидели Су-Тэн и Лay. С удивлением Гребнев увидел на носу катера донельзя оборванного корреспондента «Успеха».

— О! — воскликнул Гребнев. — И вы здесь?.. Разве это не вы несколько дней назад напечатали в вашей газете «Гимн смерти»? Как там было сказано? «Удивительно, сколько людей все свои силы тратят на борьбу со смертью?»

— Не совсем точно… — пробормотал, корреспондент— Не совсем точно.

— Возможно, переставил какое-нибудь слово. Но не боитесь ли вы, что в Мегре остался кто-нибудь из ваших поклонников? Не следует ли вам на практике доказать верность своим убеждениям— Такая блестящая: возможность — покинуть эту «нудную жизнь» среди разбушевавшейся стихии — представляется ведь довольно редко…

Корреспондент молчал. Неподвижным взглядом смотрела жена директора сейсмической станции на Синюю скалу, поворачивая к ней лицо, когда катер менял направление. Борт «Магоны» приближался с каждой минутой.

Тилл поднял голову, глянул на Мегру, окутанную серой дымкой пыли. Значит, он действительно «счастливчик Тилл», если уцелел и остался верен Сорвингу! Теперь ему будет что порассказать у микрофона!

Минуло около месяца. Николай Григорьевич Крылов вошел в Институт имени Петрова. Проходная ни чем не отделялась от вестибюля и стол вахтера был расположен недалеко от входной двери. По бокам тянулись длинные коридоры нижнего этажа. Лестница на второй и третий этажи упиралась в широкую площадку с двумя старыми большими пальмами. Институт в этот час уже опустел.

В своем кабинете, тихом и спокойном, Крылов, как всегда, просмотрел сообщения о землетрясениях, принесенных телеграфом и радио со всех углов земного шара, потом взял толстую папку с начатой работой, которая должна была сыграть большую роль в науке о предсказании землетрясений. В этой папке лежали и журнал сейсмической станции «Мегра» в красном кожаном переплете, и последние сообщения, переданные ее директором, и дневники Гребнева, и множество сейсмограмм. Но, перебирая эти бумаги, Крылов думал сейчас только о людях, спасенных на раздробленном землетрясением далеком острове, о гибели которого в газетах было написано всего лишь несколько строк…