Неведомый груз

В ДЕБРЯХ АМАЗОНКИ

Про служебное повышение Мортона в Институте тропической медицины сказали: «Ближе к небу». Немногие надеялись увидеть его когда-нибудь еще. Но директор института, прощаясь, подчеркнул, что смотрит на новое назначение Мортона лишь как на временную командировку:

— Вы очень нужный нам человек. Честное слово, жаль посылать вас на эту злополучную станцию, но Форстер так запутал дела, что один вы сможете быстро навести там порядок.

Вспоминая эти слова, служившие ему утешением, Мортон приближался к одной из станций Института тропической медицины, затерянной в гилеях Амазонки.

Путь Мортона не заслуживал названия дороги в обычном смысле. Как в морях течения отличаются своеобразным оттенком поверхности воды, иногда уловимым только для опытного глаза, так здесь нужное направление указывали только выделявшиеся среди окружающей растительности острые листья диких ананасов и кустарник уирана, окаймлявший смешанные заросли трав. Бороться с буйной живой массой, щедро поливаемой дождями и освещаемой тропическим солнцем, бесполезно. Мортон отлично знал это. Но когда ветки уираны, сплетаясь, образовывали настоящие заграждения; он проклинал и Форстера и себя самого.

Дорога свернула ближе к реке. Угрюмо опустив голову, Мортон ехал «лесными руинами», мертвым лесом, погубленным слишком высокими речными наносами. На пальмах, фикусах, хевеях — нигде ни листа. Даже все более тонкие ветви давно были сломаны бурями, и деревья напоминали завороженных чудовищ, раскинувших в разные стороны несколько коротких толстых щупальцев. Одни лазящие растения оживляли эту мрачную картину. Они, казалось, росли на глазах и, жадно устремляясь вверх, к солнцу, торопились прикрыть своими блестящими листьями и прекрасными цветами трупы деревьев, уже почерневшие и потрескавшиеся.

Эти гиблые места индейцы называли каа-игапо — затопляемый лес. Во время разлива Амазонки и ее притоков вода подступает почти к станции. Окрестности постоянно насыщены испарениями, кишат змеями, ядовитыми насекомыми. О жизни, таящейся в густых зарослях каа-игапо, до сих пор известно так мало.

Каа-игапо постепенно перешел в незатопляемый лес — каа-этэ. Деревья здесь были гораздо выше, толще, их покрывала густая темнозеленая листва. Лес был таким огромным, в нем настолько не было заметно следов какой-либо деятельности человека, что неожиданное появление здания станции Института тропической медицины даже бывавшему здесь Мортону казалось миражем, готовым каждую секунду рассеяться без следа.

Лес был таким огромным…

Мортон увидел одноэтажный лом с широкой террасой, ажурную мачту ветроэлектрической установки и чуть возвышающуюся над землей плоскую бетонную крышу какого-то склада. Просторный двор покрывали трава и кактусы, похожие на свернувшихся ежей. У колодца росло десятка два шоколадных деревьев с плодами, свисавшими, как маленькие дыни, прямо со стволов. Над ними раскинула ветви тенистая и высокая сумаума с широкими и плоскими выступами-ребрами у комля, делающими это дерево устойчивым и прочным, как радиомачта. В окна дома били последние лучи солнца, и они горели тревожным багряным светом, как будто в комнатах начинался пожар.

Это была одна из стандартных станций Института тропической медицины, затерянных в чужой стране у берегов Амазонки. Приближаясь к дому. Мортон хотел припомнить, кто ушел отсюда благополучно, — и не смог. Теперь настала его очередь. Форстер, правда, добровольно забрался сюда, но он всегда был странным, необыкновенным человеком. Провести столько лет в самой убийственной части гилеи Амазонки и в результате написать книгу о вымирании индейцев, книгу, рукопись которой никогда не пойдет дальше полки архива Института тропической медицины! Кто, кроме Уота Форстера, сделал бы это?

Мортона никто не встретил. Он поставил лошадь в конюшню и вошел в дом. В комнате доктора Форстера постель была не убрана, и лег кий тростниковый стул валялся у изголовья кровати. На подушке, хранившей отпечаток головы, на столе — повсюду лежал толстый слон пыли. Форстер, очевидно, что-то писал, но на листе бумаги, уже сильно пожелтевшем, не было ни слова. Чернила в открытой автоматической ручке давно высохли.

Мортон знал, что помощник Форстера, доктор Книг, умер восемь месяцев назад. Но на станции работали двое слуг. Куда же они делись? Может быть, дом подвергся какому-нибудь нападению?

В конце коридора, рядом с комнатой Форстера, находилась маленькая лаборатория; другую сторону дома занимала комната с книжными полками, походной кроватью и круглым столом. Мортон внимательно осмотрел все помещения, но нигде не было следов борьбы, пятен крови. Напавшие, если они были, куда-то увели Форстера и слуг. Может быть, его растерзал ягуар или укусила ядовитая змея, а слуги, боясь обвинения в убийстве, разбежались?

Мортон закрыл на ключ дверь библиотеки и лег на койку. Сразу стало как-то особенно тихо, и Мортон впервые представил себе Форстера мертвым. Что ему теперь всякие обследования, выводы, наказания, увольнение с волчьим билетом? Не нужный никому человек ушел навсегда, и трагическая смерть сделала его значительным.

О его гибели будут теперь писать очень много, доказывая на Ярком примере, что институт жертвует своими лучшими сотрудниками ради торжества науки над коварной природой амазонской гилеи. Потом, достаточно подготовив почву, потребуют еще больших уступок от правительства страны, явно неспособной самостоятельно гарантировать безопасность ученых. В Институте тропической медицины, в лаборатории болезни Чагаса распространенной только в Бразилии, появится большой портрет Форстера в раме из черного дерева, со строками из стихотворения Киплинга:

А Форстер вовсе не заслужил такой чести. Ведь он в джунглях взвалил на свои плечи бремя желтых и черных. Изменив цивилизации, как говорил директор, он, борясь с болезнями, стремился спасти от полного исчезновения «лишних» людей, только могущих помешать широкому использованию всех ресурсов Амазонки, когда до них дойдет очередь.

Утром Мортон принялся за осмотр стола Форстера.

Первой ему попалась в глаза толстая, аккуратно переплетенная книга — врачебный журнал. Осторожно Мортон переворачивал листы, записанные именами индейцев, диагнозами болезней, рецептами. Институт не снабжал станцию лекарствами, и Форстер, очевидно, тратил свои личные деньги на приобретение дорогих новейших медикаментов. Просматривая журнал, Мортон подсчитал, что Форстер в среднем принимал в день человек пятнадцать.

Он вышел на террасу, и действительно, на ступеньках лестницы и в тени сумаумы и шоколадных деревьев сидели больные. Прислонясь к перилам, стоял мужчина, державший на руках девочку лет десяти. Даже беглого взора достаточно, чтобы определить у ребенка болезнь джунглей, разрушающую спинной и головной мозг, поражающую сердце и другие органы человека, особенно детей. Кто мог поручиться, что где-нибудь в лохмотьях этой пары не таится триатома мегиста — лесной клоп, разносящий болезнь Чагаса? Одно дело — держать этутрнатому в плену лабораторной банки, и совсем другое — знать, что она прячется где-то в щелях хижин и домой туземцев. По ночам этот крупный клоп — нападает на спящих детей и взрослых, высасывая кровь особенно из кожи лица, за что он и получил название «поцелуйного клопа».

— Доктор Форстер умер! — громко крикнул Мортон по-португальски. — Лечить вас некому, и никогда больше не ходите сюда.

— Доктор Форстер умер! — громко крикнул Мортон по-португальски.

— Доктор Форстер умер! Доктор Форстер умер! — как эхо, раздались по двору голоса. Мужчина с больной девочкой покрыл ее голову и лицо какой-то тряпкой и медленно пошел к лесу.

И Мортон вспомнил университетскую клинику, книги, в которых так много говорилось о долге врача. На миг ему сделалось страшно. Он впервые так близко видел людей, которых в институте многие годы, не задумываясь, обрекали на смерть. Но потом, рассердясь на самого себя, Мортон топнул ногой и закричал еще громче:

— Прочь! Прочь! Забудьте сюда дорогу!

Ему захотелось сейчас же уничтожить самую память о Форстере, о всех его делах. Мортон сложил дневники и отчеты Форстера, его журнал, приборы, которыми он пользовался для осмотра больных, прихватил фотографии в бледно-желтых пальмовых рамочках и свалил все это в кучу на дворе. В ярких солнечных лучах пламя было почти не видно, и превращение разноцветных бумаг в черный пепел выглядело даже фантастически. В последнее мгновение глаза Мортона невольно приковала к себе выцветшая большая фотография молодой женщины с очень старомодной прической. Коробясь, она шевелилась, словно стараясь выдаться из костра, и эти движения вместе с призрачными бликами пламени, пробегавшими по глянцевитой бумаге, придавали лицу необыкновенную живость. Мортон быстро подтолкнул палкой фотографию к центру костра, и стоял над ним, пока все, чем Форстер жил на уединенной станции, не превратилось в несколько горстей пепла.

Отныне станция должна прославиться совсем не так, как раньше. При Форстере этот дом был чем-то вроде спасательного корабля в джунглях. К чёрту! Мортон поднимает на нем черный пиратский флаг.

Человек, через несколько дней попавший на станцию Форстера, вероятно, подумал бы, что очутился доме страстного зоолога. Всюду стояли затянутые сетками банки и ящики, в которых копошились и жужжали жуки, мухи, москиты, клопы и другие насекомые. Здесь не было гигантских жуков, способных прокусить до кости человеческий палец. Мортона не привлекали чудовищные пауки, гоняющиеся за мышами и мелкими птицами, сороконожки, пугающие даже привычный взгляд. Тут преобладала разная мелюзга, но тигр и ядовитые змеи были по сравнению с ней неопасными животными. Одни из этих насекомых таили в себе яд неизлечимых болезней, другие, как пожар, могли уничтожить любой урожай — плод человеческого труда.

Надев длинные резиновые перчатки, Мортон осторожно вытащил из клетки опоссума. Маленький зверек, быстро привыкающий к человеку, спокойно сидел на белой клеенке. Мортон тщательно осмотрел его, перебирая мех. Опоссум, принимая это за ласку, довольно щурился и задирал мордочку, как кошка, которую чешут за ухом.

Мортон пинцетом снял со зверька триатому мегисту и другого, широко распространенного, безобидного клопа. Пока Мортон сажал опоссума в клетку, клопы торопливо разошлись в разные стороны, словно подчеркивая этим, что у них нет ничего общего: один — страшный обитатель джунглей, другой — безобидный клоп. Мортон привычным движением уколол в большой грудной нервный узел обоих насекомых тонкой иглой, смоченной в едком кали. Оба клопа остались на месте, парализованные, но живые.

Мортон вскрыл их ланцетом, более тонким, чем лезвие безопасной бритвы, и начал исследование под микроскопом. В кишечнике триатомы мегисты он сразу обнаружил существа, похожие на крошечных рыбок с тончайшим «хвостом» — жгутиком. Это были трипанозомы Круца, вызывающие болезнь Чагаса. К этому открытию Мортон отнесся совершенно равнодушно: главная цель эксперимента заключалась в обнаружении трипанозомы в будущем переносчике. Сможет ли это насекомое, распространенное несравненно более широко, чем триатома мегиста, сделаться разносчиком болезни Чагаса? Можно ли эту болезнь и африканскую нагану, распространяемую мухой тце-тце и уничтожающую в тропиках рогатый скот и лошадей на огромных территориях, сделать послушными человеческой воле и заставить гнездиться в насекомых, имеющихся повсюду?

В Институте тропической медицины, в кабинете директора, висит огромная карта мира, всегда прикрытая шелковой занавеской. Она ни чего не скажет непосвященному глазу: весь земной шар усеян какими-то значками, цифрами — и только. Но специалисты института, знающие тайну этой карты, называют ее «картой смерти». Цифры и значки — шифр, указывающий, куда и какие распространители болезней человека и скота или вредители сельскохозяйственных растений могут быть переброшены с наибольшей уверенностью в успехе. Особенно отмечались возможности широкого заражения новыми, неизвестными в данной местности болезнями, распознавание и лечение которых, естественно, будут очень затруднительными.

В лаборатории «привязанность» возбудителей болезней к определенным переносчикам победить иногда нетрудно. Гораздо сложнее сделать это в природных условиях. Тут лучшие возможности представляют станции в джунглях. Опыт из таких лабораторий можно смело вынести в «производственные условия», не опасаясь никаких неприятных последствий. Кто узнает об этом? Можно делать испытания на домашних животных и даже на людях.

Специализировавшись на болезнях, распространяемых насекомыми, Мортон был хорошим энтомологом и на своей станции решил провести опыты еще со множеством насекомых, наносящих страшный вред полям и садам. Всех этих мелких, но опасных врагов человека Мортон благополучно доставил на станцию, и они здесь чувствовали себя прекрасно. Но особенные надежды Мортон возлагал на колорадского жука.

В местах, не заливаемых водой и богатых растениями из семейства пасленовых, благодаря теплому климату колорадский жук, по расчетам Мортона, должен был начать размножаться со сказочной быстротой. Одного «заповедника» колорадского жука, организованного Мортоном, хватило бы, чтобы создать целые армии жуков и их личинок, готовых в любой момент обрушиться на поля чужих стран.

Но все эти опыты трудно произвести без помощников. Ведь на станции нет даже слуг. Кроме того, Мортон почувствовал и недостаток охотников за насекомыми. Рыться в норах броненосцев и гнездах опоссумов, отыскивая триатому мегисту, или ловить в лесах других насекомых — не так уж приятно.

«Не следовало прогонять индейцев!» — подумал Мортон.

Он вышел на террасу в надежде, что кто-нибудь, еще не узнавший о его приезде, явится на станцию за помощью. К его большой радости на ступеньке сидел индеец. Это был старик небольшого роста, с широкими и плоскими чертами лица, с черными, чуть косящими глазами. Мортон сразу узнал представителя почти уничтоженного племени мессайа.

— Дома доктор? — тихо спросил индеец по-португальски.

— Он умер.

Старик низко опустил голову и, тяжело вздыхая, молчал несколько минут.

— Я ему издалека принес кое-что. Принесенное мертвому нельзя уносить обратно. Пусть это останется в доме, где жил доктор.

Индеец раскрыл свою сумку, сплетенную из тонких полосок пальмовых листьев, и вытащил два маленьких глиняных горшочка, завязанных куском выделанной кожи игуаны. Он молча и испытующе смотрел на Мортона.

У Мортона дрогнули и похолодели руки, принявшие драгоценный груз.

У Мортона дрогнули и похолодели руки, принявшие драгоценный груз.

— Идем на террасу, поешь и отдохни.

Пока старик со сдержанной жадностью ел консервы и экономно, короткими глотками пил нагретое солнцем виски, Мортон раскрыл горшочек. Тёмно-коричневая масса пахнула на него ароматом орхидей, дыханием лесной чащи с ее бесчисленными цветами и гниющими болотами. Он с наслаждением вдыхал этот запах, связанный для него с мечтами о богатстве, могуществе.

Совсем недавно Мортон предложил компании «Лэмбе кемикал продактс» выпускать новое лекарство, помогающее при эпилепсии, детском параличе, нервном истощении, бешенстве и множестве других, самых разнообразных болезней. Благодаря широковещательной рекламе и «беспристрастному» хвалебному отзыву Института тропической медицины, лекарство сразу начало пользоваться большим успехом. Бутылки, украшенные пестрыми этикетками с изображением индейца, целящегося из длинной бамбуковой трубки в тукана, сидящего на пальме, быстро расходились по всей стране. Спрос был так велик, что Мортону в рецепте приходилось все уменьшать и уменьшать содержание главной составной части — кураре, стрельного яда южноамериканских индейцев. Но единственным поставщиком кураре для Мортона был авантюрист из Эквадора, запрашивавший каждый раз все большую сумму за глиняные горшочки с ядовитым снадобьем. Выпуск лекарства сошел на нет.

Индеец сонными, блаженными глазами смотрел на двор, залитый солнечными лучами, на темнозеленую неподвижную массу леса. С шоколадных деревьев одно за другим с легким шумом падали созревшие плоды. Они потревожили какое-то животное, трава зашевелилась, и скоро Мортон и индеец увидели гадюку сурукуку, длиной метра в четыре. Слегка приподнимая свою плоскую голову со смертоносными зубами, она раскачивала ею, готовая встретить любую опасность. Глаза индейца загорелись. Он взял свою палку, — Мортон увидел, что это бамбуковая трубка. — положил ее на перила террасы и, почти не надув худых сморщенных щек, с едва слышным свистом выдохнул воздух из легких. Мортону показалось, что крошечная стрелка пролетела мимо: змея по-прежнему раскачивала головой и не выражала никакого беспокойства. Но, всмотревшись, Мортон увидел стрелку, торчавшую из спины сурукуку.

Он глянул на часы — было без пяти минут час. Индеец снова безразлично смотрел на лес и чуть слышно мурлыкал песенку. Змея все еще раскачивала головой, но движения становились все медленнее. Порой сурукуку в изнеможении роняла голову на землю, но снова, видимо, с трудом и все ниже поднимала ее. Когда голова пресмыкающегося окончательно припала к траве, Мортон опять взглянул на часы — прошло три минуты.

— Ты сам делаешь это кураре? — спросил он индейца.

— Нет. Этим занимаются еще более старые люди, чем я.

Он засмеялся дребезжащим смехом.

— Когда я был еще мальчишкой, кураре у нас делал только один колдун-знахарь. Устраивался большой праздник, и колдун ждал, что-бы все напились пьяными до бесчувствия. Тогда он переворачивал пьяных носом к земле и начинал варить кураре, чтобы никто не узнал тайны. Таков был строгий обычай и у других племен. Теперь секрет знаки многие, и кураре старые люди варят у порога своих хижин, как похлебку — днем, вечером. А раньше это можно было делать только в полнолуние.

Мортон протянул индейцу свой великолепный складной нож.

— Хватит тебе за то, что ты принес сегодня?

Радостно расплывшееся лицо старика ответило лучше всяких слов.

Мортон вынес из комнаты ружье Форстера и сказал:

— Если ты принесешь три раза столько кураре, сколько ты можешь донести на спине, я отдам тебе это ружье.

Старик кивнул головой.

— Но скажи мне, для чего тебе кураре? По нашим обычаям оно должно служить только для охоты. Им нельзя пользоваться для убийства человека на войне. Таков закон.

— Мне оно нужно для приготовления лекарства.

— Хорошо, — ответил индеец важно, — тогда ты получишь кураре, сколько тебе нужно.

Старик скоро ушел. Может быть, он опасался, что Мортон раскается в своей щедрости и отберет нож.

Оставшись на террасе один, Мортон задумался. Он знал, что даже большой ягуар, пораженный стрелой, отравленной кураре, издыхает через несколько минут и от места поражения успевает пробежать не более сотни шагов. Но пресмыкающиеся сильнее всего сопротивляются действию яда, поражающего двигательные нервы и постепенно подбирающегося к сердцу, чтобы навсегда остановить и его неутомимую мышцу. Поэтому быстрая смерть сурукуку удивила Мортона — очевидно, это кураре изготовлено по какому-то особому рецепту.

В мечтах о богатстве, которое ему сулило пребывание на уединенной станции Института тропической медицины, Мортон забыл о Форстере, обо всем. Смотря на труп сурукуку, он строил множество планов использования лесного клада, открытого им. Может быть, удастся разработать удобный способ применения кураре на войне, и тогда военное министерство, конечно, заплатит куда больше Лэмба. Почти сто лет назад французский врач Тирсден удачно испытал кураре для стрельбы из китобойной пушки. Огромные животные, обычно доставляющие китобоям множество хлопот даже при очень удачном попадании, погибали через несколько минут, чуть задетые снарядиком, содержавшим только сорок граммов кураре. Забытые опыты Тирсдена можно возобновить, усовершенствовать. Кто знает, каких удастся добиться результатов!

Может быть, кураре пригодится и на бойнях? Ведь мясо убитых практически не отравляется, так как надо принять внутрь огромную дозу кураре, чтобы сказалась его ядовитость. Пораженное животное будет само доставлять себя к месту выпускания крови и очистки от внутренностей.

Какие удобства сулит это владельцам боен и консервных заводов! Правда, у нервных людей при одном взгляде на консервную банку с мясом животного, отравленного кураре, наверно, будут делаться спазмы желудка. Но это неважно — можно выпустить специальные сообщения о тонизирующих, лечебных свойствах такого мяса. Раз настолько успешно пошла бурда с примесью кураре, не подведет и мясо животных, убитых с его помощью. Пусть эта еще только мечты человека, издали увидевшего крыши дворцов чудесного золотого города Эльдорадо. Но чем чорт не шутит! Пизарро тщетно искал в Эквадоре фантастическое Эльдорадо, но открыл при этом сокровища гораздо более ценные…

Индеец выполнил свое обещание, и Мортон стал обладателем целого богатства, таившегося пока в густой и пахучей массе, наполнявшей глиняные горшочки и тыквы. Он отдал старику ружье Форстера. Мортон сейчас охотно, лечил индейцев, но за лечение брал только кураре. Его больше не смущал риск заболеть. Впрочем, он, почти не осматривая больных, давал первое попавшееся лекарство и строго напоминал об одном: в следующий раз обязательно принести кураре.

Несмотря на все старания Мортона, больных приходило немного. Может быть, их затрудняла и система оплаты, придуманная Мортоном. Но это не беда, утешал он себя. Подкупив местное правительство, пожалуй, нетрудно будет организовать нечто вроде огромной резервации для индейцев, где они будут заниматься изготовлением яда только для компании Мортона. Уж он-то сумеет наладить дело в этой резервации!

А чтобы сделаться настоящим монополистом, надо будет во всех других местах уничтожить лианы курари и мавакури, фикус атрокс и все остальные растения, из коры и корней которых индейцы делают свои стрельный яд. Правильно и смело организовав истребление, выполнить его будет не так уж трудно.

Увлеченный своими личными делами, Мортон ни на минуту не забывал о своих обязанностях по отношению к Институту тропической медицины. Он знал, что с этим делом шутить нельзя. Уже видя себя обладателем огромного богатства, Мортон с особенной решительностью и торопливостью производил свои опыты. Ему удалось заселить вредными насекомыми поселки индейцев и подтвердить возможность заражения болезнью Чагаса при помощи «поцелуйного клопа». Мысленно он уже видел на «карте смерти» новые значки, которыми институт будет обязан ему, доктору Мортону…

Однажды, ранним вечером, Мортон сидел на террасе. Бесшумно, словно треугольные черные платки, проносились кровососы — летучие мыши, нападающие даже на человека и пьющие кровь, вытекающую из надрезов, сделанных их острыми тонкими зубами.

У Форстера было хорошее духовое ружье и мелкокалиберная винтовка. Мортон отравил множество пуль и проверял их действие, охотясь прямо с террасы дома. Двор так тесно сливался с джунглями, что сюда совершенно спокойно забирались различные животные. Крошечные, величиною с белку, обезьяны-игрунки нередко бегали по террасе и крыше. Золотолобые обезьяны, вероятно считали, что мачта ветряка установлена специально для них, и постоянно раскачивались на ее перекладинах, повиснув вниз головой на цепких, как рука, хвостах. В сумерках у дома мелькали безобразные, с воровскими ухватками, чёртовы обезьяны. Ночные обезьяны почему-то приходили сюда сводить свои счеты и ссорились и дрались, пока рев ягуара не приводил их в себя. Пестрые и маленькие, как бабочки порхали над травой колибри. Важно проходили нарядные гоацины, такие красивые, что непосвященному глазу никак не открыть в них родства с обыкновенной курицей.

Убивать всех этих животных было совсем нетрудно. Но требовалось настоящее искусство, чтобы попасть в кровососов. Они мелькали так быстро, что у Мортона, напряженно следившего за их полетом, вдруг сильно закружилась голова.

Он уронил ружье на пол террасы и опустил голову на перила.

Когда он пришел в себя, у ступенек стоял Уот Форстер. Мортон ни одного мгновения не сомневался, что это галлюцинация, и только старался сквозь тело призрака увидеть ствол ближайшего дерева. Но это никак не удавалось ему, и в отчаянии он нагнулся за ружьем.

В это время Форстер, удивленно смотревший на Мортона, сказал:

— Здравствуйте! Вы давно здесь? Видели ли вы мою записку, прибитую к двери?

— Здравствуйте! Вы давно здесь? Видели ли вы мою записку, прибитую к двери?

Знакомый голос Форстера, а главное — прозаическое упоминание о какой-то записке успокоительно подействовали на Мортона. Он вытер платком голову и лицо, сделавшиеся вдруг совершенно мокрыми. «Откуда у меня такая слабость?» — вяло подумал он.

— Здравствуйте, Форстер! Я здесь уже две недели. Но что же случилось с вами? Почему вы бросили дом и исчезай? Я думал, вас убили. Дом подвергся разграблению.

— Да? — равнодушно сказал Форстер. — Я отправился совсем не надолго, но со мною произошел солнечный удар, и я пролежал в индейском поселке, пока мне не стало лучше. Я и теперь чувствую себя очень неважно. Вероятно, в тот день я уже с утра был в невменяемом состоянии. Смутно, в каком-то тумане вспоминается все, что делал тогда. Так вы не нашли на дверях никакой записки?

— Нет.

— Может быть, я сам не приколол ее, может быть, ее сорвали обезьяны.

— А что в ней было написано?

— Не помню, — ответил Форстер.

Но Мортон понял, что он отлично помнит.

«Все равно Форстер уже мертв для института и для меня. Я убью его. Дом у дороги в джунгли — мой», — думал Мортон.

После ужина Мортон и Форстер сидели за столом в библиотеке и курили. Несколько раз Мортон ловил на себе пристальный взгляд Форестера, и ему делалось не по себе.

— Отчего вы на меня так смотрите, словно ищете на моем лице знак проказы?

Форстер засмеялся.

— Проказы? Просто вы очень изменились, Мортон. Как вы себя чувствуете?

— Ужасно болит голова, лихорадит и даже тошнит. Может быть, эти от плохого табака?

Разговаривая, Форстер небрежно чертил на бумаге какие-то фигурки.

Разговаривая, Форстер небрежно чертил на бумаге какие-то рисунки…

Он подтолкнул листок к Мортону и сказал:

— Любопытный эффект получается, если, попеременно закрывая то левый, то правый глаз, смотреть на этот маленький черный кружок между двумя квадратами.

Мортон тяжело поднялся со стула, опираясь руками о стол. На его бледном лице блестели крупные капли пота.

— Я знаю, Форстер, что вы очень большой знаток тропических болезней. Но почему вы меня считаете таким невеждой? Вы показываете мне рисунок из книги Ричардсона, 517-я страница, исследование зрения на онхоцециазис — слепящую болезнь Южной Америки. Что это значит?

— К сожалению, ничего хорошего. Накануне того дня, как я покинул станцию, я обнаружил в доме комаров, переносчиков этой болезни, сильная вспышка которой произошла неподалеку отсюда. Индейцы для уничтожения этих комаров пользуются дымом одной травы, и, собственно, за ней я и поехал. Хорошо помню, что приколол к двери записку со словами: «Смертельная опасность! Здесь смертельная болезнь…». Слуг я отпустил в индейский поселок, чтобы не подвергать их опасности заболеть… Не пугайтесь так. Может быть, у вас просто очень сильный припадок лихорадки.

Мортон скомкал рисунок Форстера и бросил бумажку на пол.

— Я, несомненно, болен, и болезнь уже запущена. Есть у вас какое-нибудь средство против нее? Я не знаю ни одного.

— Я попробую, — ответил Форстер.

— Но почему вы сами не удираете? — воскликнул Мортон.

— Или вы рассчитываете убежать ночью? Впрочем, я мелю вздор. Вы бесстрашный человек, Форстер, когда дело идет о болезнях. Но вы становитесь наивным, тупым, когда дело касается ваших личных интересов. Я открою вам глаза, прежде чем мои собственные закроются навсегда. Ведь и вы, и Симпсон, и Ленк — только ширма для института. Вы до некоторой степени должны были маскировать всю остальную массу служащих станций, занимающихся не борьбой с тропическими болезнями, а изучением их как средства войны и вообще уничтожения «лишних» людей на земле. Вам дали возможность действовать, как вы хотели, пока вы не развернули своей работы в слишком большом масштабе. Вы думали, что своей самоотверженной работой приносили пользу людям? Ерунда! Вы причиняли им только вред, укрепляя в этой богом забытой стране позиции института и всех тех, кто стоит за его спиной. А теперь вам решительно говорят: «Довольно, доктор Форстер, убирайтесь отсюда!»

— Вы ошибаетесь, — сказал Форстер. — Я совсем не так наивен и отлично понимаю, что моя жалкая деятельность врача не может ничего исправить. Это все равно, что лечить болезнь Чагаса валерьяновыми каплями. Но постепенно я собрал здесь такой разоблачительный материал, который, как ураган, сметет все станции института, разбросанные вдоль Амазонки.

— Ах, так? Это для меня сюрприз. — Мортон хрипло засмеялся и тотчас оборвал смех. — Воображаю, как удивится директор института, эта толстая свинья, отправившая меня сюда на смерть! Но если вы так откровенны, значит надо мной— крест?

Форстер помолчал.

— Есть у вас личные поручения к близким? Это все, что я могу сделать для вас. Сейчас ложитесь, я впрысну морфий, чтобы вы поспали и не почувствовали болей. Они приближаются. Утром повторю укол — Форстер вышел в свою комнату за лекарством, взяв с собою лампу.

Яркая широкая полоса лунного света тянулась через библиотеку от окна к двери. Мортон, опершись на подоконник, увидел площадку перед террасой с еще заметным черным пятном костра, узкую белую дорожку, протоптанную поперек двора, и темный, мрачный силуэт леса. Он казался гораздо ближе к дому, чем обычно. Начинался ночной концерт обезьян ревунов, и в их голосах Мортону слышался злобный, захлебывающийся смех.

Мортон взял один из горшочков с кураре, жадно склонился над ним. Но аромат неведомых растений уже не кружил головы и не радовал его. Тогда он сбросил рубашку и несколько раз, как будто поражая врага, яростно воткнул отравленную стрелку себе в руку. Острие сломалось, и Мортон бросил обломок стрелы на пол. Минуту он смотрел на луну, которая по временам скрывалась в красноватой дымке. Потом схватил листок бумаги, быстро написал крупными буквами: «Форстер — предатель. У него важный разоблачительный материал. Берегитесь!», вложил листок в конверт, заклеил его, написал адрес и лег на кровать.

— Форстер! — крикнул Мортон. — Форстер! Скорее!

— К вам у меня только маленькая просьба, — сказал он вошедшему доктору. — Здесь в конверте лежат документы, касающиеся судьбы моей семьи, и прощальное письмо жене. Прошу вас, отправьте это сейчас же после моей смерти.

— Хорошо, — Форстер наклонился к нему со шприцем, но Мортон покачал головой:

— Не надо. Я сделал более надежное впрыскивание, — он показал Форстеру на горшочек с кураре и на руку. — Прощайте, оставьте меня одного.

Когда через десять минут Форстер вошел в комнату, Мортон был мертв. Поднеся лампу к его глазам. Форстер вспомнил рассказы о том, что глаза отравленных кураре часто сохраняют выражения чувств, которые гасли самыми последними. У обезьян широко открытые глаза тускнеют с выражением удивления, у пумы и ягуара в них медленно стынет бессильная злоба. Однажды самому Форстеру пришлось убить кураре свирепого дога, кусавшего всех без разбора. Его глаза дышали яростью, даже когда он не мог пошевельнуть ни лапой, ни хвостом.

Может быть, это было только игрой света, но Форстеру показалось, что в глазах Мортона застыла ненависть. Доктору вдруг стало душно в комнате, и он вышел на террасу. Небольшого роста человек одним прыжком очутился возле Форстера, но сейчас же отступил в сторону.

— Доктор Форстер! — воскликнул он, в страхе и изумлении закрывая лицо руками.

— Ты, Унирра? Зачем пришел ночью?

— В твоем доме поселился дурной человек. Он сказал, что ты мертв, а сам принес в наш поселок болезнь и жуков, уничтоживших весь наш урожай. Я дал ему кураре для лекарства. Но этому человеку оно нужно только для того, чтобы делать зло. Я пришел убить его.

— Он мертв. Войди и посмотри.

Убедившись, что Мортон действительно мертв, старик-индеец облегченно вздохнул. Потом, заметив на столе конверт с адресом, он сказал:

— Тот человек писал?

— Да. Письмо жене.

— Такой человек перед смертью не вспомнит ни о чем, кроме зла. Посмотри, что он там написал.

Форстер нерешительно взял письмо, взглянул на неровные, слишком большие буквы адреса и, встретив неподвижный взор Мортона, вскрыл конверт. На стол выпал листок со словами: «Форстер — предатель…».

Доктор снова вышел на террасу, а Унирра, присев на корточки, остался в комнате, пристально смотря на Мортона, словно еще сводя с ним какие-то неоконченные счеты.

Вокруг дома стремительно носились большие кровососы, в лунном свете особенно напоминавшие черные треугольные платки. Иногда, сжавшись в комок, они падали на траву, и оттуда слышался чей-то писк, всхлипыванья.

Форстер вспомнил, что даже смертельно раненный кровосос продолжает слизывать кровь, текущую по телу жертвы, и ему представился Мортон, уже стынущей рукой пытавшийся убить его своим письмом. И все станции с мирной вывеской Института тропической медицины, забравшиеся в джунгли Амазонии и в любое время готовые превратиться в рассадники болезней и вредных насекомых, казались ему сейчас огромными кровососами, жадно припавшими к чужой земле.

И он, как никогда ранее, ощутил свое призвание врача, призвание человека бороться с этими врагами человечества.