Неведомый груз

ЗЕМЛЯНОЙ ОРЕХ

— Африка, — сказал профессор Кортон, мельком взглянув на висевшие у двери термометр и указатель влажности воздуха. — Танганьика.

За стеклами теплицы виднелись покрытые снегом деревья. Но спутники профессора сразу поверили, что очутились в настоящей Танганьике. В висках быстрыми молоточками застучала кровь; от сухости воздуха, как будто насыщенного тончайшей горячей пылью, запершило в горле.

Вдоль прохода посредине теплицы с двух сторон тянулись невысокие кусты, усыпанные красивыми цветами, похожими на мотыльков. В знойном мареве казалось, что цветы чуть шевелят своими лепестками-крылышками, то светло-жёлтыми, то почти красными, и вот-вот вспорхнут к стеклянному потолку легким пестрым роем.

— Неужели вместо каждого такого цветка появится орех? Ведь тяжесть плодов изломает весь куст! — воскликнула молодая женщина с фотографическим аппаратом, то и дело прицеливавшаяся его объективом в разные углы теплицы.

Кортон снисходительно улыбнулся.

— Это растение — его называют также арахис — гораздо хитрее, чем вы предполагаете. Когда лепестки спадут, цветоножки вытянутся к земле и зароются в нее, как дождевые червяки. Там, в земле, и образуются орехи. Впрочем, они совершенно незаконно носят такое название. Их близкий родственник — наш обыкновенный горох. Из этого ореха можно получать множество ценнейших продуктов. Пищевые масла, краски, клей, лекарства, искусственный шоколад. Даже великолепные ткани таятся в этой тонкой хрупкой скорлупе.

Кортон с минуту помолчал, как бы давая своим слушателям возможность понять величие задачи.

— Обширнейшие плантации земляного ореха уже созданы и создаются вместо пустынь в Танганьике, Северной Родезии и Кении. «Юнайтед Африка компани» разработала для нашего правительства план этого грандиозного преобразования африканских пустынь…

Профессор явно устал, и его посетители заметили это. С трудом скрывая свою радость, Кортон, прощаясь, жал руки деликатным гостям и уже мечтал, как, растянувшись на диване, он закурит трубку.

К изумлению Кортона, два человека задержались. Это были совсем молодые люди, скромно, даже бедно одетые, оба очень бледные, худые. Профессор, собственно, только сейчас обнаружил их присутствие и не мог понять, каким образом они попали в компанию, приехавшую к нему после звонка одного из членов парламента.

Внешне юноши резко отличались друг от друга, но по особой привычной подтянутости, с которой они держались перед профессором, Кортон сразу узнал в них студентов. Один был широкоплечий, среднего роста, и, несмотря на худобу, вся фигура его говорила о спортсменской ловкости. Несомненно, многое, очень многое потребовалось, чтобы без остатка стереть румянец с его лица и положить заметные штрихи горечи у твердо очерченных губ. Глаза юноши, на свету отливавшие холодной синевой, быстро и неотрывно следили за каждым движением профессора.

«Хавбек университетской футбольной команды», — решил Кортон, когда-то увлекавшийся футболом.

Другой юноша, тонкий и стройный, лицом походил на переодетую девушку, и только высокий лоб, несколько нависавший над серыми большими глазами, придавал ему мужественность, а в профиль — даже суровость.

— Простите, профессор. Мы задержим вас только на несколько минут. Меня зовут Джон Сильвер, моего товарища — Альберт Смит. Оба мы студенты, и наша будущая деятельность — агрономия. Нас чрезвычайно увлекла проблема земляного ореха, и мы решили поехать в Танганьику, чтобы там принять непосредственное участие в работах. Не можете ли вы облегчить нашу задачу рекомендательным письмом к танганьикскому представителю «Юнайтед Африка компани»? Профессор Дил позволил нам упомянуть его имя, когда мы обратимся к вам с этой просьбой. — Все это, сдержанно волнуясь, сказал посетитель, похожий на спортсмена.

— Странная просьба со стороны студентов. Сейчас учебное время, насколько мне известно.

Юноши переглянулись. Они уже несколько месяцев работали грузчиками в лондонском порту, а не учились. Их отцы много лет были механиками на судостроительной верфи в Сандерленде и остались без работы, когда по плану Маршалла резко сократилась английская программа судостроения.

И, пожалуй, не столько даже агрономия, сколько близкое знакомство с жизнью порта внушило Сильверу и Смиту желание отправиться в Танганьику.

Однажды после безуспешных поисков работы они медленно проходили по набережной.

Они медленно проходили по набережной.

Было очень поздно, уже прекратился шум погрузки, застыли ленты транспортеров и перегружателей, баржи и пароходы выглядели совершенно пустыми. Но в наступившей тишине начинала пробуждаться новая жизнь огромной территории. Днем тысячи разных запахов мгновенно убивались здесь выхлопными газами автомашин и терпким угольным дымом бесчисленных буксиров. Теперь все эти подавленные запахи носились в воздухе, словно ночные призраки, вырвавшиеся из плена бетонных, железных и деревянных зданий, наполненных товарами, прибывшими из далеких углов земли. Эти запахи служили отличными путеводителями для обитателей порта, пробуждавшихся ночью. Тощие собаки, которых днем здесь ни за что не обнаружил бы самый внимательный глаз, насмерть дрались там и сям из-за добычи, молча, отлично зная, что шум — их общий враг.

Из своих темных, никому не ведомых нор, пронизавших весь порт, как отравленные катакомбы, вышли крысы. Руководствуясь запахами, одни из них торопливо направлялись к амбарам с мукой, других привлекали пряности, третьи почему-то решили атаковать склад необработанного каучука.

— Ночные портовые хищники вышли на работу, — сказал Смит.

— Хищники? — спросил, задумавшись, Сильвер. — Вот настоящие хищники.

И он указал на великолепную автомашину, которая, давя крыс, ослепленных ярким светом ее фонарей, проехала мимо. Двое пожилых мужчин сигарами в зубах развалились на черных бархатных подушках. Музыка, несшаяся из автомобиля, на миг обдала студентов томными звуками какой-то песни.

— Я знаю их, — сказал Смит: — один из «Юнилевере», другой из «Юнайтед Африка компани». Сейчас они усиленно занимаются земляным орехом.

Юноши стояли перед старинными амбарами, возвышавшимися как, мрачный памятник чудовищных преступлений, совершенных их владельцами в далеких заморских колониях.

— В течение столетий нищие грузчики наполняли эти амбары драгоценными товарами из Индии, Африки, Америки, — сказал Сильвер. — Заморские владения Англии ограблены, население их вымирает, а грузчики, такие же нищие, столетия назад, все еще наполняют эти амбары. В какую же бездну проваливаются все эти богатства? Кому принесет пользу новое сокровище — земляной орех, который готовятся принять амбары лондонского порта?

— Мне кажется, — ответил Смит, — что в этой затее все же есть нечто новое; попытка превратить африканские пустыни в плантации.

— Эх! — воскликнул Сильвер. — Как интересно было бы взглянуть на эти плантации собственными глазами! Боюсь, что даже если нам и удастся превратить Африку в житницу земляных орехов, все самое ценное получат Соединенные Штаты за свою «бескорыстную помощь».

С этой ночи юноши все чаще стали говорить о поездке в Танганьику. Сначала это были мечты, но постепенно Сильвер и Смит начали делать некоторые практические шаги, чтобы осуществить свой замысел. Они откладывали часть своего нищенского заработка, отказывая себе во всем, и изучали трактор, чтобы получить специальность, необходимую для работников плантаций арахиса.

Но как рассказать обо всем этом важному, суровому на вид профессору Кортону? Смит промолчал на реплику профессора.

— Обстоятельства временно заставили нас прекратить ученье, — глухо сказал Сильвер.

Профессор не спросил, какие именно обстоятельства. Он сам отлично знал, что из-за одного только «замораживания» заработной платы, проведенного лейбористами невзирая на непрерывный рост цен, многие студенты и даже учащиеся средних школ бросают ученье чтобы помогать родителям или хотя бы не требовать их помощи. Но поездка в Танганьику двух этих явно истощенных молодых людей, почти мальчиков, казалась ему безумием.

— Я не могу вам ничем помочь. Не считаю себя вправе — сделать это…

На крыльце дома ветер осыпал юношей хлопьями мокрого снега. Прохожие почти бежали, согнувшись, с поднятыми воротниками.

— А все-таки мы поедем! — воскликнул Сильвер.

— Поедем, — повторил Смит, как слабое эхо. В голосе его звучало сомнение. Снег насыпался ему за воротник, и холодные, струйки потекли по спине. Трудно было сейчас поверить, что где-то на свете есть знойная Танганьика.

Дар-эс-Салам по-арабски значит «Мирная гавань». Узкий извилистый канал порта с его мертвой водой и застывшими на якорях парусными судами когда-то действительно мог вызвать мысли о покое, мире и тишине после страшных океанских бурь, после опасного путешествия среди островов, населенных знаменитыми пиратами. Но теперь казалось, что такое название этому порту на побережье Танганьики мог дать только злой шутник. Меньше всего гавань напоминала о мире. Город жил шумной, лихорадочной жизнью, в которой ощущалось что-то неестественное, доведенное до исступления. Это была жизнь морской базы с ее лихорадочно-торопливым строительством, со множеством людей, сновавших в гавани и на грязных тесных улицах Дар-эс-Салама.

Скрежетание ковшей землечерпалок, грохот лебедок, свист пара, гудки автомашин как будто попадали в огромную морскую раковину и, слившись в ее таинственных глубинах, вырывались в виде ровного оглушительного гула. Привыкнув, люди как будто совсем не замечали его — работали, разговаривали, почти не напрягая голоса.

В тени сходней, поставленных на борты пароходов, тревожным сном спали грузчики. На самом краю мола лежал большой разбитый ящик с красной надписью: «Осторожно!» Два молодых человека, оборванных и грязных, сидели на нем, следя, как на тросах с парохода медленно опускался трактор.

Вздернутая на уровень пароходной трубы машина казалось на голубом фоне несоразмерно маленькой.

— Я где-то читал, — печальным тоном сказал юноша помоложе, — что один ученый умерщвлял крыс шумом. Только шумом, не прекращавшимся ни днем, ни ночью. Думаю, что, крысы, кроме того, были голодны. Здесь я на себе испытываю, как действует вечный шум на голодный организм: он как будто пронизывает все тело насквозь, и каждая жилка на его пути мучительно вибрирует.

— Хочешь жареных земляных орехов, Альберт?

— Избави бог! — Альберт поморщился, словно товарищ предложил ему пожевать просмоленный причальный канат, кусок которого валялся на ящике.

— Слушай, Джон, пока мы кое- как передвигаем ноги, нужно убираться отсюда. Мы всё видели и всё знаем. Затея с земляным орехом не удалась. Это или грубый просчет, или жестокий обман, а может быть, и то и другое разом.

Джон помолчал, перебирая в памяти все, что обоим пришлось испытать за долгие месяцы, проведенные в Танганьике: изнурительный труд под беспощадным солнцем Африки, горечь разочарований, когда плантации арахиса, обработанные нечеловеческими усилиями негров, согнанных сюда из отдаленных мест, чахли и хирели на иссушенной зноем бесплодной почве.

— Помнишь ли ты, — заметил Джон. — слова нашего министра Стрэчи о том, что создание гигантских плантаций земляного ореха в Африке является «удивительной и интересной смесью методов и целей частной инициативы и правительственных предприятий и финансов»? Так вот, я все еще не могу понять, где тут «частная инициатива», где «правительственные методы» и где авантюра, о которой Стрэчи почему-то ничего не сказал. И я не хочу уезжать отсюда, пока не разберусь во всем этом до конца.

Альберт молчал, свернувшись калачиком. Такая поза как будто уменьшала неприятные ощущения в пустом желудке.

Высокий человек в белом, слишком просторном для его, видимо внезапно похудевшего, тела костюме остановился у ящика, разглядывая сельскохозяйственные машины, выгруженные на берег и приготовленные для отправки на север. Он как будто оценивал их качество.

Потом он медленно, осторожно, словно мол был вымощен тонким стеклом, подошел к ящику, сел на него и прислонился к причальной тумбе. Выдубленное солнцем и ветрами Африки лицо незнакомца стало быстро и странно сереть, а глаза его неподвижно и с таким вниманием уставились на обломок ветки кофейного дерева, чуть покачивавшийся на поверхности моря, как будто он в жизни не видел ничего более интересного.

Лицо незнакомца стало быстро и странно сереть.

— Вам нехорошо? — спросил Сильвер, прислушавшись к прерывистому, тяжелому дыханию незнакомца.

Но тот сделал слабое движение рукой и тихо произнес:

— Благодарю вас. Сейчас все пройдет.

Действительно, через несколько минут его лицо приобрело нормальный цвет. Он стал, и легче дышать.

— Мы поможем вам добраться до вашего дома, — сказал Сильвер. — Я полагаю, что вам сейчас лучше всего поскорее лечь в постель и вызвать врача.

Незнакомец улыбнулся и показал на «Меч-рыбу», один из стоявших у причала пароходов.

— Вот мой дом. Боюсь, что он будет последним. Сегодня я уезжаю на нем в Англию.

В глазах Смита промелькнуло выражение зависти.

— В Англию! Как бы мне хотелось очутиться там!

— На американском «нетонущем авианосце», как в Штатах назвали нашу родину? — мрачно сказал незнакомец. — Когда я представляю себе, что вновь увижу на улицах Лондона американских солдат, офицеров, дельцов всех рангов, морских похоронах.

Незнакомец, по-видимому, уже совсем оправился. Он достал портсигар и закурил. В воздухе почувствовался горьковатый аромат тлеющей травы.

— Не предлагаю вам, потому что это только лекарственное снадобье, помогающее мне дышать.

Несколько минут он, молча и жадно курил, наслаждаясь вернувшейся способностью дышать. Незаметно, изредка бросая как будто рассеянный взор, он хорошо разглядел своих собеседников и уже представлял себе всю их историю, ничего еще не спросив.

— Мне все-таки везет в жизни на хорошие и немного странные встречи. Земляной орех, а?

— Да! Земляной орех! — кратко ответил Смит, вложив в эти слова столько чувства что незнакомец вздрогнул и пристально посмотрел на Смита.

— Чем же кончилось ваше знакомство с земляным орехом? Торопитесь уехать?

Пока еще не очень торопимся, — ответил Сильвер. — Мне ясно, что эта затея провалилась, но я хочу знать: почему она провалилась? Неужели мы так бессильны перед природой? А сколько труда, сколько человеческих сил бестолку ухлопано в эту аферу! Если бы написать обо всем, чего мы тут насмотрелись, получилась бы целая книга, и какая книга!

Незнакомец вновь уставился на море таким взглядом, что Сильвер забеспокоился, не сделалось ли ему опять плохо.

— Книга! Разве книга может помочь? Если бы вы видели и испытали хотя бы половину того, что выпало на мою долю, у вас навсегда пропала бы охота писать. Я приехал сюда, поверив чувствующих себя у нас хозяевами, меня меньше пугает мысль о болтовне о новой эре в жизни наших колоний. Но один двенадцатый участок… Впрочем, все это вздор. Возвращайтесь скорее в Англию — вот вам мой совет.

— Скажите, пожалуйста, а что это за двенадцатый участок? — спросил Сильвер с загоревшимися глазами. — Я уже про него слышал мельком.

Незнакомец встал. Потухшая сигарета, когда он ее подносил ко рту, дрожала в его руке.

— Просто скверное место, где я оставил здоровье. Обещайте мне, что не отправитесь туда. Могу я быть чем-нибудь полезен вам? Нет? Тогда прощайте, я пойду на пароход.

Сильвер долго следил за высокой сутулой фигурой, удалявшейся мелкими, неверными шагами, так не вязавшимися со все еще мощным внешним обликом человека.

— Двенадцатый участок! Хорошее должно быть место, если этот несчастный испугался, что туда могут отправиться люди, заслужившие его симпатию только тем, что пытались оказать ему ничтожную услугу… Поехали на двенадцатый участок, Альберт? Узнать, где он, нехитро. Я почему-то уверен, что там мы найдем не хватающее нам звено.

Смит смотрел на незнакомца, уже поднимавшегося на пароход. Он постоял на палубе у борта, потом исчез. Может быть, упал…

— Если ты что-нибудь задумаешь, тебя бесполезно отговаривать, — угрюмо ответил Смит, испытывая неприятное томление при мысли о человеке, который только что сидел рядом и которого скоро, наверно, спустят в воду мертвым с борта «Меч-рыбы».

Словно часовой, над низким кустарником, над степью высился на голом холме одинокий баобаб. Здесь под этим деревом, древним, как сама пустыня, расстилавшаяся перед глазами, стоял просторный деревянный дом. У нескольких палаток, разбросанных вокруг холма, дымились костры. В сумерках вся картина казалась необыкновенно мирной.

Смит медленно шел по дороге, протянувшейся к западу, к багровой полосе заката.

Мертвая серая пустыня лежала вокруг юноши, дыша на него теплом раскаленной за день земли. Чахлые плети земляных орехов напоминали сейчас тонконогих пауков, притаившихся, чтобы внезапно прыгнуть на свою жертву. Смит раскопал перочинным ножом почву и вырыл несколько орехов величиной меньше горошины. Он сел на камень у края заброшенной плантации, и ему казалось, что кто-то перелистывает перед его глазами страницы еще не написанной книги А. Смита и Д. Сильвера.

«Да, Сильвер был прав. До сих пор мы видели только отдельные, сравнительно небольшие участки, плохой урожай на которых мог быть объяснен случайными местными условиями. А здесь уже колоссальная сплошная плантация. Были здесь и машины, и люди, и земля здесь неплохая, но, несмотря на все усилия, она как была, так и осталась пустыней», — думал Смит.

Возвращаясь домой, он остановился у единственного еще горевшего костра.

— Почему так тихо? Неужели все уже спят? — спросил он негра, варившего похлебку в маленьком закопченном котелке.

— Раньше здесь не было тихо. По вечерам мы пели и плясали, а пламя костров поднималось так высоко, что шакалы за теми холмами выли, думая, что в степи начался пожар. Но теперь вокруг много мертвецов, а мертвые не любят шума. Да и нас осталось слишком мало…

Негр подхватил двумя палками горячий котелок и быстро скрылся в палатке. На дороге послышались чьи-то тяжелые шаги, и Смит увидел начальника участка Тальбота.

Сильвера и Смита на двенадцатой плантации весьма дружелюбно встретили и Тальбот и сам Антони. Джеймс, ведавший несколькими огромными участками, отведенными под земляной орех.

— В этом океане черных для нас дорог каждый белый.

Особенно теперь, когда негры здесь стараются сплотиться против нас, — сказал Джеймс. — Работа для вас найдется. И неплохая работа, достойная смелых английских парней.

Однако в дальнейшем, когда Джеймс и Тальбот обнаружили, что у юношей свои собственные взгляды на отношение к неграм, они сразу стали держаться иначе. После отъезда Джеймса в Дар-эс-Салам Тальбот уже почти не разговаривал со Смитом и Сильвером. Случайно встречаясь с ним глазами, они часто ловили на себе недоброжелательный, полный какого-то подозрения взор начальника двенадцатого участка.

И сейчас вдруг, обернувшись, Смит увидел, что Тальбот остановился посредине дороги и смотрит ему вслед, чуть опустив голову и наклонив корпус вперед, как будто готовясь к нападению…

…Сильвер спал, когда Смит вошел в их общую комнату. Он сначала хотел разбудить товарища, поделиться с ним мыслями, появившимися во время одинокой прогулки, но потом вспомнил, что завтра рано утром их ждет нелегкая работа. Проснувшись от стука моторов, Сильвер и Смит быстро позавтракали и отправились на плантации. Они увидели несколько тракторов, стоявших, словно танки перед атакой, против серо-зеленых кустарников, тихих, таинственных, как вражеская крепость, ожидающая нападения.

Машины прошли мимо юношей, раскачивая своими приспособлениями для ломки кустарников и удаления корней, как стадо чудовищ, вооруженных невиданными рогами. Но через пятнадцать-двадцать минут тракторы начали возвращаться. Тальбот пошел им навстречу.

Тальбот пошел им на встречу.

— В чем дело? Почему вернулись?

— Тсе-тсе! — крикнуло несколько негров, соскакивая с водительского места. — Целые тучи тсе-тсе. Они гнездятся в этих уцелевших кустарниках.

Вокруг трактористов, взволнованно беседуя, собрались другие негры. Все они были очень худыми, с тусклыми и усталыми от постоянного недосыпания глазами.

— Кто вам разрешил прекратить работу? Обратно! Мистер Смит и мистер Сильвер, осмотрите кустарники. Эти трусы, конечно, приняли обыкновенных мух за тсе-тсе.

Сильвер не раз видел в Танганьике мух тсе-тсе. Но до сих пор он не подозревал, что очутился в самом очаге сонной болезни, распространяемой этими страшными насекомыми. Он пошел по только что образовавшейся просеке. Рядом с ним шумно вздыхал Смит. Сначала ничего особенного не было заметно. Обыкновенные жучки, бабочки и мухи носились вокруг своего потревоженного жилья. Но потом Сильвер разглядел довольно изящных мух, с мощными крыльями и длинными острыми хоботками, которыми они вводят в кровь человека заразу. Тсе-тсе сидели на кустах или кружились в воздухе, издавая дребезжащий, удивительно неприятный звук, из-за которого они и получили свое название.

Увидев, что юноши замерли на одном месте посредине просеки, к ним быстро подошел старший механик Гарпер.

— Рискованно находиться здесь. Сейчас мухи напуганы, но на это полагаться нельзя. Посмотрели — и хватит, — сказал механик, размахивая длинной веткой акации.

— Идем доложим Тальботу, что негры не ошиблись. Да это он и сам великолепно знает.

Выслушав Сильвера, Тальбот пожал плечами:

— Тсе-тсе? Где же их нет? Если из-за нескольких мух прекращать работы, на всей Танганьике надо поставить крест. Эй, вы! Продолжайте резать кусты! — крикнул Тальбот неграм.

— А мы давайте отправимся на террасу и там, в тени, поговорим обо всем.

…Облокотясь на перила террасы, Смит смотрел, как тракторы снова углубились в кустарник. Скоро облака пыли скрыли машины, и только стук моторов свидетельствовал о том, что работа на зараженном участке продолжается. У Смита шумело в ушах, но ему казалась, что он все еще слышит жужжанье тсе-тсе.

— Как начинается сонная болезнь, Гарпер? — спросил Сильвер, обращаясь к старшему механику.

— Ужаснейшей головной болью и увеличением селезенки. Затем следует лихорадка, от приступов которой содрогается койка больного и одеяло морщится и шевелится, словно живая кожа. Мучительные кошмары иногда сводят с ума. Кончается все это сном, глубоким сном, постепенно переходящим в смерть.

— Спасибо, мистер Гарпер, спасибо. Всегда интересно знать, что тебя ждет завтра, — сказал Сильвер, вставая.

Он подошел к Тальботу, прихлебывавшему виски, словно воду.

— Немедленно прекратите работы! Вы не имеете права подвергать людей подобной опасности. Огромная плантация пуста, а трактористы посланы зачем-то в самое царство мух тсе-тсе.

— Немедленно прекратите работы!

Тальбот презрительно засмеялся.

— Вы просто трус, мистер Сильвер. Боитесь за самого себя.

— Я вовсе не боюсь, — сердито сказал Сильвер, закуривая. — Наоборот, я очень благодарен вам за то, что вы даете нам возможность поближе познакомиться с таким очаровательным созданием, как муха тсе-тсе. Но если вы сейчас же не остановите этих работ, может произойти большая неприятность для вас. Спросите у Смита — он хорошо меня знает. Я подниму такой шум вокруг двенадцатого участка в печати, что вашему начальству очень не понравится, что вы довели дело до этого. И так уж о двенадцатом участке прошла слава по всей Танганьике. Даже в Дар-эс-Саламе мы встретили человека, который ушел отсюда едва живой.

Тальбот едва заметно вздрогнул.

— Вы встретили Мориссона?

— Да, возможно, его так зовут. Высокий, худой человек, как будто вылезший из гроба на край приготовленной для него могилы…

— И вы долго с ним беседовали? Какие у него были планы в Дар-эс-Саламе? Мне очень жаль этого беднягу.

— Мы с ним провели час или два в дружеской беседе, в которой ваше имя фигурировало не раз, поверьте.

Тальбот недоверчиво улыбнулся.

— Мистер Мориссон уехал, вернее скрылся, отсюда в невменяемом состоянии. Вряд ли он мог рассказать о чем-либо, заслуживающем внимания. Но поговорим о нашем деле. Я имею строгий приказ продолжать работы по очистке плантации. По какому праву вы, простые механики, вмешиваетесь в дела администрации?

— Ладно, о правах мы поговорим потом. Не бойтесь за свою шкуру, Тальбот. Я и Смит вдвоем уничтожим весь этот кустарник. У меня есть хорошая идея. Здесь такой рыхлый грунт, что несколько тросов на движущихся тракторах сметут кустарник быстрее целого отряда отдельных трактористов. Правильно я говорю, Альберт?

— Конечно, — ответил Смит: — для нас это пустяк.

Тальбот несколько мгновений настороженно переводил глаза со Смита на Сильвера. Потом он так медленно сошел с террасы, как будто после каждого шага собирался вернуться. Отойдя от дома, он дал распоряжение прекратить расчистку кустарников.

— Слушай, Альберт, — сказал Сильвер, когда юноши остались вдвоем, — одному из нас лучше уехать в Англию. Я удивительно отчетливо вижу этого Тальбота, раскуривающего свою трубку листами из наших записных тетрадей! Бежать отсюда вдвоем нельзя: уж очень здесь интересное место. Чего стоит один Тальбот! Я хотел бы, чтобы уехал ты, но я знаю, что с тобой разумно договориться невозможно. Пусть все решит сама судьба, эта монетка.

Сильвер достал из кармана старинную медную монету, найденную им в Дар-эс-Саламе, которую он ценил как большую редкость и уверял, что пожертвует ее в Британский музей. На одной стороне ее был вычеканен профиль неведомого царя со зверским выражением лица. Чуть выгнутая посредине монета обладала таинственным свойством — всегда падала вверх лицом.

— Личиком вверх — едешь ты. Хорошо?

— Кидай.

— Судьба решила, чтобы ехал ты, — сказал Сильвер, поднимая свое сокровище и заботливо сдувая с него пыль. — Завтра Тальбот отправляется на автомобильную станцию. Он подвезет тебя.

Сильвер и Гарпер сидели вечером на террасе дома, отдыхая после уничтожения кустарников, которое они выполнили по плану Сильвера. По словам старшего механика, на двенадцатом участке «можно было жить и работать только в пьяном виде». Сам он строго придерживался этого правила, но способности рассуждать здраво не терял никогда. Сейчас он знакомил Сильвера со всеми особенностями мухи тсе-тсе и с тем, как лучше уберечься от ее смертоносного укуса.

— Сонная болезнь унесла здесь множество людей, — перебил Сильвер. — Зачем же расчищать новый участок, если на всей двенадцатой плантации орех совершенно зачах?

— Урожай не оправдал даже ничтожной доли затраченных для посева семян, — ответил Гарпер. — Мы бессильны исправить положение. Но если прекратить все работы здесь и в других местах, надо признать, что вся затея была бессмысленной тратой денег, выкачанных из карманов английских налогоплательщиков, или что земляной орех выполнял роль маскировки какой-то другой цели. Гарпер замолчал и отошел в дальний угол террасы. Зажигая потухшую трубку, он смотрел на дорогу, такую пустую и мрачную в этот вечерний час, что казалось, она могла кончаться только кладбищем.

— Смотрите, Сильвер! — вдруг воскликнул Гарпер. — Экипаж Тальбота. Что-то случилось.

К дому полем приближался легкий экипаж Тальбота, казавшийся пустым.

По дороге к дому быстро приближался легкий экипаж.

Поле было все в буграх и рытвинах, и гнедая лошадь начальника двенадцатого участка, то поднимаясь, то опускаясь на этих земляных волнах, качала головой, как будто непрерывно раскланиваясь с кем-то. Свирепая овчарка, любимица Тальбота, выскочила из-под крыльца и с радостным визгом бросилась к экипажу. Но, добежав до него, зарычала, вздыбила длинную шерсть на мощной шее и вдруг запаяла, хрипло, встревоженно. Лошадь, запутавшись в брошенных вожжах, остановилась, перебирая ногами и косясь на овчарку.

Задыхаясь от волнения, Сильвер и Гарпер побежали к экипажу. Внизу, у сиденья, скорчился Смит с залитым кровью лицом. Гарпер ударил ногой собаку, мешавшую подойти к Смиту, и подхватил его под руки.

— Берите за ноги! — крикнул он Сильверу, который боролся с головокружением — никогда еще не испытанным жутким ощущением, что все окружающее внезапно сдвинулось со своего места.

На террасе Сильвер положил себе на колени голову Альберта, бессильно перекатывавшуюся из стороны в сторону, и осторожно обмыл кровь. Смит увидел друга, и слабая тень радости скользнула по его лицу.

— Тальбот ударил меня… на мосту, — прошептал он, — но я, кажется успел застрелить его. Тетради, записи… под сиденьем…

— Молчи, молчи. Сейчас сделаем тебе перевязку и пошлем за доктором на станцию. Все будет в порядке.

Смит умер, раньше чем Сильвер кончил бинтовать его голову, изуродованную кастетом. Его темно-синее от внутреннего кровоизлияния лицо было страшным в белой чалме повязки.

— Гарпер! — крикнул Сильвер. — Скорее за врачом! Может быть, здесь среди негров есть лекари?

Я знаю, мне говорили, они делают чудеса…

— Это смерть, Сильвер. Слишком часто я ее видел, чтобы ошибиться. Ничто не поможет.

Сильвер держал руку Альберта, и ему так мучительно было ощущать, как постепенно леденеет эта рука, теряет свою живую гибкость, упругость. Он первый раз видел смерть близкого человека и вдруг с необыкновенной яркостью вспомнил, как в детстве на бурном побережье у Сандерленда, взявшись за руки со Смитом, они встречали волны прибоя, покрывавшие их с головой. Часто слабые пальцы Альберта разжимались, и мощный вал, крутя мальчиков среди водорослей и пены, порознь выбрасывал их на берег. Теперь их руки не встретятся никогда.

Внезапно Сильвером овладела жажда мщения. Ему захотелось немедленно помчаться куда-то, обрушиться на тех, кто стоял за спиной Тальбота и погубил Смита, ничем не рискуя. Вскочив, он стал лихорадочно набивать обоймы своего пистолета патронами, со стуком падавшими на пол террасы.

— Сядьте! — резко воскликнул Гарпер, кладя тяжелую руку на плечо Сильвера — Настоящий друг не покидает так даже мертвого товарища. Похороним его завтра — тогда делайте что угодно…

Смита похоронили на другой день вечером. Негры долго украшали его могилу странным растением, у которого колючки, собранные в пучки, казались огненно- красными цветами.

— Эти кусты здесь не завянут, пока существует земля. Им не страшна любая засуха, и ни один зверь не тронет их, — сказал Сильверу старый негр. — Твой друг постоянно беседовал со мной. Он был и моим другом.

Дома Гарпер настойчиво предлагал Сильверу выпить в память Смита.

— Так полагается, — строго сказал он. Но Сильвер решительно отодвинул стакан в сторону. Гарпер пил, прислушиваясь к воплям ночной птицы, как будто оплакивавшей кого-то.

— Сколько раз я пытался подстеречь и застрелить ее — все напрасно! Подозреваю, что вообще она не существует и это вопит сама многострадальная земля двенадцатого участка… Двенадцатый участок, конечно, не такое уж исключение. Но благодаря его уединенности и огромным размерам здесь с особенной силой созываются недостатки и пороки, которых сколько угодно и на других участках. Для Тальбота и Джеймса тут настоящее золотое дно. Вы хотите знать, что вызвало нападение на Смита? Здесь вы совершили много ошибок, но, пожалуй, самой роковой из них было то, что вы рассказали о своей встрече с Мориссоном.

— Я даже не знал, что его фамилия Мориссон.

— Это таинственная история. Вначале Джеймс был чрезвычайно расположен к Мориссону, но потом что-то произошло. Кажется, Джеймс и Тальбот поняли, что Мориссон опасен для них, так как он успел понять здесь слишком много. В него стреляли ночью, кто — неизвестно, потом он начал болеть какой- то непонятной хворью и вдруг скрылся совсем неожиданно. Говоря по правде, я думал, что он зарыт где-нибудь неподалеку. Тальбот, вероятно, заподозрил, что Мориссон открыл вам некоторые тайны двенадцатого участка, известные только Джеймсу и Тальботу, и потому-то вы и приехали сюда. К тому же вы не скрывали ни от кого, что собираетесь писать книгу о земляном орехе. Это была вторая ваша ошибка! Есть незабываемое правило, Сильвер: сначала достают пистолет, а потом уже кричат «руки вверх!». Вы потребовали поднять руки вверх, даже не имея пистолета в кармане. Убирайтесь, пока не поздно, отсюда. А чтобы вас не обвинили в убийстве Тальбота, составим акт о нападении неизвестных на него и на Смита. Тальбота так ненавидели, что это будет выглядеть вполне естественно. Тальбот был американцем, для которого даже законы его родины оказались слишком стеснительными. Но Джеймс считал, что методы этого гангстера вливают новую кровь в нашу испытанную колониальную систему.

— Нет, — ответил Сильвер, — я поживу здесь. Среди негров у меня появились друзья, и я хочу жить и бороться вместе с ними. Антони Джеймс и его приспешники, возлагающие такие надежды на американские методы колонизации, скоро встретят неожиданный для них отпор.

— Это будет вам стоить жизни, — сказал Гарпер. Он звякнул горлышком бутылки о стакан и со злостью бросил ее в темноту.

— Все-таки вы счастливый человек, Сильвер! А из меня уже ничего не выжать, как из этой пустой бутылки. И таких, как я, к сожалению, немало. Мы, подобно кустарнику, дающему приют мухам тсе-тсе, позволяем резвиться Тальботам и Джеймсам. Нас надо выкорчевывать, Сильвер.

Профессор Кортон несколько раз отказывался принять надоедливого посетителя, какого-то Джона Сильвера. Наконец, выведенный из себя, он решил встретить незнакомца так, чтобы навсегда отбить у него охоту приставать к ученым.

Кортон не узнал в Сильвере молодого человека, почти год назад добивавшегося у него рекомендации для поездки в Танганьику. Но что-то в лице незнакомца удержало профессора от заранее обдуманной резкости.

Молодого человека как будто пропустили через специальные лаборатории, где испытываются прочность и выносливость различных материалов. Он выдержал все, но кожа его потемнела от солнечных лучей тропиков и сморщилась от иссушающих ветров пустынь. Глубокие шрамы, как причудливая татуировка, виднелись на щеках и подбородке. Глаза, на свету отливавшие холодной синевой, не отрывались от глаз Кортона.

— Год тому назад я был у вас с моим товарищем Смитом. Мы собирались потрудиться в Танганьике на плантациях земляного ореха. Мы многое увидели там, слишком многое… Мы должны были написать обо всем, что прошло перед нашими глазами. Моего товарища со мной нет, но книга готова. Вот она.

Сильвер положил на стол перед Нортоном объемистую рукопись.

— В ней говорится и о вас.

Профессор полистал рукопись, потом поднял взор на Сильвера.

— Что вы хотите от меня?

— Антони Джеймс и все другие мне совершенно понятны. Знаю я и то, что они постараются выйти сухими из воды. Но ваша роль мне непонятна. Может быть, вы попались в хитро расставленную сеть? Если это действительно так, содержание книги в местах, касающихся вас, я должен буду изменить. Но люди должны узнать, как были израсходованы десятки миллионов фунтов стерлингов и кто на этом нажился. И почему в Африке засадили арахисом лишь незначительную площадь — меньше двух процентов разрекламированной программы. Пусть англичане, до сих пор получающие продукты по карточкам и ожидающие дешевого растительного масла из Африки, узнают правду. Весь мир должен узнать о тысячах негров, погибших на плантациях земляного ореха от непосильного труда, голода, болезней…

Профессор Кортон сидел, опустив подбородок на руку; он старался победить подергивания какой-то жилки, грозившие перейти в мучительную судорогу, кривящую рот, мешающую говорить. Уже давно он ждал этого: кто-то придет и произнесет приговор, в душе сделанный самим Кортоном.

Кортон резко выпрямился.

— Хорошо, пусть все знают, как профессор Кортон своим авторитетом ученого ботаника и агронома помог обмануть английский народ.

Он сжал руками виски.

— Мне не нужны были ни деньги, ни слава. Просто я очень стосковался по настоящей большой работе. Да, в сущности, я никогда и не имел работы большого масштаба. Наше сельское хозяйство непрерывно деградирует, биологическая наука ушла в дебри, далекие от нужд человечества. И вот вдруг неожиданно смелая идея — создать грандиозные плантации арахиса! Парламент ассигновал большие суммы на плантации земляного ореха в Африке, и мне показалось, что десятки миллионов фунтов стерлингов — слишком большая сила, чтобы не считаться с нею.

Профессор Кортон встал и снова взял рукопись. Он подержал ее в руке, как будто определяя ее вес по сравнению с теми миллионами фунтов стерлингов, которые создали перед его глазами обманчивый мираж, приведший его на край пропасти.

Он больше уже не выпускал рукописи, то размахивая ею, то сжимая узкими длинными пальцами.

— Мне предложили обосновать с научной точки зрения возможность превращения любой или почти любой части Танганьики, Северной Родезии и Кении в цветущие плантации земляного ореха. Я говорил, что нужны исследования, экспедиции, изучение местных условий. «Вы недооцениваете негров, — заявили мне. — С их помощью голый камень можно превратить в плодородную пашню. А для исследований мы создадим вам великолепную лабораторию с теплицами, с искусственным климатом. Делайте там, что хотите, не пугайтесь никаких расходов».

Кортон посмотрел на Сильвера и как будто только сейчас узнал юношу, посетившего его год назад.

— Вы постарели лет на десять, мистер Сильвер.

— Да, — ответил Сильвер, — вряд ли время проведенное мною в Танганьике, можно измерять месяцами. Я сам чувствую, что стал значительно старше.

— Многое в нашей жизни старит человека. Я теперь совсем старик, а еще недавно я бы обиделся, если бы кто-нибудь назвал меня так… Очень скоро я. понял, что далеко не все в Африке идет хорошо. Но я стал уверять себя, что мои опыты и исследования могут принести еще пользу, вместо того чтобы честно заявить всем: затея провалилась. Организаторов ее, надо сказать, это мало трогало. Ведь сами концерны предпочли не рисковать своими капиталами, а великодушно «пожертвовали» идею преобразования Африки правительству: пусть в случае неудачи расплачиваются разные Джонсоны, Смиты…

— Смит уже расплатился за все, — угрюмо перебил профессора Сильвер.

— Ваш товарищ, похожий на худенькую девушку, остался там навсегда?

Сильвер кивнул головой.

Профессор несколько минут молчал, нервно перелистывая рукопись.

— Ваша книга — очень ценный документ. Но в ней многого не хватает. Вы видели страшную, бесплодную землю, щедро политую потом и кровью людей. Вы видели плоды обмана, преступлений, тупости, самонадеянности и невежества. Обо всем этом написано здесь… Ну, а если бы за дело взялась не «Юнайтед Африка», а какая-нибудь другая фирма? Получилось бы иначе.

— Ваш приход и эта книга оказались для меня тем толчком, от которого мы вдруг обретаем силы для борьбы.

— Нет! — ответил Сильвер.

— Конечно. Нет и не может быть! Для подобных работ требуется не жажда наживы, а прежде всего другое отношение к труду — социалистическое. Но это должен быть настоящий социализм, а не наш, лейбористский, который является таким же обманом, как и реклама любой фирмы, вроде «Юнайтед Африка компани». При настоящем социализме ни плохие земли, ни отсутствие воды, ни мухи тсе-тсе не смогут влиять на судьбы самых смелых, самых широких планов. Вот эта мысль и должна пронизать всю рукопись. Я помогу вам, сделаю все, что в моих силах.

Профессор выдвинул ящик стола и, доставая лист белой бумаги, увидел лежавший под ним совершенно новый пистолет.

— Это про таких людей, как я, сложена наша поговорка: «Идя по улице Вот-Вот, приходят в дом Никогда». Я все надеялся на это вот-вот, все собирался что-то сделать. И вы застали меня уже на пороге дома Никогда готовым совершить непоправимое. Ваш приход и эта книга оказались для меня тем толчком, от которого мы вдруг обретаем силы для борьбы. Моя помощь в опубликовании вашего труда, — а это не так просто, мой друг, — будет только началом этой борьбы. На меня сразу обрушатся со всех сторон, постараются свалить одним ударом. Но это им не удастся. Мы сделаем свое дело!..