Необходимые монстры

Метеориты и бабочки

Мох покинул здание и по липовой аллее вышел на ближайшую улицу. Укрывшись в тени, он оглянулся на Полотняный Двор – здание-ориентир, обращённое к морю. От него до Музея естественной истории было немало миль. В течение дня место служило оживлённым рынком, зато ночью оно было не так гостеприимно. Под входной аркой курили трое мужчин в фартуках мясников. Чуть поодаль с грузовика разгружали свежую рыбу, лязг и бряцание достигали ушей Моха с призрачным запаздыванием. Вид здания не вызвал никаких воспоминаний о минувших нескольких часах. Так или иначе, но женщина провела его через весь город. Наличие третьего стакана позволяло предположить, что кто-то ей помогал.

Уход из здания воспринимался побегом, хотя не было никаких признаков, что его держали взаперти. Спустившись по лестнице из квартиры в мезонине, Мох пробирался по чердаку Полотняного Двора, петляя среди вековых залежей всякого сора. Звук льющейся воды и холодное свечение откуда-то ещё в помещении вызвали любопытство, но выяснять было некогда. Цель состояла в том, чтобы выбраться из здания. Женщина могла проснуться в любой момент, а его самого наркотик одурманил настолько, что противостоять ей не было сил. «В другой раз», – обещал он себе. Инстинкт вывел его к лестнице.

Опершись спиной о ствол дерева, Мох осмотрел сумку. Большая часть из его причиндалов была в ней, зато кто-то опустошил кошелёк. Без денег на такси не поедешь, выбор был невелик: шагать пешком. И он, замёрзший и злой, зашагал по пустым улицам. На рассвете добрался до дома, где жил судья Сифорт и где в предыдущие три месяца у него была работа с предоставлением жилья. Проходя по вестибюлю, он держал в памяти каждую трещинку в старинном деревянном полу. Передвигаться скрытно стало привычкой для Моха, и он не хотел, чтобы его приход был замечен. Одолеваемый усталостью (несомненно, ещё один затяжной результат действия наркотика, каким его накачали), он взбирался по ступеням, сдерживая каждый шаг. На верхней площадке вытащил из кармана ключ и вошёл в апартаменты судьи. Осторожно закрыл за собой дверь, когда оказался в окружении знакомых запахов книг и старинной мебели. Тикали дедушкины часы, но в остальном в квартире было тихо. Не снимая ботинок и пальто, он прошёл по богато обставленным комнатам к помещению для прислуги в глубине. Рухнул на кровать, застонавшую всеми пружинами. Через десять часов сна безо всяких сновидений он пробудился: как показалось, кто-то прошептал его имя, однако то была всего лишь отдалённая вибрация самолётных пропеллеров, удалявшихся, похоже, навечно.

Лёжа в тёплой постели, Мох вслушивался в дождь за окном. Он частенько проделывал такое – проснувшись, лежал спокойно, восстанавливая в памяти недавнее прошлое. Три месяца. Казалось, куда больше времени прошло с тех пор, как он ответил на объявление в газете о месте домашнего наставника с жильём. В контору поверенного в делах Сифорта он заявился с потёртым портфелем, доверху набитым фальшивыми рекомендациями. Он не ждал, что его примут. Им двигало любопытство. Хотелось побольше узнать о человеке, отправившем его в тюрьму на основе косвенных улик. Поверенный и не думал скрывать своего нетерпения. Собеседование он вёл торопливо, оставляя впечатление, что это поручение считает для себя пустой тратой времени. К тому же он, возможно, был и слегка пьян. Так и казалось, что его обуревает едва ли не заговорщическая готовность попасть под обаяние проявленной Мохом добропорядочной общительности и его картонной подноготной. К своему удивлению (и тревоге), с собеседования Мох ушёл с контрактом, ключами от квартиры Сифорта и авансом в счёт своего жалованья. Просидев в раздумьях за выпивкой-другой в ближайшем баре, Мох избавился от жгучего желания бросить ключи в первый попавшийся общественный туалет, а вместо этого задумал опасный план. В тот же вечер, попозже, Мох позволил себе войти в пустую квартиру.

Поверенный посоветовал ему располагаться в ней в ожидании возвращения семейства из загородного поместья. На три месяца, предоставленные в его распоряжение, он выбрал спальню бывшей горничной. Она была меньше его тюремной камеры. В отсутствие семейства он мог бы спать на большой кровати Сифорта, а то и в детской. Но этому он предпочёл тесные стены и твёрдый матрас в комнатке прислуги. Намерения оставаться надолго у него тогда не было. План состоял в том, чтобы обследовать квартиру, отыскать книжку Франклина Бокса и, возможно, опустошить между делом бутылку-другую бренди. Появилась возможность исполнить данное Боксу притянутое за уши обещание и малость побаловать себя ребяческими проказами. Однако книги не было нигде. Однажды утром, глянув в зеркало на свой угрюмый лик, бородатое лицо, он понял, что выглядит совсем не так, как человек, сидевший в зале суда, вершил который судья Сифорт. В плане Моха пробилось новое ответвление. Он останется, будет играть избранную им роль и в конце концов выяснит, где находится книжка «Певчие птицы острова Козодоя». Шло время. Мох удобно устроился в квартире, а потом, три недели назад, наткнулся в среднем ящике рабочего стола Сифорта на дарственную Музею.

Мысли Моха навели его и на события предыдущего дня. Он нежился в углублении матраса, сунув под одеяло у бедра несамовзводный револьвер. Пытался свести события воедино, начиная с того момента, как он украл книгу, но память подводила, последовательность событий не выстраивалась. Снадобье, впрыснутое ему той женщиной, было из фармацевтической категории. Она могла ему конечность оттяпать, а он так без понятия и остался бы. Мох поднял руку. Мышцы под татуировкой закололо, когда он разогнул пальцы. «Такого я бы не выбрал», – подумал он. Уронил руку и зажмурился от поднявшейся с матраса пыли.

«Красная минога». Джон Машина был её членом. Слова Агнца подтвердили то, о чём Мемория каким-то образом знала много лет назад. Мох даже в постели сел от поразившей его догадки. Агнец, должно быть, и был тем самым мужчиной, к кому Джон Машина возил её на показ – причина ругани на волноломе. Мох клял себя, что сразу не сообразил того, что было явно – с минуты, когда Агнец показал ему лисицу. Мемория говорила, что Джон возил её к мужчине, разговаривавшему с ней через плетёную ширму. Он оставался скрытым за ней, но под конец разговора приложился глазом к плетению. Пристальный его взгляд встревожил её. И что же с Меморией? Может, Агнец прав? За всё время своей долгой прогулки от Полотняного Двора Мох ни о чём другом и не думал.

Память о её падении, пусть и пережитая бессчётное число раз, ужаса своего не утратила. Казалось невозможным, что она смогла остаться в живых. Сколько раз в своих фантазиях представлял он, что видит её? В тот день море было слишком всесильным, слишком холодным. Скрытые под водой скалы походили на гигантские клыки. И всё же ясно, что Агнец верил тому, о чём говорил. Иначе зачем бы стал лично угрожать Моху? Показ лисицы был маневром мастерским. Агнец понимал, что этот жест окажется сильнее слов. Своего истинного дня рождения Мемория не знала никогда. Вот они и придумали его – седьмое сентября. Лисицу Мох подарил ей, поздравляя с этим днём. У серебра был изъян в том месте, где должен был быть глаз. В штольне Мох сразу же заметил эту мелочь, хотя много лет и в мыслях её не держал. Все-таки появление лисицы едва ли доказывает, что Мемория жива. Моха всегда интересовало, что в тот день Джон зажал в ладони. Теперь он узнал. Лисица вырвалась на волю во время борьбы на волноломе. Агнец не собирался предъявлять доказательство. Его намерением было зашвырнуть Моха обратно во времени, когда чувства были напряжены больше всего, очистить его разум от всего другого.

И получилось. Моху захотелось поверить. Печаль смерти Мемории была бременем, которое он носил немало лет. Мысль, что она, такой умный озорной ребёнок, ушла из жизни, была тяжким грузом. Он винил себя, что не сумел удержать Джона настолько, чтобы предупредить несчастный случай. Всё тогда произошло слишком быстро. Теперь он чувствовал, что одурачен, позволив вертеть собой Агнцу, обнаружившему его слабое место. Мох никогда не был способен позволить Мемории уйти. Бессилие в том, чтобы изменить события того дня, нанесло ему такую рану, какую не смогли бы исцелить никакие доводы рассудка. Он вновь упал на постель. Возможно, теперь шанс изменить это появился.

Уткнувшись в более прохладную часть подушки, Мох жалел, что у него нет ни понюшки синиспоры. Она бы прочистила ему мозги. К снадобью этому он начал прибегать в тюрьме, чтобы сосредоточить разум на учении и отгородиться им, как стеной, от скуки. Когда появилось пристрастие, то оказалось, что оно зловредно прилипчиво, чтобы от него отрешиться. Синиспора ему все нервы обострила бы, но удерживала мысль, что необходимо выйти из квартиры, чтобы отыскать снадобье, – сильно удерживала. Последние свои запасы он израсходовал, добиваясь ясности разума для кражи в Музее. Выйти из квартиры Сифорта означало для него выдать себя за кого-то другого. Он натаскивал себя на восприятие личности Джозефа Леса, но это требовало сосредоточенности. Пристрастие к синиспоре было опасно и приводило в смятение. Оно подрывало в нём способность подмечать важные тонкости. Оно распыляло сосредоточенность разума: случайный взгляд на улице воспринимался как допрос. Случайная встреча с полицией грозила катастрофой. Ирония в том, что вновь влезть в шкуру скромника Джозефа синиспора ему помогла бы, только вот не было её у него совсем. Мох закрыл глаза и погрузился в беспокойный сон.

Проснулся Мох поздно днём и с удивлением обнаружил, что чувствует себя отдохнувшим. Снадобье той женщины перестало действовать на его мышцы и связки. Откинув одеяло в сторону, он уселся на край матраса. Его огорчала мысль, что Агнец мог и других пустить разыскивать Меморию. У такого, как Агнец, много связей и множество присных, вхожих туда и способных добыть то, к чему у других нет ни подхода, ни доступа. Если слова Агнца были правдой и Мемория жива, Мох должен отыскать её первым. Природа одержимости Агнца не очень понятна, но трудно вообразить себе, что Мемории она доставит радость. Глядя на колышущиеся занавески на окне, Мох досадовал на себя, понимая, что взвинченность, которую он ощущал, была именно тем, на что рассчитывал Агнец.

Он глянул на старые наручные часы, которые привык носить. Когда-то они принадлежали настоящему Джозефу Лесу. С них-то Мох и состряпал свой обман. Часы он отыскал, роясь в ящике со всяким хламом на барахолке Полотняного Двора за день до собеседования с поверенным. Полустершаяся надпись на них привела его сначала в Городской архив, а потом и к заросшему травой участку на Загульном кладбище. Там, на ступенях небольшого склепа, он внёс в записную книжку вымышленную биографию Джозефа Леса и выучил её наизусть. С того момента Ламсден Мох, беглый узник, стал Джозефом Лесом, замкнутым литературоведом, зарабатывавшим на жизнь в качестве частного наставника. Отражение в стёклышке часов подсказало, что Мох выбился из образа. Борода не подровнена, а спутанные волосы нуждаются в мытье. Мох подумал было принять душ, но удовольствовался лишь тем, что вымыл руки и умылся. В ванной он набрал прохладной воды в горсти и вылил её себе на голову, склонившись над раковиной, пока вода стекала по лицу. Тикали дедушкины часы. Он понял, что ему делать. Понял это, едва открыл глаза.

В доме на Благоуханном Стоке Мох не бывал с тех пор, как сбежал из Брикскольда. Невзирая ни на что, решил, что именно отсюда он начнёт свои поиски Мемории. Пусть и отдалённый, но всё же был шанс, что за минувшие годы она могла когда-то возвращаться в этот дом. Подходя к дому по дорожке, он узнавал знакомые формы, выступы и трубы, чернильную тень от дома на воде. Хотя формально дом всё ещё оставался собственностью Джона Машины, адвокат платил все налоги на строение со счёта, открытого матерью Моха. Джон так и не был признан умершим.

Канал был в точности таким, каким Мох его помнил: вода, задыхающаяся под обилием лилий, воздух, дрожащий от непрестанного земноводного хора. Издали казалось, что дом находится в приличном состоянии, с учётом того, что он немало лет простоял пустым. Ставни на окнах целы. На крыше недоставало лишь нескольких черепиц. Мать Моха называла дом «Бессонницей»: в нём она не ведала покоя. Настоящее же название дома, «Благоуханный», всё ещё значилось на столбах, которые миновал Мох, переступая границу владения.

Мох дошел до конца дорожки и направился к дому, прокладывая дорогу через неухоженный садик. В воздухе потянуло приятным ветерком, когда он постучал в дверь. Ждал, но ответа не было. Поведение его вовсе не было спектаклем для тех, кто, возможно, за ним следил. Мох наполовину ожидал, что в дом уже кто-то вселился. Подёргал ручку, но дверь была на запоре. Ключ потеряли ещё много лет назад. Обернувшись, он глянул на двор, где столб насекомых, высвеченный заходившим солнцем, вился над сорняками. Дикими зигзагами заметались над каналом первые летучие мыши. Позади дома Мох продрался сквозь разросшиеся кусты форзиции к окошку веранды. Поплевав на рукав, оттёр им участок стекла, пока не стало видно помещение внутри. Оно было высвечено водянистой зеленью в последних лучах солнца. Удалось разглядеть длинный стол, заваленный книгами. Любопытствуя, Мох протиснулся между растениями и окном, надеясь разглядеть получше через следующую раму. И тут обнаружил, что стекло разбито. Похоже, какое-то время оно так и держалось. В трещины набилась грязь и гниль, замазка отвалилась, подоконник по другую сторону покоробился. Кусок стекла, легко подавшись, отделился от рамы. Мох положил его на землю и взялся за другой. Вскоре он расчистил достаточно, чтобы пролезть внутрь. И уже несколько секунд спустя стоял в небольших покоях, чувствуя себя незваным гостем в доме своего детства. В этой комнате много лет назад он нашёл свою мать лежавшей на боку на кушетке и всё ещё державшей в руках посудное полотенце, концы которого были погружены в мышьяк.

– Эй, есть кто? – Голос его звонко отдавался в пустой комнате. Как и раньше – никакого ответа. Он подошёл к старинному столу, за которым когда-то сидела его мать, сводя счета домашнего хозяйства и тайные счета, которые она вела для Джона. Её кресло было придвинуто к стене. Он сел в него, радуясь удобству обводов, и осмотрелся. Кто-то побывал в этой комнате, и недавно. На книгах, как попало уложенных стопками на столе и на полу, было относительно мало пыли. Свёрнутые в рулоны схемы и карты расставлены по стенам. Мох поднялся и подошёл, обходя стол, к месту, где лежала развёрнутой большая карта. Углам её не давали завернуться всё те же окаменелости древних членистоногих, трилобитов, которые его мать использовала как пресс-папье – редкий и неизъяснимый подарок матери от Джона. Мох всмотрелся в карту острова Козодоя. Надписи на ней были сделаны от руки, их трудно было разобрать в меркнущем свете. Заброшенный город Абсентия, кусок побережья за ним – пояснения карандашом на карте. Внутренняя часть острова была относительно не размечена: пространство пятнистой жёлтой бумаги, прерываемое линиями, призвано было обозначать леса.

– «Вот где монстры», – проговорил Мох. Взял наугад из ближайшей кипы книгу о воздействии небесном. На ту же тему и лежавшая под ней, и та, что под той. Озадаченный Мох покачал головой.

Мох вышел из комнаты в коридор. Тот вёл к прихожей и лестнице. Забытые подробности всплывали в его памяти: длинный дорогой ковёр с протёртой лысой дорожкой по центру, картина с панорамой Ступени-Сити в удачном ракурсе с моря, мышиная норка из книги сказок в стенной панели. Он уже собрался наведаться в столовую, где ел бесчисленное число раз, как вдруг расслышал донесшийся с верхнего этажа звук, похожий на шуршание бумаги.

– Есть там кто-нибудь? – Голос его замер в мёртвом воздухе.

Шуршание повторилось. Мох поднялся по лестнице. Ноги его помнили самую предательски скрипучую ступеньку. Наверху он пошёл на звук к двери в конце коридора. Постучался. Не получив ответа, открыл дверь и вошёл в комнату.

Там его приветствовали трепетавшие крылышки Сатурний луна[7], усевшихся на его одежду. Поддоны с листьями чёрного ореха были расставлены на столе под закрытым окном. Под листьями лежали куколки Сатурний. Несколько бабочек совсем недавно вылупились. Поражённый, он ощутил сильное желание потрогать их трепещущие крылышки, но передумал. Вместо этого снял запоры и распахнул ставни. Кваканье тысячи восторженных лягушек наполнило комнату. Бабочки, почувствовав свободу, вылетели в вечер и пропали из виду. Мох взял стеклянный распылитель с края окна и обрызгал поддоны с листьями. Рука его дрожала. Выращивать бабочек-сатурний было детским увлечением Мемории. Опрыскав листья, он вернул сосуд на место и посмотрел вниз на канал. Странная фигура стояла там на берегу, глядя в воду, где по поверхности скользили мерцающие светлячки и летучие мыши. Мох отпрянул подальше от окна, чтобы самому видеть, но не быть замеченным. Не сразу, но он разобрал, что видит девочку, сидящую на спине громаднейшего чёрного пса. Через несколько минут девочка неспешно побрела вдоль берега канала и скрылась в травяных зарослях.