Необходимые монстры

Возвращение пчёл

На следующее утро, едва минуло семь, Мох услышал, как на чердаке закрылась дверь. Едва слышно, но в тюремной изоляции Мох натренировал свой слух улавливать и распознавать самые незначительные звуки. Дом судьи Сифорта стоял под номером два в ряду из семи зданий. Звук означал, что кто-то залез в пустой крайний дом этого ряда, номер семь, пробрался на крышу через разбитое слуховое окно и прошёл от здания к зданию до двери, открывавшейся на чердак судьи Сифорта. Цель этих усилий состояла в том, чтобы забраться в дом незаметно с улицы. Путь был достаточно сложным, чтобы кто-то решился воспользоваться им.

Мох открыл глаза, полагая, что вернулся Эндрю, несмотря на то что ему было велено держаться подальше. Шаги, слишком тяжёлые для мальчика, раздались наверху до соседней комнаты, библиотеки судьи. Стук после паузы поведал, что с потолка спустилась подвесная лесенка с противовесом. Пришедший спустился. Мох кожей почувствовал, как из-под двери потянуло холодом. «Радужник», – подумал он, принимая сидячее положение. Мох ждал его с того самого дня, как нарисовал птичку внутри телефонной будки. Птичка – это скрытое послание, означавшее: «проверь ячейку 12 камеры хранения на Центральном вокзале». Ячейка стала их средством связи, установленным ещё до того, как Радужник покинул Ступени-Сити несколькими месяцами раньше. То был для него способ отыскать Моха, который, если надо, мог исчезать без следа. В ячейке камеры хранения на отдалённом вокзале Мох оставил адрес Сифорта, написанный скрытым кодом, а также записку с пояснением, как пробраться в дом по крышам. Мох положил предписания в запечатанный конверт вскоре после того, как был взят на работу. Вся система выглядела комичной, когда они договаривались о ней, но у Радужника причин для осмотрительности было не меньше, чем у Моха, так что система работала.

Мох спрятал пузырёк синиспоры в халат и пяткой отправил под диван пустую бутылку из-под бренди. Лесенка в соседней комнате с грохотом заскользила по полозьям и убралась на чердак. Раздались шаги по полу библиотеки до закрытой двери, отделявшей её от гостиной. Мох выжидал, упёршись локтями в колени. В пальцах он крутил огрызок карандаша, оставленный Эндрю. Дверь скользнула в боковой проём, и вошёл Радужник, оставляя за собой следы грязи.

Вода стекала с пальто Радужника прямо на ковёр с узором из листьев. Она струйками сбегала с капюшона, скрывавшего лицо. Палец за пальцем стащил он облегавшие руки перчатки и бросил их на антикварный столик у стены. Мох вздрогнул. Радужник откинул капюшон. В сумраке комнаты с молочно-голубоватой прозрачной кожей он напоминал призрака. Мох, кому всегда делалось не по себе от внешности Радужника, старался не смотреть тому в лицо. Пять стеклянных шариков, каждый из которых напоминал отдельный глазок мозаичного глаза насекомого, а потому звались они оцелусами. Оцелусы парили вокруг головы Радужника, служа источником лучевого спектровидения.

Мох встал и пожал руку друга, зная, что объятия тому были бы неприятны.

– Радужник, – воскликнул Мох. – До чего же чудесно тебя видеть. Как ты?

Радужник смягчил пристальный взгляд лёгкой улыбкой.

– Отчаянно хочу спать. Море было бурным, и я не спал с самого прибытия. Твой знак в телефонной будке я обнаружил только вчера вечером. – Радужник оглядел комнату, неодобрительно хмурясь на диковинки Сифорта. – Ты давно его там оставил?

– Несколько дней назад, – ответил Мох. – Боже, до чего же здорово тебя видеть!

– И мне тебя, Мох.

– Куда заносило тебя в твоих странствиях? – Неутолимая жажда Радужника к познанию зачастую уносила его куда-нибудь на целые месяцы.

– Некоторое время провёл на Пескарях, архипелаге на крайнем северо-востоке, изучал биом[10] тех мест. Путешествие выдалось не из лёгких.

– Я слышал о них, рассеянные точечки на карте. Почти конец света.

Радужник кивнул:

– Поверь мне, нет никакого «почти». Более бесплодного места не сыскать. Понадобилось время, чтобы изучить повадки этой земли, но в этом у меня была помощь. Поначалу выяснилось, что жители-аборигены в отдалённых рыбачьих поселениях к моему появлению отнеслись с опаской, особенно к оцелусам. Я уверил их, что я – религиозный пилигрим, и это, похоже, уладило дело. После этого они с готовностью, пусть и несколько сдержанной, предлагали мне свою помощь. – Оцелусы парили по комнате, отбрасывая странные тени. – В своих собственных духовных верованиях они близки к сверхъестественному, так что, возможно, была тут какая-то связь. Как бы то ни было, на одном месте я подолгу не задерживался. Большую часть времени провёл, бродяжничая по дикой природе подальше от поселений. Следовал охотничьими тропами, ночевал в избушках. Безотрадный и прекрасный ландшафт. Северные олени и моржи – компания, лишённая чувств. У лесных волков и медведей их и того меньше.

– И всё же – ты здесь.

– Время года сменялось. По чистой случайности я нашёл частное судно, капитан согласился взять меня на борт. Оно простоит здесь на якоре два дня. Я бы наведался к тебе пораньше, но надо было ещё кое о чём позаботиться. – Он поднял стеклянное пресс-папье с морским ежом внутри.

Мох сел, ожидая подробностей, но их не последовало. У него было так много вопросов, но он знал: лучше не задавать их так сразу. Радужник свои истории рассказывает по-своему – или не рассказывает вовсе.

– Как тебе жилось? – спросил Радужник.

– Кое-что случилось, и мне нужна твоя помощь.

– Продолжай. – Радужник поднёс пресс-папье к глазам, посмотрел, прищурившись, на него одним глазом, потом, повернув, другим. Один из оцелусов подплыл сзади стекла, высветив его. – Морские ежи находятся под защитой. Их выловили почти до полного истребления, удовлетворяя спрос на такие вот пресс-папье. – И он с громким стуком опустил диковинку на полированный комод. – Извини, продолжай.

– Мне думается, Мемория жива.

Радужник опёрся о комод, сложив руки.

– Ты мне рассказывал, что она утонула.

– Да, – кивнул Мох. – Так я и считал. Многие годы перед глазами стояла эта жуткая картина её падения с волнолома. Я… – Он достал табакерку и свернул цигарку. Скатал её чересчур туго и начал сызнова. – Прости, я бессмыслицу несу. Она была мертва для меня так долго, что это просто в голове не умещается.

– Что заставило тебя передумать?

– Я побывал в старом доме у канала. Помнишь, я как-то рассказывал тебе о нём. Благоуханный Сток? Туда Джон Машина поселил нашу семью, после того как привёз Меморию жить с нами.

– Да, с лягушками. Я его видел.

– Точно. В нём много лет никто не жил. Когда несколько дней назад я заглянул туда, дом был пуст, но в одной из комнат я нашёл всё необходимое для выведения Сатурний луна. Это было её увлечением.

– Едва ли убедительно. Что-то могло остаться от прошлых лет.

– Нет. Бабочки были живые, Радужник. Кто-то совсем недавно ухаживал за ними, кто-то, кто знал их повадки. Для совпадения это чересчур. – Мох закурил цигарку. Дым высветился диагональной полоской в расползшемся по комнате солнечном свете.

– Если только кому-то не понадобилось подтолкнуть тебя к такому выводу.

– Я думал об этом. Но зачем? – Мох ломал над этим голову. Если Агнец прибег к такому, чтобы убедить его в существовании Мемории, то это умно. Только для того, чтобы это устроить, надо было знать о сущих мелочах из прошлого Мемории.

– Я не знаю, – сказал Радужник. – Ты ещё что-нибудь видел?

– Кое-какие книги, карты острова Козодоя. Понимаю, звучит это странно, только я никак не могу не думать, что это ключики, которые она мне оставила.

– Будь она жива, почему бы ей не обратиться прямо к тебе? К чему эта таинственность?

– Вспомни о нашем знаке-птице. Может, ей есть что скрывать, или, может, она боится.

– Кого?

– Джон Машина выставлял её перед множеством странных людей. Она вызывала в них безмерное любопытство из-за своего пресловутого дара, будто она была чем-то вроде бесноватой.

– Так что ты намерен делать?

– Найти её, конечно же. Радужник, мне нужна твоя помощь.

– Хорошо, даже если предположить, что ты прав, как бы ты узнал её? Прошли годы. Есть у тебя хотя бы фотография, какой она была тогда?

– Узнать её я узнаю, без вопросов. Я намерен для начала ещё раз сходить в тот дом и посмотреть, не возвращалась ли она туда после моего визита.

– Мох, ты скрываешься от закона, беглый заключённый. Одно дело играть в переодевания здесь, но если заметят, как ты наведываешься в дом родной или покидаешь его, то кто-нибудь сможет тебя узнать. Полиция явно следит за этим местом.

– Готов рискнуть. И потом, выгляжу я совсем по-другому. Кому понадобится связываться с моим прошлым?

– Знаешь, если Сатурнии луна – ловушка, значит, кому-то, видимо, уже понадобилось. Ты можешь попасть в западню.

– Именно поэтому мне и нужна твоя помощь. – Он чувствовал, что виноват, утаивая сведения от Радужника, но угодить в ловушку Агнца было бы глупо. Дьявольски унизительно, когда тебя накачивают дурью и когда тебе делают наколку. Делиться этим он не готов… пока во всяком случае. – Мне просто нужно сделать это. Так ты мне поможешь?

– Меня весьма поражает твоя уверенность в предположении, будто обычные увиденные тобой предметы – это знаки, оставленные ею для тебя.

– Как раз такое она и проделала бы, – убеждённо заявил Мох. – У неё был вкус к загадкам.

– Твоя поспешность навлечёт на тебя опасность, – предупредил Радужник.

– Что-что? – спросил Мох немного резче, чем хотел бы.

– Пытаться отыскать кого-то в этом городе, того, кто, возможно, хочет остаться скрытым, значит наводить справки. Такое занятие в конечном счёте тебя раскроет. Если кто-то сложит два и два, то тебя тут же продадут и арестуют. Мой совет: оставь это.

– Нет. Она подавала мне знаки.

– Знаки. – Радужник помахал рукой. – Сколько ты тут бренди выпил, Мох?

– Она где-то там. Как я могу пройти мимо этого? Я должен сделать всё возможное.

– Из-за того, будто это ты виноват, что она упала в океан?

– Мне ненавистно было то, как её используют, но сделанное мною в тот день было глупостью. – Мох умолк и потёр глаза, словно бы этим мог стереть образ падающей Мемории.

Радужник принялся расхаживать по ковру. Оцелусы возбуждённо задвигались по комнате. Мох знал, что Радужник способен принимать и обрабатывать по нескольку сенсорных импульсов с каждого глазка. Он даже не брался воображать, в какую какофонию должно было бы обратиться при этом сознание человека.

– Вот мои условия, – произнёс наконец Радужник.

– Назови их.

– Ты прекращаешь затеянную здесь игру – это раз.

– Обязуюсь.

– И ты немедленно уходишь из этого дома.

– Это, во всяком случае, само собой.

– Есть дом на Загульных Полях. Владеет им мой старинный друг, корабельный плотник. Я этим домом иногда пользуюсь. Ты можешь укрыться в нём, пока мы сообразим, что к чему.

Мох кивнул:

– Таковы твои условия?

– Пока. Ты выглядишь ужасно. Ты что, не спал?

Мох, не отвечая, откинулся на спинку дивана. Пыль искрилась вокруг него. Радужник продолжил:

– Владелец того дома находится на борту судна «Сомнамбула» и, как ожидается, не вернётся в док ещё семь недель. Тебя никто не побеспокоит. Полное уединение. Можешь оставаться в доме без опасений, что тебя найдут. Ключ лежит под урной у чёрного хода. Впрочем, особого уюта не жди. Владелец – человек простых вкусов.

– Язвишь? – Мох улыбнулся. – Спасибо, дружище.

Радужник вопрос пропустил мимо ушей.

– Пару часов назад я прошёлся около дома для проверки. В нём пусто. Даже соседи, похоже, разъехались.

– Он будет уже тем хорош, что в нём не будет Сморчка. Он уже сегодня утром в дверь барабанил. Наверное, клеща-уховёртку у себя в постели нашёл или ещё что-то столь же ужасное стряслось.

– Сморчок?

Мох закатил глаза:

– Управляющий домом. Не человек, а сущий кошмар.

– Воздух здесь спёртый. – Радужник подошёл к окну. Обернулся и опёрся о батарею перед окном. Угомонившиеся было оцелусы теперь задвигались по комнате, как шмели в поисках пыльцы. Мох шлёпнул одного, принявшегося обнюхивать его карман. – И как же ты собираешься выпутываться из этого… великолепия?

– Подам уведомление о своей отставке в письме. Скажу, что был вызван домой по семейным обстоятельствам. Не хочу делать ничего слишком внезапного и рисковать тем, что Сморчок учует крысу. Когда Сифорт вернётся, это окажется раздражающей оплошностью, не более того. К тому времени я уже давно буду на пути к дому твоего корабельщика.

– Стоит ли на это силы тратить? – спросил Радужник.

– Я обещал Франклину Боксу, что заберу его книгу обратно. И я отыскал её – в Музее естественной истории. Она вон там, в моей сумке.

– Вот как? Книга?

Мох тряхнул головой:

– Мне нужно было показать Сифорту, что в его панцире есть слабое место, что он уязвим, как и любой другой человек. Хотелось, чтоб он почувствовал себя претерпевшим насилие. Придёт день, и он осознает, что я натворил. – Мох сверкнул глазами. – Мне нужно было покарать его за то, что он меня упёк и погубил проклятую мою жизнь.

Радужник кивнул, тая в уголках рта знакомый проблеск улыбки.

– Отлично разыграно, Мох, отлично разыграно.

Оба взорвались хохотом. Когда тот стих, с улицы стали слышны звуки города. Радужник щелчком сбросил муравья с рукава.

– Мне необходимо поспать, прежде чем я помогу тебе устроить твою жизнь, – сказал Радужник. Мох кивнул, ухмыляясь и закрывая глаза. Радужник снял пальто и перекинул его через высокую спинку кресла, освобождённого Эндрю. Пустую молочную бутылку он передвинул к столу. – Не дело подкармливать беспризорных.

Мох растянулся на диване и подтянул рукав, скрывая наколку. Пузырёк синиспоры врезался ему в ногу. Радужник задёрнул шторы, отсекая солнечный свет, и вернулся к креслу. Они предались покою, а голубь всё ворковал и метал шажки за окном. «Беспризорные», – подумал Мох. И открыл глаза. Как же давно Радужник следил за домом?